ПАРЛАМЕНТСКИЕ ДЕБАТЫ ПО ПОВОДУ ОТВЕТНОГО АДРЕСА
Лондон, 7 февраля
Открытие парламента представляло бесцветную церемонию. Отсутствие королевы и прочтение тронной речи лордом‑канцлером лишили эту церемонию всякого театрального эффекта. Сама тронная речь коротка, но отнюдь не выразительна. Она констатирует faits accomplis [совершившиеся факты. Ред. ] внешней политики, а для оценки их отсылает к документам, уже представленным парламенту. Одна только фраза вызвала некоторую сенсацию – фраза, в которой королева «trusts» (надеется, верит), что «нет никаких оснований опасаться нарушения мира в Европе». Эта фраза в действительности означает, что европейский мир относится к области надежды и веры.
Господа, выступившие в обеих палатах с проектами ответа на тронную речь, получили, согласно парламентской практике, соответствующее поручение от министров еще за три недели до этого. Их ответ состоит, по обыкновению, из многословных повторений тронной речи и из льстивых похвал, которыми министры награждают самих себя от имени парламента. Когда в 1811 г. сэр Фрэнсис Бёрдетт, опередив официальных ораторов с их проектами адреса, воспользовался этим случаем, чтобы подвергнуть тронную речь резкой критике, то казалось, что под угрозой находится сама Magna Charta[285]. С тех пор подобные ужасы больше не повторялись.
Содержание дебатов по поводу тронной речи ограничивается поэтому «намеками» официальной оппозиции и «контрнамеками» министров. На этот раз, однако, дебаты представляли скорее академический, чем политический интерес. Речь шла о том, кто произнес лучшее надгробное слово в память принца Альберта, который при жизни весьма неохотно подчинялся игу английской олигархии. Vox populi [Глас народа. Ред.] присудил академическую пальму первенства Дерби и Дизраэли: первому – как прирожденному оратору, второму – как знатоку риторики.
|
|
|
«Деловая» часть прений вращалась вокруг Соединенных Штатов, Мексики и Марокко.
В вопросе о Соединенных Штатах Outs (находящиеся в оппозиции) расхваливали политику Ins [находящихся у власти. Ред.] (beati possidentes [блаженны имущие. Ред.] ). Дерби, лидер консерваторов в палате лордов, и Дизраэли, лидер консерваторов в палате общин, образовали оппозицию не против кабинета, а друг против друга.
Дерби излил прежде всего свое неудовольствие по поводу отсутствия «pressure from without» [ «давления извне». Ред.] . Он «восхищается», сказал он, стоическим и полным достоинства поведением фабричных рабочих. Что же касается фабрикантов, то их он похвалить не может. Для них американский конфликт оказался чрезвычайно кстати, ибо перепроизводство и переполнение всех рынков все равно заставили бы их свернуть промышленность.
|
|
|
Дерби перешел, далее, к резким нападкам на североамериканское правительство, которое, не проявив инициативы, не выдав добровольно Мэзона, Слайделла и К° и не выразив раскаяния, «подвергло себя и свой народ позорному унижению» и поступило не «по‑джентльменски». Его секундант в палате общин г‑н Дизраэли тотчас же понял, какой вред наносит выпад Дерби надеждам консерваторов на приход к власти. Поэтому он высказался в противоположном смысле:
«Когда я думаю об огромных трудностях, с которыми пришлось столкнуться государственным деятелям Северной Америки, я прихожу к выводу, что они преодолели их мужественно и смело».
С другой стороны, Дерби со свойственной ему последовательностью протестовал, против «новых учений» о морском праве. Англия с давних пор отстаивала права воюющих держав против претензий нейтральных стран. Правда, лорд Кларендон сделал в 1856 г. в Париже «опасную» уступку[286]. Но, к счастью, она еще не ратифицирована короной, так что «в данном вопросе международного права ничего не изменилось». Г‑н Дизраэли, явным образом по соглашению с правительством, совсем не коснулся этого пункта.
