IX. Закладка масонского Храма 8 страница
Тогда молодая женщина с криком побежала к дому. Но на бегу несчастная быстро слабела, потеряв много крови. Ей казалось, что за ней гонятся и слышались голоса, но она не знала, была это действительность или фантазия. Наконец, она почувствовала, что ноги уже её не держат. Опасаясь погони своего убийцы, о намерении которого овладеть детьми кормилица всё ещё помнила, бедная молодая женщина упала шагах в двухстах от дома. Последним усилием она бросила ребёнка в кусты, чтобы его не сразу мог найти злодей, и затем лишилась чувств.
На вопросы о наружности похитителя кормилица не могла отвечать ничего определённого. Она заметила только, что злодей был молод и принадлежал к белой расе, хотя у него были чёрные глаза и волосы, «вроде как у итальянцев или евреев», прибавила раненая в виде пояснения.
Когда несчастную мулатку, снова потерявшую сознание, перенесли в дом, а показания её передали лорду Дженнеру, которого Гермина вызвала на свою половину, где скрыла раненую, не смея сразу сообщить Матильде о новом несчастье, красивое лицо англичанина омрачилось ещё более.
— Это дело «Чёрной руки»… Никто другой не заинтересован в похищении грудного ребёнка, — произнёс он глухим голосом, с трудом сдерживая своё волнение.
Услышав эти слова, Гермина вскрикнула. Она уже не раз читала в газетах об ужасающих подвигах гнусной «итальянской» шайки, ворующей детей богатых родителей, чтобы добиться от них выкупа. Вся Северная Америка была терроризована «Чёрной рукой», против которой тщетно боролась полиция.
|
|
|
Правда, богатых детей обыкновенно возвращали, получив за них громадные деньги. Малютки, за которых не могли уплатить назначенной разбойниками суммы, почти всегда бесследно исчезали. Изредка только находили где-нибудь в лесу, на болоте или на свалке нечистот маленький истерзанный трупик, который хоронили особенно поспешно, без подробных расследований, чтобы не «наводить паники» на население. И никто не замечал, что подобные находки повторялись «случайно», всегда в одно и то же время, весной, как раз накануне или немного после еврейского праздника «Пейсах».
Гермина, конечно, меньше всех замечала эту странную случайность, усиленно замалчиваемую газетами. Она была уверена в существовании «итальянских» разбойников и с ужасом услыхала об их появлении в Сен-Пьере. Но лорд Дженнер поспешил успокоить её уверением, что разбойникам несравненно более выгодно получить громадный выкуп за ребёнка богатых родителей, чем убить его без всякой для себя пользы.
Это рассуждение было так правдоподобно, что успокоило даже Матильду, которая решилась передать отцу страшное известие вместе с соображениями о возможности скорого возвращения ребёнка.
|
|
|
Лилиане правды не сказали. Пользуясь её ужасным нравственным состоянием, граничащим с потерей сознания, ей показывали оставшегося ребёнка, постоянно перевязывая ленточки на его платьице. Так как поразительное сходство близнецов позволяло распознавать их только по таким разноцветным ленточкам, обман был вполне возможен. Страшная же апатия молодой женщины мешала ей заметить, что её детей приносят всегда порознь. Впрочем, на всякий случай приготовлен был довольно правдоподобный ответ и на этот вопрос.
Решено было, в случае необходимости, объяснить Лилиане, что кормилица заболела какой-либо заразительной болезнью — корью или лихорадкой, которой и заразился уже один из близнецов, почему его и кормилицу удаляют от брата, также как от матери, кормящей оставшегося здоровым.
Но Лилиана ничего и не спрашивала. Она даже не замечала отсутствия своей молочной сестры. Равнодушно, почти машинально, кормила она грудью приносимого ребёнка, и затем, по-видимому, забывала о нём, вся поглощенная скорбью о муже.
Зато вдвойне волновались её родные, разыскивая похищенное дитя.
