РАССКАЗ М-РА РОМА ЛАНДАУ, ИЛИ АПОЛОГИЯ СИГАРЕТЫ ДЛЯ НЕКУРЯЩЕГО 14 страница
Другой вид упражнений был связан с системой Далькроза. В разгар сложных телодвижений Гурджиев внезапно кричал: «Стоп!» Выполняющие упражнение тут же должны были замереть в том положении, в котором их застал приказ, и, невзирая на усталость, оставаться в нем до тех пор, пока Гурджиев не разрешал им расслабиться. Смысл всего этого состоял в том, чтобы каждый, действуя, мог наблюдать за собой. Другое упражнение сочетало физические движения с арифметическими действиями в уме. Духовное развитие, как считал Гурджиев, в большой степени зависит от выполнения этих упражнений.
Балеты в основном являются воспроизведением восточных священных танцев. Каждый из них, по мнению Гурджиева, имеет тайное значение, не всегда очевидное непосвященным. Уверяют, что Гурджиев видел и изучал эти танцы во время своих путешествий по Востоку и что он воспроизводит их в точности так, как видел, с оригинальной музыкой, исполняемой русским музыкантом Хартманом, верным своему учителю еще со времен Тифлиса.
Для иностранца танцы представляют собой интересный аспект деятельности «Института». Зрители открытых сеансов, которые Гурджиев давал в Париже в декабре прошлого года, признали умение, с которым Гурджиев представлял свою труппу. Упражнения приблизительно двадцати исполнителей были выполнены с исключительным мастерством. В течение всей программы не было ни одного неточного движения. Это объяснялось либо — как мне подсказал один из поклонников Гурджиева глубоким осознанным или неосознанным проникновением в мистический смысл танцев, либо, что мне кажется не менее вероятным, долгой и систематической тренировкой учеников.
|
|
|
Техническая сторона танцев также представляет большой интерес. Гурджиев, должно быть, и впрямь отчетливо помнил все, что он видел и слышал, а также обладал недюжинным даром импровизации. Как мастера я ставлю его очень высоко среди других постановщиков балетов (правда, с точки зрения стилистической движения бывают чересчур резкими, но этот недостаток легкоисправим).
После повторения упражнений и танцев вечерняя работа в Фонтенбло заканчивалась, и усталые колонисты отправлялись спать. Но иногда, по какому-нибудь специальному поводу, например ко дню рождения какого-нибудь очень популярного колониста, Гурджиев устраивал праздник, во время которого его азиатский вкус проявлялся вовсю. Дюжины кушаний, начиная с поросенка в молочном соусе и кончая восточными сладостями и бесчисленными бутылками, ставились на пол, и, сидя на коврах, все наслаждались заслуженной передышкой. Но на следующий день работа возобновлялась с новой силой.
|
|
|
Решение добиться известности, устраивая представления в Париже, сильно изменило атмосферу в «Институте». Как забавно было слышать этих философов в ложах театра на Елисейских Полях, когда они обсуждали, достаточно ли рьяно хлопают. Затем Гурджиев отобрал группу учеников для выступлений в Соединенных Штатах, и я предполагаю, что тамошние спектакли станут одним из главных способов привлечения в «Институт» новых членов и раздувания рекламной шумихи. Поистине это довольно необычно для эзотерической школы.
Разумеется, гораздо легче понять психологию членов «Института гармоничного развития Человека», чем психологию самого Учителя.
Для русских эмигрантов жизнь в «Институте» во многом была не хуже, чем она могла оказаться вне его. Более того, будучи русскими, они в большинстве своем лучше реагировали на беспрекословное восприятие мистических убеждений Гурджиева. Они охотно переносили все унижения с его стороны и в ответ на его строгость платили ему преданностью, лишенной и намека на скептицизм. Однако некоторые из русских мужчин (к женщинам это не относится) искали любой предлог, чтобы увильнуть от ручного труда. По-видимому, они больше уповали на веру, чем на физическую работу. В этой связи мне вспоминается забавное замечание английского издателя. «Ну и бедняга, говорил он своему соседу-англичанину, указывая на пожилого русского, отдыхающего рядом с тачкой. Но, я думаю, мы должны простить старика. В конце концов, его центры еще не уравновешены!»
|
|
|
Мне кажется, эта шутка довольно хорошо показывает полу-терпимый, полускептический топ, типичный для колонистов-англичан. Они поступили В «Институт» с одной целью увидеть реальное подтверждение заявлений Гурджиева. Они скрупулезно следовали всем его инструкциям и, как мистические персонажи из «Дэвида Копперфилда» Диккенса, терпеливо ждали, когда же наконец произойдет нечто сверхъестественное.
