ОБЕЗГЛАВЛЕННАЯ ФРАНЦИЯ: ПОДЪЕМ БУРЖУАЗИИ И ЖАКЕРИЯ 46 страница
Герцог Анжуйский не признавал этот принцип; охота за деньгами, которую он развязал начиная с февраля 1382 года, спровоцировала во Франции новую волну бунтов. Ожидавшееся наследство — Неаполитанское королевство — в случае отречения от трона королевы Джованны грозило сорваться. Де Куси вновь вызвали из Пикардии для консультаций, однако, не послушав его совета, герцог вознамерился повести армию в Италию. На встрече с купеческими старшинами и знатными буржуа в январе 1382 года он, похоже, сумел вырвать у них согласие на новый налог на вино, соль и другие продукты. Поскольку он боялся народного гнева, эдикт был подписан тайно, а назначение на прибыльную должность главного сборщика налогов провели в Шатле за закрытыми дверями. Многие с охотой бы согласились, однако боялись публично в том признаться. Двор в Венсенне испытывал не меньший страх.
Когда торговцы и путешественники разнесли весть о новом налоге, не только в Париже, но и в Лане, Амьене, Реймсе, Орлеане и Руане вспыхнули бунты. Представитель столичной буржуазии Жан де Маре, пожилой уважаемый и красноречивый адвокат, служивший всем королям, начиная с Филиппа VI, тщетно пытался убедить герцога Анжуйского отменить эдикт. Владельцы магазинов не пускали сборщиков налогов, явившихся оценивать их оборот; горожане хватали оружие, забили в набат и накидывались на налоговые конторы. Гнев народа подогревали «английский пример» и даже «письма и записки от фламандцев». Дело было, однако, не столько в совместных действиях, сколько в страхах правящих кругов.
|
|
|
В конце февраля мятеж в Руане, столице Нормандии, разгорелся не на шутку. Знатные виноторговцы, узнав о новом налоге на вино, решили возбудить народное сопротивление и при этом не скомпрометировать себя. Они обратились к ремесленникам и мелким купцам: стыдно, мол, подчиняться новому налогу, — и напоили всех дармовым вином. Под крики «Haro!» (этот возглас означал вызов) — против правительства и против сборщиков налогов — толпа из двухсот нетрезвых торговцев ринулась в ратушу и принялась бить в набат. Так началась знаменитая «Гарель».
Собрав сторонников, торговцы принялись грабить дома богачей, взламывали сундуки, выбрасывали на улицы вещи, разбивали окна, вскрывали бочонки с вином и выливали все, что не смогли выпить. Они нападали на священников, ростовщиков, евреев, на дома бывших мэров, набат гремел всю ночь. Богачи бежали, укрывались в монастырях, а нескольких королевских чиновников и сборщиков налогов убили. Главу торговой гильдии, толстого и глупого, прозванного за дородность фигуры Большим Жаном, против его воли назначили вожаком и пронесли по улицам на троне, компрометируя тем самым богатых буржуа, которые желали остаться за кулисами.
|
|
|
К восставшим присоединилось множество обеспеченного люда, и мятежники напали на аббатство Сан-Уэн. Это аббатство ненавидели за то, что оно владело большими земельными угодьями, и за особые привилегии. Двери разбили топорами, конторские книги сожгли, аббата заставили подписать отказ от всех долгов. Тот факт, что документы сформулированы правильным юридическим языком, доказывает роль, сыгранную в восстании верхним слоем буржуазии. Впоследствии на торжественном собрании на рыночной площади толпа обратилась с петицией к толстяку-«королю», дескать, объявил нас свободными от налогового бремени. Некоторые, глядя на это представление, смеялись и качали головами.
