VI. О МЫСЛЕФОРМАХ И О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ АУРЕ

Было сказано, что создания каждого из трех миров становятся реальностью для человека лишь тогда, когда у него есть способности или органы для их вос­приятия. Известные явления в пространстве человек воспринимает как световые явления лишь потому, что у него есть хорошо устроенный глаз. В какой мере то, что действительно есть, может раскрыться для данно­го существа, это зависит от его способности восприя­тия. Поэтому человек никогда не должен говорить: ре­ально лишь то, что я могу воспринять. Может быть реальным многое, для восприятия чего у него отсутст­вуют органы восприятия. — Мир душ и страна духов так же реальны, даже в гораздо более высоком смыс­ле реальны, чем чувственный мир. Правда, никакой чувственный глаз не может увидеть чувства, представ­ления, однако они реальны. И так же, как при посред­стве своих внешних чувств человек, как восприятие, имеет перед собой телесный мир, так для его духовных органов становятся восприятиями чувства, порывы, ин­стинкты, мысли и т. д. Точно так же, как, например, пространственные явления могут быть восприняты чувственным глазом как цветовые явления, так и вышеупомянутые душевные и духовные явления могут благодаря внутренним чувствам стать восприятиями, аналогичными чувственным цветовым явлениям. Впол­не понять, в каком смысле это сказано, может впро­чем лишь тот, кто стал на описанный в последую­щей главе путь познания, и благодаря этому развил в себе свои внутренние чувства. Для него становятся сверхчувственно видимыми душевные явления в окружа­ющем его душевном мире и духовные явления в ду­ховной области. Чувства, которые он переживает в другом существе, для него излучаются от чувствующего существа словно световые явления; мысли, на которые он обращает свое внимание, подобны волнам в духовном пространстве. Для него мысль человека, относящаяся к другому человеку, не является чем-то невоспринимаемым, но является воспринимаемым про­цессом (Vorgang). Содержание мысли, как таковое, живет только в душе мыслящего; но в духовном мире это содержание вызывает воздействия. Эти воздейст­вия являются для духовного взора воспринимаемым процессом. Как действительная реальность, струится мысль от одного человеческого существа, устремляясь к другому. И то, как эта мысль воздействует на друго­го, переживается в духовном мире, как воспринимае­мое явление. Таким образом, для того, чьи духовные чувства открыты, физически воспринимаемый человек есть лишь часть всего человека. Этот физический чело­век становится средоточием душевных и духовных изли­яний. Можно лишь дать намек на тот богатый, раз­нообразный мир, который раскрывается здесь перед видящим. Например, человеческая мысль, которая иначе живет лишь в мыслительном понимании слуша­ющего, является как духовно воспринимаемое, красоч­ное явление. Его окраска соответствует характеру мыс­ли. Мысль, которая возникает из чувственного порыва человека, имеет иную окраску, чем мысль, направлен­ная на служение чистому познанию, благородной кра­соте или вечному добру. В красных цветовых оттенках проносятся через мир душ мысли, порождаемые чув­ственной жизнью***. В прекрасном светло-желтом цвете является мысль, которой мыслитель поднимается к высшему познанию. Дивным, розово-алым сияет мысль, исходящая из полной самоотвержения любви. Как содержание мысли, так и большая или меньшая ее определенность находит выражение в ее сверхчувственной форме проявления. Точная мысль мыслителя является, как образование с определенными очертаниями; спутанное представление выступает как расплывчатое, облачное образование.

И душевное и духовное существо человека явля­ется, таким образом, как сверхчувственная часть всего человеческого существа.

Воспринимаемые «духовным» оком сияющие вокруг физического человека и обволакивающие его наподо­бие облака (как бы в форме яйца) красочные явления есть человеческая аура. Величина этой ауры различна у различных людей. Но все же — в среднем — можно представить, что весь человек вдвое длиннее и в четы­ре раза шире, чем физический человек.

В ауре волнуются самые разнообразные оттенки цветов. И это волнообразное движение есть верное изображение внутренней жизни человека. Отдельные цветовые оттенки так же изменчивы, как она. Но из­вестные пребывающие свойства: таланты, привычки, свойства характера также выражаются в пребываю­щих основных красочных тонах.

У людей, которые пока еще далеки от переживаний «пути познания», описанного в последующей главе этой книги, могут возникать недоразумения о сущно­сти того, что описано здесь как «аура». Можно пред­ставить себе, будто описанное здесь как «цвета», находится перед душой так же, как физический цвет пред глазом. Но подобный «душевный цвет» был бы ни чем иным как галлюцинацией. Духовная наука не имеет ничего общего с галлюцинациями. И во всяком случае не они подразумеваются в данном здесь описа­нии. К верному представлению приходят, когда имеют в виду следующее. В физическом цвете душа пережи­вает не только чувственное впечатление, но в нем есть и душевное переживание. Это душевное пере­живание иное, когда душа — через глаз — восприни­мает желтую, иное, когда она воспринимает синюю по­верхность. Назовем это переживание «жизнью в жел­том» или «жизнью в синем». Теперь душа, которая вступила на путь познания, испытывает подобные «переживание в желтом» по отношению к активным душевным переживаниям других существ; «пережива­ние в синем» — по отношению к самоотверженным ду­шевным настроениям. Существенно не то, что «видя­щий», когда он представляет себе другую душу, так же видит «синее», как он видит это «синее» в физиче­ском мире, но что он имеет переживание, которое дает ему право назвать представление «синим», по­добно тому, как физический человек называет «синим», например, занавес. И далее существенно, что «видя­щий» сознает, что этим своим переживанием он нахо­дится в переживании, свободном от телесного, так что получает возможность говорить о ценности и о значе­нии жизни души в мире, восприятие которого не пере­дается посредством человеческого тела. Если и надо не­пременно сообразоваться с этим смыслом изложения, то все же для «видящего» является само собой разумею­щимся говорить о «синем», «желтом», «зеленом» и т. д. в «ауре».

Аура бывает очень различна, сообразно различным темпераментам и душевным задаткам людей; а также различна сообразно степеням духовного развития. У человека, который всецело предается своим животным побуждениям, совсем иная аура, чем у того, кто много живет мыслью. Существенно различается аура рели­гиозно настроенной натуры от ауры такой, которая всецело отдается обыденным переживаниям дня. Сверх того, в ауре находят свое выражение все сменяющиеся настроения, все склонности, радости и горести.

