О «СЛОВЕСНОМ ДЕЙСТВИИ» И ДРУГИХ ПОНЯТИЯХ 17 страница
Паника: Вечерняя репетиция «Полина — Жадов». Тут, пожалуй, неудача еще глубже, ядовитей. Тут я действительно оказался бессилен. И это в разобранных сценах! О, ужас! Актеры, как попугаи, выполняли схему, и я ничего не мог поделать. Раскачивать лодку {191} боялся и лишь болтал банальности… Вот тут-то мне показалась очень убогой вся моя методика. И я позавидовал покойному Андрею Александровичу Гончарову, который в подобной ситуации, как рассказывают, «размозжил» бы актеров, довел до бессонницы и этим, видимо, высвободил бы хотя бы их физиологическое подсознание. В общем, единственное мое оправдание, что это были вечерние, усталые часы. Но тогда отчего не отменил репетицию!? Кризис «маловолевой уговаривательной» режиссуры? Кризис бездейственной методики? Короче, нужно завтра, как ни в чем не бывало, искать новые ходы, кульминации, требовать, обманывать запутывать и т. д. Нужно обязательно реализовать накопления, которые есть. И, как это ни трудно, необходимо, как говорит А. В. Эфрос, схватывать ошибки.
31 января. Видимо, невозможно разобраться в логике театра. Я ведь всерьез думал о поражении, всерьез настраивался на средненький результат, и вдруг все успешно, всерьез успешно.
2 февраля — день премьеры.
Поразительная победа! Как всегда, большой ценой, но победа. Успех и у главрежа, и у актеров, и у начальства, и у кассы театра. В чем же дело? Значит, все-таки методика правильная. Сработал «демократизм режиссуры» (выражение З. Я. Корогодского). В итоге работа с актерами как с индивидуальностями оказалась правильной. Значит, методику нашу менять на какую-то другую (о чем начинаешь иногда думать в момент отчаяния) не следует. Ибо методика связана не только с определенными привычками, не только со своей индивидуальностью, но и с некими органическими закономерностями.
|
|
|
Профессиональные итоговые размышления после спектакля состоят, прежде всего, в том, что этюдная методика должна быть в начале, в середине и в конце процесса. В конце процесса — это разрешение актерам импровизировать уже на сцене. В самарском случае этюдная методика была очень важна. Прежде всего, в работе над сценами Полины и Жадова. Не забыть также два интересных момента работы с актером Владимиром С. над ролью Досужева. Один был где-то в начале репетиций. Помню, я долго мучил С. И, наконец, убедил его в том, что роль Досужева очень актуальна, что это очень современный человек по ощущению им обстоятельств жизни, но эмоциональным выплескам. Когда же я стал его мучить дальше, он вдруг во время репетиции, разозлившись, сказал мне: «Вы мне лишнее говорите, делаете слишком уж подробные замечания. Дайте мне сыграть. Вот я сыграю вам сейчас про сегодняшний день». И сыграл блестяще! Это был показательный случай. {192} Фактически актер попросил меня дать возможность сыграть этюд. Это было здорово. А во время второго премьерного спектакля был еще один интересный момент, связанный с С. Накануне я увидел, что сцена Досужева была какая-то стоячая, разорванная, и мне вдруг очень захотелось «действия», «сквозного действия», «внутреннего действия». Я обдумывал, как об этом сказать актеру. В итоге я попросил С. не о действии (я не сказал ему, что должно быть сквозное действие или внутреннее действие), а сказал о внутреннем движении в поведении этого человека, что вся сцена — единый выплеск тоски и боли, что Досужев хочет сбросить с себя гнет жизни и т. д. Сцена в спектакле прошла хорошо. Термин «сквозное действие» никак у меня язык это не выговаривал. Кстати, Вышневского я тоже просил о движении, о соединении и т. д., а не о действии. Итак, движение, темп, соединение кусков, среди которых, впрочем, могут быть и паузы, могут быть и моменты тишины — вот идеал. Например, эротическая пауза, которую можно еще развивать в дальнейшей жизни спектакля — пауза после слов Полины: «Ну что ты меня держишь? Захочу уйти, так не удержишь». Пауза, когда Жадов обнимает ее так страстно и так беспомощно… Короче говоря, необходимо осуществлять не сквозное действие, а, скорее, внутреннее движение, внутреннее соединение — вот к чему я пришел. В методике я склонился также к тому, что возможны моменты разучивания, теперь я не боюсь этого слова. Во время репетиций разучиванием слов, укладыванием слов в слух актеров я эффективно воспользовался дважды… Нужны обязательно моменты простого, негромкого, прозрачного текста, чередование сжатости и стремительности, с одной стороны, и замедленности — с другой. Оказались очень важными и индивидуальные репетиции, схожие с опытом В. И. Немировича-Данченко. Может быть, они не сработали слишком сильно, но это все-таки было существенное обогащение практической методики. Но, как это ни странно, при огромном количестве репетиций я не успел прорепетировать по-настоящему некоторые сцены и оставил их в спектакле этюдными, не создав, как учит А. В. Эфрос, четкой микроструктуры эпизодов.