Богатые буржуа, во избежание королевской опалы, направили в Венсенн делегатов с просьбой о помиловании. Королевский совет, опасаясь, в свою очередь, распространения восстания на другие города, посоветовал мальчику-королю не демонстрировать гнев, а постараться успокоить разбушевавшихся людей. Как и подобало носителю священного королевского титула, Карл VI выехал в Руан, где магистраты, явно встревоженные беспорядками, посулили передать в казну определенную сумму в обмен на прощение. В целом, конфликт удалось притушить, но не загасить окончательно; недовольство готово было вырваться наружу при любом удобном случае, причем с обеих сторон.
|
|
|
Не успел утихомириться Руан, как восстал Париж. Объявить публично о новом налоге никто не рисковал, пока некий глашатай за деньги не выехал на рыночную площадь. Он обратил на себя внимание народа тем, что пообещал вознаграждение за возврат золотого блюда, украденного из дворца, после чего объявил о новом налоге и, ударив шпорами коня, галопом умчался прочь. Когда новость распространилась по городу, люди собрались во множестве и поклялись «ужасными клятвами» ничего не платить и сопротивляться. Последовали аресты подстрекателей — носильщиков, жестянщиков, свечных мастеров, пекарей, точильщиков, портных, то есть ремесленников, мелких торговцев и слуг. На следующее утро, 1 марта, когда на рынке Ле Аль сборщик налогов потребовал деньги у женщины, продававшей салат, «рыночный люд» напал на него и забил до смерти.
Париж гудел. Люди бегали по улицам, призывали соседей к оружию «за свободу страны», поднимали народ яростными криками, исполненными угроз. «Если вы не вооружитесь, как мы, — кричал один, — мы убьем вас в вашем собственном доме!» Затем толпа вломилась в Отель-де-Виль на Гревской площади, захватила три тысячи боевых молотов с длинными ручками, которыми обычно пользовалась полиция. У молотов были цилиндрические, окованные свинцом головки; Уг Обрио запасся ими на случай войны с англичанами. По-французски «молот» — maillet ; от этого слова мятеж получил прозвище восстания майотенов (или молотобойцев).
|
|
|
Вооруженная толпа вызвала у властей еще больший ужас. Пока на правом берегу Сены молотобойцы занимались грабежами, аристократы, прелаты и чиновники поспешно грузили ценные вещи в экипажи и бежали в Венсенн. Майотены запоздало закрыли городские ворота, натянули поперек улиц цепи и поставили стражу, чтобы воспрепятствовать бегству богачей (некоторые из последних вынуждены были вернуться). Еще майотены гонялись за нотариусами, юристами и за каждым человеком, так или иначе связанным с налогами, вламывались в церкви и вытаскивали оттуда сборщиков налогов, — одного выволокли от алтаря церкви Сен-Жак, где он в ужасе цеплялся за статую Святой Девы, и перерезали ему горло. Дошедшие до нас записи свидетельствуют, что повсюду пылали костры и, как и всегда, был разграблен еврейский квартал. «Обратись в христианство, или мы убьем тебя!» — велели некой еврейке. «Она сказала, что скорее умрет, — свидетельствовал очевидец, — тогда ее ограбили и убили». Евреи снова искали убежища в Шатле, но чиновники их не пускали из страха перед майотенами. Из тридцати с лишним людей, убитых в первый день восстания, половину составляли евреи.
Состоятельным буржуа хотелось и усмирить восстание, и воспользоваться им, чтобы добиться уступок от короны. Они быстро сформировали ополчение, готовое противостоять бунтовщикам и королевским вооруженным отрядам. На перекрестках расставили заградительные команды, разведчиков послали на колокольни церквей, откуда они могли засечь приближение военных отрядов. «Они быстро показали себя настолько сильными, — писал Бонакорсо Питти, флорентийский банкир в Париже, — что со временем майотены стали им подчиняться», и в результате буржуа руками бунтовщиков добились чего хотели от короны.
Парижское восстание, случившееся сразу же после событий в Руане, усилило страхи перед революцией. Двор поспешил начать переговоры. Де Куси, прославившегося своим «вежеством» и способностью убеждать, вместе с канцлером и герцогом Бургундским отправили в предместье Сент-Антуан — выслушать требования бунтовщиков. Жан де Маре выступил в роли посредника. Парижане настаивали на отмене всех введенных после коронации налогов, требовали амнистии для бунтовщиков и освобождения четверых буржуа, арестованных за выступления против налога герцога Анжуйского. Чтобы снизить накал страстей, королевские переговорщики согласились освободить четверых заключенных, однако результат оказался не тем, на какой они рассчитывали. Не дослушав посланцев короля, толпа напала на Шатле и другие тюрьмы, отворила все камеры и темницы и выпустила заключенных; те были настолько измученными, что не могли идти, и их пришлось нести на руках до больницы Отель-Дье. Все судебные книги регистрации и признания арестантов сожгли на кострах.
