АВСТРИЯ. – РАЗВИТИЕ РЕВОЛЮЦИИ
Лондон, 24 декабря 1860 г.
Революция в Австрии стремительно развивается. Всего лишь два месяца тому назад Франц‑Иосиф признал в своем дипломе от 20 октября[129], что его империя находится в состоянии революции, и, чтобы найти выход из положения, пытался подкупить Венгрию обещанием, что ее старинная конституция, в той или иной форме урезанная, будет восстановлена. Хотя диплом и был уступкой революционному движению, однако по своему замыслу он являлся одним из тех ловких маневров предательской политики, которые так характерны для австрийской дипломатии. Венгрию предполагалось купить уступками, с виду очень крупными, особенно по сравнению с ничтожными подачками немецким и славянским провинциям и с пародией на имперский парламент, создание которого намечал диплом. Но при более основательном знакомстве с этим документом его предательский характер выступает достаточно ясно, чтобы искусно задуманный маневр превратился в явную нелепость и в свидетельство беспомощности и слабости правительства перед лицом революционного движения. Дело было не только в том, что вотирование ассигнований и военного контингента должно было быть отнято у венгерского сейма и предоставлено центральному парламенту и частично даже лично императору, – как будто правительство, вынужденное за последние десять лет терпеть одну политическую обиду за другой, было еще достаточно сильно, чтобы удержать за собой эти права, отнятые у тех, кто их действительно завоевал. Ничтожность и неопределенность прав, предоставленных другим частям империи и центральному представительному учреждению, сразу доказывали при их сопоставлении неискренность всего замысла. А когда были опубликованы конституции для провинций Штирии, Каринтии, Зальцбурга и Тироля – конституции, предоставляющие львиную долю мест в представительных учреждениях дворянству и духовенству и сохраняющие старые сословные различия, – когда старое министерство осталось у власти, тогда исчезли все сомнения в том, с какой целью все это было задумано. Имелось в виду успокоить Венгрию, а затем превратить ее в орудие, которое должно было помочь абсолютистской Австрии выпутаться из трудного положения; а о том, какова будет ее судьба, после того как Австрия снова станет сильной, Венгрия достаточно хорошо знает по опыту. Сам факт неограниченного и безусловного признания венгерского языка единственным официальным языком в Венгрии должен был послужить исключительно возбуждению венгерских славян, румын и немцев против мадьярской национальности. Венгерские староконсерваторы (vulgo [иными словами. Ред. ] аристократы), заключившие эту сделку с императором, тем самым потеряли всякую опору у себя дома; они решили променять на это два наиболее существенных права сейма. В действительности императорский диплом никого не обманул. В то время как в немецких провинциях общественное мнение сразу же заставило старые муниципальные советы (назначенные императором после революции) открыть свои двери перед новыми людьми, которые теперь избираются народным голосованием, венгры начали восстанавливать своих старых комитатских чиновников и комитатские собрания[130], которые до 1849 г. представляли всю местную власть в стране. Так или иначе, является добрым предзнаменованием то, что оппозиционная партия сразу же овладела местными и коммунальными органами управления, а не ограничилась требованием эфемерной смены министерства и не отказалась занять важные позиции, которые были открыты перед ней в более скромной сфере деятельности. В Венгрии старинные органы местного управления, реорганизованные в 1848 г., сразу передали всю гражданскую власть в руки народа и поставили венское правительство перед альтернативой: уступить или немедленно прибегнуть к военной силе. Поэтому здесь движение, естественно, развивалось особенно быстро. По всей стране раздаются требования полного восстановления конституции с изменениями, произведенными в 1848 г., и всех законов, относительно которых тогда было достигнуто соглашение между сеймом и королем. Кроме того, выдвинуто требование немедленной отмены табачной монополии (незаконно введенной после 1848 г.) и всех других законов, изданных без согласия сейма. Сбор налогов открыто объявлен незаконным до тех пор, пока они не будут вотированы сеймом; не была внесена даже третья часть причитающихся налогов; молодых людей, призванных в армию, убеждали сопротивляться набору или укрываться от него; срывали имперских орлов, и – что хуже всего– в этот переходный период правительство было бессильно бороться с начавшимся волнением. Всюду, где созывались комитатские собрания, они единодушно поддерживали эти требования; а съезд венгерских нотаблей, собравшийся в Гране под председательством примаса Венгрии с целью предложить правительству основные принципы выборов в сейм, почти без обсуждения единогласно заявил, что демократический избирательный закон 1848 г. остается в силе.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
Это превосходило то, чего ожидали староконсерваторы, когда они шли на компромисс с императором. Они были совершенно «debordes» [ «захлестнуты». Ред. ] . Революционные волны грозили потопить их. Само правительство понимало, что необходимо что‑то предпринять. Но что мог предпринять венский кабинет?
