ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА ЗИГМУНДА ФРЕЙДА 49 страница
Вот как рисует Эрнест Джонс их последнюю встречу:
«В день роковой встречи Ференци вошел в комнату Фрейда и, не сказав ни слова приветствия, произнес: „Я хочу, чтобы Вы прочитали мою работу, подготовленную для конгресса“. В то время как Фрейд всё еще читал эту работу, вошел Брилл, и, так как он с Ференци недавно в деталях обсуждал эту тему, Фрейд позволил ему остаться, хотя Брилл и не принимал участия в их разговоре. Фрейд явно пытался сделать всё возможное, чтобы пробудить у Ференци некоторое понимание, но напрасно. Месяц спустя Ференци написал Фрейду, обвиняя его в том, что тот нечестным образом ввел в их беседу Брилла, чтобы тот действовал в качестве судьи между ними, а также выражал свой гнев на то, что Фрейд в тот день попросил его не публиковать работу в течение года. В своем ответе Фрейд сказал, что последнее предложение было сделано исключительно в интересах Ференци, в той надежде, которую всё еще склонен был питать Фрейд, что позднейшие размышления могут показать Ференци его некорректность в используемой им технике и заключениях. Он добавил: „В течение последних лет Вы систематически отходили от меня и, вероятно, развили по отношению ко мне личную вражду, которая идет дальше, чем Вы были в состоянии ее выразить. Каждый из тех людей, которые одно время были близки ко мне, а затем меня покинули, мог бы найти больше причин, чтобы укорять меня, чем Вы… Такое Ваше поведение не оказывает на меня никакого травматического эффекта; я готов к этому и привык к таким событиям. Объективно, как мне кажется, я мог бы указать Вам на технические ошибки в Ваших заключениях, но что от этого изменится? Я убежден, что Вы будете недоступны каким‑либо сомнениям. Поэтому не остается ничего другого, как пожелать Вам всего наилучшего“».
|
|
|
Джонс также сообщает, что Ференци к тому времени был болен раком крови и знал об этом. Как известно, это заболевание нередко сопровождается и негативными изменениями психики, и именно ими Джонс пытался объяснить поведение и настроения Ференци в последние годы его жизни. 24 мая 1933 года Ференци скончался, и его смерть означала конец целой эпохи в истории психоанализа.
«Таким был трагический конец этой яркой, обаятельной и выдающейся личности, человека, который в течение четверти века был самым близким другом Фрейда. Скрытые демоны, таящиеся внутри его, против которых Ференци в течение многих лет боролся изо всех сил, и с большим успехом, победили его в конечном счете, и на его болезненном опыте мы еще раз убедились в том, сколь могущественна может быть их власть», – констатирует Джонс.
И для Фрейда, и для Джонса было однозначно, что в конце жизни у Ференци возникла «паранойя», но Феррис напоминает, что параноиками Фрейд считал всех отступившихся учеников. Психическим расстройством Джонс и Фрейд объяснили и предпоследнее, написанное незадолго до смерти, три недели спустя после поджога рейхстага «паническое письмо» Ференци, в котором он призывал Фрейда как можно скорее покинуть Вену и переехать с семьей в Англию, добавив, что сам намерен эмигрировать в Швейцарию.
|
|
|
«Что касается непосредственной причины для Вашего письма, мотива отлета, то я рад, что могу сообщить Вам, что не думаю покидать Вену. Я недостаточно мобилен, я слишком завишу от своего лечения, от различных улучшений и комфортов; далее, я не хочу оставлять здесь свое имущество. Возможно, однако, что я бы всё равно остался здесь, даже если бы я был молод и в полном здравии. За всем этим, естественно, скрыто эмоциональное отношение, но также присутствуют различные рационализации. Гитлеровский режим не обязательно оккупирует также и Австрию. Конечно, это возможно, но все придерживаются мнения, что режим здесь не достигнет той степени жестокости, которая царит сейчас в Германии. Для меня не существует какой‑либо личной угрозы, и, когда Вы изображаете жизнь при угнетении нас, евреев, чрезвычайно неприятной, не забывайте о том, какая тяжелая жизнь ожидает беженцев вдали от родины, будь то Швейцария или Англия. По моему мнению, полет был бы оправдан лишь в случае непосредственной угрозы жизни; кроме того, если они намереваются убить меня, то это будет просто один из видов смерти, подобно любому другому», – ответил Фрейд.
|
|
|
Оглядываясь назад, понимаешь, что Ференци в том письме выступал куда большим провидцем, чем Фрейд, что невольно вызывает сомнение в его предсмертной «паранойе». Не исключено, что, говоря Бриллу о том, что по своей проницательности Фрейд ничем не отличается от ребенка, Ференци имел в виду именно его политическую близорукость.
