Опора на клубный самодеятельный кружок и переход к новой системе подготовки празднеств

Прежде чем говорить о новых формах и типах советской праздничной культуры, сформировавшихся в 20‑е годы благодаря инициативе участников массовой художественной самодеятельности, остановимся коротко на самих клубных кружках, на условиях, в каких протекала их жизнь, и, наконец, на том, как они готовились к празднествам «Красного Календаря».

В 20‑е годы не было учреждения, где не работал бы кружок художественной самодеятельности. Эти кружки начали возникать стихийно, еще до организации клубов, которым во второй половине 20‑х годов предстояло их объединить. Громадному стремлению к творчеству со стороны масс вначале не было дано надлежащего направления, поскольку не было достаточно ясного понимания задач этих культурных образований, отсутствовали профессиональные кадры руководителей. «… Никто не знает, — писал в марте 1921 г. В. Шкловский, — что делать с кружками; они плодятся, как инфузории, — ни отсутствие топлива, ни отсутствие продовольствия, ни Антанта — ничто не может задержать их развитие… “А если вас закроют”, — говорят им. — “Мы будем ставить водевиль конспиративно!” И играет, играет Россия, происходит какой-то стихийный процесс превращения живых тканей в театральные»[340].

В этой театромании Шкловский видел нечто болезненное, нечто вроде бегства от трудной жизни. На самом же деле все было иначе. Свой огромный творческий энтузиазм, вызванный революцией, массы стремились тогда вложить в самостоятельное художественное творчество. В кружках, особенно тех, где были опытные руководители, проводилась большая просветительная, общекультурная работа «Кто только, — вспоминал {350} позднее А. Мгебров о своей работе в качестве руководителя одной из студии, — не приходил тогда на наш огонек: дети, девушки, юноши с баррикад, бородачи в зипунах и лаптях из деревень, не ведомые никому поэты, царапавшие до этих дней каракулями стихи в подвалах, или под крышами каменных домов, или просто за рабочим станком, или плугом. Я никогда дотоль не видел таких лиц и одеяний… Изможденные, почти покалеченные люди, совсем измученные, с куда-то вдаль страстно и упорно устремленными глазами, перемешивались со звонкою, ясною, здоровою, по-пролетарски певучей рабочей и крестьянской молодежью. Были такие, что приходили прямо с котомками, чуть ли не с дорог и перепутий между бесчисленными городами и весями необъятной земли нашей…»[341].

Участникам первых кружков художественной самодеятельности необходимо было овладеть просто грамотой. Их опыты, естественно, не выходили за рамки элементарной самодеятельности. Но вкус к игре, к творчеству у них был. Большинство их составляли лучшие и сильные люди поколения 20‑х годов: коммунистическая молодежь, актив Красной Армии и Флота, деятельнейшая часть населения.

Но Шкловский был прав в другом: поначалу еще не знали, что делать с тысячами кружков. Только в 1921 г. на Первой конференции политпросветработников (Петроград) были сформулированы методические принципы их работы. Из резолюции конференции видно, что главной целью деятельности кружков должна была стать подготовка культурно развитого зрителя театра, слушателя музыки, посетителя художественных выставок; работа же творческого типа должна была ограничиваться оформлением празднеств и активным участием в них. Программа эта получила название теории Единого художественного кружка (ЕХК). Она на несколько лет определила содержание работы клубных кружков в Ленинграде, Москве и в других городах. Несмотря на свою очевидную односторонность, программа ЕХК стимулировала развитие советской праздничной культуры на началах, ранее ей не свойственных.

{351} Занятия кружков состояли из лекций и бесед по теории художественной культуры — театру, литературе, музыке, живописи, — сопровождавшихся демонстрацией самого искусства в клубе, консерваториях и картинных галереях во время экскурсий. В эти же занятия входили и практические (работы по живому слову, движению, графическому оформлению, хоровому пению, музыке и импровизационной игре. Получая в кружках основы художественного воспитания, участники самодеятельности способны были уже в иной, более активной роли выступать в празднествах, которые для них становились своего рода отчетом.

Эту маленькую справку о клубной самодеятельности, нацеленной исключительно на празднество как на конечный итог длившейся месяцами работы, дополним небольшой зарисовкой жизни клуба, сделанной Н. Берковским. Она позволит нам уяснить условия и общую атмосферу, в которой протекала тогда подготовка к празднованию «Красного Календаря».

«Ленинград — город бесбытный. На очагах остался маленький прокоптелый чайник: пролили оттуда в очаги чуть коричневатой жидкости — и последние угольки патриархальности прошипели…

Зато процвела общественность — молодая и сильная. Вместо мещанской келейки — молельни одиночек — шумный, взбудораженный дом коллектива.

В клубе металлистов две комнаты с дощатой перегородкой между. Это — зима 1925‑го. Зима навязчивая, заметная — каждый день бьет морозами. Мороз ходит и по клубу — отопление в нем не очень. В одной из комнат литкружок спешно готовит газету. Одна “газетчица” переписывает каллиграфически свой столбец; переписывает и каждую минутку сует пальцы в трепаную муфту — обогреть. Парни в кепках бегают карандашиками по раскиданным листочкам — выправляют “грязновик”, клубная художница дышит на застывающую краску — макнет туда кисточкой, а кисточка тыкается в твердое.

Редактор с помощниками обсуждает верстку…

Если полагаете: все это в благой зимней тишине, так ошибаетесь. Дощатую перегородку громят тысячедюймовки медного оркестра — в комнате рядом усиленно репетируют… Еще через минутку где-нибудь откроется {352} дверь и оттуда, из-за двери, выскочат голоса поющих — клубная спевка… присоединяется к оркестровым громам.

К редактору между тем явился клубный поэт, новенький и робкий, лет пятнадцати; показывает тетрадку — стихи написаны как проза, стих от стиха не отсечен… нет прописных — сплошная вязь; так писали древние греки… Между тем стилистика у него вовсе не классичная: и первого стихотворения заголовок: “Выстрел глазом”…

Новый быт проходит шумно, на веселом энергическом морозце. Быть может, у кого-нибудь и есть полностью четыре мебели: стол, стул, кровать, кушетка и частнособственная шторка над частнособственным окном, но они не держат. Якоря подняты, все движутся в широком общении, в яркой публичности проходит время труда и досуга…

ЕХК действительно осуществляется.

Устраивают общие собрания, обсуждают общие задания — устанавливают долю каждого в выполнении. Работу художественных кружков комплексируют с работой политическою… Должна быть отмечена и разумная плановость у металлистов. На месяца 2 – 3 вперед намечается программа. Избегается хаотическая спешка — дату Красного Календаря, которою нужно отметить, держат в памяти и исподволь к ней готовятся»[342].

Вот такая-то самодеятельность, основанная на широком общении и публичности, и способствовала перестройке советской праздничной культуры. Если в празднествах 1920 г. все держалось на внешней дисциплине, на принципах военного маневра, то теперь в основе организации празднеств стояли ячейки рабочих кружков, хоров и оркестров, самодеятельное творчество, культурный рост каждого одиночки, входящего в кружок. Эта новая система подготовки празднеств полностью окрепла примерно к 1922 – 1923 гг. Попытки же поставить советские празднества под знак такого рода самодеятельности относятся уже к 1920 – 1921 гг. Так, 7 ноября 1920 г. в Таврическом, Дворянском и других дворцах Петрограда состоялись праздничные вечера, организованные исключительно силами рабочих драматических {353} и хоровых кружков. В основу этих празднеств была положена история трех прожитых после Октября лет, а их лозунг был — «народная радость». Празднества прошли как «бал коммунистического общества в завоеванных им дворцах». Рабочие, замаскированные под «лордов», «попов», «западных рабочих», пели «Смело, товарищи, в ногу», «Смело мы в бой пойдем», до утра танцевали, принимали участие в играх, процессиях масок[343]. Отсюда начинается новая традиция советских празднеств, организуемых на основе метода так называемых сводных постановок: отдельные самодеятельные кружки выполняли самостоятельные номера, сводимые потом в единое целое на одной-двух общих репетициях.

Драматургической формой, на которую ориентировалось поначалу это самодеятельное творчество, по-прежнему являлась инсценировка. Тема ее та же — события Октября и примерно то же решение — произвольные хронологические переброски при непрерывности сценического действия, расчленение сценической площадки на два помоста и соединяющий их переход. Героем инсценировок, как и прежде, был единый «хор», а «пространство», в котором он действовал, мыслилось опять же как некая топографическая реальность. Но были и существенные различия. Такие элементы инсценировки, как стрельба, штыковые атаки, митинговый крик, в инсценировках клубной самодеятельности были заменены музыкой, хоровым пением, диалогом и массовой декламацией. Контрасты героического и плакатно-буффонного стиля сохранялись в силе и здесь, как и характерные маски врагов революции.

Уже к 1922 г. праздничные выступления самодеятельных клубных кружков стали обретать нетрадиционные формы. В дни пятой годовщины Октября в Петрограде, помимо обычного зрелища («Праздник Конституции» на площади Урицкого — о нем далее), состоялись два совсем необычных празднества. Одно из них проходило в Оперном театре Народного дома. Его участником был объединенный рабочий хор, до полутора тысяч человек, расположившийся на огромной открытой сцене. В середине хора и чуть выше него — специальные мостки, ограниченные конструкцией из {354} колес и приводных ремней. На них — самодеятельные актеры. Празднество строилось как бы на параллельном соотношении хорового пения и пантомимы. Хор исполнял песни о войне — на помосте представала картина проводов красноармейцев на фронт. Победные песни, песни труда дополнялись пляской и радостными возгласами и т. п. Новой и чрезвычайно удачной была эта последовательно проведенная контрапунктовая связь между хоровой песней (также декламацией) и символической пантомимой. Новым было также и то, что песни исполнялись полуторатысячным хором.

Второе празднество 1922 г. уже не повторяло ни одно предшествовавшее ни по форме, ни по содержанию. Это так называемый церемониал переименования петроградских заводов, явившийся первым праздничным откликом на идеи созидательного характера, если не считать субботника-маевки, который сложился уже в 1920 г. «Задачей было ознаменовать начавшуюся пору хозяйственного возрождения заменой новыми советскими именами старых “лесснеров” и “речкиных”. Подготовительные работы велись давно. Заводские организации выносили постановления о новых названиях. Промбюро их утверждало. Заводские клубно-художественные кружки разрабатывали церемониал переименования. Празднество состоялось на большинстве заводов в ночь с 6‑го на 7‑е ноября. Чрезвычайно тесное взаимоотношение реальных, подлинных деловых действий с действиями художественного и символического порядка — вот характерная особенность этого праздника. Это взаимоотношение, не однажды намечавшееся и раньше, все же ни разу до этого празднества не было достигнуто с такой полнотой. Заводской комитет, коммунистическая ячейка, заводская дирекция и художественные кружки действовали здесь рядом и вместе. Переименование происходило по-разному, с множеством местных и профессиональных особенностей. Примером может служить праздник на Путиловском заводе, переименованном в этот день в “Красного Путиловца”. Праздник начался в большом деревянном бараке, временном клубе завода. На эстраде — пять ступеней — пять лет Советской власти. За последней ступенью занавес. Проходит краткая инсценировка обычного типа, иллюстрирующая пять прожитых лет. Подымается занавес. За ним — председатель {355} завкома, дирекция и другие заводские организации. Вручается знамя с новым наименованием завода. Хор поет. Краткие речи. Во главе со знаменем толпа выходит из барака, с факелами в руках обходит в темную осеннюю ночь всю огромную территорию Путиловского завода. Остановка у ворот. Под пение и удары в наковальню снимается старая вывеска и прибивается новая. Шествие идет дальше, останавливается перед отдельными мастерскими и цехами. На других заводах вместо знамени несли портрет нового шефа завода, порядок менялся, но общий характер бытового празднества оставался тем же»[344].

Примером другой, также необычной праздничной формы, которая своим возникновением обязана инициативе самодеятельных кружков, может служить празднество в Иваново-Вознесенске. Оно состоялось 23 августа 1923 г., в восьмою годовщин) забастовки ивановских рабочих 1915 г. В день праздника весь город принял тот вид, какой он имел в момент забастовки. На посты встали городовые, по улицам разъезжали казачьи патрули. На здании б. городской управы появилась старая вывеска с двуглавым орлом. Раскрыли свои двери полицейские участки. В четыре часа дня одновременно на всех заводах и фабриках начались митинги, в которых участвовало до двадцати тысяч рабочих, служащих и учащихся. После митинга рабочие сомкнутыми рядами двинулись на площадь к городской управе, по дороге прорываясь сквозь полицейские и казачьи заслоны. На площади, заполненной многотысячной толпой, представители местного подпольного комитета большевиков потребовали у полицмейстера объяснения по поводу последних массовых арестов среди рабочих и, не получив его, направили забастовщиков к тюрьме, чтобы силой освободить арестованных. По пути демонстранты были встречены отрядами солдат и казаков. Произошло столкновение, раздались выстрелы, упали убитые и раненые. Демонстрация разгромлена. Участники с листовками РСДРП (б), которые были вручены им во время столкновения, рассыпались по улицам. Праздник завершился митингом на площади, двухтысячный рабочий хор исполнил похоронный марш в память погибших бойцов революции. Вечером на отдельных фабриках настоящие участники забастовки 1915 г. делились с молодежью {356} своими воспоминаниями, еще больше оживляя прошлое событие, которое с помощью празднества из «вчера» было перенесено в «сегодня» и пережито всеми как настоящее. Другой особенностью иваново-вознесенского празднества было включение в действо территории целого города и всего его населения[345].

«Политический карнавал». Возникновение, содержание, эволюция

Мы не будем останавливаться на таких частных праздничных формообразованиях, как «агитсуд» и «живая газета», также сформировавшихся на основе клубной самодеятельности и получивших свое окончательное выражение в «Синей блузе» во второй половине 20‑х годов Отметим только, что они относились к малым формам советской праздничной культуры, приспособленным для закрытых помещений, и тяготели к эстраде. Перейдем к явлению иного масштаба, целиком обязанному своим рождением клубной самодеятельности. Это так называемый политический карнавал 20‑х годов или сокращенно «политкарнавал» — вершина клубной самодеятельности, а в известном смысле и вершина всей ранней советской праздничной культуры

Как праздничная форма «политкарнавал» развился из традиционной манифестации, которая, объединившись с инсценировкой — другой традиционной формой раннего советского праздника, — приобрела совершенно новый облик Сразу же заметим, что ни к средневековому карнавалу, ни к его позднейшим видообразованиям, бытующим в условиях буржуазного общества, «политкарнавал» не имел отношения, решительно отличаясь от них своим содержанием. Это было именно советское массовое революционное празднество, по-настоящему шумное и веселое, а внешне очень богатое и красочное из-за обилия всевозможных платформ, символических маскированных групп, фигур, а также «карнавальных» элементов, от которых это празднество, по-видимому, и поучило свое название «политкарнавал».

