ЦЕПОЧКА НАРАСТАЮЩИХ ЖЕРТВ. КАК ИДТИ ВПЕРЕД, УНИЧТОЖАЯ СЕБЯ.
Пример 43. Эффект магнитофона.
Только что, набирая текст, я увидел соринку на клавитатуре. Вообще говоря, стучать по клавишам она совершенно не мешала. Правда, немного отвлекала. Я попробовал ее снять, но она упала между клавишами. Теперь она уже вообще не мешает, но я прерываю свою работу, чтобы достать соринку. А работа ведь довольно сложная и важная. Но соринка не вынимается, а лишь проваливается глубже. «Ну нет!» – говорю я ей, почти как живому существу и переворачиваю клавиатуру, чтобы ее вытрясти. Не тут‑то было. Я пытаюсь вернуться к работе, но не могу. Приходится идти в соседнюю комнату за скрепками. Разогнув скрепку, я не без труда вынимаю соринку, которяая все так же мне не мешала и даже была невидимой. Теперь я снова могу работать.
Я условно называю этот эффект эффектом магнитофона, потому что впервые наблюдал его у человека, пытавшегося наладить магнитофон. Там все было так же.
Он прервал запись, потому что захотел смазать какое‑то колесико. Этого можно было бы и не делать: несмазанное колесико не мешало. Но, чтобы залить смазку, ему потребовалось снять какую‑то боле важную деталь и он увидел, что та деталь тоже не в порядке. Исправляя этот деффект, он нашел еще один, более глубокий.
Несмотря на спешку, он не смог возобновить работу, пока не исправил и этот. Но в результате качество работы магнитофона его не удовлетворило (хотя недостатки были несущественны для работы) и он взялся за еще боле серьезный ремонт – стараясь лишь "ради чистого искусства". В этот день свою работу он так и не закончил.
|
|
|
Здесь мы наблюдаем цепную реакцию мотивации: цепочку нарастающих жертв.
Допустим, чтобы исправить деффект номер один, человек жертвует десятью минутами времени. Но он обнаруживает деффект номер два, который требует еще пяти минут.
Десять минут, уже принесенные в жертву, перевешивают возможную жертву пяти. Хотя логики в этом немного, но субъективное ощущение именно таково. Но теперь общая жертва времени – 15 минут. Он находит деффект номер три, для исправления которого нужно еще десять минут. Но пятнадцать потерянных минут снова перевешивают десять и общая жертва равняется уже двадцати пяти минутам.
То есть, ЕСЛИ КАЖДАЯ СЛЕДУЮЩАЯ ЖЕРТВА МЕНЬШЕ СУММЫ ПРЕДЫДУЩИХ, ОНА ПРИНОСИТСЯ. По крайней мере, возникает отчетливое стремление ее принести.
Помните доктора из романа Уэлса "Человек‑невидимка"? Того самого, который изобрел невидимость и потом был убит. Если бы в ту минуту, когда он впервые подумал о невидимости, ему сказали: "У вас получится, но вы будете терпеть огромные трудности, вы растратите деньги, вы приведете к смерти родного отца, за вами будут охотиться, стрелять, наконец, вас жестоко убьют." – что тогда?
|
|
|
Возможно, но не стал бы на этот путь нарастающих жертв, если бы знал о нем с самого начала. Но начиналось с маленьких жертв. Каждая следующая была меньше суммы предыдущих – и она приносилась. Жертвы расли. Наконец, смерть отца сделала сумму принесенных жертв такой большой, что она оправдывала почти любую будущую жертву. Человек, разорившийся и загубивший отца ради идеи запросто отдаст этой идее и остальные "мелочи жизни". Он становится фанатиком – человеком, порабощенным идеей.
