Ханс Эрих Носсак о Хансе Хенни Янне
Надгробная речь
Дорогой Ханс Хенни Янн, дорогой и единственный друг!
Меня очень печалит, что именно мне приходится выполнять обещание, которое мы дали друг другу много лет назад, но я понимаю: у тебя больше, чем у меня, оправдывающих оснований, чтобы наконец вернуться на свою родину. И вот я начинаю этот последний разговор с тобой, о чем ты когда‑то сам меня попросил, произношу эти немногие, совершенно личные слова прощания от имени всех, кто сопровождал тебя до городских ворот, и начинаю я с того, что прошу у тебя прощения ‑ за то что ты порой разочаровывался во мне. Прошу прощения за всех, кто с болью осознает, что проявлял такого рода несостоятельность. Прошу прощения за этот город, в котором мы родились и который тебе часто приходилось ругать, потому что ты так сильно его любил. И еще я прошу прощения за всех, кто слишком поздно узнает тебя и тогда поднимет шумиху вокруг своего открытия. Но могли ли мы не оказаться несостоятельными перед тобой? Каждый из нас чувствовал, что за плечами у тебя стоит ангел, которого дают в сопровождение Призванному, однако прислушаться к требованиям ангела ‑ для нас это было слишком; из страха за свою жалкую реальность мы притворялись глухими. И все же совесть заставляла нас тревожиться за судьбу чужака, пытающегося жить вместе с нами, поскольку наша несостоятельность могла бы принудить его к проституированию своего дарования. Однако ты себя ни разу не предал. Кто еще вправе сказать о себе такое!
|
|
|
Во вторых, я благодарю тебя, всегда тосковавшего по родине, за то, что ты так долго выдерживал жизнь среди нас. Благодарю за то, что ты своими произведениями открыл наш слух для гудящей тишины . Я благодарю тебя от имени всех молодых писателей за то, что ты дал им силу подняться из‑за стола повседневности, что‑бы исполнить долг поэта. Но еще больше я хотел бы поблагодарить тебя за то, что в анналы истории не войдет: за незаметные, извиняющиеся жесты, выдававшие твою беззащитность. Жесты, которые очень тихо выражали то, что произносит у тебя Бедная душа человека: «Я все еще на стороне тех, кого не удостаивают ответом». Такими жестами ты и давал ответ, на чьей стороне нам должно стоять, если мы не хотим быть виновными в неправдивости, ‑ стоять до тех пор, пока сами не станем ответом, как стал им ты.
Не сомневайся, многие молодые люди уже ориентируются на тебя. Они еще не вполне тебя понимают. Они понимают твое возмущение бездумной несправедливостью и чувствуют твою тревогу в связи с тщетностью любых действий. Но вот для чего им пока не хватает мужества, так это для той черты, что лишала твою уникальность всего довлеющего, что придавала даже самому громкому твоему выкрику покоряющую мягкость: для такого, как у тебя, сострадания. В час прощания можно сказать, не рискуя вызвать чью‑то негодующую отповедь: я не встречал более религиозного человека, чем ты. Ибо я бы вообще не знал, что достойно именоваться религией, если бы не это твое сострадание ко всем тварным существам, к каждой капле воды, к каждой живой клетке. Если бы не та неутолимая печаль, какой наполняли тебя короткое блаженство цветения и долгие муки увядания. Если бы не гневная доброта, побуждавшая тебя даже в отвратительном поддерживать красоту крошечного остатка жизни, который, возможно, окажется решающим в тот день, когда на кон будет поставлено дальнейшее существование мира. Но и состраданию они еще научатся, эти юноши. У них ведь не было детства. Мы должны проявить терпение.
|
|
|
Ты же теперь возвращаешься на родину. Ты часто пытался рассказать нам о ней. У тебя написано: «...и внезапно земля умолкает ‑ а поскольку она молчит, начинает гудеть тишина ‑ тогда я чувствую, что пребываю в согласии со всем существующим: потому что воспринимаю эту реальность как обманчивый образ, как тень иного мира, из которого меня не изъять... ибо фантом по ту сторону вещей, собственно‑значимое, странные пространственные измерения из свинца и света ‑ все это останется со мной». Это выходит за пределы выразимого в слове. Это не поддается толкованию, да и не нуждается в нем. Это может быть только услышано. Это ‑ музыка.