Карнавальные элементы поначалу не приживались в советском празднестве Тому много причин: атмосфера {357} жесткой организации, тяготы гражданской войны и разрухи, а главное — малое знакомство масс с этой праздничной формой. Ведь карнавал — о чем говорилось в первой части работы — в дореволюционной русской праздничной культуре не сложился. Это обстоятельство, наряду с другими причинами, способствовало тому, что советская праздничная культура избрала в качестве одной из своих магистральных линий развития не карнавализацию, а театрализацию. Зато карнавалом в этот момент буквально бредило профессиональное искусство. Так, «Мистерия-буфф» Маяковского в ее первой редакции почти целиком построена на концепции карнавала, т. е. на утопизме («земля обетованная»), как в «Стране Кокейн», где в труде нет необходимости, поскольку «булки растут на деревьях»; на пародии и смехе, который здесь выступает «главным героем», задирающим всех и вся — и «чистых», и «нечистых», и религию, и Льва Толстого, и Руссо; на культе чувственного, будь то еда или «жизнь с живою женой». Художественно интерпретируя концепцию карнавального празднества, Маяковский вместе с тем стремился придать этой концепции иное, более конструктивное звучание, соответствовавшее созидательным задачам, революции, и это, как известно, ему сделать удалось только во второй редакции пьесы. Нечто подобное мы наблюдаем и в развитии самого революционного празднества карнавального типа, складывавшегося на основе клубной самодеятельности, хотя и не без влияния со стороны профессионального искусства, в частности постановок «Мистерии-буфф» летом 1921 г. в Театре РСФСР I, ибо только через этот канал могла проникнуть в массовую самодеятельность и идея карнавала, и ее оформление.

С 25 декабря 1922 г. по 6 января 1923 г. в Москве проводилось «комсомольское рождество». Все советские празднества вообще противопоставлялись тогда еще очень живым традициям церковного быта. У данного празднества антирелигиозная агитационная функция выступала в качестве главной, определяющей, и реализовалась она не простым противопоставлением нового празднества старому, религиозному, не заменой одного другим, а скорее карнавальным оформлением расправы над старым бытом. В программу «комсомольского рождества» входили и атеистические доклады о рождестве, {358} и постановка инсценировок, и демонстрация фильмов, и антирелигиозный дивертисмент. Последний включал в себя исполнение частушек, басен, колядок на атеистические темы. Главным же элементом этого празднества были карнавальные шествия, в организации которых художественной самодеятельности помогал Вс. Мейерхольд. Шествия состояли из ряженых — чертей, попов, мул, раввинов, которые несли чучела «спасителей» и «пророков» — Христа, Магомета, Будды, Озириса и др. Начав движение из различных пунктов Москвы, эти шествия прошли по многим улицам и соединились на Серпуховской площади, где были танцы и игры, а в заключение — огромный костер, на котором сжигали чучела «спасителей» и «пророков». Аналогичные шествия состоялись в ста восьмидесяти четырех городах страны и привлекли к себе внимание многих верующих. Характерная для карнавала безнаказанность в осмеянии и развенчании религии проявилась здесь во всю силу. Отмечались случаи, когда ряженые врывались в церкви и оскорбляли присутствовавших в ней верующих, следуя отчасти в этом некоторым указаниям тогдашних пропагандистов атеизма, например И. Скворцова-Степанова, который провозглашал; «Пойдем на улицу и устроим потеху… На улицы должны выйти торжественные процессии. На широких санях восседают идолы; вавилонская, египетская, буддийская богородица с новорожденным младенцем Мардуком, Озирисом, Буддой… Лектор-атеист должен выступать в облачении жреца»[346], — полагая при этом, что «карнавалы богов» подорвет основы религиозных празднеств и вообще религии.

Нам уже приходилось отмечать выше, что Ленин был недоволен проведением «комсомольского рождества». Его критика была учтена в циркуляре ЦК РКП (б) 1923 г. «Об антирелигиозной пропаганде во время пасхи», который предлагал воздержаться от устройства оскорбляющих чувства верующих карнавальных шествий. И, действительно, больше «комсомольское рождество» или «комсомольская пасха» в такой форме не проводились. Однако яркая зрелищность карнавального празднества все-таки запомнилась, и в середине 20‑х годов мы {359} видим ее в первомайских демонстрациях, где она выполняет уже более сложные функции. Здесь карнавальная зрелищность выражает радость масс в канун социалистической реконструкции страны и способствует дальнейшему высвобождению массового сознания из пут консерватизма и инертности, начало которому положил Октябрь. Здесь карнавализация связана с позитивными задачами социалистической революции, в частности с задачей индустриализации (отсюда идет другое название «политкарнавала» — «индустриальный карнавал»), и на своем языке эти задачи формулирует, делая их всеобщим достоянием.

«Политкарнавал» как новая форма массового советского празднества возник сразу же за «комсомольским рождеством», в 1923 г., принеся с собой в советскую праздничную культуру не свойственные ей ранее эмоциональные и социально-психологические нюансы. В одном из газетных отчетов о праздновании шестой годовщины Октября в Ленинграде говорится по этому поводу следующее: «Стало больше веселого шума, больше праздничного озорства. Столь же многочисленны и оживленны колонны, как, скажем, в 19 или 18 году. Но характер другой. Теперь они стали как-то увереннее, спокойнее и веселее. Чем-то напряженным, почти зловещим дышали они в 19 и 18 гг. Манифестация тогда была не только празднеством-юбилеем, это был смотр сил. Атмосфера во время демонстрации была насыщена духом борьбы, мостовые пылали. Демонстрант чувствовал тогда на себе раскаленные ненавистью взоры обитателей “Невского” и в это время бил своих врагов морально и политически.

… Теперь все побиты. Во время демонстрации мы уже не боремся, а лишь смеемся и издеваемся над ними. А потому плакат “смерть капиталу”, “долой капитализм” на сей раз сменяется простым арестантским вагоном на грузовике… с надписью:

— Дом отдыха для буржуазии.

Тогда рабочий боролся, теперь он просто празднует»[347].

Советский праздник карнавального типа своим рождением был обязан перемене в настроениях масс в сторону спокойствия, уверенности и веселости, что объяснялось {360} укреплением позиций Советской страны, ее внутренней стабилизацией. С другой стороны, рождение «политкарнавала» свидетельствовало и о приобретенном массами за годы Советской власти умении публично играть, веселиться и смеяться Смех стал определяющим моментом «политкарнавала» — этого создания кружковой самодеятельности «Веселое» — вот то главное и новое, что принес с собой «политкарнавал» и чего недоставало ранее советской праздничной культуре.

В годы военного коммунизма преобладала установка на серьезный драматический агит. Рабочий и красноармеец нередко мыслились и изображались тогда как сосредоточенные, глубокомысленные, подавленные сознанием своей исторической миссии люди-жертвы. Считалось, что смех будет нарушать революционное настроение, дезорганизовывать воображаемую «мрачную решимость» бойцов революции Вкупе с реальными трудностями такая установка породила специфическою атмосферу первых советских праздников, отведя в ней главное место «серьезному», «героическому», «жертвенно-трагическому» и другим антиподам «веселого». Между тем и в годы гражданской войны смех не умирал. По воспоминаниям современников[348], из художественной литературы мы знаем, что среди революционных рабочих, солдат и матросов были и весельчаки-балагуры, которые не просто веселили, но учили других овладевать смехом в качестве мощного стимула организации коллектива в его борьбе против врагов. Да и сама литература широко пользовалась тогда оружием смеха. Особенно этим отличался Маяковский, первый соединивший «героическое» и «веселое» революции в «Мистерии-буфф».

Революция нуждалась в смехе И поэтому смех хотя и не сразу, но занял почетное место в советской праздничной культуре, которая в «политкарнавале» стала применять {361} его как универсальное средство воспитания в массах чувства коллективности, уверенности и подъема, привлечения их внимания к актуальным моментам строительства и политической борьбы, наконец, как средство организации и проведения отдыха.

В чем же конкретно выражалось «смеховое» начало советского «карнавала»? Во всевозможных «карнавальных выдумках» (термин печати 20‑х годов), имевших яркую сатирическою направленность против врагов революции и Страны Советов и получавших различное оформление в виде плакатов, вырезных фигур, статичных или движущихся изоустановок, а также в виде живых картин и разыгрываемых на площадке грузовика или на мостовой несложных сценок. Вот наиболее характерные примеры «карнавальных выдумок», сочиненных и оформленных участниками клубной самодеятельности: огромный бутафорский снаряд с надписью «Привет Пуанкаре и К^о от СССР к 1 Мая!»; громадный сапог, попирающий фашистов, в сапоге рабочий, крестьянин и красноармеец; тачка с Пуанкаре, Эбертом и другими, которых грузчик везет на свалку; громадный примус со сковородой, на которой корчится белогвардеец или польский пан; колоссальная калоша с Антантой; выкуривающая недругов СССР дымная папироса; клетка с живыми кабаном, волком и лисицей с надписями «Керзон», «Юз», «Макдональд»; черный гроб с надписью «Муссолини» и т. п. Примером разыгрываемых «карнавальных выдумок» может служить кавалькада кавалерийского эскадрона с посаженным на пику чучелом капитализма, представленная как конвой контрреволюции (Родзянко, Колчак, Юденич, Врангель), или шагающий рабочий, который бутафорским молотом периодически бьет идущих впереди него ксендза и попа. В таких сценках рабочие, крестьяне и красноармейцы выступали в обычной для них одежде, без грима, изображавшие же врагов всегда были в масках. Но «играть» нужно было как тем, так и другим, ибо подобные сцены постоянно вызывали уйму всевозможных реплик со стороны демонстрантов, на которые «актерам» приходилось отвечать, импровизируя на ходу. Вот характерный пример такого игрового соучастия; на площадке одного из автомобилей среди других персонажей находился священник, размахивавший кадилом направо и налево; один из взмахов кадила {362} неожиданно направлялся им почти в лицо конному милиционеру; милиционер с добродушной улыбкой выхватывал шашку из ножен и замахивался ею на священника; кругом хохот, шутки и всевозможные реплики между «актерами» и демонстрантами. Священник, конечно, не оставался в долгу, и, пока милиционер прятал шашку в ножны, он низвергал на него лавину «проклятий»[349].

Делая объектом осмеяния врагов и недругов СССР, лодырей, пьяниц, прогульщиков, советский «карнавал» вносил огромный вклад в проводимую партией идеологическую борьбу и способствовал воспитанию в массах политической и гражданской сознательности. Другая его особенность состояла в том, что он, будучи не только политическим, но и индустриальным карнавалом, был тесно связан с задачами экономическими, живо и доходчиво популяризовал их, заражая массы трудовым энтузиазмом. Этой цели служили участвующие в карнавале настоящие машины (автомобили или тракторы), декоративные индустриальные установки, красочно представленные диаграммы и т. п. Все это в сочетании с политсатирой, цирком, театром петрушки, парадом конницы или пехоты, спортивными выступлениями и специфичным для советской демонстрации антуражем (флаги, транспаранты, цветы, воздушные шары и др.) придавало необычайно красочный облик этому типу празднества.

Вот картина карнавала в Первомай 1925 г. в Ленинграде, нарисованная очевидцем: «Весь город в красных флагах, точно в бусах. Длинными красными полотнищами с лозунгами и надписями украшены многие дома. Местами по карнизам ползут зеленые гирлянды. Много бюстов и портретов Ленина — на стенах, в окнах магазинов, на балконах. Веселой пестротой раскраски украшают улицы и ларьки ЛСПО, где рост предприятия показан в разноцветных таблицах разной величины. На проспекте 25 Октября такие ларьки сделаны в виде громадных наковален. Цветиста и арка, построенная около входа в Сад трудящихся.

В 11 часов улицы уже полны: районы идут к центру. Отовсюду звучат широкие хоры, и крепкие голоса спевшихся красноармейцев мешаются с тонким пением пионеров, {363} одетых в одинаковые синие костюмчики и бойко марширующих с красными флажками в руках. Сквозь медные голоса оркестров прорезается мелкая дробь пионерских барабанов. И струнный оркестр Музпреда под аккомпанемент рояля, поставленного на грузовик, собирает толпу слушателей, в то время как с балкона Госиздата громкоговоритель выкрикивает здравицы, и комсомольцы, проходящие внизу, подхватывают их.

С тысячами красных знамен демонстрации одна за другой вливаются на проспект 25 Октября. С Аничкова моста видно его весь. Это — сплошное море голов. Маковые зерна. Черные и красные: кепки и платочки. А над ними — красные крылья флагов, плакаты, буквы на палках, щиты и фигуры карнавала.

Чуть ли не над крышами трещат пропеллеры белых птиц с красными звездами на крыльях. Стаи листовок снежной вьюгой вихрятся над головами толпы, и целый лес рук поднимается кверху, чтобы подхватить их. Но иные подхватывает ветер, и листочки летят вдаль, точно голуби. А по всему городу носится грузовик Совпечати, и щедро разбрасывает листовки маховик, поставленный на нем.

… Демонстрации движутся на площадь Урицкого, где с трибуны, увитой зеленью, далеко видна зелень надписи: “Выше поднимайте знамя Ленина, оно несет победу”. И вся демонстрация проходит под знаком победы идущих по ленинскому пути.

Это — карнавал производства. Заводы и фабрики демонстрируют продукты своего производства, и сотни таблиц, диаграмм и карт поясняют их. Грузовики везут иллюстрации к этой колоссальной работе восстановления, и порой это — маленькие уголки заводов и фабрик.

Далеко видна модель вальцовой мельницы, машущая крыльями. Мастерская Сев. Зап. ж. д. везет два вагона — пассажирский и товарный, и из маленьких окон их выглядывают веселые рожицы ребят, это юные ленинцы — пассажиры, которые непременно доедут до светлого будущего. Вот над толпой работает колесо Русского Дизеля, и надписи стрелами: “Деревня, город, смотри” — указывают на крепкие ряды идущих за тем, что сделано руками их. Вот фабрика Бебеля показывает свое скромное и нужное производство: на глазах у толпы работница делает щетку.

{364} Заливчатый голос сирены покрывает все звуки; темное море толпы прорезает пароход верфи имени Дзержинского. А дальше неторопливо движутся “волы крутороги”: это идет бойня.

