VII . ДОМОВОЙ ПО ПРОЗВИЩУ КУЛИСКА

I . ТЕАТРАЛЬНЫЕ РЕБЯТА

Преподавателя истории Григория Григорьевича все в школе звали Гри-Гри. Он знал об этом, не обижался и даже подпи­сывался так в письмах к бывшим ученикам.

Две черты определяли этого учителя: строгость к классу в целом и внимательное, мягко-уважительное отношение к каж­дому в отдельности. Тем, у кого Гри-Гри был классным руко­водителем, завидовали. Он брал пятый класс и вел его до де--сятого. И с первого же года спрашивал то одного, то другого ученика:

— Кем думаешь стать?

И если тот пожимал плечами, Григорий Григорьевич серь­езно предупреждал:

— Смотри! Ты уже в пятом. Завтра — десятый. Можешь не признаваться, но думать пора.

Постепенно в классе все привыкли, что вопрос этот в школь­ные годы самый важный.

Григорий Григорьевич рекомендовал ученикам завести лич­ные дневники, как он говорил, для того, чтобы научиться по­нимать себя и выражать свои мысли.

V Вадим Шестаков начал вести свои записи с шестого. Он ку­пил толстую тетрадь, и в ней появились первые три слова: «Хо­чу стать артистом». Потом подумал и, подражая старшим, до­бавил: «Но это еще переменится».

Через год он записал: «Хочу стать артистом, и это не пере­менится».

Среди одноклассников Вадим в своей мечте был не одинок. Театром увлекались три девочки: красавица и воображала Ла­риса, которой все уши прожужжали, что с ее внешностью ей прямая дорога в актрисы; резвая и тоже довольно избалован­ная всеобщим вниманием Даша: она и вправду хорошо чита­ла стихи и, по мнению Вадима, подумывала о сцене не зря; и серьезная, сдержанная Лида Дедова. О судьбе последней Ва­дим особенно не задумывался; хотя она училась и хорошо, но

5

была неэффектной, чересчур уж скромной, и он привык счи­тать, что увлечение это у нее скоро пройдет. Из ребят в пристрас­тии к театру признавался самолюбивый Стае. С младших клас­сов они с Вадимом как бы постоянно мерялись силами, то и де­ло ссорились, мирились, и казалось, что этому не будет конца. В глубине души Вадим считал, что первоначальный интерес к театру в Стасе пробудил он, Вадим. Эту компанию странно дополнял Тима Блохин — неряха, постоянный обитатель послед­ней парты. Звали его, конечно, не иначе, как Блоха. Вадим, стремившийся во всем иметь свое мнение, был убежден, что общее пренебрежение класса к Тимофею — не вполне справедливо. Кроме этой группы явных театралов, имелись еще скрытые... Тем не менее в школе драматического коллектива не было. Вадим не раз заговаривал об этом с Гри-Гри, тот отвечал:

— Да, дело нужное. Но кому вести?

— А вы?

— Я не специалист. Исторический кружок — всегда пожа­луйста. Это не должно превратиться в'забаву. Театр — это де­ло серьезное.

Несколько раз Вадим сам пытался собирать группу, ставить скетчи и миниатюры. Но при этом мучительно чувствовал, что это не то. Ребята ненадолго увлекались, а потом все развали­валось само собой. Хотелось учиться, а не играть в театр.

Иногда кто-то покупал журнал «Театральная жизнь». Он шел из рук в руки и не всегда возвращался к хозяину. В одном из номеров ребята прочли рассказ о 232-й московской школе, где в старших классах введена театральная специализация.

Лида, не признаваясь в том подругам, тоже вела дневник. В этот день она записала:

«Я не завистлива, но завидую этим ребятам. Они учатся, может быть, в единственной в стране средней театральной шко­ле».

А время — Гри-Гри был прав — летело быстро. И не успе­ли одноклассники оглянуться, как оказались в восьмом.

В первых числах сентября среди восьмиклассников прово­дилась анкета интересов. Одни в графе «Хобби», другие — «Меч­та о будущей профессии» указали театр. И руководство шко- ' лы решилось, наконец, учредить театральный факультатив.

В четверг 19 сентября, после первого занятия, в дневнике Вадима появилась такая запись:

«...Народу набежало видимо-невидимо. Половина — так, на огонек. Вошли директор и Гри-Гри, а с ними — актриса на­шего драматического театра Вера Галанова. Как описать, ка­кая она в жизни? Такая же, как все, и в то же время не такая. Держалась очень скромно, но я почему-то все время за ней на­блюдал.

Вера Евгеньевна сказала, что артистов из нас делать не бу-

дет (У каждого свой путь, и он найдет его сам); что мечта бы­вает слепая и зрячая. И когда видишь ясно свою цель, идти к ней _легче и безопаснее. И задача ее — помочь нам увидеть эту

цель.

Между прочим, с моей легкой руки нашу студию мы так и назвали — «Цель»...»

Лида в своем дневнике в тот же вечер записала:

«...Когда руководительница спросила прямо, кто из нас хо­чет быть артистами, подняли руки человек десять. Я тоже. Она зацала вопрос, что нас привлекает в этой специальности? Ла­риса говорит: «Хочется жить весело, красиво, чтобы хлопали, чтобы цветы...» Вера Евгеньевна дала ей простой этюд: ты си­дишь дома, смотришь телевизор, ешь яблоко. Ларка краснела, бледнела и чуть не подавилась. А после занятия сказала: «Это не то, ходить не буду». А по-моему, делать выводы рано.

Ксанка спросила по делу: «А если кто передумает потом или из него артиста не выйдет, он что — только время потеряет?» Галанова ответила, что театр по-настоящему любят не только те, кто в нем работает. Некоторые из нас все равно пойдут по другому пути — это выяснится к десятому классу. Но они на г учатся в студии по-настоящему разбираться в искусстве. И это на всю жизнь. А те, кто к концу учебы поймут, что без театра не могут, тоже вовсе не обязательно будут актерами. Оказы­вается, в театре есть еще много не менее интересных специаль­ностей, о которых мы пока и не слыхали.

Что касается меня, то со мной все ясно: сцена, только сце­на!

Кстати, Вера Евгеньевна говорит, что людям со слабым здо­ровьем в театре делать нечего. А оно у меня пока не очень-то... Значит, путь один: укрепить здоровье.

Вера Евгеньевна предложила нам самим придумать наз­вание нашей студии. Решили: «Цель» — прошло предложение Вадима Шестакова. Мне кажется, он у нас из самых серьез­ных...»

II. КАРТИНА В РАМЕ

В воскресенье утром занятия были назначены в актовом зале. Народу пришло меньше — человек сорок.

Ребята оставили верхнюю одежду и обувь на сцене за закрытым занавесом. Было еще без десяти одиннадцать, и студийцы не знали, чем заняться. Повсюду валялись листки бумаги, обрывки альбомов: видимо, здесь накануне занимался изокружок. Неугомонный Денис сделал из рисунка голубя и запустил в тяжеловеса Бобу, тот погнался за ним. Под­нялась беготня, началось нечто вроде игры в салочки

7

в проходах' зала и на сцене, где удобно было прятаться и незаметно выскакивать из полутемных кулис.

В самый разгар потасовки вошла Галанова. На нее почти налетела Люба, спасавшаяся от преследования Виктора. Люба со смехом остановилась, а вслед за ней и другие. Но никто не испугался: ребята прекрасно чувствуют, от кого можно ждать неприятностей за невинные шалости, от кого — нет.

И действительно, Галанова не нахмурилась. Бросив юмо­ристический взгляд на происходящее, она прошла в последний ряд, скинула там спортивную куртку и вязаную шапочку. Возвращаясь вперед по проходу, она по дороге легко подхва­тила с полу ободранный альбом и, усевшись в пятом ряду, стала его изучать. Ребята расселись вокруг, пытаясь отды­шаться и ожидая, когда руководительница обратит на них внимание.

— Смотрите, пожалуйста! Чья же это рука?

— Это не наши! Тут вчера изошники занимались.

— А, понятно. А среди вас есть художники?

— Целых двое! — сказала развеселившаяся Люба.

— Рекомендую,— подхватил Боба.— Кирилл! Геля!

— Доморощенные,— скромно уточнила Геля.

— Кирилл и Геля,— повторила Галанова, закрепляя в памяти имена.— У меня просьба к вам обоим,— она разделила пополам распавшийся альбом и протянула одну половину Геле, другую — Кириллу.— Порисуйте немного!

— А что рисовать?

— Что угодно — позы, лица, стулья. Чтобы схватить что-то от сегодняшнего занятия. Всерьез или в карикатурах.

— Кирилл и на вас может состряпать шарж! — дерзко заявил Денис.— Тогда выгоните его?

— Наоборот, буду очень рада. Это моя слабость — кол­лекционирую шаржи на себя.

Между тем Геля отложила протянутые Талановой стра­ницы и достала из сумки большой блокнот.

— Дай несколько листков,— попросил ее Кирилл.

— У вас же есть по пол-альбома,— удивилась руково­дительница.

— Там ни одной нормальной страницы.

Вера Евгеньевна почему-то не поверила и взяла обе половины альбома.

— А вот?

— Здесь чья-то ступня.

— А вот страница!

— Она перечеркнута. , — А эта?

— Мятая.

— Ну и что?

8

._ Рука не идет,— сказала Геля.

_ Глаз требует чистой страницы,— объяснил Кирилл.

_ Да вы не беспокойтесь! — Геля уже раскрыла свой блокнот.— Нет проблем.

_ Пока ребята рисуют,— сказала Вера Евгеньевна,— мы начнем. Илья, правильно я запомнила? Будь добр, открой занавес!

Занавес раскрылся. Сцена явила собой ералаш пере­вернутых стульев, курток, уличной обуви. Некоторые хотели броситься прибирать, но Галанова строго скомандовала:

— Никто ни с места. Денис, попрошу тебя выйти и объявить концертный номер.

— Ясно! — Денис легко перескочил через рампу и бойко выкрикнул:

— Выступает артист Грязнулин!

Кое-кто засмеялся. Вера Евгеньевна сделала вид, что не услышала.

— Как вы считаете, задание выполнено?

— А как еще можно объявить в такой обстановке?

— В любой обстановке надо делать дело, а не валять ду­рака. Мы ведь не для этого собрались, не так ли? Выйди еще раз и объяви номер, как если бы зал был полон зрителей.

Второй раз Денис вышел не так уверенно, нашел мало-мальски чистое место и объявил:

— Начинаем концерт студии «Цель»,— проговорил он расте­рянно и посмотрел на Галанову.

— И что?

— Все.

— Нет, не все. Меня нет — есть зритель. Запомните: актер репетицию не останавливает. Если режиссер молчит, как бы ни было трудно или даже неприятно,— продолжать! Еще раз!

Денис от обиды стиснул зубы, но нашелся. Он вышел на сцену и громко сказал:

— Товарищи зрители! Извините, у нас тут небольшой... вернее — большой беспорядок. Пожалуйста, человек пять на сцену—все прибрать. Занавес!

Некоторые вопросительно взглянули на Галанову, другие сразу кинулись на сцену. Илья закрыл занавес. Через две минуты все лишние вещи и мебель были убраны.

— Начинаем концерт студии «Цель»! — звонко доложил Денис.— Занавес!

Занавес раскрылся. На пустой сцене валялись бумажки, полуоторванные кулисы висели, как старое тряпье. В просвете задника виднелась стена.

— Дальше! — скомандовала Вера Евгеньевна. После неловкой паузы Денису ничего не оставалось, как объявить:

— Концерт окончен.

Последовал взрыв смеха. Галанова между тем подошла к рисующим.

— Можно?

Она показала рисунок Кирилла ребятам. На нем несколь­ко карикатурно был запечатлен кавардак на сцене, а в центре — растерянный Денис.

— Прошу оценить со всей строгостью. Хорошо, плохо?

— По-моему, хорошо схвачено,— сказал Антон.

— Точно, ничего лишнего,— поддержала Лида.

— Согласна,— сказала Вера Евгеньевна и быстро поместила рисунок во взятую со стульев изломанную рамку.— А так?

— Лучше без рамы! На нее слон наступил.

— Или Боба!

— Геля, встань, пожалуйста! Как вам Гелино платье?

— Отличное! Последний крик! — уверенно аттестовала Даша.

— А теперь, Геля, поднимись на сцену. Лучше или хуже? Складная, стройная Геля стояла среди неопрятно обвисших полотнищ.

— Ясно без комментариев! — подытожил Вадим.

— Вот что такое ладная картина в плохой раме,— сказала Галанова.— Но я не хотела бы, чтобы сцена была для вас только рамой. Она — и лист бумаги для художника или поэта, и нотные линейки для композитора. Шостакович не мог писать музыку, пока у него не было перед гла­зами нотного стана. Давайте же за перерыв приведем сцену в такой вид, чтобы нам хотелось на ней творить.

Работа закипела.

— А как подвязать кулисы? Растянуть задник?

— Несите стремянку! И за кулисами должен быть шест.

Сцена была подметена мокрым веником, задник и кулисы —

растянуты и заправлены нижней кромкой назад, от зрителя.

— Ну как?

— Полный порядок!

— А теперь разбегитесь на крайние места первого ряда. Что видно?

— Что попало! Целый склад!

— Запомните: сцена должна быть чистой для всех до единого зрителя. Это надо проверять с крайних точек первых рядов: все, что просматривается хотя бы с одного места, включая даже и человека, неосторожно .вставшего в кулисе, называется на языке сцены грязь. Запомните еще, что, как только кто-то прикоснется к кулисе снаружи или с обратной стороны, она превращается в портянку. Кулисы и задник должны висеть, будто свинцовые.

Итак, перед нами сцена — холст для нашей живописи, нотный стан, свежий листок поэтической тетради. Но не только это...— Вера Евгеньевна задумалась.— Я слышала, в квартире

ю

Эйнштейна бережно хранят рояль, на котором он играл за несколько минут до того, как открыл теорию относительности. Сейчас вы, кажется^ поняли, что я хотела сказать. Мой учитель говорил, что сцена — это наше «я», причем улучшенное «я». Вот почему мне не очень понравилась шутка с объявлением артиста Грязнули на. Уважайте сцену и не шутите с ней. Мне хотелось бы с сегодняшнего дня видеть в каждом, кто выхо­дит на подмостки, артиста Чистякова! Ясно?

— Ясно!

После паузы Вера Евгеньевна продолжала:

— Итак, наш альбом открыт. Кто проведет первую линию? Ребята малость оробели. Галанова взглянула на них задорно и разом сняла всю напряженность:

— Как вы думаете, кто получил больше всех пользы от первой половины занятия?

— Наверно, тот, кто выходит на сцену? — предположил Ва­дим.

— Это так. Кто-нибудь наблюдал, как тренируются настоящие спортсмены?