|
|
|
Дорогой Ханс Хенни Янн! Мы, пока что живущие здесь, не хотим скорбеть о тебе. Но, не отказываясь выполнить твой завет, мы будем предаваться скорби о своей потере. То сакрально‑интимное, что заключено в смерти, не следует осквернять расхожими словами, в этом мы с тобой когда‑то сошлись. Иначе твой ангел с досадой отвернется от нас. И потому сейчас я уступаю место твоей жене, чтобы она в соответствии с обычаем бросила в могилу первые комья земли.
Комментарии
Перевод выполнен по изданию: Hans Неппу Jahnn. Buch der Freunde . Im Auftrag der Freien Akademie der Künste in Hamburg zusammengestellt von Rolf Italiaander. Hamburg [1960], S. 74f.
Ханс Эрих Носсак (1901‑1977) ‑ немецкий писатель, уроженец Гамбурга и друг Янна, основавший вместе с ним в 1950 году Свободную академию искусств в Гамбурге; член Академии наук и литературы в Майнце (с 1949 года) и Немецкой академии языка и литературы в Дармштадте (с 1961‑го); лауреат премий имени Георга Бюхнера (1961), Вильгельма Раабе (1963) и др., кавалер ордена За заслуги перед наукой и искусством (1973), большого креста За заслуги перед Федеративной республикой (1974). Автор новеллы «Некия» (1947) > рассказов, романов «Самое позднее в ноябре» (1955), «Спираль» (1956), «Младший брат» (1958), «Дело д’Артеза» (1968), «Украденная мелодия» (1972), «Счастливый человек» (1975) и др.
|
|
|
...что произносит у тебя Бедная душа человека ... Бедная душа человека ‑ персонаж пьесы Ханса Хенни Янна «Новый Любекский танец смерти». См. Dramen II , S. 137.
«...и внезапно земля умолкает ... Здесь цитируется отрывок из второй части «Записок Густава Аниаса Хорна»: Niederschrift II , S. 597‑598.
Похороны Ханса Хенни Янна
(Дневниковая запись от 7.12.1959)
С I по 5 декабря был с М. в Гамбурге, в связи с похоронами Янна. Произнес надгробную речь, как мы с ним обещали друг другу много лет назад. Напряженные дни, много людей. По большей части мне составлял компанию Итальяаандер. Единственный практический ум среди гамбургских литераторов. Меня удивляет, что он принял участие и в этом практическом деле, не обещавшем ему никакого выигрыша.
Янна я увидел покоящимся в музыкальной комнате, где мы часто сидели вместе. Каким же маленьким он мне показался, словно ребенок. Крупная голова лежала на старой бархатной подушке, которую М. давным‑давно пожертвовал Яннам для их собаки. Как это все вписывается в картину.
Держался я холодно, совершенно трезво, разве что чувствовал себя немного неловко, но так было и при его жизни. Я ‑ выгоревший человек? Разговор с Эллинор, слегка пьяной. В кладбищенской капелле приемный сын Янна играл Свелинка. Похожий на ящик гроб, как в «Реке без берегов». Молодые люди, пока несли его, трижды опускали на землю, такой он был тяжелый ‑ очевидно, из‑за цинкового вкладыша. Кто же мне говорил, что свинцовый гроб означает страх перед смертью? Хухель или Вайзенборн?
В 1924‑м, в голодное для меня время, я впервые прочитал один из текстов Янна: «Ричарда III», одолженного мне Юстусом Риттером. Познакомился я с Янном в 1927‑м, на вечеринке в чьей‑то мастерской, где, между прочим, присутствовал Рингельнац. Я тогда был нулем. Снова мы встретились в 1949‑м, и с тех пор работали вместе.
Имя Янна уже теперь обретает славу и со временем, возможно, начнет приносить доход. Он ведь больше никому не мешает. А был невыносим ‑ даже для нас, друзей. Живи он несколько веков назад, его бы сожгли на костре ‑ не как еретика, а потому что свойственные ему бескомпромиссность, маниакальное стремление к справедливости оказались бы слишком опасными для общества.
