ОТВЕТНЫЙ УДАР ХРИСТИАНСКОГО МИРА 28 страница
С другой стороны, размышляя о севере Италии, невозможно отделаться от ощущения царившей здесь всепобеждающей жизненной активности. Постепенно, на протяжении XIV в., по мере того как небольшие города-государства вовлекаются в орбиту более крупных, возникают мощные сферы влияния. В их число входила Венеция, чье богатство и великолепие достигло небывалого уровня, медленно перегонявшая Геную — к тому моменту своего единственного серьезного соперника на море — и впервые аннексировавшая значительные части материковой территории Италии — Падую и Виченцу, Тревизо и Верону. Одновременно она по-прежнему распространяла свое влияние за пределы Адриатики, являясь одной из великих держав Европы. Назовем и Милан, где господствовал высокородный дом Висконти, чья власть, так сказать, расплескалась, подобно громадной приливной волне, по Ломбардии и Пьемонту, поглотив в конце концов даже Болонью — центр влияния папы в Северной Италии. Наконец упомянем Флоренцию — Флоренцию Джотто, Орканья и Андреа Пизано. Благодаря своему стойкому республиканскому духу она разрушала планы любого потенциального деспота; ее акционерные банки развили систему международного кредитования до немыслимого уровня эффективности и изощренности. Одно из преимуществ римского права над правом церковным заключалось в том, что оно сделало ростовщичество уважаемым делом; был открыт путь для экономического развития во всей его полноте, а также для долгосрочных кредитов, что, в свою очередь, породило такие богатства и роскошь, что они продолжают поражать и по прошествии многих столетий.
|
|
|
Тем временем в противоположной части полуострова Папская область, находившаяся вдали от Авиньона и вследствие этого неподвластная действенному контролю со стороны своего отсутствующего владыки, пребывала жертвой деспотизма, бывшего, так сказать, в большой моде. Фамилии Эсте в Ферраре, Пеполи в Болонье, Малатеста в Римини и подобные им могли именовать себя викариями папы и во всем, вплоть до мелочей, признавать господство наместника святого Петра, но при этом в своих городах они обладали абсолютной властью. Лишь в самом Риме, несмотря на попытки Колонна и его соперников Орсини, республиканские чувства народа оставались достаточно сильны, чтобы сохранять самоуправление. Однако Рим в то время был, вероятно, самым печальным местом в Италии. Папы — главный его raison d’être [174] — покинули его; население по причине малярии, голода и борьбы партий между собой сократилось до жалких 20 000 человек. Столица христианского Запада пала так низко, как никогда прежде. Более чем какой бы то ни было другой город, Рим в тот момент нуждался в лидере, который воплотил бы в себе все надежды его обитателей и восстановил их самоуважение. И в минуту глубочайшего отчаяния такой человек нашелся.
|
|
|
Кола ди Риенцо, сын римской прачки, был визионером, фанатиком, потрясающим шоуменом и гениальным демагогом. В 1344 г. тридцатиоднолетний Кола ди Риенцо начал свою кампанию против римской аристократии. Он разжигал воображение народа, воскрешая в его памяти образы былого величия города и пророча его славное возрождение. Он пользовался таким успехом, что три года спустя на Капитолии ему торжественно пожаловали звание трибуна и наделили неограниченными диктаторскими полномочиями. Затем, собрав «национальный» парламент, он в торжественной обстановке сообщил, что отныне жители всех городов Италии получают римское гражданство, и объявил о планах избрания итальянского императора. Однако тот, кто обращался к Италии как к единому целому, будь то германский князь или демагог-римлянин, заведомо обрекал себя на провал. К концу 1347 г. против Кола оказались настроены не только жители других городов, но и римская толпа, и он был отправлен в изгнание. Через несколько лет ему удалось вернуться, однако его прежние чары утратили свою силу: толпа, переменчивая, как всегда, тут же поднялась против него. Он появился на Капитолии, закованный в сияющие доспехи, подняв знамя Рима: те только громче смеялись. Переодевшись в нищенские лохмотья, он попытался бежать, но золотые браслеты, блестевшие сквозь рубище, выдали его. Через несколько минут его тело было повешено за ноги на городской площади — мрачная участь, напоминающая ту, что выпала в середине XX в. его наиболее удачливому подражателю, столь сильно смахивавшему на него.[175]
|
|
|