Вопреки надеждам лорда Дженнера, никаких требований о выкупе не предъявлялось.
|
|
|
Тщетно маркиз Бессон-де-Риб, которого оживил новый страшный удар, поставил на ноги всю полицию Сен-Пьера. Тщетно лорд Дженнер обратился к помощи масонских лож для получения хоть каких-нибудь сведений о пропавшем ребёнке; тщетно обещана была громадная награда за малейшее указание о судьбе украденного мальчика.
Ребёнок точно в воду канул…
Через две недели на семейном совете решили сообщить наконец молодой матери о смерти её второго сына. Избавляя совершенно разбитую женщину от томления страшной неизвестности, предпочли сказать ей, что её ребёнок утонул в пруду, куда нечаянно уронила его кормилица, тут же убившая себя в порыве отчаяния. Все понимали, что матери будет легче оплакивать мертвого сына, чем жить, не зная, какая судьба ожидает живого. Смерть кормилицы, не вынесшей страшной раны, сделала эту басню и вероятной, и необходимой.
Лилиана перенесла это известие лучше, чем ожидали. Теперь только, после смерти своего сына, она могла снова плакать и молиться. И начала ласкать оставшегося у неё, увы, теперь уже единственного близнеца.
Родные облегчённо вздохнули. Доктор объявил, что опасность потери рассудка миновала… Но тем мучительнее стало положение близких Лилианы, с которыми молодая мать поминутно заговаривала о «маленьком ангеле, отошедшем на небо», в то время как они все ещё надеялись найти бедного ребёнка.
|
|
|
То, что выстрадали старый маркиз и его дочь за время страшной неизвестности, не поддаётся описанию. Немногим легче жилось и Гермине. Она ни на минуту не отходила от своих подруг, попеременно пытаясь утешать то горько плачущую Лилиану, которая теперь боялась выпустить из своих рук единственного сына, то мрачно молчащую Матильду, не находящую покоя ни днем, ни ночью, но принуждённую скрывать причину своего волнения от несчастной молодой матери.
Впервые доказала Гермина, сколько душевной силы скрывалось под её легкомыслием. Она была верной помощницей своим друзьям в это страшное время. Приняв на себя распоряжение всем хозяйством осиротелого дома, она избавила своих подруг от тысячи мелких хлопот и забот, которые так невыносимо тяжелы женскому сердцу, разбитому нравственными потрясениями.
Лорд Дженнер пропадал целыми днями, разыскивая следы украденного ребёнка, или, по меньше мере, той страшной шайки итальянских злодеев, которая, согласно общему мнению, устроила филиальное отделение на Мартинике. Так, по крайней мере, утверждали все «прогрессивные» колониальные газеты, наполненные сочувственными статьями к «высокочтимому» семейству, на которое обрушилось столько ударов за такое короткое время.
Прошла ещё неделя томительной неизвестности. Наступила весна. Христиане готовились к Святой Пасхе. Евреи только что отпраздновали свой «пейсах».
И только теперь, через три недели после исчезновения сына Лилианы, было, наконец, получено известие о его судьбе:
Далеко в лесу, возле плантации Ван-Берса, на болотистой прогалине, найден был трупик шестимесячного ребёнка, убитого ударом тонкого кинжала в сердце не менее трех суток назад.
Однако, несмотря на жаркий климат, тление не коснулось маленького тельца. Мало того — хотя мёртвый ребёнок был положен возле громадного муравейника с очевидной целью уничтожения, тем не менее маленькое тело оказалось нетронутым. Жаркое солнце как бы высушило трупик, не изменяя его наружности и позволяя вполне ясно видеть многочисленные порезы, покрывающие буквально всё тельце.
Вызванный из Сен-Пьера судебный врач явился вместе с лордом Дженнером, поспешившим на место происшествия при первом известии о страшной находке. Известие это было принесено одним из негров-сторожей ближайшей плантации, случайно забредшим на это болото в погоне за дикими утками. Ребёнка Лилианы сейчас же узнал как молодой доктор, мулат, так и зять маркиза Бессон-де-Риб, лорд Дженнер.
Вскрытие было поспешно сделано в ближайшей сторожке. В протоколе высказывалось мнение, что трупик ребёнка был протащен волками или шакалами через колючий кустарник, окружающий болотистую прогалину, чем и объясняются многочисленные «царапины» на теле убитого.