|
|
|
Попытка подкупить Венгрию была накануне полного краха. Что, если кабинет теперь попытается подкупить немцев? Они никогда не пользовались такими правами как венгры и, может быть, удовольствуются меньшим. Чтобы существовать, австрийская монархия должна поочередно натравливать друг против друга различные подвластные ей национальности. Славяне могут быть пущены в ход лишь в крайнем случае: они слишком связаны с Россией панславистской агитацией; значит, надо использовать немцев. Граф Голуховский, ненавистный польский аристократ (ренегат, предавший дело Польши и перешедший на службу Австрии), был принесен в жертву, и кавалер фон Шмерлинг был назначен министром внутренних дел. Он был министром эфемерной Германской империи в 1848 г., а затем австрийским министром; с этого поста он ушел, когда была окончательно упразднена конституция 1849 года. Он слыл конституционалистом. Но и тут опять было проявлено столько колебаний и нерешительности, прежде чем он был окончательно приглашен на этот пост, что весь эффект снова был потерян. Спрашивали, что может сделать Шмерлинг, если все остальные министры остались на своих местах? Еще до того, как он получил окончательное назначение, все надежды стали рассеиваться, и, вместо искренней уступки, его назначение явилось лишь новым доказательством слабости. Но в то время как в немецких провинциях оппозиция довольствовалась тем, что обеспечила за собой местную власть и относилась к каждому шагу правительства с нескрываемым недоверием и неудовольствием, в Венгрии движение продолжало развиваться. Еще до назначения Шмерлинга призванные к власти венгерские староконсерваторы, во главе с Сеченом и Вайем, признали невозможность сохранения своего положения; и императорское правительство вынуждено было унизиться до того, чтобы пригласить двух венгерских министров 1848 г., – которые до осени этого года были коллегами расстрелянного Баттяни, а также Кошута и Семере, – пригласить Деака и Этвеша войти в правительство, возглавляемое человеком, который раздавил Венгрию с помощью России. Они еще не назначены; атмосфера нерешительности и колебаний, препирательств из‑за пустяков все еще в полном расцвете, но если они примут приглашение, они наверняка в конце концов будут назначены.
Таким образом, Франц‑Иосиф вынужден делать одну уступку за другой, и если удастся добиться созыва в январе двух сеймов, одного в Пеште для Венгрии и ее областей, а другого в Вене для остальных провинций империи, то у императора будут вырваны новые уступки. Но вместо того, чтобы успокоить его подданных, каждая новая уступка все больше будет возмущать их неприкрытой фальшью, с которой эти уступки делаются. А если к этому добавить еще воспоминания прошлого – маневры венгерской эмиграции, состоящей на жалованье у Луи‑Наполеона., а также то обстоятельство, что не может быть либеральной Австрии, потому что внешняя политика Австрии всегда будет реакционной и поэтому сразу же станет источником конфликтов между короной и парламентом, причем Луи‑Наполеон спекулирует на этом обстоятельстве, – то вполне вероятно, что 1861 год явится свидетелем распада Австрийской империи на ее составные части.
Написано Ф. Энгельсом 24 декабря 1860 г.
Напечатано в газете «New‑York Daily Tribune» № 6152, 12 января 1861 г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с английского
Ф. ЭНГЕЛЬС
ДВИЖЕНИЕ В ГЕРМАНИИ
Оказывается, 1861 год принес еще недостаточно потрясений. На наших глазах происходит сецессионистский мятеж в Америке, восстание в Китае[131], продвижение России в Восточной и Средней Азии; мы имеем дело с восточным вопросом и его естественным порождением – французской оккупацией Сирии и Суэцкого канала; мы наблюдаем распад Австрии, причем Венгрия – на пороге открытого восстания, осаду Гаэты и узнаем об обещании Гарибальди освободить Венецию 1 марта; и последнее, но отнюдь не менее важное – делается попытка восстановить маршала Мак‑Магона на престоле его предков в Ирландии[132]. Но всего этого еще недостаточно. Теперь нам обещана, кроме того, четвертая шлезвиг‑гольштейнская кампания.
