Европа и Средиземноморье в Средние века
Образование Фатимидского халифата в Египте в X веке внесло существенные изменения в средиземноморскую и европейскую торговлю. Красное море стало излюбленным конечным пунктом для торговцев из Индийского океана, что отразилось на всем Леванте. Тем не менее возникновение единственного крупного исламского государства, имеющего морские традиции, привело к упадку мусульманской торговли в Центральном Средиземноморье. Фатимиды обладали значительным опытом в мореплавании, но они основали новую столицу на Ниле, в Каире, а политическая реальность того времени требовала, чтобы они сосредоточили все силы на отражении угрозы из Юго-Западной Азии. Поэтому к началу Крестовых походов в XI веке они уже полностью утратили всякую инициативу в Средиземном море. Вследствие политической и религиозной раздробленности североафриканские эмираты не могли эффективно противостоять зарождающейся торговой и военной мощи Генуи, Пизы, Амальфи и Венеции. Нельзя сказать, что итальянские города-государства выступали единым фронтом, но в результате множества религиозных, политических, экономических и коммерческих изменений в католической Европе им удалось вытеснить мусульманских купцов с большей части торговых путей и территорий.
Богатство Византийской империи, халифатов и левантийских портов по-прежнему привлекало западных коммерсантов и правителей, однако дальнейшее расширение торговли между востоком Средиземноморья оказалось особенно выгодно купцам из западной и северо-западной части Европы, что в свою очередь способствовало становлению торговых городов в Балтийском и Северном морях. Объем торговли между югом и севером рос, и это служило стимулом к освоению атлантических морских путей из Средиземного моря в Северо-Западную Европу. Объединение северо — и южноевропейского подходов к судостроению и навигации позволило разработать инструменты, рассеявшие тьму и открывшие европейским мореходам неведомые доселе миры.
|
|
|
Средиземноморье
Рост могущества итальянских портовых городов и получение торговым сословием власти и привилегий — отличительные признаки начала коммерческой революции в средневековой Европе. Никогда со времен Финикии и Карфагена торговцы не пользовались таким уважением и влиянием, как в великих торговых городах: Венеции, Генуе, Пизе и Амальфи. Хоть и не слишком многочисленные, генуэзцы и венецианцы распространили свое коммерческое и торговое влияние на все Средиземноморье вплоть до Черного моря и, что особенно важно, на Северную Европу. Первоначально они добирались до ярмарок Шампани и центров германской торговли через альпийские перевалы, но уже к XIII веку освоили морской путь через Гибралтарский пролив и далее к берегам Англии и Фландрии.
|
|
|
Венеция расположена на островах, окруженных обширной лагуной, которая простирается на пятьдесят километров с юга на север, от эстуария По до устья Пьяве. Лагуна отделена от Адриатики цепочкой островов, расположенных примерно в одиннадцати километрах от материка. Венеция всегда считалась родиной мореходов, в тех краях почти все церкви[878] выходят фасадом на верфи или судоремонтные мастерские. Поскольку на островах невозможно выращивать пшеницу, венецианцам приходилось закупать ее в материковой Италии, и уже в VI веке венецианские баржи регулярно поднимались на триста километров вверх по реке По до Павии, которая в то время была столицей Итальянского королевства, и Милана. Речная торговля[879] дала венецианцам возможность отточить коммерческие, военные и дипломатические навыки, которые впоследствии помогли им распространить свое влияние на всю Адриатику и Восточное Средиземноморье. В X веке набеги Аглабидов сделали Адриатическое море опасным для торговых кораблей, но венецианцы не отступили. В тысячном году Пьетро II Орсеоло одержал серию побед над далматинскими пиратами, положив тем самым начало господству Венеции в Северной Адриатике. В дипломатическом плане Орсеоло заручился поддержкой Византии и того, что впоследствии станет Священной Римской империей, устроив браки между знатными венецианцами и правящими династиями обеих империй. В последующие века период правления Орсеоло стал рассматриваться как начало становления Светлейшей республики Венеции, и день, когда он отправился в свою далматинскую кампанию, с тех пор стали отмечать как «Праздник обручения венецианского дожа с Адриатическим морем». В ходе «свадебной» церемонии, которая проходила ежегодно в праздник Вознесения, дож, его свита, духовенство и послы иностранных государств выходили в море на роскошной церемониальной галере Бучинторо. Со словами: «Мы женимся на тебе, Адриатика,[880] в знак нашего подлинного и вечного владычества» дож бросал в море золотой перстень, благословленный патриархом Градо. Этот обряд был призван символизировать неразрывную связь между Венецией и морем и утверждал ее первенство относительно других возможных претендентов.
|
|
|
Морская мощь итальянских прибрежных городов развивалась совершенно не так, как в Византийской империи и халифатах. Поскольку Венеция не обладала большой территорией, весь ее флот был сконцентрирован в одном месте, и когда у города появились колонии, они располагались на давно освоенных венецианцами торговых путях, а следовательно, применение военной силы обусловливалось для них исключительно соображениями торговли. Точно так же военная организация отражала торговые принципы, лежащие в основе венецианского общества. Купцы, как правило, путешествовали на вооруженных судах (разница между «вооруженным» и «невооруженным» кораблем заключалась преимущественно в величине его экипажа), и законы, регулирующие тип и количество вооружений, которые позволено было иметь торговцам и команде, просто фиксировали сложившуюся практику. В длительные плавания корабли обычно ходили группами[881] из соображений безопасности, но в 1308 году синьория потребовала, чтобы суда, направляющиеся на Кипр, в Киликийскую Армению или в порт Тана в Азовском море, следовали организованным конвоем.
