Коммунистическая перспектива морали и социалистическая нравственность
Коммунистический тип общественной связи К. Маркс охарактеризовал как свободную индивидуальность, основанную на универсальном развитии самих индивидов и на превращении их коллективной, общественной производительности в общественное достояние. Индивиды возвращаются к самим себе путем устранения частной собственности, эксплуатации, частичности развития, беспомощности перед разбуженными природными и общественными силами, то есть путем и в ходе отрицания тех ограничивающих, разделяющих и принижающих их форм деятельности, которые были свойственны цивилизации, покоящейся на классовом антагонизме. Нравственный смысл коммунистических общественных отношений состоит в том, что это подлинно гуманистические отношения, при которых человеческое общение носит универсальный и прозрачный характер: добро прямо обменивается на добро, доверие на доверие, не опосредствуясь ни деньгами, ни родственной связью, ни тайным ожиданием последующих услуг, ни чем бы то ни было иным'. Место человеческих «половинок» занимают всесторонне развитые личности, а само общество представляет собой, по блестящей характеристике К. Маркса и Ф. Энгельса, не что иное, как ассоциацию, «в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех» 2.
В этой ассоциации снимается противоположность между производством человека и производством средств к существованию, свободным и необходимым временем, сферой человеческих и сферой социальных отношений. При этом снимается таким образом, что все производство, вся область общественных отношений становится производством
|
|
|
\ См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 42, с. 150—151.
2 Там же, т. 4, с. 477.
1S8
человека, царством свободы, а вместе с тем и пространством нравственного развития личности. На этой основе происходит коренная перестройка структуры нравственности, общая суть которой состоит в преодолении ее двойственности, двуслойности, разрыва между благодушием морального сознания и жестокостью реальных нравов. Индивид возвращается к себе и в качестве моральной личности путем преодоления противоположности между моралью и нравами, долгом и склонностями, добром и счастьем, целью и средствами, намерениями и мотивами. Моральность из особенной характеристики личности, конфронтирующей с другими стремлениями и обнаруживаемой в узкой области деятельности, превращается в субстанциальное свойство, просвечиваемое в каждой точке ее многогранного бытия.
В коммунистической перспективе общественного развития находит разрешение вековечный конфликт абстрактных моральных принципов и конкретных индивидов (родовых обязанностей и частных интересов, альтруизма намерений и эгоизма мотивов, разума и чувств и т. д.). Разрешение это состоит в действительном, предметном (а не духовно-сублимированном) революционизировании человека и общества, в реальном гуманистическом преобразовании общественных отношений, когда развитие одного осуществляется не за счет другого, а вместе и через другого. До тех пор, пока сохраняется социальное отчуждение и реальным индивидам противостоит абстрактно-всеобщее моральное сознание, гармонического синтеза между ними быть не может. В этом смысле антиномии домарксистской этики, когда в одном случае живой эгоистический индивид приносился в жертву абстрактному принципу (как, например, у Канта), а в другом—сам абстрактный принцип отбрасывался в пользу живого эгоистического индивида (как, например, в гедонистических теориях), правильно, хотя и под разными углами зрения, отражали нравственные возможности, а точнее, нравственный тупик, деформацию классового общества. «...Общественное сознание всех веков, несмотря на все разнообразие и все различия, движется в определенных общих формах, в формах сознания, которые вполне исчезнут лишь с окончательным исчезновением противоположности классов» '. Отсюда ясно, почему, только став коммунистической, этика становится и научной. Она поднимается над точкой зрения обособившегося морального сознания, справедливо усматривая в ней некую
|
|
|
|
|
|
1 Маркс К., Энгельс Ф, Соч., т. 4, с. 445—446
189
социальную иллюзию. Она освобождается от ограничивающих шор морализирующей идеологии и смотрит на действительность в такой исторической перспективе, где сама эмансипация морали от мира оказывается лишь незначительным эпизодом.
Осуществление коммунистического идеала, общественного и нравственного в одно и то же время — процесс, конечно, длительный. Часто, однако, подчеркивая его длительность, забывают, что он является реальным, эмпирически прослеживаемым процессом, который уже начался и идет. Начался с Великой Октябрьской революции и идет по мере социалистического развития общества. В плане устранения отмеченных нами выше проявлений противоположности морали и нравов и возвращения человека к самому себе особенно важно отметить следующие моменты этого реального процесса:
общественная собственность на средства производства объективно ставит людей в отношения сотрудничества и товарищеской взаимопомощи;
|
|
|
производство средств к жизни, хотя в первой фазе коммунистической формации оно еще обособлено от производства человека и преобладающую часть общественного времени превращает в необходимое, изменилось коренным образом — оно нацелено на благо человека, постоянное улучшение материальных и культурных условий жизни трудящихся;
духовное производство, прежде всего вся область образования и воспитания, сохраняя свою зависимость от экономического царства необходимости, все более ориентируется на всестороннее развитие личности как высшую и самоцельную задачу;
уничтожение социально-классовых антагонизмов, последовательное преодоление их глубинной основы — общественного разделения труда, противоположности, а затем и существенных различий между умственным и физическим трудом, городом и деревней все более выравнивают возможности личностного развития индивидов.
Социализм держит курс на развитие человека как такового, на то, чтобы мерить общественное богатство свободным временем — социальным пространством возвышения личности. В плане нравственном это означает такое сближение сфер личного и общественного, производства человека и производства средств к жизни, когда собственно моральные, бескорыстные мотивы все более получают подкрепление, опору в производственно-экономической и
190
разнообразной социально-политической деятельности. Если классово-антагонистическая цивилизация для достижения своих успехов должна была привести в действие низменные инстинкты и была основана в конечном счете на стремлении к богатству и властолюбию, то социалистическая цивилизация в своей норме сопряжена с нравственно-возвышенными мотивами. В той мере, в какой нравственные мотивы (доброта, любовь, порядочность и др.) приходят в согласие с экономическими, социально-престижными и другими общественными мотивами, как раз и начинается перестройка структуры нравственности в направлении коммунистического идеала.