Бизер подарил мне дневники Бекмана. Я решил для себя, что буду впредь работать гораздо больше.
Часа два медленно бродил, один, по центру города, что подействовало на меня благотворно. На Мёнкбергерштрассе заучивал наизусть надгробную речь.
В точности как при жизни Янна, так и теперь дома у него толклись какие‑то примитивные личности, беспрерывно кто‑то входил или выходил. Люди, которые, возможно, очень милы, но совершенно не годятся для разговора, общения. Это мне всегда мешало. Но Янн, так сказать, нуждался в молодых людях, которые окружали бы его и смотрели на него с восхищением, пусть они и могли быть разве что таким окружением и ничем иным. Черта характера, для меня совершенно непостижимая.
И еще ‑ большой черный ньюфаундленд, сука, в те дни страдавшая от последствий ложной беременности. Что тоже вписывается в картину.
Я спросил его жену: «Как собака?», и услышал в ответ: «Не особенно по нему скучает. Янн не умел перевоплощаться в других существ, как бы сильно не убеждали нас в этом его книги».
Итальяаандер и я до последней минуты, пока гроб не опустили в могилу, боялись, что произойдет какое‑нибудь непредвиденное, смехотворное недоразумение, как всегда случалось с Янном.
Комментарии
Перевод отрывка из дневника выполнен по публикации в Интернете: Internet‑Dokumentation der Arbeitsstelle Hans Erich Nossack der Akademie der Wissenschaften und der Literatur, Mainz (http://www2.adwmainz.de/nossack/ Nossack.htm).
...вместе с Итальяаандером . Рольф Итальяаандер (1913‑1991) ‑ немецкий писатель, переводчик, этнограф, путешественник, автор детских книг; после войны жил в Гамбурге, вместе с Янном и Носсаком участвовал в создании гамбургской Свободной академии искусств (1950).
Разговор с Эллинор ... Эллинор Филипс (1893‑1970) ‑ член общины Угрино, жена Янна с 1928 года; ее сводная сестра Сибилла (Мона) была женой Готлиба Хармса.
...приемный сын Янна ... Юнгве Ян Треде (1933‑2010) ‑ сын члена общины Угрино датчанина Хильмара Треде, в 1950‑м, после смерти отца, усыновленный Хансом Хенни Янном. Юнгве Треде еще юношей написал музыку к пьесам Янна «След темного ангела» и «Новый Любекский танец смерти», позже стал композитором и пианистом, женился на дочери Янна Зигне, получил датское гражданство, в 1973_1995 годах преподавал в копенгагенской Королевской академии музыки. Об отношениях Юнгве с Янном см. Это настигнет каждого , стр. 14‑16.
...играл Свелинка . Свелинк Ян Питерсзон (1562‑1621) ‑ нидерландский композитор, органист, клавесинист; основатель северогерманской органной школы.
Хухель или Вайзенборн ? Петер (настоящее имя Хельмут) Хухель (1903‑1981) ‑ немецкий поэт. Участвовал рядовым во Второй мировой войне, в 1945‑м попал в советский плен. После освобождения работал на восточногерманском радио (1945‑1948), с 1949‑го издавал литературный журнал Sinn und Form . Гюнтер Вайзенборн (1902‑1969) ‑ немецкий писатель и драматург, участник немецкого движения Сопротивления. В 1951‑1964 годах жил в Гамбурге, потом ‑ в Западном Берлине.
...присутствовал Рингелънац . Иоахим Рингельнац (настоящее имя Ханс Беттигер, 1883‑1934) ‑ немецкий поэт‑кабаретист.
...дневники Бекмана . Макс Бекман (1884‑1950) ‑ немецкий живописец, график и скульптор, один из крупнейших мастеров межвоенного периода, выдающийся портретист. В 1937 году переехал в Амстердам, в 1947‑м ‑ в США. Дневники Бекмана охватывают период 1940‑1950 годов.