— Ось, дывись, хлопче, — полушутливо кричит один вузовец другому, видимо вспомнив что-то. — Та‑ж воно завсим як пид Полтавой.

— А вот и мадама для них.

Молочная ферма устроила на грузовике ясли, и добродушная и спокойная морда коровы смотрит вниз на толпу. И тут же покачивается от тряски громадный бидон, в который, наверное, можно налить удой стада хорошего села.

Над толпой плывут краны, раскрашенный паровоз Института индивидуального воспитания, трубы завода, из которых валит дым, станки, громадные катушки и молот — очень удачно и чисто сделанный монтаж ниточной фабрики имени Халтурина, вертятся колеса, пестреют корпуса городских домов и стены деревенских изб. Избу-читальню везет тройка громадных битюгов… Это уже не гоголевская тройка, которая неслась неведомо куда, это — тройка крепкого и ладного хозяйства, и путь ее — ясен.

— Эх, телефон-то какой!

Телефонная трубка толще столба, рупор — как бочка.

— Наверное, человек пять поднимали, — задумчиво говорит женщина, почтительно посматривая на это сооружение телефонного завода.

Человек в старой кепке на ходу бросает значительно:

— Это, тетушка, все поднимали. Все!

… Затор. Ожидают очереди продвижения. Спартаки в белых гимнастерках или полуголые обили ряды и, не теряя времени, тоже демонстрируют свои достижения, крепкие тела их гибкими движениями взбираются друг на друга — строят пирамиды.

Тут же, развлекаясь, качают: точно Санчо Пансо, сажени на три взлетают вверх крепкие фигуры Спартаков, подброшенные пружинными руками А рядом растянут громадный круг: играют в кошки-мышки. И все время поют, поют…

… Есть интересные и порой очень остроумные представления, инсценировки и карикатуры (иногда живые), которые показываются с платформ грузовиков: одни {365} связаны с производством, другие — с политическим моментом.

С высокой подвижной трибуны бумажной фабрики., сменяющиеся ораторы — живые цифры — выкрикивают о росте производства по годам, в то время как внизу в ужасе жмутся буржуи. Вот борьба с прогулами; двухсаженный деревянный рабочий бьет молотком прогульщика, который выскакивает из какой-то щели и опять проваливается туда. Вот гроб, в котором кооперация хоронит частную торговлю. И буржуй ростом до третьего этажа и соответствующей толщины хоронит ее. Две головы: одна с зеленым истощенным лицом, другая — с веселым полным и розовым. “Я покупаю у частного торговца”. “Я покупаю в кооперации”.

Целая трагическая сцена призывает на помощь Мопру. Из‑за железной решетки тюрьмы узник машет красным платком. Рядом фашист распинает окровавленного рабочего. Дальше саженный рабочий кулак безостановочно дубасит мягкотелого буржуя. За громадным чучелом Гинденбурга скромно прячется живой Вильгельм. И очень хороша своей крепкой краткостью надпись на клетке, где лежит отвратительный зверь: “Цанков — гиена”.

На лошадях и на платформах грузовиков, перекликаясь с толпой, с пением и декламацией едут рабочие, буржуи, крестьяне, фашисты в цилиндрах, старое офицерство в пестрых мундирах, соглашатели в клетчатых фраках, попы, ксендзы, маски, личины, — карнавал брызжет в толпу здоровым и крепким смехом, вызывая сочувственный отзыв»[350].

«Политкарнавал» в том виде, как он описан в данной заметке, просуществовал до конца 20‑х – начала 30‑х годов. В середине 30‑х годов на смену ему пришел «маскарад» — костюмированный вечерний праздник, уже не связанный прямо с политической демонстрацией, с улиц и площадей города ушедший на территорию парков культуры и отдыха, где пребывает и до сих пор, не будучи приурочен к какой-либо праздничной дате, а следовательно, и не имеющий регулярности.

Мы ввели понятие «маскарад» (вместо обычно употребляемого для характеристики празднеств 30‑х годов {366} понятия «карнавал»), чтобы оценить различие между этим праздником и «политкарнавалом» 20‑х годов, которое читатель почувствует сам, если ранее приведенное описание сравнит со следующим описанием садово-карнавального празднества середины 30‑х годов: «В ночь с 5 на 6 августа этого (1937. — А. М.) года сто тысяч участников в костюмах и масках танцевали общий вальс, танго, быстрые и медленные фокстроты, любовались факельным шествием карнавальных героев, гигантской колесницей, фонтанами, похожими на горящие астры, ночным небом, оживленной игрой прожекторов, фейерверками и ракетами над Москва-рекой, катались на разукрашенных флагами лодках…

Для них играли 34 или 40 оркестров… гости парка развлекались в балаганах, кирках, театрах, концертах, заходили в “пункты скорой помощи” для неумеющих танцевать, в “Клуб испытанных остряков”, в члены которого можно попасть, “либо решив головоломку, либо сказав скороговорку”, мечтали в “саду грез”, на “мосту вздохов”, пытались проникнуть в будущее в “аллее судеб”, отдыхали в детском уголке для взрослых, заполняли кафе, рестораны, буфеты… Было еще много забавных аттракционов; справочные бюро, работающие по образу известного романса “Ты не опрашивай, не выпытывай, все равно ничего не скажу”, “Веселая лечебница для грустных пациентов”…

Много участников было в костюмах на тему “Конституция СССР”. Из них двое… получили третьи премии. Третью премию получили также “Три богатыря”. Богато была представлена тема легендарных перелетов советских летчиков. Костюм Р. М. Бескиной “Перелет СССР — США” и костюм В. Г. Бендецкого “Дрейфующая льдина” отмечены премиями.

… Толпа жила, чувствовала себя свободно, непринужденно. Во втором часу ночи в “Саду Арины Родионовны”, за Зеленым театром, в Нескучном, одетые в русские костюмы девушки с жаром плясали “цыганочку”. Плясали под гармонику, при свете одной-единственной свечи… Неподалеку, под разноцветными фонариками, развешанными на деревьях, танцевали фокстрот. Невидимый духовой оркестр играл стремительную “Рио-Риту”… По аллеям бродили парочки, бренчали на гитарах, напевали песенки про “отважного капитана” и про “черного бэби”, сидели {367} на скамейках под высокими старинными деревьями»[351].

Неоднократно высказывалось мнение, что такому празднику, в котором игра, веселье, смех выступают в качестве главных моментов, тесно в рамках одного лишь парка — ему необходимо захватывать улицы, площади и вовлекать в свою орбиту значительную часть населения города. Вопрос об одновременной организации маскарада во всех парках Москвы с включением подводящих к местам отдыха магистралей поднимался еще в 30‑е годы Б. Н. Глан и другими энтузиастами советской праздничной культуры. Тогда осуществлению этого замысла помешала война. В послевоенное время при проведении в Москве VI Всемирного фестиваля молодежи была предпринята удачная попытка расширения праздничной территории маскарада. Праздник этого типа проводился тогда одновременно в трех парках и на нескольких площадях и проспектах. Однако в дальнейшем этот опыт более не повторялся в таких масштабах. Проблема карнавального празднества — одна из серьезных и сложных проблем современной советской праздничной культуры. Таковой она, конечно, стала не сегодня, а уже в конце 20‑х годов, когда тенденция на карнавализацию первомайских и октябрьских праздников, получившая свое выражение в «политкарнавале» середины 20‑х годов, стала все больше и больше искусственно ограничиваться.

Гармония между «героическим» и «веселым», «серьезным» и «смешным», многоплановой агитацией и развлечением, что составляло суть «политкарнавала», уже в конце 20‑х годов, к сожалению, воспринималась некоторыми теоретиками как противоречие, не допустимое для массового революционного праздника. В большом руководстве по «массовому действу», изданном в 1927 г. в качестве инструкции, читаем: «Демонстрация — это главный момент в праздновании десятилетия Октября… поэтому демонстрация должна иметь тон высшей революционной сознательности и серьезности… Трудно провести праздничный день, с начала до конца наполнив его торжеством и парадом; приподнятости и парадности, конечно, трудно держаться весь день или все дни, {368} нужно дать вылиться непосредственно наружу и той радости, тому удовлетворению и той веселости, которые мобилизованы праздником и накопились у нас.

Это веселье нельзя вплести в парад, митинг, демонстрацию, это веселье нельзя смешивать с главным содержанием праздника»[352].

Противопоставление «серьезности», «сознательности» и «торжественности» — «веселью» и «радости», прочитываемое в данном руководстве, базировалось на двоякого рода опасениях: во-первых, на том, что политическая агитация как основная функция пролетарского праздника не достигнет своего эффекта в обстановке карнавального настроения, а во-вторых, на том, что веселье и смех в состоянии внести дезорганизацию в шествие и нарушить тем самым всю его торжественность и планируемый порядок. Эти-то опасения, по-видимому, и вынудили авторов руководства во главе с Н. И. Подвойским потребовать замены «политкарнавала» «игрищной процессией», устраиваемой вечером или в последующие дни праздника как мероприятие политического и культурно-воспитательного характера. «Игрищная процессия (или “уличное игрище”. — А. М.), — писали авторы этого руководства, — представляет собой не что иное, как ту же агитпроцессию. Но если в агитпроцессии мы строги и серьезны, то в игрищной процессии мы шутим… Уличное игрище нами противопоставляется бессодержательным формам так называемого “карнавала”. Форма “карнавала” не может быть использована ни в оформлении Октябрьских торжеств, ни в проведении других массовых празднеств… Шутить и веселиться не так легко и просто; если мы в серьезных отношениях можем помнить и сдерживать себя, то в шутках потребуется большая самодисциплина. Ее мы должны организовать твердой установкой и хорошим руководством»[353].

{369} Такого рода инструкции способствовали «очищению» советских праздничных демонстраций от «карнавальных выдумок», от смеха и веселья. Преобладающим в них стали «величественность», «серьезность». И в этом одна из причин того, почему уже в конце 20‑х годов «политкарнавал» как бы расслаивается на обычную демонстрацию, предваряемую военным парадом, и вечернее народное гуляние, проводимое в первый или второй дни праздника, а иногда и вообще непривязываемое к праздничной дате. Другая причина — изменения в программе клубной самодеятельности. Если раньше ее конечным результатом был пролетарский праздник, участие в его подготовке и осуществлении, то теперь эта самодеятельность ориентировалась на пьесу, постановка которой на клубной сцене отнимала все свободное время. Без опоры же на инициативу клубной самодеятельности «политкарнавал» существовать уже не мог. Локализация в границах «гуляния», «тематического праздника» или «маскарада» в парке отдыха лишь продлила на небольшой срок жизнь этой праздничной формы, но не больше.

{370} Индустриальное зрелище. Достижения и старые просчеты

Какой же тип празднества пришел на смену «политическому карнавалу»? Им было «индустриальное зрелище», подхватившее на время прерванную традицию ранней советской праздничной культуры — «театрализацию». Оно впервые заявило о себе в пятую годовщину Октября. 7 ноября 1922 г. в Петрограде на площади Урицкого была сделана попытка создать праздничное зрелище исключительно с помощью технических средств, света и звука. Это уже упоминавшийся выше «Праздник Конституции». Ночное шествие толпы с факелами в руках, возвращавшейся после проводов делегатов Коминтерна, вливалось в опоясанный огнями полукруг площади. С середины площади усиленный радиодинамиками голос провозглашал основы Конституции и историю пяти послеоктябрьских лет. Звук, свет, кинокадры на огромном экране сопровождали его слова:

«“В первый год нашей власти мы освободили землю от собственников и заводы — от подневольного труда”. Взлетает ракета. Пушечный выстрел. Рушатся огненные короны. Освященные прожекторами с Адмиралтейства дети… проходят через площадь. “Мы призвали народы зажечь Революции всемирный костер!” Костры загораются на углах площади. “В третий год нашей власти мы взяли в руки оружие”. Три ракеты. Три выстрела. Конница с факелами, оставляя огненные следы на мостовой, скачет мимо толпы. Четвертый год. “Победа над голодом”. Над крышами вспыхивают огромные серпы. Четыре ракеты. Пятый год. “Всемирной Коммуны солнце взойдет”. Пылают и вертятся бенгальские солнца. Общий фейерверк»[354].

Это зрелище — первая советская фейерверочно-световая пантомима. Внешняя зрелищность, новейшие выразительные средства здесь начинают главенствовать над действиями людских масс, которые определяли собой специфику самых первых зрелищ. «Индустриальные зрелища», пришедшие на смену «политкарнавалу» {371} в конце 20‑х годов, подхватывают начатую «Праздником Конституции» линию.

В десятилетие Октября в Ленинграде было устроено ночное зрелище на зеркальной глади Невы, заключенной в гигантский квадрат двух мостов, набережной и Петропавловской крепости. Перед размахом его терялись размеры грандиозных зрелищ 1920 г. у Биржи и на Дворцовой площади. Гигантское пространство праздника заставило изобрести новые приемы и эффекты. Петропавловская крепость то грозно молчала в лучах десятков прожекторов и мрачно поблескивавших красными огнями казематов, то бурно вспыхивала тысячами факелов, то величественно озарялась светящимся гербом СССР и транспарантами фейерверков. Миноносцы и подводные лодки на Неве звуком сирен имитировали грохот морского сражения. Фигура Ленина стремительно проносилась по реке в луче прожектора, провожаемая дружным ликованием запрудившей все набережные и мосты толпы. Затем по Неве плыли гигантские, то жуткие, то буфонно-комедийные чучела «врагов СССР», снабженные пороховым зарядом и взрывавшиеся. Огненные буквы, подвешенные к аэростату, вспыхивали в небе. И, наконец, был фейерверк, отраженный в невской воде.

В отличие от петроградских постановок 1920 г., строившихся с помощью людских масс, на звучании тысяч человеческих голосов, на жестах толпы, это зрелище на Неве было целиком индустриально. Необычайной сложности организация, основывавшаяся на ряде технических нововведений, явилась следствием неслыханных масштабов данного представления. В нем нашла свое завершение идея централизации массовых постановок. Зрелище на Неве было создано усилиями небольшой техническо-художественной группы. Самодеятельность здесь почти не нашла себе места.

В августе 1929 г. по случаю Первого Всесоюзного слета пионеров в Москве на стадионе «Динамо» было устроено еще более сложное в техническом отношении фейерверочно-световое зрелище с включением в него живых участников — красноармейцев и пионеров.