Важно видеть моральную перспективу общества, но не менее важно знать, на какой действительной стадии нравственного развития оно находится. Нравственные возможности социализма как первой фазы коммунистической формации на каждой стадии его развития имеют пределы. Они ограничиваются не только субъективными позициями, досадными ошибками тех или иных институтов, конкретных лиц или групп людей, но прежде всего тем объективным уровнем экономического, социально-культурного развития, которого общество достигло. Сама мера исторической свободы, мера совпадения производства средств к жизни и производства человека оказывается ограничивающей причиной развития нравственности. Речь идет прежде всего о том, что экономическая, политическая и иная жизненная необходимость, те формы индивидуальной деятельности, которые этой необходимостью задаются, не всегда, не обязательно имеют морально-возвышенный смысл.
Противоречие это заключено уже в основном принципе социализма: «От каждого — по способностям, каждому — по труду». В первой своей части он полностью совпадает с принципом коммунизма. Следовательно, от работника уже в условиях социалистического производства требуется такое отношение к труду и такое общественное поведение в целом, которое предполагает максимальную самоотдачу, творческое подвижничество, активную жизненную позицию и по сути своей является коммунистическим. Действовать по способностям — это значит, помимо всего прочего, не сковывать свою деятельность корыстными, престижными и иными внешними соображениями, а развивать ее как потребность здорового организма, видеть в ней условие свободного развития всех остальных. В то же время распределение общественных благ (а это уже вторая половина принципа) осуществляется в соответствии с количест-
191
вом и качеством труда, что устраняет различия, связанные с эксплуатацией, но не устраняет различия, связанные с характером труда, с квалификацией и личностью работника, с историческим развитием разных отраслей и регионов и т. д. А такого рода различия В. И. Ленин также называл несправедливыми. Равное, одинаковое (с личностной, нравственной точки зрения) отношение к труду реализуется в неравной, неодинаковой оплате: отношение к труду является коммунистическим, а оплата — социалистической. Принцип социализма обнаруживает максимальную эффективность и заложенное в нем противоречие становится источником самовозвышения социалистического общества только в том случае, если работник является одновременно нравственной личностью, если он демонстрирует такое трудовое рвение, которое не замыкается в рамки получаемого вознаграждения. Следовательно, нравственные мотивы в данном случае не вытекают с однозначностью из распределительных отношений. Оплата по труду сама по себе, тем более реализуемая в денежной форме, как заработная плата, в большей или меньшей мере сопряженная с эгоистическим расчетом, не .ограждает от потребительства, зависти, жадности, мотовства и других далеких от добродетели явлений. Конечно,. последовательное проведение принципа «каждому—по труду», создание в обществе обстановки, когда честный, результативный труд всегда будет отмечен, а социально-паразитирующие индивиды неминуемо обречены на осуждение и даже общественную изоляцию, имеет огромное нравственно очищающее воздействие. Принцип «каждому — по труду» — основа, стержень социалистической справедливости. Мы сегодня страдаем во многом как раз из-за того, что этот принцип проводится в жизнь недостаточно последовательно. Борьба против извращений социалистических распределительных отношений, за укрепление трудовой дисциплины является в той же мере нравственной необходимостью, как и экономической. Все это не подлежит сомнению. Тем не менее даже при идеальном осуществлении принцип социализма не решает полностью противоречий, порождаемых распределительной практикой. Вот почему в процессе развития он снимается коммунистическим принципом, в котором первая половина, выражающая нравственный характер подключения индивида к общественным отношениям, свободную природу его поведения («от каждого — по способностям»), находит гармоническое продолжение и подкрепление во второй половине, фиксирующей отношение общества к ин-
192
дивиду («каждому — по потребностям»). Здесь отношение индивида к другим людям не ограничено ничем, кроме его способностей, а отношение других людей к нему — ничем, кроме его потребностей.
Наряду с производственной важной сферой жизни человека является семья. Социалистическая семья в значительно большей мере опирается на нравственную основу, чем предшествующие формы семьи. Дело в том, что брак из классового, сословного факта стал фактом личным, в решающей мере был освобожден от экономического расчета, а женщина во всех юридических, имущественных вопросах получила равные (в чем-то даже преимущественные) с мужчинами права. В социалистическом обществе выросли новые поколения людей, для которых нравственной нормой стал брак, основанный на любви. Именно потребность органически соединить брак с любовью, а семью поднять до уровня нравственной общности в значительной степени определяет этические поиски в области семейно-брачных отношений. Кто будет отрицать глубоко человечный смысл таких поисков?! Вместе с тем нельзя не учитывать, что семья (в том числе социалистическая семья) как определенная социальная ячейка общества имеет свою логику, свои законы, которые, конечно, не всегда совпадают с законами (если не сказать капризами) индивидуальной половой любви. Любовь преходяща, как отметил специально изучавший этот вопрос Ф. Энгельс, ее продолжительность у разных людей разная, семья же в силу целого ряда житейских причин (общие дети, взаимная поддержка в старости, налаженное хозяйство и т. д.) требует связи на всю жизнь. Любовь есть во многом иррациональная стихия, манящая новизной и неведомостью, семья же не может существовать без трезвого подхода к жизни, известной рутины, даже скуки. Любовь свободна, представляет собой самоутверждение личности в одной из наиболее ярких форм, семья предполагает сеть обязанностей, налагаемых обстоятельствами, в какой-то мере всегда сковывает. Любовь есть склонность, к тому же самая приятная, в то время как среди духовных сил, цементирующих семью, немалую роль играет долг, сознательное ограничение желаний. Любовь может считаться прекрасным примером того, как культура возвышает природу, семья же с ее требованием супружеской верности находится с природой в более сложных, не всегда дружеских отношениях. Словом, любовь как высшая нравственная связь между мужчиной и женщиной и семья как определенный социальный микроорганизм —
193
разные явления. Они могут пересекаться, порой весьма счастливым образом, вероятность и пространство их пересечения постепенно увеличиваются, но тем; не менее они полностью не совпадают. Кто знает, может быть, трезвое осознание этой суровой истины сделало бы семейные отношения в нашем обществе более стабильными? Хотя, надо думать, и менее романтичными.
