Смерть — отделенность от Бога 85 страница
Вспомните, что случилось, когда Адам и Ева согрешили перед Богом недоверием, не поверили Ему до конца. Когда Бог их позвал, ответ Адама Богу был в сущности: меня соблазнила жена, которую Ты мне дал (Быт 3:12). И вместо примирения, вместо того чтобы повернуться к Богу и сказать: да, мы оба согрешили, мы соблазнились, мы поверили духу лжи, но мы видим теперь, что Ты весь свет, весь красота, весь правда, весь истина, весь жизнь, — прости! — Адам как бы выразил упрек Богу, перенес ответственность с себя на Бога.
В свое время я вернусь к вопросу о сотворении мира, о том, каким он был задуман и изначально существовал и чем он стал, но одно я сейчас скажу: когда совершилось падение наших прародителей, то пал человек, но не пала природа. Мир, Богом созданный, попал в плен, но он, этот мир, против Бога не согрешил.
И мы живем в мире, который в полумраке и полусвете, и видим вещи то ясно, когда луч света упадет, то уродливо, когда, словно в тумане, движется нечто и мы не можем определить, что это. Некоторые люди сумели вырваться в достаточной, пусть не в полной мере из этого состояния, это святые. Я уже говорил в одной из бесед, что от них мы можем узнать многое о Боге, но не только о Боге. Если мы читаем жития святых, то видим образы порой неизъяснимой красоты, благородства, а порой для нас в значительной мере чуждые и непонятные. Но к одному источнику мы можем обратиться — и обращаемся постоянно, не отдавая себе отчета в том, сколько этот источник нам может дать познания о Боге, — это молитвы святых, их частные молитвы и те молитвы, которые мудростью церковной были собраны в целые чины: Божественная литургия, вечерня, утреня, повечерие, где молитвы множества разных святых, людей очень друг на друга непохожих, были соединены, потому что они говорили о том же, потому что в них то, что их разделяло, было превзойдено тем, что их делало едиными — приобщенностью к Богу Духом Святым и верностью Христу. И вот мне хотелось бы остановиться немножко на вопросе о том, как мы употребляем и могли бы употреблять молитвы святых.
|
|
|
Во-первых, очень часто изначально нам говорят: если хочешь научиться молиться, возьми молитвы святых, утренние и вечерние молитвы, и читай. И очень часто бывает, что человек их вычитывает и даже к этому привыкает, и даже находит в этом какое-то вдохновение. Но если поставить вопрос о том, погрузился ли он в духовный опыт того святого, молитву которого читает, часто приходится сказать: нет, эта молитва до него не дошла, он ею пользуется как костылями. То, что человек произносит, — правда, потому что это правда, изреченная святым, но это не его опыт, это не стало его собственным опытом. Для того чтобы молитва святого стала нашим опытом, нужно к ней подойти с разных сторон. С одной стороны, когда мы собираемся прочесть молитву того или другого святого, не разумно ли, раньше чем мы произнесем хоть одно слово, сказать: «Святой Василий, святой Иоанн, святой Симеон! В эту молитву ты влил всю свою веру в Бога, всю свою богоустремленность, но также и сознание своего несовершенства, ты влил в эту молитву свое восприятие окружающего мира. Когда я буду читать эту молитву, помолись за меня, чтобы то, что ты вложил в эту молитву, хоть сколько-то до меня дошло, чтобы и я приобщился твоему опыту».
|
|
|
И тут приходится действовать со строгой трезвостью, потому что слишком легко повторять слова молитвы как бы от себя, тогда как данные слова не соответствуют вовсе личному опыту. Например, слова молитвы «Отче наш» ставят перед нами сразу целый ряд трагических вопросов. Когда ученики спросили Христа, как им молиться, Он им дал эту молитву. Но Христос — единственный, Кто мог назвать Бога Отцом, никто другой не может этого сделать. Мы можем называть Его Творцом, мы можем называть Его Промыслителем, можем многими другими словами охарактеризовать наше взаимное отношение, но Отцом в полном смысле Бог является только для Христа. Как же мы можем называть Бога Отцом? Только при условии, что мы так соединены со Христом верой, жизнью, любовью, всем существом нашим, что стали Его родными братьями и сестрами. Сам Христос употребляет эти слова. После Своего Воскресения, когда Он посылает жен-мироносиц к Своим ученикам, Он говорит: пойдите к братии Моей (Ин 20:17). Это слово «братья» для нас, конечно, большей частью собирательное слово о близких людях, но тут, может быть, есть что-то гораздо более глубокое, значительное. Через свою веру, через то, что они были готовы все отдать для Него, включая свою жизнь, ученики Христа стали Ему родными братьями.