Думаю, впрочем, что вскоре у многих из них зародились сомнения. Легко предвидеть, что если бы Гурджиев потерпел крах, то именно в отношении практических результатов, которые поддаются проверке. Не так уж трудно поддерживать мистический престиж, но присутствие двух таких опытных докторов, как английские психоаналитики, представляло для Учителя реальную угрозу. У меня нет никаких данных о том, всегда ли они ему верили, но ни для кого не секрет, что оба они в конце концов покинули Фонтенбло. Среди самых трудных испытаний, с которыми сталкивался Гурджиев в прошлом году, была как раз его ссора с одним из этих врачей. Она была связана с тяжелой болезнью одной из женщин-колонисток, во время которой, по словам английского доктора, у нее началась рвота с кровью. Гурджиев уверял, что это была не кровь. Врач, даже не осматривая ее, заявил, что у больной язва желудка. Гурджиев это отрицал и поставил совсем другой диагноз. Приблизительно месяц спустя ее оперировали в одной из лондонских больниц, и причина болезни была установлена: действительно, у нее оказалась язва. Когда доктор сообщил об этом Гурджиеву, тот его попросту отругал за недостаточное доверие к нему, а когда врач рассказал обо всем издателю, своему соседу по комнате, последний заявил, что Учитель, как обычно, хотел просто испытать своего ученика. «Гурджиев прекрасно знал, что у женщины была язва, но в его метод входило утверждение заведомой лжи, для того чтобы посмотреть, как прореагирует его ученик».
|
|
|
Неправильно было бы думать, судя по этому наивному случаю, что издатель был человеком неопытным и лишенным здравого смысла. Напротив, это был человек с ясной головой, хорошо информированный, хорошо разбирающийся в делах и в людях, проявляющий подчас весьма язвительный ум. Мало кто из читателей не узнал бы его имени, если бы я его здесь назвал. На своем жизненном пути он прошел через многое, в том числе занимался и теософией до того, как очутился в Фонтенбло. Но я полагаю, что он всей душой хотел верить в Гурджиева и боролся с собственными сомнениями дольше, чем большинство англичан.
Думается, что отношение Кэтрин Мэнсфилд к Гурджиеву мало чем отличалось от отношения издателя. Я видел Кэт-рин в последний раз за несколько дней до ее смерти, и мне запомнился хрупкий силуэт этой обреченной женщины, наблюдающей за танцами в «Институте». Она уверяла меня, что абсолютно счастлива. При этом она настолько верила в выздоровление, что даже посвятила меня в планы своей буду- щей книги. Она не говорила, будут ли в ней фигурировать Гурджиев и его колония, но благоговейно-язвительная усмешка в ее глазах свидетельствовала о том, что рано или поздно она высмеет всю эту компанию.
Можно ли сказать, что «выпускники» «Института» остаются такими же, какими были до поступления в него? Они, безусловно, становятся крепче физически, но теряют в умственном отношении, почти превращаясь в роботов. Они овладевают искусством танца, но утрачивают профессиональные навыки в том, чем занимались раньше. Теряют старые привычки, но приобретают новые, так что, в сущности, ничего в них не меняется во всяком случае, у меня сложилось именно такое впечатление.