Дерби одобряет проводимую министрами политику невмешательства. Хотя время признания южной Конфедерации еще и не наступило, он требует достоверных документов для суждения о том, «в какой мере блокада эффективна и поэтому юридически обязательна». Лорд Джон Рассел заявил на это, что правительство Соединенных Штатов выделило достаточное количество судов для блокады, но не повсюду строго проводит ее. Г‑н Дизраэли воздерживается от суждения о характере блокады, по требует от министров представления документов в целях информации. Он тем более предостерегает от слишком поспешного признания Конфедерации, поскольку в настоящий момент Англия компрометирует себя угрозами по адресу одного из американских государств (Мексики), независимость которого она сама же первая признала.
|
|
|
После Соединенных Штатов наступила очередь Мексики. Ни один член парламента не осудил войну, начатую без объявления, однако раздавались протесты против вмешательства во внутренние дела страны под лозунгом «антиинтервепционистской политики» и против коалиции Англии с Францией и Испанией в целях подчинения почти беззащитной страны. Оппозиция своими выступлениями лишь намекала на свое намерение приберечь Мексику в качестве предлога для своих партийных маневров. Дерби требует документов, касающихся как конвенции между тремя державами, так и способа ее выполнения. Он одобряет конвенцию, ибо, по его мнению, правильный путь для каждой из договаривающихся сторон заключается в том, чтобы отстаивать свои притязания независимо от других. Некоторые распространившиеся слухи заставляют его опасаться, что, по крайней мере, одна из трех держав – Испания – замышляет операции, выходящие за рамки договора. Как будто Дерби действительно допускает мысль, что великая держава Испания осмелится действовать вопреки воле Англии и Франции! Лорд Джон Рассел ответил: все три державы преследуют одинаковую цель и будут тщательно избегать всего, что могло бы помешать мексиканцам урегулировать дела, подлежащие ведению их собственного правительства.
|
|
|
Г‑н Дизраэли в палате общин воздерживается от всякого суждения до ознакомления с представленными документами. Тем не менее он находит «заявление правительства подозрительным». Англия раньше других признала независимость Мексики. Этот шаг напоминает нам об одном замечательном периоде английской внешней политики – периоде оппозиции против Священного союза – и об одном замечательном человеке, Каннинге. По какой же непонятной причине Англия решила первая нанести удар мексиканской независимости? К тому же в самый короткий срок был изменен предлог для интервенции. Сначала речь шла о компенсации за ущерб, причиненный английским подданным. Теперь поговаривают об установлении новых принципов управления и о провозглашении новой династии. Лорд Пальмерстон ссылается на представленные документы, на конвенцию, которая‑де воспрещает союзникам «порабощение» Мексики и насильственное введение неугодной народу формы правления. Но в то же время он оставляет для себя дипломатическую лазейку. Ему будто бы известно по слухам, что в Мексике имеется партия, которая хотела бы заменить республику монархией. Он не знает, насколько сильна эта партия. Он, «со своей стороны, желает лишь, чтобы в Мексике было образовано какое‑нибудь правительство, с которым иностранные правительства могли бы вести переговоры». Он желает, таким образом, образования «нового» правительства. Он объявляет нынешнее правительство Мексики несуществующим. Он присваивает коалиции Англии, Франции и Испании прерогативу Священного союза решать вопрос о существовании и несуществовании чужих правительств. «Это самое большее, – скромно добавляет он, – чего стремится достигнуть правительство Великобритании». Больше ничего!
Последний «открытый вопрос» внешней политики касался Марокко. Английское правительство заключило конвенцию с Марокко, чтобы дать ему возможность уплатить свой долг Испании, – долг, который Испания никогда не смогла бы навязать Марокко без позволения той же Англии. По‑видимому, некоторые лица предоставили Марокко денежную ссуду для обеспечения уплаты в срок его платежей Испании, лишив таким образом Испанию предлога для дальнейшей оккупации Тетуана и для возобновления войны[287]. Английское правительство гарантировало этим лицам, в той или иной форме, получение процентов по их займам и, со своей стороны, в качестве гарантии взяло на себя управление марокканскими таможнями. Дерби нашел этот способ обеспечения независимости Марокко «rather strange» (довольно странным), но не добился от министров ответа. Г‑н Дизраэли в палате общин остановился несколько подробнее на этом деле, носящем «довольно неконституционный» характер, поскольку министры за спиной парламента навязывают Англии новые денежные обязательства. Пальмерстон попросту отослал его к представленным «документам».
