Левицкий Александр Андреевич (1885-1965) 15 страница
Характерно, что, отказавшись от буквально напрашивающихся экспрессивных световых эффектов в показе города (фонари, светящаяся реклама и т. п.), Косматов очень умело обыгрывает дождь и пасмурную погоду. Отсутствие солнца почти во всех натурных кадрах как раз и позволяет ему ненавязчиво, без излишнего нажима передать постепенное «сгущение атмосферы». Как залог победы над фашизмом звучат заключительные кадры фильма, снятые в заснеженных горах при ярком солнце...
Четверть века спустя в одной из своих статей Косматов написал, что «оператор должен жить единым дыханием с актером». Сам он твердо придерживался этого правила, еще начиная с «Летчиков». Под «единым дыханием» он имел в виду глубокое актерское проникновение в характер и точное пластическое воплощение его оператором, который не просто фиксирует на кинопленке работу актера, но помогает ему своими операторскими средствами.
Основным драматургическим стержнем фильма стал конфликт между гимназистом Бертольдом Оппенгеймом и учителем Фогельзангом. Чистота, незащищенность талантливого юноши противопоставлена варварской неразборчивости в средствах, торжествующему хамству учителя-фашиста. Оставаясь в пределах общей реалистической трактовки, Косматов должен был оттенить, усилить эти главные качества героев-антагонистов.
В портретах Бертольда, которого играл В. Балашов, Косматов применяет свою излюбленную светотеневую манеру и буквально «обволакивает» актера светом, выделяя умные, немного печальные глаза. Особенно выразительны крупные планы
|
|
Бертольда в сцене самоубийства. Здесь оператор предельно «очистил» своего героя, но проявил при этом тонкое чувство меры и не перешел опасной грани, не превратил его в этакое бесплотное, ангелоподобное существо.
Косматов последовательно применял мягкое, почти бестеневое освещение портретов Бертольда. Но они не выглядят однообразными благодаря изменению фона. То контрастируя с освещением лица, то сливаясь с ним, освещение фона и его тональность становятся своеобразным аккомпанементом, раскрывающим настроение героя.
Дебют Балашова в роли Бертольда стоит в ряду крупнейших актерских достижений второй половины 30-х годов. Очень много для этого сделали Рошаль, не побоявшийся доверить сложную роль ученику актерской школы, и Косматов, который действительно «жил единым дыханием с актером». Вместе с Балашовым Косматов сочувствовал Бертольду и переживал за него. Вместе с М. Астанговым он ненавидел Фогель-занга и обличал его.
В соответствии со всей стилистикой фильма Косматов и здесь не прибегает к подчеркнутым ракурсам, резким световым эффектам. Изобразительное разоблачение учителя-фашиста реализуется почти незаметными, но точными приемами. Выделяется светом заостренный подбородок, убираются в тень глаза, прикрытые поблескивающими стеклами пенсне, блики света располагаются на пенсне и на старательно, по-лакейски приглаженных волосах, тень на стене искаженно повторяет резкие движения Фогельзанга, и все это придает ему что-то неприятное, хищное, зловещее.
|
|
Нужного впечатления Косматов добивается не бросающимися в глаза приемами. Так, свет в кадре оправдан у него реальными источниками — окном, лампой. Но это не натуралистический свет, фотографически воспроизводящий реальность. Косматов вводит массу световых нюансов — они-то и создают определенное настроение и придают изображению глубину и живописность.
С. Эйзенштейн, конечно, не случайно упомянул Косматова в числе операторов, работы которых «по существу уже давно потенциально цветовые». «Семья Оппенгейм» была тому убедительным примером. А «Мичурин» показал, что тяготение к максимальному использованию колористических возможностей «малой палитры» в «Зорях Парижа», в «Семье Оппенгейм», в «Деле Артамоновых» хорошо подготовило оператора к работе над цветовой композицией, позволило ему уже в первом цветном фильме использовать цвет не для натуралистической «раскраски» кадра, а как элемент драматургический, композиционный.
|
|
После «Мичурина» Косматов снимал только в цвете.