Среди освобожденных был и самый знаменитый арестант — Уг Обрио. Майотены посадили бывшего прево Парижа на «маленькую лошадь» и проводили до дома. Они просили Обрио стать их вожаком. Каждому восстанию требовалось одно и то же, и ради этого прилагались те же усилия — необходимо было убедить или заставить человека из правящего сословия выдвигать обвинения и отдавать приказы. Обрио не хотел принимать в этом участия. Ночью, пока бунтовщики ели, пили и дебоширили, Обрио удалось покинуть Париж, и, когда утром обнаружили, что он сбежал, многие закричали, что город предали.
Буржуа требовали решения, утверждая, что «небывалая дерзость мелкого отребья не должна пойти во вред достойным людям». Готовясь подавить парижское восстание каким угодно способом, король согласился на все, за исключением помилования тех, кто был виновен в нападении на Шатле; впрочем, намерения вдохновителей мятежа были не более честными, чем у Ричарда II. Получив королевские письма, подтверждавшие прощение, буржуа сразу заметили, что письма составлены весьма двусмысленно, а к тому же конверты запечатаны не зеленым воском на шелке, а красным на пергаменте, что умаляло их значение.
Пренебрегая ропотом масс, возмущенных таким двуличием, двор продолжал ужесточать свою политику. Города, где вспыхивали мятежи, действовали самостоятельно, не согласовывая действия с мятежниками из других поселений, а потому властям легче было их подавлять. В Венсенне собирались вооруженные силы, и Париж охватил страх расправы. Двор принудил городские власти выдать сорок зачинщиков восстания: четырнадцать человек публично казнили, к большому негодованию населения. Если верить свидетельству монаха из монастыря Сен-Дени, других мятежников, по королевскому приказу, тайно утопили в реке. Двадцать девятого марта, убедившись в безопасности монарха, герцоги отправили короля в Руан — нанести отсроченный ответный удар. При виде короля горожане попытались изобразить положенную радость: облекшись в праздничные зеленые и голубые одежды, они выстроились на улицах и приветствовали монарха криками «Noel, Noel, Vive le Roi!» , но герцога Бургундского это не устроило. Чтобы пробудить в людях правильное настроение и подготовить их к наказанию, он приказал своим солдатам врезаться в толпу с обнаженными клинками и заставить собравшихся громко молить о милосердии с накинутыми на шею веревками. Все это должно было означать право короля повесить их или помиловать.
Чтобы заплатить штраф, горожане продали все серебряные и золотые блюда братств (confreries ), а также подсвечники и курильницы. Короля и двор это не удовлетворило. Несмотря на обещанное прощение, дюжину бунтовщиков казнили, набатный колокол сняли, как и цепи, перекрывавшие улицы; была аннулирована руанская хартия вольностей, а магистрат утратил самостоятельность и перешел в подчинение королевского бальи. Испугавшись столь показательного примера, штаты Нормандии проголосовали за подоходный налог и за налог на соль. Подавляя восстание, корона не забывала пополнять казну и — что важнее — не упускала возможности отменить городские хартии и усилить королевскую власть.
Парижский бунт было подавить не так-то просто, а бурные события в Генте усилили страх перед возможным всеобщим восстанием. Призыв к солидарности — «Vive Gant! Vive Paris no’mere!» — разносился по городам от фламандской границы и до Луары.