Глава седьмая
ГЁТЕ И СВАСТИКА
«Нация, которая родила Гёте, не может так испортиться», – сказал Фрейд Уильяму Буллиту в 1930 году.
К счастью, ему так и не довелось узнать, до какой именно степени может «испортиться» эта нация, но и того, чему он стал свидетелем в 1930‑е годы, было более чем достаточно. В Германии нацизм набирал силу, и Гитлер выигрывал раунд за раундом битву за власть. Хотя практически всё, что он собирался сделать, одержав окончательную победу, было изложено в его книге «Моя борьба», но никто в мире не верил, что подобные бредовые идеи можно осуществить на практике в Европе XX века. Не верили в это и немецкая интеллигенция, и немецкие евреи, бывшие ее органической частью.
|
|
|
В Австрии фашизм развивался первоначально по итальянской модели, позаимствовав, однако, антисемитизм у немецких нацистов. Меньше всего автору хочется пересказывать здесь историю Европы первой половины 1930‑х годов – для этого существуют учебники. Повторим: всем здравомыслящим людям было ясно, что мир движется к новой войне, но большинство из них «прятало», отталкивало от себя это знание. Упрятанные в бессознательное страхи порождали всё новые неврозы, и у психоаналитиков прибавилось работы.
Понимал, пусть и не до конца, всю нависшую над миром угрозу и Фрейд – иначе он не подписал бы 28 июля 1932 года призыв Анри Барбюса к делегатам Всемирного конгресса врачей выступить против нарастающей опасности Второй мировой войны.
Еще до этого созданная в 1931 году Международная комиссия за духовное сотрудничество предложила Фрейду выступить вместе с Альбертом Эйнштейном во втором выпуске издаваемой ею серии «Открытые письма». 30 июля 1932 года Эйнштейн направил Фрейду письмо, в котором писал, что будет счастлив вместе с ним представить свои мысли по поводу надвигающейся военной опасности.
Эйнштейн, прочитавший произведения Фрейда по настоянию своего увлеченного психоанализом сына (у которого затем была диагностирована шизофрения), обращался к Фрейду как «знатоку инстинктивной жизни человека». Он в целом был согласен с Фрейдом, что причиной войны является глубоко сидящее в человеческой природе стремление к агрессивности, «вожделение к разрушению», но при этом он ставил вполне конкретный вопрос: что нужно сделать, чтобы помочь человеку преодолеть это «вожделение»?
Фрейд работал над открытым письмом Эйнштейну, которое он назвал «Почему война?», почти месяц. Этот ответ вновь продемонстрировал весь пессимизм Фрейда по поводу человеческой природы: поскольку агрессивность и стремление к смерти являются первичными влечениями, писал он, то войны неизбежны, ибо конфликт между цивилизацией и взаимоненавистью людей является такой же объективной реальностью, как законы физики.
Далее Фрейд честно попытался ответить на вопрос Эйнштейна, но у него ничего из этого не вышло. Ответ получился неубедительным и двусмысленным.
«Всё, что создает эмоциональные связи между людьми, должно противодействовать войне, – писал Фрейд. – Эти связи могут быть двоякого рода. Во‑первых, отношение к людям как к объектам любви, но без сексуальных целей… Другой вид связей – связи посредством идентификации. Всё, что создает среди людей значительные общности, вызывает такие чувства идентификации».
Фрейд словно не видел, что именно на «чувстве идентификации» по большому счету создавались такие общности, как немецкий и австрийский нацизм и социализм сталинского образца.
30 января 1933 года произошло неизбежное: Адольф Гитлер стал рейхсканцлером Веймарской республики. Дальше события в Германии развивались с поистине бешеной скоростью: почти каждый день приносил дурные новости для противников нацизма.
1 февраля был распущен рейхстаг, и уже 3 февраля Гитлер объявил в качестве основной цели своей политики «завоевание нового жизненного пространства на востоке и его беспощадную германизацию».