Если взять такой важный элемент социалистического общественного механизма, как правовую регуляцию, то противоречивый характер ее взаимодействия с моралью представляется еще более очевидным. При всем принципиальном единстве они в ряде пунктов неизбежно расходятся, даже сталкиваются. Достаточно сослаться на право наследования личной собственности, которое неизбежно, нужно, для нормального функционирования социального организма весьма полезно, но тем не менее не выдерживает критики с моральной точки зрения, не вписывается в убеждение, что человек красив и ценен своим трудом, своими качествами и заслугами.
Из наших рассуждений можно сделать вывод, что исторически сложившееся различие между нравственностью (областью фактических нравов) и моралью (формой общественного сознания) при социализме еще сохраняется1. Этическое осмысление этого факта имеет, на наш взгляд, большое познавательное значение, позволяет глубже понять происходящие в социалистическом обществе моральные процессы.
Под нравственностью следует понимать человеческий смысл реальных нравов, которые задаются исторически достигнутым уровнем развития общества и функционируют как привычные, социально-инстинктивные формы общественного поведения. Общественные нравы, закрепляют меру человечности социальных отношений применительно к
' Это различие можно проследить в терминологии этических работ советских авторов, а также отчасти в живом повседневном русском языке: термином «мораль» по преимуществу пользуются тогда, когда речь идет о соответствующих явлениях сознания (моральный язык, моральное сознание, морализирование и т. д.), а термин «нравственность» воспринимается как более подходящий для характеристики поведенческой стороны жизни людей (нравы, нравственные отношения и т. д.). Попытки разграничения морали и нравственности нередко предпринимают публицисты, писатели-очеркисты, побуждаемые к этому логикой конкретных моральных коллизий, которые они осмысливают. Необходимость разведения двух типов явлений — нравственности и морали — и существенность такого разведения для понимания нравственной жизни общественного человека признается рядом исследователей.
194
различным «секторам» и уровням общественного организма (сельские нравы, городские нравы, школьные нравы, нравы рабочих, нравы интеллигенции и т. д. и т. п.). В механизме наследования современных нравов, можно предположить, традиция играет уже не столь определяющую роль, как в прежние эпохи (особенно в добуржуазную). Социалистические нравы по большей части просвечиваются в своей разумности: они принимаются индивидами не просто потому, что завещаны предками, а потому прежде всего, что практически целесообразны, удобны, оправдывают себя в жизнедеятельности индивидов. Нравы отличаются большой (порой чересчур большой) подвижностью, представляют собой, выражаясь модным языком, открытую систему.
Изучением социалистических нравов, думается, этическая наука всерьез еще не занялась, что отрицательно сказывается на практике нравственного воспитания. Не затрагивая вопроса в его многогранности, отметим в связи с этим только один момент. Этика призвана, по-видимому, рассматривать нравы в определенном аспекте — как выражение нравственной жизни, как своего рода практическую мораль. Предмет ее научного интереса — прежде всего человечность нравов: в какой мере они сплачивают индивидов, а в какой разъединяют их, насколько полно они выражают уже достигнутые обществом гуманистические возможности и т. д.
Если нравственность выражает общественную связь, фиксированную реально (в поступках, поведении и т. д.), то мораль выражает ее в идеальной форме. Мораль обозначает гуманистические перспективы эпохи и выступает в качестве высшей точки отсчета, эталона в общественной оценке и регуляции поведения. Она совпадает с долженст-вовательиым, программным уровнем нравственной жизни человека и общества и остается достаточно самостоятельной формой общественного сознания. Нравственность мы назвали практической моралью. Соответственно мораль можно было бы охарактеризовать как идеальную нравственность. В содержательном плане коммунистическое моральное сознание предстает как совокупность требований (принципов), утверждающих коллективистские, реально-гуманистические формы общественной связи между людьми, активную, деятельную жизненную позицию личности, побуждая ее, как подчеркивается в новой редакции Программы КПСС, к новым трудовым и творческим свершениям, к заинтересованному участию в жизни общества, к
195
активному неприятию всего, что противоречит социалистическому образу жизни, к настойчивой борьбе за коммунистические идеалы'.
Различия между моралью и нравственностью можно понять только в рамках их единства. И мораль и нравственность имеют своим содержанием человеческую связь, человечность как безусловную норму общественных отношений (в этом заключается их специфика, а также основание, которое позволяет их отождествлять). Только в одном случае эта связь представлена в чистом виде, а в другом — в той ограниченности, которая налагается на нее другими формами и сферами жизнедеятельности. Они различаются как сущностнов и эмпирически многообразное, перспективное и наличное, идеальное и реальное существование одного и того же. С этой точки зрения нуждается в уточнении их разграничение как должного и сущего.
Прежде всего, коммунистическое моральное сознание освобождается от возвышенных иллюзий, согласно которым оно якобы обладает изначальностью и безусловностью по отношению к нравственному опыту. Оно усваивает более трезвое и точное представление о своем предназначении — быть формой выражения и осознания реальных нравов, действительных тенденций нравственного развития общества. Сама его долженствовательная устремленность приобретает принципиально иной смысл. Раскрывая историческую многозначность долженствовательной установки общественного сознания, К. Маркс и Ф. Энгельс писали:
«Призвание, назначение, задача, идеал» являются... либо 1) представлением о революционных задачах, диктуемых материальными условиями какому-нибудь угнетенному классу; либо 2) простой идеалистической парафразой или же соответственным сознательным выражением тех способов деятельности индивидов, которые обособились в результате разделения труда в различные самостоятельные профессии; либо 3) сознательным выражением, которое получает существующая в каждый данный момент для индивидов, классов, наций необходимость утверждать свое положение посредством какой-нибудь вполне определенной деятельности; либо 4) идеально выраженными в законах, в морали и т. д. условиями существования господствующего класса (обусловленными предшествующим развитием производства), которые идеологи этого класса, более или менее сознательно, теоретически превращают в нечто са-
' См.: Программа Коммунистической партии Советского Союза, с. 53.