По такой же схеме развивается драка: тот, кто получил десять сильных ударов, но не отомстил обидчику, считает нормальным получить еще парочку, но отомстить. Десять прошлых оправдывают два будущих. А двенадцать тем более оправдают продолжение драки. По той же схеме развиваются семейные скандалы, кровная месть, проигрыш состояния в казино. В каждом из этих случаев налицо ВРЕМЕННОЕ ПРЕВРАЩЕНИЕ В ФАНАТИКА. Поэтому, наблюдая их, можно изучать фанатизм почти "в лабораторных условиях"
Допустим, некая дама увлеклась особенной религиозной доктриной. Она рассказала об этом подруге, но подруга не поняла и не приняла, отнеслась холодно. В результате ссора с подругой – первая жертва. Но фанатизм всегда требует жертв, они его питают и укрепляют (для этого, кстати, обязательные жертвы в религиях и культах). В результате ссоры вера в новую доктрину усиливается. Подруга рассказывает о произошедшем на работе. Некоторые подшучивают над увлеченной дамой, некоторые шутят зло, некоторые просто чуть отдаляются. Дама принимает и это – и вот уже и коллеги принесены в жертву идее.
|
|
|
Следующими могут оказаться родственники. Потом здоровье. Потом красота, которая уже не волнует. Она перестает читать книги и ходить в театр. Запрещает сыну общаться с врачом – и сын остается инвалидом. Пережив это, дама чрезвычайно укрепляется в своей вере. Потом она начинает раздавать деньги, продает мебель, приводит в пустую квартиру странных людей, распевающих странные песни и превращается в законченную фанатичку. Конечно, не каждый болеет фанатизмом настолько тяжело. Но ведь совсем недавно по стране прокатилась эпидемия фанатизма – эпидемия "Белого братства" Юрия Кривоногова и Марины Цвигун.
ЛЮБАЯ ИДЕЯ, ТРЕБУЮЩАЯ ЖЕРТВЫ – ПОТЕНЦИАЛЬНЫЙ ФАНАТОИД. Согласившись на жертву, вы, в большей или меньшей мере, становитесь ее рабом. Вскоре от вас потребуют новую жертву, потом еще и еще. Ваш мир будет становиться все уже, одноцветнее и проще. Вы войдете в тоннель, из которого нет выхода – ведь все за стенами этого тоннеля для вас уже мертво. Неужели вам нравится это?
|
|
|
И разве не проще и правильнее остановиться в самом начале? Никогда не соглашайтесь жертвовать тем, что вам дорого. Наука требует жертв, искусство требует жертв, любовь и красота тоже требуют жертв, – так говорят вам. Не соглашайтесь: искусство счастливой жизни – в умении обходиться без жертв.
Жертв требует только то, что стремится вас поработить.
ФАНАТИК
Если сравнивать фанатизм с соматическими болезнями, то больше всего он напоминает опухоль – чаще злокачественную, иногда доброкачественную. Фанатоид раздувается и поражает здоровые «ткани». Вначале человек становится все более и более ограниченным, затем просто гибнет, если случай тяжелый. В одном фильме о шахматистах старый игрок проиграл матч молодому потому что сдало сердце. Его подожили в клинику и предупредили, что если он будет играть в шахматы, то умрет.
Но он все равно встречается с молодым и играет с ним, напоследок. Это сильнее инстинкта самосохранения.
Кто такой фанатик?
Во‑первых, это эгоист, любящий лишь себя (или изначально или теперь) потому что преследует лишь собственные цели, верит лишь собственному мнению и не взирает на чужую точку зрения – даже если он заражен идеей человеколюбия. То есть, он довольно неприятен.
Во вторых, это человек со стертой индивидуальностью. Он ничем принципиаьно не отличается от других фанатиков, кроме направленности той идеи, которой он служит. Все его индивидуальные черты съедены разросшейся идеей.
В‑третьих, это слабый человек. Фанатоид, как и любая болезнь, поражает ослабленного индивида.
В‑четвертых, он не обязательно заразен. Фанатоид гораздо чаще находит своих последователей среди примитивов, чем среди интересных людей. Эти субъекты мало кого могут повести за собой, разве только некоторых из себе подобных. Ярко выраженный фанатик также малопривлекателен, как слишком громкий звук или свет, который режет глаза. Другое дело – человек‑личность на НАЧАЛЬНЫХ стадиях заболевания, тогда, когда он уже заражен, но еще не потерял индивидуальной притягательности. Такой бывает заразен не меньше, чем заболевший чумой.
