Неподчинение приказам и побеги 10 страница
Последние часы неволи были полны тревоги и смятения. Узники долго находились в подвешенном состоянии нервного истощения, разрываясь между надеждой на освобождение и страхом перед эсэсовской бойней, шальными пулями и бомбами. «Все, что поддерживало нас в течение трех последних недель, – это слухи о том, война не продлится больше двух-трех дней», – написала Агнес Рожа 28 апреля 1945 года в Холлейшене, филиале Флоссенбюрга, куда ее депортировали после того, как разбомбили концлагерь в Нюрнберге. Она пережила еще неделю рабского труда на соседнем оружейном заводе, но 3 мая 1945 года тот также подвергся бомбардировке англо-американской авиации. Агнес Рожа выжила и на этот раз, но все еще оставалась во власти эсэсовцев. «Наше освобождение так близко и так реально, – написала она на следующий день. – Это делает мысль, что нас может ждать смерть в последнюю минуту… еще невыносимее». Когда утром 5 мая долгожданная свобода наконец пришла и из соседнего леса появились американские солдаты, это стало полной неожиданностью. Над постройками бывшей фермы, превращенной в лагерь Холлейшен, повисла тишина. Потом изнутри раздались крики: «Идут! Они уже здесь!» И дикие вопли более чем тысячи женщин[3301].
Иногда переход от ужаса к свободе происходил спокойнее. 11 апреля 1945 года комендант Бухенвальда Пистер сказал лагерному старосте, немецкому коммунисту Гансу Эйдену, что передает ему лагерь. Вскоре после этого через громкоговорители раздался последний приказ эсэсовцам немедленно уходить. Американцы были уже совсем рядом с Бухенвальдом, последние охранники с вышек бежали под звуки выстрелов. В середине дня, когда все эсэсовцы ушли, заключенные вылезли из укрытий и направились к воротам. Вскоре после этого Ганс Эйден по громкой связи обратился к узникам, подтвердив, что «охрана покинула лагерь» и он взят под контроль интернациональным комитетом заключенных. Когда американские войска вошли на территорию Бухенвальда, на одной из вышек развевался белый флаг[3302].
|
|
|
Белый флаг американские солдаты увидели и над Дахау, войдя в него во второй половине дня 29 апреля 1945 года. Правда, здесь его подняли не заключенные, а перепуганные эсэсовские охранники. Хотя Дахау не был последним освобожденным концлагерем, его падение стало символом разрушения нацистской машины террора. Более 12 лет назад эсэсовцы создали на этом месте первый импровизированный концентрационный лагерь. С тех пор Дахау много раз менялся внешне и выполнял различные функции: оплот национал-социалистической революции, образцовый концентрационный лагерь, полигон СС, источник рабского труда, база экспериментов над людьми, место массовых убийств, центр сети концлагерей-филиалов. Дахау был не самым смертоносным концлагерем, но как для немцев, так и для иностранцев стал самым зловещим. «Освобожден Дахау, самый устрашающий лагерь смерти на территории Германии», – писала 1 мая 1945 года на первой полосе газета «Нью-Йорк таймс». С 1933 года через комплекс Дахау прошло более 200 тысяч заключенных, а с января 1945 года, последние месяцы его существования, в нем погибло не менее 14 тысяч человек, не считая жертв изнурительных «маршей смерти», продолжавшихся еще несколько дней после освобождения главного лагеря[3303].
|
|
|
Последние часы Дахау были такими же напряженными, как и в других лагерях. Утром 29 апреля 1945 года большая часть эсэсовцев сбежала. Однако охранники на вышках все еще для острастки постреливали по зоне из пулеметов. Поблизости были слышны разрывы, в облачном небе, рокоча моторами, пролетали самолеты, время от времени грохотали выстрелы танковых орудий. Затем заключенные услышали звуки стрельбы из стрелкового оружия. Они раздавались совсем рядом – это отстреливались отдельные охранники. Наконец на территории лагеря появился офицер армии США в сопровождении двух журналистов. Они прошли через ворота и направились к середине плаца. Через считаные минуты огромная площадь для переклички была наполнена ликующими заключенными, которые бросились обнимать и целовать освободителей. На следующий день американский офицер написал: «Нас подбрасывали в воздух и качали на руках, крича во всю мощь легких»[3304].
|
|
|
Через минуту восторженное настроение охватило весь Дахау. Весть об освобождении стремительно облетела весь лагерь. Радостные крики услышали даже те, кто находились в лагерном лазарете, и тоже начали выражать восторг. Среди них был и Эдгар Купфер, бесстрашный хроникер жизни в Дахау, который крайне ослаб за последние недели. Теперь, лежа на койке, он наблюдал за тем, как другие больные заключенные с трудом встали на ноги и, ковыляя, вышли на улицу или смотрели в окна на своих бурно радующихся товарищей[3305].