Чтобы научиться понимать значение цветовых от­тенков, необходимо сравнить друг с другом ауры ду­шевных переживаний различного рода. Возьмем сначала душевные переживания, проникнутые сильно вы­раженными аффектами. Их можно разделить на два различных рода, на такие, при которых душу к этим аффектам влечет преимущественно животная приро­да, и на такие, которые принимают более утонченную форму, так сказать, находятся под сильным влиянием размышления. При переживаниях первого рода ауру в определенных местах пронизывают преимущественно коричневые и красновато-желтые цветовые потоки всех оттенков. При переживаниях с более утонченными аф­фектами в тех же местах ауры проступают оттенки более светлого красно-желтого и зеленого цветов. Можно заметить, что по мере усиления интеллекта все чаще появляются зеленые цвета. Люди очень умные, но занятые всецело удовлетворением своих животных побуждений, обнаруживают много зеленого цвета в своей ауре. Но этот зеленый цвет будет всегда в боль­шей или меньшей степени иметь налет коричневого или коричнево-красного цвета. У неинтеллигентных людей большая часть их ауры пронизана коричнево-красными, или даже темно-кроваво-красными потоками.

Существенно иной, чем при таких состояниях аффек­та, является аура при спокойном, взвешивающем, вдумчивом душевном настроении. Коричневые и крас­новатые тона отступают и наружу выступают различ­ные оттенки зеленого. При напряженном мышлении аура имеет успокоительно действующий зеленый ос­новной тон. Так выглядят преимущественно те натуры, о которых можно сказать: они не теряются ни при ка­ких жизненных обстоятельствах.

При самоотверженных душевных настроениях вы­ступают синие красочные тона. Чем больше жертвует человек своим Я для служения какому-нибудь делу, тем значительнее становятся синие тона. Здесь тоже встречаются два совсем различных рода людей. Есть натуры, которые не привыкли развертывать свою силу мышления, пассивные души, которые как бы не имеют ничего, что они могли бы бросить в поток ми­ровых событий, кроме своего «доброго чувства». Их аура сияет прекрасным синим цветом. Такова же она и у многих самоотверженных религиозных натур. По­добную же ауру имеют сострадательные души и те, кто охотно проводит жизнь в благотворительности. Если же эти люди сверх того еще и интеллигентны, тогда чередуются синие и зеленые потоки или же си­нее само принимает зеленоватый оттенок. Отличитель­ное свойство активных душ, в противоположность пассивным, состоит в том, что их синева изнутри на­ружу пронизана светлыми тонами. Изобретательные натуры, которые имеют плодотворные мысли, из­лучают, точно из некоторого его внутреннего центра, светлые красочные тона. В высокой степени это наблюда­ется у тех личностей, которых называют «мудрыми», и именно у тех, которые исполнены плодотворных идей. Вообще все, что указывает на духовную актив­ность, имеет скорее вид лучей, распространяющихся изнутри, тогда как все, что берет начало из животной жизни, имеет форму неправильных облаков, которые проходят сквозь ауру.

Сообразно тому, служат ли представления, исходя­щие из активности души, своим собственным животным порывам, или идеальным деятельным (sachlicher) интересам — соответствующие аурические обра­зования проявляют различные тона. Изобретательная голова, все свои мысли направляющая на удовлетво­рение своих чувственных страстей, являет темно-иссиня-красные оттенки; напротив, та, что бескорыстно от­дает свои мысли интересам дела — дает светло-красно-синие цвета. Жизнь в духе, сопутствуемая благород­ной самоотверженностью и способностью самопожерт­вования, сказывается розово-красными или светло-фио­летовыми цветами.

Но не только основное настроение души, но и ми­молетные аффекты, настроения и иные внутренние переживания проявляют в ауре свои цветовые волны. Внезапный взрыв сильного гнева порождает красные волны; оскорбленное чувство чести, которое проявля­ется во внезапном возмущении, можно воспринять в виде темно-зеленых облаков. — Но цветовые явления возникают не только в виде неправильных облачных образований, они проявляются также в виде опреде­ленно очерченных, правильно сформированных фигур. Например, замеченный у человека приступ страха ви­ден в его ауре сверху донизу, как волнистые полосы синего цвета с красновато-синим отсветом. У лица, в котором заметно напряженное ожидание какого-ни­будь события, можно видеть беспрестанно проходящие в ауре красно-синие полосы в виде радиусов, идущих изнутри наружу.

При наличии точного духовного восприятия заметно каждое ощущение, приходящее к человеку извне. В ауре людей, которые сильно волнуются от каждого внешнего впечатления, постоянно вспыхивают маленькие красновато-синие точки и пятнышки. У людей, не обладающих живостью чувства, эти пятнышки имеют оранжево-желтую или же красивую желтую окраску. Так называемая «рассеянность» выявляется в синева­тых, переходящих в зеленое пятнах более или менее изменчивой формы.

Для более высокоразвитого «духовного видения», вэтой, лучащейся вокруг человека и омывающей (umflutend) его «ауре» различимы три рода цветовых явлений. Сначала здесь видны такие цвета, которые более или менее носят характер непроницаемости и тусклости. Однако, если мы станем сравнивать эти краски с теми, которые видит наш физический глаз, эти краски покажутся скользящими и прозрачными. Внутри же самого сверхчувственного мира они дела­ют заполняемое ими пространство сравнитель­но непроницаемым; они заполняют его как бы туман­ными образованиями. — Второй род цветов, это те, которые как бы всецело являются светом. Они про­светляют пространство, которое они заполняют. Благо­даря им это пространство само становится световым пространством. Цветные явления третьего рода совер­шенно отличны от двух предыдущих. А именно, они имеют сияющий, сверкающий, искрящийся характер. Они не просто пронизывают сиянием пространство, ими запол­няемое, они заливают его лучами и сиянием. В этих цветах есть нечто деятельное, в самом себе под­вижное. Другие имеют нечто в самом себе спокойное, лишенное блеска. Эти же, напротив, как бы постоянно рождаются вновь из самих себя. — Первые два рода красок как бы заполняют пространство тонкой жидко­стью, которая спокойно в нем пребывает; третий за­полняет его постоянно воспламеняющейся жизнью, не­устанным движением.

Эти три рода красок не расположены в человече­ской ауре непременно одна возле другой, они не на­ходятся исключительно в отделенных друг от друга частях пространства; но они пронизывают друг друга самым разнообразным способом. В одном месте ауры можно видеть все три рода красок, перемешивающих­ся друг с другом, как возможно одновременно видеть и слушать какое-нибудь физическое тело, например, колокол. Оттого аура становится необычной сложным явлением. Ибо, собственно говоря, приходится иметь дело с тремя находящимися одна внутри другой, про­никающими одна другую аурами. Но в этом можно разобраться, если попеременно устремлять свое внима­ние на одну из этихтрех аур. При этом в сверхчувст­венном мире делают нечто подобное тому, как, напри­мер, в чувственном мире закрывают глаза, чтобы впол­не отдаться впечатлению музыкального произведения. «Видящий» соответственно имеет три рода органов для трех родов цветов. И для того, чтобы наблюдать без помехи, он может открывать для впечатлений один или другой род органов и закрывать остальные. — У «видящего» может быть вообще сперва развит лишь один род органов для восприятия цветов первого рода. Тогда он может увидеть лишь одну ауру; две другие остаются для него невидимыми. Точно так же кто-нибудь может обладать способностью восприятия пер­вых двух родов, третьего же не воспринимает совсем.— Более высокая ступень «дара ясновидения» состоит в том, что человек может наблюдать все три ауры и, в целях изучения, направлять свое внимание поперемен­но на одну или другую.