В‑пятых, это человек, способный на сверхестественную жестокость, если этого потребует идея.
ПРИМЕР 44. Терроризм
Терроризм есть использование насилия или угрозы насилия для создания атмосферы страха. Террористы избирают своими целями этнические меньшинства, религиозные группы, правительства, партии, средства массовой информации и так далее. Террористические акты известны с давних времен. Еще в первом веке зилоты, иудейская религиозная секта, боролись таким образом против римской оккупации на территории совремнного Израиля. В восемнадцатом веке террористы действовали большей частью из религиозных побуждений. Начиная с девятнадцатого терроризм начинает политизироваться, появляются террористы‑революционеры. В конце девятнацатого и в начале двадцатого терроризмом широко пользовались анархисты. Перед первой мировой войной русское революционное движение было в большой мере террористическим.
Во второй половине двадцатого века количество террористических актов возрасло. Они облегчаются технологическими достижениями нашего века. Различные виды автоматического оружия. Мощная взрывчатка, удобная для применения. Оружие массового поражения. Объекты, поражение которых может привести к масшатбной катастрофе, например, атомные станции. Генные технологии, которые обещают просто революционизировать способность человечества к массовым убийствам.
21 декабря 1988 года был взорван самолет над Шотландией. В самолете находились 244 пассажира и 15 членов экипажа. Кроме того, падающие обломки убили 11 местных жителей. 19 апреля 1995 в Оклахоме от взрыва бомбы, разрушившей здание, погибло 168 и ранено 850 человек.
Стандартная модель террористического акта предполагает, что должно быть уничтожено не слишком мало людей – такое количество, чтобы привлечь внимание всего мира, и в то же время не слишком много – так, чтобы не вызвать слишком большой ненависти среди сограждан. Поэтому оружие массового поражения обычно не используется. Однако вероятность его использования с каждым годом растет.
Например потому, что террористические акты становятся уже привычным делом и перестают привлекать внимание – значит, они должны становиться все более жестокими и массовыми. Было много случаев, когда террористические группы использовали или пытались использовать химическое или биологическое оружие, большинство из этих инцидентов незначительны. Кроме одного: использование нервно‑паралитического газа апокалиптической японской сектой Аум Синрике. В сентябре 1994 секта впервые применила зарин, а в марте 1995 провела большую атаку в метро в Токио, причем погибли 12 человек и получили повреждения 5000.
Уже есть прецендент: то есть, Идея начала свой путь.
ИДЕЯ КАК БОГ
Что все‑таки может дать человеку беззаветное служение идее? Ведь фанатик, несмотря на ущербность, однобокость и выжженность своей жизни, часто ощущает себя счастливым и если бы ему позволили начать жизнь сначала, пошел бы тем же путем. Урвать от идеи он ничего не может, напротив, он должен отдать ей самого себя и всего себя. И чем сильнее от отдается, тем более счастлив. Здесь мы видим аналогию с половой любовью или любовью к богу.
С того момента, когда ценность идеи стала выше ценности собственной жизни, фанатик ОБРЕТАЕТ УВЕРЕННОСТЬ И СИЛУ, СЛИВ СВОЮ ЖИЗНЬ С ТЕМ, ЧТО ЕЕ ПРЕВОСХОДИТ.
Он обретает спокойствие, сродни спокойствию ребенка, который играет и знает, что мать рядом. Даже если любимая мать наказывает, ребенок в глубине души знает что она права и старается для его блага. Так же воспринимает жизненные трудности и несчастья фанатик – как специально сработанные для его блага: ушла жена, тем лучше, не будет отвлекать от размышлений; попал под трамвай и потерял ногу, тем лучше, я приобрел стойкость и научился терпеть боль; скоро умру, тем лучше, можно подвести итоги и серьезно заняться тем, что никогда не успевал сделать.