— Я,— сказал Кирилл.— С полной отдачей. Ничего не видят вокруг.

— А танцовщики?

— У меня тетя в филармонии работает. Я была на репети­ции балета, — сказала Даша.

— И что ты заметила?

— Вкалывают у балетного станка, потом повторяют номера, куски до потери сознания. Сто потов!

— Скажите, что такое репетиция?

— Та же тренировка,— догадался Стае.

— Справедливо. Если человек только слушал лекции, как надо стрелять, разве он стрелок? Если воздушный гимнаст лишь умом понимает, как надо делать сальто под куполом, как по-вашему, он удержится на трапеции?

В драматическом театре вроде бы все проще: заучил слова, жесты, вышел — сыграл. Но только в плохом кружке на репе­тиции говорят: «Понял, завтра сделаю». Самый скромный профес­сионал, репетируя, трудится, не жалея сил. Лишь тогда и мускулы наши, и сознание получают нужную тренировку. Кстати, слово «репетиция» происходит от французского «гёрё-1ег» — «повторять». Поэтому не ленитесь повторять все по многу раз, если нужно — «до упаду». Выработайте в себе привыч­ку рваться на сцену, даже если задание трудное или вы не знаете, что вас ждет. Прорепетируем! Кто хочет выйти на сцену?

Одна за другой неуверенно поднимались руки.

— Вяло и долго. Так можно пропустить все шансы в жизни. И попробуйте без рук, покажите мне это своим видом. Кто хочет?

11

Все сделали рывок вперед, кроме застенчивой Нади.

— Еще раз! Кто хочет?!

Опять все подались вперед, и Надя тоже, хотя с некоторым усилием над собой. У многих мелькнула мысль, что Надю сейчас и вызовут, но Вера Евгеньевна предложила выйти на сцену всегда быстрой Ксане. Та, порядком сдрейфив, переступила через рампу и выжала из себя:

— Маяковского хорошо читает Казначеева Дарья. И полетела пулей на свое место.

— Пожалуйста, Дарья Казначеева, действуй!

— Ну, спасибо, подруга!— сказала Даша Ксане, прыжком вскочила на сцену и встала в позу королевы. Пробарабанив «с выражением» и некоторой развязностью известный ей отры­вок, сделала небрежный кивок, спрыгнула в зал и села.

— Обсудим,— предложила Галанова.— Условимся так: гово­рим без поднятия рук, но не перебивая и слушая друг друга, как принято в обществе взрослых. Что было верно у Ксаны и Да­ши?

— У Ксаны, по-моему, хорошо то, что она была скромна, а у Даши — что свободна,— не задумываясь, сказала Лера.

— Вряд ли!— засомневался Кирилл.— И скромности, и свобо­ды такой даром не надо.

— А какая у обеих была общая ошибка?

— Общего, пожалуй, ничего.

— Было!— возразила Галанова.— Но пока, как видите, мы не можем ни правильно выполнить такое простое упражнение, ни серьезно обсудить. Для этого у нас нет одного — критерия. Кто не знает, что такое «критерий»?

Никто не откликнулся.

— А кто знает?

Опять последовала тишина.

— Оч-чень интересно!— сыронизировала руководительница.— Предлагаю еще уговор: не стесняться делать ошибки и задавать вопросы. Нельзя употреблять слово наугад. Понимать — значит уметь объяснить. Чем больше человек знает слов, тем лучше мыслит. Вы, может быть_> слышали: «логос» по-гречески зна­чит и «слово», и «мысль». Поэтому на каждом уроке будем узнавать новые слова из нашего театрального обихода и обще­человеческого. Кстати, все постарайтесь завести словари ино­странных слов.

Итак, критерий — это мерило: сумма признаков, по которым мы даем оценку вещам. Слово это нам будет нужно очень часто.

Я сказала: у вас пока нет критерия, чтобы оценивать выход человека на сцену или, точнее, концертную эстраду.

— Вера Евгеньевна, а какая разница между сценой и эстра­дой? — вдруг спросила молчаливая Нина.

— Кто ответит?

12

— На эстраде — концерты, на сцене — спектакли, — сказала

Даша.

_ Верно. Однако попробуем сформулировать точнее. «Сце­на» — слово греческого происхождения. Это часть театрального здания, оснащенная приспособлениями для декораций и предназ­наченная для постановки спектаклей. «Эстрада» — слово испан­ское. Это возвышение для участников концерта. Сцена без декораций тоже часто используется как эстрада. Итак, какоз критерий выхода артиста на эстраду?

Вера Евгеньевна легко поднялась и подошла к порталу.

— Выходя на эстраду (даже если нет подмостков), всегда чувствуйте полный зал. Вот и сейчас: в зале все места заняты. Могу ли я шагнуть через рампу? Публика меня осмеет или примет за сумасшедшую. Вот мы и подошли к ошибке всех, кто выходил сегодня на сцену. Это все равно что написать слово «молодец» через два «а». На любой репетиции артист всегда обхо­дит сцену вокруг и из уважения к ней лишний раз не пройдет через сцену, даже если в это время на ней никто не работает. Право ходить напрямую через рампу есть только у режиссера. Как вы думаете — почему?

— Потому что он самый главный!

— Нет! В театре для главных и неглавных одни законы. Дело в том, что режиссер — связующее звено между залом и сценой. И его рабочее место и там и тут почти одновременно.

Галанова обошла сцену вокруг и, появившись из кулисы, про­должала:

— Итак, я выхожу объявить номер. Человек так устроен, что, когда на него смотрит множество глаз, его страх идет в муску­лы. Мы впадаем в зажим, как Ксана, или развязность, как Даша. Развязность — та же неловкость наизнанку. Поэто­му, выходя, нельзя позволить себе роскошь испугаться. Прием для этого простой: я говорю себе, что не на меня смотрят зрители, а я смотрю на них! Задача? Заставить всех себя слу­шать. Этого я добиваюсь уже на ходу — гляжу, кто в зале особенно шумит. Но делаю это вежливо: ведь я ведущая концерта, то есть гостеприимная хозяйка. Иду небольшими шагами, чтобы не отвлекать ими публику, не слишком размахивая руками. Остановилась. Можно ли сразу говорить? Ведь у зрителей еще в глазах моя движущаяся фигура. Смотрю в углы, где особенно неспокойно. Строго, но не слишком, чтобы меня не подняли на смех. Лучше с иронией отнестись к любому беспорядку в зале — быстрее затихнут. Затихли. Объявляю (слушайте, какие я буду ставить знаки препинания): Маяковский. «Хорошо!». Читает — Дарья Казначеева.

Запомните: автор идет впереди заглавия, имя — впереди фа­милии. Фамилия впереди — годится только для списков, а в об­ществе это неприлично. Вы же не скажете: «Толстой Лев или Михалков Сергей»!

13

Как я говорю? Прежде всего, чтобы все слышали. Четко: дикция — вежливость актера. Громко, но не слишком: голос — тонкое орудие, и к нему всегда надо относиться бережно. Не кричу, а, как у нас говорят, «посылаю» слово в последние ряды. Говорю неторопливо, приветливо и строго.

Объявила. Ни в коем случае не ухожу сразу. Этим я сотру сказанное, как пальцем можно смазать невысохшие чернила. Спокойно оглядываю зрителей — все ли слышали? И только после этого удаляюсь, также нескорым, легким шагом — по сцене нельзя ходить тяжело. Уходя, снимаю с себя внимание или, уступив до­рогу Дарье Казначеевой, переношу интерес зрителей на нее. Ухожу далеко в кулису, чтобы ни с одного стула в зале меня не было видно.

Все, о чем рассказывала Вера Евгеньевна, она тут же демонстрировала. Затем предложила каждому из ребят поупраж-няться в технике ведения концерта.

— Это вам пригодится на всю жизнь. Всякому человеку приходится выступать перед аудиторией. Тренируйтесь дома. Про­веряйте себя и при любом ответе у доски.

III . СМЕШИНКА

В следующий четверг небо было низкое, тяжелое. Может быть,поэтому студийцев одолела какая-то вялость.

Актовый зал был занят, и занятия были назначены в музы­кальной комнате. Тем не менее, помня воскресный урок, ребята нехотя навели порядок, вытерли доску.

Галанова, однако, явилась такая же бодрая и спортивная.

— Садитесь, пожалуйста,— сказала она, как обычный учи­тель. Потом оглядела всех и скомандовала:

— Все — замри! Никто не делает ни одного движения, даже мизинцем! Запомните каждый положение своего тела. По моей команде будете выходить, осматривать всю картину, про себя подыскивать ей название и возвращаться в прежнюю позу.

Первый вышел Вадим. Его взору предстали сутулые спины, унылые фигуры на беспорядочно расставленных стульях. У дру­гих ребят, очевидно, впечатление было то же, потому что сре­ди предложенных лучшим был признан заголовок Антона: «Лентяи».

— Какова природа лени?— спросила Галаиова.

— Спячка во всем организме,— сформулировал Илья.

— К чему она ведет?

— К такой же спячке сознания.

— Чтобы заниматься искусством, и тело наше, и мозг долж­ны быть в готовности номер один. А'для этого достаточно лишь верно сесть — так, как это принято в театральном институте. В центре — мой столик, от него — ваши стулья с

14

двух сторон ровным полукругом, чтобы все видели друг друга, меня и сцену, которая будет подразумеваться вот здесь, у доски. Прошу!

Ребята загрохотали стульями.

— Стоп!— остановила Вера Евгеньевна.—Прямо скажем, не очень артистично! Попробуйте по хлопку неслышно встать, по второму взять стулья, по третьему, не столкнувшись лбами, расположиться, как я просила.

После нескольких попыток опыт удался.

— Сейчас попытаемся подняться на одной ноге, затем сесть. Верно! Теперь спины наши не сутулы и т:ла не спят. Сядьте на стулья поглубже и прогните середину спины, чтобы сидеть не развалясь и если касаться спинок стульев, то лишь лопатками. И так всегда, без напоминания. Чтобы я не видела больше ни одной сонной или барски развалившейся фигуры! Начнем. В прошлый раз за целое занятие мы выполнили только одно упражнение. Не скучно было?

— Нет!— дружно откликнулись ребята.

— Предлагаю продолжить. Не для того, чтобы стать профес­сиональными конферансье, а потому что в обществе есть понятие «уметь держаться». Научившись держаться на эстраде, вы сохра­ните это качество и на сцене в роли, и в жизни — в официаль­ной обстановке.

Упражнение такое. Достаньте, пожалуйста, листки бумаги и сочините текст длинного объявления. Вы выходите вести концерт и в самом начале роняете вашу шпаргалку. Напоминаю: смотрящим применять ко всему, что вы видите на сцене, уже изве­стные вам критерии. Кто хочет?

Готовность выразили все. Первой вышла Надя.

— Выступают артисты...— неуверенно проговорила она. Видно было, что Надя не знает, как уронить листок.— Выступают артисты...— Листок все не ронялся. Наконец девочка с усилием разжала пальцы, пролепетала: «Иванов, Петров, Сидоров», испу­ганно глянула на Галанову и убежала со сцены.

— Обсудим.

— Она нарочно бросила листок.

— О присутствующих говорят «она» или «он», только сначала назвав имя.

— Извините... И потом, Надя «не взяла зал» перед объяв­лением. И шла тяжеловато.

— А что было хорошо?

— Серьезно, без дурачества.

— Верно. Кто следующий?

Вызвался Стае. Он вышел довольно легко, начал говорить; сделав жест, незаметно выпустил листок и вместо перечисления фамилий обобщил: «артисты ансамбля».

— Что было хорошо?

— Непринужденность. И листок естественно уронил.

15

— Ошибки?

— Воли не было во взгляде.

— Ценное замечание. А вот скажите, и Надя и Стае верно решили свой этюд драматургически"?

— Что? — не поняли ребята.

— Когда мы играем спектакль — за нами стоит драматург, сочиненная им пьеса. Однако никакая творческая работа в театре не обходится без своей драматургии. Режиссеру приходится очень много придумывать. Это его драматургия. Актер тоже должен быть драматургом своей роли. На сравнительно простых этюдах, которыми мы сейчас занимаемся, в этом легко убедиться. Кто до­гадался, о чем я говорю?

— Может быть, надо было поднять листок? — неуверенно ска­зал Вадим.

— Верно! Есть такой закон: о чем думает артист, о том обя­зательно догадывается и зритель. Надя не знала, как уронить листок, и мы все это заметили. Объявляющий стыдится его под­нять, и это не ускользнет ни от одного зрителя. И до конца концерта он будет следить: кто же, наконец, поднимет злополуч­ную бумажку?

Один за другим ребята повторяли упражнение, пока не убе­дились, что на эстраде можно поправлять ошибки в открытую, легко, даже изящно, так что доверие зрителя от этого еще уве­личится.

— «Всякая случайность — камертон сценической правды». Вдумайтесь в эти слова Станиславского. Камертон, вы знаете, прибор для проверки строя музыкального инструмента. Опрокине­те вы в роли стул: чтобы поднять его, вы или на секунду выскочите из образа и выбьетесь, или сделаете это свободно, правдиво, можно сказать, стул поднимете даже не вы, а ваш герой.

Возьмем упражнение потруднее. Запомните текст объявления: «Выступает Василий Трусов». Объявляя, вы допускаете ошибку— произносите «Трус Васильев».

— Ой, как интересно! — воскликнула Даша.— Можно я? Когда Даша шла, в ее глазах уже играла смешинка. Произне­ся «Трус Васильев», Даша откровенно расхохоталась.

— Не обсуждаем! Еще раз!

Даша вышла, кусая губы, и, едва выговорив «Трус», поняла, что сопротивляться смеху бесполезно.

— Еще раз!

В третий раз Даша расхохоталась, едва сделав по сцене шаг.

— А теперь слушай внимательно,— строго сказала Галано-ва.— Театр жесток. Еще раз рассмеешься, выгоню из коллектива. Даша взглянула на руководительницу испуганно.

— Совсем?

— Совсем. Начали.

16

Даша вышла с лицом серьезным, но довольно напряженным.

— Выступает Трус Васильев!— выкрикнула она и пошла к сте­не, где подразумевалась кулиса.

— Бедный Трус!— не удержался Денис.— Теперь уж он ни­когда не выйдет на сцену!

И не успев уйти, Даша снова «грохнула», даже присела на корточки, потом пулей выскочила на середину:

— Выгоните?

— На усмотрение Дениса,— чуть улыбнувшись, сказала Вера Евгеньевна.

— Остаюсь! — облегченно воскликнула Даша и снова расхо­хоталась, а за ней все ребята.

— Ты на сцене!— напомнила Галанова.— Не выгоню, если выполнишь упражнение еще, раз с начала до конца; с другой оговоркой и поправкой: «Басня «Мураза и Стрековей», изви­ните — «Стрекоза и Муравей». И, объявив, выкинешь два-три плясовых коленца.