|
|
|
Венецианские корабли строились преимущественно частными владельцами для своих нужд, хотя правительство регулировало их размеры и парусное оснащение, чтобы в случае войны иметь в своем распоряжении суда разных типов. Судостроители изначально селились в квартале Риальто, но к XII веку перебрались поближе к Арсеналу, который сочетал функции государственной судоверфи, склада корабельной утвари и оружейной мастерской. В военное время государство покупало корабли у частных владельцев или фрахтовало их, а если требовались дополнительные суда, их постройку можно было заказать на частных судоверфях или рекрутировать работающих там корабельных плотников для работы в Арсенале. К началу XIII века Венеция обладала достаточным промышленным потенциалом, чтобы предоставить для перевозки Четвертого крестового похода примерно триста судов,[882] включая специализированные транспорты для перевозки лошадей, круглые корабли и пятьдесят галер. Столетие спустя Данте позаимствовал образ правительственной верфи для описания восьмого круга ада, где:
И как в венецианском арсенале[883]
Кипит зимой тягучая смола,
Чтоб мазать струги, те, что обветшали,
И все справляют зимние дела:
Тот ладит весла, этот забивает
Щель в кузове, которая текла;
Кто чинит нос, а кто корму клепает;
Кто трудится, чтоб сделать новый струг;
Кто снасти вьет, кто паруса латает…
На случай войны государство требовало,[884] чтобы все годные к военной службе мужчины в возрасте от двадцати до шестидесяти лет зарегистрировались в своем домашнем приходе. Все годные для призыва прихожане делились на дюжины. Из каждой дюжины по жребию выбирался один — он отправлялся служить на корабль, а остальные должны были каждый месяц вносить в казну по одной лире на его содержание. (В исключительных случаях доля призванных на службу могла быть выше.) Государство выплачивало каждому моряку пять лир в месяц. Гражданин мог откупиться от службы, заплатив правительству шесть лир для того, кто согласится служить вместо него.
Примерно в то же время — когда Венеция устанавливала свое господство на Адриатике и за полвека до вторжения Вильгельма I Завоевателя в Англию — норманнские рыцари стали появляться в Италии, где они нанимались на службу к какому-нибудь знатному вельможе-христианину. Одной из самых зловещих фигур среди этих наемников был Роберт Отвиль по прозвищу Гвискар («хитрец»). В 1059 году папа римский провозгласил его герцогом Апулии, Калабрии и Сицилии, при условии, что он сумеет вытеснить оттуда Византию и Кальбитов. Два года спустя он вместе со своим братом Рожером нанес поражение византийской армии, посланной для защиты притязаний Константинополя на эти две области. Когда в результате длительной осады пал последний оплот византийцев — город Реджо, открылся путь для вторжения братьев Отвиль на Сицилию. В 1060 году норманны высадились на острове, не встретив практически никакого сопротивления, и заключили союзный договор с одним из нескольких враждующих эмиров. В 1072 году им удалось захватить Палермо, и вскоре после этого вся Сицилия оказалась в их руках. Таким образом завершилось длившееся 250 лет мусульманское правление на острове. За год до падения Палермо Гвискару удалось захватить последний оплот византийцев в Италии — адриатический порт Бари. Десятилетие спустя он с эскадрой из 150 кораблей пересек Адриатическое море, захватил город Диррахий, намереваясь в дальнейшем отправиться в поход на Константинополь, но вынужден был отложить свои планы, так как папе римскому потребовалась его помощь в борьбе со Священной Римской империей. Византийцам удалось с помощью венецианцев восполнить свои потери. В 1085 году Гвискар предпринял вторую попытку[885] нападения на Византию, но его внезапная смерть помешала этим планам осуществиться. После устранения норманнской угрозы для Византии император Алексей I смог обратить свое внимание на отражение набегов турок-сельджуков.
Хотя норманнский контроль над проливом Отранто представлял прямую угрозу для интересов Венеции, императору Алексею удалось заручиться поддержкой венецианцев лишь с помощью «посулов и подкупа».[886] В 1082 году он издал Золотую буллу, в которой признавал венецианского дожа и его преемников повелителями Венеции, Далмации и Хорватии и гарантировал им дополнительные коммерческие привилегии во всех главных портах империи вплоть до ее самой восточной точки — Антиохии. Это были первые крупные уступки венецианцам как коммерческим перевозчикам и важная ступень в их развитии от региональных поставщиков соли, рыбы и зерна до одной из самых могущественных держав Средиземноморья. Алексея критиковали за распродажу империи, но долгие годы войны вынудили византийцев пойти на крайние меры: им нужно было срочно остановить стремительное падение экономики, и, судя по всему, это им удалось.
В дополнение к открытию перед венецианскими купцами византийских портов Золотая булла от 1082 года[887] отдавала в их распоряжение целый квартал в Константинополе, «…находящийся между старым Еврейским причалом [888]и так называемой Виглой, отдал расположенные на этом пространстве причалы и подарил немало другой недвижимости в царственном городе, в Диррахии и многих иных местах, где бы только венецианцы ни попросили. Более того, он дал им право беспошлинной торговли, где им заблагорассудится, разрешил не вносить в казну ни обола в виде таможенной или какой-либо иной пошлины и вовсе не подчиняться ромейской власти».