О том, что все эти «царапины» были нанесены при жизни; что некоторые из них были очень глубоки, что вскрывались вены, что в мертвом тельце не была и следа крови, — обо всех этих «пустяках» врачебный протокол даже не упомянул.
— К чему расстраивать несчастную мать подобными подробностями! — шепнул лорд Дженнер доктору, предварительно обменявшись с ним таинственными масонскими знаками.
«Ввиду разложения, угрожающего заражением воздуха», — гласил всё тот же протокол вскрытия, тело убитого ребёнка было немедленно положено в свинцовый гробик, который, благодаря «счастливой случайности», нашёлся в ближайшем селении у торговца старым железом.
Запаянным и запечатанным привезли этот гробик к матери и деду, которых друзья и знакомые «уговорили» не раскрывать его, чтобы «не отравлять воспоминания о прелестном детском личике» видом «совершенно разложившегося» трупика.
Так как Лилиана оставалась убежденной, что её сын утонул и что тело его было найдено в воде, она легко поверила басне о разложении и даже не просила раскрыть гробик.
Маркиз и Матильда были слишком расстроены, чтобы заметить противоречия в рассказах Лео и в протоколах врачебного осмотра: «Мёртвого всё равно не воскресишь».
Малютку похоронили рядом с отцом и бабкой, в той самой часовне, что была воздвигнута над гробом первой жертвы масонов, Алисы (сестры старого маркиза), где нашла неожиданную смерть и её мать. Увы, вокруг этой могилы вырастали новые…
После маркизы Маргариты — бедная Эльфрида, затем молодой маркиз Роберт и, наконец, маленький Рауль… Четыре смерти в одной семье в какие-нибудь полгода.
Задача, поставленная лорду Дженнеру масонами, близилась к исполнению…
Между громадным наследством маркизов Бессон-де-Риб и сыном Лючии Дженнер оставался только убитый горем старик да грудной ребенок. Умри маленький Рене, и таинственный ребёнок, которого называли Ральфом Дженнером, оставался единственным наследником майората. Правда, у маркиза Бессон-де-Риб была ещё дочь, Матильда, получившая значительное состояние своей матери, точно так же, как Лилиана оставалась единственной наследницей своего ещё живого отца. Но… здоровье старика и жизнь первых женщин — вещь хрупкая, и, как знать, что ещё ожидало злосчастную семью в ближайшем будущем. Масоны умеют получать наследства не менее, если не более искусно, чем иезуиты, прославившиеся этим искусством.
Но пока что глава колониальных масонов лорд Дженнер обнаруживал глубокое сочувствие к несчастной семье своей первой жены, сочувствие, до слез трогавшее бедную Гермину. Когда Лео говорил своим чарующим голосом, возвращаясь с похорон ребёнка: «Какая жестокая судьба обрушилась на мою несчастную семью! Как мне жаль несчастных оставшихся!» — простодушная и любящая женщина восторгалась сердечной «добротой» своего мужа.
Пользуясь тем, что маркиз уехал с кладбища вдвоём с Матильдой, а Лилианы, всё ещё боявшейся выйти из комнаты, на похоронах малютки не было, — Гермина высказала мужу свои опасения за рассудок бедной молодой женщины, за которую снова не на шутку начинали беспокоиться не только её близкие, но и врачи.
Лорд Дженнер насупился, слушая свою глубоко и искренно огорчённую жену.
И снова, как на похоронах старой маркизы, как у смертного одра Эльфриды, как у тела убитого Роберта, болезненная судорога исказила красивое лицо англичанина. Отвечая скорей на свои мысли, чем на слова жены, он прошептал мрачным голосом:
— Да… Жизнь накладывает порой тяжёлые обязанности… Очень тяжёлые…
А время всё шло… Неудержимое, незаметное, всё пожирающее и всё восстанавливающее время.
В Сен-Пьере близилась к концу постройка великолепного здания, носящего название «храма Соломона», или «молитвенного дома свободных каменщиков».