Троякая аура есть сверхчувственно видимое выра­жение существа человека. В ней находят свое выраже­ние три члена: тело, душа и дух.

Первая аура есть зеркальное отражение влияния, которое оказывает на душу человека тело; вторая обозначает собой собственную жизнь души, которая поднялась над тем, что непосредственно возбуждает чувство, но еще не посвятила себя служению вечному; третья отражает в себе то господство, которое приоб­рел над преходящим человеком вечный дух. Когда, — как здесь, — даются описания ауры, то нужно отме­тить, что эти вещи трудны не только для наблюдения, но, главным образом, для описания. Поэтому никто не должен в этих описаниях видеть что-либо иное, кроме побуждения.

Таким образом, особенность душевной жизни выра­жается для «видящего» в свойствах ауры. Если ему встречается душевная жизнь, которая всецело предана преходящим чувственным порывам, вожделениям и мгновенным внешним возбуждениям, тогда он видит первую ауру в самых кричащих красочных тонах; на­против, вторая лишь слабо выражена. В ней видны лишь скудные красочные образования; третья же едва намечена. Лишь то там, то здесь появляется сверкаю­щая цветовая искорка, указывающая, что и при таком душевном настроении в человеке живет вечное, как за­даток, но, что оно оттесняется вышеуказанным влия­нием чувственного. — Чем больше человек отстраняет от себя свою преданную порывам натуру, тем менее навязчивой становится первая часть ауры. Вторая часть ауры все более и более увеличивается и все совершен­нее наполняет своей сияющей силой цветовое тело, внутри которого обитает физический человек. А по мере того, как человек становится все больше «служи­телем вечного», проявляется дивная третья аура, та часть, которая свидетельствует о том, в какой мере че­ловек является гражданином духовного мира. Ибо Божественное Я излучается через эту часть человече­ской ауры в земной мир. Поскольку люди являют эту ауру, постольку они — светочи, посредством которых Божество освещает этот мир. Этой частью ауры они показывают, насколько они научились жить не для се­бя, но для вечной истины, благородной красоты и доб­ра; насколько победой над своим ограниченным «Я» они достигли возможности принести себя в жертву на алтарь великой мировой деятельности.

Так отражается в ауре то, что сделал из себя человек в течение своих воплощений.

Во всех трех частях ауры находятся цвета самых разнообразных оттенков. Но характер этих оттенков меняется сообразно степени развития человека. — В первой части ауры можно видеть неразвитую жизнь инстинктов во всех оттенках от красного до синего. Тут эти оттенки имеют мутный, неясный характер. На­вязчиво-красные оттенки указывают на чувственные вожделения, на плотские похоти, на жажду наслажде­ния нёба и желудка. Зеленые оттенки заметны здесь преимущественно у тех низших натур, которые склон­ны к тупости, к равнодушию, которые жадно предают­ся каждому наслаждению, но все же боятся усилий, необходимых для их удовлетворения. Там, где страсти сильно стремятся к какой-либо цели, для достижения которой еще не хватает приобретенных способностей, выступают коричневато-зеленые и желтовато-зеленые аурические цвета. Некоторые условия современной жизни особенно способствуют развитию ауры именно этого рода.

Личное чувство самости, коренящееся всецело в низших влечениях и представляющее, таким образом, самую низшую ступень эгоизма, выражается в мутно-желтых, вплоть до коричневого, оттенках. Но ясно, что и преданная инстинктам животная жизнь тоже мо­жет принимать радостный характер. Существует чисто природная способность к самопожертвованию, уже в высокой степени встречающаяся в животном царстве. В природной материнской любви это проявление жи­вотного инстинкта находит свое прекраснейшее завер­шение. Эти самоотверженные природные порывы выра­жаются в первой ауре в светло-красноватых до розово-красных цветовых оттенках. Малодушный страх, пуг­ливость перед чувственными впечатлениями проявляют­ся в ауре коричнево-синими или серо-синими цветами.

Вторая аура обнаруживает опять-таки самые раз­личные цветовые градации. Образования коричневого и оранжевого цвета указывают на сильно развитее чув­ство самости, гордость и честолюбие. Также и любо­пытство выражается в красно-желтых пятнах. Свет­лый желтый цвет отражает ясное мышление и интел­лигентность; зеленый служит выражением понимания жизни и мира. Дети, которые легко схватывают, имеют много зеленого в этой части своей ауры. Хорошая память выявляется во второй ауре «зелено-желтым». Розово-красный цвет указывает на благожелательное, исполненное любви существо; синий — знак благочес­тия. Чем больше благочестие приближается к религи­озному углублению, тем больше синее переходит в фио­летовое. Идеализм и серьезное отношение к жизни, в высшем значении этого слова, видимы как индиго си­ний цвет.

Основные цвета третьей ауры суть желтый, зеле­ный и синий. Светло-желтое проявляется, когда мыш­ление исполнено высоких, всеобъемлющих идей, позна­ющих частное исходя из целого божественного поряд­ка мироздания. Когда мышление интуитивно и совер­шенно очищено от чувственных представлении, это желтое имеет золотистый отблеск. Зеленое выражает любовь ко всем существам; синее есть знак самоотвер­женного самопожертвования ради всех существ. Если эта способность к самопожертвованию вырастает до сильной воли, выражающейся в деятельном служении миру, тогда синее просветляется до светло-фиолетово­го. Если, несмотря на высокоразвитую душевную сущ­ность, как последние остатки личного эгоизма, еще остаются гордость и честолюбие, рядом с желтыми оттенками появляются такие, которые переходят в оранжевый. — Надо заметить еще, что в этой части ауры цвета очень отличны от тех оттенков, которые человек привык видеть в чувственном мире. Здесь «видящему» являются такая красота и величие, с кото­рыми не сравнимо ничто в обыкновенном мире. — Об этом описании «ауры» не может верно судить тот, кто не полагает главной ценности в том, что под «видени­ем ауры» подразумевается расширение и обогащение того, что воспринято в физическом мире. Расширение, цель которого познать ту форму жизни души, которая имеет духовную реальность и вне чувственного мира. Это описание не имеет ничего общего с истолкованием характера или мыслей человека, исходящим из ауры, воспринятой как галлюцинация. Он хочет расширить познание в сторону духовного мира и не хочет иметь ничего общего с сомнительным искусством толкования человеческих душ на основании их аур.

__________

* Слова радость (Lust) и печаль (Unlust) можно перевести е как удовольствие и неудовольствие (Прим. ред.).

** Из сказанного выше о трудностях словесного выражения само собой понятно, что такие обозначения как «замыслы» (Absichten) подразумеваются тоже лишь как «подобия». О вос­становлении старого «учения о целесообразности» здесь не мыслит­ся.