Должны ли мы видеть в Гурджиеве настоящего мистика, и в самом деле посвященного в эзотерические доктрины Востока? Этого нельзя ни утверждать, ни отрицать, но можно задать себе в этой связи несколько вопросов. Во-первых, стал ли бы Учитель тайной веры декларировать свою истину на всех перекрестках, как это делал Гурджнев? Во-вторых, трудно поверить, что истинный посвященный, если таковые вообще существуют, стал бы столь рьяно рекламировать свое имя и свое учение, некую тайную доктрину. А ведь на обложке русской брошюры, опубликованной Гурджиевым несколько лет назад и рекламирующей «Институт» в Тифлисе, его фамилия не только выставлена напоказ, но и сопровождена портретом, находящимся в центре мистической фигуры, символизирующей основу оккультной мудрости. В-третьих, трудно представить себе, что настоящий мистик требует платы со своих учеников. Спору нет, он приютил бесплатно кое-кого из русских, но не надо при этом забывать, что им были получены весьма значительные суммы от «сочувствующих» англичан, которых хватило, чтобы почти целиком покрыть расходы на покупку Аббатства со всеми его землями, а также скота, ковров, автомобиля, словом, всего, что он приобрел. Остальное, вероятно, оплачивалось за счет щедрых гостей «Института» или гонораров за исцеления, которые Гурджиев совершал в Париже. Так что мы можем безоговорочно принять тот факт, будто Гурджиев является мистиком, на которого возложена миссия верховными оккультными властями в Азии.
В противовес всему этому нужно сказать, что мнение, будто Гурджиев самый обычный шарлатан, не находит ни малейшей поддержки ни у кого, кто был с ним связан. Это человек слишком интересный и необычный, чтобы быть просто жуликом. К тому же налицо весьма своеобразная философия, созданная им вместе с Успенским, и поистине восхитительные танцы, которые мы видели в театре на Елисейских Полях. Нет, грубое предположение, что он шарлатан, совершенно не объясняет феномена Гурджиева, и говорить об этом просто не стоит.
Третья версия утверждает, что Гурджиев страдал манией величия. Он искренне верит в то, что делает, и сможет сделать все, о чем заявляет. Действительно, многие из его заявлений явно абсурдны, в чем можно убедиться, например, ознакомившись с проспектом, распространявшимся в театре на Елисейских Полях. Заявления, содержащиеся в нем, полны явной лжи и обмана:
«Институт» насчитывает не менее пяти тысяч человек (чуть ли не всех национальностей и религий), прибывших из всех стран мира.
Среди основных учреждений «Института» имеется медицинское отделение, производящее химические анализы и экспериментальные психологические исследования, направленные на проверку теорий и положений, которые представляются неточными или неправомерными.
Общая программа деятельности «Института гармоничного развития Человека» включает в себя изучение ритма, искусств и ремесел, а также иностранных языков. Параллельно проводится углубленная работа по изучению взаимодействия человека и космоса на основании источников, почерпнутых как из европейских наук, так и из древней науки Востока. Эти исследования требуют применения новых методов понимания и восприятия действительности. Они расширяют горизонты человеческого мировосприятия.
«Институт» располагает также секцией, занимающейся исправлением функциональных нарушений, присутствующих у пациента и нуждающихся в ликвидации до того, как сможет быть начато гармоничное развитие его личности».
Наконец, в одном из параграфов упоминается о существовании «Институтской газеты», содержащей отчеты обо всех конференциях, дискуссиях и происшествиях, происходивших в «Институте». Спрашивается, как Гурджиев мог себе позволить выдавать подобные фантазии за действительность? Пять тысяч сотрудников можно с уверенностью свести к пятистам. Медицинские службы, химические анализы, экспериментальная психология, равно как и упомянутая газета, неизвестны, мне думается, никому из людей, связанных с «Институтом», включая меня самого. «Углубленная работа по изучению взаимодействия человека и космоса» это чистое пустословие, а «медицинская служба» состоит лишь из нескольких обычных электрических аппаратов и оснащена, безусловно, недостаточно, чтобы служить достижению важной цели, указанной в проспекте.
Я предвижу, что каждая из трех вышеизложенных версий по-прежнему будет иметь своих сторонников. Может быть, ни одна из них не достаточна для понимания этого необычного человека; возможно, следовало бы искать глубже, чтобы уловить мотивы, толкнувшие Гурджиева к созданию «Института гармоничного развития Человека».