Высоко к лазурному небу возносились гордые купола, венчающие масонскую постройку семью золотыми шапками, ослепительно ярко сверкающими в лучах тропического солнца. С безумной роскошью построено было громадное здание, вернее, целая серия зданий, в которых были помещения, предназначенные для молитв и жертвоприношений, залы заседаний масонских лож и многолюдных политических собраний, школа тайной масонской мудрости, квартиры главных служителей храма и обширные строения с неопределённым названием «складов».
Общий вид громадной постройки напоминал древний план храма Соломона в уменьшенном виде. Подобно ему, это масонское сооружение взбегало вверх почти до полугоры своими дворами, садами и отдельными корпусами, заключёнными в высокую тройную ограду.
Все эти здания построены были из великолепного местного гранита и порфира. Для центрального же храма допущены были только благородные материалы, драгоценные мраморы, бронза, редкие породы деревьев, — чёрное, красное, розовое, а также слоновая кость, черепаха, серебро и золото…
Перед главным входом центрального здания, окружённым двойным рядом стройных колонн из ярко-жёлтого мрамора, находился небольшой внутренний дворик, вымощенный фарфоровой эмалью, изображающей знаки Зодиака. На ярко-красном фоне всего двора они рельефно выделялись блестящими чёрными изображениями. Посредине поставлен был громадный сосуд в виде чаши, из блестящей красной меди, поддерживаемой двенадцатью быками в натуральную величину, отлитыми из тёмной бронзы. Этот гигантский сосуд представлял точную копию знаменитого «медного моря» (небухим), стоявшего в дни торжественных жертвоприношений. Его до краёв наполняли кровью жертвенных животных.
Какой кровью желали наполнить своё «медное море» сатанисты, скрывающиеся в центре масонства и в глубине еврейско-талмудической секты? Как знать, какие ужасающие сцены увидели бы красивые стройные колонны, окружающие этот «двор жертвоприношений», если бы Господь, мановением властной десницы Своей, не уничтожил строителей вместе с постройкой…
Но в те дни, когда тысячи искусных рук кончали внутреннюю отделку великолепных зданий; когда сотни судов подвозили со всех сторон света драгоценные материалы, дивную утварь, роскошные ткани — шёлк, бархат и парчу; когда строители с гордостью показывали заезжим туристам новую «гору Мория», когда масоны всего мира заранее торжествовали, в ожидании открытия «второго» храма Соломона, — в те дни никто из строителей не думал о Боге…
Упоённые гордыней, они торжествовали и богохульствовали…
Пароходы, приезжающие на Мартинику, постоянно подвозили группы любопытствующих членов всесветного тайного общества, желающих полюбоваться зданием, которое должно было стать осязаемым доказательством не только их могущества, но и их главенства над христианским миром, скромные церкви которого казались и бедными, и тесными, и жалкими в сравнении с этим сверкающим чудом строительного искусства…
Со дня приезда лорда Дженнера в Сен-Пьер прошло уже больше шести лет. Со времени свадьбы Гермины прошло четыре года.
Наружно в их отношениях ничего не изменилось. Но зато сильно изменился характер лорда Дженнера. Он стал желчным и нервным, легко раздражался и не любил оставаться один, постоянно удерживая возле себя свою жену, присутствие и ласки которой доставляли ему видимое облегчение.
Только счастливая натура Гермины, с её несокрушимым легкомыслием и поверхностностью, сносила легче других тяжёлую атмосферу печали, окутывающую семью Бессон-де-Риб. Одна Гермина ещё смеялась иногда в затихшем доме, где даже дети, казалось, не знали детского веселья…
Лилиана бродила по комнатам, всегда закутанная в чёрные покрывала, бледная и молчаливая, не смея выйти в сад, не смея на пять минут отойти от колыбели своего сына. Молчаливое, гнетущее горе молодой женщины подействовало на её психику настолько, что в городе начинали говорить о том, что молодая красавица, маркиза Бессон-де-Риб, видимо, теряет рассудок…
Энергичная, страстная и смелая натура Матильды успешней боролась со своим горем. Она находила поддержку в религии и долге, стараясь успокоить отца и поддержать сломившуюся под ударами судьбы Лилиану.