В Генте вновь появились белые капюшоны времен Якоба ван Артевельде. Созвали народное ополчение, капитаном которого стал сын Артевельде Филипп, исполненный злобы и острый на языки надело маленький быстроглазый человек. За ним пошли, ибо аура имени была по-прежнему сильна. Обстоятельства, а не предпочтения вынудили его опереться на простой люд, он говорил, что все могут высказывать свое мнение — «как богатые, так и бедные», и все будут есть одинаковую пищу. Тридцать тысяч человек две недели не видели хлеба, и Филипп заставил аббатства поделиться запасами зерна, а торговцам велел продавать его по фиксированным ценам. Беспорядки во Фландрии традиционно способствовали тому, что граф, аристократы и городские богачи заключали между собой временные противоборствующие союзы, но на сей раз они увидели в мятеже опасный революционный огонь и под предводительством графа сплотили ряды для подавления восстания.
В апреле 1382 года голодающий город пошел на переговоры. Граф потребовал, чтобы все жители Гента от пятнадцати и до шестидесяти лет с непокрытыми головами, в одних рубашках и с веревками на шеях прошли половину расстояния до Брюгге. Там, на месте, граф решит, сколько человек он простит и сколько казнит. Представители народа передали этот приказ голодающим горожанам на собрании, состоявшемся на рыночной площади. Было предложено три варианта действий — покориться, голодать или бороться. Избрали третий путь: собрали войско из пяти тысяч человек, способных сражаться, и двинулись на Брюгге, к ставке графа. В результате произошло самое неожиданное поражение века.
Ополчение Брюгге не менее графа было уверено в своей победе. Они болтались по городу и до самого утра 5 мая орали и пели в пьяном угаре. Напрасно граф и рыцари пытались призвать их к порядку. Жители Гента атаковали ополченцев, забросали градом камней и металлическими ядрами. Панику и бегство остановить не удалось, а фламандские рыцари поспешили отступить. Графа Людовика Мальского сбили с лошади. Он тщетно пытался собрать отряд при свете фонаря и избежал пленения только потому, что поменялся одеждой со своим пажом и пешком добрался до лачуги бедной женщины. «Ты меня знаешь?» — спросил он. «О да, монсеньор, я часто просила милостыню у ваших ворот». Графа нашел один из его рыцарей, он и раздобыл ему лошадь. Людовику пришлось трястись без седла на крестьянской кобыле, он прискакал на ней в Лилль, и это было отнюдь не такое счастливое путешествие, как много лет назад, когда он вихрем умчался от брака с Изабеллой.
Гент теперь обеспечил себя едой, и к нему радостно примкнули другие города. Захватив Брюгге и пятьсот самых знатных буржуа в качестве заложников, Филипп ван Артевельде объявил себя регентом Фландрии. Ему сдались все города, он назначал новых мэров и старшин, издавал новые законы. Артевельде перенял замашки аристократа: о его появлении извещали трубы, впереди несли развернутый флаг с гербом — соболь в трех серебряных шапках, — возле его дверей играли менестрели. Артевельде носил пурпур, а еду ему подавали на серебряных графских блюдах.
И снова, как при его отце, на карту оказались поставлены интересы Англии и Франции. Людовик Мальский обратился за помощью к своему зятю и наследнику, герцогу Бургундскому. Артевельде предложил альянс с Англией. Общины одобрили этот союз ради торговли шерстью и потому что фламандцы, как и они сами, поддерживали Урбана. Папа Урбан объявил крестовый поход в помощь Фландрии, а это означало неизбежное обложение церковной десятиной. Несмотря на такую выгоду, английская аристократия не решалась сотрудничать с бунтовщиками, и пока они медлили, шанс был упущен.
В апреле герцог Анжуйский уехал в Италию, собрав достойными и недостойными средствами достаточно денег для найма девяти тысяч солдат и окружив себя невиданной роскошью. Короне повезло меньше, когда она потребовала у Парижа новых средств. Король в это время находился в городе Мо на реке Марна. Понадеявшись, что дело можно уладить, если умиротворить Париж, совет решил послать на переговоры с парижанами де Куси, «ибо он лучше других знает, как с ними обращаться».