Как бы то ни было, факты достаточно любопытны, чтобы объяснить то внимание, которое было к ним привлечено во всех интеллектуальных кругах.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Гурджиева посещает Дени Сора. Что он написал для нашей книги тридцать лет спустя. Его рассказ о посещении Гурджиева, опубликованный в «Нувель ревю франсэз» в 1933 году. Оредж преобразился. Пуанкаре видит в Гурджиеве врага номер один для большевиков. Сверхъестественные способности. Стойло Кэтрин Мэнсфилд. Гурджиев-каменщик. Большое интервью. Единственный шанс для женского здоровья. Феерия в авиационном ангаре. Что нужно,чтобы успокоить славного англичанина.
В ПЕРВОЙ части этой книги я опубликовал замечательное исследование, которое Дени Сора любезно согласился написать по моей просьбе о книге Гурджиева «Всё и вся».
Но следует напомнить, что еще в ноябре 1933 года в журнале «Нувель ревю франсэз» он опубликовал очерк о посещении им Авонского Аббатства в 1923 году. Этот очерк, как и рассказ Бекхофера, скрупулезный отчет непредвзятого свидетеля. Однако, прочитав очерк, можно сильно усомниться в симпатии Дени Сора к Гурджиеву и его затее. Поэтому, прежде чем публиковать его, я хочу напомнить некоторые фразы из заключения к исследованию, присланному мне Дени Сора в апреле 1952 года; вы их уже читали:
«Короткое знакомство, бывшее между нами, оставило у меня впечатление, что это была очень сильная личность, озаренная высокой духовностью как нравственного, так и метафизического плана. Под этим я имею в виду следующее: во-первых, мне показалось, что только самые высокие нравственные принципы двигали его поведением; во-вторых, он знал о духовном мире то, что знает мало кто из людей; в-третьих, он действительно был Учителем в сфере ума и духа. Не претендуя на близкое знакомство с Гурджиевым, я испытываю к нему не только большую симпатию, но в какой-то степени и любовь»[34].
Тридцать лет отделяют эти строчки от визита в Аббатство, от единственной встречи с Гурджиевым, рассказ о которой я здесь привожу.
ВИЗИТ К ГУРДЖИЕВУ
ОДНАЖДЫ, субботним утром в феврале 1923 года, Оредж пришел на вокзал Фонтенбло, чтобы встретить меня, прибывающего парижским поездом.
Оредж это верзила из Йоркшира, дальние предки которого были французами отсюда его фамилия. Последние пятнадцать лет он имел большое влияние в английских литературных кругах. Он был владельцем «Ныо эйдж» литературно-политического еженедельника, считавшегося духовным центром английской литературной жизни между 1910 и 1914 годами.
Он мог бы стать одним из крупнейших критиков английской литературы, которая, кстати сказать, чахнет от их отсутствия, воскресая лишь тогда, когда какой-нибудь из великих писателей отправляется к праотцам. Но Оредж продал «Ныо эйдж» и отправился в Фонтенбло. Литература его больше не интересовала.
Меня с первого взгляда поразила перемена в его облике: я помнил его здоровенным толстяком чуть ли не в сто килограммов весом. Теперь навстречу мне шагнул худой, почти тощий субъект с озабоченным лицом. Этот новый Оредж казался выше ростом, его движения были более быстрыми и сильными, он находился в наилучшей физической форме, но выглядел совершенно несчастным.
По словам Ореджа, Гурджиев организовал в Фонтенбло что-то вроде «фаланстера» или «пифагорейской общины», только с гораздо более строгим уставом.
Устав и в самом деле строговат. На мои расспросы о его здоровье и о причинах внезапного похудения Оредж отвечает рассказом о своей жизни в «общине». Ложась около полуночи или часа ночи, он к четырем уже на ногах и за работой тяжелой работой землекопа в монастырском парке, где не прекращается вечная стройка. Ест он наспех, в короткие перерывы между работой. Время от времени он вместе с другими учениками участвует в совместных гимнастических упражнениях. Потом снова канавы, которые надо копать, то заравнивать. «Иногда Гурджиев заставляет нас целый день рыть огромную траншею в парке, которую на следующий день приходится вновь засыпать землей».