Внутренних дел во время дебатов почти не касались. Дерби только предостерегал от «волнующих» спорных вопросов, вроде парламентской реформы, из внимания «к душевному состоянию королевы». Он готов регулярно платить дань своего восхищения английскому рабочему классу, при условии, что тот будет переносить свое лишение избирательных прав с таким же самоотверженным стоицизмом, как американскую блокаду.
Было бы ошибкой заключать на основании идиллического открытия парламента, что его ожидает идиллическое будущее. Наоборот! Роспуск парламента или отставка кабинета – таков девиз открывшейся сессии. Обоснованием этой альтернативы мы займемся в одной из следующих статей.
Написано К. Марксом 7 февраля 1862 г.
Напечатано в газете «Die Presse» № 42, 12 февраля 1862 г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с немецкого
К. МАРКС
МЕКСИКАНСКАЯ НЕРАЗБЕРИХА
Лондон, 15 февраля 1862 г.
Только что опубликованная Синяя книга по поводу интервенции в Мексике[288] содержит самые потрясающие разоблачения современной английской дипломатии со всем ее лицемерным ханжеством, с ее жестокостью по отношению к слабым, пресмыкательством перед сильными и полным неуважением к международному праву. Я вынужден отложить для следующей статьи тщательный анализ депеш, которыми обменивались Даунинг‑стрит и британские представители в Мексике. Анализ этот дает неопровержимые доказательства того, что нынешняя неразбериха создана Англией, что Англия взяла на себя инициативу интервенции и мотивировала ее такими шаткими и внутренне противоречивыми предлогами, которые не могут даже прикрыть действительных, хотя и отвергаемых ею, оснований ее выступления. Подлые средства, использованные для организации мексиканской интервенции, могут быть превзойдены только тем старческим слабоумием, с каким британское правительство разыгрывает удивление и старается увильнуть от осуществления гнусного плана, им же самим разработанного. Именно этой последней стороны вопроса я и хочу теперь коснуться.
13 декабря 1861 г. г‑н Истурис, испанский посланник в Лондоне, представил Джону Расселу ноту, включив в нее и инструкции, посланные генерал‑капитаном Кубы испанским командирам, возглавляющим мексиканскую экспедицию. Джон Рассел положил ноту под сукно и хранил молчание. 23 декабря г‑н Истурис направляет ему новую ноту, в которой пытается объяснить причины, побудившие испанские экспедиционные войска оставить остров Кубу до прибытия английских и французских сил. Джон Рассел опять кладет ноту под сукно и продолжает упорно молчать. Г‑н Истурис, желая удостовериться, не предвещает ли чего‑либо недоброго эта длительная неразговорчивость, столь необычная для болтливого отпрыска дома Бедфордов, настаивает на личном свидании, согласие на которое было дано и которое состоялось 7 января.
К тому времени Джон Рассел уже более месяца был полностью осведомлен об односторонних военных действиях Испании против Мексики. После того как г‑н Истурис официально сообщил ему об этом событии, прошел почти месяц. Но, несмотря на это, при личном свидании с испанским посланником Джон Рассел не обронил ни одного слова, выражавшего хотя бы малейшее неудовольствие или изумление по поводу «преждевременных шагов, предпринятых генералом Серрано», и слова его не возбудили у г‑на Истуриса ни малейших сомнений насчет того, что все идет хорошо и что выступления Испании полностью одобряются британским правительством. Г‑н Истурис, преисполненный кастильской гордости, конечно не желал допустить и мысли о том, что Испания является игрушкой и слепым орудием в руках своих могущественных союзников.
Однако приближался срок созыва парламента, и Джон Рассел должен был сочинить целую серию депеш, специально предназначенных не для международных переговоров, а для парламентского употребления. Поэтому 16 января он сочиняет депешу, которая в довольно сердитых тонах запрашивает по поводу односторонней инициативы, на которую отважилась Испания. Сомнения и колебания, больше месяца мирно дремавшие в его груди и никак не проявившиеся даже 7 января, во время его личного свидания с г‑ном Истурисом, внезапно нарушили спокойную мечтательность этого доверчивого, искреннего и свободного от подозрительности государственного деятеля. Г‑н Истурис поражен, как громом, и в своем ответе, датированном 18 января, несколько иронически напоминает его превосходительству об упущенных им возможностях высказать свое запоздалое негодование. Он, в сущности, платит его превосходительству той же монетой и, оправдывая проявленную Испанией инициативу, принимает тот же наивный вид, с каким Джон Рассел предъявил свое требование об объяснениях.