И все же во время своей молниеносной карьеры Кола каким-то образом сумел очистить сознание сограждан от самых обременительных наносов Средневековья и привить им новый взгляд на их классическое прошлое. Деяния, по масштабу и значению сходные с теми, что он совершил в области политики, осуществил в словесности его друг и сторонник Франческо Петрарка. Через двадцать лет после смерти Данте, в 1341 г., Петрарку увенчали на Капитолии лавровым венком как царя поэтов. Однако за этот отрезок времени произошли изменения, в результате которых на место схоластике позднего Средневековья пришел ренессансный гуманизм. Петрарку не посещали масштабные видения Данте, но — пусть его гений был менее значителен — он обладал свежим, несуетным взглядом. Его творчество в какой-то степени находится под влиянием поэзии трубадуров Сицилии и Прованса, однако главным образом он черпал вдохновение из латинских античных авторов.
|
|
|
Эта новая концепция классического прошлого как предвестия будущего привела к оживлению интереса к литературе античной Греции, о которой давно позабыли на Западе и которой по большей части пренебрегали даже в Византии. В первую очередь то было достижение Джованни Боккаччо, самого даровитого ученика Петрарки: он в течение трех лет держал у себя дома старого грека, отличавшегося отвратительными привычками, готовя один из первых — и худших — переводов Гомера на латынь. Однако не классическая образованность стала причиной того, что Боккаччо помнят и по сей день. Он написал «Декамерон», будучи сравнительно молодым, но благодаря этой вещи совершил в итальянской прозе то же, что Данте и Петрарка в поэзии: упростил ее, обновил и, так сказать, выковал из нее новый инструмент. Разработанный им стиль, пикантный и терпкий, создал «Декамерону» европейскую репутацию, положив начало вновь возникшей повествовательной традиции, ведущей к Чосеру и Шекспиру, а от них — к Лафонтену и более поздним авторам.
Что до пап, пребывавших в Авиньоне, то для них влияние Кола де Риенцо и успех «Декамерона» должны были прозвучать как новый сигнал тревоги: если в ближайшее время не восстановить папскую власть в Италии во всей ее полноте, то она окажется потеряна навеки. Возвращение Кола в Рим совпало по времени с назначением кардинала Жиля Альборноса легатом в Италию; он получил задание вновь восстановить папскую власть в одноименной области. Этот испанец, обладавший фантастическими способностями, преуспел в ее выполнении настолько, что в 1367 г. папа Урбан V осмелился вновь водвориться в Латеране. Римский народ оказал ему шумный прием, и вскоре папа уже принимал визиты как от западных, так и от восточных императоров (он оказался первым и последним в истории папства, кому выпало подобное). Однако он был стар; вскоре его потянуло домой, и в 1370 г., несмотря на предостережения святой Бригиты Шведской, что путешествие в Прованс окажется для него роковым, он не смог противостоять желанию вернуться в Авиньон. Через несколько недель он скончался.
Урбан до боли ясно продемонстрировал, почему наместники святого Петра столь долго находились вдали от дома, принадлежавшего им по праву, — все авиньонские папы и большинство членов их курий были французами. А они, что примечательно, не желали путешествовать даже в спокойные времена — для них развалины Рима с царившими в них болезнями и зловонием были малопривлекательны. Чтобы совесть папства пробудилась по прошествии семидесяти лет, в Италии должен был произойти серьезный кризис, и он настал. В Церковной области[176] Альборносу наследовала орда жадных легатов-французов, которые не скрывали, что желают урвать все, что только можно; вскоре они довели дело до того, что в несчастных итальянских городах началось открытое восстание. При этом они не остановились перед тем, чтобы привлечь так называемые «вольные отряды» — банды иностранных наемников, которые, когда у них не было иных занятий, бродили по стране, зарабатывая на жизнь охраной денег, грабежом набольших дорогах и шантажом. В 1375 г. одна из таких, самых отпетых, шаек — английский отряд сэра Джона Хоквуда — отправилась по приказу болонского легата опустошать поля Флоренции. Для итальянского города это означало, что терпеть творимое папами беззаконие больше нельзя. Бурная волна антиклерикализма прокатилась по Тоскане, Умбрии и Папской области, и к концу года не менее восьмидесяти городов изгнали находившиеся в них папские гарнизоны.