Хотя эти условия давали венецианцам значительные преимущества на всем Восточном Средиземноморье, они были не в силах взять на себя всю торговлю Византии. Оставшееся место заняли генуэзцы и пизанцы, хотя им надо было выплачивать пошлину[889] в размере от четырех до десяти процентов.
Генуя расположена[890] в четырехстах километрах к западу от Венеции — там, где побережье Лигурийского моря поворачивает в сторону Франции и Пиренейского полуострова. Город стоит на узкой полоске суши между морем и предгорьями Апеннин. Здесь не слишком благоприятные условия для ведения сельского хозяйства, добычи полезных ископаемых или заготовки древесины, а доступ в глубь континента затруднен горами. На узкой полосе континентального шельфа перед Генуей рыба почти не водится. Своими успехами генуэзцы обязаны умению максимально использовать все возможности, которые предоставляет, вероятно, самая лучшая природная гавань на всем побережье от Барселоны до Специи. Тот факт, что это самая северная гавань во всем Западном Средиземноморье, благоприятствовал торговле с Центральной и Северной Европой через долину реки По и альпийские перевалы. (Павия находится к 115 километрах к северу от Генуи, и большая часть пути проходит через горы. Милан расположен в 35 километрах за Павией, на другой стороне реки По.) Отстоящая от Генуи на семьдесят пять миль вдоль побережья Пиза стоит в устье реки Арно и поэтому имела лучший доступ к рынкам и мануфактурам Флоренции, однако она легко оказывалась втянутой в перипетии политической жизни Тосканы и внутренней Италии.
Между генуэзцами и пизанцами существовала острая конкуренция за растущую торговлю в Западном Средиземноморье; бо́льшую часть XI века они воевали друг с другом, но иногда отставляли в сторону свои разногласия, например для того, чтобы отразить нападения мусульманского эмира Сардинии в 1015 году или для совместной атаки на Махдию. Когда в середине столетия Зириды провозгласили себя независимыми от Фатимидов, Ифрикия погрузилась в эпоху беспрерывных войн, серьезно затруднявших торговлю, которую пизанские и генуэзские купцы, наряду с прочими, вели в Махдии. За африканское золото итальянцы предлагали[891] европейских рабов, меха и олово, а также древесину и зерно, когда в этих товарах случалась нехватка. В свою очередь они использовали золото для закупки шелков, пряностей, медицинских снадобий и других предметов роскоши на рынках Византии и мусульманского Востока. Пользуясь слабостью Зиридов, Пиза и Генуя в 1087 году объединили силы для атаки на Махдию. Самый подробный отчет об этом предприятии мы находим в пизанской победной песне, которая перечисляет некоторые подробности сражения, а также содержит явственные религиозные намеки,[892] предвосхищающие Первый крестовый поход, который, как в ней поется, начнется из соображений благочестия. Точно так же, как венецианцы не смогли воспользоваться всеми преимуществами, дарованными им Золотой буллой 1082 года, генуэзцам не удалось развить успех Махдийской кампании. Ее последствия оказались неопределенными, поскольку ни Генуя, ни Пиза не имели достаточно сил, чтобы удержать завоеванную территорию.
Крестовые походы
Спустя десятилетие после взятия Махдии Алексей призвал правителей западных христиан оказать ему военную помощь в борьбе против сельджуков. Ранее подобные призывы не приносили результатов, но в 1095 году он направил послов к папе Урбану II, который в ответ призвал к Первому крестовому походу. Крестовые походы — религиозные войны, которые провозглашались папой римским ради «спасения души,[893] освобождения Иерусалима и Гроба Господня». Участникам похода было обещано «освобождение от всех епитимий, наложенных за грехи, в которых они искренне и полностью покаялись». Признавая, что у некоторых участников могут быть и другие побудительные мотивы, Урбан указывал, что отпущение грехов получат только те, кто едет сражаться, «побуждаемый одним лишь благочестием, а не стремлением к приобретению почестей или богатства». Для большинства крестоносцев перспективы приобретения каких-либо материальных выгод выглядели весьма туманно, вероятно, они отправлялись в поход исключительно из религиозных соображений или, по крайней мере, «во имя Господа[894] и ради прибыли». Если Крестовые походы организовывались не ради материальных целей, то коммерческое судоходство, обеспечивавшее связи государств крестоносцев с Европой, приносило Венеции, Генуе и Пизе огромные доходы. В 1097 году армии Первого крестового похода добрались до Константинополя, а оттуда направились на юго-запад через Малую Азию. Там участники похода разделились на две армии, одна из которых перешла через верховья Евфрата и двинулась в сторону Эдессы (Шанлыурфа, Турция), в то время как оставшаяся часть отправилась в Иерусалим и, благодаря своевременному прибытию двенадцати генуэзских галер в порт Святой Симеон (древняя Селевкия Пиерия) в Антиохии, им удалось захватить город. Генуэзцы тоже нашили на одежды крест и формально вступили в ряды крестоносцев, но за свои услуги они получили коммерческие привилегии в порту, равно как и пизанцы, которые последовали за ними в 1099 году. Хотя венецианцы спохватились последними, к 1100 году они обладали флотом из двухсот кораблей, совершавших регулярные рейсы в Левант, и в долгосрочной перспективе заработали на государствах крестоносцев больше, чем кто-либо из их соперников.