27 февраля был подожжен рейхстаг, и это событие дало толчок к преследованию всех политических противников национал‑социализма. К марту – апрелю рейхсканцлер Адольф Гитлер был практически полновластным хозяином Германии. К этому времени в стране уже действовал концлагерь Дахау и начался бойкот еврейских магазинов.
10 мая в Берлине, Дрездене, Франкфурте‑на‑Майне, Ганновере, Мюнхене, Нюрнберге началось публичное сожжение книг неугодных нацистам авторов. Среди них были и книги Зигмунда Фрейда.
В Берлине, бросая в огонь книги Фрейда, Геббельс провозгласил: «Против разрушающей душу переоценки жизненных инстинктов! За благородство человеческой души! Я предаю пламени писания Зигмунда Фрейда!»
В Мюнхене на церемонии сожжения книг «приговор огнем» звучал следующим образом: «Выступая против примата инстинктов, против декадентства и морального разрушения, во имя утверждения порядка и обычая в немецкой среде, я предаю огню писания Зигмунда Фрейда!»
Узнав об этом, Фрейд со свойственным ему мрачным юмором заметил: «Какой прогресс по сравнению со Средневековьем. Раньше они сжигали бы людей, а теперь сжигают только книги!» Между тем до начала сожжения людей в печах крематориев (в которых было суждено погибнуть и сестрам Фрейда) оставалось совсем немного – всего несколько лет.
Той же весной начались преследования психоаналитиков. Уже летом 1933 года фрейдистская трактовка психоанализа была фактически запрещена, а лидером немецких психоаналитиков стал Карл Густав Юнг, охотно пошедший на сотрудничество с нацистами.
Так теперь уже давнее противостояние Фрейда и Юнга предстало в совершенно новом свете.
Вена тоже бурлила, фашизм набирал силу в Австрии. В марте был распущен парламент, отменена свобода печати и собраний. В мае была запрещена компартия и провозглашена «авторитарная система управления». И всё же Фрейду, как и многим другим, очень хотелось верить, что всё обойдется.
«Вена, несмотря на все восстания, процессии и т. д., как сообщается в газетах, спокойна, и жизнь в ней не нарушена. Можно быть уверенным, что гитлеровское движение распространится на Австрию, – в действительности оно уже здесь – но в высшей степени невероятно, что оно будет означать такую же разновидность опасности, что и в Германии… Мы переживаем сейчас диктатуру правых, которая означает подавление общественной демократии. Ход событий будет не очень приятным, особенно для нас, евреев, но все мы считаем, что особые законы против евреев в Австрии невозможны из‑за статей в нашем мирном договоре, которые ясно гарантируют права меньшинств… Преследования евреев законом немедленно приведут к действию со стороны Лиги Наций. А что касается присоединения Австрии к Германии, при котором евреи потеряют все свои права, то Франция и ее союзники никогда этого не позволят. Далее, Австрия не заражена германской жестокостью. Такими путями мы подбодряем себя, находясь в относительной безопасности. Я в любом случае полон решимости не уезжать отсюда», – с потрясающей наивностью писал он в апреле 1933 года.
Несмотря на быстро менявшуюся ситуацию в стране, усиление и государственного, и бытового антисемитизма, Фрейд продолжал оставаться при этом своем мнении. «Только когда в самом деле гитлеровский штатгальтер станет управлять в Вене, я вынужден буду, вероятно, податься отсюда, безразлично куда», – писал он 26 февраля 1934 года Арнольду Цвейгу, узнав о его намерении эмигрировать в Палестину, на землю предков.
Обратим внимание: речь идет о том самом феврале 1934 года, когда правительство канцлера Э. Дольфуса упразднило парламент и расстреляло из пушек тысячу сторонников социал‑демократов и коммунистов.
Арнольд Цвейг был не единственным психоаналитиком‑евреем, выбравшим в качестве места жительства Палестину. Вскоре там оказался и Макс Эйтингон, никогда не скрывавший своих сионистских убеждений. Здесь он до своей смерти в 1943 году успел создать Палестинское психоаналитическое общество, институт и библиотеку. Однако большинство немецких психоаналитиков эмигрировали в этот период в США или в Англию.