Датский король [Фредерик VII. Ред ] в 1851 г. добровольно принял на себя известные обязательства перед Пруссией и Австрией относительно Шлезвига[133]. Он обещал, что герцогство не будет присоединено к Дании, что его представительное собрание будет существовать отдельно от датского и что обе национальности, немецкая и датская, будут пользоваться в Шлезвиге одинаковыми правами. Кроме того, были специально гарантированы права представительного собрания Гольштейна. На таких условиях союзные войска, занимавшие Гольштейн, были отозваны.
Датское правительство всячески уклонялось от выполнения своих обещаний. В Шлезвиге южная половина исключительно немецкая; в северной половине все города немецкие, в то время как сельское население говорит на испорченном датском диалекте; литературным языком с незапамятных времен почти повсюду был немецкий язык. С согласия населения происходил процесс германизации, который длился столетиями; поэтому, за исключением жителей самых северных пограничных округов, даже та часть крестьянства, которая говорит на датском диалекте (однако настолько отличающемся от литературного датского языка, что его легко понимают немецкие обитатели юга), понимает литературный верхненемецкий язык лучше, чем литературный датский. После 1851 г. правительство разделило этот край на датский, немецкий и смешанный округа. В немецком округе единственным официальным языком правительственных учреждений, суда, церкви и школы был объявлен немецкий язык, в датском округе – датский. В смешанных округах за обоими языками были признаны одинаковые права. Внешне это выглядит довольно справедливо, но на самом деле при учреждении датского округа датский литературный язык был насильно навязан населению, значительное большинство которого даже не понимало его и желало лишь одного, чтобы управление, судопроизводство, воспитание, крещение и венчание осуществлялись на немецком языке. Однако правительство предприняло настоящий крестовый поход для искоренения всех следов германизма в округе, запрещая даже частное обучение в семьях на каком‑либо другом языке, кроме датского; в то же время оно старалось косвенным путем обеспечить преобладание датского языка в смешанном округе. Оппозиция, вызванная этими мерами, оказалась очень бурной, и была сделана попытка подавить ее с помощью ряда актов мелочной тирании. Например, в небольшом городке Эккернфёрде был сразу наложен штраф на сумму свыше 4000 долларов за преступление, состоявшее в незаконной подаче прошения в представительное собрание; все оштрафованные лица, как преступники, были объявлены лишенными избирательных прав. Тем не менее население и представительное собрание оказывали и продолжают оказывать сопротивление.
В Гольштейне датское правительство оказалось не в состоянии заставить представительное собрание вотировать какие бы то ни было налоги, коль скоро правительство не шло на уступки политического или национального характера. Оно не хотело идти на уступки, но, с другой стороны, оно не хотело также лишать себя доходов герцогства. Поэтому, чтобы создать сколько‑нибудь законное основание для взимания налогов с населения герцогства, правительство созвало совет королевства – собрание, лишенное всякого представительного характера, но имевшее назначение представлять собственно Данию, Шлезвиг‑Гольштейн и Лауэнбург. Несмотря на то, что гольштейнцы отказались в нем участвовать, это собрание вотировало налоги для всей монархии, и на основе решений этого собрания правительство определило налоговые ставки для Гольштейна. Таким образом, Гольштейн, который должен был стать независимым и обособленным герцогством, был лишен всякой политической независимости и подчинен собранию, являющемуся по своему составу преимущественно датским.