*** Данные здесь объяснения, естественно, подвергнутся силь­нейшим недоразумениям. Поэтому в этом новом издании необхо­димо в конце совсем кратко вернутся к ним в отдельном примеча­нии. (Сравн. с помещенными в конце книги отдельными примеча­ниями и дополнениями).

Путь познания

 

Познания в области духовной науки, о которой говорит­ся в этой книге, может достичь каждый. Описания, по­добные тем, что даются в этой книге, рисуют мысли­тельный образ высших миров. И в известном отноше­нии они являются первым шагом к самостоятельному созерцанию. Ибо человек является мыслящим сущест­вом. И он может найти свой путь познания лишь тог­да, когда он исходит из мышления. Когда его разуму дается картина высших миров, она не остается для него бесплодной даже в том случае, если в начале это лишь как бы повествование о высших фактах, созерца­ние которых еще не доступно его собственному зрению. Ибо мысли, которые даются ему, сами по себе пред­ставляют силу, которая продолжает действовать в ми­ре его мыслей. Эта сила будет действовать в нем; она пробудит дремлющие задатки. Тот, кто думает, что излишне предаваться созерцанию подобного мысли­тельного образа, заблуждается. Ибо он видит в мысли лишь несущественное, абстрактное. Но в основе мысли лежит живая сила. И как для того, кто обладает по­знанием, она является непосредственным выражением того, что созерцаемо в духе, так в том, кому она сооб­щается, она действует как зародыш, рождающий из се­бя плод познания. Кто, пренебрегая работой мышле­ния, захотел бы ради высшего познания обратиться к иным силам в человеке, тот упустил бы из виду, что именно мышление есть высшая из способностей, кото­рыми обладает человек в чувственном мире. Итак, тому, кто спрашивает: как приобрету я сам высшие познания в духовной науке?, — надо ответить: прежде всего изучай их по сообщениям других людей. И если он возразит: я хочу видеть сам, я не хочу ничего знать о том, что видели другие, на это ему надо ответить: именно в усвоении сообщений других и заключается первая ступень к собственному познанию. На это мож­но сказать но ведь тогда я вынужден сначала слепо верить. Но при сообщении дело идет вовсе не о вере или неверии, а лишь о непредвзятом принятии того, что слышат. Истинный духоиспытатель (Geistesforscher) никогда не говорит с ожиданием, что к нему отнесутся со слепой верой. Он всегда только имеет в виду: я пережил это в духовных областях бытия и я рассказы­ваю об этих своих переживаниях. Но он знает также, что для другого человека восприятие этих пережива­ний и воздействие рассказанного на его мысли явля­ются живыми силами для духовного развития.

То, о чем идет здесь речь, лишь тот увидит правиль­но, кто примет во внимание, как всякое знание о душев­ных и духовных мирах покоится в подосновах челове­ческой души. Вскрыто оно может быть через «путь познания». «Принять» же можно не только то, что от­крыто самим, но также и то, что открыто из душевных основ другим. Даже тогда, когда сам еще ничего не сделал для вступления на путь познания. Правильное духовное принятие пробуждает в незамутненном пред­рассудками уме (gemut) силу понимания. Бессозна­тельное знание отзывается на духовный факт, найден­ный другим. И этот отзыв не есть слепая вера, но пра­вильное проявление здорового человеческого рассудка. В этом здоровом понимании следовало бы видеть зна­чительно лучший исходный пункт к самостоятельному познанию духовного мира, нежели в сомнительных мис­тических «погружениях» и т. п., в чем часто полагают обрести нечто лучшее, чем в том, что может признать здоровый человеческий рассудок, когда ему предлага­ется это подлинным духовным исследованием.

Невозможно переоценить то, насколько для желающего развить в себе высшие познавательные способности необходимо пройти через самую строгую работу мысли. Это следует подчеркнуть тем более настоятельно, что многие люди, желающие стать «видящими», как раз слишком низко ценят эту серьезную и самоотверженную работу мышления. Они говорят: не может же мне помочь «мышление»; все дело в «ощущении», в «чувстве» или в чем-либо подоб­ном. На это следует возразить, что никто не может стать «видящим» в высшем смысле (т. е. по настоя­щему), кто перед этим не вработался в жизнь мысли. У многих неблагоприятную роль играет здесь извест­ное внутреннее удобство. Они сами не сознают этого удобства, так как оно облекается в презрение к «аб­страктному мышлению», к «праздной спекуляции» и т. д. Но как раз тогда и не ценят мышления, когда смешивают его с праздными, абстрактными измышле­ниями. Подобное «абстрактное мышление» легко спо­собно убить сверхчувственное познание; мышление, ис­полненное жизни, может стать для него основой. Ко­нечно было бы гораздо удобнее, если бы было возмож­но достигнуть высшего дара видения, избегая работы мысли. Этого как раз и желали бы многие. Но здесь нужна внутренняя твердость, душевная уверенность, к которым может привести только мышление. Иначе является лишь бесцельное мелькание и вспыхивание образов, сбивчивая душевная игра, которая хотя и может кому-нибудь доставить наслаждение, но не име­ет никакого отношения к действительному проникнове­нию в высшие миры. — Если мы дальше обсудим, ка­кие чисто духовные переживания происходят в чело­веке, который действительно вступает в высший мир, то мы поймем также, что тут есть еще и другое. «Ви­дящий» должен в душевной жизни обладать абсолют­ным здоровьем. И нет лучшего ухода за этим здоровь­ем, чем подлинное мышление. Это здоровье может даже серьезно пострадать, если упражнения для выс­шего развития не будут построены на мышлении. Как верно то, что здраво и правильно мыслящего человека дар ясновидения сделает еще здоровее, еще приспособленнее к жизни, чем он является без него, так же вер­но и то, что всякое желание развиваться при боязни усилия мысли, всякая мечтательность в этой области способствует фантазерству, а также неправильному от­ношению к жизни. Кто будет стремиться к высшему познанию при соблюдении сказанного здесь, тому не­чего бояться; но оно допустимо только при этом усло­вии. Это условие имеет дело только с душой и духом человека; говорить при этом о вредном в каком-либо отношении влиянии на телесное здоровье — абсурд.

Необоснованное неверие во всяком случае является вредным. Ибо в воспринимающем оно действует, как отталкивающая сила. Оно мешает ему воспринимать оплодотворяющие мысли. Для раскрытия высших чувств требуется не слепая вера, но это восприятие мира мысли духовной науки. Духоиспытатель подхо­дит к ученику с требованием: не верить должен ты то­му, что я говорю тебе, а мыслить это, сделать это со­держанием твоего собственного мира мысли, тогда мои мысли уже сами будут действовать в тебе так, что ты познаешь их в их истине. Таков подход духоиспытателя. Он дает толчок, сила же истинного понима­ния поднимается из собственной глубины воспринимающего. И надо искать духовнонаучные наблюдения в этом смысле. Тот, кто твердо решил погрузиться в них своим мышлением, может быть уверен, что рано или поздно они приведут его к собственному созерцанию.