Сила, которую он черпает в верности идее, позволяет ему не тратить сил на самозащиту. Вообще, любая защита от трудностей означала бы, что он недостаточно верен идее. Он отдаляется от мелких житейских невзгод и, если и замечает их иногда, то смотрит как сквозь мутное стекло. Естественно, что он не делает тех маленьких ежедневных рутинных вещей, которыми полна жизнь; «текучка» течет мимо него. Он может не стоять в очереди, не здороваться, не искать где подешевле, не зарабатывать себе на жизнь, не заботиться о своем здоровье, не воспитывать своих детей, не поддерживать в беде и пр. Все это он перекладывает на плечи других.
И в этом смысле ему живется легче.
Идея, как и бог, предлагает своему рабу бессмертие – если он будет служить достаточно искренне и плодотворно. Фанатик после физической смерти остается существовать в виде слепка идей – в памяти других, в соедеянном, в оставленных следах, в том шаге, который идея сделала с его помощью. Физически он не существует, но идеи вылупились из него, как из яйца, и продолжили развитие в других людях, но ведь идеи – это и есть единственная его ценность. Поэтому фанатик может умирать без сожаления. Еще одна причина легкой смерти: он не любит этот мир, он не приспособлен к нему, он не от мира сего, а скорее от мира идей – вот он и уходит туда, как к себе домой, почти не страдая при расставании.
Примечание напоследок:
Фанатоид – это состояние, к которому, возможно, стремится любая идея. У меня было довольно сильное побуждение пропустить в этой фразе слово "возможно", то есть, даже эта идея стремилась стать фанатоидом.
ГЛАВА 6
ФОРМЫ ЗЛА. ЛАБИРИНТНОСТЬ.
Свойства химического вещества меняются, если из свободного состояния оно попадает в некоторое соединение. Например, по воде и ее свойствам никак не скажешь, что она состоит из двух газов, один из которых горит, а другой поддерживает горение. Вода, как известно, тушит огонь. Но подобное справедливо и по отношению к людям: человек, включенный в некоторое соединение, зачастую меняет свои свойства. Конечно, не любая межчеловеческая связь изменяет личность человека. Но приведу несколько примеров.
В начале семидесятых Филипп Зимбардо провел замечательный эксперимент: он попросил своих студентов «сыграть» в тюрьму. Некоторые играли роли заключенных, а некоторые – охранников. Через некоторое время «ненастоящая» идея тюрьмы стала превращаться в настоящую: с дейстительной жестокостью, унижениями и настоящей тюремной реальностью. Эксперимент пришлось срочно прекратить. Организация, созданная искусственно, стала творить настоящее зло – как Франкенштейн. Но ведь точно так же овладевает человеком любая организация, а не только тюрьма. Просто в случае тюрьмы болезнь заметнее.
Недалеко от нас есть довольно бедный вычислительный центр, который перебивается мелкими заказами. Там работает немного людей, которые сидят в кабинетах. Эти люди обыкновенны и вполне приятны в общении, если встретить их на улице или вообще во внеслужебное время. Но, попав в стены учреждения, они начинают вести себя иначе: грубо разговаривают с любым посетителем
(посторонним, не входящим в структуру учреждения), дают неверные указания, заставляют ждать, кричат, если кто‑то идет не в ту дверь, ведут себя высокомерно, хотя никакими особенными достоинствами не обладают. Стоит лишь выйти из здания и забыть о работе, как эти симптомы морального нездоровья постепенно исчезают.
Как‑то мне пришлось в один день побывать в нескольких библиотеках и я заметил удивительную разницу: в маленькой библиотеке работники добры и вежливы; в большой – довольно грубы и злобны. Дело в том, что чем больше организация
(или организованность), чем сильнее растворение в ней, тем больше посторонний человек отличается от своего и тем он дальше. Если в маленькой библиотеке общение было на теплом уровне "я человек – и ты человек", то в большой – на холодном уровне "я деталь механизма – а ты единица труда, предписанного к исполнению". Последний стиль отношений не может быть теплым, но может казаться таким, когда имитация душевной теплоты предписывается как обязательный элемент общения. Сути вещей это не меняет.