«Генерал‑капитан Кубы», – говорит г‑н Истурис, – «прибыл на место слишком рано, так как он боялся прибыть в Веракрус с опозданием». «Кроме того», – и здесь он поддевает лорда Джона, – «экспедиция была уже давно подготовлена во всех отношениях», хотя генерал‑капитан до середины декабря был «не знаком с деталями договора и не знал пункта, намеченного для встречи эскадр».
Но договор был заключен только 20 ноября. Поэтому, если генерал‑капитан «до середины декабря во всех отношениях подготовил» свою экспедицию, то это значит, что приказы об отправке экспедиции, посланные ему из Европы, были даны еще до заключения договора. Другими словами, первоначальное соглашение между тремя державами и предпринятые для его осуществления меры были проведены до заключения договора и в своих «деталях» отличались от постановлений этого последнего, ибо договор с самого же начала понимался не как программа действий, а как приличная формула, понадобившаяся для примирения общественного мнения с гнусными планами.
23 января Джон Рассел ответил г‑ну Истурису несколько резкой нотой, указывавшей, что «британское правительство не вполне удовлетворено представленными объяснениями», но что в то же время оно не подозревает Испанию в опрометчивом желании действовать вопреки Англии и Франции. Лорд Джон Рассел, остававшийся в течение целого месяца сонным и бездейственным, стал проявлять кипучую энергию и величайшую осторожность по мере приближения парламентской сессии. Нельзя терять ни минуты. 17 января он устраивает личное свидание с графом Флао, французским послом в Лондоне. Флао сообщает ему зловещее известие о том, что его повелитель считает необходимым «послать в Мексику дополнительные силы» и высказывает мнение, что Испания своей опрометчивой инициативой испортила все дело, что
«союзники должны теперь двинуться в глубь Мексики и что не только намеченные силы оказываются теперь недостаточными для операции, но что и сама экспедиция принимает такой характер, при котором Луи Бонапарт не может согласиться на то, чтобы французские силы были слабее испанских или рисковали скомпрометировать себя».
Аргументация Флао была отнюдь не убедительна. Если Испания нарушила рамки соглашения, то одной ноты, посланной в Мадрид из Сент‑Джемса или Тюильри, было бы достаточно, чтобы заставить ее отказаться от своих смешных претензий и вернуть ее к той скромной роли, которую предуказывал ей договор. Но нет. Ввиду того, что Испания нарушила договор, – нарушение чисто формальное и незначительное, ибо преждевременное прибытие в Веракрус испанских сил не вносило никаких изменений в официальные цели и задачи экспедиции, – ввиду того, что Испания осмелилась бросить якорь в Веракрусе в отсутствие английских и французских сил, Франции ничего не оставалось, как идти по стопам Испании, следовательно нарушить соглашение и не только увеличить свои экспедиционные войска, но и изменить весь характер операции. Конечно, союзным державам не нужен был никакой предлог для того, чтобы раскрыть истину и в самом начале экспедиции пренебречь всеми официальными предлогами и целями, которые выставлялись для ее оправдания.
Соответственно этому Джон Рассел, хотя и выразил «сожаление по поводу шага», предпринятого Францией, тем не менее одобрил его, заявив графу Флао, что «у него нет никаких возражений от имени правительства ее величества против основательности французских доводов». В депеше, датированной 20 января, он сообщает графу Каули, английскому послу в Париже, содержание этой своей беседы с графом Флао. За день до этого, 19 января, он послал сэру Ф. Крамптону, английскому посланнику в Мадриде, депешу, представляющую собой курьезную смесь лицемерной болтовни, предназначенной для британского парламента, и хитроумных намеков мадридскому двору относительно действительной ценности тех либеральных словечек, которые он так щедро расточает. «Выступления маршала Серрано, – говорит он, – рассчитаны на то, чтобы вызвать некоторое беспокойство», не только вследствие преждевременного отъезда испанской экспедиции из Гаваны, но и вследствие «тона прокламаций, опубликованных испанским правительством».