196
модовлеющее и которые могут представляться в сознании отдельных индивидов этого класса как призвание и т. д.;
против индивидов угнетенного класса господствующий класс выдвигает их в качестве жизненной нормы, отчасти как прикрашивание или осознание своего господства, отчасти же как моральное средство этого господства» 1. Если пункты 2) и 4) специфичны для морального сознания, деформированного в интересах господствующего эксплуататорского класса, то пункты 1) и 3) передают новое соотношение морального сознания и моральной практики, которое соответствует материалистическому мировоззрению и революционной практике. В этом смысле коммунистическое моральное сознание тоже является сущим, но сущим более высокого порядка, которое существует как тенденция, как осуществляемая в ходе миропреобразующей деятельности задача.
Меняется не только принципиальное соотношение морального сознания и практики поведения, но и мера расхождения между ними. Моральные требования отстоят от действительности настолько, насколько это допустимо, чтобы они, обозначая предельные перспективы, в то же время не выходили за рамки возможного, не переставали быть формой стимулирования реальной деятельности по гуманизации общественных отношений. Соответственно повышается роль морального идеала в системе мотивов и оценок поведения как фактора регуляции межчеловеческих отношений. Единство слова и дела становится нравственным требованием, ориентирующим на преодоление двойной моральной бухгалтерии, социального лицемерия, официальной фальши.
Грань, отделяющая моральное сознание от нравственной практики, очень тонкая и может легко нарушиться как в одну, так и в другую сторону. Моральное сознание может слишком далеко отрываться от земной нравственной основы, и тогда оно из фактора, стимулирующего нравственный рост индивидов, превращается в своеобразное прикрытие ограниченных нравов. В качестве иллюстрации сошлемся на одно наблюдение из студенческой жизни. В иных студенческих коллективах считаются нормальными пропуски занятий, шпаргалки на экзаменах и подобные явления, которые официально (скажем, на комсомольских собраниях) самими же студентами сурово осуждаются как выражение нечестности, безответственного отношения к
' Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 420—421.
197
учебе и т. д. Мораль в данном случае превращается в дежурную фразу, некую условность, не имеющую отношения к практическим нравам, тем самым объективно складывается фальшивая ситуация нравственной раздвоенности. Моральное сознание может также слишком близко приблизиться к нравам, теряя тем самым свое качество критической инстанции, результатом чего является, как правило, тупое мещанское самодовольство или откровенный цинизм. Разве не такова позиция преуспевающего, умеющего «жить» обывателя, который откровенно издевается над приверженцами идеалов, принципов?! «Ну, скажи, чего ты достиг со своей честностью?»—спрашивает обычно такой воинствующий циник.
Подчеркивая качественно новый тип связи должного и сущего на социалистической почве, надо тем не менее отметить, что элемент абсолютности коммунистическая мораль также содержит. Моральное долженствование есть обращенность в будущее, но совершенно особого рода. Оно выражает не столько бесконечность совершенствования человека и общества, сколько стремление достичь некой нормы, «мыслит» бытие идеально завершенным, рассматривая это завершенное состояние как критерий отношения к тому, что есть. Обычный, естественный для сферы практической целесообразности причинно-следственный взгляд на мир в морали заменяется необычным, следственно-причинным: человек смотрит не на других своими глазами, а на себя глазами других, не будущее выводит из настоящего, а на настоящее смотрит с точки зрения будущего. Это обстоятельство, кстати, отчасти является основанием и оправданием специфической логики морального мышления, движущегося от должного к сущему. Мораль претендует на то, чтобы быть, выражаясь словами Аристотеля, самой совершенной целью', такой конечной целью, выше которой уже нет ничего и которая поэтому придает смысл всем прочим целям человека. При этом она не просто является конечной точкой, а присутствует в качестве незримой предпосылки, ценностного основания всех прочих человеческих стремлений. Моральная проекция в будущее есть специфический способ отношения к настоящему, обозначение его предела, но не как простого предвидения, а как регулятивного и оценочного принципа. Этот предел — завершенный коммунистический гуманизм, свободная ассоциация свободных индивидов — есть в то же время абсолют-
' См.: Аристотель. Соч. В 4-х т., т. 4, с. 62.
198
ность коммунистической морали, выражение совершенно особого, морально-бескомпромиссного видения мира.
Разведение понятий морали и нравственности важно, таким образом, для осмысления морального бытия личности во всем его напряженно-противоречивом содержании, оно предостерегает против упрощенности, одномерного понимания моральных процессов.
Тот, кого не убедили приведенные нами исторические и теоретические доводы в пользу предлагаемого терминологического уточнения, пусть подумает над фактом, почему мы морально осуждаем поступок Татьяны Лариной, оставшейся верной нелюбимому мужу и действовавшей в духе нравов своего времени, и почему морально одобряем поступок Анны Карениной, оставившей благонамеренного мужа и маленького сына, чтобы броситься в водоворот любви и погибнуть в нем. Особенно же следует задуматься над тем, почему и та и другая оказались равно, хотя и каждая на свой манер, несчастными. Разве не свидетельствуют эти примеры, что можно действовать нравственно, но неморально и, наоборот, безнравственно, но морально?! Разве не это ли в значительной мере делает живыми и очень близкими каждому из нас образы и Татьяны и Анны? Конечно, личностные коллизии в социалистическом обществе развиваются на иной, принципиально более высокой гуманистической основе, но тем не менее и здесь ояи преисполнены внутреннего драматизма. И здесь верность моральным принципам порой достается нелегкой ценой отказа от многих вещей, которые неотъемлемы от человеческого счастья.