Но это Даше оказалось уже совсем не под силу. После двух неудачных попыток она заявила:

— Сдаюсь.

— То есть сама уходишь из студии?

— Почему — ухожу? Что вы!

— Это единственный способ сдаться. У нас не шахматы. Артисты от ролей не отказываются и со сцены по своей воле не уходят.

— Что же делать?

— Добиваться.

Дальнейшие попытки успеха не принесли. С каждым выходом Даша все больше хохотала в голос, а за ней вся группа. А Галанова спокойно наблюдала, сворачивая из газеты какой-то пакет.

— Изменю немного задание,— наконец сказала она.— Вот тебе шутовской колпак. Надевай. Теперь ты обязана выходить на сцену смеясь и до объявления хохотать ровно две минуты. Объявлять, не переставая смеяться, и потом, приплясывая, хохотать еще минуту. Вперед!

Даша надела колпак. Она разгадала маневр и, объявляя, дала выход своему смеху. Но ее хватило только на минуту.

— Мало! Смейся дальше.

Даша выдавила из себя еще немного смеха.

— Не могу больше!

— Что значит — не могу? Это задание.

— Не смешно.

— А ты думаешь, актерам в сценах смеха всегда смешно? Смейся технически.

— Не умею пока! — Даша сняла колпак и по собствен­
ной инициативе выполнила этюд с оговоркой серьезно и сво­
бодно.                                                         

— Неплохо, садись. Мы отошли от темы занятия ради очень важного вопроса — сохранения серьеза. Не подумайте, что его не существует и для профессионалов. Еще один психологический закон: смех разбирает нас тогда, когда никак нельзя смеяться. В жизни можно попасть от этого в глупейшее положение. А на сцене — куда страшнее. Недопустимость смеха делает смешным то, в чем, казалось бы, ничего забавного нет. Вчера только по действию дочка отцу застегнула пижамную куртку не на ту пу­говицу. Казалось бы — что смешного? Но некоторые актеры старались не смотреть друг другу в глаза, чтобы не потерять серьез. У нас это называется так. А уж когда один сказал вместо «Эта божья старушка» — «Эта божья коровка», многим пришлось туго.

— И вам?

— Нет. У меня нет этой проблемы. Меня нельзя выбить на сцене решительно ничем.

— А пробовали?

— Конечно! Всех в театре испытывают на прочность. Театр действительно суров, и шутки в нем бывают жестокие. Здесь тоже есть исторические анекдоты (слово «анекдот» раньше значи­ло — действительный забавный случай). Да какие! Один знамени­тый актер на пари решил сорвать целую массовую сцену, не сделав ничего предосудительного. Он вышел в толпе, предварительно закрыв гримом все зубы, кроме одного, и всю сцену на первом плане ел единственным зубом яблоко. Другой взялся рассмешить самого несмешливого партнера. Он заказал себе резиновый парик, с виду не отличавшийся от обычного. А в парике была вода. И когда среди действия он нагибал голову, лоб его начинал пухнуть.

— Но это же неуважение к своей профессии! — возмущенно воскликнула Инга.

— Конечно. А вы что думаете — в театре работают одни анге­лы? Взрослые тоже способны на озорство. Так вот. Помните, Жевакин в «Женитьбе» Гоголя признается Кочкареву, что ему достаточно показать палец, чтобы он расхохотался? После чего Кочкарев начинает безжалостно рассмеивать его таким образом. А в нашей работе это далеко не так весело. И если не выра­ботать в себе технику сохранения серьеза, это может превра­титься в профессиональную болезнь.

— И что тогда?

— Дисквалифицируют. Учеба и вся жизнь насмарку.

— А как застраховаться от этого?— заинтересованно спросила Лида.

— Я сегодня продемонстрировала вам это. Заставлять себя не смеяться — значит только раздувать пламя. На репетиции с разрешения режиссера иногда полезно дать себе высмеяться, чтобы стало окончательно не смешно. На генеральной же и на спектакле надо научиться переключаться. Мне, например, доста-

18

точно представить себе позорный разговор в кабинете директора театра, как смешливость разом улетает.

У нас есть еще двадцать минут. Поскольку к теме «манера держаться на эстраде» мы уже больше не вернемся, нам надо ос­воить сегодня еще сценический поклон.

— А современному актеру обязательно кланяться? — спросил Боба.— Я вчера видел по телевизору одну певицу, она раскла­нивалась, будто боярыня Морозова. Смешно на нее было смотреть и немножко жалко.

— Я согласна с тобой, что и профессионалы, к сожалению, не все умеют держаться на эстраде и кланяться. Но это не значит, что поклон как таковой устарел. Поклон — точка, выступления, молчаливая благодарность публике за внимание. Тот, кто, боясь устаревшего поклона, вообще не кланяется или заменяет поклон небрежным кивком, выглядит надутым и невоспитанным. Обратите внимание на концертах!

Галанова вышла на сцену и показала, как выполняется современный поклон: скромно, неторопливо; подчеркнула, что начинаться он должен не с движения головы и корпуса вниз, иначе поклон получится уродливый — «утиный», а непременно с выпрямления, после чего сдержанно склоняется немного корпус и голова. Причем со смыслом — поклон должен говорить что-то, например: «Благодарю за внимание».

Каждый выходил, произносил заключительные строки какого-то стихотворения, делал паузу и благодарил присутствующих по­клоном. Галанова внимательно следила, чтобы ни у кого при этом не двигались бедра и «пятая точка», чтобы руки при поклоне ни в коем случае не были за спиной или в карманах, а лежали «сво­бодно по швам», а ноги не были расставлены.

В заключение Вера Евгеньевна затронула еще одну важную тему:

— Как вы считаете, что самое страшное для артиста на спек­такле?

— Когда он забывает роль?

— У нас это называется — забыть текст. Когда пьеса в прозе, это не так страшно — можно выкрутиться своими словами. Со стихами сложнее, но тут кто-то может подсказать, незаметно подсуфлировать. Хуже всего, когда актера освистывают или под­нимают на смех. Как вы считаете, что ему делать?

— Тут уж делать нечего — ноги-ноги! — заключил Денис.

— Только не сдаваться! — решительно возразил Стае. Согласившись с этим, Галанова предложила упражнение:

— Вы выходите и объявляете, что вместо концерта популяр­ной рок-группы будет лекция о новых детских книжках. Смотря­щим разрешается реагировать так, как вела бы себя молодежь при подобном известии.

Один за другим ребята отважно пытались выполнить зада­ние, но остальные, чересчур старательно исполняя роль зрителей,

19

сгоняли со сцены каждого объявляющего. Победителем в этом соревновании вышел Виктор. Объявив то, что полагается, он, терпеливо глядя в публику, ждал, пока прекратится свист и то­панье ногами. Потом поднял руку. Шум еще усилился. Тогда он неожиданно вскочил на окно, и, держась за ручку, повис над классом. Все удивились и немного притихли.

— Вы недослушали,— громко и спокойно добавил он.— Кон­церт не отменяется, а переносится на субботу. А сегодня лекцию о детской литературе прочтет Геннадий Хазанов.— И под апло­дисменты ушел со сцены.

Стае однажды принес на занятие буклет театра — книжечку с программками всех спектаклей и фотографиями труппы. На каж­дом портрете было факсимиле — точное воспроизведение подписи артиста. Галанова на фото выглядела такой же, как в жизни,— моложавой, красивой, со смеющимися глазами. Сбоку стоял росчерк «Ве Га» — начальные слоги ее имени и фамилии.

— Вега — самая яркая звезда Северного полушария! — уве­ренно сказал «великий географ и астроном» Антон.

С этого дня такое лестное прозвище само собой закрепилось за руководительницей студии. Вскоре Даша сообщила, что так зо­вут Галанову и ее подруги в театре.

IV . СЛЫШАТЬ СЕРДЦЕМ!

— Давайте прочтем «Горе от ума»,— предложила Галанова.

— «Горе от ума»? Да оно нам в школе надоело. В зубах на­вязло!

— Не могу на вас сердиться,— нахмурившись, сказала Вера Евгеньевна,— я этого и ждала. Навязло, потому что вы занима­лись разбором текста от головы, словно резали скальпелем мерт­вую лягушку. А кое-кто, наверно, не составив своего впечатле­ния от подлинника, начинал с учебника. Так на многие годы убивается вкус к лучшему, что создала наша классическая лите­ратура. Вы думаете, со мной так не было? Хорошо, если потом, в зрелые годы, вдруг взбредет на ум перечитать «Евгения Онегина» или «Героя нашего времени»! И тогда, потрясенный, восклик­нешь: «А ведь какая сила!»

— Значит, школьный разбор ни к чему — только вредит?

— Видите ли, великое произведение содержит и великие мысли. Поэтому его надо и анализировать тоже. Но это даже не полдела. И нельзя с этого начинать. Сначала надо в большом произведении литературы почувствовать его душу. А это можно только услышать сердцем, на время забыв об анализе. Кто-нибудь уже видел «Горе от ума» в нашем театре? •

— Нет.

— Тем лучше. На сегодняшний вечер я назначаю каждого из

20

рас, включая девочек, на роль Чацкого. Пусть Фамусов, Софья, д\олчалин, Скалозуб будут для вас не литературные герои, а люди, в окружении которых вам приходится жить, как среди ваших одноклассников, учителей, соседей. Не какого-то героя пьесы прошлого века, а вас, лично вас, отверг любимый человек, и он же (или она) пустил слух, что вы ненормальный. Все в это поверили и стали целым классом, школой, двором издеваться над вами. На час-другой проникнитесь, полностью перевоплотитесь в это — и больше ничего не надо.

Предупреждаю: слушать пьесу в хрустальной тишине. Один необязательный шорох, и волшебная птица — вдохновение — уле­тит от нас.

Вот как потом описала это чтение в своем дневнике Лида:

«Вера Евгеньевна не разыгрывала пьесу по ролям, но несла в негромком, четком слове и строгом стихе все надежды, разо­чарования и бездонную, как океан, боль Чацкого.

Перед моими глазами ожили картины: дом Фамусова и в нем — живые люди. И плохие, и хорошие, но живые. И все что-то делали, чего-то хотели. И каждый был убежден, что он прав. Правы в хорошем, по-своему правы и смешны в плохом, а иногда и страшны.

А Чацкий — была я. И постепенно оставалась одна — против всех. Мильон терзаний! И как человеческое сердце может выдер­жат^ такое?..»

В конце следующего занятия Галанов^ сказала:

— Те, кто в понедельник пойдет на «Горе от ума»...

— Мы идем в театр?!

— Тот, кто захочет.

— Мы все хотим!

— Все — не получится. Каждый в отдельности — пожалуйста.

— А какая разница?

— Вам пора уже учиться ходить в театр не только с классом или родителями, но втроем, вдвоем и даже по одному. Потому что, когда вы идете в театр большой группой, вы пассивны. Вас как бы захватывает мощная волна и, словно щепку, бросает против воли то в открытое море, то к берегу. Если же вы идете в театр по своей инициативе, вы, как подводный охотник, воору­жаетесь кислородным баллоном, ластами, ружьем и отважно погружаетесь в стихию искусства.

А вооружиться — значит выбрать спектакль, освободить голо­ву и, по. возможности, перечитать пьесу.

И если спектакль окажется вам по душе, один раз посмот­реть его мало. Потому что каждый раз спектакль бывает немного иной, единственный в своем роде. Вырабатывайте в себе внутрен­нюю потребность проводить вечера в театре (конечно, не в ущерб учебе).

— А как нам попадать в театр?

'                                                                                 -                                            21

— По входным за пятьдесят копеек. Я договорилась с адми­нистратором. Если не заработаем право бесплатных посеще­ний.

— А как его заработать?

— Пока не вижу такой возможности. Держаться в, театре не скопом. Вести себя скромно: капельдинеры прекрасно отличают юных театралов от юных нахалов! Студенты тоже ходят по вход­ным. Входят в зал ближе к третьему ззонку, деликатно ищут глазами свободные места и перед самым началом занимают их. Когда мест нет, запасшись газетой, располагаются на сту­пеньках, не видя в этом ничего унизительного.

Одевайтесь опрятно, но не обязательно на парадный манер. В обычный день скромно и чисто одетый человек в театре — норма. Избегайте обывательских разговоров (я уж не говорю о конфетах в зрительном зале!). Ничего «е делайте напоказ, не торопитесь с вывода ми. Воздерживайтесь от обсуждения спек­такля, пока не выйдете из театра. Да и на улице, в транспорте привыкайте не называть вслух имен — у нас, профессионалов, это считается неприличным.

— А почему? — спросил Боба.— Мы же еще не профессио­налы!

— Но я профессионал. По теории вероятности обязательно кто-нибудь из театра вас однажды услышит, и вы поставите себя и меня в неловкое положение. А главное — это должно войти в привычку. Только не умеющие себя вести околотеатральные люди громко козыряют известными публике именами.

Меня с вами не будет. Да я думаю, вам не нужна классная дама. Вы все запомнили. А если кто-то допустит ошибку, я об этом знать не должна. Разберетесь сами.

После спектакля напишите небольшие рецензии.

— А если я не собираюсь быть критиком? — спросила Лера.

— Все равно. Каждый человек должен уметь выражать на бумаге свои мысли.

К следующему занятию Галанова уже внимательно ознакоми­лась со всеми рецензиями, которые староста Виктор оставил ей на служебном ходе театра накануне.

— Много пятерок?

— Ни одной.

— Все четверки?

— Четверки тоже ни одной, как и тройки.

— Сплошные пары! — трагически воскликнул Денис.

— Обойдемся без пятибалльной системы. Будем привыкать оценивать вещи в категориях искусства.

В самом деле — подумайте: «Артист сыграл роль на четвер­ку с плюсом или — на пятерку с минусом» — разве не смешно звучит? Я хотела бы, чтобы вы избегали также оценок «мне пон­равилось», «а мне — не понравилось» — ведь так мы заранее

22

расписываемся в своей необъективности. Пусть вашими люби­мыми словами будут: «убедительно — неубедительно», «под­линно — фальшиво», «уместно — случайно», «безвкусно — со вкусом», «тонко — грубо», «ярко — бледно». Но и это не должно обращаться в штампы. Учитесь всегда по-новому формулировать мысли. И не упорствовать в своих взглядах, а последовательно отстаивать их, быть доказательными, задумываясь и над довода­ми- собеседника.

Обсуждать ваши рецензии не будем. Лучше поговорим о спек­такле. Но ни одно наше занятие не будем сводить только к разгово­рам. Иначе тела наши уснут.

Студийцы перешли к упражнениям и этюдам, а после пере­рыва Вера Евгеньевна предложила вернуться к «Горю от ума».