Памяти Ханса Хенни Янна
29 ноября 1959 года в больнице Бланкенезе от последствий инфаркта скончался Ханс Хенни Янн. В ночь перед смертью он, как еще успел рассказать жене, набросал план пьесы под названием «Другая сторона переходит в атаку». Он потом несколько дней лежал в гробу в своей аскетичной рабочей комнате, рядом с концертным роялем, без обязательных в таких случаях цветов. Каким юным он казался! Как мальчик, который, устав от игры, заснул. Голова покоилась на старой подушке из серовато‑желтого велюра, давным‑давно пожертвованной одной знакомой для их собаки. Похороны состоялись на старом Нинштедтенском кладбище. Многочисленная группа друзей и почитателей, писателей и художников, а также представителей академий и официальных властей провожала поэта в последний путь. В капелле играли только органную музыку Свелинка. Спроектированный самим Янном, похожий на ящик гроб ‑ подобный тому, что подробно описан в «Записках Густава Аниаса Хорна» ‑ был таким тяжелым, что молодые люди, которые несли его, на коротком пути до могилы трижды опускали свой груз на землю. Кто‑то сказал: «Цинковый гроб означает протест против смерти». Прощальные слова на могиле произнес один из друзей, у которым с Янном на этот счет была взаимная договоренность. Все получилось по‑другому, напоминало скорее импровизацию, как если бы дети играли в смерть и погребение, но именно потому атмосфера отличалась трогательной торжественностью и была вполне доверительной. Вполне соответствующей жизни Янна.
О нем говорили, что он опоздал с рождением. Конечно, у него было много барочных черт. Уже исходя из наивно‑патетического достоинства, с каким он держался и которое подразумевало не менее наивное требование достойного обращения с ним, люди охотно ставили Янна в один ряд с представительными фигурами семнадцатого столетия. Он, к слову сказать, был архаически уродлив, но об этом тотчас забывали, столкнувшись с его заслуживающей любви ‑ детской и покоряюще‑беспомощной ‑ натурой. Многосторонность его дарований и профессиональных занятий тоже побуждает причислить его скорее к позднему Ренессансу, чем к нашей эпохе узкого профессионализма. Он ведь создал себе имя выдающейся значимости не только как писатель, но и как мастер органного строительства. Что касается заслуг в этой области, то здесь достаточно вспомнить хотя бы его реконструкцию органа Арпа Шнитгера в гамбургской Якобикирхе или создание большого органа для Дома радио в Восточном Берлине. Кроме того, он в собственном издательстве «Угрино» публиковал партитуры ранних барочных композиторов ‑ безупречно выверенные, которыми сегодня пользуются органисты всего мира. Это достойное начинание поглотило доходы Янна и надолго ввергло его в нужду. Следует упомянуть также гормональные эксперименты, которыми занимался Янн; он говорил, что пришел к этому случайно, благодаря развитому чувству обоняния, когда работал на принадлежащем ему крестьянском хуторе, на острове Борнхольм. Однако сфера его интересов и занятий перечисленным отнюдь не исчерпывалась. Он был по‑лифоничным человеком, был чем угодно, только не погруженным в себя северонемецким чудаком. С чуткой восприимчивостью реагировал он на актуальные события, считал, что они касаются его лично, и бесстрашно занимал по отношению к ним ту или иную позицию. Очевидно, что он испытывал потребность в общении, в непосредственном влиянии на окружающих. У него не было недостатка в чувстве юмора, и всякий, кто приходил к нему в дом, поражался за столом теплу, излучаемому Янном именно как главой семейства, ‑ качеству, которое ныне почти совсем утрачено.