|
|
|
|
|
|
Еще один момент, относящийся к методике. Всегда почему-то хочется, чтобы актеры записывали твои режиссерские замечания, но оказывается, это может быть по-разному. Исполнители главных ролей Ф. и Р. во время работы не записали ни строчки. Более того, Р. к предложению написать что-то о Полине отнеслась как-то даже брезгливо. И в то же время оба почти не забывали замечаний. Еще я убедился, что важно, как выражается А. В. Эфрос, идти иногда на внешние {193} движения, чтобы возбудить внутренние…[44] Один из стратегических приемов: сперва вокруг какой-то сцены делать достаточно долго этюды, а потом взять и быстро ее поставить. Что мы и сделали.
|
|
|
… Через месяц, уже в начале марта 2002 года, состоялась премьера второго состава «Доходного места». Опять был значительный успех. Удача была, потому что удалось хорошо организоваться и спланировать работу таким образом, что в пять дней я провел тринадцать репетиций. А по педагогике запись такая: «Нужно не только ощущать актерскую индивидуальность, что очень важно, но важно также видеть их, актеров, мастерство. У каждого актера есть свое мастерство, с которым и нужно соотноситься: сотрудничать или бороться. Вот, например, характерный случай был с актером М. Я видел его плюсы: стать, голос, неплохой набор красок, который он мог предложить. Но видел и его минусы — понимание им роли, как смены статических красок или состояний, его рабскую зависимость от текста. Видел, что он “сыграть” понимает, как “сказать”. И что он оперирует набором заготовок. По этим элементам его мастерства я и пытался бить. В таких случаях, конечно, очень важно уметь сбивать с мастерства, “запутывать”. “Запутать” его так, чтобы он растерялся, оказался в голом, то есть в этюдном состоянии. Нужно иметь приемы, чтобы “снимать” мастерство, освобождать от тяжести, вязкости, замусоренности и т. д. На заключительной беседе с актерами я просил их поклоняться не мастерству, а содержанию, не уставать углубляться в содержание ролей, не канонизировать мастерство — ни большое мастерство, которое есть, скажем, у опытных артистов М. и И., ни начатки мастерства, как у Юры М. или у Ларисы С. Просил не бояться работать без мастерства, без театральных представлений о процессе, терминов, саморежиссуры и т. д. Просил не смотреть на себя со стороны».
Что касается общего методического итога работы в Самаре над «Доходным местом», он, конечно, состоит в сочетании этюдности с другими приемами и методами работы: этюдность и разучивание текста, этюдность и мизансцена, этюдность на всех этапах работы, в том числе этюдные инъекции во время уже поставленного и идущего спектакля.