Месяца через два после погребения убитого ребёнка Лилианы, мистер Смис, её отец, вернулся из Америки, где провёл больше года по каким-то чрезвычайно серьёзным делам, о которых он, видимо, не желал говорить, отвечая уклончиво на все вопросы лорда Дженнера.
Старый англичанин, живший отшельником на соседнем острове, уже знал о несчастии, постигшем его дочь. В этом, конечно, не было ничего необычайного, так как из Сен-Пьера в Сен-Лючию ежедневно приходило по два парохода, не считая подводного кабеля, связывающего все Антильские острова между собой. Однако лорд Дженнер всё же счёл нужным осторожно осведомиться о том, какого мнения отец Лилианы о пропаже её ребенка.
К крайнему удивлению главы Сен-Пьерских масонов, мистер Смис был чрезвычайно хорошо осведомлён обо всех обстоятельствах потери, поисков и находки. Но так как всё это передавалось газетами, — а отец Лилианы, по-видимому, вполне разделял мнения газет, одобряя в то же время предосторожность родных, скрывавших от молодой матери ужасную правду о судьбе её сына, — то Лео и успокоился, находя вполне естественным желание отца увезти дочь и внука к себе, подальше от мест, напоминающих столько ужасных событий.
Матильда и старый маркиз вполне одобрили этот план, надеясь, что перемена места и жизнь в доме отца, где протекало всё детство Лилианы, вернёт спокойствие её разбитому сердцу. Как ни тяжело было им расставаться с последней своей радостью и надеждой, сыном покойного Роберта, но здоровье Лилианы было дороже всего и её свёкру, и сестре её мужа, которые искренно уговаривали её уехать со своим отцом на Сан-Лючию.
Однако Лилиана наотрез отказалась удалиться от могилы мужа и сына, у которых она ежедневно проводила целые часы, неподвижно сидя на мраморных ступенях великолепного надгробного памятника, но не спуская глаз с лежащего не её коленях оставшегося ребенка, которого она ни на минуту не оставляла одного.
Отказ молодой вдовы был так решителен, такое волнение овладевало ею при продолжении уговариваний, что пришлось исполнить её желание и оставить её жить по-своему.
К общему удивлению, отец Лилианы довольно быстро согласился исполнить желание дочери и снова удалился к себе на остров, жалуясь на болезненную слабость, которую он называл «предвестницей смерти», хотя в его наружности, бодрой и свежей, ничто не говорило о дряхлости.
Впрочем, на это противоречие никто не обратил внимания, кроме лорда Дженнера, глаза которого сверкнули загадочным блеском. Он быстро отвернулся.
В мрачной душе жреца сатаны пробуждался мучительный страх и гнетущая тоска, неизбежные спутники преступления…
Долго дремлет иногда неразрушимый и непобедимый внутренний голос, заложенный Господом в душу каждого человека. Так долго, что легкомысленные и тщеславные люди, считающиеся только со своим нетерпеливым и жалким временем, осмеливаются утверждать с наглым торжеством, что им удалось окончательно вытравить из своей души всякую совесть, ампутируя её, как заражённую гангреной руку или ногу…
Но невозможно вытравить из души человеческой сознание, заложенное Творцом. И если своим гипнотическим влиянием сила ада одерживает иногда кажущуюся победу, превращая создание Господне — человека в воплощённого дьявола, то эта победа кратковременная. Когда в душе такого человека пробуждается совесть, когда пресыщение преступлением оставляет неизмеримо более мучительного отвращения, чем пресыщение наслаждением, — тогда-то отрёкшийся от Бога хотел бы отречься от сатаны и… не может. Прикованная преступлениями душа рвётся к добру, а должна продолжать служить злу…
Горше этой пытки не сможет придумать никакая фантазия. Прикованный к разлагающемуся трупу должен испытать нечто подобное. Но у подобного несчастного есть надежда на смерть, как на избавление. Для души же, отдавшейся сатане, смерть — только усугубление муки, ибо за нею — вечность… страшное слово, не вмещаемое ограниченным человеческим разумом. Вечность раскаяния… вечность страдания!.. Боже, спаси и помилуй несчастные души преступников!
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 180; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!