_ По-моему, это один из самых сильных спектаклей теат­ра! — сказал Кирилл.

— А может быть, и самый сильный,— уточнил Стае.

— А мне, знаете, что мешало? — признался Антон.— Ваше чтение. Когда я слушал, я так хорошо себе все представил, а в театре это оказалось гораздо грубее.

— А мне не понравилось...— вступила Лера.

— У нас не говорят «не понравилось»,— напомнила Нина.

— Как же я еще скажу?... У Чацкого мало страсти.

— А по-моему, как раз достаточно,— возразила Лида.— Он не кричит — разве это плохо?

— Можно? Честно говоря-...— начала Инга и осеклась. Во­спользовавшись заминкой, Галанова заметила:

— Честный человек всегда должен говорить честно. А откро­венно ли — это его дело.

— В таком случае, откровенно,— поправилась Инга.— По-моему, спектакль вообще не очень удачный...

— Вот это да! — вырвалось у Стаса.

— Минутку! — вмешалась Галанова.— В ваши лета должно сметь свое суждение иметь. Только постарайся объясниться.

— Я не согласна с тем, как показано фамусовское общество. У Грибоедова сказано же «Нестор негодяев знатных». А это обык­новенные люди. Даже обаятельные. И Фамусов умный, серьезный человек...

— А по-твоему, он глупый и несерьезный? — перебил Виктор.

— Подожди! Это же сатипа на век минувший. На крепостни­чество. Там же написано: «Их слабодушие, рассудка нищету»...

— Вызубрила по учебнику и шпарит! — пробурчал Боба.

— Нет, не вызубрила!.. Без учебника нельзя понять исто­рический пласт борьбы Грибоедова с мракобесием самодер­жавия!

— Ты сама-то что увидела в спектакле? — спросила Даша.

— Сама? Это и увидела. По-моему, артисты все как-то смяг­чают. Я согласна с Лерой,— не хватает обличительного пафоса У Чацкого. У него же от ума — горе...

23

— А может, у тебя? Или от любви к зубрежке! — не удержал­ся Виктор.

— Только без личных выпадов! — одернула Виктора Вера Ев­геньевна.

— Так, по-вашему, это не сатира на отжившее?

— Если показывать только отжившее, что тут интересного! Ему место на свалке! — резко заметил Кирилл.

— По-твоему, такие люди есть вокруг нас? Откуда им взять­ся? Ведь автор высмеивал пороки дворянства...— спорила Инга.

— Между прочим, и сам автор, и Пушкин, и декабристы — то­же дворянство. Не крась все одной краской! — вмешалась Геля.

— Загорецкий, Репетилов, Молчалин...

— Да в каждом классе есть Молчалин!

— А у нас и свой Загорецкий — враль!

— Не такой же!

— Не такой, так другой!

Наконец не выдержал и молчавший до того Вадим:

— Извините, я прочту три строчка из нашего учебника: «Комедия и сейчас не утратила своей общественной, нравственной и художественной силы. Гневное, непримиримое отношение Гри­боедова к косности, несправедливости, подлости, лицемерию по­нятно нам, советским людям».

Спор продолжался, пока Галанова не остановила его:

—— Нам уже пора расходиться, поэтому, разрешите, я подве­ду итог. Я согласна с теми, кто считает, что «Горе от ума» — удача нашего театра. Хочу обратить внимание на важное для нас признание Антона, что чтение ему только помешало. На первых порах познания театра это очень распространенное явление. Чи­тая, мы представляем себе все в идеале. Материя же всегда грубее нашей мечты. Человек тоже материален. Некоторым людям это так мешает, что они перестают доверять театру и таким образом на всю жизнь обедняют себя. Уметь перешагивать через грубость материи к торжеству мысли и духа — это и значит стать знатоком в искусстве. И еще: читать пьесу надо не для того, чтобы, идя в театр, надеяться получить буквальное воплощение своей мечты. Так не бывает. Видеть по-своему и допускать, что другой увидит иначе — вот к чему надо стремиться.

Теперь о вашем споре. Инга права: целиком переносить все мотивы классического произведения на современное общество — такой подход упрощает, делает вульгарным прочтение великого произведения прошлого. Если театр хочет создать спектакль о нашем, и только о нашем обществе и его проблемах — для этого есть современная пьеса. Когда же мы обращаемся к классике, мы воссоздаем эпоху со всем строем жизни, сильно отличающимся от нашего.

Но я согласна и с другими мнениями: когда в классической пьесе театр видит только картины прошлого, зритель умирает от скуки и «голосует ногами», то есть уходит, не досмотрев.

24

Молчалин, Репетилов, Загорецкий, тем более Фамусов или Скалозуб — люди другой эпохи. Но, появляясь на сцене во плоти живых, современных артистов, они не могут не быть в чем-то сов­ременными, узнаваемыми. Без этого все разговоры о бессмертии пьесы — пустые слова.

Сатира?. Конечно, она есть в пьесе, и мне кажется, и в на­шем спектакле. Но сатира сатире рознь. «Ревизор» Гоголя — сатира злая, беспощадная, и в ней, как известно, нет ни одного положительного героя, кроме смеха. А в его же повести о ссоре Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем рядом с едкой насмешкой столько же сочувствия, боли.

И «Горе от ума» — не только сатира, но и героика. Это панорама русской жизни, где пороки изображены пером сатири­ка, а стремление человека к добру, справедливости, познанию переданы как страстный выплеск сердца, который, я согласна, не обязательно должен быть шумным, крикливым. Это вопрос истинного или ложного темперамента — на сцене и в жизни, к чему мы вернемся через год-два.

И наконец, я хочу поддержать тех ребят, которые говори­ли верно (хоть можно бы и повежливей: от этого убедительность их слов еще бы увеличилась), что, беря все полезное от учеб­ников, на жизнь и искусство следует смотреть не сквозь их призму, а своими глазами. Не всегда книгу надо начинать чи­тать с предисловия. Иногда лучше прочесть его потом, когда живое человеческое впечатление уже сложилось у вас и книга уже постигнута сердцем! Тогда художественная литература не превратится для вас лишь в материал для ответов на уроках, а станет чем-то родным, без чего невозможно жить.

Вадиму с Дашей идти домой было по пути. И возвращаясь с занятий, они делились впечатлениями.

— Знаешь, раньше я выходила на сцену покрасоваться...

— А теперь?

— А теперь — работать. Чувствую, что вру, не получает­ся, охота еще, еще пробовать, только бы со сцены не прогна­ли. И чем труднее, тем интереснее.

— Вчера ты отлично сделала этюд.

— Врешь!

— Ну зачем так! Я как в пустыне: что вижу, о том и пою.

— Хорошо поешь! Слушай, а почему Вега ничего нам не гово­рит про актерский факультет?

— Она же сказала: каждый должен побывать в актерской шкуре, а кто куда пойдет — это потом...

 

V . ВЕЖЛИВОСТЬ КОРОЛЕЙ

— Даша,— спросила Галанова перед началом одного из заня­тий, доставая маленькую книжку,— Лариса, которая была толь­ко на первом занятии,— твоя подруга, одноклассница?-

— Одноклассница, но не подруга.

— Передай, пожалуйста, ей ее пьесу.

— Я с ней не разговариваю.

— Значит, не можешь передать? Кто у нас еще из этого класса?

— Я,— сказала Люба,— но я тоже с ней не разговариваю.

— Что же мне делать-?-

— Дайте нам, Вера Евгеньевна, мы передадим,— вызвались мальчики.

— Спасибо,— раздумчиво сказала Галанова.— Вы как-то выразили пожелание, чтобы вопросам этики и этикета мы уделя­ли больше внимания. Хотите, поговорим сегодня о культу-ре чувств, и в частности об этике ссоры?

— Давайте!

— А разве⁷ может быть- этика ссоры? Или этика, или ссора!

— Вы слышали афоризм Маркса: «Полное единодушие воз­можно только на кладбище»? Характеры у всех разные. Значит, возможны разногласия и столкновения между людьми. А вот как они выражаются, зависит от нашей цивилизованности. Что такое цивилизованность?.. А цивилизация?

Значение слов никто не смог точно объяснить.

— Каждое общество находится на определенном уровне развития. И духовная его культура, и материальная. Это и есть цивилизация. Цивилизованность — соответствие этому уровню. Понятно? Если, например, в обществе, создавшем передовую науку и великую литературу, две соседки по лестничной пло­щадке не могут договориться об очереди уборки и отгребают сор лопатой одна к двери другой, вряд ли это соответствует уровню данной цивилизации.

— Ну это ежу ясно,— оказал Боба,— такой пример...

— Ну а если один сосед отказывается" принять телеграмму для другого?

— Тоже...

— А передать книгу?-

Наступила пауза. Даше и Любе стало немного неловко.

— А если человек совершил нехороший поступок, подлость сделал, я все равно должен с ним здороваться? — спросил Илья.

— На мой взгляд, да.

— А по-моему, это унижение своего достоинства.

— Смотря как поздороваться,— заметил Антон.

— Вот именно! — подхватила Галанова.— Все знают, что, оскорбляя другого (пусть даже плохого) человека, мы неизбежно унижаем сами себя. Но в чем состоит это унижение?

26

Представьте себе, молодой человек с девушкой идут по ули­це, с ним здоровается знакомый, а он в ответ отворачивается. Украсит ли это его в глазах девушки?

Существуют другие, более достойные методы, которыми можно дать понять, что не имеешь с человеком ничего общего. Строгое «здравствуйте» есть лишь проявление вашей воспитанности. Ведь, уступая женщине или старшему дорогу, вы не задумы­ваетесь, хороший это человек или плохой.

— А руку подавать я тоже должен каждому? — спросил Кирилл.

— Вопрос кстати. Но прежде чем на него ответить, давайте проверим, как вы подаете руку.

На некоторых лицах выразилось удивление: что тут прове­рять?

Галанова попросила всех встать и обменялась рукопожатием с каждым.

— Не умеет никто,— заключила она.— Показываю! Вера Евгеньевна вызвала на середину Стаса.

— Скажу о норме и .сразу об ошибках. Вот первая и главная: некоторым я нарочно не спешила протягивать руку, а они свою тянули. Если перед нами человек старше нас (или перед муж­чиной— женщина), мы должны внимательно смотреть, соби­раются ли нам подать руку.

— А если девушка и немолодой мужчина? — спросила Геля.

— По ситуации. Если это учитель или, например, гость ва­ших родителей, перед которым вы — девочка, вы, конечно, не имеете права первая тянуть руку. Если же вы — взрослая де­вушка, вам оказывает внимание мужчина почтенных лет и вы хотите выразить ему ответную приветливость, лучше подать руку первой, чтобы те подчеркивать, что он не молод. Женщина подает руку сидя; перед старшей женщиной или особо уважае­мым мужчиной — лучше встать.

Дальше. Не так давно мы с вами осваивали современный поклон. Нечто подобное желательно обозначить в момент руко­пожатия. При абсолютном равенстве — можно без склонения головы, но вежливый взгляд в глаза при всяком рукопожатии обязателен. Если вы подаете руку, откинувшись назад, вы стано­витесь похожи на надутого индюка.

Как и поклон, рукопожатие должно что-то говорить. Например: «Примите мое уважение». Поэтому рука не может быть — кисель, как у Даши, которая без слов сказала мне: «Уж извините, я такая цаца!»

Даша собралась обидеться, но, вспомнив, что нельзя, рас­смеялась.

— В знак уважения первый подает руку немного снизу и слег­ка сжимает один раз. Но не как Денис «качает воду» и не как Боба — изо всех сил.

— -Как полковник Скалозуб! — добавил Виктор.

27

— Скалозуб при всей своей примитивности — человек воспи­танный. Скорее, как унтер Пришибеев.

— А перчатку снимать обязательно? — спросила Геля.

— Мужчине — да, женщина — бальную перчатку в принципе не снимает. Тонкую, осеннюю — произвольно. В этом случае кавалер не должен обижаться и в знак особого почтения может даже поцеловать даме руку в перчатке — это в правилах.

Перешли к поцелую руки. Галанова рассказала, что это есть знак внимания к даме почтенного возраста или, во всяком слу­чае, замужней. Мальчикам пока можно об этом не думать, но простейшие правила лучше знать — вдруг они попадут в общест­во, где это примято. Вера Евгеньевна строго предупредила, что при официальном поцелуе руки мужчина не имеет права при­поднимать руку дамы ни на сантиметр и для наглядности смешно показала, как тянут руку дамы к своим губам некоторые не­воспитанные молодые люди. Другое правило — сгибаясь к руке дамы, не оттопыривать при этом «пятую точку», а для этого тяжесть тела должна быть на одной, «передней» ноге.

Молоденькой девушке руку целуют в редких случаях — в знак особого восхищения, например после удачного выступления. Если это сделает молодой человек в знак восторга — и здесь не будет ничего зазорного. Вера Евгеньевна пожелала девушкам не вести себя подобно «купеческим дочкам» — не краснеть до ушей и не вырывать руку, потому что в строгом, официальном поцелуе руки не может быть ничего обидного. Но и напрашиваться на поцелуй руки тоже неприлично.

На вопрос о головных уборах Галанова сказала, что еще не­давно при любом приветствии мужчина непременно снимал го­ловной убор или хотя бы прикладывал к нему руку. Сейчас это правило соблюдается не всегда, но знать о нем надо, напри­мер, для поездок за границу. При поцелуе руки даме зимняя шапка, шляпа, кепка, фуражка снимаются, берет и спортивная шапочка — нет.

— А как же с вопросом Кирилла?

— Образчик житейской мудрости Полоний... Все читали «Гамлета»? Что он говорит сыну, отправляя его в путешествие?

— Чтоб не подавал попусту руку,— вспомнил Вадим.

— А почему?

— Ну, потому что рукопожатие к чему-то обязывает.

— Верно. И мы с вами в этом сейчас убедились. Соприка­саясь ладонями, сжимая другому руку, мы заверяем его в чем-то. Вот почему не следует по сто раз в день жать всем руки. И в то же время есть два случая, когда мы обязаны подать руку, даже если не хочется. Кто сообразит какие?

— Когда другой сам подает руку! — догадался Вадим.

— А я с этим не согласна,— вмешалась Лера,— совершил нехороший поступок, а сам тянется с рукой...

— Видите ли... Конечно, тут лучше обойтись без рукопо-

28

жатия. Но имейте в виду, какие бы ни были отношения, если рука подана, не подать в ответ — все равно, что влепить чело­веку пощечину. Стоит ли, если перед вами виноватый и он почему-то протягивает руку, отвечать на это личным оскорбле­нием, даже когда вы не склонны его простить? Есть иной выход...

— Формальное рукопожатие?

— Не формальное, а официальное.

— А какая разница?