То есть, В НЕКОТОРЫХ СЛУЧАЯХ ВКЛЮЧЕННОСТЬ В ОРГАНИЗАЦИЮ СИЛЬНО ИЗМЕНЯЕТ ИЛИ ПОЛНОСТЬЮ ПРЕОБРАЖАЕТ ЛИЧНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА. Если это преображение в худшую сторону, то можно говорить о моральной болезни. Назовем эту болезнь ЛАБИРИНТНОСТЬЮ. Некоторые из ее симптомов довольно известны. Это авторитарность, бюрократизм, стремление необосновано запрещать. До сих пор эти вещи рассматривались в отдельности. Но, возможно, они составляют единое целое.
Наше время – это время организаций и организованности. Организации выстраиваются цепочками или пирамидами, вкладываются друг в друга как матрешки, а над каждым начальником – длиннейшая летстница других начальников, и по отношению к самому верхнему начальнику простой человек опустился в темную глубину. И так же, как есть предел погружению в глубину воды, после которого человеческий организм уже не выдерживает давления слоев, лежащих над ним, так же есть предел погружения в глубину организации – когда личность не выдерживает давления системы. И когда личность умирает, на ее месте оказывается некоторый организационный зомби, моральный труп, способный лишь к выполнению указаний. И заметим, что именно это состояние человека более всего выгодно как самой большой машине, под названием Государство, так и другим машинкам поменьше.
Роль государства еще в 18 веке была ничтожна. Поэтому при абсолютной монархии человек, в своих ежедневных заботах, был куда свободнее, чем в наше время демократии. Сейчас человек живет в паутине обязанностей. Ниточки этой паутины тонки и часто не стесняют движений, но при необходимости могут заставить любого плясать марионеткой. При необходимости нас заставят делать все что угодно и как угодно – вся наша якобы прочная свобода держится только до возникновения такой необходимости.
За пару веков государство выросло в могучую машину, от которой не укроется никто и ни что. Она проникает во все и контролирует все. От вас постоянно требуют: сдать справку, поставить подпись, где‑то зарегестрироваться, что‑то предъявить, в чем‑то участвовать, кого‑то поддерживать, кого‑то избирать, – но во всех этих случаях вы лично никого не интересуете, обычно даже не имеет значения мужчина вы или женщина, как вас зовут и что вам нравится, вы просто обязаны, как только натянется очередная ниточка, сделать очередное ритуальное движение – как марионетка.
С разрастанием государства оно все больше функций берет на себя.
Инициатива становится не нужна или даже наказуема. Государственная власть знает все, может все и она самодостаточна. Человек теперь лишь смазка для ее шестеренок или топливо для ее множества моторчиков. Незаменимых людей нет.
Человек превращается в функцию. Если вы плохо исполняете функцию, вас заменят другим. Вы как личность для государства не существуете.
"Здоровый человек – здоровое государство", – читаю рекламный лозунг какой‑то мединской фирмы. То есть: здоровье человека нужно для того, чтобы была здоровой гораздо более важная структура – государство. А сам человек лишь подручное средство, он, вобщем‑то, ничего не значит. Никого не удивляет и, тем более, не возмущает этот моральный перевертыш.
Общество принуждено жить для государства, а не государство для общества, человек живет ради государственной машины. Слуга государства, служу государству, на государственной службе – а ведь на самом деле государство должно служить людям. Условная структура убивает живое тело, скелет оказывается превыше организма.
Вся общественная жизнь сводится к служению государству: бюрократизируется, милитаризируется, деформируется.
Растет численность полиции и растет число преступлений – что здесь первично? И почему здесь прямая зависимость, а не обратная?
Но начнем с самого начала.
ЛОГИКА ПРОТИВ РАЗУМА
Напомню пример 2:
…я сел на скамейку и стал выдумывать разные причины, по которым должен бросить университет ради армии. Выдумал причины для себя, для родственников, для друзей и для замдекана, потом грустно принял решение, сказав себе, что это самое логичное и правильное в данной ситуации. Я даже сказал себе, что у меня нет другого выхода.