Если при освоении цвета Косматов мог опираться на опыт, накопленный в черно-белом кино, то при освоении широкого экрана все обстояло иначе. Тридцать лет Косматов снимал фильмы с одними пропорциями кадра, теперь надо было осваивать новые — кадр вытянулся в ширину чуть ли не в два раза. Здесь уже прошлый опыт, обеспечивающий почти автоматическое построение выразительной композиции в привычной рамке, мог только помешать.
Появление широкого экрана имело своп причины. Режиссеры и операторы с самых первых шагов звукового кино ощущали «тесноту» классического формата, не позволяющего дать достаточно крупное изображение сразу двух героев. Широкий экран легко решает эту задачу. Он имеет и другие преимущества, особенно хорошо выявившиеся при съемке видовых фильмов. Но перед операторами фильмов художественных он поставил и новые, весьма сложные проблемы. Для многих композиций экран оказался слишком широк, ему не хватало высоты. В крупноплаиовых портретах оставалось много свободного пространства. К тому же сама техника широкоэкранной системы кино заметно уменьшила глубину резкости изображения. Всо это сужало возможности оператора.
|
|
Косматов уже в «Сестрах» — первом своем широкоэкранном фильме — во многом одолел эти ограничения. Тут сыграли
свою роль свойственный ему интерес ко всему новому, стремление не обходить трудности, а преодолевать их, и, конечно, общая культура, хорошее знание не только операторского искусства, но и живописи, архитектуры, музыки. Музыки тоже, ибо в широкоэкранном кино особенно важны четкие ритмические построения. Помогло и прекрасное знание техники, изобретательская «жилка»: Косматов применил в некоторых кадрах кинотрилогии «Хождение по мукам» двойную экспозицию, получив отчетливое изображение и актера на первом плане и действия в глубине кадра. (Впервые такой прием Косматов использовал еще при съемках цветного фильма «Вольница».)
Трилогия А. Толстого, по которой ставились фильмы, мно-гопланова — движение истории передается в ней и эпизодами, в которых участие принимают сотни и тысячи людей, и через отражение исторических сдвигов в судьбах основных героев. Как и романы, фильмы строились на чередовании масштабных массовых эпизодов — здесь широкий экран был вполне «к месту» — и эпизодов камерных, в которых на первый план выходили психологические задачи. Прекрасно использовал Косматов возможности широкого экрана в таких натурных сценах, как ледоход на Неве или поездка Даши и Телегина по Волге, в сценах на Балтийском заводе и в фронтовых этюдах.
В камерных сценах ощущалась излишняя ширина экрана, и Косматов компенсировал ее тщательной работой над композицией кадра, каждый раз умело направляя внимание зрителя на самое главное. Он использовал для этого световые и цветовые акценты, зональное освещение. Он уделил особое внимание портретам, добиваясь их пластической завершенности, моделировал их светом так, чтобы они оказывались центром световой композиции. И хотя в отдельных сценах можно было обнаружить некоторые «издержки» освоения, в целом «Сестры» стали заметным явлением в операторском искусстве на первом этапе «широкоэкранной эры».
В следующих фильмах трилогии — «Восемнадцатый год» и «Хмурое утро»,— продолжая искать, развивая найденное в «Сестрах», Косматов смелее пользуется ракурсной съемкой, движением камеры. Дальнейшее развитие получает принцип контрастного цветового столкновения эпизодов, примененный еще в «Сестрах», где, например, сразу за сценой у Смоковни-кова, построенной на ярких, даже пестрых цветовых «мазках» (вечерние туалеты, картины, ковры и т. п.), следует эпизод на Балтийском заводе, решенный в сдержанной цветовой гамме с преобладанием серых и коричневых тонов.