— Переводя на язык слов, или, как у нас говорят, под­ текста, формальное рукопожатие: «Ты для меня — пустое место», официальное: «Я вас приветствую». Оно же выход и в другом слу­чае...

— Когда много народу?

— Если в обществе вы подадите руку четверым, а пятого на глазах у всех обойдете, что из этого выйдет? Что вы ре­кламируете вашу ссору. То есть опять же поставите себя в неловкое положение.

— Вера Евгеньевна! — спросил Антон. — Раз уж речь зашла о таких вещах. Если два человека в ссоре, причем принци­пиально, я могу с обоими сохранять добрые отношения или дол­жен выбрать кого-то одного?

— А как считают ребята?

— Можно!

— Нет, нельзя! Это непорядочно!

— Это получается «и нашим и вашим»...

— Чтобы не длить спор,— вмешалась Галанова,— скажу, что «и нашим и вашим» — одна из худших форм беспринципности, когда человек, желая сохранить со всеми хорошие отношения, подделывается под их взгляды. В любых жизненных обстоятель­ствах надо иметь свою позицию. Здесь разграничим тоже два случая. Ваш приятель совершил по отношению к другому что-то такое, после чего вы не можете о нем думать, как прежде. Вам лично он не сделал ничего плохого (но будьте уверены — сделает!). Изменившиеся отношения не обязательно демонстри­ровать, но внутренне вы обязаны твердо стать на сторону вто­рого, а при прямом вопросе не скрывать своей позиции.

Другой случай. Два ваших приятеля, или далее друга, пос­сорились по субъективным причинам. А ваше уважение к обоим остается прежним. Зачем зам терять одного из друзей? Или для чего одному из них требовать от вас этого? Это и есть самое на­стоящее мещанство в человеческих отношениях. Их ссора — их дело, ваши привязанности — ваше.

— Можно добавить? — спросил Виктор.— Мне кажется, обе стороны должны знать об этом.

— А по-моему, нет! Зачем другому делать больно? — воз­разила Надя.

— По обстоятельствам. Важно, чтобы вы лично были лояльны по отношению к обеим сторонам.

29

— А что это значит?

— Предельно добросовестны не напоказ, а внутренне, для себя. И эта внутренняя принципиальность всегда поможет вам выйти из трудного положения.

Галанова не любила затягивать занятия сверх установлен­ного часа. Не потому, что ей было жалко для ребят своего вре­мени, а потому что она, зная загрузку своих учеников, воспи­тывала в них умение распределять время и энергию на уроки, прогулки, спорт, студию, театр, книги, кино... Да и у нее самой не только в театре, но и дома забот хватало, о чем, впрочем, студийцы могли только догадываться.

Между тем сегодня перезанимались уже лишних пятнадцать минут, а вопросы не иссякали. О культуре тайны, личной пере­писки, телефонного разговора, одежды, пользования своей и чу­жой вещью, знакомства, умения держать себя в театре, в кафе... Оказалось, что проблемы этикета, особенно в психологическом плане, очень интересуют ребят.

— В следующий раз! — объявила Вера Евгеньевна.

С обычной школьной стремительностью Вадим влетел в раз­девалку и чуть не сбил с ног Лиду. Но вовремя притормозил, взял у нее из рук пальто и подал ей чуть шутливо: мол, в поряд­ке продолжения урока этики.

— Благодарю вас! — сказала Лида, одевшись, и весело протянула руку.

— Примите заверения! — Вадим открыл дверь и пропустил даму вперед. Лида кивком поблагодарила и вышла на улицу.

Был сухой осенний вечер. Под ногами хрустели опавшие листья. И хотя постоянного ее рыцаря Тимы не было (он болел), Лида решила удлинить себе путь и пройти кленовой аллеей. Едва вступив под желтеющие в свете фонарей деревья, она увидела впереди чей-то застывший силуэт. Лида вздрогнула, но сразу же распознала обогнавшего ее Вадима, пытавшегося прочесть ка­кую-то афишу.

Они пошли рядом, и завязался непринужденный разговор о прошедшем дне — самом обычном, но который, пока он не завершился, кажется единственным в своем роде. Лида дер­жалась просто, не то что Даша. Та все время вела какую-то непонятную игру — взглядов, укоров, настроений... И приходи­лось наугад принимать ее мячи.

С Лидой все было по-другому. Вадим понимал, что и она не простушка. В ней ощущалась скрытность характера или, может быть, излишняя деликатность. Он заметил: она не произносит ни слова, не подумав, будет ли оно вовремя. Тем не менее разго­вор шел сам собой. Иногда в ее словах он узнавал свои мысли. Так они дошли до Лидиного дома.

— Погуляем еще? — предложил Вадим.

— Давай. Правда, нужно еще кое-что записать...

30

— Дневник ведешь?

— С пятого класса, как советовал Гри-Гри,— не сму­щаясь, призналась Лида.

— А я с шестого. Занятия записываешь?

— Нет. Спектакли и мысли о них подробно. Помогает разоб­раться.

— А я этюды. И свои придумываю. В институте пригодится.

— Ты так в себе уверен?

— Да нет... Но думаю, рано или поздно... Отступать неку­да... А ты что — не веришь в себя?

— Когда как...

Придя домой, Лида записала: «Сегодня после занятий мы час гуляли с Вадимом. Все это случайно: по-моему, они с Дашкой пос­сорились. Я, конечно, ему совсем неинтересна, но он молодец — вида не подал. Он успевает много: в театрах все смотрит, книг прочел массу. Влюбляться я не собираюсь, просто хочется сказать добрые слова объективно.

Пока мы говорили, я чувствовала: происходит что-то важное. Не между нами ... Когда я_ болтаю с девочками, всегда прихо­дится немного притворяться^Кажется, что это временные по­путчики, что все это уйдет... В студии это ощущение стало прохо­дить. А в сегодняшнем разговоре совсем исчезло. Я говорила, как бы это сказать... с человеком одних взглядов (не важно, что многое он понимает по-другому), одного мира, как сказал однажды Гри-Гри, «одной группы крови». Ты пойми, дневник, что это для меня такое! Даже если этот разговор останется единст­венным. Значит, я не белая ворона, значит, придут еще в мою жизнь люди, с кем мне будет так же легко, как нашим девчонкам друг с дружкой. Потому сегодня у меня день особый ...»

Вечерние занятия начинались в семь вечера, воскресные — в одиннадцать утра.

В пятиминутный промежуток времени — от без десяти до без пяти — можно было встретить Галанову, приближающуюся к школе. Ребята ни разу не видели ее спешащей, раздраженной или огорченной чем-то.

Перед следующим занятием в воскресенье Виктор и Вадим столкнулись с Вегой за квартал до школы.

— Вера Евгеньевна,— спросил Виктор,— можете нам от­крыть секрет?

— Смотря какой.

— Как вам удается быть такой точной? Вот я — или слиш­ком рано приду, или слишком поздно...

— Чаще второе! — вставил Ва им.

— Молчи, ты тоже хорош! Вера Евгеньевна не пускает опоз­давших, а в кино — жди тебя!

— Это дело привычки,— сказала Галанова.— В театре тот, кто опаздывает, профессионально непригоден.

— Но ведь автобусы ходят по-разному, иногда ждешь-ждешь...

— Я хожу пешком.

— И сколько тратите на дорогу?

— Сорок минут. Плюс десять запасных.

— А раньше специально не выходите?

— Конечно, чтобы не уставать до репетиции.

— А как вам удается всегда быть в хорошем настроении? У вас такой характер счастливый?

Галанова не успела ответить — приблизились к школе.

— Поговорим отдельно.

Урок начался, как всегда, с практики.

Сперва Вера Евгеньевна поздоровалась с каждым, при­чем некоторым не протягивала руку, а лишь останавливалась око­ло них. Тогда ребята отвешивали сдержанный современный по­клон, руководительница отвечала тем же. Даша по собственной инициативе сделала книксен. С легкой руки Стаса некоторые мужчины поцеловали Вере Евгеньевне руку, что не вызвало в ней ни малейшего удивления. Время от времени она делала заме­чания:

— Рука мягче. Круглее, свободнее!

Когда круг был пройден, Галанова сказала:

— В целом неплохо.— Затем села и посмотрела на ребят. Все стояли.

— И что дальше? — поинтересовалась Вера Евгеньевна.

— Мы можем сесть? — спросил Виктор.

— Конечно. Ребята расселись.

— Говорить с места вовремя, не подымая руки, труднее, но вы этому уже научились. Точно так же иной раз нельзя сесть без приглашения; иногда же то, что сел старший, само собой означа­ет, что можете присесть и вы. Этикет вообще стоит на трех китах: разумное, привлекательное, своевременное. Значит, человек в об­ществе должен быть — каким?

— Сообразительным!

— Расторопным!

— И?

— Изящным! — догадалась Люба.

— Справедливо. Вот несколько простейших этических задач мы и решим сейчас. Этюд: Инга и Боба идут по улице. О чем-то оживленно беседуют. Навстречу Денис. Он знаком только с Ин­гой. Они давно не виделись, и у него к Инге дело.

— Секретное?

— В общем, да.

— Идти под руку?

— Как хотите. Пошли!

Когда трое поравнялись, Денис весело окликнул увлеченную разговором Ингу:

— Инга, привет! Можно тебя на минутку? — и бросил Бобе: — Извини, старый, тут дельце есть...

32

Отведя Ингу в сторону, он начал шептать ей, по-видимому, что-то очень смешное. Инга от души хохотала. Боба стоял в от­далении. Денис увлекся и продолжал еще некоторое время развле­кать Ингу, пока, наконец, Боба не подошел спокойно к ним.— Извини, старая,— сказал он Инге, взял Дениса за плечи, в свою очередь отвел его в сторону, что-то тихо сказал ему, приставив кулак к носу, так что тот отпрянул, затем повернул его на сто восемьдесят градусов, толкнул в спину, и тот мгновенно исчез за дверью. Затем подошел к Инге.

— Пошли.

— Никуда я с тобой не пойду!

_ Не ходи! — добродушно откликнулся Боба и ушел в про­тивоположном направлении. Инга посмотрела направо и налево и очень естественно расплакалась.

— Вот это манеры! Безобразие! — возмущались девочки.

— А я бы тоже так поступил,— сказал Кирилл.

— И я тоже!

— Хороший этюд,— оценила Галанова.— Ребята наглядно и, кстати, довольно правдиво продемонстрировали нам, так сказать, негатив,— что бывает, когда грубо нарушается простейшая веж­ливость. Кто виноват в конфликте?

— Денис! — в один голос откликнулись многие.

— Безусловно. Как он должен был себя повести?

— Поздороваться и пройти мимо.

— А может и не здороваться, если Инга его не заметила.

— Да! Мужчины, знайте. Когда дама не одна, вы не имеете права обращать на себя внимание. Если она взглядом предо­ставляет вам такую возможность, поздоровайтесь и пройдите мимо. Если же она сделала вид, что не заметила вас, вы не должны обижаться. Скажите, только ли Денис совершил ошибку?

— Нет, и Инга! — уверенно ответил Антон.— Зачем она отош­ла и долго любезничала с Денисом?

— Совершенно верно. Запомните, девочки: в большинстве конфликтов между мужчинами виновата бывает женщина. И на­оборот, в самых трудных обстоятельствах наша женская дели­катность и власть над мужчинами может избавить их от ссор и тяжелых переживаний. Что должна была сделать Инга в ответ на бестактность Дениса?

—— Сказать: «Извини, Денис, мне некогда».

— Могла бы добавить: «Позвони мне».

— Верно. Тогда бы у Бобы не было оснований возмущаться.

— А если это моя любимая девушка?

— Но не твоя личная собственность. Лучше доверять друг другу, чтобы обыкновенные товарищеские отношения не были ос­нованием для глупой ревности. Теперь разыграем другую ситуа­цию. Люба с Виктором встречают Лиду. У Любы к Лиде два дела — одно секретное, другое — нет. Начали!

Виктор предложил Любе взять себя под руку, и они пошли.

2 Заказ 295                                                                                                                   33

Когда они почти столкнулись с Лидой, Люба остановилась:

— Лида, привет! Я тебе звонила. У тебя нет «Анны Карени­ной»?

— Есть. Бабушкина книжка. Я ее из дома не выношу.

— Значит, не можешь дать на два дня?

— Приходи ко мне, читай.

— Ну как я буду читать у тебя дома! — сказала Люба с от­тенком обиды в голосе.— И потом у меня к тебе еще один вопрос. Извини, Витя.

Люба отвела Лиду в сторону, что-то спросила у нее, полу­чила ответ и распрощалась.

— Что было хорошо?

— Разговор естественный.

— А Лида, по-моему, обидела Любу.

— А по-моему, нет. Это ее дело — давать книгу или нет.

— Какие ошибки?

— Я не поняла,— заметила Ксана,— знаком Виктор с Лидой или нет?

— Я тоже,— сказала Галанова.— Вот какие тут нормы. Если знакомы, все должны между собой поздороваться. Если нет, в обязательном порядке знакомые должны представить друг другу незнакомых.

— А я не понял,— продолжил Стае,— зачем девочкам секрет­ничать? Тем более что у обеих есть телефоны.

— А если что-нибудь срочное? — возразила Лера.

— Вы оба правы. В обществе шептаться неловко. Но в край­нем случае можно выйти в другую комнату или отойти на почти­тельное расстояние. Повторим упражнение!

При новой встрече, поздоровавшись с Лидой, Люба сказала:

— Знакомьтесь. Лида подала руку:

— Лида.

— Витя.

Дальше повторился разговор о книге, после чего Люба попро­сила Лиду позвонить ей вечером.

— Видите ли,— размышляла Вера Евгеньевна,— этика, как и вся жизнь общества, тоже находится в движении. У нас сейчас принято говорить «знакомьтесь», но, строго говоря, это слово нежелательно. — Почему?

— Это звучит неуважительно. Так же как и «извиняюсь» — «извиняю себя». «Знакомьте себя, а я тут ни при чем». На вся­кий случай лучше знать это.

— А как надо говорить?

—- «Разрешите вас познакомить». А еще проще спросить: «Вы не знакомы?» Представляете младшего старшему и кавалера да­ме. А потом уж младший (или кавалер) сам называет себя или вы его во вторую очередь. В обществе взрослых называют только

34

Фамилию. В вашей среде, как принято, называйте имена; но лучше полные — не Витя, Лида, а Лидия, Виктор. Представляясь старшему, при имени называйте фамилию, причем, как вы уже знаете, имя непременно вперед: «Лидия Дедова».

_ Можно сказать? — вставила Нина.— По-моему, Витя должен вести под руку Любу, а не она его.

_ А может это моя супруга! — пошутил Виктор.

Кое-кто засмеялся.