На самом деле реальных причин, по которым можно пойти в армию, у автора этих строчек не было. Были только логические конструкции вроде таких: если мне не нравится учиться, значит, мне не нужно этим заниматься; раз все или многие служат в армии, то ничего особено плохого в этом нет. И еще много подобных умозаключений, каждое из которых верно или кажется верным. Но все вместе они приводят к неразумному, совершенно неразумному результату.
Может показаться, что это только случайность, казус, исключение из правил.
На самом же деле, логика очень часто идет против разума и счастливы те люди, у которых разум побеждает. Например, заботливая мать, прочитав о необходимости спать по режиму, заставляет бедного ребенка спать каждый день по два часа после обеда, несмотря на то, что чувствует и знает, что ребенку это совсем не надо.
Она продолжает мучить и себя и ребенка, потому что следует не разуму, а отвлеченным от практики логическим конструкциям, изложенным в какой‑нибудь книге. Другая женщина, хорошо взвесив все варианты, выходит замуж не за того, кого любит, а за того, за кого выйти правильнее – и мучится всю жизнь, потому что полушалась логики, а не своего сердца. Кто‑то всю жизнь пьет минеральную воду, которую он не любит, но знает о ее полезности. Кто‑то заставляет своего сына избрать карьеру, для которой сын никак не подходит. Кто‑то всю жизнь мечтает о собаке, но не заводит себе ее, потому что по каким‑то причинам решил, что воспитывать собаку – это большая ответственность. Один мудрый человек, который прожил длинную и содержательную жизнь, как‑то рассказал мне, что он знает способ находить правильное решение в любой сложной ситуации. "Вначале нужно сесть, спокойно обдумать, взвесить все «за» и "против", не упустив деталей, и принять самое логическое решение. А потом поступить наоборот." Вся соль в этом "наоборот".
Все утопии и попытки создать общества всобщего счатья и справедливости были основаны на некоторых логических конструкциях. И всегда, с железным постоянством, они заканчивались всеобщим несчастьем и огромной несправедливостью. Логика побеждала здравый смысл.
Мир, в котором мы живем, устроен мудро и красиво, но нелогично, и человеческая жизнь также нелогична, а особенно нелогично счастье человека – любая мелочь может сделать нас счастливыми, а огромная удача может оставить равнодушными. Я например, чаще всего чувствую себя счастливым солнечным утром – просто потому что светит солнце; когда же исполняется что‑либо долгожданное, мне некогда быть счастливым, я сразу же переключаюсь на следующую цель. Итак, и счастье и сама жизнь нелогичны и прекрасны порой именно тогда, когда идут вразрез с логикой. Все надоело, бросил все, сел в электричку, вышел в лес на случайной станции – и понял что все еще жив и что жить стоит. Когда же мы пытаемся следовать логическим схемам, вначале теряется счастье и красота жизни, а потом и сама жизнь.
Классический пример убийства логикой разумности это диалог Платона "Государство". Сократ, участник этого диалога, сам человек глубоко честный, стправедливый и нравственный, пытается создать в теории идеальное государство – такое, в котором все люди будут счастливы. Однако логически построенный идеал получается с душком – от него несет тоталитарной диктатурой, а порой и концлагерем:
«Прежде всего нам, вероятно, надо смотреть за творцами мифов: если их произведение хорошо, мы допустим его, если же нет – отвергнем. Мы уговорим воспитательниц и матерей рассказывать детям лишь признанные мифы.»
Пока что "уговорим". Но уже на следующей странице – более тревожное "заставим":
"…и поэтов надо заставить об этом писать в своем творчестве."
Далее предполагается «вычеркивать» различные места из Гомера и не потому, что они плохи, а потому, что они хороши и приятно очаровывают.