Все‑таки утверждение, будто он опоздал родиться, неверно, да и легковесная отсылка к барокко должна быть отклонена как сбивающая с толку. А верно то, что Ханс Хенни Янн подступал к нашему времени совершенно наивно и извне, почему он и не вписывался ни в свое время, ни в какое‑либо другое. Живи он несколькими столетиями раньше, он бы, несомненно, закончил жизнь на костре, и если наша эпоха не подвергла его сожжению, то лишь потому, что нашла еще более действенные методы, чтобы справиться с этим обременительным феноменом, ‑ например, полное замалчивание его работ. Он мог бы быть сожжен в прошлом ‑ или в ближайшем будущем ‑ не из‑за еретичности своих взглядов или приверженности к язычеству, но из‑за маниакальной бескомпромиссности, с какой проповедовал человечность. Из‑за таких проповедей общество (которое, если хочет сохраниться, должно считать себя и свои институты единственно возможной реальностью) чувствует, что его разоблачили как негуманную абстракцию, а этого не позволит себе ни одно общество, к какой бы эпохе и к какому бы типу оно ни относилось. Единственно в этом ‑ а не, скажем, в незначительных поведенческих отклонениях, полемически преувеличенных недоброжелателями Ханса Хенни Янна, ‑ следует усматривать причину всеобщего неприятия его творчества. У него полностью отсутствовало чутье на то, что в политическом или экономическом плане осуществимо, а что ‑ нет; чем и объяснялась покоряющая притягательность его личности, но и ее трагичность; я бы даже сказал, при всем моем уважении к Янну: ее трагикомичность. Различные партии иногда пытались на какой‑то момент заручиться его поддержкой, но безмерность выражаемого им возмущения очень скоро отпугивала даже тех, кто в принципе был с ним согласен; и получалось, что эти люди ‑ часто в интересах дела ‑ от него отворачивались. Он был слишком велик, чтобы поддаться соблазну сектантства, но, как свидетельствуют письма последних лет, невыразимо страдал от крушения своих планов и от ощущения, что особенности его личности скорее мешают, чем способствуют осуществлению задуманного. Эта внутренняя трагичность вновь и вновь обрекала его на одиночество, и, может, мы вправе сказать, что именно благодаря ей появились великие произведения Янна, которые представляют собой одну нескончаемую жалобу на тщетность человеческих усилий и один заклинающий вопрос: чему все‑таки суждено сохраниться в вечности?
Ханс Хенни Янн родился в 1894 году в Штеллингене, тогда еще сельской общине на периферии Гамбурга. Его отец был судостроителем, а предки, как он говорил, происходили из Данцига и Мекленбурга. В таком происхождении следует искать корни двух главных элементов его натуры: приверженности к морю и врожденного ремесленнического умения обращаться с материалом. Или, иными словами: того великого анонимного дыхания, что заставляет вздыматься и опускаться, как волны, даже самые будничные фразы Янна, и той осязаемой ‑ имеющей вкус и запах ‑ субстанции, из которой состоят его художественные образы.
В 1915 году он, будучи противником войны, эмигрировал в Норвегию. Если мы хотим понять, что означало для Янна трехгодичное пребывание в этом героическом ‑ омываемом и подтачиваемом морем ‑ ландшафте, нам остается лишь обратиться к древнему мифу, согласно которому Рея доверила свое дитя нимфам и кентаврам, чтобы они втайне вырастили его, потому что иначе оно было бы сожрано Хроносом. Когда Янн в 1918‑м вернулся обратно, он уже был таким, каким нам его показывает посмертная маска: не человеком, преследуемым демонами и аскетически обороняющимся от них, не сложным характером, страдающим от болезни всех современных людей ‑ сомнения в себе, ‑ но тем, кого вырастили демоны и кто знает, сколь многим им обязан; кто с состраданием, как адвокат, защищает их дело перед людьми. Это и стало его постоянной темой; можно считать, что по достижении двадцатилетнего возраста развитие Янна завершилось. Говорить применительно к нему о юношеских и зрелых работах бессмысленно: все, что возникло в последующие сорок лет, ‑ не что иное, как грандиозные вариации, также и с этой точки зрения сравнимые с внеисторичной природой. Поэтому чисто литературоведческий, узкопрофессиональный, психологический или даже морализаторский подход никогда не будет соответствовать феномену Янна. Критиковать его нетрудно, но рассудочное Да или Нет ничего не изменит в натуре, существующей в некоем особом мире, «из которого меня не изъять», как выразился он сам. Словами этими сразу обозначена анахроничная и однозначно трагедийная позиция Янна.