«В центре зеленого поля стадиона распласталась пятиконечная огромная красная звезда… Она имеет толщину: ее вертикальные фанерные стенки около двух {372} с половиной метров высоты и задекорированы сплошь еловыми ветками — издали сливаются с зеленым тюлем. Верхняя горизонтальная плоскость затянута полотнищами кумача. Начинается действо: звучат сигналы фанфар. Колоннами выходят московские пионеры — это “действующие актеры”. Их три тысячи человек. Они опоясывают стадион, и начинается перекличка; вся словесная часть идет, как в сценарии… Идет раздел “Стройка”.

Пионеры-актеры перепланировались, образуя небольшие группы по всему полю. Дружно взметнулись три тысячи пар пионерских рук и под музыку начали делать движения, изображающие удары молотами по наковальням.

Пятиконечная звезда “зашевелилась”: сначала развернулись полотнища кумача, и из ее “чрева” под торжественную музыкальную симфонию (композитор А. Мосолов. — А. М.) начали медленно и торжественно, все выше и выше вырастать целые заводские трубы, многоэтажные фабричные корпуса с окнами. Трубы задымили, в окнах фабрик зажегся свет. Из звезды возник волшебно красивый, белый индустриальный город (трубы были по двадцать — двадцать пять метров высоты). Пионеры проделывали разнообразные движения, изображавшие трудовые процессы.

Эффект заключался в неожиданности. Никто не подозревал о возможности появления этой громады из почти плоской красной звезды (сделано это было с помощью пожарных лестниц. — А. М.).

Рожденный город был удивительно красив! В разгар торжества (стадион гремел и звенел от хлопков и криков восторга) указующие персты лучей прожекторов (уже начало смеркаться) направили внимание всех в сторону стены с недостроенным амфитеатром, которую заволокла дымовая завеса. Все насторожились. В музыке тревога. По дымовому экрану доползли тени дирижаблей, аэропланов, танков, и из-за дымовой все надвигавшейся завесы появились в камуфляжных пятнистых костюмах (похожие на жаб) вооруженные винтовками люди и быстро окружили “строителей”.

Тревожные сигналы сирен! — Враги! Дымовая завеса рассеялась, и с обеих сторон поля на врага двинулись {373} и стали его теснить красноармейцы, а за ними пионеры.

Затрещали пулеметы, загрохотали орудия, забегали лучи прожекторов…

Враги, теснимые Красной Армией и пионерами, отступили на дальний край стадиона. Перестрелка стала затихать, и вдруг поле огласили страшные какофонические звуки странного рева и визга, и… из-за стены стали медленно подниматься (на фоне зелени деревьев) колоссальных размеров враги… Начался пиротехнический бой ракетами и шутихами. Они летели из белого города с шумом, шипом и треском во врагов.

Попадание было очень убедительным: лица врагов хотя и были плоскими, нарисованными и расписанными на холстах, но с возможностью мимики у каждого (система шнуров, которыми манипулировали). Это было неожиданным, и хоть враги были очень страшными, но и очень смешными.

… Наконец, их расстреляли, и они сгорели дотла, подожженные уже настоящим огнем… под громовые аплодисменты всего стадиона.

Но действие еще продолжалось, появилась — выдвинулась — из толщины звезды лестница с площадкой, на которой была трибуна с микрофоном.

Пионеры вышли на стадион с горящими факелами и образовали коридор-дорогу, по которому прошел тов. Ярославский к возникшей трибуне и произнес: “Товарищи пионеры! Я прошу вас повторять за мной слова торжественного обещания”…

Его повторили десятки тысяч детских голосов…

Флаг слета медленно опускается. И тут, как и в самом начале, появились в воздухе самолеты и сделали очень низко несколько кругов над стадионом, разбрасывая цветные листовки с лозунгами и текстом торжественного обещания. В лучах прожекторов это было великолепным зрелищем.

Было выпущено несколько тысяч белых голубей, которые, полетав над стадионом, стали разлетаться “по домам”, как и пионеры всех стран мира»[355].

В том же 1929 г. в Ленинграде на площади Урицкого в годовщину Октября состоялось еще одно гигантское {374} представление. Темой его был «отчет ленинградских заводов о первом годе пятилетки». Основной элемент зрелища — символически декорированные под фабрики и заводы грузовики. В отличие от зрелища в Москве, где все оформительские работы проводились профессионалами из театральных мастерских, здесь убранство грузовиков, украшение их эмблемами, световыми диаграммами и т. п. осуществлялось на местах, самими фабрично-заводскими предприятиями. Этим было обеспечено некоторое участие местной самодеятельности в подготовке представления. Во всем остальном главенствовали профессиональные режиссер и художник. По их сценарию «грузовики-заводы» проезжали парадной колонной мимо центральной трибуны, затем разъезжались и совершали движения сложного, почти хороводного рисунка, снова соединяясь в колонну на заключительной стадии зрелища. «Грузовики-заводы» были носителями патетического, «серьезного» начала. Шутовская и сатирическая линия нашла свое выражение в огромных, поставленных также на автомобили, чучелах бюрократа, прогульщика, хулигана и т. п. Они также кружились, съезжались и разъезжались, исполняя довольно сложную комическую пантомиму. Размер этих фигур (10 м) вполне соответствовал масштабу площади. Другие выразительные средства — человеческий голос, усиленный радиодинамиком, разноцветные лампочки в убранстве грузовиков, а также лучи прожекторов — ничего нового и необычного в себе не заключали. Людская масса присутствовала здесь на одинаковых правах с «парадом индустрии». Ее представляло церемониальное шествие красноармейцев и парад конницы.

«Отчет заводов», как и зрелище, посвященное Всесоюзному слету пионеров, заканчивался актом присяги: многотысячная толпа участников повторяла вслед за диктором слова «торжественного обещания» досрочно выполнить задания первой пятилетки.

Индустриальные зрелища 1927 – 1929 гг. положили начало новому этапу в развитии советских монументальных постановок под открытым небом, который продлился до середины 30‑х годов. «Театр коллективного энтузиазма» — так называли тогда эти представления — развивал и обогащал традиции политических инсценировок первых лет революции. Все важнейшие {375} события того времени (съезды партии, провозглашение новой конституции, пятилетки, начало и окончание важнейших строек, события в Испании, эпопея «Челюскина», полярные экспедиции, перелеты советских летчиков и др.) получили свое отражение в больших зрелищных постановках. Среди форм политической агитации «театр коллективного энтузиазма» был в первой половине 30‑х годов, пожалуй, наиболее популярным и действенным. Б. Н. Глан сообщает, что только в Центральном парке культуры и отдыха им. М. Горького летом 1931 г. было проведено тридцать два театрализованных митинга, на которых присутствовало около миллиона москвичей[356]. Популярности зрелищ обязана родившаяся в те годы идея постройки специальных стадионов, о которой «Жизнь искусства» писала так:

«Совершенно невиданной грандиозности, значительности и красоты зрелища могут быть с легкостью созданы после постройки настоящего стадиона массовых постановок, где десятки тысяч зрителей рассядутся по местам, где выверенная, точная, раз навсегда испытанная радиоустановка донесет до них каждое слово оратора, где гигантское кино будет сменять невообразимой игрой разноцветных теней на праздничном экране, в то время как по положенным на “сцене” рельсам будут проноситься трамваи и паровозы, а по каналу, отделяющему зрителей от места действия, зашныряют лодки гребцов»[357]. Эта идея, как известно, получила свое конкретное воплощение в проекте стадиона в Измайлове, выполненном в 30‑е годы Н. Колли.

В праздничных зрелищах 30‑х годов значительно расширяется аппарат выразительных средств и приемов, сложившийся в конце 20‑х годов. Огни, воинские части, лучи прожекторов, моторные лодки, шлюпки, шаланды, грузовики, катера, факельные процессии, стреляющие фейерверочными ракетами миноносцы, декорированные автомобили, эскадроны кавалерии, огромные экраны, на которых мелькают изображения, возникают теневые заводы и дымятся трубы, с треском взрывающиеся чучела, простой или тематический фейерверк с изображением тракторов и мчащихся по новому {376} пути паровозов — вот основные элементы, на различной комбинации которых строились массовые зрелища 30‑х годов.

По сравнению с петроградскими постановками 1920 г. в зрелищах 30‑х годов сильнее проявилось влияние самодеятельности. В массовых постановках этого времени участвовали и воинские части, но все-таки главной опорой для них были коллективы художественной самодеятельности и спортивные общества. В этом смысле зрелища 30‑х годов отчасти исправили организационную ошибку петроградских инсценировок 20‑го года. Другое дело, что модная тогда идея индустриализации зрелищ, при которой свет, звук, машинерия считались более важными, чем игра актера или массовка, оказала свое влияние на постановщиков. Некоторые из них подчинялись ей при выборе главных выразительных средств, а это вело к умалению роли человеческого фактора, к вытеснению его с центрального места на второстепенное. Не следует, однако, думать, что массам в зрелищах 30‑х годов отводилась только роль статистов, демонстрирующих маневренные движения. Коллективное хоровое пение, игры, пляски, спортивные соревнования, многотысячное принятие присяги, отдача рапортов — вот те новые элементы, которые показывают, что в этих зрелищах делались попытки включения всех (не только прямых участников) в происходящее действие. Но не следует и преувеличивать значение этих попыток. Ведь они проводились в пределах зрелищного жанра, у которого весьма и весьма ограниченные возможности для развертывания массовой самодеятельности, для включения масс в соучастие. И не случайно С. Радлов, который руководил как режиссер постановкой многих зрелищ этого периода, писал в середине 30‑х годов: «При всей высокой профессиональной технике режиссерского проведения этих постановок… мы не только не показывали образчиков искусства профессионального, а в сущности очень скромно и скудно пользовались искусством самодеятельным»[358].

Широкому развертыванию самодеятельного искусства препятствовали здесь во многом внешние причины: кампанейский характер проведения зрелищ, отсутствие {377} постоянного действующего организационного органа, удобных для постановок мест и т. д. Но главной причиной все же было само зрелище, его жанровая природа, вынуждавшая режиссеров относиться к массам как к материалу для всевозможных внешних эффектов.

В 30‑е годы многие режиссеры, судя по всему, разделяли иллюзию по поводу якобы существующей возможности обыкновенное зрелище превратить в празднество. Такое впечатление возникает, когда знакомишься с их творческой практикой, в которой зрелища занимают доминирующее положение, но особенно с их идеальными устремлениями, по-своему интересными, но тем не менее не выходящими за границы зрелищного жанра. Сошлемся в качестве примера на тогдашние замыслы Радлова, рассчитанные на реализацию выдвинутой им еще в начале 20‑х годов «драгоценной идеи народных празднеств» Согласно этим замыслам, к празднику якобы вели два реальных пути. Первый из них сводился «к широкой демонстрации самодеятельного искусства, организованного, направляемого искусством профессиональной режиссуры»[359]. Этот тип массового празднества режиссер не мыслил без заранее обдуманного и подробно разработанного сценария, при котором точно выверенные отдельные сценические задания поручались бы тем или иным коллективам художественной самодеятельности для подготовки на местах. Другие драматургические элементы этого массового празднества должны были возникнуть на основе учета того лучшего, что было отобрано на конкурсах самодеятельного искусства, уже существующего и себя проявившего. Таким образом, Радлов представлял праздник как своеобразное соревнование в мастерстве между отдельными самодеятельными группами, приглашенными исполнять те или иные эпизоды сценария. Последний должен был иметь четкую драматургическую линию, твердый драматургический каркас и ни в коем случае не строиться по принципу механически соединяющихся концертно-эстрадных номеров.

Другой путь к празднику, намеченный в 30‑е годы Радловым, строился на сочетании игры профессиональных актеров с игрой участников художественной самодеятельности {378} в пределах одной сценической площадки. (В первом варианте актеры-профессионалы отсутствовали, но был профессиональный режиссер.) «… Высокоталантливое, вдохновенное исполнительство, — писал режиссер, — способно сильнее заразить, сильнее обогатить творцов самодеятельного искусства, которые встретятся на одной площадке, на одной работе, лицом к лицу и плечом к плечу с талантливыми профессиональными актерами… Я мечтаю о спектакле, который будет одновременно и профессиональным и самодеятельным… На осуществление этой задачи я намерен двинуться совместно с полным коллективом театра, мною руководимого, причем актеры этого театра должны исполнять двойную функцию: и исполнителей центральных ролей, и организаторов, вдохновителей, инструкторов тех самодеятельных групп, к которым они будут прикреплены, которые они будут подготовлять в течение долгой предварительной репетиционной работы… Мы проведем подробнейшие беседы об историческом моменте, нами изображаемом, обо всех деталях… и характере исполняемых образов, случаев, событий. Мы постараемся в такой степени захватить участников на местах, чтобы они чувствовали себя не только нашими товарищами по исполнению спектакля, но и участниками его сочинения, чтобы в дни немногих коллективных репетиций, когда мы сойдемся все вместе, слить долгую единовременную работу, разбросанную на местах, в единое монументальное целое, чтобы к этому все участники нашего спектакля соединились не как статисты, не как миманс, не как “пушечное мясо” для эффектных театральных массовок, но как полноправные участники спектакля, содержанием которого, политическим смыслом которого они заражены и захвачены вместе с профессиональным коллективом и не менее профессионального коллектива»[360].

Замысел Радлова ни в том, ни в другом варианте не был реализован. Но очевидно, что его осуществление не решило бы проблемы создания массового праздника. Претензия же на решение именно этой проблемы в данном замысле содержалась, но только потому, что ни ее автор, ни эстетика 30‑х годов в целом не могли {379} еще определить разницу между праздником и зрелищем. Определенная теоретическая ясность в этот вопрос была внесена лишь в начале 60‑х годов. В этом большая роль принадлежит творческой лаборатории массовых праздников и зрелищ, созданной при ВТО в 1960 г. В выступлениях ее участников — Б. Н. Глан, М. С. Местечкина, И. М. Туманова и других были даны точные определения понятий «праздник» и «зрелище», одно из которых мы хотим привести.

«Массовый праздник, — говорил И. М. Туманов на одном из занятий лаборатории ВТО, — как правило, не предусматривает локальной сценической площадки и по существу не имеет границ, в то время как массовое зрелище всегда вписывается в определенную сценическую площадку и локализуется четкими границами. Массовый праздник предполагает одновременное возникновение многочисленных очагов… действия, причем его участники сами выбирают наиболее интересный для них в данную минуту объект, а массовое зрелище сосредоточивает внимание зрителей на одном определенном объекте, имеющем в данный момент решающее значение. Заметим также, что массовый праздник практически может быть не ограничен строгими временными рамками, тогда как массовое зрелище всегда имеет заранее предопределенный лимит времени. И, наконец, если массовое зрелище… является одним из элементов праздника, то противоположное исключено»[361].