Вдали, в Авиньоне, Григорий XI действовал быстро и решительно. Он наложил интердикт на Флоренцию, зачинщицу восстания; все христианские правители Европы получили приказ захватывать богатства, принадлежащие Флоренции, где бы они ни находились, и продавать в рабство всех местных флорентийских купцов. Эти чрезвычайные меры, однако, оказались неэффективны. Григорий понял, что единственная его надежда — в немедленном возвращении в Рим. Побуждаемый мольбами святой Екатерины Сиенской — она продолжила дело святой Бригиты, — он вместе со своей неохотно последовавшей за ним курией сел на корабль в конце 1376 г. и 17 января 1377 г. официально вступил в Рим. Это возвращение домой оказалось печальным: во Флоренции его войска страшно отомстили горожанам, но даже в Риме его положение ни в коем случае не являлось безопасным. Искушение было велико, и он вернулся в Авиньон, где в следующем году, к счастью для римлян, скончался. Римляне никогда не питали к папам особенно горячих чувств или уважения, но сейчас они твердо решили больше не допускать их в город. «Romano lo volemo, о alemno italiano!»[177] — кричали они, пока продолжался следующий конклав, и получили желаемое, по крайней мере отчасти. Новый папа, Урбан VI, выказывал несомненные признаки безумия и даже замучил до смерти не менее четырех своих кардиналов, но все же он был итальянцем.
Период пребывания пап в Авиньоне ознаменовал конец Средневековья. Когда Клемент V покинул Италию, старый порядок доживал свой век, однако то новое, что должно было прийти ему на смену, еще не появилось. Хотя имперский трон некоторое время пустовал, люди по-прежнему помнили великолепного Фридриха и оплакивали Манфреда и Конрадина. Папам более было нечем гордиться. Схоластическая философия в лице святого Фомы Аквинского достигла одновременно высочайших вершин и своего логического конца. Оставалось лишь, чтобы Данте в своей «Божественной комедии» подвел итоги достижениям и неудачам, мудрости и слепоте, идеалам, надеждам и страхам средневековой Италии.
Григорий XI прибыл в страну, которая хотя и оставалась в чем-то прежней, во многом бесповоротно изменилась. Возможность объединения казалась далекой, как всегда: несмотря на то что исходные различия между гвельфами и гибеллинами давно позабылись, они продолжали наносить друг другу удары и кровь по-прежнему лилась, обильно и бесплодно. Однако семьдесят лет, прошедших в отсутствие папы или эффективно действующего императора, сгладили прежние противоречия, а в 1347–1348 гг. «Черная смерть», как нам кажется, набросила еще одну завесу на прошлое и открыла настоящее еще более беспощадным ветрам перемен. Дух познания, связанный с мирским началом, охвативший теперь страну, не был новым сам по себе. Корни его скрывались в прошлом, уводя к Рожеру Сицилийскому с его греческими и арабскими мудрецами, Фридриху с его соколами, Манфреду и его трубадурам, Арнольду Брешианскому и схоластике, докторам и законникам Салерно и Болоньи. Но XIV в. придал развитию новый импульс. В политической сфере сыграл свою роль Кола ди Риенцо и деспоты на севере Италии, в культуре — Петрарка и гуманисты, в теологии — Марсилий Падуанский. В то же время возведенные папством барьеры, столь долго сдерживавшие развитие прогресса, внезапно исчезли. На пороге стояла эпоха Возрождения.