Основываясь на этих фактах, немецкая печать в течение последних пяти‑шести лет призывает немецкие правительства принять принудительные меры в отношении Дании. Факты сами по себе, конечно, убедительные. Но немецкая печать – та печать, которой было разрешено существовать в течение реакционного периода после 1849 г., – воспользовалась шлезвиг‑гольштейнским вопросом лишь как средством завоевания популярности. Конечно, было очень легко разражаться благородным негодованием против датчан, если это разрешали немецкие правительства – те правительства, которые у себя дома старались перещеголять Данию в мелочной тирании. Война против Дании стала популярным лозунгом, когда разразилась Крымская война. Требование войны против Дании раздалось снова, когда Луи‑Наполеон вступил в австрийские владения Италии. Теперь‑то, наконец, они полностью добьются своего. Столпы «новой эры» в Пруссии[134], до сих пор относившиеся столь сдержанно к призывам либеральной печати, в данном случае выступают в полном согласии с последней. Новый прусский король заявляет всему миру, что он должен добиться урегулирования этой старой тяжбы; дряхлое Франкфуртское собрание пускает в ход всю свою громоздкую машину ради спасения германской национальности. И что же, либеральная пресса торжествует? Нисколько! Либеральная печать теперь, когда наступил решительный час, отрекаясь от своих слов, кричит: осторожно! – уверяет, что у Германии нет флота, с помощью которого она могла бы бороться против флота морской державы, и – особенно в Пруссии – проявляет все признаки трусости. То, что несколько месяцев тому назад представлялось неотложным патриотическим долгом, вдруг изображается теперь как австрийская интрига, в которую Пруссия‑де не должна впутываться.
Что неожиданный энтузиазм немецких правительств по отношению к шлезвиг‑гольштейнскому вопросу менее всего является искренним – это, конечно, не подлежит сомнению. Как пишет датская газета «Dagbladet»[135]:
«Мы все знаем, что один из старых приемов немецких правительств заключается в том, чтобы вытаскивать шлезвиг‑гольштейнский вопрос всякий раз, когда они чувствуют нужду в некоторой популярности, и прикрывать свои собственные многочисленные грехи, возбуждая фанатизм против Дании».
Так, несомненно, обстояло дело в Саксонии, и до известной степени то же самое происходит теперь в Пруссии. Но в Пруссии неожиданное выдвижение этого вопроса, очевидно, означает вместе с тем союз с Австрией. Прусское правительство видит, как Австрия распадается изнутри, в то время как извне ей угрожает война с Италией. Конечно, не в интересах прусского правительства видеть Австрию уничтоженной. В то же время итальянская война, по отношению к которой Луи‑Наполеон недолго будет оставаться безучастным зрителем, на этот раз вряд ли окончится, не затронув территории Германского союза, а в этом случае Пруссия обязана будет вмешаться. Затем война с Францией на Рейне несомненно будет сопровождаться войной с Данией на Эйдере, и так как прусское правительство не может допустить, чтобы Австрия была разбита, зачем ждать, пока Австрия будет опять побеждена? Почему не вмешаться в шлезвиг‑голыптейнский конфликт и не заинтересовать тем самым в войне всю Северную Германию, которая не стала бы сражаться в защиту Венеции? Если таков ход мыслей прусского правительства, то он довольно логичен, но он был столь же логичен и в 1859 г., еще до того как Австрия была ослаблена поражениями при Мадженте и Сольферино и внутренними потрясениями. Почему же Пруссия в то время не поступила соответственным образом?
Нельзя с уверенностью сказать, что эта большая война произойдет ближайшей весной. Но если эта война произойдет, то, хотя ни одна из сторон не заслуживает никакой симпатии, в результате все равно произойдет революция, какая бы из сторон ни потерпела поражение. Если будет побежден Луи‑Наполеон, его престол несомненно рухнет; если же потерпят поражение прусский король и австрийский император, то им придется отступить перед немецкой революцией.
Написано Ф. Энгельсом в конце января 1861 г.
Напечатано в газете «New‑York Daily Tribune» № 6178, 12 февраля 1861 г. в качестве передовой
Печатается по тексту газеты
Перевод с английского
Ф. ЭНГЕЛЬС
ФРАНЦУЗСКИЕ ВООРУЖЕННЫЕ СИЛЫ[136]
По данным «Almanach de Gotha»[137], являющегося наиболее авторитетным источником из всех, какие только можно найти по данному вопросу, во французской армии на 1860–1861 годы установлены следующие штаты военного времени:
1. Пехота: гвардия – двенадцать гренадерских батальонов, шестнадцать батальонов вольтижеров, два батальона зуавов, один батальон стрелков, – всего тридцать один батальон. Линейные войска – сто три полка, по четыре батальона в каждом, – всего четыреста двенадцать батальонов; три полка зуавов, два полка иностранного легиона, три полка тюркосов (или туземных алжирских стрелков), по три батальона в каждом, всего двадцать четыре батальона; стрелков – двадцать батальонов; зефиров или легких африканских (дисциплинарных) батальонов – три; pompiers (пожарных) города Парижа – один батальон.