Соотнося с этим определением проект Радлова, мы можем засвидетельствовать его частный, а не всеобщий — по отношению к праздничной культуре — характер. Этот проект не только не ставил проблемы массового празднества, но даже и саму проблему праздничного зрелища («массового спектакля», по терминологии Радлова) решал односторонне, делая акцент на один лишь вид зрелища, на театрализованное представление, и отвлекаясь от других типов зрелища, сформировавшихся в 30‑е годы, а в настоящее время пользующихся всеобщим признанием, к примеру от цирковых, эстрадных и особенно физкультурно-спортивных.

Разумеется, в своем проекте Радлов ставил серьезные вопросы в связи с новыми формами участия профессионального {380} искусства и организованной самодеятельности в деле строительства советской театрально-праздничной культуры. В частности, его следует рассматривать как вполне разумную альтернативу таким укоренившимся в практике 30‑х годов формам демонстрирования профессионального искусства и художественной самодеятельности, как постановка ряда балетных и оперных спектаклей в Парке культуры и отдыха им. М. Горького путем перенесения их из театра на сцену под открытым небом, как смотры и олимпиады самодеятельного искусства, строившиеся в большинстве случаев по принципу механически чередующихся концертных номеров. В противовес такому показу работ художников-профессионалов и участников художественной самодеятельности Радлов выдвигал принцип единосюжетного массового спектакля-зрелища под открытым небом, подготавливаемого самодеятельными коллективами на основе сценария и под руководством профессионального режиссера (один вариант) или в содружестве с профессиональным театром (другой вариант). Этим и только этим был интересен проект Радлова. Что касается проблемы массового праздника как такового, то ее он, несмотря на заявленные претензии, никоим образом не решал, являя собой крайне поучительный пример теоретической подмены «драгоценной идеи народных празднеств» всего лишь идеей массового театрализованного представления или зрелища. И здесь объяснение того, почему мы отвели этому проекту заключительные страницы книги.

Зрелище (любое) в лучшем случае — всего лишь частный элемент (или компонент) праздника, в худшем — его антитеза и упразднение, ибо праздник — это когда не смотрят, а действуют. Этой чрезвычайно простой мыслью мы, если читатель помнит, закончили первую часть книги. Она же по-разному варьировалась в ходе предпринятого нами рассмотрения проблемы «праздник и революция», а в пользу ее истинности приводились многочисленные аргументы, суждения и факты из истории как французского, так и советского массового революционного празднества. Именно поэтому мы не возражаем, если читатель отождествит эту мысль с позицией автора в ее, если так можно сказать, итоговом выражении.

{381} Вместо заключения

Великая Отечественная война сильно замедлила процесс развития советской праздничной культуры, но не приостановила его совсем. В этот период великих испытаний наш народ, как и раньше, регулярно отмечал и Первомай, и Октябрь. По случаю их, правда, не устраивалось больших празднеств. Но и здесь были исключения. Так, 7 ноября 1941 г. в Москве был проведен традиционный парад. Участвовавшие в нем войска прямо с Красной площади уходили в бой. Известие об этом необычном празднестве разнеслось по всей стране, вселив в сердца советских людей уверенность в окончательной победе над врагом. Октябрьская годовщина 1941 г. и последующие годовщины нашей революции, отмечавшиеся в период войны, способствовали укреплению морально-политического единства народов СССР, их сплочению вокруг Коммунистической партии.

Одним из новых элементов, приобретенным советской праздничной культурой в этот период, явились торжественные салюты, которые, начиная с лета 1943 г., периодически устраивались в Москве. Отмечая победы Советской Армии, они как бы подготавливали наш народ к тому поистине великому празднику Победы, который пришел на нашу землю в мае 1945 г.

После Великого Октября победа над фашизмом, безусловно, явилась самым крупным событием мировой истории. Наш народ в кровопролитной борьбе, унесшей миллионы жизней его сынов и дочерей, не только отстоял свободу и независимость Родины, но и с честью выполнил свой интернациональный долг, протянув руку помощи порабощенным народам Европы. Разгром фашистского государства оказал влияние на судьбы многих стран и народов мира. В решительном противоборстве двух главных сил современности силы социализма, прогресса и народной демократии доказали свое историческое превосходство над силами империалистической реакции, фашистского мракобесия и оголтелого антикоммунизма. Возникновение в результате разгрома фашистской {382} Германии и милитаристской Японии мировой социалистической системы во главе с Советским Союзом, бурный взрыв антиколониальной борьбы, распространение идей социализма и коммунизма обозначили новую эпоху на пути развития человечества.

Предощущением этих огромных перемен в стране и целом мире, обусловленных победоносным завершением Отечественной войны, были наполнены советские массовые празднества весны 1945 г. Самые первые из них никто специально не организовывал. Они буквально выплеснулись на улицы и площади городов, сел и деревень страны со стихийной силой, оформившись на основе всеобщего вдохновения в радостные песни, лихие пляски и какие-то необычайные танцы, когда тысячи людей кружились в стремительном хороводе, славя долгожданный мир и так дорого оплаченную победу. Это было на Красной площади, на других площадях и улицах Москвы, в других городах, на всей необъятной территории Советского Союза. Повсюду советские люди, услышав о капитуляции фашистской Германии, спешили на улицу, чтобы сообща пережить всю полноту дарованного победой счастья.

Продолжением майских празднеств был парад Победы, устроенный 24 июня 1945 г. на Красной площади Перед Мавзолеем В. И. Ленина торжественным маршем прошли воины, наиболее отличившиеся в боях. Кульминацией парада Победы было предание позору фашистских знамен: советские воины, поравнявшись с Мавзолеем, швыряли их к его подножию.

Память о торжествах 1945 г. сохранялась в народе на протяжении последующих двадцати лет и в 1965 г. получила оформление в виде Всенародного праздника Победы с выходным днем. С этого времени он регулярно отмечается, являя собой пример нового массового праздника, любимого и особо почитаемого в народе. Каждый год 9 мая по случаю Дня Победы повсеместно устраиваются встречи ветеранов войны, организуются народные шествия к местам боевой славы, возлагаются венки на могилы павших героев, открываются новые мемориальные памятники и ансамбли, территории которых специально рассчитаны на проведение торжественных актов, ритуалов и реквиемов, совершающихся в атмосфере благоговения, ибо 9 мая — это не только день радости, но и день величавой скорби народа.

{383} Начиная с празднеств 1945 г. в честь Победы возобновился прерванный войной процесс дальнейшего развития и совершенствования советской праздничной культуры.

Новыми праздниками, которые продолжили линию монументальных празднеств 20‑х и 30‑х годов в послевоенный период, стали 800‑летний юбилей Москвы в 1947 г., 250‑летие Ленинграда в 1957 г., 950‑летие Ярославля в 1960 г. и целый ряд юбилеев других городов страны. Первые два из названных юбилейных празднеств были проведены с особым размахом. Так, в Москве в день ее 800‑летия, помимо оформления улиц и площадей, осуществленного силами профессиональных художников, массовых народных гуляний по всему городу, сотен концертов и балов на открытых площадках, грандиознейшего фейерверка, в ЦПКИО им. М. Горького был устроен костюмированный праздник на тему прошлого и настоящего Москвы. В Ленинграде по случаю 250‑летия города была показана массовая инсценировка, в которой участвовало несколько тысяч человек.

Юбилейные торжества городов несомненно стимулировали развитие художественной самодеятельности. Они также расширили тематику советской праздничной культуры. Новым для нее было обращение к далекой истории, избрание той или иной круглой даты в качестве повода для массового празднества, идея которого заключалась в демонстрации того, что было раньше, что есть в настоящем и что будет в обозримом будущем в жизни данного города как части большой страны.

Грандиозным было продолжавшееся несколько дней в Москве и Киеве в 1954 г. празднование 300‑летия воссоединения Украины с Россией. Под лозунгом «Навеки вместе» проходили в столицах двух республик демонстрации, торжественные заседания, концерты, массовые народные гуляния.

В послевоенные годы окончательно закрепилась родившаяся еще в 30‑е годы традиция проведения декад национального искусства и культуры. Но если раньше такие декады проводились главным образом в Москве, то в настоящее время они устраиваются в столицах всех союзных республик и других городах страны, являя собой подлинные праздники интернациональной дружбы народов СССР. Во время проведения декад происходит взаимный обмен опытом на всех уровнях жизни, в том {384} числе и на уровне собственно праздничной культуры, что несомненно способствует ее дальнейшему развитию и обогащению.

В 50‑е и 60‑е годы в ряде национальных республик проводились и свои местные торжества юбилейного характера. Особенно интересными были в 1955 г. массовые празднества в Прибалтийских республиках, посвященные 15‑летию со дня их образования. На традиционных певческих празднествах в те дни выступали хоры в 20 – 30 тысяч человек, а в групповых и массовых танцах участвовали тысячи юношей и девушек из всех районов этих республик. Исключительно высокий уровень развития праздничной культуры — национальной по форме, социалистической по содержанию — народы Латвии, Литвы и Эстонии многократно демонстрировали и в последующие годы, особенно в 1970 г., когда вся страна отмечала сразу два великих события: 100‑летие со дня рождения В. И. Ленина и 30‑летие с момента вхождения этих народов в состав СССР.

Вкладом в развитие советской праздничной культуры явились празднества, организованные в 1957 г. в связи с проводившимся в Москве VI Всемирным фестивалем молодежи. В дни фестиваля был проведен опыт организации карнавальной кавалькады по всему городу. В ней участвовало 1200 грузовиков и автобусов, окрашенных в цвета, символизирующие пять континентов, представленных на фестивале. В машинах разместились почти 12 тысяч делегатов со всех концов мира. У каждого — значок фестиваля, цветок с пятью разноцветными лепестками, каждая делегация — в ярких национальных костюмах. Эту необычную карнавальную процессию приветствовали сотни тысяч празднично одетых москвичей, сумевших создать для своих гостей обстановку настоящего праздника.

Большого успеха достигли в послевоенное время пользовавшиеся огромной популярностью еще в 30‑е годы физкультурные празднества Среди множества спортивных празднеств, организованных в последние годы в нашей стране, особенно впечатляющим явилось торжественное открытие Всесоюзной спартакиады народов СССР на стадионе им. В. И. Ленина в Москве в июне 1967 г. Это было действительно яркое празднество, в котором мастерство спортсменов, выполняющих сложнейшие упражнения, {385} сочеталось с музыкой, стихами, многоцветней костюмов и красочным художественным оформлением. Этот праздник продемонстрировал массовость спорта в нашей стране и его огромную роль в воспитании гармонически развитых, сильных и красивых людей. Исключительное значение, придаваемое спорту в нашей стране, интерес, с которым воспринимаются советскими людьми массовые спортивные выступления, обусловили включение последних в праздники 1 Мая и 7 Ноября на правах их обязательных компонентов.

Самое последнее десятилетие было ознаменовано рождением в нашей стране еще целого ряда новых массовых празднеств. Их типология, равно как и эстетико-культурное своеобразие требуют еще специального научного изучения. Поэтому, говоря об этих новых празднествах, ограничимся указанием на их тематическое многообразие. Это прежде всего многочисленные праздники профессий, прославляющие социалистический труд. Далее идут различные молодежные праздники, среди которых своей яркой романтичностью выделяется ленинградский праздник выпускников школ «Алые паруса». Особое распространение получили в наше время праздники поэзии и искусства, отмечаемые обычно в местах, где жили и творили великие русские и советские поэты и художники. Обретают силу так называемые природные праздники типа «Проводов зимы» и др. Наконец, становятся все более популярными просто праздники смеха и веселья, вроде одесской «Юморины», и т. п.

Таков далеко не полный тематический перечень новых массовых празднеств, сложившихся или еще только формирующихся в последние годы. Вместе с другими типами и формами народного празднества, перешедшими к нам из 20‑х и 30‑х годов полностью или в измененном виде, все названные выше праздники представляют сегодня разветвленную и открытую для дальнейшего развития советскую праздничную культуру, демонстрирующую всему миру теперь уже окончательно сложившуюся новую историческую общность — советский народ, его образ жизни, духовные ценности и идеалы.

Советская праздничность имеет жизнеутверждающий характер. Отмечая свои праздники, советские люди не только оглядываются на прожитое и сделанное, но и собирают духовные силы для решения еще более сложных {386} задач завтрашнего дня. В основе большинства советских празднеств лежат значительные общенародные события прошлого и настоящего, вся длительная и сложная история строительства в нашей стране социалистического общества Великие идеи социализма и коммунизма, определяя собой содержание советских празднеств, делают их явлением необычайно впечатляющим.

Принципиальным моментом советской праздничной культуры выступает и то, что ее современное развитие зиждется, с одной стороны, на всемерной поддержке социалистического государства, а с другой — на силе всенародной инициативы Последняя представлена объединенными усилиями самодеятельного творчества и профессионального искусства, между которыми сегодня наблюдается гораздо большая согласованность по сравнению с тем, как было в прошлом. Естественный, органический синтез праздничной самодеятельности масс с творчеством профессиональных художников, режиссеров и музыкантов — тенденция современности. Другая тенденция, которая воздействует на развитие советского праздника, связана с научно-технической революцией, с появлением новых средств массовых коммуникаций и изменениями самих форм праздничного общения И здесь в качестве примера можно было бы сослаться на телевидение, отношение которого с праздничной культурой сегодня выросло в сложнейшую проблему, нуждающуюся в самом скрупулезном научном изучении. Достаточно сказать, что телевидение, с одной стороны, вроде бы ослабляет развитие праздничной самодеятельности в ее традиционных, основанных на прямом общении формах, но, с другой стороны, значительно расширяет возможности праздничного общения, выступая мощнейшим транслятором праздничной культуры и даже популяризатором новых праздничных форм. Телевидение к тому же способно создавать и поддерживать в миллионах людей единое праздничное настроение, и не случайно важным моментом общенародных праздников оказывается сегодня именно трансляция их с Красной площади или из Кремлевского Дворца съездов на всю страну, благодаря чему все советские люди, где бы они не находились, становятся как бы участниками данного праздника.

Укажем на другую принципиальную особенность советской праздничной культуры. Если в эксплуататорских {387} обществах, в частности в современном буржуазном, существует антагонизм между официальными государственными праздниками и праздниками отдельных классов или слоев (массовыми и семейными — «домашними»), то в СССР наблюдается иное, а именно отсутствие антагонизма между этими двумя слагаемыми праздничной культуры. В нашей литературе о празднике еще окончательно не разработан вопрос о классификации. Но, по-видимому, прав Д. Генкин, который, классифицируя праздники в нашей стране на три группы — всеобщие, локальные и личностные, отказался от словоупотребления «официальный праздник»[362].