Де Куси не взял с собой других аристократов, сопровождали его лишь родственники. Он въехал во враждебный город, где ему оказали радушный прием. Де Куси остановился в собственной резиденции, которую приобрел недавно — в клуатре Сен-Жан возле Гревской площади.[16] Пригласив нескольких вожаков горожан для переговоров, он сообщил им «мудро и благоразумно», что поступили они дурно: не следовало убивать чиновников короля и открывать тюремные ворота. За все это король дорого отплатит, если пожелает, но он этого не хочет, потому что любит Париж, город, в котором родился, столицу государства, не хочет «уничтожать добронравных жителей». Де Куси добавил, что приехал примирить горожан с правителем и будет просить короля и его дядей «милостиво простить горожан за их дурные поступки».
Горожане ответили, что с королем они воевать не хотят, но налоги следует отменить, по крайней мере в Париже. Когда это будет сделано, они готовы примириться с королем. Де Куси тут же уточнил: «Какими способами?» Они ответили, что согласны передавать выбранному лицу определенные суммы на солдатские нужды. Де Куси спросил, сколько они будут платить, и парижане сказали: «Как договоримся».
Гладкими речами де Куси добился обещания в двенадцать тысяч франков в обмен на прощение. Король принял условие, но обстановка, при которой ему надлежало въехать в Париж, внушала нервозность. Парижанам велели сложить оружие, отворить ворота, снять с улиц цепи и послать в Мо в качестве заложников шесть или семь вожаков. Майотены гневно отвергли эти условия и потребовали от купцов, чтобы те к ним присоединились. С большой неохотой шестеро буржуа приехали в Мо. Они пояснили придворным, что вынуждены были приехать, так как боятся прогневать народ. Правительство решило применить силу. Солдат послали вверх по течению реки — занять мосты и отрезать пути поступления продуктов в город. Другим отрядам разрешили грабить предместья и нанести им такой ущерб, какой причинили бы враги. Приготовившись к нападению на Париж, аристократы собрали пустые повозки — «увезти из города добро, если представится такой случай». Парижане развесили уличные цепи, раздали оружие и поставили дозорных на крепостные стены.
Умеренные партии с обеих сторон под предводительством де Куси, державшего сторону короля, и Жана де Маре, защищавшего город, все еще старались договориться. Благодаря их красноречию и влиянию, город согласился выплачивать налог в 80 000 франков, который должны были собирать сборщики-горожане и, минуя королевских дядюшек и казначеев, передавать непосредственно войскам. Взамен Париж должен получить прощение и письменное обещание короля, что согласие горожан не станет поводом для новых налогов и король не станет держать зла на парижан. Если вера в королевское прощение еще сохранялась, то только потому, что король в глазах людей был символом и им очень хотелось верить, что он противостоит аристократам и защищает народ.
Тут как раз случилась ошеломительная победа Гента над Фландрией, напугавшая сановников и подтолкнувшая двор к мирному соглашению с Парижем. Герцог Анжуйский уехал в Италию, герцог Беррийский отправился в Лангедок, наместником которого он являлся, так что делами заправлял герцог Бургундский, поставивший себе целью при помощи французской армии вернуть свои владения во Фландрии. Вот так и случилось, что договор с Парижем заключили быстро.
К огромному разочарованию горожан, король въехал в столицу всего на один день. Руан опять восстал из-за нового налога на шерсть. Бальи быстро подавил бунт с помощью вооруженной речной галеры. В южной Франции тоже было неспокойно: там орудовали банды обездоленных крестьян и бродяг. Монах из монастыря Сен-Дени называл их отчаявшимися и голодающими (désespérés el cruve-de-faim ), а народ — тюшенами. Некоторые полагают, что это слово происходит от tue-chien (убить собаку), то есть люди дошли до того, что от голода ели собак; другие считают, что слово touche заимствовано из местного диалекта и означает людей, лишенных собственности и скрывающихся в лесах.
На возвышенностях Оверни и на юге тюшены собирались в банды из двадцати, шестидесяти или ста человек и вели партизанскую войну против знати. Они нападали на священников, устраивали засады на путников, похищали аристократов и требовали выкуп, в общем, хватали всех, у кого на руках не было мозолей. Как и сицилийская мафия, появились они не от хорошей жизни, но, когда стали собираться в отряды, богачи начали использовать их в местных разногласиях. Города и сеньоры нанимали тюшенов для борьбы с королевскими чиновниками. На следующий год волнения в Лангедоке переросли в восстание.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 157; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!