В 1920‑м он за драму «Пастор Эфраим Магнус» получил от Оскара Лёрке премию имени Клейста. Литературная общественность отреагировала на это с возмущением. Восторженное признание со стороны немногих и ядовитая неприязнь большинства с той поры оставались типичной для Янна ситуацией, слишком часто повторявшейся вплоть до его смерти, да и потом. Даже когда его пьесы ставились в сокращенных и смягченных редакциях, они, как правило, уже после первых вечеров снимались с репертуара. Шокированная публика принимала спектакли враждебно, дело доходило до театральных скандалов, а газетные репортеры из‑за обычной для них нечувствительности к рангу драматурга, из‑за дешевой язвительности еще больше способствовали тому, что Янн приобрел репутацию автора извращенного, копающегося в грязи и оскорбляющего бюргерское чувство приличия, чего общественность, дескать, не должна допускать. Но постоянные нападки не заставили Янна свернуть с однажды избранного пути, а до мелочных обид он не опускался ‑ что лишь подтверждает подлинность его дарования
Так же обстояло дело и с прозой. Ни ранний роман «Перрудья», ни пространная трилогия «Река без берегов», эпилог к которой существует в виде трудно поддающейся прочтению рукописи, до сих пор не оценены в должной мере с точки зрения их значимости для немецкой литературы. Редко случается, чтобы название книги столь точно соответствовало и произведению, и автору. Все, написанное Хансом Хенни Янном, ‑ это нескончаемая река без берегов: форма и финал здесь не более чем условность. Великий анонимный голос не позволяет втиснуть себя ни в какие рамки и продолжает звучать независимо от того, заявляет ли он о себе в шелесте березы или в шуме крови, живет ли как крик животного или как обертон органной трубы. Сам этот голос, собственно, всегда и является темой; все поверхностно‑романное в бытии перед этим голосом, этой «гудящей тишиной» кажется судорожными и ложными потугами. Голос совершенно лишен мистической или романтической окраски; он и не реалистичен, но ‑ реален. И он не бывает космическим, но всегда остается вполне земным. Это материнский голос самой Земли, которая с ликованием или жалобой присоединяется к хору планет. Монолог одной одинокой звезды в одном созвездии.
Что наше время с его какофонической суетой не склонно прислушиваться к такому голосу, понять можно. Но совершенно непостижимо, что Янна обвиняют в грубом материализме (как недавно в одной газете, в связи с его смертью). Об отсутствии у наших современников религиозного чутья и об их самодовольной глухоте свидетельствует тот факт, что никого из них не тронул ветхозаветный пафос, заключенный, словно в органном тоне, в каждом высказывании Янна. Ведь именно чувственная мелодика псалмов, речевая буря пророков вновь звучат из его уст, и именно они столь сильно на нас воздействуют; происхождение такого пафоса можно проследить еще дальше, до плача Гильгамеша по умершему другу Энкиду ‑ предположение тем более оправданное, что Янн сам ссылается на этот древний эпос. А кто бы решился назвать Гильгамеша материалистом лишь потому, что он был язычником? И еще более непостижимо, что никого не поразили фигуры ангелов, которые почти во всех произведениях Янна своим появлением подчеркивают трагизм человеческого бытия. Правда, для Янна ангелы были отнюдь не абстракцией, не платоническими идеями и уж конечно не посланцами небес или душами умерших, а существами вполне анималистическими, нуждающимися в объятиях и способными обнять другого. Если вообще допустимо давать им рациональную трактовку, хотелось бы видеть в этих ангелах невинных и, как все естественное, андрогинных существ, которыми когда‑то были мы и которые теперь бродят, бездомные, потому что мы ради исторической реальности бросили их на произвол судьбы. В оратории «Новый Любекский танец смерти» Бедная душа доброго человека, которая «выглядит как мужчина», жалуется: «Во мне звучал аккорд света и упорядоченной упорядочивающей материи. Но я не стяжал того образа, воплотиться в который было заданием, данным моей плоти. Я отпал от своих родителей и от здоровья; безупречный процесс роста в моем случае стал вырождением». Трагическое стремление к воссоединению с чистым творением было основополагающим мотивом творчества Янна и его жизни.