Дальнейшеее рассуждение приводит к тому, что юноши не должны быть слишком смешливыми, то есть ограничение накладывается уже на характеры. Потом, совершенно логическим путем приходят к тому, что в литературе нужно запретить использование прямой речи и поощрять лишь косвенную. Потом предлагается вообще изьять некоторые стихотворные размеры, музыкальные лады и инструменты (это созвучно с тем, как во времена Сталина запрещали некоторые «несоциалистические» музыкальные интервалы), прогнать из государства флейтистов, а сохранить лишь тех, кто играет на лире, кифаре и свирели.
Затем идет просто прекрасный логический переход:
"Так вот, неужели только за поэтами надо смотреть и обязывать(!) их либо воплощать в своих творениях нравственные образы, либо уж совсем отказаться(!) от творчества? Разве не надо смотреть и за остальными мастерами?"
Но все это – пока только цветочки. Логика приводит к отрицанию эротизма:
"В создаваемом нами государстве ты установишь (какое слово!), чтобы влюбленный был другом своему любимцу, вместе с ним проводил время (даже это нуждается в законодательном установлении!) и относился к нему как к сыну во имя прекрасного, если тот согласится. А в остальном пусть он так общается с тем, за кем ухаживает, чтобы никогда не могло возникнуть даже предположения, что между ними есть нечто большее." И еще: "…нельзя привносить и наслаждение: с ним не должно быть ничего общего у правильно любящих или любимых…" Обратим внимание на словосочетание: "правильно любящих". Вот уже и любовь кастрирована логикой.
Очень похоже на СССРовское: "у нас секса нет".
Дальше совершенно жуткий пассаж о судье и враче:
"Оба они будут заботиться о гражданах, полноценных в отношении как тела, так и души, а кто не таков, кто полноценен лишь телесно, тем они предоставят вымирать; что касается людей с порочной душой, и притом неисцелимых, то их они сами умертвят."
Затем описывается быт идеальных людей: "Прежде всего никто не должен обладать никакой частной собственностью, если в том нет крайней необходимости.
Затем, ни у кого не должно быть такого жилища или кладовой, куда не имел бы доступа всякий желающий." То есть, гражданам запрещают всякую приватную жизнь.
Хороший гражданин должен быть абсолютно прозрачен и всегда на виду.
"Количества припасов должно хватать стражам на год, но без излишка".
Отметим этот интересный момент: почему на год, а не на тринадцать месяцев или на десять?
Год – это случайная круглая цифра, пришедшая в голову законодателю – а все жители государства обязаны теперь согласовывать количество своих припасов с этой цифрой. Точно также одно древнее государство устанавливало какого размера каждый из рабов должен носить колпак – как будто раб сам не способен решить такой простой вопрос, как будто кто‑то пожелает носить колпак не по размеру. А если и пожелает, то что с того?
Мысль, созидающая государство, идет дальше:
"Прежде всего им (тем, кто блюдет государство) надо оберегать государство от нарушающих порядок новшеств…" Итак, мы пришли к запрету новшеств, то есть, к остановке прогресса. Дальше предлагается регламентировать игры детей, стрижку, одежду, обувь и так далее.
В конце концов участники диалога приходят к логическому выводу о том, что жен и детей нужно сделать общими. Здесь они уже совершенно ясно ощущают, что идут против разума и здравого смысла, поэтому звучит нечто вроде извинения:
"Вероятно, многое из того, о чем мы сейчас говорим, покажется смешным, потому что будет противоречить обычаям, если станет выполняться соответственно сказанному." Но все‑таки упорствуют: "Все жены этих мужей должны быть общими, а отдельно пусть ни одна ни с кем не сожительствует. И дети тоже должны быть общими, и путь родители не знают своих детей, а дети – родителей."
"…правителям потребуется у нас нередко прибегать ко лжи и обману – ради пользы тех, кто им подвластен."
"…потомство лучших мужчин и женщин следует воспитывать, а потомство худших – нет…"
"Женщина пусть рожает государству (заметим: государству!) начиная с двадцати лет и до сорока…"
"Из числа же братьев и сестер закон разрешит сожительствовать тем, кому это выпадет при жеребьевке…"
И так далее – так логика побеждает разум.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 158; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!