Воздействие морали на развитие человека и общества, в частности моральное воспитание, сталкивается с одним фундаментальным противоречием. С одной стороны, как вытекает из смысла материалистической этики и свидетельствует жизненный опыт, тайна морали находится вне морали. Моральное воспитание вписано, органически присутствует во всякой общественно значимой предметной деятельности и является ее попутным (побочным) результатом. Всякое дело (его характер, способ организации и т. д.) оказывает на втянутых в него людей то или иное моральное воздействие, наряду со своим прямым результатом имеет еще и сопутствующий воспитательный эффект. Один человек оказывает формирующее влияние на другого прежде всего и главным образом своим примером — поступком, поведением, биографией, своим практическим отношением к делу, к жизни. Задача и величайшее искусство воспитания состоит в том, чтобы моральные проблемы и противо-
199
речия сводить к их практической основе (экономике, политике и т. д.) и там искать их разрешения. В этом смысле марксистская позиция прямо противоположна морализаторской, которая как раз, наоборот, практические противоречия переводила в моральный план.
Проблема эта отнюдь не академическая, а крайне жизненная, злободневная. В качестве примера сошлемся па невыдуманную беседу с руководителем одного совхоза. Он жаловался, что механизаторы, которые в летнюю страду приезжают для оказания помощи из других районов и областей, работают во много раз хуже местных рабочих, а к технике подчас относятся варварски. Это от того, сделал он вывод, что ограниченный еще у людей горизонт сознания. «А как вы думаете,— спросили его,— если механизаторы вашего хозяйства окажутся в роли шефов и поедут в другую область, не обнаружат ли они ту же безответственность, которая так справедливо вас возмущает?» — «Может, и обнаружат»,—сказал наш собеседник. Значит, все-таки первопричину надо искать не в сознании, а в постановке самого дела, в том, насколько разумно, ответственно организовано сельскохозяйственное производство, насколько, помимо всего прочего, в ходе организации учитывается реальный уровень сознания работников, включая и тот немаловажный факт, что в чужом совхозе люди обычно работают хуже, чем в своем.
С другой стороны, нравственно воспитующее воздействие практики может быть различным — и возвышающим и разлагающим. Осуществляемая в настоящее время реформа общеобразовательной и профессиональной школы призвана, как известно, углубить связь школы с жизнью, обучения с производством. Такая перестройка имеет для нравственной закалки, формирования социалистической идейной убежденности подрастающего поколения исключительное значение. Очень важно при этом, чтобы всесторонние связи со школой, шефство над ней устанавливали в первую очередь передовые производственные коллективы, производственно-технологический уровень которых, организация труда, дисциплина, моральная атмосфера — все оказывало бы благотворное воздействие на школьников. Ведь не секрет, что есть у нас еще предприятия, состояние дел в которых, мягко говоря, заставляет желать лучшего. Контакты с ними школы могут оказать нежелательное, если не деформирующее, воздействие на неокрепшие тела и души подростков. Чтобы практика, среда, объективные обстоятельства стали источником морального роста людей,
200
они сами должны нести в себе моральное начало. Воспитатель сам должен быть воспитан.
Получается что-то вроде парадокса: мораль формируется в практической, предметной деятельности, а для этого сама практическая, предметная деятельность должна быть моральной. Речь, собственно, идет о частном случае давно известного круга в теории воспитания: среда, обстоятельства изменяют людей, а люди изменяют среду, обстоятельства. Классики марксизма-ленинизма а дали решение данного противоречия, открывшее совершенно новые (непросветительские) перспективы коммунистического воспитания. Изменение человека и изменение обстоятельств, говорил К. Маркс, есть единый в своей основе процесс, который может быть понят как революционная практика'. Применительно к нашей теме можно сказать так: практика оказывает нравственно возвышающее воздействие на того, кто сам стремится нравственно возвысить практику, кто, следовательно, включен в такую практику, которая имеет целью расширение, углубление нравственного содержания самих реальных общественных отношений,— коммунистическую практику.
Как же в свете данного принципиального вывода «работает» проведенное нами разграничение понятий морали и нравственности? Коммунистически активная жизненная позиция личности обязывает ее подходить к достигнутому уровню общественного развития критически, мерить сегодняшний день высокими нормами коммунистического идеала. Демокрит советовал индивиду сравнивать свою жизнь не с теми, кто живет лучше, а с тем и, кто живет хуже2, то есть смотреть не вперед, а назад. Это хороший совет для тех, кто стремится к душевному покою и желает обрести его вне активной практической деятельности, кто хочет прожить тихо, незаметно. А если человек не потерял надежду, перефразируя слова поэта, планету для счастья переоборудовать, то он должен поступать как раз противоположным образом: равняться на лучшие образцы, культивировать в себе внутреннее беспокойство за состояние мира, подходить к настоящему с точки зрения будущего. В этом смысле его жизненная позиция должна характери-
' См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 42, с. 265.
2 Если рассматривать это утверждение Демокрита вне общемировоззренческого контекста, как частную практическую рекомендацию, то она имеет определенный разумный смысл, в частности позволяет генерировать положительные эмоции и в целом поддерживать оптимистический настрой.