Уже в сказанном намечается первое свойство, ко­торое должен развить в себе тот, кто хочет придти к собственному созерцанию высших фактов. Это есть беззаветная, непредвзятая отдача тому, что раскрыва­ет человеческая жизнь или же находящийся вне чело­века мир. Тот, кто к какому-либо явлению мира подхо­дит с суждением, взятым из своей прежней жизни, отгораживает себя таким суждением от спокойно­го всестороннего влияния, которое могло бы оказать на него это явление. Учащийся должен уметь в каждый момент стать совершенно пустым сосудом, в который вливается чуждый мир. Мгновениями познания являют­ся лишь те мгновения, когда молчит всякое суждение, всякая критика, исходящая от нас. Например, когда мы встречаемся с человеком, дело вовсе не в том, муд­рее ли мы его. И самое неразумное дитя может от­крыть нечто величайшему из мудрецов. И когда он со своим, премудрым суждением подходит к ребенку, тогда его мудрость, словно мутное стекло, встает перед тем, что должно ему открыть дитя*. Для этой отдачи откровениям чуждого мира необходима полная внут­ренняя самоотрешенность. И когда человек начинает испытывать себя, до какой степени обладает он этой отдачей, он придет к удивительным открытиям в самом себе. Тот, кто хочет вступить на путь высшего позна­ния, должен упражняться в том, чтобы в любой момент уметь погасить себя, со всеми своими предубеждения­ми. И пока он погашает себя, в него вливается иное. Лишь высокая степень такой самоотрешенной отдачи делает способным к восприятию высших духовных фактов, которые повсюду окружают человека. Можно целеустремленно воспитать в себе эту способность. На­пример, стараться воздержаться от всякого суждения об окружающих людях. Погасить в себе мерило при­влекающего и отталкивающего, глупого и умного, ко­торое привык прилагать, и попытаться без этого мас­штаба понимать людей только из них самих. Лучше упражнения проделывать среди людей, к которым питаешь отвращение. Нужно попытаться насильно побо­роть это отвращение и предоставить непредвзято вли­ять на себя тому, что они делают. — Или же когда находишься в обстановке, которая вызывает то или иное суждение, то побороть суждение и непредвзято отдаться впечатлениям**. — Надо предоставить вещам и событиям больше говорить себе, чем самому гово­рить о них. И надо распространить это также и на свой мир мысли. Побороть в себе то, что образует ту или другую мысль, и предоставить вызывать мысли только тому, что находится вовне. — Лишь когда подобные упражнения производятся со священной серьезностью и настойчивостью, они приводят к высшей цели позна­ния. Тот, кто не придает значения этим упражнениям, ничего не знает об их ценности. Тот же, у кого есть опыт в подобных вещах, знает, что отдача и непред­взятость суть действительные источники силы. Подобно тому как тепло, собранное в паровом котле, преобразу­ется в двигающую силу локомотива, так упражнения в самоотрешенной духовной отдаче претворяются в че­ловеке в силу зрения в духовных мирах.

Благодаря этому упражнению, человек делает себя способным к восприятию всего того, что его окружает. Но к этой способности восприятия должна присоединиться верная оценка. Пока человек еще склонен переоценивать самого себя в ущерб окружающему миру, до тех пор он заграждает себе доступ к высшему по­знанию. Тот, кто к каждой вещи или к событию внеш­него мира относится с точки зрения той радости или печали, которую они доставляют ему, тот предается такой переоценке самого себя. Ибо из своей радости и своей печали он ничего не узнает о вещах, а лишь нечто о себе самом. Когда я чувствую симпатию к человеку, то, прежде всего, я чувствую лишь мое отно­шение к нему. Если в моем суждении, в моем отноше­нии я нахожусь в зависимости исключительно от этого чувства радости, симпатии, то этим я выдвигаю на пер­вый план свою личную природу; я навязываю ее миру. Я хочу, таким как я есть, включить себя в мир, а не принять мир свободно, предоставляя ему жить сообраз­но действующими в нем силами. Иными словами, я терпим лишь к тому, что соответствует моей личной природе. Ко всему же остальному я проявляю отталки­вающую силу. Пока человек пленен чувственным ми­ром, он с особой враждебностью отталкивает от себя все нечувственные влияния. Учащийся должен развить в себе качество относиться к людям и вещам сообраз­но их особенности, предоставить каждому действовать сообразно его ценности, его значению. Симпатия и ан­типатия, радость и печаль должны получить совсем но­вые роли. Не может быть и речи о том, что человек должен искоренить их, должен стать глухим к симпа­тии и антипатии. Наоборот, чем больше он разовьет в се­бе способность не сразу отвечать суждением или поступ­ком на всякую симпатию и антипатию, тем более утон­ченную чувствительность разовьет он в себе. Он узна­ет на опыте, что симпатии и антипатии становятся выс­шего рода, когда он обуздывает в себе тот их род, ко­торый уже есть в нем самом. Самый несимпатичный предмет имеет в себе скрытые качества; он раскрывает их, если человек в своем отношении не следует своим себялюбивым чувствам. Кто работал над собой в этом Управлении, тот воспринимает все во всех отношениях тоньше, чем другие, ибо он не позволяет себе становиться невосприимчивым. Каждая склонность, которой следуют слепо, мешает видеть в верном свете окружаю­щие вещи. Следуя склонности, мы как будто врываем­ся в окружающее, вместо того, чтобы открыться ему и почувствовать его в его ценности.