Самое странное, пожалуй, заключается в том, что на фоне всех этих событий у Фрейда и начинает вызревать замысел книги, ставшей пощечиной еврейскому народу и впоследствии немалым подспорьем для антисемитов всех мастей – уже упоминавшейся работы «Моисей и монотеизм», называвшейся вначале «Моисей: Исторический роман». Первое сообщение о замысле этой книги встречается в письме Фрейда Арнольду Цвейгу, причем – что крайне интересно – он опасается в нем негативной реакции не соплеменников, а католической церкви. В январе 1935 года Фрейд делится основными идеями книги о Моисее с Лу Андреас‑Саломе, и с тех пор те или иные упоминания об этой работе встречаются в его письмах различным адресатам постоянно.
Между тем приближалось восьмидесятилетие Фрейда, и Эрнест Джонс планировал выпустить к этой дате подарочное юбилейное издание избранных трудов учителя, однако Фрейд неожиданно воспротивился этому и предложил, если уж Джонсу так хочется, издать альбом, который отражал бы историю психоанализа в фотографиях. Однако затем Фрейд решил отказаться и от фотоальбома.
«Кто ощущает потребность в том, что он должен меня поздравить, пусть сделает это, а кто не ощущает такой потребности, не должен бояться моей мести», – написал он Джонсу. Свое нежелание отмечать юбилей «на широкую ногу» Фрейд объяснил тем, что «такое празднование можно понять и согласиться с ним, но оно явно имеет смысл, лишь когда доживший до него может, несмотря на все свои раны и шрамы, присоединиться к пирующим как здоровый человек; празднование теряет этот смысл, когда юбиляр является инвалидом, у которого абсолютно нет праздничного настроения».
«Сам день его рождения прошел достаточно спокойно, комнаты Фрейда превратились в цветочный магазин, столь много было прислано букетов. Он прекрасно себя чувствовал, поправившись после операции в марте. И шесть недель спустя после этого дня Фрейд всё еще продолжал отвечать на поздравления, поступающие со всего мира… Приходило, конечно, много желающих повидать Фрейда. Один из них спросил Фрейда, как он себя чувствует, и услышал в ответ: „Как чувствует себя человек в возрасте 80 лет, не является темой для разговора“», – сообщает Джонс.
К большинству поздравлений Фрейд отнесся крайне холодно. Отверг он и предложения ряда массовых и медицинских изданий о юбилейных интервью, заявив, что он не приемлет подобных завуалированных извинений за прежние нападки – «…нет уж, лучше останемся врагами!». По словам Фрейда, куда большее удовлетворение ему доставили посвященные ему статьи, авторы которых «достаточно ясно выразили свое неприятие и ненависть» – они по меньшей мере свидетельствовали, что «честность еще не совершенно исчезла из этого мира».
По‑настоящему в его последний юбилей Фрейда порадовали два события – письмо от Альберта Эйнштейна, отосланное ему еще 21 апреля, и визит к нему Томаса Манна.
«Я рад, что это поколение имеет счастливую возможность выразить Вам, одному из величайших учителей, свое уважение и свою благодарность. Для скептически настроенных непрофессионалов Вы, несомненно, не облегчили пути нахождения независимого суждения. До самого последнего времени я мог только чувствовать умозрительную мощь Вашего хода мыслей, с его огромным воздействием на мировоззрение нашей эры, но не был в состоянии составить определенное мнение о том, сколько он содержит истины. Недавно, однако, мне удалось узнать о нескольких случаях, не столь важных самих по себе, но исключающих, по‑моему, всякую иную интерпретацию, кроме той, что дается теорией вытеснения. То, что я натолкнулся на них, чрезвычайно меня обрадовало; всегда радостно, когда большая и прекрасная концепция оказывается совпадающей с реальностью», – писал Эйнштейн, добавив постскриптумом, что ему не хотелось, чтобы Фрейд затруднял себя ответом на это письмо.