Новый опыт — «Chekhovs jokes» («Шутки Чехова»), спектакль в «Classic-theatre» в Вашингтоне с американскими актерами. Не стоит преувеличивать экзотизм этого предприятия. Мол, Америка… {194} Вашингтон… необычайно… В конце концов, Вашингтон с его величественным вокзалом, аэропортом, замечательными музеями и парками, Белым домом, Капитолием и Пентагоном был за стенами. А мы работали в обыкновенном небольшом театре, с нормальными, обыкновенными милыми шестью актерами. Тем не менее, все, что я говорил, было для актеров ново, странно, неожиданно, интересно, иногда даже восхитительно, а порой и раздражительно… В Вашингтоне я тоже, разумеется, практиковал этюдный метод, но тут были новые нюансы. Надо сказать, что контакты с актерами начались у нас еще до начала репетиций — репетициям предшествовал, как это у американцев принято, отбор исполнителей. И, разумеется, изучая претендентов на роли, я им давал всякие этюдные задания. Но вот начались репетиции, и тут я решил начинать как раз не с этюдов, а с читки. Правда, по ходу дела я все время повторял, don’t act, т. е. не играть. Примитивное, на первый взгляд, замечание «не играть!» для кого-то оказалось эффективно, для кого-то не очень, во всяком случае, проблема была поставлена — don’t act.
Такое простое замечание, как «не играть», такую просьбу, такое уговаривание, я использовал и в дальнейших своих режиссерско-педагогических работах. Эту идею обычно выдвигаешь актерам как новую, только что возникшую. Иногда скажешь, сделав перед этим все необходимые комплименты по поводу сыгранной сцены, мол, у вас получается, все неплохо, но давайте, мол, сделаем такой вариант: (так и скажешь — вариант) попробуем не играть, а только лишь воспринимать все, что происходит, все, что происходит в этом эпизоде на площадке и в воображении персонажей… Этот простой совет обычно срабатывает.
Итак, прочитав оба чеховских водевиля — «Предложение» и «Медведь», — мы, как обычно, стали делать этюды — сперва с актером Джозефом на вход Ломова в «Предложении», потом на конфликт между Натальей и Ломовым (Рената и Джозеф). И вот интересный в методическом отношении момент: я попросил Ломова сыграть так, чтобы внутри у него происходил спор двух людей: один — за женитьбу, другой — против. И чтобы оба рассуждали вслух… Также полезной оказалась и раскрутка роли Натальи через ее физическое самочувствие.
После нескольких этюдов мы сели за текст уже более плотно. Я просил не читать слова ролей вне видений. Также мы уточняли переходы и переходики от куска к куску, от кусочка к кусочку. Потом — снова этюды. Попросил актрису сделать ассоциативный этюд на ситуацию «Выходить замуж — не выходить замуж». Она сделала очень сильный этюд из своей жизни. Он назывался «Письмо», {195} и сразу после этого мы попробовали сцену, где Наталья кричит: «Вернуть», т. е. вернуть выдворенного жениха. Это получилось у Ренаты с большой тоской и нежностью.
А вот пошли уже репетиции «Медведя». Тут я по-всякому репетировал: то давал им дополнительный обильный реквизит, то предлагал сделать разные варианты первой сцены: сперва Лука пел барыне колыбельную, чтобы ее утешить, потом она пела траурную мелодию, перебирая письма мужа к его любовницам и т. д. и т. д. В этих перебросах, думаю, была дополнительная этюдность. И хотя эти попытки были разной успешности, для меня важно было приучить актеров к мысли, что все может меняться, что каждый вариант не закрепляется навсегда, что нет повторения и заучивания. А это для американцев было очень ново.
Я следующим образом сформулировал так цели этой работы («Шуток Чехова») в Вашингтоне. Это, во-первых, прямая проверка разных типов этюда, а именно:
а) этюд без прочитывания пьесы;
б) этюд после одного прочтения пьесы актерами;
в) этюд после разбивки сцен на куски;
г) этюд ассоциативный
и проч.
Второе — проверка методов работы над воображением: рассказы, рисование (например, рисование карты Воловьих лужков). Это все актеры проделывали. Они также приносили всякие картинки, насыщающие воображение. Приносили, например, журнальные картинки собак всяких пород для «Предложения», кто-то принес фотографию породистого дога. Оказалось, этот актер постоянно носил в бумажнике портрет любимой собаки.
Проверялись также приемы сближения роли с собой. Вот, скажем, у Брайана (Ломов) в дело пошли ассоциации из его деревенской алабамской жизни. Цель была — погрузить актеров в воображаемый мир. И особенно важным было всяческое, эмоциональное и игровое, раскачивание актеров через тренинг, в том числе, через «навязанный ритм» (упражнение Ларисы Грачевой).