Относительная легкость, с которой итальянцам удалось наладить снабжение крестоносцев всем необходимым, отчасти объясняется почти вековым упадком морского могущества мусульманских государств на Средиземном море. К XI веку численность флота Фатимидов[895] теоретически доходила до семидесяти пяти — девяноста галер, и пять из них находились в Красном море. Более половины стояли в Каире и других портах дельты Нила, около двадцати пяти оставшихся были распределены между Ашкелоном, Акрой, Сидоном и Тиром. Начальником администрации флота считался эмир моря (по-арабски эмир аль-бабр — это слово вошло в европейские языки как «адмирал»), в его распоряжении было около пяти тысяч моряков и морских пехотинцев. Помимо того, что флот Фатимидов был рассредоточен на большом пространстве, его действия сильно затрудняла морская география Восточного Средиземноморья, где очень мало источников пресной воды, тем более что порты Леванта были захвачены крестоносцами и никто не знал, где и когда появятся христианские корабли. Захват Византией Крита и Кипра в 960-х годах вынудил морские силы Египта ограничиться исключительно оборонительной стратегией.
Возможности Фатимидов также ограничивал тот факт, что их флот был единственным военно-морским соединением в Восточном Средиземноморье. У государств крестоносцев не было ни судов, ни опытных моряков, зато бесконечный поток вооруженных кораблей в течение двух веков доставлял на Святую Землю купцов, пилигримов и воинов. Эти перевозки были никак не связаны между собой, так что Фатимидам приходилось бороться не с единым флотом, который можно уничтожить за одну кампанию, а с калейдоскопом сменяющих друг друга кораблей не только итальянских городов-государств — Венеции, Генуи, Пизы, но также Византийской империи, Испании, Франции, Сицилии и даже Англии и Скандинавии. С учетом всех трудностей, с которыми сталкивался халифат, удивительно, что его флот оставался относительно эффективным в течение столь долгого времени.
Словно бы для того, чтобы подчеркнуть жизненную важность морских перевозок для государств крестоносцев, первой жертвой возродившегося ислама стало графство Эдесское, не имевшее выхода к морю. Его падение спровоцировало начало Второго крестового похода (1147–1149). На сей раз крестоносцы не ограничились походом в Святую Землю: военные действия велись на Пиренейском полуострове и против вендов — полабских славян, проживавших на землях современной Северной Германии. Крестовый поход на восток полностью провалился, и балтийская кампания продвигалась немногим лучше, однако последовавшее за этим столетие стало периодом экспансии крестоносцев. Аль-Андалус испытывал существенное давление. В период расцвета Омейядский халифат простирался на север вплоть до гор Астурии и Леона, и именно там во времена правления Альфонсо VI,[896] короля Леона и Кастилии и самопровозглашенного императора Испании, было положено начало Реконкисте. К началу XI века халифат утратил монополию на власть в Аль-Андалусе, и христиане умело использовали противоречия между тридцатью, или около того, мусульманскими эмиратами — тайфами , — образовавшимися на его месте. Началом Реконкисты обычно считается взятие Толедо войсками Альфонсо VI в 1085 году. Известие об этой победе подкрепляло порыв к освобождению Святой Земли от владычества мусульман, приведший к Первому крестовому походу. Это также заставило эмираты искать помощи у североафриканских Альморавидов,[897] которые разгромили Альфонсо в 1086 году и упрочили свою власть над Аль-Андалусом, включая все главные порты от Кадиса до Альмерии и Балеарских островов. Их сменила конкурирующая берберская династия Альмохадов, которые активно развивали атлантический марокканский порт Сале, а также «создали наиболее совершенный[898] и многочисленный флот из всех, что существовал до сих пор». К середине столетия Альмохады продвинулись в Аль-Андалус, сделав своей столицей Севилью и сосредоточив в своих руках контроль над ранее принадлежавшей Альморавидам Северной Африкой, вытеснили норманнов из Махдии, Сфакса и Триполи (в Ливии), где те продержались меньше десяти лет.
Норманнские правители Сицилии[899] демонстративно воздержались от участия в Первом крестовом походе. Их отсутствие объяснялось нежеланием ссориться с сицилийскими мусульманами, хотя те и составляли значительную часть населения. Мусульмане продолжили совершать набеги на Сицилию в 1120-х годах, а норманнские короли Сицилии, в свою очередь, предприняли попытку расширить свое влияние на Северную Африку и вступили в столкновения с Альмохадами. Однако у норманнов был подчеркнуто прагматичный подход к отношениям с заморскими странами: еще во времена набега на Махдию они провозгласили, что заняли порт от имени пизанцев и генуэзцев, поскольку не хотели нарушать достигнутой ранее договоренности с эмиром из династии Зиридов. В то же самое время самих генуэзцев и пизанцев на Сицилии с радостью принимали как торговцев и снабжали охранными грамотами. Отчасти благодаря такой политике сдержанности норманнская Сицилия была одним из самых многонациональных и процветающих королевств в Западной Евразии и обладала высокой культурой, сложившейся под влиянием представителей множества конфессий, живших в то время на острове: мусульман, православных, католиков и иудеев.