|
|
|
Если хотите образ, Христос нам дает этот образ: Я лоза, а вы ветки (Ин 15:5). Он лоза, и мы можем быть приобщенными к этой лозе, как ветки. Самостоятельности в этом отношении у нас не может быть. Есть у апостола Павла место, где он говорит именно о том, что мы соединены со Христом, как умирающая веточка может быть соединена с живым стволом (Рим 11:17—24). И образ этот такой трагический и замечательный. Подумайте: стоит живое дерево, дерево полное жизни, в котором нет никакой доли порчи или смерти, и тут же растет какой-то кустик, который живет только тем, что из богатой или бедной земли он может собрать сколько-то жизненных соков. Приходит садовник и видит, что этот кустик может только умереть — рано или поздно, но он не выживет. И он делает нечто страшное: он отрезает ветку. Ветка, отрезанная от той временной, ускользающей жизни, которой она пользовалась, будучи укоренена в землю, чувствует, что из нее бежит даже эта жизнь, что это конец. Но садовник подходит к стволу живоносного дерева, тем же ножом врезается в дерево и соединяет две раны: рану, которую он нанес дереву, и рану, которую он нанес этой малой ветке, и их соединяет, связывает, и жизнь, которая течет в этом стволе, постепенно начинает проникать в малый росток, пронизывать его, и этот росток уже оживает полнотой жизни живоносного древа. Ценой раны это дерево оказалось в состоянии передать уже неотъемлемую жизнь тому ростку, которому надлежало только умереть.
|
|
|
Этот образ может нам напомнить то, что случилось с человечеством, когда Христос, совершенный человек, человек, в котором нет ни тени зла, ни тени смертности, вошел в нашу жизнь и согласился на смерть ради того, чтобы через Его смерть мы могли приобщиться Его Воскресению и жить уже не своей колеблющейся, вымирающей жизнью, а полнотой Его жизни, которой никто, ничто не может у нас отнять.
Когда мы читаем молитвы святых, мы общаемся с людьми, которые, подобно этой ветке, были когда-то умирающим ростком, были затем соединены с живоносным древом и сейчас пронизаны его жизнью. Мы призваны это увидеть, понять и от них научиться. Но когда мы читаем молитву того или другого святого, мы не все имеем право сказать от собственного имени, просто повторяя его слова, потому что есть вещи, которые невозможно сказать, не пережив их очень глубоко и порой трагично, душераздирающе.
Разве мы можем просто сказать, не задумываясь: Остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим (Мф 6:12)? Разве мы можем это сказать, не поставив перед собой вопрос о том, как мы относимся к нашим должникам? Оглянись, посмотри, кто вокруг тебя: родные, близкие, дальние, случайные, постоянные. Как ты к ним относишься? Нет ли среди твоих поступков, в тебе чего-то, что не дает тебе права сказать: Прости, как я прощаю? Можно так повернуть вопрос: я говорю «Прости меня, Господи!» А может ли Бог меня простить, если другой человек меня не прощает, если он, она меня не может простить? Есть рассказ в еврейской традиции, как один из пророков начал молиться Богу и увидел, что его молитва сначала стала подниматься ввысь, а потом, словно сильным ветром, была прибита к земле и стала просто, как туман, ползти по ней. Он спросил: «Господи, в чем дело? Неужели Ты не можешь принять моей молитвы?» И Господь ему ответил: «Ты оскорбил старую вдовицу, и она взмолилась ко Мне, чтобы Я тебя наказал за это. И ее молитва сильнее твоей молитвы, потому что ее молитва исходит из трагедии, реальной трагедии ее жизни». Мы можем и так поставить перед собой вопрос: я говорю «Оставь мне мои грехи, как я оставляю». А я — оставляю? Если бы речь шла о том, чтобы оставить какие-нибудь громадные провинности, простить человека за то, что он делал что-то ужасное, в каком-то смысле было бы проще, потому что было бы ясно, что он наделал. Но речь идет о том, что мы делаем постоянно не то и вызываем боль в другом человеке и что эту боль надо утолить, надо исцелить, нельзя просто к ней отнестись: мол, ну забудь, чего плачешь!
В молитвах святых есть много такого, чего от себя не скажешь. И когда читаешь эти молитвы, надо иметь честность начать с того, чтобы прочесть себе вслух то, что в них сказано, и поставить вопрос: могу ли я это Богу поднести как собственную мольбу или нет? Хочу ли я того, о чем прошу, или я произношу это прошение только потому, что оно напечатано в книге? Хочу ли я исцеления? Честный человек, один из древних святых, который жил беспутно до того, как вырвался на свободу, рассказывает, как он понял, что его беспутная жизнь неприемлема, разделяет его с Богом, что нет ему пути к Богу, если он не переменится. И он решил просить, чтобы Бог его освободил от зла, и приводит молитву, которую некоторое время повторял, потому что у него не хватало мужества сразу полностью отречься от зла: «Господи, дай мне целомудрие — но только не сразу!»263 И когда мы читаем молитвы святых, я думаю, мы часто могли бы сказать: я не могу этого сказать честно от себя.