201
зоваться принципиальной критичностью, взглядом как бы с некоторой высоты. Он не должен принимать, оправдывать практически целесообразные действия (даже свои собственные), нравы, общественные привычки в той части, в какой они противоречат требованиям коммунистической человечности, уподобляясь в этом отношении античному мудрецу, который схож с толпой в том, что он практически совершает, но отличается от нее в том, как он совершенное оценивает. Это и есть моральная позиция, которая постоянно держит совесть настороже. Однако взгляд на действительность с высоты не должен быть ее снобистским отрицанием. Коммунистическая моральность тем отличается, скажем, от позиции стоического мудреца, что она является критикой действительности от имени действительности и в рамках самой действительности. Критика эта носит практический характер и совпадает с деятельностью, направленной на расширение, углубление гуманистических возможностей человека и общества, на коммунистическое возвышение самой практики, самих нравов. Каждое действие, нацеленное на то, чтобы «человеческому обществу подняться выше, избавиться от эксплуатации труда» ', и есть точка встречи идеала с действительностью, должного с сущим, морали с нравственностью.
Таким образом, мораль как идеальная форма существования человечности, коммунистической общности, нацеливает на революционно-критическое отношение к практике межчеловеческих отношений, прежде всего к уровню своего собственного человеческого развития. Нравственность как гуманистическая мера нравов нацеливает на то, чтобы не ограничиваться моральным негодованием, а переводить его в реальные формы практической деятельности. В норме (в оптимальном варианте) моральное сознание и нравственность при социализме существуют в их взаимном тяготении друг к другу: нравственность стремится возвыситься до уровня морали, мораль стремится закрепиться в нравах, сбросить с себя «шелуху» идеального. Они совпадают в реальной, живой практике борьбы за коммунизм.
' Ленин В. И. Полн. собр. соч, т. 41, с. 313.
ИСКУССТВО
Вопрос о том, что такое искусство, или, иначе говоря, о происхождении, социальной сущности и специфике художественного творчества, каждая эпоха ставит и решает по-своему, применительно к своим условиям и потребностям. Неубывающий интерес к этому «классическому» вопросу можно было бы объяснить тем, что сложные, многозначные по своему смыслу понятия типа «культура» или «искусство» вообще трудно определимы и вряд ли могут быть когда-либо раскрыты с исчерпывающей полнотой и убедительностью. Однако это вполне резонное соображение нисколько не сдерживает все новых попыток получить ответ на этот вопрос.
Как явление живое и динамичное, искусство в своем историческом движении и бытии постоянно испытывает на себе воздействие меняющихся условий и факторов (социально-экономических, культурных, психологических), по-своему фиксируя, впитывая, перерабатывая их. Оно находится в состоянии непрерывного обновления, разрешения собственных внутренних противоречий, в силу чего искусство каждого конкретного исторического периода (например, в средние века, в эпоху Возрождения или в наш XX век) по сравнению с предшествующим видоизменяется, становится «другим», и при этом что-то «приобретает» и что-то «теряет». Эта непохожесть одной исторической эпохи искусства на другую и сама способность искусства менять свой облик и форму, не изменяя своей сути, тоже нуждаются в объяснении. Существенно и то, что искусство принадлежит к сферам общественного сознания, наиболее тесно связанным с жизненно-практическими интересами людей — классов, социальных слоев, отдельного человека, чутко и оперативно, нередко с опережением реагирующим на малейшие изменения в их образе жизни, психологии, во взаимоотношениях общества и личности. Короче, всеобщая природа искусства, складывавшаяся на протяжении тысячелетий (а именно таким масштабом ее надо изме-
203
рять), не остается неизменной, имеет свою историю, неотрывную от социальной истории, от развития человеческой личности. И следовательно, каждый раз она нуждается в осмыслении, должна быть понята как бы заново, с учетом предъявляемых искусству новых требований.
Действительно, что такое искусство в наше время, когда в сложной иерархии общественного сознания лидируют, довлеют политика и наука, оказывая столь заметное воздействие на все другие сферы духовной жизни общества? Какое место занимает и какую роль выполняет искусство в эпоху бурных социальных потрясений, научно-технической революции? Существенно изменилась сама функциональная «нагрузка» искусства, значительно увеличивается бремя возлагаемых на него обязанностей, ролей и надежд. Оказывается, это и способ познания мира, и орудие исправления нравов, морального воспитания, и средство коммуникации, и активный участник идеологической борьбы и т. д. Оно информирует, учит, помогает в труде, украшает быт, услаждает и развлекает в часы отдыха, наконец, духовно потрясает, возвышает. Невольно создается впечатление об отсутствии у искусства собственного предмета и собственной миссии, именно ему свойственной и только им наиболее полно, адекватно реализуемой. Полезность искусства стало принято усматривать в чем угодно и менее всего в том, чем оно призвано заниматься по своей природе как художественной деятельности, возникшей когда-то с целью удовлетворения определенной человеческой потребности. Совсем не обязательно быть сторонником «искусства для искусства», чтобы понять: искусство выполнит свое жизненное назначение лишь тогда и постольку, когда и поскольку оно будет искусством.
Конечно, нет какой-то абстрактной, внеисторичной, раз навсегда заданной «сущности» искусства, но понятие искусства, будучи вполне конкретным и содержательным, заключает в себе некий «порог художественности», который нельзя переступить безнаказанно.
Прогресс искусства и его авторитет в обществе определяются, с одной стороны, качеством самой продукции художественного творчества, а с другой — достигнутым уровнем культуры образа жизни людей, тем, насколько их жизнедеятельность стала содержательной, творческой, эстетически выразительной и насыщенной. Такой двуединый подход к определению места и роли искусства в общественной жизни, когда оно рассматривается в качестве вполне самостоятельной части человеческой жизнедеятельности, кото-
204
рая без искусства становится неполноценной и даже ущербной, придает вопросу о том, что такое искусство, особую актуальность.
Социально-философская теория марксизма, раскрывая специфику искусства как общественного явления, видит в нем и форму общественного сознания, и способ духовно-практического освоения мира человеком. Это значит, что искусство, будучи специфической формой отражения действительности, в то же время является сферой или отраслью производства идей, эстетического сознания — «художественным производством» (К. Маркс). При таком подходе вопрос о способе, каким искусство познает, отражает действительность, органически переходит в вопрос о взаимоотношениях искусства с обществом и функциях, которые оно выполняет в составе всей человеческой жизнедеятельности.