Вскоре к Купферу подошел Мориц Хойновски, несколько недель назад попавший в лазарет из-за инфекции уха. Было сродни чуду то, что 50-летний польский еврей был еще жив. Мучения, пережитые им в лагере, начались несколько лет назад, 28 сентября 1939 года, когда гестапо отправило его из Магдебурга в Бухенвальд. В тот день Хойновски сдал все, что у него было – деньги, документы, костюм, шляпу, рубашку, носки, свитер и брюки, – и стал узником концлагеря. «Я стоял голый, пока не получил арестантскую робу», – писал он позднее. Его красно-желтый треугольник помечал его как политического заключенного (он был сторонником социал-демократов) и одновременно еврея. В первые годы войны Хойновски выжил в Бухенвальде, хотя и провел несколько месяцев в каменоломне и не раз подвергался телесным наказаниям (трижды получал по «двадцать пять ударов»), он избежал объятий врачей-убийц акции «T-4». Он пережил первую массовую селекцию в Освенциме после депортации 19 октября 1942 года из Бухенвальда в товарном вагоне вместе с четырьмя сотнями других заключенных. За два года в Освенциме-Моновице он пережил и последующие селекции в самый разгар холокоста, вынес болезни, голод и избиения. Он пережил транспортировку из Освенцима, пройдя через ад Гросс-Розена, где эсэсовская пуля ранила его в ухо, и 28 января 1945 года оказался в Дахау. И еще он пережил последние месяцы принудительного труда, хотя и был к этому времени предельно изнурен голодом и болезнями и переболел тифом, унесшим тысячи человеческих жизней в Дахау в начале 1945 года. Мориц Хойновски чудом пережил все это и 29 апреля 1945 года, после двух тысяч дней, проведенных в концлагерях, оказался на свободе. «Разве такое возможно?» – рыдал он, обнимая и целуя своего друга Эдгара Купфера в лазарете Дахау. «Он плакал, – вспоминал Купфер на страницах своего дневника, – а я думал о том, как он страдал, и тоже не мог сдержать слез»[3306].
|
|
|
Эпилог
Освобождение стало катарсисом. Многих узников переполняли горе и ярость из-за того, что они потеряли, но в то же время они испытывали облегчение и эйфорию. Они остались в живых, а концлагеря прекратили существование. Здесь можно было бы закончить рассказ, завершив его объятиями Морица Хойновски и Эдгара Купфера в Дахау, отметив таким образом финал страданий узников и надежд выживших. Но надежды часто разбивались вдребезги, и это наследие конц лагерей тоже является частью их истории. Тысячи людей были настолько измождены, что толком не понимали произошедшего. Когда Хойновски и Купфер радостно обнимались, лежавшие по соседству узники доживали свои последние часы, глядя сквозь американских солдат[3307]. Другие равнодушно наблюдали за ликованием тех, кто был покрепче. Один малолетний узник Дахау, которому посчастливилось остаться в живых, вспоминал, что «видел, как люди пели и плясали от радости, и мне казалось, они обезумели. Я смотрел на себя и не мог понять, кто я такой»[3308]. Однако воодушевление восторженных узников быстро угасло, когда они выбрались из концлагеря.