Имя Ханса Хенни Янна осталось почти не известным общественности. Оно, так сказать, не имело биржевого курса; с точки зрения издательской политики это было проигрышное дело. Большинство произведений Янна выходило маленькими тиражами, чаще всего ‑ при финансовой поддержке со стороны частных или государственных спонсоров. Тут следует с благодарностью вспомнить о городе Гамбурге, который всегда выступал по отношению к своему необычному сыну в качестве щедрого мецената. Только в самые последние годы имя Янна благодаря появлению сборников избранного и карманным изданиям стало что‑то значить для широкой читательской аудитории. Главное, что молодые читатели, устав от ни к чему не обязывающих ‑ в человеческом плане ‑ литературных поделок послевоенного времени, начинают обращаться к нему. В других странах стали приобретать права на перевод. В ближайшие десятилетия наверняка появятся диссертации и монографии о Янне. Смерть все еще остается наилучшей рекламой для необычных людей.
Для маленького же круга тех, кто с самого начала его распознал, Янн был чем‑то гораздо большим, нежели выдающимся представителем современной литературы. Причем дело обстояло вовсе не так, что мы чувствовали себя учениками, подпавшими под обаяние мастера. Не так, что мы без всякой критики принимали его работы или бездумно соглашались с высказываемой им точкой зрения. Прежде всего он сам, как человек, чем‑то цеплял нас в человеческом и эмоциональном плане, и с первой минуты встречи мы уже не переставали бояться за него как за редкостного, нуждающегося в нашей защите чужака. Если мы снова и снова, часто вопреки доводам рассудка и даже как бы против собственного желания, вставали рядом с Янном, чтобы помочь ему, исправив очередное недоразумение, мы неосознанно защищали что‑то такое в нас самих, что казалось давно засыпанным мусором, бесполезным, чего мы стыдились, считая старомодным, ‑ но что в подобные моменты внезапно пробуждалось к жизни и хотело выломиться сквозь затвердевшую корку: потому что нашелся кто‑то, кто позвал это спрятанное по имени и кому хватило мужества этим спрятанным стать.
Тяжелая детская жизнь, которую прожил, предшествуя нам, Ханс Хенни Янн, научила нас верить в обусловленную природными законами необходимость поэтической экзистенции. Что появление такого беспокоящего феномена вообще оказалось возможным в наш насквозь рационализированный век, позволяет надеяться: будущее тоже будет чем‑то большим, нежели арифметическая задачка для электронного мозга, а человек ‑ чем‑то более значимым, нежели социальная единица.
Комментарии
Статья была впервые опубликована в 1960 году (Jahresring 1960, Stuttgart).
Перевод выполнен по изданию: Hans Erich Nossack. Die schwache Position der Literatur. Reden und Aufsätze . Frankfurt am Main: Suhrkamp 1966, S. 114‑121.
...«Другая сторона переходит в атаку ». Возможно, аллюзия на роман австрийского художника и прозаика Альфреда Кубина (1877‑1959) «Другая сторона» (1909), действие которого разворачивается в «царстве грез и сновидений».
...произнес один из друзей ... Носсак предпочитает не упоминать, что это был он сам.
...в собственном издательстве «Угрино» ... Музыкальное издательство «Угрино» было основано Янном и Готлибом Хармсом в 1921 году. После смерти Хармса подготовкой нотных рукописей к печати занимался д‑р Хильмар Треде. В годы эмиграции Янна делами издательства занимались в Германии вдова Хармса Сибилла (Мона) Хармс и, позднее, Эрнст Эггерс. В 1971‑м дочь Янна Зигне продала издательство Немецкому музыкальному издательству ВЕБ в Лейпциге. В 2010 году издательство «Угрино» было возрождено в Дортмунде внучкой Янна ‑ Хенни Янн ‑ и публикует теперь в основном документы из архива Юнгве Треде.
...получил от Оскара Лёрке премию имени Клейста . Оскар Лёрке (1884‑1941) ‑ немецкий поэт, прозаик, литературный и музыкальный критик. Очередной лауреат премии Клейста (присуждавшейся в 1912‑1932 годах) определялся не большинством голосов, но каждый год ‑ одним, новым «доверенным лицом», которым в случае Янна был Лёрке.
...Бедная душа доброго человека <...> жалуется ... См. Dramen II , S.
Татьяна Баскакова
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 237; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!