— Не понимаю смеха,— удивилась Галанова.— Так или ина­че, мы проходим с вами введение в один предмет — мастерство актера. Стало быть, завтра любая пара из вас на сцепе может стать и мужем и женой, и бабушкой и внуком. Что за мещанские смешки? И потом, очень скоро вы окажетесь в мире взрослых, где, как поется в песне, «люди встречаются, люди влюбляются, женят­ся». Это норма человеческих отношений. Виктор допустил дру­гую ошибку, о которой вы можете не знать. Мужчины, запомните на будущее: «моя супруга» не говорят; «ваша (или твоя) супру­га», но «моя жена». Так звучит скромнее.

Что касается хождения под руку, то это предрассудок, что только жена может брать под руку спутника. Важно, чтобы в поведении мужчины не было развязности и всегда присутствовало уважение к женщине. Рука подается не кренделем, как сделал Виктор, а захватывается незаметным волнообразным движением. И, ведя даму, надо все время следить, чтобы она не плелась сза­ди, а была немного впереди. Мужчина берет даму под руку с ее молчаливого согласия, а в случае необходимости — при перехо­де через улицу или в толпе — может и без разрешения, лишь бы это делалось тоже не как попало, а уважительно, ради ее удобства.

Последовали упражнения. Все парами ходили по кругу, навстречу друг другу, лавируя змейкой.

— Кто заметил в предыдущем этюде еще одну ошибку? Де­вочки договаривались о телефонном разговоре. Кто кому должен был позвонить?

— Конечно, Люба Лиде — ведь ей что-то от нее нужно!

— Совершенно верно. «Позвони мне» — звучит не совсем вежливо и оправдывается только в том случае, если связь одно­сторонняя. Так что, Люба, прошу!

— Что?

— Звони! Вот тебе телефон.— Вера Евгеньевна указала на пустой стол.— Лида, а вот твой — на окне.

— Здравствуйте, але, Лиду пригласите!

— Это я. Здравствуй, Люба.

— Слушай! Ты вчера смотрела по телевизору «Маленькие трагедии»?

— Да.

Я тоже. Здорово, правда? А сестре не понравилось, гово­
рит, скука...                                                                 

35

И долго еще Люба болтала в таком духе, после чего сказала «привет» и бросила трубку.

— Это и есть твое срочное дело к Лиде?

— Я просто не успела придумать.

— Хорошо. Достаточно. Скажите, что такое телефон? Сред­ство общения или информации? Мнения разделились.

— Мы все страдаем дефицитом времени. Но общение наше должно быть полноценно. Если вы хотите поговорить с вашей подругой о жизни, об искусстве, выделите для этого вечер. Телефон не даст вам такой возможности.

Некоторые люди превращают телефон -в заочную гостиную. Иначе, как дурновоспитанностью, это не назовешь. Без конца болтая по телефону, этот человек мало что успевает за день. Зна­комому не всегда удобно признаться, что долго говорить по теле­фону ему некогда или утомительно. Третий при этом тщетно пы­тается дозвониться одному из двоих по срочному делу. И телефон становится настоящим бедствием.

Поэтому привыкайте относиться к телефону как к устному телеграфу. В двух-четырехминутном разговоре можно успеть договориться обо всем.

Несколько важнейших правил телефонной этики.

Начинать разговор со слова «здравствуйте» можно только, если вы узнали голос человека, который подошел к телефону. Луч­ше сначала назвать его по имени или имени и отчеству. Затем назваться, то есть выйти на связь, а потом уже здороваться.

Приглашают в гости, а к телефону зовут. Поэтому лучше го­ворить «позовите» или «попросите».

Категорически нельзя жевать, говоря по телефону.

Нельзя начинать разговор с шутки: ведь вы не знаете, что происходит в данную минуту на другом конце провода (это все равно что, передавая письмо, требовать: «Спляши»).

Класть трубку не сразу, особенно младшему.

Если вам передают о чьем-то звонке, вы должны отзвонить.

— А если я не застал человека дома, я обязан назваться?

— Как вы думаете, ребята?

— Конечно!

— Как ни странно, я не поддержу этого мнения,— сказала Галанова.— Это связано с принципом личной тайны, которая всегда должна уважаться. В том числе и внутри семьи.

Есть дома, где, прежде чем позвать кого-то к телефону, всегда интересуются: «А кто его спрашивает?» Это вдвойне не­прилично. Потому что, во-первых, из этого следует, что для од­них вы дома, для других — нет, во-вторых, значит, близкие не до­веряют вам. Например, старшая сестра, выспрашивая, кто звонит младшей, допускает, что у нее могут быть сомнительные знако­мые. Поэтому интересоваться, кто звонит вашим близким, можно только в косвенной форме в вопросе «Что передать?» или «Как

36

передать?», на что тот, кто звонит, вправе ответить: «Спасибо. Ничего передавать не надо».

Это касается и тайны дневников и переписки. Если у вас есть младший брат, предположим, восьми лет, пусть вам никогда не придет в голову распечатать адресованное ему письмо; пусть он привыкает, что никто в его корреспонденцию не заглядывает.

После перерыва к Талановой обратилась Лида: _ Вера Евгеньевна, вы как-то обещали нам высказать свой взгляд на правду и ложь. Например, если кто-то угадал мою лич­ную тайну, могу я в ответ сказать неправду?

— Спасибо — напомнила! Для начала зададим себе вопрос: что есть ложь? К сожалению, в обиходе некоторых это такая привычная вещь, что они не успевают задуматься: что это такое в принципе? Для них она что-то вроде мелкой монеты, которая всегда в кармане. «Где был?» — «В библиотеке». А на самом деле -г- в кино, какая разница! «Своими глазами видел», а на самом деле видел сосед — тоже пустяк.

Между тем в современном толковом словаре Ушакова ложь определяется как намеренное искажение истины.

Значит, чтобы дать моральную оценку лжи — крупной или мелкой, надо уяснить себе, что такое любовь к истине.

В пьесе Константина Симонова «Русский вопрос» расска­зывается об американском писателе, который стал перед выбо­ром: написать то, чего он не думает, солгать по-крупному, либо лишиться всего — дома, машины, уважения общества, любимой •жены.

Правдивость в большом начинается с отвращения ко лжи в мелочах. Недаром говорит пословица: Раз солгал — навек лгу­ ном стал.

— А есть еще крепче,— вставил Антон.— Кто лжет, тот крадет.

— Суровая пословица. Я ее не помнила. Итак, мой завет: при­выкайте избегать лжи даже невинной. Вот, кстати, вам еще по­словица: Всяку ложь к себе приложь. Приятно ли вам, если кто-то говорит: «У меня в кармане рубль». А у него два. Пустяк? Но насколько солиднее выглядит признающийся: «У меня два рубля, но один я истратить не могу».

— Вы нам часто говорите о такте. Но ведь нельзя быть так­тичным и при этом всегда резать правду-матку напрямик! — сказал Илья.

— Говорят, такт — ум сердца. Деликатность, осторожность в высказываниях, умение хранить свою и особенно чужую тайну соединимы с отвращением ко лжи. Промолчать, даже уклониться от-ответа — не значит солгать, если этим вы не дезинформируете другого ему во вред.

Чтобы вершить этот неожиданно возникший разговор, рас­смотрим один случай лжи, которая оправдана. Кто знает какой?

37

— Например, когда больному говорят, что он выздоровеет...

— Да! И пример этот не единственный. Жизнь вам явит еще примеры, когда ложь можно назвать святой, или чистой. Ложь предателю, врагу. Да и другу, если правда может его убить. Это называется ложь во спасение — себя или другого человека.

Кстати, к случаям мелкой, порочной лжи относится и лесть.

Сюда можно причислить и небрежность по отношению к при­вычкам и вещам другого человека. В определенной среде не счи­тается зазорным «зачитывать» книги и таскать фотографии. Я никогда не понимала этого. Старенькая, мутная карточка мо­жет быть для хозяина реликвией. А утащивший ее об этом и поня­тия не имеет. Что же касается книг, то в наше время, когда спрос на них катастрофически растет, заначивание книги нельзя, мне кажется, квалифицировать иначе, как обычное воровство. Кста­ти, кто должен помнить о мелком денежном долге: тот, кто дает, или тот, кто берет деньги?

— Конечно, тот, кто берет! — откликнулись голоса. Галанова посмотрела на часы.

— Итак, мы проделали с вами индуктивный путь от этикета к этике и дальше — к морали. Теперь, если взглянуть на эти вопросы в обратном порядке, пойти по пути дедукции, то можно сказать, что мы сегодня пронаблюдали, что в основе морали ле­жит любовь к истине; в основе этики — мораль применительно к взаимоотношениям людей, к правилам общежития; в основе этикета — внешние формы этики, понятия о том, что в данное время прилично и...

— И красиво! — добавила Геля.

— Да. Значит, тема наша не исчерпана. Мы еще не проследи­ли связь этикета и эстетики — учения о прекрасном. Но к этому мы будем обращаться постоянно, ведь основной предмет наших занятий — театр. Кстати, изучите «Этику» Станиславского. Она опубликована отдельной брошюрой и во второй части «Работы актера над собой» — глава «Этика и дисциплина»*. Тогда про­должим наш разговор уже в театральном плане.

А сейчас, чтобы отдохнули головы, поработаем немного мус­кулами. Продолжим урок до выходной двери.

Вера Евгеньевна вышла из комнаты первой и проверила, ус­тупают ли мальчики девочкам дорогу, посмотрела, как кто ходит по лестнице. Тут пришлось минут на десять задержаться и всем походить немного вверх и вниз: некоторые двигались, по опреде­лению Талановой, подобно орангутангам. Она показала, как надо спускаться и подниматься по ступеням, чтобы работали одни ноги, а на голове будто стоял полный стакан воды.

В заключение Вера Евгеньевна посмотрела, как мальчики подают девочкам пальто; когда обе руки их свободны и когда на

* Станиславский К. С. Собр. соч., в 8-ми т. М., 1955, т. 3, с. 237 — 268 и 344—347.

38

одной из них висит свое пальто; правильно ли при этом девочки продевают в рукава обе руки сразу; предупредила, что отказы­ваться от этой мужской услуги в принципе не следует: подать женщине пальто^ даже посторонней,— обязанность каждого мужчины.

VI . ПОЗНАЙ САМОГО СЕБЯ

Студийцам было заранее известно, что в начале декабря театр уедет на две недели с гастролями в соседний город. Ребята ре­шили не прекращать занятий. Проводить их Галанова поручила

Вадиму.                                                                                                   _о

Он перечитывал главы «Работы актера над собой» Стани­славского, сочинял этюды и упражнения, чтобы не повторять те, которые давала Вера Евгеньевна. И заметил, что, чем больше он готовится дома, тем лучше во время занятия работает вообра­жение.

Утром в воскресенье Лида, как обычно, сходила за молоком и на обратном пути достала из почтового ящика газеты. Придя до­мой, она раскрыла «Комсомольца». Внимание ее привлекло за­главие: «Внутренние данные для сцены». Лида взглянула на подзаголовок: «Ответ Галине Тимофеевой из Красноярска». Под статьей стояла подпись: «В. Галанова, актриса Театра имени Щепкина».

Лида попросила родителей завтракать без нее, закрылась в комнате и погрузилась в чтение. Статья начиналась цитатой из письма:

«Летом мы с подругами поступали в театральное училище и все трое не попали. Девочки быстро успокоились, обе уже учат­ся по другой специальности. А я вряд ли смогу изменить своей мечте. Я слышала, что комиссия иногда ошибается; некоторые, кому говорят «забудьте», становятся потом хорошими артистами. Я готова добиваться своего, но не знаю, есть ли у меня шансы. Одни уверяют, что для- сцены главное — внешность, другие — талант. А что такое талант? Пожалуйста, перешлите мое письмо кому-нибудь из артистов, попросите объяснить, как мне быть с моей мечтой. Ведь у комиссии таких, как я,— сотни, а для меня моя судьба — одна-единственная. Не могу ли я сама правильно оценить себя? Есть ли для этого какие-нибудь тесты? Я поста­раюсь отнестись к себе без скидок. Родители против того, чтобы я становилась актрисой, а уж после того, как не прошла по кон­курсу, все время корят: «Глупости у тебя в голове». Не хочется их огорчать, но мне кажется: специальность я должна выбирать сама... Я окончательно запуталась, иногда охота на все махнуть рукой».

Галина, по нашей просьбе Вам отвечает актриса и театральный педагог Вера Евгень­евна Галанова:

39

«Галя! Писем, подобных Вашему, в театральные училища, на радио, в редакции газет приходит немало. Некоторые не решаются написать, но про себя мучаются теми же проблемами. В Вашем письме вызывает уважение желание выяснить истину: есть ли у Вас шансы стать актрисой? Вы спрашиваете, можно ли это опре­делить самой?

С абсолютной точностью — нет. И вот почему: театральное обучение служит профессиональному театру. А знать его может только профессионал. Кроме того, самому себя оценить объектив­но почти невозможно. Всегда хочется надеяться на лучшее. Однако до какой-то степени можно. Тестов, к сожалению, нет, давайте попробуем сформулировать их вместе.

Конечно, Вы знаете, что сценические данные делятся на внутренние и внешние. В этот раз поговорим только о внутрен­них. Я буду задавать Вам вопросы, а Вы отвечайте самой себе, отбросив всякую сентиментальность.

Движение в искусство начинается с мечты. Не с чувстви­тельной грезы, а с готовности годами преодолевать всевозможные испытания. В отличие от Ваших подруг, она у Вас есть. Театр Вам нужен. Так что на один вопрос Вы уже ответ дали.

Следующий вопрос — нужны ли Вы театру? Он звучит су­рово, но обманывать себя в этом, как говорится, себе дороже. Чтобы приблизиться к ответу, надо понять, что движет Вами: страстное желание видеть себя на подмостках или необходимость говорить с народом языком искусства. Вдумайтесь в это проти­вопоставление. Действительно ли у Вас есть потребность что-то сказать со сцены? И о чем именно Вы собираетесь говорить?

Ну, допустим, о том, что Вы уже успели увидеть и пережить. О Вашей любви к прекрасному, к добрым и умным людям, к правде, справедливости; о ненависти ко всему, что отталкивает Вас: к бесчеловечности, мещанству, фальши.

Почти у каждого человека возникает такое желание — иног­да. А вот изо дня в день, двадцать, тридцать лет?.. Изобразить это невозможно. Внутри Вас должен быть «запас страстности», или темперамент,— слово, по вступительным экзаменам конечно Вам знакомое. Выражается он не всегда шумно: негромкая реп­лика, от которой замирает зал, порой воздействует на нас силь­нее, чем отчаянный выкрик.