Всего четыреста девяносто один батальон, или в военноевремя 515 037 чел.
2. Кавалерия: гвардия – шесть полков, или тридцать семь эскадронов; линейные войска– пятьдесят восемь полков, или триста пятьдесят восемь эскадронов, – всего триста девяносто пять эскадронов 100 221 »
3. Артиллерия: двадцать два полка – двести двадцать семь батарей (в том числе сто сорок шесть шестиорудийных батарей –
876 орудий – составляют полевую артиллерию) 66 007»
4. Инженерные войска 15 443»
5. Тыловая служба: санитарные войска, интендантство 24 561»
6. Жандармерия 24 172»
7. Штабы, инвалиды, военные школы и пр 17 324»
Итого 762 765 чел.
Таковы штаты военного времени. Штаты мирного времени следующие:
Пехота 255 248 чел.
Кавалерия 61 023»
Артиллерия 39 023»
Инженерные войска 7 467»
Тыловая служба и т. д 11 489»
Жандармы, инвалиды и т. п 41 496»
Всего 415 746 чел.
В январе 1859 г., незадолго до начала Итальянской войны, в «Constitutionnel» было опубликовано официальное положение о французской армии, согласно которому штаты военного времени составляли 568000 человек, а штаты мирного времени – 433000 человек. Каким же образом оказалось возможным на протяжении двух лет увеличить штаты военного времени на 200000 человек при фактическом сокращении штатов мирного времени?
Ежегодный контингент пригодных к несению военной службы молодых людей, которым может располагать армия, равняется, как и прежде, примерно 160000 человек. Из них при Луи‑Филиппе фактически призывалось от 40000 до 60000 человек, что считалось достаточным для того, чтобы поддерживать состав армии на прежнем уровне, несмотря на потери в Алжире. Позже призывалось 80000 и даже 100000 человек и более. Империя, которая означала мир[138], потребляла в 2 раза больше пушечного мяса, чем в нем нуждались конституционная монархия или республика. Срок службы установлен в 7 лет, но даже если предположить, что за последнее время призывалось ежегодно 100000 человек (что превышает среднюю цифру), это составило бы за 7 лет только 700000 человек. А если исключить отсюда потери, понесенные в походах и по другим причинам, то едва ли останется и 600000 человек. Откуда же взялись остальные 163000 человек?
Ответ на эти два вопроса содержится в последних декретах французского императора. Перед Итальянской войной полки, формировавшиеся до тех пор из трех батальонов, по восемь рот в каждом, стали формироваться из четырех батальонов, по шести рот в каждом. Таким образом, простым перераспределением двадцати четырех рот внутри полка было получено четыре батальона вместо трех. Численность батальона имеет свой максимум. Если в нем свыше 1000 человек, то он становится слишком многочисленным для того, чтобы им мог управлять голосом один человек, и слишком громоздким для того, чтобы им можно было быстро маневрировать. Численность же роты можно изменять в значительно большей степени: будет ли в роте 100 или 250 человек, – это зависит от выбора, а не определяется необходимостью. Создание указанным выше путем четвертых батальонов с тем же числом офицеров и унтер‑офицеров дало возможность, как только были найдены люди, увеличить полк до 4000 вместо 3000 человек. Во время войны полки формировались в составе трех боевых батальонов, четвертый же батальон образовывал запасную часть – депо. Таким образом, в этих четвертых батальонах ста линейных полков было найдено средство для того, чтобы зачислить в состав армии на 100000 человек больше, чем могло проходить службу при том же составе кадров. После войны четвертые батальоны были расформированы, но недавно их снова восстановили. Дополнительно сформировано еще три пехотных полка (101‑й, 102‑й и 103‑й), что дало возможность включить в состав армии еще 17000 человек. Эти новые формирования составляют 112000 человек, а 51000 человек, которых недостает при подсчете, возможно, являются той цифрой, на которую вследствие прежних потерь армия в январе 1859 г. уменьшилась по сравнению с ее полным штатным составом военного времени. Это показывает, что в настоящее время в одной только французской пехоте имеются кадры, достаточные для того, чтобы организовать громадное число людей, о которых мы говорили выше, не прибегая к новым формированиям. Но откуда взять людей для пополнения этих кадров личным составом?