Сразу же после призыва папы римского к Крестовому походу на Пиренейский полуостров, генуэзцы договорились[900] с королем Кастилии о поддержке кампании против Альмерии, за что им пообещали одну треть города. Они получили значительные уступки от графа Каталонии в обмен на захват порта Тортоса на реке Эбро. Эта кампания была грандиозным предприятием для Генуи, которая выделила на ее цели более 225 галер и других кораблей, а также двенадцатитысячное войско в дополнение к экипажам судов. В октябре 1147 года генуэзский флот одержал победу над Альмерией[901] и, прежде чем отправиться на захват Тортосы, остался на зимовку в Барселоне. Не в силах оплачивать расходы по оккупации столь отдаленной территории из городской казны, Генуя продала свою долю в Тортосе графу Барселоны и отдала владения в Альмерии в аренду богатому генуэзскому купцу еще до того, как Альмохады отвоевали город, который оставался в составе мусульманской Испании на протяжении еще трех веков.
Хотя результаты заморских кампаний Генуи были неубедительны, участие во Втором крестовом походе помогло укрепить ее политические позиции по отношению к Священной Римской империи. Когда в 1158 году Фридрих I Барбаросса вторгся в северную Италию и потребовал, чтобы города присягнули ему на верность и платили дань как императору, генуэзцам удалось добиться для себя послабления на том основании, что это они положили конец «атакам и разрушениям,[902] чинимым варварами, которые ежедневно совершали набеги на все побережье от Рима до Барселоны», так что из-за них ни один христианин «не мог забыться спокойным сном под фиговым деревом у себя в саду или в увитой зеленью беседке». Если оставить высокопарный стиль, то можно сказать, что в своей политике генуэзцы руководствовались отнюдь не религиозными устремлениями. В период с 1152 по 1160 год они заключили несколько договоров с североафриканскими портами Бужи (Беджая, Алжир) и Сеута и начали торговлю с атлантическими портами Марокко, куда теперь шли караваны с золотом[903] из Западной Африки, чтобы избежать столкновения с бедуинами, перекрывавшими пути между Черной Африкой и Средиземноморьем.
Второй крестовый поход на Пиренейском полуострове не ограничивался Испанией или Средиземноморьем. Спустя лишь неделю после падения Альмерии король Португалии Афонсу I и тринадцать тысяч крестоносцев из Фландрии, Нормандии, Шотландии, Англии и Рейнской области отплыли из Лондона на 165 кораблях.[904] Афонсу уговорил их участвовать в нападении на Лиссабон, который был в то время одним из самых больших по численности населения городом на полуострове и «вел обширную торговлю[905] со всей Африкой и доброй половиной Европы». В ходе переговоров относительно вознаграждения Афонсу согласился, что ни он, ни его люди не получат никакой доли награбленных богатств города и что он обязуется освободить своих союзников и их наследников от уплаты пошлин за их товары и корабли «отныне и присно и во веки веков во всех моих владениях». После четырехмесячной осады Лиссабон пал. С точки зрения современников, это был один из немногих успешных эпизодов Второго крестового похода. Теперь это событие принято считать поворотным моментом в истории Реконкисты.
Основной причиной неудач Второго крестового похода на восток было непродуманное решение напасть на Дамаск — государство, наименее враждебное королевствам крестоносцев, — для защиты которого сплотилось множество разобщенных при иных обстоятельствах мусульманских правителей. Сирия объединилась под властью Нур ад-Дина, который, взяв в 1154 году Дамаск, призвал единоверцев к борьбе против крестоносцев. Его преемником стал наместник в Каире Саладин (Салах ад-дин Юсуф) — основатель династии Айюбидов и самый выдающийся противник крестоносцев. К тому времени египетский флот так ослаб, что восстановить его не представлялось возможным. Саладин придавал первоочередное значение восстановлению левантийских портов, но выполнить эту задачу удалось скорее на суше, чем на море, и вследствие значительного преимущества объединенных флотов крестоносцев порты пришлось снова сдать во время Третьего крестового похода. Оплакивая потерю десяти судов во время блокады Тира, биограф Саладина писал: «Это несчастье ясно показало,[906] что правители Египта не уделяли должного внимания нуждам флота, не отбирали тех, кто проявлял способности к морской службе, а призывали туда темных, невежественных, слабых и неопытных людей на случайной основе. И поэтому неудивительно, что при столкновении с опасностью их охватил страх и они не смогли выполнить полученных приказов». Саладин обратился к Пиренейским халифам Альмохадам с просьбой прислать ему на поддержку военные корабли, но точно не известно, ответили ли они согласием. И даже если, как пишет более поздний автор, они отправили ему 190 судов, этой помощи было явно недостаточно.
В тот же период Византийская империя погрузилась в хаос и беспорядки, вызванные поражением в войне с турками-сельджуками, конфликтом между восточной и западной церквями и кризисом престолонаследия. В 1182 году будущий император Андроник приказал перебить все католическое население Константинополя. Согласно современным оценкам, погибло около шестидесяти тысяч человек,[907] что говорит о большом количестве иностранных торговцев, проживавших в городе, и о масштабах насилия, развязанного Андроником. Возмездие последовало незамедлительно: латиняне, бежавшие из Константинополя, разграбили все византийские порты в Эгейском море, но это было лишь начало, а наиболее разрушительные последствия произошли лишь два десятилетия спустя.