И последнее, на что хотелось бы обратить внимание, говоря о принципиальных особенностях советской праздничной культуры. Функционально-социологические и эстетико-культурные возможности современных советских массовых празднеств достаточно сгармонизированы между собой. А это позволяет им организовывать значительно увеличившийся за последнее время досуг советских людей (до 128 выходных и нерабочих дней в году) и эстетически оформлять быт, с одной стороны, а с другой — выступать, как и прежде, эффективнейшим орудием Партии и Советского государства, направленным на коммунистическое воспитание масс, на упрочение дружбы народов СССР, как между собой, так и с народами стран социалистического содружества, на укрепление и стабилизацию социалистической общественной системы. Тому наиболее яркое подтверждение — всенародные празднично-политические кампании последних лет, посвященные 50‑летию Октябрьской революции, 100‑летию со дня рождения В. И. Ленина, 50‑летию образования СССР, 30‑летию победы над фашистской Германией, принятию новой Конституции СССР и др.

В ходе проведения этих кампаний были использованы все ныне существующие типы и формы советской праздничной культуры. Основой же их являлся массовый революционный праздник, традиции которого живы в нашей стране и постоянно обогащаются. В качестве доказательства сошлемся лишь на один пример — на то, как отмечалось 50‑летие Октября в Ленинграде.

{388} 4 января 1967 г. было обнародовано Постановление ЦК КПСС «О подготовке к 50‑летию Великой Октябрьской социалистической революции». В нем содержался призыв провести эту годовщину Октября как великий праздник всех народов СССР, как торжество идей коммунизма. Постановление наметило конкретные задачи в деле подготовки предстоящего всенародного торжества, важнейшей из которых было привлечение всех слоев населения к его организации.

В Ленинграде подготовка к празднику протекала особенно интересно и продуктивно. Уже с весны 1967 г. в городе установилась та особо приподнятая атмосфера ожидания всеобщего торжества, которая так сближает людей, вызывает у них желание откликнуться всем сердцем на отмечаемое событие, наполняет трудовые будни радостным предчувствием предстоящих праздничных дней. Из месяца в месяц велся в городе документальный рассказ о событиях 1917 г. (с помощью воззваний, листовок, приказов, страниц старых газет и фотографий, наклеенных на специально сооруженные круглые афишные тумбы дореволюционного образца) и отмечались важные для истории Октябрьской революции даты: приезд Ленина в Петроград (16 апреля), июльская демонстрация (17 июля) и др. По этому случаю на площадях города проходили митинги и устраивались шествия. Над колоннами рабочих, которые направлялись к Финляндскому вокзалу — месту встречи Ленина 16 апреля 1917 г., — реяли стяги с лозунгами: «Долой Временное правительство!», «Свободы, мира, земли!», «Да здравствует вождь пролетариата В. Ленин!» В руках многих демонстрантов были красные факелы, а некоторые из них были одеты в солдатские шинели, матросские бушлаты.

Тысячи художников, инженеров и рабочих под руководством группы главного художника Ленинграда в канун 7 Ноября художественно преобразили город. Его оформление было подчинено одной цели — раскрытию идейного содержания торжества. Именно поэтому оно оказалось созвучным душевному подъему ленинградцев и их гостей, собравшихся отпраздновать здесь «золотой юбилей» пролетарской революции.

Кульминацией подготовки праздника стал перевод крейсера «Аврора» с его нынешней стоянки у Петропавловской крепости на то место, где он находился в {389} 1917 г., — к бывшему Николаевскому мосту, откуда прозвучал на весь мир его исторический залп. 1 ноября 1967 г. в 11 часов утра были разведены мосты, городской транспорт остановил свой бег, и весь Ленинград замер, отдавая почести легендарному кораблю революции. После того, как «Аврора» бросила якоря, заняв свое прежнее место, в Неву вошли еще 22 военных корабля. Они расположились между Васильевским островом и Смольным, обозначив собой пространство, которому предстояло стать сценой свето-акустического праздника «Аврора».

7 Ноября в праздничной демонстрации участвовало свыше полутора миллионов человек. Первыми шли ветераны Октябрьской революции, за ними — участники праздничного шествия в костюмах красногвардейцев, революционных солдат и матросов, сопровождая «броневик» со скульптурной фигурой Ленина, а также машины с лозунгами «Мир», «Счастье», «Свобода» и изображениями правительственных наград Ленинграда и Ленинградской области. Остальная часть демонстрации, состоящей из районных колонн, олицетворяла красочно оформленный рапорт предприятий города о своих трудовых успехах.

Вечером состоялось свето-акустическое представление «Аврора». Ровно в 21 час с крейсера «Киров» взвилась ракета. За ней вспыхнула иллюминация кораблей Балтийского флота, которых до этого скрывала от зрителей темнота. На бастионах и стенах Петропавловской крепости 250 газовых факелов взметнули в небо багровые языки пламени. Из них 50 были выше и мощнее других. Из Невы возле Стрелки Васильевского острова забили мощные фонтаны. Их было тоже 50. Благодаря искусной подсветки они переливались цветами радуги. Озарились огнями Ростральные колонны. И вот в пространстве, отвоеванном у темноты силой огня и света, зазвучали фанфары, а вслед за ними — голос диктора:

— Внимание! Внимание! Говорит Ленинград, говорит Ленинград! Слушайте! Слушайте о том, что было в нашем славном городе 50 лет назад.

Звучит поэтический радиорассказ о штабе революции в Смольном, о Ленине, об исторических днях Октября. В 21 час 45 минут над Невой вспыхивает длинный красный луч. Он озарил крейсер «Аврора». И снова, как тогда, в семнадцатом году, грянуло его носовое орудие. Вторя ему, прозвучали 50 залпов торжественного салюта {390} в честь Октября, в честь 50‑летия первого в мире социалистического государства.

Высоко в небо был поднят на аэростате портрет В. И. Ленина. Его осветили мощные прожекторы. Зажглось и засверкало огромное пиротехническое солнце. Ночное небо озарялось сполохами фейерверка. Это была величественная симфония огня и света, исполненная с помощью 14‑ти тысяч «Комет», 2‑х тысяч «римских свечей», 2‑х тысяч «звездных букетов», 1‑й тысячи «одуванчиков с россыпью», 100 «бомб» и «бураков» и 50 различных художественных пиротехнических композиций[363].

На второй день праздника по улицам Ленинграда проехал карнавальный поезд, составленный из сотен автомашин и мотоциклов и растянувшийся на три километра. Колонну открывали машины, декорированные под паровоз, на котором в апреле 1917 г. прибыл в Петроград Ленин, а также броневик с лозунгами: «Власть Советам!» и ощетинившиеся штыками красногвардейцев и матросов грузовики. Следом за этой группой машин двигалась автоустановка с объемными карикатурными фигурами и масками «битых» — Керенского, Краснова, Колчака, Деникина и Врангеля.

Этапы восстановления и индустриализации народного хозяйства иллюстрировались макетами Волховстроя и Днепрогэса, а также плакатами тех лет: «Даешь Днепрогэс!», «Даешь Магнитку!», «Пятилетку в четыре года!»

Отечественной войне посвящалось оформление автоустановок с силуэтом Брестской крепости и панно Сталинградской битвы. Громадная фашистская каска и вбитые в нее березовые кресты, продырявленный макет рейхстага с водруженным на его куполе красным знаменем символизировали победу в Отечественной войне.

Карнавальную автопроцессию завершали машины, везущие модели современных турбин, атомоледокола «Ленин», макеты спутников и космических кораблей.

Примечательно, что почти на всех грузовиках, помимо тех или иных декораций, макетов и символов, имелись небольшие площадки, на которых находились артисты цирка, театральные актеры и участники художественной самодеятельности. Во время продвижения кавалькады {391} они исполняли пантомимические сценки, подобные тем которые в 20‑е годы оживляли «политкарнавал».

Карнавальная колонна финишировала на Пушкинской площади, известив об окончании праздника сотнями выпущенных в небо голубей и огнями фейерверка. По всему пути следования карнавальной процессии стояли ленинградцы и гости города. И всюду царила радость, звенели песни и праздничные возгласы.

Выступая на XX Ленинградской областной партийной конференции в феврале 1968 г., Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев говорил: «Результатом крупных политических мероприятий, осуществленных партией в год 50‑летия Советской власти, явились новый подъем революционного энтузиазма советских людей, укрепление чувства любви и советского патриотизма. Дыхание революции, пафос всей нашей героической истории как бы заново вошли в дни великого юбилея в жизнь советских людей.

Нужно сказать, что ленинградцы проявили по-настоящему творческий подход к этому делу и нашли много новых, идейно насыщенных и интересных форм пропаганды героических подвигов и трудовых свершений народов нашей страны. В массовых манифестациях на улицах и площадях Ленинграда ожили важнейшие революционные события 1917 года. В эти дни тысячи и тысячи трудящихся города как бы вновь стали участниками революционных свершений, которыми руководил Ленин.

Было бы полезно, чтобы партийные и комсомольские организации, идеологические учреждения всесторонне изучили и обобщили накопленный в нашей стране… опыт коммунистического воспитания масс, активно развивали и приумножали его»[364].

Слова Л. И. Брежнева ориентируют и нас, историков и теоретиков праздничной культуры, на ленинское понимание революционной сущности советского массового празднества. В них оценка огромных и еще до конца не использованных возможностей советской праздничности в деле коммунистического воспитания трудящихся, призыв к дальнейшему совершенствованию советской праздничной культуры, выдвижение на повестку дня задачи всестороннего научного изучения праздника как социального и эстетико-культурного феномена.

[1] См.: Соколов Э. В. Культура и личность. Л., 1972; Пименова В. Н. Свободное время в социалистическом обществе. М., 1974, и др.

[2] Снегирев И. Русские простонародные праздники и суеверные обряды, вып. 1. М., 1837, с. 5.

[3] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 25, ч. II, с. 386 – 387.

[4] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. III, с. 264, 265 – 266.

[5] Снегирев И. Русские простонародные праздники…, с. 243.

[6] См.: Лотман Ю. Статьи по типологии культуры. Тарту, 1973, с. 58.

[7] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 67.

[8] Там же, т. 25, ч. II, с. 386.

[9] Там же, с. 26, ч. III, с. 265.

[10] Об этом см. в кн.: Давыдов Ю. Н. Искусство как социологический феномен. М., 1968.

[11] Платон. Соч. в 3‑х т., т. 3, ч. 2. М., 1972, с. 117.

[12] Там же.

[13] В греческом языке «игра» — paidia этимологически близка «воспитанию» — paideia, что и использует Платон в своих рассуждениях.

[14] См.: «Политика Аристотеля». М., 1911, с. 355 – 364.

[15] «Политика Аристотеля», с. 355.

[16] «Этика Аристотеля». СПб., 1908, с. 192.

[17] Платон. Соч., т. 3, с. 125.

[18] Там же, с. 130.

[19] Там же, с. 132.

[20] Там же, с. 133.

[21] Там же, с. 139 – 140.

[22] Платон. Соч., т. 3, с. 275.

[23] Там же, с. 277 – 278.

[24] Там же, с. 279.

[25] Там же, с. 298 – 299.

[26] Там же, с. 280, 281.

[27] Там же, с. 121.

[28] Боннар Андрэ. Греческая цивилизация, т. 3. М., 1962, с. 120.

[29] Платон. Соч., т. 3, с. 309 – 311.

[30] Фашизм в Италии и особенно в Германии полностью подчинил себе праздник. Устраивая факельные шествия, милитаристские парады, массовые песнопения и объединяя все это истерическое шаманство наскоро сочиненными мифами об арийской крови и расе, он возродил на новой — махрово-буржуазной — основе принцип принудительности.

[31] Оппенгеймер Р. Наука и культура — «Наука и человечество». М., 1964, с. 52.

[32] См.: Айзенберг М. Празднества в России XVIII в. — «Декоративное искусство СССР», 1975, № 11.

[33] Азадовский М. К. История русской фольклористики. М., 1958, с. 351 – 352.

[34] См.: Сахаров И. П. Сказания русского народа в 2‑х т. (поделенных на 8‑мь книг; 3‑е изд.). СПб., 1841 – 1849.

[35] См.: Терещенко А. В. Быт русского народа в 7‑ми ч. СПб., 1848.

[36] Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу, т. I – III, М., 1869.

[37] Буслаев Ф. И. Бытовые слои русского эпоса. — «Сборник отделения русского языка и словесности имп. Академии наук», т. 42. СПб., 1887, с. 252 – 254.

[38] Чичеров В. И. Зимний период русского земледельческого календаря XVI – XIX веков (Очерки по истории народных верований). М., 1957, с. 14.

[39] Веселовский А. Н. Румынские, славянские и греческие колядки М., 1883.

[40] См.: Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян, ч. I – III. СПб., 1903, 1905.

[41] Миллер В. Ф. Русская масленица и западноевропейский карнавал М., 1884.

[42] См. по этому поводу: Пропп В. Я. Русские аграрные праздники (Опыт историко-этнографического исследования). Л., 1963; Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965, Шкловский Виктор. Тетива. М., 1970.

[43] Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян, ч. II. СПб., 1905, с. 1 – 2.

[44] Там же, с. 39 – 40.

[45] Там же, с. 345.

[46] Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян, ч. II, с. 338 – 339.

[47] Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян, ч. II, с. 340, 342, 343 – 344.

[48] См.: Фрэзер Джемс. Золотая ветвь, вып. 1 – 4. М.‑Л., 1926.

[49] См.: Пропп В. Я. Русские аграрные праздники, с. 92.

[50] Пиотровский Адриан. Театр. Кино. Жизнь. Л., 1969, с. 178, 181.

[51] Там же, с. 179.

[52] См.: Пропп В. Я. Русские аграрные праздники…

[53] Чичеров В. И. Зимний период русского земледельческого календаря XVI – XIX веков.

[54] Пропп В. Я. Русские аграрные праздники…, с. 11.

[55] См.: Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле…, с. 7 – 16, 20 – 22, 119 – 120, 165 – 167.

[56] Под влиянием концепции М. Бахтина построено уже немало интересных работ, посвященных изучению праздничной культуры: Кампарс П. П., Закович Н. М. Советская гражданская обрядность. М., 1967, Белкин А. Русские скоморохи. М., 1975, Лихачев Д. С., Панченко А. М. «Смеховой мир» Древней Руси. Л., 1976, Пропп В. Я. Проблемы комизма и смеха. М., 1976, Вулис А. Метаморфозы комического. М., 1976, и др.