Рассмотрим судьбу Морица Хойновски. Выписавшись в июне 1945 года из лазарета, развернутого американцами в Дахау, он перебрался в лагерь для перемещенных лиц (Ди-Пи), а затем, в начале 1946 года, поселился в скудно обставленной комнате в доме на окраине Мюнхена. Три следующих года он вел нищенскую жизнь. Его тело было изуродовано пребыванием в концлагерях. Левая рука почти не действовала, мучили постоянные боли в шрамах, оставшихся от порок эсэсовцев. Неспособный работать, он жил на деньги, выделяемые социальными службами, на его жилье, отопление, питание, постельное белье и одежду. «Я не получал обуви с 1946 года», – умолял он благотворительную организацию в апреле 1948 года. Хойновски был одинок, полагая, что его дочь и бывшая жена (нацистский суд аннулировал их брак, поскольку она была «арийкой») погибли при разрушительной бомбардировке Магдебурга, уничтожившей их дом. Его последняя надежда была на воссоединение с братом в Соединенных Штатах. Многим перемещенным лицам эта страна казалась землей обетованной. В конце 1940-х годов, после того как США временно ослабили иммиграционные ограничения, в Северную Америку устремились десятки тысяч переживших холокост евреев. В июне 1949 года Хойновски переплыл Атлантический океан на корабле ВМС США «Генерал Мьюир». Пожив какое-то время у брата в Детройте, он перебрался в Толидо, штат Огайо, где в 1952 году женился на бывшей узнице нацистских концлагерей. Однако начать жизнь заново ему так и не удалось.
До прихода нацистов Мориц Хойновски был энергичным и удачливым предпринимателем, владельцем швейной мастерской. Теперь он превратился в хилого доходягу с концлагерным номером на бледной руке, постоянным напоминанием о том, кто разрушил его жизнь. Он уже не мог работать полный рабочий день и жил исключительно на болеутоляющих средствах. В середине 1950-х годов, работая в местной химчистке и швейной мастерской, он зарабатывал в среднем 125 долларов в месяц, едва сводя концы с концами. А его поданные в соответствующие инстанции несколькими годами ранее иски с требованием денежных компенсаций не привели ни к чему, несмотря на все усилия его жившей в Германии дочери. С ней ему удалось восстановить связь в 1953 году (последнюю весточку от него, открытку из Освенцима, она получила девятью годами ранее). В апреле 1957 года Хойновски лично встретился с президентом Баварского репарационного управления, извлекшего его дело на свет божий, чтобы, как выразился Хойновски, «спасти меня от нужды». Спустя несколько месяцев он получил первую выплату, однако продолжал жить крайне стесненно.
Несмотря на слабое здоровье, он был благодарен судьбе за то, что пережил ужасы концлагеря. Как написал Хойновски в одном из своих последних писем, адресованных дочери, он сомневался в оправданности перенесенных им страданий: «Человечество не вынесло никаких уроков из войн, напротив, все страны опять вооружаются, и это, видимо, станет концом человечества». Хойновски умер в больнице города Толидо 9 марта 1967 года в возрасте 72 лет[3309].
К этому времени его бывший товарищ по Дахау Эдгар Купфер жил отшельником на итальянском острове Сардиния. В первые годы после освобождения ему тоже пришлось несладко. Во время налета на Дахау он получил ранение в ногу и страдал от сильной депрессии, находясь на грани самоубийства. На родине, в Германии, он чувствовал себя чужаком, и, проведя какое-то время в Швейцарии и Италии, он, как и Хойновски несколькими годами ранее, перебрался в США. Но там он надолго не задержался. Его мучили боли и ночные кошмары, связанные с воспоминаниями о концлагере, и после того, как в 1960 году у него случился нервный срыв, этот 56-летний бедолага рассказал одному из своих знакомых: «Моя жизнь здесь, в Америке, не была подарком судьбы: коридорный в отеле, охранник на складе, мойщик посуды, профессиональный Санта-Клаус и, наконец, здесь (в Голливуде) швейцар в большом кинотеатре».