В 1198 году Иннокентий III призвал к Четвертому крестовому походу. Вместо непосредственного вторжения на Святую Землю крестоносцы планировали высадиться в Александрии,[908] что объяснялось необходимостью освободить христиан, составлявших там значительную часть населения, или Каире, «поскольку взятие Вавилона [Каира] позволит нанести больший урон туркам[909] [Айюбидам]. Однако помимо провозглашавшихся высоких целей, существовал еще и материальный стимул для нападения на Египет, который был главной перевалочной базой на пути из Индийского океана и самой богатой страной в мусульманском Средиземноморье. Организаторы планировали набрать тридцать пять тысяч воинов, включая четыреста пятьдесят рыцарей с лошадьми, для перевозки которых требовалось триста кораблей, которые должна была предоставить Венеция. За свои услуги венецианцы потребовали восемьдесят пять тысяч марок,[910] или около двадцати тонн серебра, что составляло двухгодовой доход королей таких государств, как Франция или Англия. Всю сумму надо было выплатить до весны 1202 года. К осени этого года до Венеции добралась лишь третья часть всех армий крестоносцев, и у них была собрана лишь треть необходимых денежных средств. Поскольку венецианцы требовали всю сумму целиком, крестоносцы были вынуждены добывать недостающие средства грабежом, и первой их жертвой стал город Задар (Хорватия). Иннокентий III отлучил всех участников атаки на католический Задар от церкви, но двести кораблей присоединились к дожу Энрико Дандоло для штурма порта, что создало условия для окончательного изменения первоначальных целей Четвертого крестового похода.
На следующий год крестоносцы отплыли в Константинополь, чтобы помочь восстановить на троне Алексея IV Ангела, сына свергнутого византийского императора Исаака II. Взойдя на престол, Алексей IV и Исаак II уговорили франков остаться в Константинополе, обещая выплатить им долг «в 200 000 марок серебром[911] и провизию для каждого участника похода», но впоследствии отказались от своего слова, и тогда франки[912] объявили войну. Исаак и Алексей были убиты своими же подданными, а франки разграбили город до такой степени,[913] что никто не мог оценить объем и стоимость их добычи. Они захватили «золото, серебро, драгоценные камни, золотые и серебряные сосуды, шелковые одежды, меха и все, что есть прекрасного в этом мире», включая четверку золотых коней, которые были установлены на базилике Святого Марка в Венеции. Размер захваченной крестоносцами добычи оценивался в невероятную сумму — четыреста тысяч марок.
Балдуин I Фландрский был провозглашен императором так называемой Латинской империи Константинополя (1204–1261), которая включала примерно четверть бывшей Византийской империи. Дож Венеции стал «повелителем четверти[914] и половины четверти (то есть примерно трех восьмых) Романии», включая порты Диррахий, Рагузу и Корфу на Адриатике, Корон и Медон на Пелопоннесе, Родос и Негропонте (Эвбея), Галлиполи, Радестус и Ираклию в Мраморном море, которые были важными звеньями в венецианской торговой цепочке. Венеция также предъявила права на три восьмых самого Константинополя, и, в отличие от остальных участников кампании, ей не нужно было присягать на верность Балдуину. Остатки Византии были разделены между Никейской империей, простиравшейся от Черного моря до Эгейского, правителем которой стал Феодор Ласкарис, владениями сельджуков и православной Трапезундской империей.
На самом деле Светлейшая республика Венеция полностью монополизировала византийскую торговлю и заняла господствующее положение на морском пути в Левант, но это не означает, что у венецианцев совсем не было соперников. Хотя Латинская империя полностью вытеснила генуэзских купцов из ранее принадлежавших им торговых кварталов Константинополя и наиболее прибыльной торговли в Эгейском море, Генуя переживала экономический бум. Генуэзские банкиры ссужали деньги государствам крестоносцев, римскому папе, отдельным крестоносцам; их торговля в Западном Средиземноморье постоянно расширялась, и в 1252 году генуэзские и флорентийские банкиры стали чеканить золотые монеты.[915] Если не считать Византийской империи, а также Сицилии и Пиренейского полуострова, унаследовавших эту традицию от своих мусульманских предшественников, то это были первые золотые монеты, отчеканенные в Европе с начала VIII века. Золотые монеты стали не только символом экономического возрождения католической Европы, но и залогом ее будущего процветания.
Одновременная экспансия соперничающих городов неизбежно вела к столкновению интересов, и в 1257 между Генуей и Венецией начались прямые военные действия. Первоначально боевые действия ограничивались морскими сражениями у Акры и Тира, но после заключения Нимфейского договора между Никейской империей и Генуэзской республикой расклад сил заметно изменился. За право беспошлинного прохода в Черное море и другие уступки генуэзцы согласили предоставить Михаилу VIII Палеологу пятьдесят боевых кораблей для военной кампании против Латинской империи. С помощью флота Михаилу Палеологу удалось добиться преимущества, и в тот же год он захватил Константинополь. Несмотря на договор, венецианцы оставались основными перевозчиками в Эгейском море, но в силу этого обстоятельства они были излюбленным объектом для нападений пиратов.[916] Феодор Ласкарис поддерживал пиратов, чтобы затруднить венецианские и латинские перевозки, а после захвата Михаилом Константинополя ситуация еще ухудшилась. Договор между Венецией и Византией затрагивал проблему венецианских пиратов, действовавших против империи, и наоборот, а также злоупотребления византийских таможенных чиновников. На свою беду византийцы, не имея собственного флота, вынуждены были в борьбе с пиратством полагаться на иностранцев — то есть по сути просить лис посторожить курятник. Эта слабость еще больше усиливалась в связи постоянной угрозой нападения со стороны изгнанных франков, чьи козни привели к Войне Сицилийской вечерни — самому долгому и лучше всего задокументированному морскому конфликту того периода, который, однако, практически не затронул Византию.