[57] Huizinga J. Homo ludens. Proeve eener bepaling van het spel-element der cultuur. Haarlem, 1958. Дается в переводе В. Ошиса.

[58] Там же.

[59] Там же.

[60] Там же.

[61] Каган М. С. Человеческая деятельность. Опыт системного анализа. М., 1974, с. 206.

[62] Pieper J. In tune with the world A theory of festiviti. R. a. С. Winston. N. Y., 1965.

[63] Bollnow O.‑F. Neue Geborgenheit. Das Problem einer Uberwindung des Existentialismus. Stuttgart, 1955.

[64] Cox H. G. Feast of fools. A theological essay on festiviti and fantasy. Harvard univ. press, 1969.

[65] Цит. по реферату И. Б. Роднянской «Кокс Х. Г. Праздник шутов. Теологический очерк празднества и фантазии». («Современные концепции культурного кризиса на Западе». М., 1976, с. 115).

[66] Там же, с. 118.

[67] Цит. по реферату И. Б. Роднянской, с. 138, 139 – 140.

[68] Там же, с. 119 – 120.

[69] Там же, с. 141 – 142.

[70] Там же, с. 142.

[71] Роднянская И. Б. Кокс Х. Г. Праздник шутов…, с. 150.

[72] Бахтин М., Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965, с. 11.

[73] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 414.

[74] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. I, с. 18.

[75] Там же, т. 23, с. 62.

[76] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 70.

[77] Липе Юлиус. Происхождение вещей. Из истории культуры человечества. М., 1954, с. 159.

[78] Там же.

[79] Липе Юлиус. Происхождение вещей…, с. 184.

[80].: Семенов Ю. П. Возникновение человеческого общества. Красноярск, 1962, с. 412.

[81] Левада Ю. Н. Социальная природа религии. М., 1965, с. 84.

[82] См.: Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории. — «Философские проблемы исторической науки». М., 1969; Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. М., 1930.

[83] См. об этом: Левинсон А. Традиционные ценностные системы и город. — «Урбанизация и рабочий класс в условиях научно-технической революции». М., 1970, с. 152 – 163.

[84] «История и психология». М., 1971, с. 218 – 220.

[85] См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 25.

[86] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 18, с. 216.

[87] См.: Левада Ю. Я. Социальная природа религии, с. 109.

[88] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 24.

[89] Там же.

[90] См: Левада Ю. Н. Социальная природа религии, с. 109 – 113.

[91] Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965, с. 12.

[92] Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле…, с. 300 – 301.

[93] Bollnow O.‑F. Neue Geborgenheit. Das Problem einer Uberwindung des Existentialismus. Stuttgart, 1955, S. 209 – 210.

[94] См.: «Современные концепции культурного кризиса на Западе». М., 1976, с. 115, 126 – 127.

[95] Каллистов Д. П. Античный театр. Л., 1970, с. 19 – 44.

[96] «К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве», т. 1. М., 1957, с. 180 – 181.

[97] См.: Бравич В., Плетнева Г. Зрелища древнего мира. Л., 1971, с. 50, 67.

[98] Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле…, с. 15.

[99] Там же, с. 15 – 16.

[100] Там же, с. 12.

[101] Баткин Л. М. Смех Панурга и философия культуры — «Вопросы философии», 1967, № 12, с. 121.

[102] Пропп В. Я. Проблемы комизма и смеха. М., 1976, с. 138.

[103] Там же, с. 140.

[104] Bollnow O.‑F Neue Geborgenheit…, S. 217.

[105] Ibid., S. 218.

[106] Ibidem.

[107] Bollnow O.‑F. Neue Geborgenheit…, S. 219 (курсив наш. — А . М.)

[108] Bollnow O.‑F. Neue Geborgenheit…, S. 221.

[109] Bollnow O.‑F. Neue Geborgenheit…, S. 221.

[110] Ibid., S. 223.

[111] Ibid., S. 225 – 226.

[112] Ibidem.

[113] Ibid., S. 226.

[114] Ibid., S. 230.

[115] Ibid., S. 231.

[116] Ibid., S. 231.

[117] Ibid., S. 229.

[118] Слепцов Василий. Неизданные страницы. — «Литературное наследство», т. 71. М., 1963, с. 361 – 365.

[119] Там же, с. 366 – 367.

[120] Там же, с. 367.

[121] Там же. См. по этому поводу у К. Маркса и Ф. Энгельса: «Наслаждения пролетариата, — из-за длинного рабочего дня, в силу чего потребность в наслаждении была доведена до высшей точки, а с другой стороны, благодаря качественной и количественной ограниченности доступных для пролетариев наслаждений, — приобрели свою нынешнюю грубую форму» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 419).

[122] Слепцов Василий. Неизданные страницы, с. 365.

[123] Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле…, с. 13.

[124] Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле…, с. 16.

[125] Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле…, с. 16.

[126] Шкловский Виктор. Тетива. М., 1970, с. 264.

[127] Высказывая эту правильную и очень важную для нас мысль, Шкловский не вдается в ее объяснение. Между тем ясно, что комическое в религиозном сознании, которое еще не затронуто разложением, а именно в архаическом религиозном сознании, имеет священный характер и является атрибутом культа. Обо всем этом подробно писала О. М. Фрейденберг в статье «Идея пародии» (см. рукописный «Сборник статей в честь Сергея Александровича Шеблева» (1926), который находится в Гос. Библиотеке СССР им. В. И. Ленина).

[128] Шкловский Виктор. Тетива, с. 264, 269, 271, 289, 288, 264.

[129] См: Гуревич А. Смех в народной культуре средневековья. — «Вопросы литературы», 1966, № 6, с. 207 – 213.

[130] Мортон А. Л. Английская утопия. М., 1956, с. 30 – 31.

[131] Мортон А. Л. Английская утопия М., 1956, с. 31.

[132] Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле…, с. 84.

[133] Цит. по: Роллан Ромен. Собр. соч. в 14‑ти т., т. 14. М., 1958, с. 257.

[134] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 8, с. 120.

[135] Руссо Жан-Жак. Избран. соч. в 3‑х т., т. I. М., 1961, с. 166.

[136] Роллан Ромен. Собр. соч. в 14‑ти т., т. 14. М., 1958, с. 253.

[137] Рафалович С. Эволюция театра. — «Театр. Книга о новом театре» СПб., 1908, с. 222.

[138] «Русские пропилеи», т. 6. М., 1919, с. 108 – 109.

[139] «Вестник театра», 1919, № 26.

[140] «Вестник театра», 1919, № 31 – 32.

[141] Там же, № 26.

[142] «Вестник театра», 1919, № 44.

[143] Иванов Вяч. Предисловие. — В кн.: Р. Роллан. Народный театр. Пг. — М., 1919, с. VIII.

[144] «Театр. Книга о новом театре». СПб., 1908, с. 274.

[145] «Вестник театра», 1919, № 4.

[146] «Вестник», 1919, № 26.

[147] «Театр. Книга о новом театре», с. 275.

[148] См.: Асмус В. Вопросы теории и истории эстетики М., 1968, с. 531 – 609.

[149] Таиров Александр. Записки режиссера. М., 1921, с. 174 – 175.

[150] Таиров Александр. Записки режиссера, с. 182 – 183.

[151] «Вестник театра», 1919, № 45, 46.

[152] «О театре». Тверь, 1922, с. 97, 99.

[153] Радлов Сергей. Статьи о театре. 1918 – 1922. Пг., 1923, с. 39, 40.

[154] «Жизнь искусства», 1919, № 110.

[155] «Жизнь искусства», 1920, № 394.

[156] «Жизнь искусства», 1921, № 688 – 689 – 690.

[157] Цит. по: «История советского театра», т. I. Л., 1933, с. XXIV.

[158] Керженцев П. М. Творческий театр. Пг., 1920, с. 99 – 100.

[159] Керженцев П. М. Творческий театр, с. 106 – 107.

[160] Там же, с. 106.

[161] «Массовые театрализованные представления и праздники». М., 1965, с. 4.

[162] Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1965, с. 9 – 10.

[163] Плеханов Г. В. Соч., т. XIV, с. 54.

[164] Там же, т. V, с. 317.

[165] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 188, 189.

[166] Плеханов Г. В. Соч., т. V, с. 316.

[167] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. II, с. 110.

[168] См.: Узнадзе Д. Психологические исследования. М., 1966.

[169] В характеристике праздничного поведения автор во многом отталкивается от идеи двуплановости поведения в случае игрового и художественного действия, выдвинутой Ю. М. Лотманом (см. его книгу «Структура художественного текста». М., 1970, с. 80 – 86).

[170] Берковский Н. Я. Литература и театр. М., 1969, с. 425.

[171] Там же, с. 419.

[172] Берковский Н. Я. Литература и театр, с. 425, 426.

[173] См.: Воинова З. Хэппенинг и его теоретики. — «Современное буржуазное искусство. Критика и размышления». М., 1975, с. 176 – 214.

[174] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 419.

[175] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 8, с. 120.

[176] Там же, т. 20, с. 346, 347.

[177] Там же, т. 8, с. 122.

[178] Тьерсо Ж. Песни и празднества Французской революции. М.‑Л., 1933, с. 30.

[179] Цит. по: Роллан Ромен. Собр. соч. в 14‑ти т., т. 14. М., 1958, с. 259.

[180] См.: Тьерсо Ж. Песни и празднества Французской революции, с. 104.

[181] Тьерсо Ж. Песни и празднества Французской революции, с. 82, 85.

[182] Тьерсо Ж. Песни и празднества Французской революции, с. 59.

[183] «Речи и письма живописца Луи Давида». М.‑Л., 1933, с. 101 – 104.

[184] Руссо Жан-Жак. Избр. соч., т. I. М., 1961, с. 168.

[185] Эмбер Агнесса. Луи Давид живописец и член Конвента. М.‑Л., 1939, с. 59.

[186] Тьерсо Жюльен. Празднества и песни Французской революции. Пг., 1917, с. 168 – 169.

[187] Цит. по: Тьерсо Жюльен. Празднества и песни Французской революции, с. 208.

[188] Озуф М. От термидора до брюмера. Революция говорит о самой себе, — «Век просвещения». Москва — Париж, 1970, с. 306.

[189] Там же, с. 309.

[190] Там же, с. 310 – 315.

[191] Богораз-Тан В. Г. Христианство в свете этнографии. М.‑Л., 1928, с. 75 – 76.

[192] См.: Там же, с. 77.

[193] Цит. по: Тьерсо Жюльен. Празднества и песни Французской революции, с. 113 – 115.

[194] Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956, с. 607.

[195] См.: Баталов Э. Воображение и революция. — «Вопросы философии», 1971, № 1.

[196] «Вопросы философии», 1971, № 1, с. 77 – 78.

[197] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 8, с. 122.

[198] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 9, с. 287.

[199] Там же, т. 1, с. 418.

[200] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 8, с. 123.

[201] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 34, с. 55.

[202] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 9, с. 208 – 209.

[203] Там же, т. 20, с. 263.

[204] Там же, т. 41, с. 70.

[205] Там же, с. 81.

[206] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 103 – 104 (курсив наш. — А. М.).

[207] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 36, с. 475 – 476.

[208] «Правда», 1922, 8 октября.

[209] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 103.

[210] См. об этом: Бонч-Бруевич В. Д. Воспоминания о Ленине. М., 1969, с. 31 – 32.

[211] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 55, с. 203 (С последней репликой Ленина перекликается следующее суждение М. Рейснера: «Один из печальнейших признаков нашей (российской. — А. М.) отсталости… неумение смеяться… Север и рабство, нищета и холод выморозили смех на долгие времена… Только красный смех мятежа пробегал багровыми змеями по лицу Руси. Только бескровной усмешкой бритой хари смеялись ее былые усмирители. А так — больше стонали, пели и ругались». — «Эрмитаж», 1922, № 2, с. 5).

[212] Н. К. Крупская вспоминала, что Ленин был очень недоволен проведением «комсомольского рождества» (с 25 декабря 1922 г. по 6 января 1923 г. в Москве и ряде других городов по решению комсомола проводилось антирелигиозное празднество карнавального типа, сопровождавшееся озорством, осмеянием и оскорблением чувств верующих на улицах и в храмах, куда молодежь врывалась силой) «Мне раз влетело от Владимира Ильича, — писала она, — за то, что Главполитпросвет дал деньги на “комсомольское рождество”. Владимир Ильич требовал длительных, углубленных форм антирелигиозной пропаганды» (Крупская Н. К. Из атеистического наследия. М., 1964, с. 194).

[213] Луначарский А. О народных празднествах. — «Вестник театра», 1920, № 62.

[214] Луначарский А. О народных празднествах, с. 4. Подробнейшее обоснование того, почему в ситуации революции пролетариата складываются благоприятные условия для празднества, мы находим в других местах литературного и публицистического наследия Луначарского. Приведем некоторые из этих аргументов. 1) «Есть в революции, — пишет Луначарский, — нечто колоссальное, сразу всякому ощутимое, именно героизм, огромный порыв к будущему, переоценка всех ценностей и т. п.». С такими особенностями Октябрьской революции, как «потрясающий старый мир титанизм», «пламенные мечты о будущем», «самопожертвование во имя целого», он и связывал закономерность рождения массовых празднеств (см.: Луначарский А. В. О задачах театра в связи с реформой Наркомпроса. — «Культура театра», 1921, № 4, с. 2). Нарком просвещения принимал во внимание ту перестройку, тот сдвиг, который совершался благодаря революции в сознании и чувствовании людей: «Как после землетрясения, все выглядит по-новому. Не развалины вокруг, но новая жизнь, вызванная этим… буйно прорывается отовсюду. На все приобретается новая точка зрения, все обновлено и вовне и внутри». Иначе говоря, он учитывал состояние праздничности как условия зарождения празднеств (см.: Луначарский А. В. Статьи о советской литературе. М., 1958, с. 97). И последний, может быть, главный аргумент, приводимый Луначарским в качестве обоснования закономерности рождения революционных празднеств: «В обычное время мы делаем быт, а историю делают государственные деятели». Но в эпохи революционные «все или почти все начинают делать историю» (цит. по: «Вопросы литературы», 1972, № 10, с. 172).

[215] Луначарский А. О народных празднествах (курсив наш. — А. М.).

[216] Луначарский А. О народных празднествах, с. 4.

[217] Там же.

[218] Луначарский А. О народных празднествах, с. 4.

[219] Луначарский А. О народных празднествах, с. 4 – 5.

[220] См: «Декреты Советской власти», т. I. М., 1957, с. 404 – 405.