И когда на каждую радость, и на каждое горе, на каждую симпатию и антипатию человек не будет бо­лее давать своего эгоистического ответа, своего эгоисти­ческого отношения, он станет также независимым и от сменяющихся впечатлений внешнего мира. То наслажде­ние, которое мы получаем от вещи, ставит нас тотчас в зависимость от нее. В вещи теряют себя. Человек, который сообразно сменяющимся впечатлениям теряет себя в радости или горе, не может идти путем высшего поз­нания. Со спокойствием должен принимать он радость и горе. Тогда он перестает терять себя в них; зато тогда начинает он их понимать. Радость, которой я отдаюсь, поглощает мое бытие в момент отдачи. Но я должен использовать радость лишь для того, чтобы через нее прийти к пониманию вещи, которая доставляет мне ра­дость. Для меня не должно иметь значения то, что вещь дает мне радость: я должен познать радость и через радость сущность вещи. Для меня радость должна служить лишь возвещением о том, что в этой вещи кроется свойство, способное доставлять радость. Это свойство должен я научиться познавать. Если я останавливаюсь на радости, если я всецело отдаюсь ей, то я являюсь лишь собой, изживающим себя; если ра­дость является для меня лишь поводом пережить ка­кое-либо свойство вещи, то этим переживанием я обогащаю мой внутренний мир. Для познающего наслаж­дение и страдание, радость и горе должны быть поводом, благодаря которому он учится у вещей. От это­го исследующий не становится тупым к радости и го­рю; но он возвышается над ними, чтобы они раскрыли ему природу вещей. Тот, кто развивается в этом на­правлении, увидит, какими учителями являются ра­дость и горе. Он будет чувствовать вместе с каждым существом и благодаря этому воспринимать открове­ние его внутреннего мира. Исследующий никогда не говорит себе только: о, как я страдаю, как я радуюсь, но всегда: как говорит страдание, как говорит радость. Он отдает себя для того, чтобы дать наслаждению и радости внешнего мира влиять на себя. Благодаря этому развивается в человеке совершенно новое отно­шение к вещам. Раньше на то или иное впечатление он отвечал тем пли иным поступком, потому что эти впечатления его радовали или доставляли печаль. Те­перь же он позволяет радости и печали быть органа­ми, посредством которых вещи говорят ему, какова их собственная сущность. Радость и горе из простых чувств становятся в нем органами чувств, посредством которых воспринимается внешний мир. Подобно тому, как глаз, когда он что-либо видит, не действует сам, но заставляет действовать руку, так и радость и горе не действуют сами в том, кто исследует духовное, по­скольку он их применяет как средство познания, но воспринимают впечатления, и то, что мы узнали через радость и печаль, это и является причиной поступка. Когда человек обращает радость и печаль лишь в орга­ны—проводники, тогда в его душе они строят те на­стоящие органы, посредством которых ему раскрывает­ся душевный мир. Глаз может служить телу лишь по­тому, что он орган—проводник чувственных впечатле­ний; радость и горе развиваются в очи души, когда они перестают быть лишь чем-то самодовлеющим и начина­ют раскрывать нашей душе чужую душу.

Благодаря вышеуказанным свойствам познающий получает возможность без препятствий со стороны своей личности предоставить себя воздействию того, что реально существует в окружающем его мире. Но и себя самого он должен поставить в правильное отно­шение к окружающему его духовному миру. Ведь, как су­щество мыслящее, он является гражданином духовно­го мира. Он лишь тогда сможет надлежащим образом стать им, когда он будет, в момент духовного позна­ния, давать своим мыслям направление, соответствую­щее вечным законам истины, законам страны духов. Ибо только таким образом может эта страна влиять на него и раскрывать ему свои факты. Человек не до­стигает истины, пока он предается лишь постоянно проходящим через его Я мыслям. Ибо тогда эти мыс­ли принимают направление, к которому их вынуждает то, что они возникают в пределах телесности. Беспоря­дочным и спутанным является мыслительный мир че­ловека, предающегося духовной деятельности, обусловленной, прежде всего, его телесным мозгом. Возникает одна мысль, обрывается, вытесняется другой мыслью. Тот, кто внимательно прислушается к разговору меж­ду двумя людьми, кто беспристрастно наблюдает за самим собой, может получить некоторое представле­ние об этой, подобной блуждающим огням, массе мыс­лей. До тех пор, пока человек посвящает себя исклю­чительно задачам чувственной жизни, его спутанное течение мыслей будет постоянно направляться на вер­ный путь фактами действительности. Я могу думать самым запутанным образом: повседневность принужда­ет меня в моих поступках к закономерности, соответ­ствующей действительности. Мои представления о го­роде могут быть самыми произвольными: если я захочу пройтись по городу, я должен буду сообразоваться с существующими фактами. Механик может входить в свою мастерскую с самыми хаотическими представ­лениями; законы его машин заставят его действовать должным образом. В пределах чувственного мира фак­ты постоянно вносят свои поправки в мышление. Если я составлю себе ложное представление о каком-либо физическом явлении, или о каком-либо растении, действительность выступит против меня и исправит мое мышление. Совсем иное, когда я рассматриваю свое отношение к высшим областям бытия. Они рас­крываются мне только в том случае, если я вступаю в их миры уже со строго упорядоченным мышлением. Там мое мышление должно дать мне правильное первое побуждение; иначе я не найду надлежащих путей. Ибо те духовные законы, которые изживаются в этих мирах, не уплотнились до физически-чувственного со­стояния, и потому не производят на меня вышеуказан­ного давления. Я могу следовать этим законам лишь в том случае, если они родственны моим собствен­ным — законам мыслящего существа. Здесь я сам дол­жен быть себе верным путеводителем. Таким образом, познающий должен сделать свое мышление строго упорядоченным. Понемногу его мысли должны совсем отвыкнуть следовать обыденному направлению. Они должны во всем своем течении принять внутренний ха­рактер духовного мира. Он должен быть в состоянии наблюдать за собой в этом отношении и держать себя в руках. Мысли не должны у него произвольно нанизываться одна на другую, но лишь так, как это соот­ветствует строгому содержанию мира мысли. Переход от одного представления к другому должен соответст­вовать строгим законам мышления. Как мыслитель, че­ловек должен являться как бы отражением этих законов мысли. Все, что не вытекает из этих законов, он должен запретить ходу своих представлений. Встрети­лась ему по пути излюбленная мысль — он должен от­странить ее, если она нарушает правильное течение. Если какое-нибудь личное чувство желает насильствен­но придать его мыслям направление, не вытекающее из них самих, он должен подавить его. — Платон тре­бовал от тех, кто хотел поступить в его школу, чтобы сначала они прошли курс математического обу­чения. И действительно, математика с ее строгими за­конами, которые не следуют обыденному течению чув­ственных явлений, очень хорошая подготовка для ищу­щего познания. Он должен, если хочет продвинуться в ней, отказаться от всякого личного произвола, от всякого нарушения. Ищущий познания подготовляет себя к своей задаче тем, что он по своей воле преодо­левает всякий самостоятельно проявляющийся произ­вол мышления. Он учится следовать исключительно тре­бованиям мысли и он должен научиться так поступать в мышлении, которое должно служить познанию духа. Эта жизнь мысли сама должна стать отображением неизменных, математических суждений и заключений. Куда бы он ни шел и где бы ни стоял, он должен стре­миться уметь мыслить именно таким образом. Тогда в него вливаются закономерности духовного мира, ко­торые бесследно проходят мимо него и сквозь него, когда его мышление носит обыденный, беспорядочный характер. Исходя из верных предпосылок, упорядочен­ное мышление приводит его к самым сокровенным ис­тинам. Подобные указания, однако, не надо понимать односторонне. Хотя математика и способствует хорошей дисциплине мышления, но можно придти к чистому, здоровому и полному жизни мышлению и не занима­ясь математикой.