… «Репетиция была удачно организована. Это было изучение ситуации Поповой в “Медведе” с Линеттой в этой роли, а исполнитель роли Смирнова Там, сидя в другом углу репетиционного зала, читал и перечитывал в это время пьесу. Для экономии времени. Потом я начал с Тамом подробное фантазирование его ситуации с должниками. Он разбирался и все записывал. Вообще, он записывал за мной бесконечно. Тогда я, кстати говоря, впервые усомнился в том, что записывание актерами всего, что говорит режиссер, полезно. {196} Там записывал хорошо, но первая же проба была плохая, бессмысленная. Он ничего не понял относительно того, что необходим костюм, что надо овладеть конкретным физическим самочувствием героя».
Я пытался работать по-разному. Проверял, например, возможность строить сцены маленькими кусочками, то есть без всякой педагогики: иди, повернись, замри, не двигайся, мерзни, сядь, встань, распахни плед, снова замерзни и т. д. Или разбивал на куски, спрашивая актеров, какие, сколько кусков в каждой сцене, и настаивал на том, чтобы они это усваивали. Или вот такая хитрость: иногда чувствовал, что слишком рьяно гоню «производство», и хотя работа шла вроде бы нормально, я снова начинал говорить про подключение к роли себя, своих интимных переживаний. Потом я изложил им свой обычный педагогический тезис, что в театре главный человек не режиссер, а актер, что тоже для них было ново и удивительно. Занимался я также «укладыванием текста». И чувствовал, что это необходимо. «О, ужас!» — я бы сказал раньше, но в Вашингтоне это было практично, актерам необходимо было даже подсказывать интонации. Во всяком случае, пришлось много говорить о связности, о летучести текста, о том, что во фразе должно быть одно ударение, и хотя я имел дело с английским текстом, все равно такая работа была полезна. Еще одна серьезная педагогическая акция: я предложил Таму сочинять список женщин. Ведь Смирнов говорит, что у него было очень много женщин. Тонкость заключалась в том, что я попросил написать список женщин не Смирнова, героя пьесы, а его, актера Тама. И он честно сидел и пыхтел над этим списком. В желании раскрыть и освободить актера я шел именно через педагогику. В итоге этот период репетиций помог мне в частности добиться их большей уверенности. Для меня же обнаружилось обаяние и Смирнова (Там), и Луки (Джон). У Поповой (Линетта) проявилась некая чувственность и некрепкая поначалу, но все-таки содержательная связь с воображаемым покойным мужем. А у Тама — параллели с его личной биографией. Увы, никак не возникал задуманный мною (и, как мне кажется, предусмотренный Чеховым) разговор с залом, со зрителями.
«… Получил неприятную рекламацию на свою последнюю репетицию. Там сказал, что я слишком часто его останавливаю, не даю ему самостоятельности. Я услышал это и дал ему на следующей репетиции возможность сказать монолог четыре раза безо всяких остановок. И правильно сделал. Актер заметил, что это была его лучшая репетиция».
{197} Желая разбудить воображение Тама, чтобы он знал, как его герой ездил накануне по должникам, как он мотался по уезду, я попросил актера сделать этюд «Ночь в корчме». (Смирнов жалуется, что ночевал в корчме на полу у водочного бочонка.) Этюд был интересный: Смирнов лежит, ворочается, у него бессонница, потом заснул, были какие-то сны, потом он проснулся и стал писать список своих женщин, потом снова спал, просыпался, писал список и т. д. Этюд был любопытный, но, правда, не совсем самостоятельный. По ходу дела я все время что-то подкидывал Таму. Этюд был, тем не менее, неплохой. В Смирнове вот‑вот могло появиться нужное ощущение некоей мужской неприкаянности, дурацкости его холостой жизни. Этюд вполне мог разбудить воображение актера, но в итоге он не продвинул Тама никуда. И сцену, к которой готовил его этот этюд, он сыграл очень деревянно. Связи этюда со всем остальным не почувствовал. Почему так произошло? Может быть, потому, что я ему, действительно, слишком помогал, навязчиво режиссировал этюд. А режиссированный этюд — это ерунда, этюд и режиссирование не совместимы. А может, он делал этюд, абсолютно не понимая, для чего это. Вполне может быть такое…
Потом после одной из репетиций была еще такая претензия актеров, что я, мол, даю противоречивые задания: то расслабляю их, то заставляю действовать энергично. Да, я так и делал. И делал это вполне сознательно, ибо живое человеческое существование и состоит из чередования напряжений и расслаблений. Однако надо признать, что на этом этапе актеры не понимали, чего я от них хочу.