Глава XII
ПАДЕНИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ
Когда падение Коньи, перешедшей под власть турок Карамана-паши в 1308 г., ознаменовало окончательную гибель дышавшей на ладан империи сельджуков, на ее развалинах возникло множество маленьких туркменских государств (некоторые из них состояли всего-навсего из одного племени, давшего им свое название). Среди них было племя молодого Отмана (или Османа), который провел молниеносную кампанию и после этого провозгласил свою независимость в качестве правителя западной оконечности Анатолии. Он благополучно и мудро властвовал над этой территорией до самой своей смерти в 1326 г.; в том же году его сын и наследник Орхан — принявший титул султана — завоевал город Бурсу и сделал его своей столицей.[178] Три года спустя он взял большой византийский город Никею (Изник). Затем в 1354 г. сын Орхана Сулейман пересек Дарданеллы и захватил крепость Галлиполи, превратив ее в свою надежную твердыню.
Галлиполи стал первой базой турок на европейской земле — плацдармом, значение которого невозможно переоценить; почти сразу же османы начали свое неустанное продвижение вперед. Еще в 1359 г. их авангард достиг стен Константинополя. К счастью, он был не настолько велик, чтобы создать непосредственную угрозу городу, однако остальная территория Фракии, хуже защищенная и изнуренная гражданской войной, стала легкой добычей турок. В 1362 г. им сдался Адрианополь, который, под именем Эдирне, сделался столицей Орхана в Европе. Расположение города на великом пути из Белграда в Константинополь делало его превосходной базой, откуда можно было проникнуть в глубь Балканского полуострова; оно также позволяло успешно изолировать Константинополь от его владений в Европе. В каждом городе и в каждой деревне, захваченной турками, значительная часть местного населения продавалась в рабство в Малую Азию, а ее место занимали турецкие колонисты.
В том же, 1362 г. Орхан умер. Ему наследовал ставший султаном второй сын, Мурад (Сулейман умер двумя годами ранее, упав с лошади), вскоре показавший себя более энергичным и целеустремленным лидером, нежели его отец и старший брат. Он вел кампании не только во Фракии, но также и в Болгарии, где захватил Филиппополь (Пловдив) в 1363 г. и оказал значительное давление на болгарского царя Ивана Александра, дабы тот объединился с ним против Византии. После решающего сражения на реке Марице в 1371 г. Болгария признала власть Турции и вскоре была полностью поглощена. Другим знаковым достижением Мурада стало то, что он привел эмиров Восточной Анатолии к полной покорности; с этого момента при продвижении султанов в Европу безопасность их тыла была обеспечена.
Мурад был убит во время имевшей историческое значение битвы на Косовом поле — «поле черных дроздов» — 15 июня 1389 г. В тот день турки под вдохновенным предводительством его сына Баязида, провозглашенного султаном прямо на поле боя, полностью уничтожили сербскую армию, и сербская нация ушла в забвение на четыреста лет. Баязид, известный своим подданным под именем Йилдырым, «Удар молнии», обладал невероятной энергией, проявлявшейся, например, во вспышках насилия, так что они выглядели почти безумством, и не знал пощады ко всем, кто стоял у него на пути. В течение тринадцати лет его правления темпы завоеваний нарастали. Весной 1394 г. гигантское войско турок двинулось на сам Константинополь, и с наступлением осени осада началась всерьез. Султан приказал полностью блокировать город, и через некоторое время внушительные запасы продовольствия в столице почти кончились. Блокада в той или иной форме продолжалась в течение восьми лет, однако, к счастью для горожан, Баязид, как всегда, непредсказуемый, потерял интерес к этой операции и предпринял другие, обещавшие более быстрый успех. Натиск на столицу ослабел.