Норманнское королевство на Сицилии перестало существовать в конце XII века, когда контроль над островом перешел Карлу I Анжуйскому, который рассматривал Сицилию как трамплин для нападения на Константинополь. Византийский император Михаил призвал на помощь Педро III Арагонского, который изгнал французов с Сицилии. (Тем самым Педро заложил основу для испанской средиземноморской империи, включавшей Балеарские острова, Корсику, Сардинию и, на протяжении четырех столетий, Сицилию. Короны Арагона и Сицилии оставались объединенными вплоть до конца Войны за испанское наследство в 1712 году.) Главным архитектором морской победы арагонцев был уроженец Калабрии, адмирал Руджеро ди Лауриа, которого Боккаччо называл «человеком отменной храбрости».[917] За период между 1283 и 1305 годом адмирал выиграл шесть крупных морских сражений, в которых он проявил совершенно уникальные для эпохи средневековых галер стратегические и тактические способности. Подход Лауриа к комплектованию флота коренным образом отличался от подходов его современников: под его командой служили воины, говорившие на разных языках, различных национальностей и вероисповеданий. Все обязанности на корабле были распределены между людьми из разных регионов: гребцы были преимущественно сицилийцы, арбалетчики — каталанцы (в этом искусстве с ними могли соперничать лишь генуэзцы), соединения альмогаваров («пехотинцев, искусно владевших[918] копьями, дротиками, щитами, которые могли совершать длинные переходы, двигаясь днем и ночью» совсем как современный спецназ); легкая и тяжелая конница состояли из арагонцев. Изначально Руджеро планировал укомплектовать свой флот за счет воинской повинности,[919] но по мере того, как размеры флота и продолжительность военных действий возрастали, подданные Королевства Арагон проявляли все меньше желания идти на военную службу. Тогда он решил предложить потенциальным воинам вознаграждение, сопоставимое с жалованьем, которое платят на торговых судах, а также долю в дележе воинских трофеев и списание долгов. Конфликт распространился в Западное Средиземноморье; в 1285 году Филипп III вместе с восемью тысячами рыцарей перешел через Пиренеи, и победа Арагона на море заставила франко-анжуйские силы остановить вторжение. Французы могли получить поддержку только с моря, и когда Лауриа разгромил французский флот в ночной битве у побережья Испании, а затем занял порт Розес, Филипп был вынужден отступить. Но окончательно война закончилась только после смерти Карла, Педро и Филиппа в 1285–1286 годах.
Выход из Средиземного моря
Десятью годами ранее генуэзцы открыли новую эпоху в истории Средиземноморья, Европы и, возможно, всего мира, установив регулярную морскую торговлю между Средиземным и Северным морями. В 1277 году генуэзец Николоццо Спинола совершил первый прямой рейс из Генуи до Фландрии. Вряд ли стоит удивляться тому, что именно генуэзцы первыми начали плавать по этому маршруту: они уже на протяжении целого века активно действовали на атлантическом побережье Северной Африки вплоть до Сале и Сафи, нанимались на работу судостроителями[920] и моряками в Галисийских портах Бискайского залива, были непревзойденными знатоками сухопутной торговли с Северной Европой. Много говорится о встречных западных ветрах и течениях, с которыми сталкиваются корабли, выходящие из Средиземного моря в Атлантику через Гибралтарский пролив, но эти трудности сильно преувеличены. Корабли регулярно проходили через Гибралтар еще до того, как Гадир стал именоваться Кадисом. Хотя в целом в Средиземное море гораздо легче войти, чем выйти из него: восточные ветры преобладают пять месяцев в году — с мая — июля по сентябрь и декабрь, а прибрежные течения направлены в сторону Атлантики.
Вскоре после того, как Фернандо III в 1248 году завоевал Кастилию, Севилью захлестнул поток судов со всего Средиземного моря и из Северной Европы. Согласно «Истории Испании»: «каждый день корабли поднимались от моря [921]вверх по реке Гвадалквивир, в том числе нефы, галеры и многие другие морские суда. Они останавливались под городскими стенами и выгружали всевозможные товары со всех концов света: из Танжера, Сеуты, Туниса, Бужи, Александрии, Генуи, Португалии, Англии, Пизы, Ломбардии, Бордо, Байонны, Сицилии, Гаскони, Каталонии, Арагона и других портов Франции и многих других христианских и мусульманских стран».
Другими словами, средневековые мореходы не считали Гибралтарский пролив препятствием или границей. Главным препятствием для регулярной навигации между Средиземным морем и Северной Европой была недостаточная коммерческая привлекательность такого маршрута, а вовсе не несовершенные суда. Однако рост пиренейской и североевропейской экономик делал этот маршрут привлекательным по сравнению с доставкой грузов из Венеции и Генуи во Францию через альпийские перевалы. В то же время уменьшение объемов торговли с Левантом заставляло купцов искать другие возможности для приложения своей энергии и капитала.