Уже в «Сестрах» Косматов «нащупал» очень интересные возможности двойного портрета. В следующих фильмах трилогии он уже широко использовал такие двойные и даже тройные портретные композиции. Отправной точкой в работе над портретами многочисленных героев трилогии был для оператора роман А. Толстого, и в соответствии с суровым и сдержанным стилем романа он строил портретные кадры, нигде не прибегая к украшательству. Интересны в этом отношении портреты Даши — Н. Веселовской и двойные портреты Даши и Кати — Р. Нифонтовой. Даже в сцене на пароходе, в которой и обстановка и само счастливое состояние Даши могли оправдать некоторую «красивость», Косматов счастливо избегает опасности «пересластить».
Контакт с актером, умение «подать» его по-прежнему оставались существенной чертой операторского мастерства Косма-това. Так же, как и полное единодушие со своим постоянным коллективом, прежде всего с Г. Рошалем и И. Шпинелей.
Следующий, уже широкоформатный фильм этого коллектива — «Суд сумасшедших» — вызвал много споров. Труднейшая задача создания политического фильма-памфлета пе была решена авторами до конца. Но это не значит, что фильм был полной неудачей, как считали некоторые рецензенты. В экспериментальном, по существу, фильме было много такого, что заслуживало серьезного внимания, и прежде всего его изобразительное решение.
Сам характер фильма, в котором сосуществовали политическая публицистика и научная фантастика, детектив и фантасмагория, гротеск и откровенная плакатность, требовал от Кос-матова острой изобразительной формы, вроде бы непривычной для оператора, снимавшего фильмы по романам М. Шолохова и М. Горького, Ф. Гладкова и А. Толстого. Но преодоление привычного всегда было интересно Косматову и, несмотря на все несовершенство сценария, он с подъемом работал над фильмом.
Опыт съемки памфлетных, гротесковых эпизодов у Кос-матова уже был — напомню превосходные сцены с министром Боннэ в «Клятве» или эпизод свадьбы Гитлера в «Падении Берлина», но теперь в такой манере предстояло снять целый фильм. Нужно было избежать однообразия. И Косматов нашел и показал в «Суде сумасшедших» широкую палитру приемов, позволяющих в каждом эпизоде по-своему добиться желаемого пластического напряжения. В одних сценах это экспрессивное использование яркого цветового пятна, в других — «преувеличенное» цветное освещение, в третьих — сочетание крупного плана героя с резким ракурсом фона, в четвертых — сверхкороткофокусный объектив, который заметно искажает лицо на крупном плане,— с его помощью лицо фашиста Грубера в одном из кадров превращено в кошмарную маску из какого-то фантастического сна.
Стремление оператора разнообразить приемы, стремление чисто изобразительно «прикрыть» недостаточно глубокую разработку характеров и драматургические пробелы привело к тому, что местами пластические эффекты становятся чересчур заметными, местами появляется вообще-то совсем не свойственное Косматову украшательство. Но в целом по линии операторской «Суд сумасшедших» можно оцепить, как примечательную работу, в которой было найдено много интересных решений, вошедших в арсенал изобразительных средств и самого Косматова и других операторов, снимающих широкоформатные фильмы.
Косматов знает и любит технику. Более чем полувековой путь в кинематографе он начал киномехаником в родной Пензе. В 1918 году семнадцатилетний Косматов становится заведующим фотокиносекцией при политотделе Губвоенкомата. Переехав в Москву, он учится на операторском отделении Государственного техникума кинематографии, но не оставляет работы в области кинотехники — участвует в создании первой советской кинопередвижки, занимается кинофикацией деревни, в 1924—1925 годах заведует киносекцией Главполитпро-света, пишет книги для киномехаников.
Педагогическую и литературную деятельность Косматов не оставлял никогда. Им написаны десятки статей по проблемам операторского мастерства, книги для кинооператоров и кинолюбителей. Ученики профессора ВГИКа Л. В. Косматова трудятся на всех студиях нашей страны и за рубежом.