Но одновременно с этим наш bonhomme [добряк. Ред. ] подсказывает мадридскому двору благовидные доводы для оправдания явного нарушения договора. Он вполне убежден, что мадридский двор не имеет в виду ничего дурного; но ведь командиры, находящиеся на далеком расстоянии от Европы, иногда проявляют «опрометчивость» и требуют «весьма тщательного надзора за собой». Так добряк Рассел предлагает свои услуги, чтобы переложить ответственность с мадридского двора на неосторожных испанских командиров, «находящихся на далеком расстоянии» и недоступных даже для проповедей добряка Рассела. Не менее курьезна и другая часть его депеши. Союзные войска не должны лишать мексиканцев права «избрать свое собственное правительство», тем самым давая понять, что в Мексике «не существует правительства», что, наоборот, под покровительством союзных завоевателей мексиканцы должны избрать не только новых губернаторов, но и установить «новую форму правления». «Учреждение ими нового правительства порадует» британское правительство; но, конечно, военные силы завоевателей не должны влиять на ход всеобщего голосования, с помощью которого они рекомендуют мексиканцам установить новое правительство.
Разумеется, самим командующим вторгшихся вооруженных сил предоставляется судить о том, какая новая форма правления «приемлема или не приемлема для мексиканцев».
Во всяком случае, добряк Рассел строит из себя невинность и умывает руки. Он отправляет в Мексику иностранных драгун, чтобы заставить мексиканский народ «избрать» новое правительство; но он надеется, что драгуны сделают это деликатно и тщательно прощупают политические настроения завоевываемой ими страны. Стоит ли останавливаться хоть на один момент на этом очевидном фарсе? Не говоря уже о содержании депеш добряка Рассела, стоит только прочесть «Times» и «Morning Post» за октябрь, то есть за шесть недель до заключения лицемерной конвенции 30 ноября, и вы увидите, что английские правительственные газеты заранее предсказывали все те нежелательные события, о которых Рассел узнал будто только в конце января, и объясняли их «опрометчивостью» некоторых испанских представителей, находящихся на далеком расстоянии от Европы.
Вторая часть разыгрываемого Расселом фарса заключалась в том, что он вывел на сцену в качестве претендента на мексиканский королевский престол австрийского эрцгерцога Максимилиана, любимчика Англии и Франции.
24 января, примерно за десять дней до открытия парламента, лорд Каули пишет лорду Расселу, что об эрцгерцоге говорят не только парижские кумушки, но что и офицеры, отправляющиеся в Мексику с подкреплениями, уверяют, будто целью их экспедиции является возведение эрцгерцога Максимилиана на мексиканский престол. Каули счел необходимым запросить Тувенеля по этому деликатному вопросу. Тувенель ответил ему, что соответствующие переговоры с австрийским правительством были начаты по инициативе не французского правительства, а мексиканских эмиссаров, «приехавших для этой цели и уже отбывших в Вену».
Вы ожидаете, что ничего не подозревавший Джон Рассел, который всего пять дней тому назад в своей депеше в Мадрид пространно говорил об условиях соглашения и даже позднее, в тронной речи от 6 февраля, провозгласил «удовлетворение» за несправедливости, причиненные европейским подданным, единственной причиной и целью интервенции, – вы ожидаете, что он, наконец, выйдет из себя и будет волноваться и бушевать по поводу тех неслыханных проделок, которыми отплатили ему за его добродушную доверчивость. Ничего подобного! Добряк Рассел знакомится со сплетнями, сообщенными ему Каули 26 января, а на следующий день поспешно садится и пишет депешу, в которой предлагает свое содействие кандидатуре эрцгерцога Максимилиана на мексиканский престол.
Он уведомляет сэра Ч. Уайка, своего представителя в Мексике, что французские и испанские отряды «немедленно» двинутся на столицу Мексики; что, «по слухам», эрцгерцог Максимилиан является кумиром мексиканского народа и что, если это действительно так, «то в содержании соглашения не имеется ничего, препятствующего его восшествию на мексиканский престол».
В этих дипломатических откровениях замечательны два обстоятельства: во‑первых, то, что Испанию одурачили, и, во‑вторых, что Расселу даже и в голову не приходит, что он не может вести войну с Мексикой без предварительного объявления войны и что он может войти в коалицию с иностранными державами для ведения этой войны только на основе определенного договора, обязательного для всех заинтересованных сторон. Таковы эти люди, которые в течение двух месяцев надоедали нам своей лицемерной болтовней о святости строгих норм международного права и о своем уважении к ним!