За последние семь лет при регулярных наборах в армию оставались непризванными от 550000 до 600000 человек. Фактический ежегодный контингент, который подлежит призыву, составляет около 160000 человек. Ежегодный набор в худшем случае меньше этой цифры лишь на 50000 человек, а в случае надобности имеются молодые люди, которые за последние шесть лет были совершенно освобождены от военной службы благодаря тому, что вытянули льготные номера при наборе. Они могли бы составить по крайней мере около 300000, но поскольку эти люди в течение длительного времени привыкли считать себя навсегда освобожденными от воинской повинности, поскольку часть из них женилась, часть рассеялась по стране, в силу чего их трудно отыскать, их призыв в армию не вызвал бы одобрения среди населения и был бы трудно осуществим.
Откуда же Луи‑Наполеон восполняет это недостающее ему число людей? Путем введения видоизмененной прусской системы резерва. Из 160000 человек, которые ежегодно могут быть призваны, часть, скажем – половина, используется для заполнения освободившихся мест в постоянной армии. Остальные зачисляются в списки резерва, формируются в части и обучаются первый год в течение двух месяцев, второй и третий годы – по одному месяцу. Они продолжают оставаться военнообязанными и могут быть призваны в течение семи лет так же, как и проходившие службу в линейных войсках. Далее, мы имеем основание полагать, что если военные врачи не будут слишком строгими при медицинском осмотре – а во время войны они часто становятся чрезвычайно снисходительными – то ежегодный контингент в 160000 человек, пригодных к военной службе, мог бы быть при известном напряжении доведен до 200000 человек; но сейчас мы оставляем этот вопрос в стороне. Если бы ежегодный контингент был равен 160000, то в течение семи лет составилась бы армия в 1112000 человек, а за вычетом круглой цифры на потери получаем один миллион солдат. Таким образом, мы видим, что благодаря новой, недавно введенной системе резерва, войска Луи‑Наполеона через несколько лет превзойдут то число солдат, которых готовы принять существующие части. Однако это обстоятельство тоже предусмотрено. В будущем все четыре батальона полка должны стать боевыми батальонами; сейчас под названием учебного батальона формируется пятый батальон, под предлогом обучения солдат, зачисленных в резерв. Эта новая организация обеспечивает возможность зачисления еще 103000 человек, увеличивая число людей, которые могут быть с успехом использованы в существующих частях или формированиях из постоянных кадров до 863000 бойцов.
Не удовлетворяясь этим, французское правительство предполагает сформировать еще один гвардейский полк и семнадцать полков линейной пехоты. Эти восемнадцать полков составят девяносто новых батальонов, или 90000 человек.
Таким образом, судя по тому, что известно даже теперь, мы уверены, что до конца текущего года французская армия будет организована таким образом, что сможет свободно вместить в своих батальонах, эскадронах и батареях не менее 953000 человек. Что же касается людей, которыми будут пополняться эти формирования, то мы видим, что около 700000 человек можно найти даже и в этом году, не прибегая к призыву людей, освобожденных в предшествующие годы. Но как только будет введена всеобщая воинская повинность для прохождения службы либо в строевых частях, либо в резерве, будет довольно легко применить тот же принцип к лицам, освобожденным от воинской повинности за последние шесть лет (Наполеон в свое время делал это неоднократно), и тогда, без всякого сомнения, все 953000 человек скоро будут набраны.
Итак, мы видим, что этот человек, который непреднамеренно вызвал волонтерское движение, отвечает на него тем, что спокойно и без шума организует миллионную армию и в то же самое время строит двадцать бронированных фрегатов – возможно, для того чтобы сопровождать часть этой армии через Ла‑Манш.
Написано Ф. Энгельсом в конце января 1861 г.
Напечатано в «The Volunteer Journal, for Lancashire and Cheshire» № 22, 2 февраля 1861 г.
Печатается по тексту журнала
Перевод с английского
Ф. ЭНГЕЛЬС
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 209; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!