Следующее качество — способность к перевоплощению; ведь актер говорит со сцены не от себя лично, а от имени персонажа пьесы. Кто-то из Ваших друзей, возможно, хорошо умеет копиро­вать приятелей. Я говорю не об этом. Настоящее творчество требует иного: умения изнутри понять мысли, характер, привыч­ки, намерения другого человека и выразить все это через себя. Причем не ради самого фокуса перевоплощения, а чтобы от име­ни вымышленного лица передать то, что волновало автора пьесы и свои собственные «люблю» и «ненавижу» (включая и роли от-

40

рицательные, в которых артист тоже утверждает свои идеалы, но как бы методом от противного).

Того, что Вам дала природа, для этого недостаточно. Тре­буется мастерство. А оно достигается одним путем: ежедневной многочасовой работой. Приведу Вам слова великого драматурга Александра Николаевича Островского: ^Актером родиться нельзя, точно так же как нельзя родиться скрипачом, оперным певцом, живописцем, скульптором, драматическим писателем; родятся люди с теми или другими способностями, с тем или другим призванием, а остальное дается артистическим .воспи­танием, упорным трудом, строгой выработкой техники»*.

Мы работаем над собой и ролями практически столько, сколь­ко не спим. Судите сами, каждому ли подходит такой образ жиз­ни — с ежеминутно занятой головой?

Дальше. Любую пьесу можно прочесть по книжке. Идя в театр, мы надеемся, что спектакль окажется ярче того, который мы мо­жем увидеть в нашем воображении. А такое произведение спо­собны создать только люди, в культурном отношении не отстающие от времени, стремящиеся опередить его, обладающие художест­венным вкусом. А что такое художественный вкус? Прежде всего, точный глаз и слух, способность безошибочно отличать прекрас­ное от безобразного, истинное от ложного. Но бывает, что вкус притупляется, портится. Настоящий художник постоянно отта­чивает свой вкус, а для этого стремится видеть лучшие образцы прекрасного во всех искусствах, много читать.

Наша минимальная месячная норма — двадцать три спек­такля. Случается же, что их бывает и по сорок (и при этом еже­дневные репетиции!)! Где взять время? Какой должен быть запас энергии вперед на годы? Вот вам еще тест. При некоторых болез­нях нельзя выбирать профессии, связанные с систематическими нервными и физическими перегрузками. Если же серьезных противопоказаний нет, постепенно укрепляя свой организм, возможно достичь немалого, чтобы, вступая на театральное поприще, Вы могли с уверенностью себе сказать: я человек здоровый.

Артистическая жизнь представлена некоторым чем-то вроде увлекательного фильма-вестерна. Очевидно, Вы уже догадывае­тесь, Галя, что это неверно. Наш труд требует такой же сосредоточенности и самодисциплины, как, например, работа инженера-программиста или диспетчера авиалинии. Жертвы искусству — для актера не общая фраза. Ему приходится прино­сить их по нескольку раз в день: отказаться пойти в гости, чтобы подготовиться к завтрашнему спектаклю, лечь не слиш­ком поздно, чтобы наутро быть в рабочей форме, не съесть лишнего, чтобы не располнеть...

*Островский А. Н. Поли, собр., соч., в 16-ти т. М., 1952, т. 12, с. 165.

41

Еще один вопрос касается Вашего самолюбия.

Самолюбие — достоинство это или недостаток? Смотря какое. Вы уверены, что живете не зря, что способны сделать для людей что-то полезное и докажете • это, как бы трудно ни было. Самолюбие такого рода в искусстве — движущая сила. Но если, давайте говорить прямо, Вы не будете знать покоя, пока не станете первой, если при каждом уколе Ваше самолю­бие взрывается, как динамит, либо у Вас опускаются руки, такое самолюбие надо изжить в себе — или забыть о сцене. Актер всю жизнь в значительной степени не принадлежит себе: ему не предлагают выбирать роли, решать в одиночку, как вести себя на сцене, у него даже не всегда есть возможность по своей воле сделать шаг. Готовы ли Вы к этому?

Только часть работы актер делает дома. Каждый день на репетициях и спектаклях он трудится в коллективе, чаще всего многие годы, бывает, что и всю жизнь. Представьте себе: с одними и теми же людьми! Как они должны ежедневно настраивать себя, чтобы не уставать друг от друга? Как Вы будете чувствовать себя среди них? Это решит степень Вашей доброжелательности и устойчивость ее по отношению к ним. Способны ли Вы все время работать над своим характером?

«Ничего! Зато вне театра я буду полностью принадлежать самой себе»,— быть может, решите Вы. Увы! И в жизни актер всегда на виду. Не думайте, что это лестно, наоборот, скорее утомительно.

Вообразите себе такой случай. Зритель Н. видел Вас вчера в «Чайке», в роли Нины Заречной. Он в восторге. Вы для него стали примером женственности, искренности, чем-то вроде идеала девушки.

После спектакля вы очень устали и долго не могли заснуть. А утром перед репетицией надо еще купить продукты. Не успев привести себя в порядок и набросив пальтецо, Вы спускаетесь в магазин. Времени в обрез, а тут еще какая-то женщина лезет без очереди. Вы пытаетесь возражать, она бросает Вам что-то обидное, Вы раздраженно отвечаете. Эта небольшая пере­палка обращает на себя внимание покупателя Н. И он, поражен­ный, узнает в растрепанной участнице столкновения свою вче­рашнюю Чайку! По существу, Вы правы, но зритель разбираться не станет. Подобная сцена и идеал артиста для него не­совместимы. И с этого момента в его душе остается жирная клякса. Но тем дело не кончается: этот незначительный эпизод наблюдал не только гражданин Н. А молва крылата. И через какое-то время рассказ о нем доходит до театра в искаженном до неузнаваемости виде...

Внимание на себе посторонних глаз вынуждает актера никог­да на людях не расслабляться, быть всегда хорошо одетым. Это порождает еще одну легенду — о высокооплачиваемости ак­терского труда. Знайте, что за свою работу он вознаграждается в

42

среднем ничуть не выше, чем инженер или служащий. Особен­но, если актер не гонится за дополнительными заработками в ущерб своему искусству. Пусть и тут у Вас не будет никаких иллюзий.

Вот половина тестов, которых Вы просили. Поверьте, преуве­личений здесь нет.

Не торопитесь с ответами. Возможно, для некоторых из них Вам потребуется год или два.

В следующий раз поговорим еще о многом, в том числе и о том, как Вам отнестись к возражениям родителей.

С наилучшими пожеланиями В. Галанова, актриса Театра имени Щепкина».

Во вторник на самостоятельных занятиях ребята бурно обсуж­дали статью. Вадиму не так легко было вести этот диспут: ведь для него самого здесь было немало неизвестных, на многие вопросы он для себя еще ответа не имел.

Некоторые обиделись на Веру Евгеньевну: почему ей самой было не сказать всего этого своим ученикам?

Но каждый брал у другого газету, обдумывал вопросы первой статьи и с нетерпением ждал выхода второй.

В следующее воскресенье утром, как и в прошлый раз, Лида достала из почтового ящика газету, нашла продолжение отве­та Талановой девочке из Красноярска.

. Статья называлась «Объективные данные для сцепы и выбор жизненного пути».

«Допустим, Галя, Вы бы решили стать скрипачкой. Полный набор внутренних данных для этой профессии плюс неустанный труд обещали бы Вам успех. Конечно, хорошая скрипка стоит недешево, но, если очень захотеть, со временем можно сменить неважный инструмент на лучший.

У нас иначе. Ведь актер — скрипач, и он же его скрипка. Повседневной работой он может сделать свой выразительный аппарат гибче, но заменить его, к сожалению, невозможно. Поэто­му, решая посвятить себя сцене, необходимо проэкзаменовать себя еще, пожалуй, более сурово. Как же понимать, что такое — внешние данные для сцены? Можно ли считать, что это то же самое, что мы в повседневности называем красотой или хорошим сложением?

В значительной степени — да. Эти качества многое прибавляют к Вашим внутренним данным, но ничего еще не гарантируют. Вопрос стоит не так просто.

Посмотрите на иную девушку или молодого человека: кроме красоты, еще море обаяния, кажется, прямая дорога на сцену. А вышел и поблек, куда что девалось?

Но почему же так случается? К выступлению не подготовил­ся? Дело не в этом. Просто у человека есть бытовое, но нет

43

сценического обаяния. Бывает и наоборот: в жизни «ничего особенного», а со сцены человек кажется прекрасным.

Это тоже показатель актерских данных: выигрывает или про­игрывает Ваша внешность, когда Вы выходите на подмостки? Это, конечно, можно определить лишь со стороны, а у всякого артиста, даже в самом скромном школьном театре, есть свои восторженные поклонники. Они усыпляют его бдительность лест­ными отзывами. У нас говорят, что настоящий художник обязан быть «комплементоустойчив». Желание узнать правду должно быть в Вас сильнее слабости иметь успех.

Дальше. Чтобы стать мимом или клоуном, главное — найти свою маску, то внешнее обличие, которое бы наиболее богато выражало Вас на арене или эстраде.

В драматическом театре иначе. У нас не следует стремиться всю жизнь играть одну роль или даже однохарактерные роли. Но для начала очень важно однажды попасть в роль, то есть чтобы характер действующего лица наилучшим образом выявил Вашу душу и при этом вполне, соответствовал сумме Ваших физических данных: комплекции, чертам лица, выразитель­ности в движении, голосу.

Но уже во второй роли надо уходить от повторения себя, пытливо искать даже в схожем характере совершенно иные качества: ведь не может быть двух одинаковых людей. Надо помнить, что удачная краска для одного образа для другого оказывается отвратительным штампом.

Когда же Вы найдете гармонию внутреннего и внешнего в трех-четырех различных ролях, можно уже говорить, что у Вас намечается определенный круг ролей, или актерский план. Найти такое совпадение одному удается сразу, другому — в результате определенных усилий, третьему не удается никогда. И это один из самых серьезных вопросов применимости человека к актерской профессии.

Что делать, если, например, у кого-то физические данные — для комедийных ролей, а внутренние — актера-лирика?

Случается ли, что человек с таким несоответствием душев­ных и физических качеств все-таки поступает в театральное училище?

Да, если ему удается каким-нибудь особенно выигрышным репертуаром ввести комиссию в заблуждение.

В этом случае поступление в институт вряд ли можно рас­сматривать как везение: в ходе обучения несоответствие «му­зыканта» и его «инструмента» становится препятствием для нормального раскрытия творческой личности. И такому человеку приходится либо покинуть институт, либо потом сцену или, еще хуже, на всю жизнь смириться с судьбой специалиста, плохо применимого к любимой профессии.

Прежде чем принять окончательное решение, советую Вам, Галя, подвергнуть себя самой суровой переоценке.

44

Сделайте попытку без самообмана изучить свои внутренние данные, затем внешние и соответствие одних другим. Взвесьте свои жизненные силы, вообразите себе нашу нелегкую жизнь без прикрас и — не спешите.

Нельзя обойти в этом разговоре и такое человеческое качество, как упрямство. Достоинство это или недостаток? Здесь дело обстоит так же, как и с самолюбием: если человек настаивает на своем вопреки здравому смыслу, доводам собствен­ного ума, такое упрямство чаще всего вредит человеку, мешая ему .ясно увидеть свой истинный путь. Другое дело — упорство в достижении цели, которое не исключает гибкости поведения, способности постоянно прислушиваться к себе и другим.

Убеждения свои менять можно — во имя лучших. Повторю: все дело не только в том, к чему склонны Вы, но и в том, какой вид деятельности полюбит Вас, — с наибольшей полнотой выразит заложенное в Вас творческое начало. И если Вы пойме­те, что это — не театр, не считайте такой выход сдачей позиций. Возможно, напротив, он окажется принципиальным на данном этапе вашей жизни.

Если же все эти испытания Вы сами у себя выдержите — 'дерзайте дальше.

Я не ответила еще на один Ваш вопрос: бывает ли, что комиссия ошибается? Да, при конкурсе до ста человек на одно место это неизбежно. В экстремальной обстановке приемных экзаменов не в„сем удается раскрыться творчески.

Но если Вы идете в битву жизни с непоколебимым созна­нием цели и четким пониманием средств, на которые Вы, рас­считываете,— Вы правы и добьетесь своего, даже если для этого потребуются годы. Убеждайте Ваших родителей спокойно и терпеливо, что театр — Ваше призвание. И чтобы они не могли упрекнуть Вас, что Вы зря теряете время, пожалуйста, не расслабляйтесь. Учит'есь или работайте, приносите обществу и себе пользу, уверенно входите в мир взрослых. Тогда в любом случае Вы прочно станете на ноги. Возможно, некоторое время Ваша деятельность будет далека от театра,— что ж, Вы познаете какую-то область жизни, с которой могли бы и не позна­комиться. Человеку нашей профессии нельзя, кроме театра, не знать ничего.

Когда же придет час отдать себя искусству — смело идите в театр работать! Кстати, в театре есть немало специаль­ностей, на которые можно прийти сразу после школы. Для юноши это монтировщик декораций, рабочий-осветитель, для девушки — реквизитор, костюмер, помощник гримера. Вы узнаете и еще о некоторых серьезных и увлекательных театральных профессиях, требующих и не требующих специального образо­вания. Знакомство с театральным механизмом на собственном опыте даст Вам несравненно больше, чем любые консультации, кем бы в нем Вы потом ни стали. Я не встречала человека, котърый

45

бы пожалел, что начал в театре с рабочей профессии. Ведь театр не терпит белоручек!

Желаю Вам успеха в поисках своего жизненного пути.

В. Таланова, актриса Театра имени Щепкина».

Вернувшись с гастролей, Вера Евгеньевна явилась на заня­тия как обычно, с задорным вопросом «Как дела?». Это не пред­полагало диспута; студийцы знали, что начинать урок с разго­воров она не любит. Когда программа была исчерпана, Галанова спросила:

— Разбегаемся? Или есть вопросы? Начала Инга:

— Вера Евгеньевна, мы прочли вашу статью и...

— И что?

— ...хотели бы знать,— подхватила Даша,— почему вы не поговорили с нами об этом в первые же дни? И честно, то есть откровенно говоря, обиделись немножко...

— Неужели? Выходит, не обратили внимания на тезис о самолюбии. Разве я обязана о каждом своем намерении вам докладывать? А если мне хотелось, например, чтобы вы узнали все это в такой форме? Вот теперь, когда будете готовы, можно поговорить. Вы счастливее этой девушки: у вас для решения вопроса времени больше.

— Но она, как вы пишете, может идти работать в театр прямо сейчас, а мы?

— И вы тоже.                              . .

— Как?!

— Завтра мы идем на экскурсию за кулисы, а на будущей неделе — на работу. Конечно те, кто пожелает.

Наступило общее оцепенение: может быть, Вега шутит?