Я тщетно пытаюсь выяснить зачем? Оредж не знает.
А что за птица этот Гурджиев? Ореджу сие неизвестно.
Два года назад в Лондоне заговорили о некоем Успенском. Этот русский был автором книги «Tertium organum», из чего следовало, что он признавал только двух предшественников: Фрэнсиса Бэкона и Аристотеля.
Успенский собрал группу учеников, которые слепо ему подчинялись. Через некоторое время он дал им понять, что является лишь предвестником настоящего учителя, Гурджиева, который вскоре явится откуда-то из России или из глубин Азии; Успенский призван, лишь подготовить для него почву. С этой целью он даже изобрел новую систему обуче- ния: прямое изложение доктрины не могло быть понято учениками, поэтому слово предоставлялось им самим, они сами должны были и ставить вопросы, и отвечать на них. Например, является ли душа бессмертной? В зависимости от ответа учитель предлагал собственную трактовку, соизмеряя степень истины со способностями ученика.
Так продолжалось несколько месяцев, после чего в Лондон прибыл Гурджиев. Кстати сказать, он не знал ни английского, ни французского, ни немецкого. Он отдавал приказания (а говорил он только приказами) по-русски, а кто-нибудь из его окружения переводил их.
Говорили, что Гурджиев баснословно богат; казалось, он имеет доступ к какой-то неисчерпаемой мировой сокровищнице. Он хотел основать большой университет оккультизма и поведать не миру, который он презирал, но избранным ученикам Уникальное Учение. Но тут вмешалась политика. Ллойд Джордж кокетничал с Советами. Гурджиев и его ученики были противниками Советов, впрочем не будучи при этом белогвардейцами. Поэтому английские власти отказали им, якобы по просьбе Москвы, в виде на жительство. Но, поскольку Ллойд Джордж дал отказ, Пуанкаре в пику ему должен был дать согласие; и действительно, Пуанкаре, надеясь таким образом способствовать краху Советов, дал Гурджиеву все необходимые разрешения. Тогда Гурджиев купил Аббатство в Фонтенбло замок с парком, где собирался основать школу истинной мудрости.
Но кто из учеников Гурджиева мог быть в нее допущен? Сотни лондонцев были отобраны из групп Успенского. В один прекрасный день Успенский уселся в глубине своего кабинета, и перед ним стали медленно проходить мужчины и женщины, жаждущие бессмертия. Ибо говорилось, что только избранные могут уповать на бессмертие.
Среди избранных оказались Оредж и Кэтрин Мэнс-филд.
Гурджиев молчал, он не знал английского. Но его взгляд распознавал возможность бессмертия души, и по его приказу из проходящих выбирались те, кому предстояло отправиться в Фонтенбло. Почти у всех этих людей водились деньги, но иногда Гурджиев выбирал и кого-нибудь из бедных.
Оредж рассказывает мне обо всем этом, пока мы едем в Аббатство. Прошло несколько недель со дня смерти Кэтрин Мэнсфилд. Я приехал посмотреть, как живет Оредж, ибо его письма меня встревожили. Это он убедил Кэтрин Мэнсфилд обратиться к Гурджиеву и получил от него, почти, что обещание выздоровления. Он собирался показать мне место, где Кэтрин Мэнсфилд провела свои последние дни. Место очень странное.
Было ясно, что Гурджиев обладает сверхъестественными способностями. Как-то в Москве или в Петрограде, во всяком случае в России, он явился собранию своих учеников, в то время как его тело находилось в сотнях километров или верст оттуда. И Успенский это видел.
Но с тех пор как Оредж оказался в Фонтенбло, Гурджиев так к нему ни разу не обратился. Предполагалось, что групповые гимнастические упражнения должны были быть необходимой подготовкой к инициации. Команды Гурджиев отдает по-русски. Местные русские говорят с удрученным и в то же время торжествующим видом, что, когда Гурджиев гневается, а это случается довольно часто, он употребляет слова, которые заставили бы покраснеть даже Ленина. Здесь находится около семидесяти русских, около двадцати англичан и ни одного француза.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 167; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!