И того же, чего ищущий познания добивается для своего мышления, должен он добиваться и в своих поступках. Они должны следовать законам благород­ной красоты и вечной истины, вопреки мешающим влияниям со стороны его личности. Эти законы должны иметь возможность давать ему направление. Если он начинает делать что-либо, что он признал правиль­ным, и если при этом не удовлетворено его личное чув­ство, все же из-за этого он не должен покидать пути, на который вступил. Но также не должен он и следо­вать ему лишь потому, что он доставляет ему радость, если он найдет, что это не согласуется с законами вечной красоты и истины. В обыденной жизни люди в своих поступках руководствуются тем, что их лично удовле­творяет, что приносит им плоды. Благодаря этому они навязывают течению мировых явлений направление своей личности. Они не осуществляют истинное, пред­начертанное в законах духовного мира; они осуществ­ляют требования своего произвола. Лишь тогда дейст­вуешь в согласии с духовным миром, когда следуешь исключительно его законам. Из того, что совершается лишь из личного, не вырастают силы, которые могут заложить основание для познания духа. Ищущий позна­ния не может только спрашивать: что принесет мне пользу, чем достигну я успеха, но он должен также быть в состоянии поставить вопрос: что я познал как благо? Отречение личности от плодов действия, отречение от всякого произвола: вот те строгие зако­ны, которые он должен мочь себе предписать. Тогда он вступает на путь духовного мира, все его существо проникается этими законами. Он становится свободным от всякого давления со стороны чувственного мира: его Духочеловек поднимается над чувственной оболочкой. Так вступает он в развитие, направленное к духовно­му; так одухотворяет он себя самого. Нельзя говорить: что пользы мне в намерении всецело следовать законам истины, если быть может, я заблуждаюсь относительно этой истины? Все дело в стремлении, в образе мыслей. Даже тот, кто заблуждается, в своем стремлении к ис­тине обладает силой, которая отклоняет его от невер­ного пути. Если он заблуждается, эта сила овладева­ет им и выводит его на верный путь. Уже отговорка: ведь я могу и ошибаться, — является разрушительным неверием. Оно показывает, что человек не имеет никако­го доверия к силе истины. Ведь дело именно в том, чтобы он не вздумал ставить себе цели со своей эго­истической точки зрения, но чтобы он бескорыстно отдавал себя и предоставлял духу определять себе на­правление. Себялюбивая человеческая воля не может давать предписания истине; наоборот, сама эта истина должна стать властителем человека, должна проник­нуть насквозь все его существо, сделать его отобра­жением вечных законов страны духа. Он должен пре­исполниться этими вечными законами, чтобы излить их в жизнь. — Так же строго, как за своим мышлени­ем, должен ищущий познания наблюдать и за своей волей. Благодаря этому он становится со всей скром­ностью — без гордости — вестником мира истины и красоты. И тем самым он возвышается до того, что принимает участие в жизни мира духа. Благодаря это­му он поднимается с одной ступени развития на дру­гую. Ибо нельзя достичь духовной жизни посредством одного лишь созерцания; ее надо достичь путем пере­живания.

Если ищущий познания соблюдает эти описанные законы, то душевные переживания, относящиеся к ду­ховному миру, примут у него совершенно новый облик. Он не будет жить только в них. Они не будут больше иметь значения исключительно для его собственной жизни. Они разовьются в душевные восприятия выс­шего мира. Наслаждение и отвращение, ра­дость и печаль претворятся в его душе в душевные ор­ганы точно так же, как в его теле глаза и уши живут не только своей собственной жизнью, но бескорыстно пропускают через себя внешние впечатления. И благо­даря этому в настроение души, ищущей познания, все­ляются покой и уверенность, необходимые для иссле­дования в духовном мире. Большая радость уже не за­ставит его только ликовать, но сможет быть для него вестницей свойств мира, которые от него до сих пор ускользали. Она оставит его спокойным и благодаря спокойствию для него раскроются признаки существ, приносящих радость. Горе уже не наполнит его всеце­ло только скорбью, но сможет рассказать ему, какие свойства имеет существо, причиняющее горе. Как глаз ничего не желает для себя самого, а только указывает человеку направление пути, по которому ему надлежит идти, точно так же радость и горе поведут душу вер­ным путем. Это и есть состояние душевного равновесия, к которому должен придти познающий. Чем меньше радость и горе исчерпываются в волнах, которые они вздымают во внутренней жизни познающего, тем успеш­нее будут они образовывать глаза для сверхчувст­венного мира. Пока человек живет в радости и страда­нии, до тех пор он не познает через них. Когда благо­даря им он научится жить, когда он высвобождает из них свое самоощущение, тогда они становятся его органами восприятия, тогда он видит, тогда он познает через них. Неправильно думать, что познающий становится сухим, бесстрастным человеком, не способным к радости и страданию. Радость и страдание живут в нем, но если он исследует в духовном мире — то в преображен­ном виде они стали «глазами и ушами».

Пока человек живет в мире личными интересами, до тех пор вещи открывают лишь то, что связывает их с нашей личностью. Но это их преходящее. Если мы сами удаляемся от своего преходящего, и нашим само­ощущением, нашим «Я» живем в нашем пребывающем, тогда наше преходящее становится посредником; и то, что раскрывается через него, есть непреходящее, веч­ное в вещах. Это соотношение между вечным в нем (Seines eigenen Ewigen) и вечным в вещах должно быть твердо установлено у познающего. Еще прежде, чем приступить к другим упражнениям, вроде приве­денных выше, и выполняя их, он должен устремлять свой разум на это непреходящее. Когда я наблюдаю камень, растение, животное, человека, я должен пом­нить, что в них во всех выражается вечное. Я должен мочь спрашивать себя, что живет, как пребывающее, в преходящем камне, в преходящем человеке? Что переживет преходящее чувственное явление? — Не надо думать, будто подобное направление духа к веч­ному уничтожает в нас чуткое (hingebungsvolle) рас­смотрение и понимание повседневности и отчуждает нас от непосредственной действительности. Напротив. Каждый листик, каждая букашка откроют нам неис­числимые тайны, если на них будет устремлен не толь­ко наш глаз, но через глаз устремлен и дух. Каждый отблеск, каждый оттенок цвета, каждый звук останут­ся живыми и воспринимаемыми для чувств; ничто не утратится; только к этому еще присоединится безграничная, новая жизнь. И кто не может увидеть «самого малого», тот придет лишь к бледным бескровным мыслям, а не к духовному видению. — Все зависит от того образа мыслей, который мы усваи­ваем в этом направлении. Как далеко мы в нем продвинемся, это зависит от наших способностей. Мы должны лишь поступать правильно; остальное же пре­доставить развитию. Вначале для нас будет достаточ­но устремлять наше чувство к пребывающему. Именно благодаря этому, нам раскроется познание пребываю­щего. Мы должны ждать, пока нам не будет дано. И в свое время дается каждому, кто терпеливо ждет и ра­ботает. — Делая эти упражнения, человек вскоре за­мечает, сколь огромное превращение происходит в нем. Он научается определять большее или меньшее значение вещи лишь соответственно тому, каким по­знал он отношение этой вещи к пребывающему, вечно­му. Он приходит к иной оценке и иному почитанию ми­ра, чем раньше. Его чувство становится в совсем иные отношения ко всему окружающему миру. Преходящее уже больше не привлекает его только ради себя само­го, как это было раньше; оно становится для него еще и членом и символом вечного. И он научается любить это вечное, которое живет во всех вещах. Оно стано­вится близко ему, как раньше ему было близко прехо­дящее. И благодаря этому он не отчуждается от жиз­ни, он лишь научается каждую вещь оценивать сооб­разно ее истинному значению. Даже суетная мелочь жизни не пройдет мимо него бесследно; но человек, ищущий духовного уже более не теряется в ней, а по­знает ее в ее ограниченной ценности. Он видит ее в ис­тинном свете. Тот, кто захотел бы лишь витать в обла­ках и потерял бы из виду жизнь, был бы очень плохим познающим. Истинно познающий, благодаря ясному кругозору и правильному ощущению всего, со своей вы­соты сумеет найти место для каждой вещи.