Вскоре Эдгар Купфер вернулся в Европу и больше 20 лет отшельником прожил в Италии. Болезненно переживая отсутствие интереса к своей хронике Дахау, он сильно нуждался – по его словам, ему постоянно приходилось «затягивать пояс, чтобы элементарно не голодать». После продолжительных судебных баталий в 1950-х годах Купфер добился компенсаций. С 1960-х годов он стал получать мизерную пенсию от властей Германии. Ее скромный размер обуславливался черствостью чиновников, пренебрегших его моральными страданиями. Недовольство Купфера столь скудной оценкой нанесенного ему морального ущерба в немалой степени усугублялось нерегулярностью выплат. После очередной задержки обычно сдержанный Купфер потерял привычное хладнокровие. Все годы после освобождения ему приходилось вымаливать жалкие денежные подачки. «Поверьте мне, меня тошнит от такой жизни, – писал он в ноябре 1979 года в Управление репараций в Штутгарт, добавив: – Было бы лучше, если бы я покончил с собой, тогда бы у вас стало одним возмутителем спокойствия меньше и Германскому государству пришлось бы оплатить лишь мои похороны. Но я не уверен, что хочу сделать такой подарок тем, кто ответствен за волокиту». В конечном счете Купфер вернулся в Германию и 7 июля 1991 года умер в доме престарелых в полной безвестности[3310].
У каждого выжившего узника была своя трудная история. Кто-то жил счастливее Купфера и Хойновски, кто-то еще хуже. Что бы ни случилось с ними, они часто сталкивались со схожими трудностями: нескончаемые страдания от ран и болезней, поиски нового дома и работы, безразличие общества и изнурительная борьба за получение компенсаций. У всех остались мучительные воспоминания о чудовищной жестокости концлагерей. Выживших заключенных они терзали сильнее, чем истязавших их преступников, которые до тех пор, пока удавалось избегать правосудия, вели размеренную жизнь, забыв о концлагерях[3311]. Выжившим узникам на подобное забвение надеяться не приходилось.
Первые шаги
15 апреля 1945 года, в первые часы после освобождения Берген-Бельзена, Артур Леман перебрался через разрушенную ограду, окружавшую его концлагерный блок, и бросился в соседний женский барак в поисках жены Гертруды. Более года назад эсэсовцы насильно разделили их в Вюгте, а детей отправили на верную смерть в Освенцим. Немецкий еврей средних лет адвокат Леман, перед войной эмигрировавший в Голландию, прошел через ад Освенцима, Маутхаузена и Нойенгамме, а затем и Берген-Бельзена. В первые дни после освобождения он безуспешно продолжал искать жену. Спустя какое-то время он узнал, что она умерла сразу после вступления в концлагерь британских солдат: «Так один и тот же день принес мне свободу, а ей смерть»[3312].
Гертруда Леман была одной из приблизительно 25–30 тысяч заключенных, умерших вскоре после освобождения из концлагерей весной 1945 года; в общей сложности в конце мая 1945 года умерли как минимум 10 % всех уцелевших заключенных[3313]. Самая высокая смертность была в крупнейших концлагерях, где в конце войны условия резко ухудшились. Но ни один концлагерь не был больше или ужаснее Берген-Бельзена. В двух зонах этого концлагеря британские солдаты обнаружили 53 тысяч заключенных, в том числе Лемана и его жену. Здесь свирепствовали тиф и другие болезни, больные и изнуренные голодом люди днями не получали никакой еды и питья, «люди продолжали умирать», вспоминал впоследствии Леман[3314].
Срочное спасение людей в освобожденном концлагере легло на плечи военнослужащих войск союзных держав. Оказавшиеся в концлагере солдаты были не готовы к этой гуманитарной катастрофе. Любая информация о местонахождении концлагерей и условиях в них, поступавшая в ходе бессистемного планирования оккупации, часто оказывалась устаревшей и неточной. В основном перед войсками даже не ставилась задача освобождения концлагерей, они просто натыкались на них при наступлении[3315]. Первой реакцией был шок. Солдат поражало зрелище похожих на скелеты людей, полуразложившихся трупов, зловоние отбросов и смерти[3316]. «Это было самое ужасное, и я была полуживой», – вспоминала Ильзе Хейнрих, попавшая в Равенсбрюк как «асоциальный элемент»[3317].
Поскольку командование союзных войск оказалось не в состоянии сразу обеспечить порядок и оказать помощь, ссылаясь на недостаток личного состава и ресурсов, дело взяли в свои руки сами узники концлагерей. Сразу после бегства эсэсовцев они устремились на склады и в хранилища. В Берген-Бельзене Артур Леман наблюдал, как ночное небо озарилось светом костров, на которых заключенные начали готовить еду, первую свою трапезу на свободе. Но пока одни праздновали освобождение эсэсовским шампанским, другие испытали на себе темную сторону концлагерного самоуправления. Как и прежде, заключенные сразу кинулись за трофеями. Самые слабые приходили со складов с пустыми руками, а сильные объедались до тошноты. «Большинство [заключенных] немедленно принялось объедаться всем, что попало, за чем последовала новая череда смертей», – вспоминал Леман[3318]. В поисках еды и одежды выжившие узники прочесывали местность и за оградами концлагерей, заходя в поселки эсэсовского персонала, в деревни и города.