Тем не менее, хотя Константинополь на короткий срок оказался в безопасности, другим городам повезло меньше. Фессалоники пали в 1394 г.; в 1396 г. при Никополе на Дунае султан сокрушил армию, насчитывавшую 100 000 человек — самую большую, когда-либо поднимавшуюся против неверных, — под командованием короля Венгрии Сигизмунда. Итак, к концу XIV в. завоевание османами Восточной Европы и Малой Азии достигло таких масштабов, что остановить его было уже невозможно. Что касается христиан, противников султана, то Сербия и Болгария более не существовали. Оставалась Византия, однако она так сократилась и обеднела, пережила такое унижение, была настолько деморализована, что в ней с трудом можно было узнать прославленную империю ромеев, какой она некогда была. И все же, хотя и обреченная, Византия никогда не прекращала борьбы. Она — что почти невероятно — протянула еще шестьдесят лет и в конце концов окончила свое существование в бою.
Для Светлейшей Венецианской республики последняя четверть XIV в. оказалась нелегким временем. Давнее соперничество с Генуей беспокоило, как нарыв. Началось оно с вражды из-за острова Тенедос, лежащего у входа в Дарданеллы и дававшего возможность своему обладателю контролировать пролив; продолжение ее протекало, так сказать, гораздо ближе к дому: речь идет об осаде и в конечном итоге захвате в августе 1379 г. Кьоджи — укрепленного города в Венецианской лагуне, господствующего над прямым глубоким проливом, ведущим непосредственно к Венеции. Никогда за все долгие годы своего существования Венеция не переживала столь серьезной угрозы; действительно, если бы генуэзский адмирал Пьетро Дориа, одержав победу, немедленно атаковал город, трудно представить себе, чтобы он мог потерпеть поражение. К счастью для Венеции, вместо этого он решил блокировать ее и дожидаться, пока голодные горожане сдадутся сами. Венецианский командующий Веттор Пизани использовал свой шанс. Судьба Кьоджи, почти отрезанной от суши, зависела от трех узких каналов. Зимней ночью 21 декабря три тяжелых судна, нагруженных камнями, были в темноте подтянуты на буксирах и затоплены по одному в каждом из каналов. Осаждающие сами оказались в блокаде. 24 июня 1380 г. 4000 полумертвых от голода генуэзцев сдались без всяких условий.
Однако до конца войны было еще далеко. Лишь в конце года измученные ею республики согласились принять посредничество графа Амадея Савойского, и последовавший за этим Туринский договор способствовал дальнейшему развитию как венецианской, так и генуэзской торговли в Средиземном море и Леванте. Но со временем стало ясно, что победа Венеции имела большее значение, чем казалось ей самой. Не в первый раз удивила она своих друзей и врагов тем, как быстро восстановила свои экономические и материальные ресурсы. Генуя же со своей стороны вступила в полосу упадка. Ее система управления начала разрушаться; раздираемая фракционными конфликтами, она пережила низложение десяти дожей в течение пяти лет и вскоре попала под власть Франции, которая продолжалась полтора столетия. Лишь в 1528 г., при Андреа Дориа, она в конце концов смогла восстановить свою независимость. Однако к этому моменту мир изменился. Никогда более Генуя не угрожала Венеции.
Напротив, Светлейшая республика восстала из хаоса самой отчаянной в ее истории войны, сохранив свою политическую структуру в целости. Ни одно государство в Италии не смогло бы похвастаться не только такой стабильностью, но даже чем-то близким к этому. За пределами Венеции вся Италия вступила в эпоху деспотизма, став его жертвой; лишь Серениссима[179] оставалась сильной республикой, где царил твердый порядок. Благодаря своей конституции она безо всяких усилий успокаивала любую политическую бурю, где бы — за границей или дома — ни лежали ее истоки. Большинство ее жителей, правда, не обладали какой-либо реальной властью в течение последних ста лет[180], но гражданская служба была открыта для всех. Коммерция и ремесла, прославившие город, составляли источник гордости и удовлетворения жителей и, кроме того, приносили богатые доходы. Словом, мало кто из граждан питал серьезные сомнения в том, что администрация — не говоря уже о том, что она действовала исключительно эффективно, — ближе всего к сердцу принимает именно их интересы.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 250; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!