Фрейд, разумеется, почувствовал в подтексте письма те сомнения, которые Эйнштейн продолжил испытывать по поводу психоанализа, и потому поспешил со следующим ответом:
«Уважаемый господин Эйнштейн! Напрасно Вы возражали против того, чтобы я ответил на Ваше доброе письмо. Я действительно должен Вам сказать, как я рад слышать об изменении в Вашем суждении – или, по крайней мере, о начале такого изменения. Конечно, я всегда знал, что Вы „восхищаетесь“ мною лишь из вежливости и почти совсем не верите в любую из моих доктрин, хотя я часто спрашивал себя, чем еще можно восхищаться в этих теориях, если они несправедливы, то есть если они не содержат большой доли истины. Между прочим, не кажется ли Вам, что ко мне относились бы лучше, если бы в моих доктринах содержался больший процент ошибок или безумия? Вы настолько меня моложе, что я могу надеяться считать Вас среди моих „последователей“ к тому времени, когда Вы достигнете моего возраста. Так как в то время я уже не смогу об этом узнать, я предвкушаю удовольствие от этого сейчас».
Как бы то ни было, хотел того Фрейд или нет, празднование восьмидесятилетия Фрейда отмечалось достаточно широко и стало своего рода «последним праздником европейской культуры», перед тем как «коричневая чума» распространилась на всю Европу.
8 мая 1936 года в переполненном зале венского «Концерт‑хауса» проходило посвященное Фрейду собрание Академического общества психологической медицины, на котором специально прибывший в столицу Австрии Томас Манн впервые публично зачитал свою речь «Фрейд и будущее» (впоследствии ему пришлось зачитывать ее неоднократно). По окончании заседания в отеле «Империал» был дан юбилейный банкет.
Но еще до этого Манн, любимый писатель семьи Фрейд, появился на Берггассе, чтобы вручить юбиляру поздравительный адрес, под которым стояла 191 подпись видных писателей, деятелей науки и искусства всего мира. Помимо вполне ожидаемых подписей того же Манна, Стефана Цвейга, Ромена Роллана, там стояли и подписи Герберта Уэллса, Вирджинии Вулф, Жюля Ромена и др. Тогда же Манн специально зачитал свою речь перед Фрейдом, и тот растроганно заметил, что она оказалась куда великолепнее, чем он ожидал.
«Особое отношение чествуемого к миру поэзии, литературы вытекает из этого точно так же, как своеобразная причастность поэта, писателя к сфере познания, творцом и мастером которой предстает перед миром тот, чей юбилей мы сегодня отмечаем. И опять‑таки особенна и замечательна эта взаимосвязь, эта близость друг к другу тем, что обе стороны долгое время не знали о ней, что она оставалась в области „бессознательного“ – в той, стало быть, области души, разведка и раскрытие которой суть для гуманности истинное призвание как раз этого познающего ума. Близость литературы и психоанализа давно осознана обеими сторонами. А торжественность этого часа состоит, по крайней мере, на мой взгляд и по моему ощущению, в первой, пожалуй, публичной встрече обеих сфер, в манифестации этого сознания, в демонстративном признании его»[286], – говорит Манн во вступительной части своей речи, чтобы далее подчеркнуть ту роль, которую Фрейд наряду с Ницше и Шопенгауэром сыграл как в его мировоззрении и творчестве, так и во всей европейской культуре.
Заключительная часть речи звучит уже как настоящая ода Фрейду и одновременно как объяснение, в чем именно великий писатель видел позитивное значение его теории для будущего человечества:
«…Когда‑нибудь в труде Фрейда увидят один из важнейших строительных камней, положенных в многообразно созидаемую ныне антропологию, а тем самым в фундамент будущего, в дом более умного и более свободного человечества. Этого врача‑психолога будут, думаю, чтить как первопроходца будущего гуманизма, который мы предчувствуем и который пройдет через многое, о чем не знали прежние гуманисты, – гуманизма, чьи отношения с силами преисподней, бессознательного, „не‑Я“ будут смелее, свободнее, веселее, искуснее, чем то дано нынешнему, изнуренному невротическим страхом и сопутствующей ему ненавистью человечеству. Фрейд, правда, полагал, что будущее, вероятно, признаёт значение психоанализа как науки о бессознательном в гораздо большей степени, чем его ценность как лечебного метода. Но и сама наука о бессознательном – это тоже лечебный метод, сверхиндивидуальный лечебный метод, лечебный метод большого размаха. Сочтите сказанное писательской утопией, но в общем‑то совсем не нелепа мысль, что когда‑нибудь уничтожение великого страха и великой ненависти, их преодоление через иронически‑артистическое и при этом необязательно неблагочестивое отношение к бессознательному признают целебным воздействием этой науки на всё человечество.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 129; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!