О понятии искусства
Длительное время в нашей литературе бытовало представление об искусстве, которое может быть передано следующей «формулой»: искусство есть особая форма общественного сознания и духовной деятельности, специфика которой состоит в отображении действительности посредством художественных образов. Иначе говоря, специфика искусства обусловливается художественно-образной формой отражения действительности, особым способом мышления — «мышлением в образах», в отличие от мышления логического, «мышления в понятиях». В данном определении, безусловно, фиксируется важная, существенная особенность искусства — оно является разновидностью человеческого знания. И, следовательно, возникает необходимость раскрытия познавательных возможностей художественного творчества, к чему в основном и сводилась характеристика искусства. Делалось это посредством сопоставления художественного образа с научным понятием, путем установления признаков сходства и отличия между ними1.
Такой подход распространялся и на взаимоотношения искусства со всеми формами общественного сознания. Так, сходство с наукой и моралью усматривали в том, что ис-
' См.: Костин В. Что такое художественный образ. М., 1962, с. 14—16; Борев Ю. Б. Ленинская теория отражения и борьба вокруг проблем гносеологии образного мышления.— Ленинское наследие и литератураXX века. М., 1969, с. 145 и др.
205
кусство ставит своей целью познание истины и утверждение нравственных идеалов. На долю собственно искусства оставалась «художественная форма» выражения внеэсте-тического содержания, нередко отождествляемая с технологией искусства. Тем самым искусство оказывалось чем-то вроде своеобразного комментария и иллюстрации к «истинам» науки и «урокам» морали. Признавая, что искусство ставит своей целью лишь познание истины и утверждение нравственных идеалов, трудно объяснить, почему рядом с наукой и моралью возникает и развивается такой ни с чем не сравнимый способ человеческого познания и деятельности, как искусство.
Дело не только в том, что связь искусства с наукой, моралью или религией, установленная на основе «логики сходства-различия», представляет их взаимоотношения весьма упрощенно и поверхностно. Неясным остается при этом, какова же собственная сфера искусства, если «содержанием» художественного образа оказывается научная истина, моральная норма или религиозная догма. Специфика искусства исчерпывается тогда областью художественной формы, а «эстетический анализ» произведения сводится к разбору «содержания» (сюжетной событийности). При этом идея произведения выступает как нечто внехудоже-ственное, сугубо умозрительное, а задача автора по этой логике состоит лишь в том, чтобы найти «соответствующую» образную форму для воспроизведения тех или иных явлений, событий, лиц.
Более тонкий вариант того же подхода к искусству предлагают авторы, отстаивающие в своих работах «синтетический характер» художественной деятельности, включающей в себя как эстетические, так и внеэстетические компоненты. Согласно этой точке зрения, нравственное, политическое, философское, религиозное и т. д. хотя и получают в художественном произведении эстетически значимую форму, тем не менее сохраняют свое «самостоятельное значение в искусстве» и не растворяются в его эстетической ценности'. Однако художественное заключает в себе определенное жизненное содержание, эстетически переработанное и даже пересозданное с помощью продуктивного воображения творца произведения, и выражает определенное, опять-таки избирательное (видовое) человеческое отношение к действительности. Оно присутствует в
' Подробнее об этом см.: Толстых В. И. Искусство и мораль. М., 1973, с. 349—356.
206
произведении искусства не «рядом» и не «около» нравственного (или политического, философского, религиозного и т. д.), а само является воплощением (если угодно — синтезом) целостного — каким может быть только эстетическое — отношения человека к действительности.
Если художественное представляет собой синтез эстетического и внеэстетического, в котором последнее сохраняет свое «самостоятельное значение», то тогда трудно вести успешную борьбу с морализаторами от искусства. В названной позиции никак не учитывается и то важное обстоятельство, что искусство не только отображает нравственную практику и не просто эстетически выражает, так сказать, «оформляет» нравственный опыт общества и личности, оно преобразует саму мораль, которая в искусстве не обязательно похожа на свой жизненный первоисточник.
Вопрос, выходит, не в том, влияют ли политика, мораль или религия непосредственно, прямо на искусство — безусловно влияют. Воздействия любых внеэстетических факторов и моментов становятся искусством лишь тогда и постольку, когда и поскольку они становятся фактом художественным, то есть явлением принципиально иного качества, чем послуживший творцу искусства жизненный материал. Ибо материал этот предстает перед нами, читателями, зрителями, слушателями, в эстетически преобразованном, снятом виде. Но мало признать это. Необходимо определить сущность и специфику самого видового отношения человека к окружающему миру и к самому себе, издавна именуемого искусством. Как только это отношение к разнообразнейшему жизненному материалу определено и получило художественное выражение (изображение) в произведении, перестает быть предметом спора право искусства на вмешательство в любую сферу действительности, будь то политика, мораль, психология, быт и т. д.
Если искусство прибегает к «прямым услугам» политики, морали, права или религии, то лишь для того, чтобы определить и выразить к ним собственное, художественное отношение, не останавливаясь перед перевоплощением внеэстетического материала. Не только искусство считается с политикой, моралью и религией, но и они, попав в орбиту искусства, считаются с его принципами и законами (термины «религиозное искусство» или «политический фильм» весьма условны, указывая лишь на используемый материал, не более того).
Если налицо обедненное, чисто внешнее представление о «пользе» художественности, если в красоте видят всего
207
йишь «украшение», простое дополнение к духовно-практическому содержанию жизни, не остается ничего иного, как вносить эту недостающую «пользу» со стороны. И тогда искусство вынуждено быть «всем понемножку» — политикой, идеологией, моралью, научным знанием и т. п. Собственная сфера искусства (и предмет, и функция, и способ художественного освоения мира) при таком понимании эстетического настолько сужается, что его видовая сущность начинает странным, парадоксальным образом походить на решительно отвергаемое «чистое искусство». Действительно, поскольку эстетическое не охватывает природы искусства целиком, его своеобразие как видового сущностного проявления недалеко уходит от эстетских представлений.