В наиболее трудном положении находились заключенные, освобожденные не в концлагерях, а при транспортировке. У них не было ни еды, ни лекарств, ни крыши над головой, и они не могли рассчитывать на помощь проходящих войск союзников. На первых порах им приходилось заботиться о себе самим. В основном это означало просить или отбирать необходимое у местных жителей. После того как Ренату Лакер освободили из одного из следовавших в Терезиенштадт (Терезин) эшелонов Берген-Бельзена, она пошла в уже занятый советскими войсками городок Трёбиц (около 170 километров северо-западнее Терезина), расположенный примерно в 140 километрах к югу от Берлина. Лакер зашла в какой-то немецкий дом и потребовала еды. Ела она молча, чувствуя на себе тревожные взгляды обитателей дома. После этого пошла в местные магазины, которые грабили другие узники из концлагерных эшелонов (позднее советские военные власти санкционировали подобные грабежи официально). Нагрузив, что только смогла, на украденный велосипед, она медленно вернулась к эшелону и к своему тяжелобольному мужу. «Лицо Пауля – когда он увидел мясо, хлеб, ветчину, джем и сахар – было для меня главной наградой за все страдания и муки», – писала она несколько месяцев спустя[3319].
Многие немцы опасались столкновений с освобожденными узниками. Некоторые предлагали им помощь и содействие, в том числе и женщины из Трёбица, которые позднее отвезли Пауля Лакера и других инвалидов из эшелона в импровизированный госпиталь, хотя неясно, из каких побуждений они действовали – из сострадания или холодного расчета[3320]. Но гораздо больше немцев оставались в стороне, считая бывших заключенных угрозой. Крестьянин из находившейся в нескольких километрах от концлагеря деревни Берген выразил не только свое мнение, заявив, что грабежи, которые учиняли освобожденные узники концлагерей и насильно угнанные на работы, сеяли «величайший со времен Тридцатилетней войны ужас»[3321].
Когда простым немцам стало ясно, что слабосильных концлагерников, зачастую напуганных не меньше их самих, слишком опасаться не стоит, паника прошла, уступив место отвращению и жалобам на загадивших все вокруг грязных иностранцев и горькому недовольству их воображаемым привилегированным положением и спекуляциями. Эта враждебность произрастала из застарелых социальных и расовых предрассудков, а также из недавних последствий поражения в войне и оккупации. Поэтому большая часть местных жителей считали жертвами себя, и в их сердцах было мало места для сострадания[3322].
Такая реакция характерна не только для бывших членов нацистского сообщества. Черствость временами проявляли и представители оккупационных властей. Им было трудно разглядеть человеческое в этих грязных и больных существах, которые – по словам одного посетившего Бухенвальд американского конгрессмена – напоминали «не замечающих окружающего человекообразных обезьян». Особенно их тревожило поведение бывших заключенных. Кое-кто из освободителей, ожидая понятливости подопечных, порицал бывших узников за несоблюдение гигиены и аморальность. Один британский чиновник во время пребывания в Берген-Бельзене жаловался на устроенный ими «адский беспорядок в лагере». Другой возмущался тем, что заключенные «дрались за любой кусок еды, точно стадо разъяренных обезьян»[3323]. Отчасти недостаток сочувствия коренился в противоречии между правилами цивилизованного общества, усвоенного освободителями, и нормами лагерной жизни, глубоко укрепившимися в сознании узников. Например, «организация» была главным правилом выживания, и сразу после освобождения заключенные, естественно, продолжали, как они это называли, «организовываться». Когда британский солдат увидел польского мальчишку, тащившего огромный мешок с провизией в первые дни разграбления местности вокруг Берген-Бельзена, он спросил, известно ли ему о том, что воровать нехорошо. Тот ответил: «Воровать? Мы не воруем, мы берем то, что хотим»[3324].
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 270; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!