Написано К. Марксом 15 февраля 1862 г.
Напечатано в газете «New‑York Daily Tribune» № 6530, 10 марта 1862 г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с английского
К. МАРКС
АМЕРИКАНСКИЕ ДЕЛА
Президент Линкольн никогда не отваживается сделать шаг вперед, прежде чем создавшееся положение и всеобщее требование общественного мнения не сделают невозможным дальнейшее промедление. Но стоит «old Abe» [ «старине Эйбу» (Аврааму Линкольну). Ред.] однажды убедиться, что такой поворотный момент наступил, как он поражает и друзей и врагов какой‑нибудь неожиданной, по возможности бесшумно проведенной операцией. Так, совсем недавно он самым незаметным образом предпринял неожиданный шаг, который полгода назад, возможно, стоил бы ему президентского кресла, а еще несколькими месяцами раньше вызвал бы бурю дебатов. Мы имеем в виду устранение Мак‑Клеллана с поста commander in chief [главнокомандующего. Ред.] всеми армиями Союза. Прежде всего, Линкольн заменяет военного министра Камерона энергичным и бесцеремонным юристом г‑ном Эдвином Стантоном. Стантон тотчас же разослал генералам Бьюллу, Галлеку, Батлеру, Шерману и другим командующим военных округов и начальникам экспедиционных отрядов распоряжение о том, что впредь все приказы, как предназначенные для общего сведения, так и секретные, они будут получать непосредственно от военного министерства, и, с своей стороны, должны представлять свои доклады непосредственно военному министерству. Наконец, Линкольн отдал несколько приказов, подписав их присвоенным ему по конституции званием «Commander in chief of the Army and Navy» [ «главнокомандующего армией и флотом». Ред.] . Таким «бесшумным» способом у «молодого Наполеона»[289] было отнято верховное командование всеми армиями и оставлено лишь командование армией на Потомаке, хотя за ним и был сохранен титул «commander in chief». Переход верховного командования к президенту Линкольну удачно ознаменовался успехами в Кентукки, Теннесси и на Атлантическом побережье.
Пост commander in chief, который до сих пор занимал Мак‑Клеллан, унаследован Соединенными Штатами от Англии и приблизительно соответствует званию grand connetable [великого коннетабля. Ред.] в старой французской армии. Во время Крымской войны даже Англия убедилась в нецелесообразности этого устаревшего института. Поэтому был достигнут компромисс, в результате которого часть прежних прерогатив commander in chief была передана военному министерству.
Мы еще не располагаем необходимым материалом для суждения о фабианской тактике[290] Мак‑Клеллана на Потомаке. Однако не подлежит никакому сомнению, что его влияние действовало подобно тормозу на ведение войны в целом. О Мак‑Клеллане можно сказать то же самое, что Маколей говорит об Эссексе:
«Военные ошибки Эссекса вытекали главным образом из его политической нерешительности. Он был честен, но отнюдь не был горячо предан делу парламента, и наряду с серьезным поражением он ничего так не боялся, как решительной победы»[291].
Мак‑Клеллан, подобно большинству кадровых офицеров, получивших образование в Уэст‑Пойнте[292], благодаря esprit de corps [кастовому духу. Ред.] более или менее тесно связан со своими старыми товарищами во вражеском лагере. Все они одинаково ревниво относятся к выскочкам из числа «штатских». Война, по их мнению, должна вестись чисто профессиональным образом, иметь своей неизменной целью восстановление Союза на его старой основе, и поэтому она, прежде всего, должна быть свободной от принципиальных и революционных тенденций. Прекрасный взгляд на войну, которая по сути дела является войной принципов! Первые генералы английского парламента совершали такую же ошибку.
«Но», – говорит Кромвель в своем обращении к «охвостью» Долгого парламента 4 июля 1653 г., – «как все изменилось, лишь только во главе встали люди, исповедующие a principle of godliness and religion!»[293] [принципы благочестия и религии. Ред.].
Вашингтонская газета «Star»[294], специальный орган Мак‑Клеллана, в одном из своих последних номеров заявляет:
«Целью всех военных комбинаций генерала Мак‑Клеллана является восстановление Союза в совершенно таком же виде, в каком он существовал до начала мятежа».