Последние, заметим, возникают тоже не случайно и не на пустом месте. Испытывая усиливающееся давление, воздействие обстоятельств, неблагоприятных для развития сферы духовного, нравственного и эстетического, искусство прибегает к различным средствам самозащиты — от откровенной оппозиции и беспощадной критики существующего строя, буржуазного образа жизни до бегства в печально знаменитую «башню из слоновой кости»; от ригористского отрицания красоты и обвинения искусства в аморальности до апологии «искусства для искусства». Но происходящее в определенных социальных условиях превращение эстетического в эстетское («искусство для искусства») отнюдь не основание, чтобы поставить под сомнение общественное содержание эстетической «исключительности» искусства. Ведь одной из причин теоретической изоляции эстетического (или художественного) от практического, полезного явилось, как, например, у Канта, весьма узкое, ограниченное понимание пользы, самого «практического интереса». Отсюда любая форма эстетизации искусства, преувеличения и абсолютизации его специфики есть отражение и признак уродливых взаимоотношений пользы и красоты, ограниченности их собственно человеческого (общественного) содержания. Тогда бесполезность оказывается синонимом и даже аналогом эстетического как общественного явления. И тут уже рукой подать до пресловутой идеи «искусства для искусства».
Отстаивая идею эстетической сущности искусства, материалистическая эстетика, включая и домарксистскую, не сводит природу художественного творчества к красоте, прекрасному. Скажем, пафос проведенной Н. Г. Чернышевским критики гегелевской эстетики состоит в преодолении
208
узкого, односторонне-идеалистического толкования эстетического отношения к действительности как свободного от общественной направленности и значения. Но, выступая против одной крайности и односторонности, реалистическая эстетика не впадает и в другую — не пренебрегает специфическим содержанием общественной природы и функции искусства и не толкует эту специфику как нечто внешнее, только формальное по отношению к его смыслу и содержанию.
В нашей эстетической литературе последних десятилетий выработаны два подхода к определению сущности искусства'. Одни исследователи пытаются вычленить, обозначить какую-то одну способность (призвание, назначение), рассматривая ее как исходную «клеточку» искусства, и тогда в центре внимания оказывается либо познавательная роль искусства, либо его творчески-созидательные возможности, либо коммуникативная сила, либо деятельность продуктивного воображения. Другие, напротив, настаивают на многомерности и разносторонности искусства, представляя его как набор различных качеств, черт, функций и т. п. Первые не всегда могут объяснить, каким образом то или иное коренное свойство обусловливает и характеризует искусство в целом и все его видовые особенности в частности, заслуженно получая упрек в односторонности и абсолютизации каких-то признаков. Вторые утверждают многообразие и богатство искусства за счет утраты его целостности, видовой сущности. Ибо остается неизвестным способ объединения многоразличных функций и способностей, реализуемых именно в искусстве и искусством. Содержательность понятия искусства должна проявиться не в скрупулезном описании характеризующих его черточек и особенностей, не в перечислении выполняемых им многоразличных функций, а прежде всего через раскрытие сущностной природы художественного творчества, которая однозначна и обусловливает все его многочисленные видовые признаки и отличия.
Как убедительно показал В. П. Иванов, тезис «искусство полифункционально» трактуется многими таким образом, что отсутствие у искусства собственной функции считается чуть ли не признаком его специфики. Между тем «при всем многообразии и значимости общественных функций искусства вопрос о его едином сущностном источ-
' См.: Философский энциклопедический словарь. М., 1983, с. 222. 209
нике не может быть сведен к суммированию этих функций» '.
В этом плане следует более внимательно присмотреться к известному ленинскому определению, в котором полифункциональность искусства характеризуется через обозначение его основной задачи. Она сформулирована В. И. Лениным так: искусство «должно объединять чувство, мысль и волю... масс, подымать их. Оно должно пробуждать в них художников и развивать их» 2. Ленинское определение социальной роли искусства построено с учетом и на основе его видовой сущности и своеобразия. Здесь подчеркнуты, во-первых, целостность подхода искусства к человеку и воздействия на него и, во-вторых, активно-созидательная сущность и миссия искусства, призванного пробуждать и развивать в человеке творческое, художническое (в универсально-человеческом, а не в профессионально-цеховом значении этого слова) отношение к действительности и к самому себе как личности. Не прибегая к таким специфически эстетическим понятиям, как красота, вкус и т. п., Ленин дает именно эстетическое определение основной задачи искусства, которое в условиях социалистического общества получает реальную возможность для полного и всестороннего обнаружения своей видовой сущности и социальной функции. В общем контексте ленинского определения собственно эстетическая функция искусства не сводится к задаче формирования и воспитания художественного вкуса или чувства прекрасного. Она берется, как уже отмечалось выше, в самом широком плане и связывается с развитием человека как целостного существа, формированием его чувственности и раскрытием его универсальных творческих сил и способностей. Из такого понимания исходит партия, определяя задачи советской литературы и искусства: «Они призваны служить интересам народа, делу коммунизма, источником радости и вдохновения для миллионов людей, выражать их волю, чувства и мысли, активно помогать их идейному обогащению и нравственному воспитанию» 3,— говорится в новой редакции Программы КПСС.
' Иванов В. П. Человеческая деятельность—Познание—Искусство. Киев, 1977, с. 216.
2 В. И. Ленин о литературе и искусстве. М., 1979, с. 657.
3 Программа Коммунистической партии Советского Союза, с. 59.
210
Дата добавления: 2018-06-01; просмотров: 418; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!