«… Нечего глупо радоваться отдельным режиссерским находкам, если при этом Брайан в роли Ломова буквально цепенеет. Надо возвращаться к этюдности или ставить перед актерами при выученном уже тексте больше вопросов по содержанию. А не только заклинать, мол, не играй — иди от себя».
«… Надо нарисовать генеалогическое древо Чубуковых и Ломовых, из-за чего в общем-то и разгорелся весь сыр‑бор. Это должно быть хорошо разработано в воображении. Надо подключать тренинг навязанного ритма, надо оснастить актеров наиподробнейшим реквизитом. Надо, чтобы Рената (исполнительница роли Натали) двигалась по содержанию кусков, тогда ей будет не до “пения” текста. Надо соединять эксцентрику и человечность, это и есть фокус спектакля — идиотизм и человечность одновременно».
«… Употребил очень наивный педагогический прием, предложив актерам разыграть как бы футбольный матч между Ломовым и Чубуковым в споре о Лужках со счетом аргументов. Выиграла семья {198} Чубуковых со счетом 8 : 4. Прием простенький, однако это заставило и Ломова и Чубукова разобраться, где победа, а где поражение. Все были довольны. Вывод: всегда нужны репетиционные приемы».
«… Добиваться свободности всеми средствами: прогоном сцен, прогоном полным, дополнительным фантазированием, уточнением зерен, уточнением “сквозных”, усложнением мизансцен, упрощением мизансцен, уточнением пространства, реквизита, костюмов…».
«… Перед самой простейшей репетицией, сто раз разобранной сцены все же полезно задумываться наново: а что все-таки здесь происходит?»
«… Как добиться, чтобы Брайан не наигрывал? Нужно придумать какие-то особые способы его освобождения. Он себя загружает фантазиями, но и образность-то в его голове литературная, а не живая. Видимо, им нужно заниматься больше, чем другими. Надо вести репетиции в такой атмосфере, которая снимает напуганность и напряжение…
Последняя комнатная репетиция была плохая, непедагогическая. Актеры были напуганы. Во-первых, зря пустил постороннего человека, который попросил разрешения присутствовать на репетиции. Он их знал. Во-вторых, пришла новая неуверенная переводчица…». «… Надо, чтобы репетиции на сцене продолжали носить педагогический характер».
… Несмотря ни на что премьера была успешная. И по приему зрителей, и по вашингтонской прессе.
Теперь о педагогических достижениях и проблемах, возникших во время работы над спектаклем «Шутки Чехова» в Вашингтоне. Ставлю себе вопросы и пытаюсь на них ответить. Как был использован этюдный метод? Насколько он был эффективен? В случае с актером, который играл Смирнова, безусловно. И списки женщин, которые он писал, — это, конечно, этюдный прием, и этюд «В корчме». А в случае с исполнительницей роли Поповой, этюдность была мною брошена, вот и получился прокол. Хотя, надо заметить, у этой роли особая трудность. Сама героиня — слегка кривляка. Поэтому совсем снимать с актрисы приметы инженю, призывая ее к игре от себя, было небезопасно. С Джоном, исполнителем роли Луки, тоже не был полноценно использован этюдный метод, но «раскачивал» я его правильно. Хороший этюд для поворотного момента в роли Натали был сделан Ренатой в «Предложении». Брайана я тоже раскачивал правильно, и в итоге он играл очень хорошо. Что касается Барри, исполнителя роли Чубукова, его пришлось обманывать, вся методика была именно методикой его обмана, чтобы «сбить» с мастерства. Были применены и {199} новые педагогические приемы. (Правда, они, с одной стороны, педагогические, с другой, — режиссерские.) Шла работа над ударениями, тут же разучивался текст, и осуществлялась более тщательная, чем раньше, разбивка на куски.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 214; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!