Работая на киностудии и во ВГИКе, снимая один фильм за другим, он находит время и для того, чтобы самому решать сложные технические задачи. Еще в 20-х годах он изобрел новый метод комбинированных съемок. А в 60-х сконструировал приспособления для полиэкранных съемок в «Суде сумасшедших». Но нужно это Косматову не для удовлетворения «технической любознательности», а для решения задач художественных — именно они для него самое главное.
Косматов написал в 1962 году: «Можно дать архаическое решение, пользуясь самой новейшей техникой, в то время как подлинный художник раскрывает неведомые прежде художественные возможности и в старой и в новой технике».
В 1966 году после двух широкоформатных фильмов он вернулся к уже «старому» для него широкому экрану и снял «Каменный гость», еще раз показав себя подлинным художником.
Фильм-опера — жанр кино, условный в самой основе своей уже потому, что люди на экране все время поют. Оператор должен найти такие приемы стилизации изображения, которые отвечали бы условности оперы, чтобы зрителя не раздра-
жал неминуемый в противном случае разрыв менаду поющим актером и натуралистическим изображением. В «Каменном госте» Косматов блистательно решил эту задачу. Роковая страсть Дон Гуана к Доне Анне, огненные танцы и песни Лауры, убийство Дон Карлоса, наконец, гибель самого Дон Гуана в объятиях каменной статуи — такой накал действия требовал экспрессивной изобразительной формы, и, размышляя о ней, Косматов обратился к творчеству великого испанского художника Эль Греко.
Патетические экстатические композиции своих картин Эль Греко строил прежде всего на стремлении вверх, на вытянутых по вертикали пропорциях человеческих фигур, на противопоставлении верха и низа, возвышенного ж низменного. Обращение оператора именно к Эль Греко может показаться парадоксальным — предстояло снимать широкоэкранный фильм, который по сути своей тяготеет к композициям горизонтальным. Но для Косматова важны были не столько приемы Эль Греко, сколько атмосфера, дух его картин, созвучный средневековой легенде, к которой восходит сюжет пушкинской «маленькой трагедии».
Впрочем, и вертикальность, устремление вверх, ему тоже удалось передать. Для этого он использовал острые ракурсы, своеобразно применил глубинные композиции, подчеркнув в них линии, сходящиеся к верхней рамке экрана, так осветил декорации церкви, что у зрителя возникает впечатление стен, уходящих далеко вверх.
Но главным компонентом для создания в изображении высокой патетики, отвечающей и пушкинским стихам и выразительной музыке Даргомыжского, стал цвет, динамический колорит фильма. По просьбе оператора большинство декораций было окрашено в нейтральный серый цвет. Применяя цветное освещение, Косматов добился удивительного эффекта — окраска декораций менялась вместе с изменением драматизма сцены, вместе с изменением характера музыки.
Общий колорит фильма — от тепло-коричневых тонов через
серые к сине-зеленым и снова к коричневым, но уже глухим, с фиолетовым оттенком — восходит к напряженному динамическому колориту Эль Греко. Отсюда же и присутствие во многих кадрах колеблющегося огня факелов и светильников. Отсюда же и своеобразное решение портретов, в которых Косма-тов сохраняет общий колорит сцены. Еще в «Мичурине» Кос-матов во многих сценах сумел добиться органического слияния движения цвета и пластического ритма с музыкальным движением. В «Каменном госте» это слияние полно и неразрывно, и трудно представить себе какое-либо иное сочетание пластических и музыкальных образов этой оперы.
В 1928 году Косматов перечислил факторы воздействия на зрителя: «Распределение света. Тон фотографий. Увязка общей композиции кадра с композицией движения». Звук добавил необходимость увязать композицию кадра с музыкой. Цвет присоединил еще и колорит. Но основные принципы, а главное—цель работы оператора («Помогать действию, а если нужно и характеризовать его») и способ работы («безусловная спаянность» с режиссером) остались неизменными: Косматов никогда не подпадал под влияние часто меняющейся, скоротечной кинематографической моды.