Неудивительно поэтому, если на Потомаке, на глазах у главнокомандующего, армия использовалась для ловли рабов! Совсем недавно Мак‑Клеллан особым приказом прогнал из лагеря семейство музыкантов Катчинсонов за то, что они распевали… песни против рабства.
Помимо этих «антитенденциозных» демонстраций, Мак‑Клеллан брал под свою высокую защиту предателей в армии Союза. Так, например, он продвинул на более высокий пост Мейнарда, хотя Мейнард, как это видно из документов, опубликованных следственной комиссией палаты представителей, действовал в качестве агента сецессионистов. Мак‑Клеллану удалось спасти от военного суда и большей частью предотвратить даже снятие с должности всех военных изменников, начиная от генерала Паттерсона, предательство которого явилось причиной поражения под Манассасом, и кончая генералом Стоном, который осуществил поражение при Болс‑Блаффе по прямому сговору с неприятелем. Следственная комиссия конгресса раскрыла самые поразительные факты в этом отношении. Линкольн решил доказать путем энергичных действий, что с переходом к нему верховного командования пробил час изменников в генеральских эполетах и наступил поворот в военной политике. По его приказу генерал Стон был 10 февраля в два часа ночи арестован прямо в постели и доставлен в форт Лафайетт. Несколькими часами позже появился приказ об его аресте за подписью Стантона; в нем сообщалось, что арестованный обвиняется в государственной измене и предается военному суду. Арест Стопа и предание его суду состоялись без предварительного уведомления генерала Мак‑Клеллана.
Мак‑Клеллан явно вознамерился, оставаясь в бездействии и пожиная лавры лишь в кредит, не уступать первенства никакому другому генералу. Генералы Галлек и Поп приняли решение о проведении совместной операции, чтобы принудить к решающему бою генерала Прайса, которому однажды уже удалось спастись от Фримонта благодаря вмешательству Вашингтона, Телеграмма Мак‑Клеллана запретила им нанести этот удар. Аналогичной телеграммой был «отменен» приказ генерала Галлека о взятии форта Колумбус в то время, когда этот форт был наполовину затоплен водой. Мак‑Клеллан категорически запретил генералам на западе сноситься друг с другом, В случае подготовки комбинированных операций каждый из них должен был обращаться сначала в Вашингтон. Теперь президент Линкольн вернул им необходимую свободу действий.
Насколько вся военная политика Мак‑Клеллана была выгодна сецессионистам, лучше всего доказывают те панегирики, которые беспрестанно расточает ему «New‑York Herald». Он – тот герой, который по душе «Herald». Пресловутый Беннетт, владелец и главный редактор «Herald», прежде распоряжался в Вашингтоне правительствами Пирса и Бьюкенена через своих «специальных представителей», alias [иначе говоря. Ред.] корреспондентов. При правительстве Линкольна он пытался опять добиться такого же положения окольным путем; с этой целью его «специальный представитель» д‑р Айвс, южанин и брат одного офицера, перебежавшего к конфедератам, втерся в доверие к Мак‑Клеллану. Должно быть, благодаря покровительству Мак‑Клеллана, этот Айвс пользовался большими привилегиями в то время, когда во главе военного министерства стоял Камерон. Он ожидал, очевидно, от Стантона тех же поблажек и потому явился 8 февраля в военное ведомство, где военный министр, его главный секретарь и несколько членов конгресса как раз обсуждали военные мероприятия. Ему указали на дверь. Он заартачился, но, в конце концов, отступил, пригрозив, что «Herald» откроет огонь против нынешнего военного министерства, если он будет лишен своей «особой привилегии» специально знакомиться в военном ведомстве с результатами правительственных совещаний, телеграммами, официальными сообщениями и военными известиями. На следующее утро, 9 февраля, д‑р Айве собрал у себя весь генеральный штаб Мак‑Клеллана на завтрак с шампанским. «Но тут нагрянула беда» [Шиллер. «Песнь о колоколе». Ред.] . Вошел унтер‑офицер с шестью солдатами, арестовал могущественного Айвса и доставил его в форт Мак‑Генри, где он, согласно категорическому приказу военного министра, «будет содержаться под строгим надзором как шпион».
Написано К. Марксом около 26 февраля 1862 г.
Напечатано в газете «Die Presse» № 61, 3 марта 1862 г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с немецкого
К. МАРКС
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 174; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!