Таким образом, познающему открывается возмож­ность не следовать больше одним лишь неуправляемым влияниям внешнего чувственного мира, которые на­правляют его желание то в ту, то в другую сторону. Благодаря познанию он заглянул в вечную сущность вещей. Благодаря преобразованию своего внутреннего мира он обретает способность воспринимать эту вечную сущность. Для познающего получают еще осо­бую важность следующие мысли. Когда он действует из себя самого, то он сознает, что действует, исходя из вечной сущности вещей. Ибо вещи высказывают в нем эту свою сущность. Таким образом, когда, ис­ходя из этого вечного, живущего внутри него, он дает направление этой своей деятельности, он действует в духе вечного мирового порядка. Он знает благодаря этому, что не только вещи управляют им; он знает, что сам управляет вещами согласно заложенным в них законам, которые стали законами его собственного существа. — Эта деятельность изнутри может быть лишь идеалом, к которому стремятся. Достижение це­ли лежит в бесконечной дали. Но познающий должен иметь волю ясно видеть этот путь. Это есть его воля к свободе. Ибо свобода есть поступок из самого себя. А из себя смеет поступать лишь тот, кто побуждения к действию черпает из вечного. Существо не поступаю­щее так, действует по иным побуждениям, чем те, кото­рые заложены в самих вещах. Такое существо восста­ет против мирового порядка. И тогда этот порядок дол­жен взять верх над ним. То есть: не может такое существо исполнить то, что предписывает своей во­ле. Оно не может стать свободным. Произвол единич­ного существа уничтожает себя самого последствиями своих поступков.

***

Тот, кто таким образом способен воздействовать на свою внутреннюю жизнь, продвигается в духовном по­знании со ступени на ступень. Плодом его упражнений явится то, что его духовному восприятию откроются просветы в сверхчувственный мир. Он научается пони­мать истины, относящиеся к этому миру, и путем соб­ственного опыта получит их подтверждение. Когда эта ступень достигнута, тогда к нему близится нечто, что может стать переживанием лишь на этом пути. Неким образом, значение которого лишь теперь может стать ему ясным, он получает так называемое посвящение (инициацию) от «Великих духовных руководящих Сил человеческого рода». Он становится «учеником Мудро­сти». Чем меньше в подобном посвящении будут ви­деть нечто, заключающееся во внешних человеческих отношениях, тем правильнее будет составленное о нем представление. Здесь возможен лишь намек на то, что происходит тогда с познающим. Он получает новую родину. Благодаря этому он становится сознательным обитателем в сверхчувственном мире. Отныне источник духовного прозрения струится к нему из более высо­кой сферы. Теперь свет познания не светит ему извне; но он сам переносится в источник этого света. Загадки, которые задает мир, получают в нем новое освещение. Отныне он говорит уже не с вещами, которые созданы духом, а с самим созидающим духом. Тогда собствен­ная жизнь личности в моменты духовного познания остается лишь для того, чтобы быть сознательным символом вечного. Сомнения относительно духа, кото­рые прежде еще могли возникнуть в нем, исчезают; ибо сомневаться может лишь тот, кого вещи еще мо­гут вводить в обман относительно господствующего в них духа. А так как «ученик Мудрости» может бесе­довать с самим духом, перед ним исчезает также вся­кий обманчивый облик, под которым он прежде пред­ставлял себе дух. Обманчивый облик, в котором себе представляют дух, есть суеверие. Посвященный выше суеверия, ибо он знает, каков истинный облик духа. Свобода от предрассудков личности, от сомнения и суе­верия, — вот признаки того, кто на пути познания до­стиг ученичества. Нельзя смешивать это единение между личностью и всеобъемлющей жизнью духа, с уничтожа­ющим личность растворением во «всеобщем духе». Такое «исчезновение» не может произойти при истин­ном развитии личности. И в отношении духовного ми­ра она остается как личность. Происходит не преодоле­ние личности, а ее наивысшее выявление. Если искать сравнения для этого слияния единичного духа со всеоб­щим духом, то нельзя для этого брать различные круги, совмещающиеся в один, чтобы в нем исчезнуть, но надо взять образ многих кругов, из которых каж­дый имеет совершенно определенный оттенок цвета. Эти разноцветные круги совпадают один с другим, но каждый отдельный оттенок сохраняет полностью свою сущность. Ни один не теряет полноты своих собствен­ных сил.

Здесь не может быть дано дальнейшего описания «Пути». Насколько это возможно, оно дано в моем «Тайноведении», которое составляет продолжение этой книги.

То, что здесь сказано о духовном пути познания можно, благодаря ошибочному пониманию, очень легко принять за совет, происходящий из тех душевных на­строений, которые влекут за собой уклонение от непо­средственного, радостного и деятельного переживания бытия. В опровержение этого необходимо подчеркнуть, что то настроение души, которое делает ее способной не­посредственно переживать действительность духа, не мо­жет быть распространено на всю жизнь, как общее тре­бование. Исследователь духовного бытия может приоб­рести власть над тем, чтобы приводить для этого насле­дования душу в необходимую отрешенность от чувствен­ной действительности так, чтобы в общем эта отрешен­ность не делала бы его человеком, чуждым миру — А с другой стороны надо отметить, что познание духовно­го мира, и не только то познание, которое приобретается благодаря вступлению на путь, но также и то, кото­рое приобретается через понимание духовно-научных истин непредубежденным здоровым человеческим рас­судком, ведет к более высокому нравственному образу жизни, к истинному познанию чувственного бытия, к жизненной уверенности и к внутреннему душевному здоровью.

__________

* Именно из этого видно, что при требовании «беззаветной от­дачи» дело не в отказе от собственного суждения или отдаче слепой вере. Ведь по отношению к ребенку подобное не имело бы никакого смысла.

** Эта непредвзятая отдача не имеет ничего общего со «слепой верой». Дело не в том, чтобы слепо во что-либо верить, но в том, чтобы не ставить «слепое суждение» на место живого впечатления.

---

Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 275; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!