— Я не знаю, под силу ли вам это испытание,— сухо сказала Галанова, явно желая предотвратить взрыв восторга.— Без меня здесь произошли кое-какие события. Александр Федорович Зотов, наш главный режиссер, в этом сезоне все-таки будет ставить «Ромео и Джульетту». Для массовых сцен мы обычно приглашаем студентов культпросветучилища, но спек­такль выпускается летом, когда у них сессия. Я воспользо­валась моментом и предложила вас. Но оправдается ли моя дер­зость? В этом я очень и очень сомневаюсь.

— Не пожалеете,— за всех сказал Стае.

— Кто проработал «Этику» Станиславского? Оказалось, прочли всего пятеро.

— Не густо.

— Вера Евгеньевна, мы все прочтем!..— уверяла Даша.— Только расскажите поподробнее, что нас ждет!

— Студентов театр обычно приглашает лишь к концу, к вы­пуску спектакля. Но тут ожидается много фехтования, танцев,

46

поэтому те, кому разрешат родители, приступят к работе с начала зимних каникул. Я уговорила Александра Федоровича, чтобы он позволил вам бывать и на творческих репетициях. Это было особенно трудно. Работа в репетиционном зале — тонкая штука. Актеров это будет смущать...

— Разве артисты не привыкли к зрителям? — спросила Инга.

_ Одно дело — результат работы, другое — процесс. Пока идут начальные репетиции, все хрупко; образа еще нет, есть только первый робкий поиск. Увидит актер скучающее лицо одного из вас...

— Не увидит!— заверил Вадим.

— И скопом на репетиции ходить нельзя. Да и не всем в равной степени это будет нужно — убедитесь сами. Принцип мой уже, я надеюсь, усвоили: никаких любимчиков, но и без уравниловки. Вы сами должны предоставлять друг другу привилегии, когда кому это особенно нужно. Если же совершить жертву трудно — кидайте жребий. Но вернемся к «Этике» Станиславского. Здесь мало подходит слово «прочел». Такие вещи не читают, но осмысляют для себя на всю жизнь. Ну предположим: пока прочли. Что там главное?

— Не забывать, что в театре ты трудишься не один,— сказал Антон.— Ошибаешься — подводишь не только себя, но и всех. Любая случайность может сорвать репетицию и даже спек­такль...

— В театре работают все вместе,— продолжил Вадим,— поэтому нельзя каждому обращать на себя внимание. Надо быть человеком-невидимкой.

— И другим не портить настроение,— вспомнил Боба.— Ес­ли оно у тебя плохое, делать вид, что прекрасное.

— Не делать вид!— заспорила Лида.

— Ну а если мне невесело? Что я могу? Только притво­ряться.

— Известно вам, что такое условный рефлекс?— вмешалась Вера Евгеньевна.— Вы знаете, что существует понятие «культура чувств». Когда я миную проходную театра, само собой при­ходит хорошее настроение, вернее, рабочее — то, которое необхо­димо для творческой работы.

Помните, что в театре вы не школьники, а трудящиеся. Я наблюдала за детьми, которые работают в цирке. Они такие же, как и все, но с трех — пяти лет уже знают, что работа есть работа. Им не надо объяснять, что делу — время, а потехе — час.

Верно держаться в театре — значит всегда быть вниматель­ным и собранным — раз; не слишком заметным — два. Ни о ком ничего не говорить ни громко, ни шепотом — три. Не нести на люди своих личных настроений. Помнить завет Станиславского — в обществе надо улыбаться!

— Все время?— с серьезным лицом спросил Денис.

47

— Ну, если ты хочешь, чтобы тебя сочли тяжелобольным, тогда — бесспорно.

VII . ДОМОВОЙ ПО ПРОЗВИЩУ КУЛИСКА

В среду в половине четвертого ребята расположились на длинной скамье в палисаднике у театра.

Денис смешил товарищей, копируя то одного, то другого. Лера спросила, может ли он изобразить Вегу. Денис тут же продемонстрировал, как она входит к ним, останавливается и внедряется глазами в каждого. В общий хохот вплелся чей-то веселый смех. Студийцы расступились, и обнаружилась Вера Евгеньевна, которая не могла проговорить ни слова. Все, особен­но Денис, сначала очень смутились. Совладавшая со смехом Галанова наконец произнесла:

— Я вам говорила, что больше всего люблю пародии и кари­катуры на себя. Остроумные, конечно.

Вера Евгеньевна присела к ребятам на скамью. Все притихли, ждали, что она скажет.

— А я не знаю, что вам сказать,— простодушно призналась Галанова.— Вот перед вами театр. Здание. Может быть, несколько своеобразной конструкции, но не в этом дело... Видите ли, в нем живет тайна... Но не думайте, что вам сейчас откроется что-то очень сложное — какие-то чудеса техники. Вы увидите сте­ны, комнаты, коридоры... То, что мы, работающие здесь, встречаем каждый день десятилетиями. И в то же время никто — ни один человек (вы слышите?) не решился заявить, что знает театр до конца.

— А если осмелится?— спросил Виктор.

— Значит, это случайный человек. А таких театр выбрасы­вает из себя безжалостно. И эти люди всю жизнь вспоми­нают о театре с ужасом и скрывают, что имели к нему какое-то отношение...

— Что же это за тайна?

— Не знаю! Те из вас, кому суждено прийти сюда и остать­ся на всю жизнь, год от года будут убеждаться, что тайна эта прячется все дальше от них, все глубже.

— Может, в нем живет какой-то дух, вроде домового?— спросила Люба.

— Скорее всего!— без тени улыбки ответила Галанова.— У нас даже имя ему придумали — Кулиска! Маленький, весь из пыли и хохочет на разные голоса. Лицедей! В общем, он ниче­го — чаще добродушный, но иногда коварный — лучше его не злить...

— Отомстит?

— Обязательно! А как — никогда заранее угадать нельзя,— с неподдельным страхом говорила Вера Евгеньевна.— Намажет

48

тебе половицу чем-нибудь скользким — ты, выходя на сцену, и рас­тянешься. А другой пройдет — ничего нет.

— А вы его видели?

— Видела его тень!— шепотом ответила она. Потом резко сменила тон:— Предупреждаю вас серьезно. Если кто переступит порог театра, как входят на какой-нибудь склад, ничего в нем не поймет. Говорю не в осуждение: возможно, для кого-то и хорошо, что так случится,— завтра его привлечет в жизни что-нибудь другое... Ладно, пойдемте. Напоминаю: здороваться с каждым, но не напоказ.

— А вот на киностудии,— заметила Даша,— только знакомые здороваются.

— На киностудии тоже интересно. Но как тебе сказать... это фабрика: огромный коллектив, люди постоянно меняются. А в театре одна семья. Сейчас пересменок, репетиции уже кончились, а до спектакля еще много времени, но и те, кого мы встретим, надеюсь, убедят вас в этом...

В вестибюле служебного хода сидела строгая и внимательная старушка:

— Добрый день, тетя Ариша!

— Верочка, здравствуй. Все твои? Раздевайтесь, мои хорошие! Студийцы вытирали ноги, снимали пальто, куртки.

— Это, обратите внимание, доска приказов. Здесь вывеши­ваются распределения ролей. А вот — расписание репетиций. У каждого в театре — свой рабочий день. Как вы думаете, что будет, если актер однажды пропустит свою фамилию?

— Репетиция сорвется?

— Да. Или спектакль. В театре случится производствен­ная катастрофа, и биография актера на этом может закончиться. Потому мы изучаем эту доску до буквы по два-три раза в день.

Миновали коридор.

— Вот комната отдыха актеров. Шахматы...

— А почему телевизора нет?

— Кто догадается?

— Чтобы Гамлет между сценами футбол не смотрел.

— В общем, точно.

— А зачем тогда радио?

— Это внутренняя трансляция. Спектакль и сценическая репетиция транслируются по всему театру, чтобы каждый знал, что в эту минуту происходит на сцене. Здесь обслуживающие Цеха...

— Обслуживающие? Это какие?

— Те, которые трудятся вместе с артистами на репетициях и спектаклях. Слово «цех» в театре имеет свое значение: в нем могут работать единицы, но без них никак нельзя. Тут электроцех. Борис Владимирович, Риточка, добрый день!

— Здрасьте, Вера Евгеньевна! Экскурсантов привели?

— Вернее сказать, смену.

49

Помещение было до потолка заставлено аппаратурой.

— Вот гримерный цех.

Галанова и заведующая цехом Зоя Ивановна обменялись теплыми приветствиями. Студийцы стали с увлечением рассматри­вать бесчисленные парики, шиньоны, бороды, усы. Зоя Ива­новна рассказала, как эти изделия производятся и хранятся. Никто не прикасался ни к одной вещи руками, ребята слушали и запоминали. Больше всех задавали вопросы Геля и Люба, особенно последняя.

— Гримеры в любом театре располагаются близ гримуборных артистов; ведь никто так тесно не связан с актерами, как гример и костюмер,— пояснила Вера Евгеньевна, когда они вышли в коридор. И ни от кого так не зависит душевное сос­тояние актера перед выходом на сцену, как от них.

На пол-этажа выше, в актерском коридоре был сплошной ряд дверей, на которых значились фамилии, многие из которых ребята знали. Вера Евгеньевна остановилась перед одной из них. На ней висела табличка «Е. К. Благовидоза, В. Е. Галано-

Открыв дверь ключом, словно свою квартиру, Вера Евгеньев­на включила свет.

В маленькой комнатке стояли два столика с зеркалами и яркими матовыми лампами без абажуров и кресло для отдыха. Стены были увешаны афишами последних премьер с поздравитель­ными надписями товарищей. Над одним столиком — репродук­ции картин Серова и виды Ленинграда — родного города Гала-новой. Над другим — портрет величественной старухи.

— За этим столиком гримируется вот уже сорок лет соседка моя и друг Елена Константиновна Благовидова.

— Не узнать ее на портрете!— тихонько заметила Нина.

— Да вы что, это Рыжова!— поправила Даша.

— Да, Варвара Николаевна Рыжова, одна из «великих старух» Малого театра. Ее Елена Константиновна особенно чтит. Мне тоже посчастливилось видеть ее в нескольких пьесах Островского. Это действительно была сама правда...

Галанова подошла к своему столику, любовно погладила его рукой.

— А вот мой верный боевой конь. Помните, у Цветаевой:

Мой письменный верный стол! Спасибо за то, что шел Со мною по всем путям...

Здесь я гримируюсь, вдвое меньше, чем Елена Константиновна,— двадцать лет. Немало у меня связано с этим столом, этой комнатой...— Вера Евгеньевна приоткрыла "ящик, ребята увидели грим в металлической коробке, набор колонковых кисточек, заячью лапку для припудривания грима. Не желая длить волную­щую минуту, Галанова повела ребят дальше.

50

_ А почему костюмерный цех так далеко от актеров и в подвале?

— Для него нужно много места. И по пожарным соображе­ниям.

Ребят встретила заведующая цехом Клавдия Васильевна. И _Они увидели все великолепие костюмерной старого театра, с костюмами разных эпох и народов.

— Сейчас зайдем еще в мебельный цех. Вы увидите ме­бель — и бутафорскую, и настоящую, антикварную.

Потом они вернулись на первый этаж и вышли в другой коридор. Галанова показала ребятам кабинеты директора, глав­ного режиссера, администраторов, снабженца, инженера по техни­ке безопасности, комнату заведующего труппой, где все время решаются сложнейшие головоломки по составлению расписания, репетиционные залы с выгородками.

Далее они перешли в другое здание, где находились уже не обслуживающие, а производственные цеха театра. Здесь изготов­ляли обувь всех моделей и веков, делали макеты декораций и сами декорации, расписывали холсты, шили драпировки, вы­полняли чеканные работы.

— Достаточно немного поработать, чтобы убедиться, что ни без одной из этих служб театр обойтись не может,— сказала Галанова.

Экскурсия вернулась в основное здание и оказалась нако­нец в зрительном зале. Монтировщики разбирали на сцене деко­рацию утренней генеральной репетиции и ставили павильон ве­чернего спектакля. На глазах у ребят разваливался дворец из «Снежной королевы» и вырастал уже хорошо знакомый им дом Фамусова.

Вслед за Талановой студийцы через фойе сквозь обитую желе­зом дверь вышли на сцену. Школьники остановились, разгляды­вая высоченные колосники* с разноцветными софитами** и под­весками на металлических штанкетах***, таинственно-по­лутемные кулисы.

— Смотрите, вот он! — в ужасе прошептал Денис.

— Кто? — испугались девочки.

— Вон, вон! Тише! Кулиска! Ай! Спугнул!

— Вот обида! Так хотелось бы хоть одним глазком на него взглянуть! — подыграла Галанова.

— Что-то быстро ты его разглядел! Сомнительно1 — пробур­чал Антон.

— Да, значит, больше не увижу, — грустно сказал Денис.

* Колосники — верхняя не видимая зрителю часть сцены, где укреплены механизмы для спуска и подъема декораций.

Софит (итал. 5оГШ1о — потолок) — осветительный прибор рассеянного света, освещающий сцену сверху.

*** Штанкеты — деревянные или металлические штанги для подвеса к колосникам элементов декорации.

51

— Павел Зиновьевич! — обратилась Галанова к полному доб­родушному человеку. — Можем мы показать новобранцам тех­нику сцены, хоть частично?

Машинист посмотрел на часы и обернулся к монтировщикам:

— Обедайте.

—' А ты, Евсюков? — спросил один из монтировщиков.

— Идите, идите! — Павел Зиновьевич похлопал себя по жи­воту. — Что же, други, вам представить? Вот пульт помощника режиссера, можно сказать, капитанский мостик. Здесь радио­связь с электрорегулятором, с радиоцехом, с актерами. Осторож­но, круг! — громко крикнул он на сцену.— Видите, поворотный круг идет в одну сторону, а сейчас в другую. Отсюда же, с пульта, звонки даются. Сперва актерам — первый звонок, потом зрите­лям — тоже первый. А эти звонки...

Слева и справа раздались звонки разных тембров.

— ...Кто догадался?

— Эти звонки по ходу действия,— сказал Стае.

— Ну, орел! Верно! А этой кнопкой дается занавес. Этими — подвесные декорации подымаются и опускаются. А вот карманы — в них хранят декорации идущих спектаклей, в задний карман даже грузовик въезжает. Техника вроде простая, но ведь две тысячи лет театр к ней шел!

Вадим ничего не пропускал, не забывал еще наблюдать и за ребятами. Галанова точно предугадала: для одних это оказа­лось обычной экскурсией, другие, как и он, глядели во все глаза, будто на волшебство. Он проследил такую закономерность: те, кто на спектаклях лишь пассивно смотрел на сцену, глазели по сторонам и теперь; те же, кого театр околдовывал зрелищем, готовы были видеть чудо в обыкновенном прожекторе. Их уже заворожила тайна, которую, как утверждала Вера Евгеньевна, разгадать не суждено никому...

---

Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 206; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!