В длинном списке фильмов, снятых Леонидом Васильевичем Косматовым, есть картины прекрасные и есть слабые, но нет таких, в которых можно было бы почувствовать равнодушие оператора, безразличие к фильму и зрителю. Всю свою долгую жизнь Косматов работал для того, чтобы принести людям радость общения с настоящим искусством, с красотой.
Я. Бутовский
СП.Урусевский
Как заманчиво было бы рассказать, что он с детства мечтал о кино! Увы, он был не большим кинематографистом, чем все мальчишки. Конечно, он любил кино, простаивал долгими часами на площади, где ленты крутили под открытым небом. Но нет, не кинематограф привел его в кинематограф. Его влекла живопись. Ей посвящал он все свободное время. Путь был избран без колебаний — только ВХУТЕИН!
Все случилось на втором курсе. Роль яблока искушения сыграла фотография — только что введенный новый учебный предмет. С практики студент-график Урусевский привез уже не рисунки, не этюды и не наброски, а фотографии. Именно
они появились однажды рядом с живописными полотнами в Выставочном зале на Кузнецком мосту, где экспонировались студенческие работы. Их скреплял не один лишь сюжет, но единое настроение, острота ощущений, видения, мировосприятия автора. Работой заинтересовались, откликнулась даже пресса.
Шел 1932 год, начиналась творческая биография кинематографиста Сергея Урусевского. Художника, решившего стать оператором.
Завоевывал он экран постепенно, тяжко, с нескольких заходов.
Съемочной группе первого цветного советского фильма «Соловей-соловушка» требовался художник. Нужно было сделать цветные раскадровки, эскизы, живописные наброски кадров. Для этой работы рекомендовали Урусевского. Однако режиссера сразу же насторожил вкус приглашенного. На вопрос: «Кто ваш любимый художник?» — последовал дерзкий по тем временам ответ: «Матисс». Когда после секундной заминки режиссер крикнул кому-то в соседнюю комнату: «Запишите его адрес!» — все уже было ясно. Не подошел...
Урусевский пытался попасть на студию «Грузия-фильм». Но студия, возглавляемая М. Калатозовым (да-да, тем самым!), «не сочла возможным...» и предложила ему место фотографа.
В третий раз, наконец, удалось. По рекомендации профессора института, где учится Урусевский, при поддержке Фаворского он попадает на «Межрабпомфильм». Не к кому-нибудь, а в группу к своему любимому режиссеру Всеволоду Пудовкину, на картину «Самый счастливый» (в прокате — «Победа»).
Чувствует себя самым счастливым и он, хотя положение его на студии шатко, он все еще там чужак. Пятый ассистент оператора переставляет штатив, перетаскивает кабель. Правда, к камере пока не подпускают, о перезарядке кассет мечтать не приходится, но смотреть но возбраняется. Часами
просиживает он на съемках, проходя, так сказать, курс обучения вприглядку. Главное — освоить технику. Без нее не сдвинуться с места. Ведь это не живопись — взял краски да холст и пиши...
Один из известных старых операторов по сей день пребывает в наивной уверенности, что не быть бы Урусевскому Урусевским, если бы не подглядел тот у него несколько изобразительных приемов: «Уж рисунок блика на лице Марецкой в «Сельской учительнице» точно у меня подсмотрел!»
«Сельская учительница» поразила многих многим, но отнюдь не формой бликов. Поэтичность и легкость придавали экрану не только сюжет и милая непосредственность героини — они шли от самого зрелища, действовавшего как стихотворная строка.
Удивительное было в самом облике Вареньки, ее искрящихся глазах, улыбке, удивительное было разлито вокруг нее. Тональное многоцветье экрана вторило ее романтическим настроениям. Струился свет свечей, окутывая тончайшим флёром белоколоиный зал, вальсирующие пары. Трепетал солнечный луч, проскользнувший в оконце сельской школы, серебристым дождем рассыпался по стенам, партам, ворошил льняпыс макушки. Словно легкой кистью, едва касаясь, прошелся по изображению оператор.
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 197; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!