Поиск новых возможностей для торговых предприятий получил дополнительный импульс в 1291 году, когда Мамлюкский султанат завершил мусульманскую реконкисту в Леванте, захватив Тир и Акру. В отместку генуэзцы начали планировать вторжение в Египет в союзе с монголами, которые после 1259 года контролировали континентальную торговлю шелком и все подходы к Черному морю. О том, что с помощью египетской кампании генуэзцы стремились получить выгодные условия для торговли, свидетельствуют еще две предпринятые ими аналогичные попытки. Первая — переговоры с государством Хулагуидов о строительстве флота, чтобы перенаправить торговые пути, ведущие из Индийского океана в Красное море, в Персидский залив. Этот план не удалось осуществить из-за гражданских волнений в Генуе. Вторая — более известная попытка братьев Вандино и Уголино Вивальди[922] достичь побережья Индии, обогнув Африку. В случае успеха этого предприятия, Генуя могла бы вообще обойти Египет, подобно Евдоксу, который пытался обогнуть царство Птолемея за 1500 лет до этого. Братья Вивальди преуспели не больше Евдокса: они прошли Гибралтарский пролив, достигли побережья Западной Африки, примерно напротив Канарских островов, где их видели в последний раз и откуда они отплыли в историю. Оставалось еще два века того дня, когда Васко да Гама обогнет мыс Доброй Надежды и попадет, таким образом, из Атлантического океана в Индийский.
Однако все надежды на оживление итальянской левантийской торговли исчезли после того, как мамлюки решили, что единственный способ обезопасить побережье от нападений с моря — уничтожить практически все порты[923] от Синая до Александреттского залива. Вся морская инфраструктура была уничтожена в Леванте столь же основательно, как во времена вторжения «народов моря» в конце бронзового века. Хотя эти разрушения не сопровождались человеческими жертвами, их последствия оказались гораздо более долгосрочными. Бейрут и Тир в конце концов оправились, но большинство левантийских портов оставались заброшенными вплоть до двадцатого века, и наследники тысячелетних морских традиций просто проспали самые динамичные столетия океанской торговли.
Поскольку левантийские порты захирели, купцы из Индийского океана перестали заходить в Красное море, предпочитая продавать свои товары в Ормузе, у входа в Персидский залив, откуда грузы отправлялись по суше караванными путями,[924] одна ветвь которых отходила на запад, к средиземноморскому порту Аяс в Киликийской Армении, а другая — на север, в город Трапезунд на Черном море. После Четвертого крестового похода венецианцы получили доступ в Черное море, но генуэзцы их опередили: их торговые колонии опоясали все побережье от Константинополя до Крыма и дальше до Синопа. Крым был одним из самых многоязычных мест в мире, куда съезжались турки, монголы, каталонцы, венецианцы, генуэзцы, сирийцы, евреи, армяне, арабы и торговцы из Центральной Европы, чтобы торговать всевозможными товарами, начиная от зерна, шкур и рабов и кончая шелками и пряностями. Кафа (Феодосия) была столь же важной перевалочной базой, как античная Феодосия, и путешественник XIV века Ибн Баттута одобрительно отзывался о «чудесной гавани[925] с двумя сотнями судов, среди которых были как военные, так и торговые суда, большие и малые, поскольку это один из самых знаменитых портов мира». Но лучше всего был расположен порт Тана (Азов): лишь небольшой переход отделял его от Волги и Каспийского моря, по которому проходил Шелковый путь из Персии.
Черноморской торговле благоприятствовало не только закрытие левантийских портов, но также благополучие и процветание Монгольской империи, сместившейся в 1200-х годах в Центральную Азию. Торговля в целом была выгодна для всех участников, однако были в ней и скрытые опасности. В 1330-х годах в Китае началась эпидемия чумы, которая распространилась дальше на запад через степи Евразии. В 1347 году генуэзский корабль завез болезнь из Кафы в Европу. Пока чума распространялась по суше, она продвигалась достаточно медленно, как только она попала на морские торговые пути Европы, «черная смерть» стала с ужасающей скоростью захватывать все новые и новые области. Византийский хроникер писал: «Чума свирепствовала[926] на всем морском побережье, и жертвами ее пало множество людей. Она захватила не только Понт, Фракию и Македонию, но также и Грецию, Италию, все острова, Египет, Ливию, Иудею и Сирию». Немного утихнув с наступлением зимы, весной болезнь продолжила распространяться и проникла в крупнейшие центры европейской морской торговли: Геную, Пизу, Венецию, Бордо и Байонну, а затем с юга Франции перекинулась на Англию, Кале, Кельн, Копенгаген, Берген, Любек и Новгород. Далее из прибрежных городов чума двинулась по рекам внутрь европейского континента. Если бы к тому времени генуэзцы не установили торгового сообщения между Средиземноморьем и Фландрией, возможно, чума не оказала бы такого драматического воздействия на Европу. Морская торговля была не единственным путем распространения болезни, однако самым эффективным.
В некоторых районах на севере Китая от чумы погибло 90 процентов населения, а в одной только Европе эпидемия унесла двадцать пять миллионов жизней, что составляло от трети до половины всего населения. В некоторых местах потери были и того выше; так, например, численность населения Венеции упала на 60 процентов. Хотя душевные раны от потери родных и близких наложили отпечаток на всю последующую историю Евразии и Северной Африки, экономика Европы оправилась достаточно быстро. Нехватка рабочей силы привела к росту оплаты труда мастеровых, ряды которых пополнились за счет крестьян, отправившихся в города на заработки. Более высокие заработки привели к росту потребления и улучшению стандартов качества жизни, что, в свою очередь, стимулировало торговлю. Промышленность также получила толчок в своем развитии, так как нехватку рабочих рук старались компенсировать новыми техническими средствами. Венецианская и генуэзская торговля также оживилась, даже на Черном море.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 383; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!