[221] Цит. по: «Борьба за реализм в изобразительном искусстве 20‑х годов. Материалы, документы, воспоминания». М., 1962, с. 55.

[222] Брюсов В. Избр. соч. в 2‑х т., т. 1. М., 1955, с. 453.

[223] «Красная новь», 1929, № 3, с. 202 – 203.

[224] Маяковский Владимир. Полн. собр. соч. в 13‑ти т., т. I. М., 1955, с. 136.

[225] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 36, с. 201.

[226] Тодорский А. Год — с винтовкой и плугом. М., 1956, с. 66, 67, 69.

[227] Рид Джон. 10 дней, которые потрясли мир. М., 1958, с. 35 – 36.

[228] Рид Джон. 10 дней, которые потрясли мир, с. 36.

[229] Луначарский А. Первый первомайский праздник после победы — «Красная Нива», 1926, № 18, с. 8.

[230] Луначарский А. В. Воспоминания и впечатления. М., 1968, с. 212.

[231] Луначарский А. Первый первомайский праздник…, с. 8.

[232] «Красная газета» (веч. вып.), 1927, 11 ноября.

[233] О том, что сделала четырехлетняя империалистическая война с прежними верованиями русского народа, можно себе представить по записям, сделанным С. З. Федорченко на фронте со слов солдат: «Я такой глупый был, что спать ложился, а руки на груди крестом складывал… На случай, что во сне преставлюсь… А теперь ни бога, ни черта не боюсь». «Истинная правда, товарищ, что терпеть скоро нельзя станет Теперь тебе “эй” кличут, а скоро по-собачьему на свист идти прикажут. Дал я себе зарок — до малого сроку дотерпеть. А не будет перемены, начну, братцы, по-умному бунтовать. Есть у меня человечек один, обучит» «Я бы сам каку войну выдумал, для справедливости Чтобы на год муку принять и другим грозы наделать. Да чтоб потом на белом свете всем хорошо жилось. Коль и загубила б нас та война, так детям да внукам, может, вольготнее зажилось бы… Знаю супротив кого война надобна» «Думаю я, скоро дело сменится. Мы с покорностью идем, покуда греха боимся. А грехи разрешим — и другие нам пути найдутся». «Одно есть на свете самое наинужное, по-моему, — чтобы праздник был Только ради праздника и труд-то подымаешь» (Федорченко С. З. Народ на войне. М., 1925, с. 46, 8, 30, 40, 42).

[234] Рейснер М. Старое и новое. — «Красная новь», 1922, № 2, с. 276.

[235] Луначарский А. В. Воспоминания и впечатления, с. 209.

[236] К‑ъ. Первое мая. Впечатления очевидца. — «Известия Петроградского Совета…», 1918, 4 мая.

[237] Маяковский Владимир. Полн. собр. соч., т. 6. М., 1957, с. 277.

[238] Луначарский А. Первый первомайский праздник…, с. 8.

[239] Луначарский А. В. Воспоминания и впечатления, с. 210 – 211.

[240] Там же, с. 208 – 209.

[241] См.: Ростовцева И. Участие художников в организации и проведении праздников 1 Мая и 7 Ноября в 1918 году. — «Агитационно-массовое искусство первых лет Октября». М., 1971.

[242] Луначарский А. Первый первомайский праздник…, — Там же, с. 8.

[243] Блок Александр. Собр. соч. в 8‑ми т., т. 6. М., 1963, с. 11, 12, 14.

[244] Там же, с. 360, 363, 425, 367, 14.

[245] Блок Александр. Собр. соч. в 8‑ми т., т. 6, с. 437.

[246] Маяковский Владимир. Полн. собр. соч., т. 2. М., 1956, с. 125.

[247] Там же, с. 23.

[248] Ленин. В. И. Полн. собр. соч., т. 36, с. 201 – 202.

[249] Там же, с. 202.

[250] Там же, с. 203.

[251] Садофьев Илья. Динамо-стихи. Пг., 1918, с. 28.

[252] См.: Рихтер З. Первая годовщина. — «Вчера и сегодня». М., 1960, с. 27.

[253] См.: «Массовые празднества». Л., 1926, с. 56.

[254] Асеев Н. Собр. стихотворений, т. 1. М.‑Л., 1928, с. 158 – 159.

[255] Продолжительное время автором этой эмблемы считали Е. Чехонина, много сделавшего для ее популяризации. После воспоминаний С. Герасимова («Искусство», 1957, № 7) ее возникновение связывают уже с именем Е. Камзолкина, а отчасти Н. Кузнецова и А. Лео. Но характерно, что еще в 1917 г. эта эмблема была своего рода гербом Саратовского губернского исполкома Официальное утверждение серпа и молота в качестве государственной эмблемы произошло 19 июня 1918 г. (см.: Борисовский Б. Символ единства трудящихся. — «Московский художник», 1974, 20 июня).

[256] Имя создателя «красной звезды» до сих пор не установлено. Но известно, что официальное утверждение этой эмблемы произошло раньше утверждения «серпа и молота», а именно 19 апреля 1918 г. и в качестве нагрудного знака для воинов РККА, причем середину его занимало изображение молота и плуга (см.: Борисовский Б. Кто автор первой советской эмблемы? — «Московский художник», 1974, 10 апреля).

[257] Керженцев В. После праздника — «Искусство», 1918, № 6 (10), с. 3.

[258] Там же.

[259] Маяковский Владимир. Полн. собр. соч., т. 2, с. 145.

[260] Там же.

[261] Керженцев В. После праздника, с. 3 – 4.

[262] Рихтер З. Первая годовщина, с. 25 – 26.

[263] «Агитационно-массовое искусство первых лет Октября». М., 1971, с. 89 – 90.

[264] Рихтер З. Первая годовщина, с. 26.

[265] «Агитационно-массовое искусство…», с. 88.

[266] Пумпянский Л. Октябрьские торжества и художники Петрограда. — «Пламя», 1919, № 35, с. 13.

[267] Тугендхольд Я. Искусство октябрьской эпохи. Л., 1930, с. 18.

[268] «Вестник театра», 1919, № 23, с. 7, 8.

[269] «Жизнь искусства», 1920, № 439 – 441.

[270] «Жизнь искусства», 1920, № 439 – 411.

[271] Пиотровский А. И. За советский театр! Л., 1925, с. 51 – 52.

[272] Пумпянский Л. Октябрьские торжества и художники Петрограда. — «Пламя», 1919, № 35, с. 11.

[273] Цит. по: Бардовский А. А. Театральный зритель на фронте в канун Октября. Л., 1928, с. 61.

[274] Там же, с. 77.

[275] Там же, с. 90.

[276] Цит. по: Бардовский А. А. Театральный зритель на фронте в канун Октября, с. 91, 90.

[277] Там же, с. 74.

[278] Там же, с. 73 – 74.

[279] Цит. по: Бардовский А. А. Театральный зритель на фронте в канун Октября, с. 78.

[280] Крупская Н. Пролетарская идеология и Пролеткульт. — «Правда», 1922, 8 октября.

[281] Керженцев В. После праздника. — «Искусство», 1918, № 6 (10), с. 4.

[282] Луначарский А. О народных празднествах. — «Вестник театра», 1920, № 62, с. 4.

[283] «Вестник театра», 1919, № 22.

[284] «Вестник театра», 1919, № 37.

[285] Там же, № 46.

[286] Коган П. В преддверии грядущего театра. М., 1921, с. 39.

[287] «Вестник театра», 1919, № 46.

[288] «Вестник театра», 1919, № 46.

[289] «Вестник театра», 1920, № 51.

[290] «Вестник театра», 1920, № 51.

[291] «Вестник театра», 1919, № 34.

[292] «Вестник театра», 1920, № 51.

[293] Таиров А. Записки режиссера. М., 1921, с. 181.

[294] «Вестник театра», 1920, № 49.

[295] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 39, с. 5.

[296] Там же, т. 41, с. 107.

[297] «Вестник театра», 1920, № 62.

[298] Бонч-Бруевич В. Д. Воспоминания о Ленине. М., 1969, с. 249 – 250.

[299] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 41, с. 106.

[300] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 41, с. 107 – 108.

[301] «Массовые празднества». Л., 1926, с. 74.

[302] Цит. по: Луначарский А. В. Воспоминания и впечатления. М., 1968, с. 199 (курсив наш. — А. М.).

[303] «Театр», 1967, № 4, с. 12 – 13.

[304] «Театр», 1967, № 4, с. 13.

[305] Пиотровский А. И. За советский театр! Л., 1925, с. 21 – 22.

[306] Радлов Сергей. Статьи о театре. 1918 – 1922. Пг., 1923, с. 41.

[307] Цит. по: «В. И. Ленин о литературе и искусстве». М., 1967, с. 431.

[308] «История советского театра», т. 1, Л., 1933, с. 245.

[309] «Жизнь искусства», 1919, № 110.

[310] «Жизнь искусства», 1919, № 136.

[311] «Советский театр. Документы и материалы. Русский советский театр. 1917 – 1921». Л., 1968, с. 265 – 266.

[312] «Советский театр. Документы и материалы…», с. 269 – 270.

[313] «Вестник театра», 1920, № 62.

[314] Роллан Ромен. Собр. соч., т. 7. М., 1956, с. 289 – 290.

[315] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 35, с. 276.

[316] «Советский театр. Документы и материалы…», с. 266.

[317] Там же.

[318] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 36, с. 171.

[319] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 36, с. 205.

[320] Там же, т. 42, с. 6.

[321] Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 44, с. 221.

[322] «В. И. Ленин о литературе и искусстве». М., 1967, с. 665 – 666.

[323] «В. И. Ленин о литературе и искусстве», с. 664.

[324] Пиотровский А. И. За советский театр! с. 26.

[325] «Зеленая птичка». Пг., 1922, с. 151.

[326] «Массовые празднества». Л., 1926, с. 64.

[327] Пиотровский А. И. Указ. соч., с. 10 – 11.

[328] Там же, с. 11.

[329] Пиотровский А. И. Указ. соч., с. 13 – 14.

[330] Пиотровский А. И. Указ. соч., с. 15.

[331] «История советского театра», т. 1, с. 279 – 280.

[332] Там же, с. 260.

[333] Пиотровский А. И. Указ. соч., с. 17.

[334] Радлов Сергей. Статьи о театре, с. 23.

[335] Радлов Сергей. Статьи о театре, с. 43.

[336] Там же, с. 44.

[337] «Советский театр. Документы и материалы…», с. 274 – 275.

[338] Радлов Сергей. Статьи о театре, с. 44.

[339] Радлов Сергей. Статьи о театре, с. 44 – 45.

[340] «Жизнь искусства», 1921, март, с. 1.

[341] Мгебров А. А. Жизнь в театре, т. II. Л., 1932, с. 314 – 315.

[342] «Жизнь искусства», 1926, № 45, с. 14 – 15.

[343] См.: «Массовые празднества», с. 75 – 76.

[344] «Массовые празднества», с 82 – 83.

[345] См.: Рюмин Евг. Массовые празднества. М.‑Л., 1927, с. 37 – 39.

[346] Цит. по: Шахнович М. И. Ленин и проблемы атеизма. М.‑Л., 1961, с. 623 – 624.

[347] «Петроградская правда», 9 ноября, 1923 г.

[348] «Я часто слышу смех, — писал в 1920 г. А. Луначарский — Мы живем в голодной и холодной стране, которую недавно рвали на части. Но я часто слышу смех, я вижу смеющиеся лица на улицах, я слышу, как смеется толпа рабочих на веселых спектаклях или перед веселой кинолентой. Я слышал раскатистый хохот и там, на фронте, в нескольких верстах от мест, где лилась кровь. Это показывает, что в нас есть большой запас силы, ибо смех есть признак силы. Смех не только признак силы, но сама сила» (цит. по: Луначарский А. Театр и революция. М., 1924, с. 59).

[349] «Массовые празднества», с. 90 – 91.

[350] «Красная газета» (веч. вып.), 1925, 2 мая.

[351] «Народное творчество», 1937, № 8, с. 46 – 48.

[352] «Массовое действо. Руководство к организации и проведению празднования 10‑летия Октября и других революционных праздников». М.‑Л., 1927, с. 258, 158.

[353] «Массовое действо…», с. 159, 160. (Необходимость администрирования массового празднества мотивировалась стремлением предупредить проявления несдержанности со стороны его отдельных несознательных участников: «Всех маскирующихся предупредить, что маска снимается по первому требованию администраторов, чтобы, прикрываясь маской, не давать оправдания хулиганству. Замеченных в нетрезвости на игрище ни в коем случае не допускать. Администраторы… должны внимательно сторожить и предупреждать всякое возможное возникновение беспорядка» (Там же, с. 286). Но иногда создается впечатление, что авторы «Массового действа», выдвигая требование «хорошего руководства» для празднества, как бы подчинялись чрезмерно развитому чувству «массобоязни»: «В обращении с массами, в администрации масс следует твердо усвоить одно правило, просить или требовать от массы (даже состоящей из сознательных единиц) остановиться или двинуться назад, или не делать начатого — совершенно бесполезно, а часто и опасно, так как такая форма обращения массой не воспринимается… Поэтому если мы желаем не допустить массу к какому-либо действию, то мы должны предупредить возникновение его, пресечь его в зародыше… Примерно так: стоят в ряд несколько сот человек, один… вышел и пошел вперед, если он не будет остановлен и возвращен раньше, чем у кого-либо зародится желание последовать за ним, то через минуту уже все выйдут, и все попытки вернуть окажутся бессильными. Чтобы не случилось такого… нужно с напряженным вниманием сторожить пробуждение желания и проявление этого желания заметить раньше кого-либо и остановить его прежде, чем это движение будет замечено массой…» (Там же, с. 265)).

[354] Пиотровский А. И. Указ. соч., с. 31.

[355] «Театр», 1967, № 4, с. 16 – 17.

[356] См.: «Массовые праздники и зрелища». М., 1961, с. 17.

[357] «Жизнь искусства», 1929, № 49, с. 2.

[358] «Советский театр», 1936, № 7, с. 20.

[359] «Советский театр», 1936, № 7, с. 20.

[360] «Советский театр», 1936, № 7, с. 20.

[361] «Режиссура массовых зрелищ». М., 1964, с. 6 – 7.

[362] Генкин Д. М. Массовые празднества. М., 1975, с. 57.

[363] См.: Немиро О. В город пришел праздник. Из истории художественного оформления советских массовых празднеств. Л., 1973, с. 110.

[364] Брежнев Л. И. Ленинским курсом, т. 2. М., 1970, с. 177.

---

Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 578; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!