Но что же тогда делать? Есть два выхода. Либо сказать: «Господи! Этого я сказать от себя не могу и этого я Тебе не скажу. Прости меня за то, что я неспособен сказать этих слов — слов прощения, или прошения об избавлении от чего-то, что мне слишком дорого, или о даровании того, что меня так пугает!» И второй выход — это пройти мимо слов и сказать святому: «Ты эту молитву честно, правдиво сказал. Помолись Господу, чтобы рано или поздно я смог сказать эти твои слова. Конечно, не с той глубиной, с какой ты их говорил, но правдиво. Глубина придет в свое время. Она будет зависеть не только от повторения этой молитвы, она будет зависеть от всего строя моей жизни, от моего возрастания во Христе, но пусть это станет правдиво».
А затем в молитвах есть слова, которые мы очень легко повторяем, потому что привыкли, что так к Богу обращаются, так с Ним говорят. Почти все молитвы начинаются со слов «Господи», или «Боже», или «Владыко». Можно ли это сказать правдиво, живя той жизнью, которой часто мы живем? Что значит «Господи»? Это значит, что Он, объективно говоря, Господь, Хозяин моей жизни. Это я могу признавать, но желаю ли я этого? Либо мы можем подразумевать: «Господи, я хочу, чтобы Ты был хозяином всей моей жизни. Я еще не дорос до того, чтобы так было, но Ты — избранный мною Господь, Ты избранный мною Хозяин». Тогда можно сказать «Господи» не только потому, что Он объективно, неотъемлемо имеет полную власть надо мной, но и потому, что я Его выбрал и хочу, чтобы эту власть Он надо мной имел. И то же относится к слову «Владыко». Да, Он Владыка без моего прошения, но когда я эти слова произношу, мечтаю ли я о том, чтобы Он овладел всем, что во мне есть? Чтобы все, что я собой представляю или что у меня есть, стало безраздельно Его достоянием, чтобы все было полностью пронизано Им?
Господи и Владыко… Если только остановиться на этих словах и задуматься, то приходится много, многое в себе менять. И когда мы говорим: «Боже мой», значит ли это: «Ты — моя жизнь, Ты — мое самое глубинное бытие!» Правда ли это, или мы только пользуемся Богом, чтобы не чахнуть, чтобы не иссохнуть, как смоковница, о которой говорит Евангелие (Мк 11:12—14, 20)? Является ли Бог нашей жизнью хотя бы в тоске нашего сердца, в отчаянном желании нашем? Если мы так задумаемся над словами, которые произносим, тогда мы можем начать молиться совершенно по-иному, тогда мы понимаем, что каждую молитву, каждое изречение Священного Писания надо продумать, прочувствовать, чтобы эти слова постепенно стали как бы судьей надо мной и вместе с этим — вдохновением и силой жизни. Если так подойти к молитвам святых, то мы начинаем приобщаться их опыту о себе самих.
В сущности своей молитва — это встреча с Богом, встреча живой души с Живым Богом, и встреча не только мгновенная, но такая, которая никогда не забывается и, по милости Божией, никогда не перестает. Она бывает более интенсивная, более потрясающая, более глубокая или более поверхностная, но так или иначе она продолжается в нашем опыте жизни. Это происходит и в частной молитве, и в общественной молитве. И вот мне хочется сегодня продумать с вами эту встречу.
Эта встреча происходит очень разнообразно. Мы читаем в Священном Писании: Стучите и отверзется вам (Мф 7:7). В другом месте нам говорится: Я стою у двери твоей и стучу (Откр 3:20). С одной стороны, бывает, что мы рвемся к Богу, с другой стороны, порой Бог старается прорваться к нам, несмотря на то что мы затворили двери и сердца, и ума, и жизни нашей по своей греховности, потому что вместо Него выбрали грех.
Подумаем: что значит, что Бог стоит у двери нашей и стучит? Бог нас создал для того, чтобы иметь с нами вечное общение, чтобы Его жизнь переливалась в нас и мы стали участниками Божественной жизни. И конечно, когда мы по той или другой причине Его не ищем, Он нас ищет, Он стучится в двери нашего сердца. Это бывает разно. Иногда в нашем сердце (и когда я говорю о сердце, я говорю о самом глубинном нутре человека) пробуждается тоска, не обязательно тоска по Богу, но какая-то раздирающая, мучительная тоска от внутренней пустоты и оттого, что так жить нельзя. Иногда, когда мы знаем, куда идти и чего искать должны, эта тоска находит себе какой-то относительный выход, иногда нет, и годами, может быть, эта тоска разрывает нашу душу, но ответа не получает. Это бывает по разным причинам. Или мы не готовы к встрече, потому что мы ищем Бога как восполнение нашей жизни — не для того, чтобы Его полюбить, Ему довериться, Ему послужить, а лишь для того, чтобы Он заполнил пустоту, которая в нас есть. Я вспоминаю одного человека, который был очень правдив и мне так и сказал: «Бог мне не нужен Сам по Себе, Он нужен мне только для того, чтобы заполнить ту пустоту, которая качествует в моей душе». Если у нас такое отношение к этой пустоте, то, конечно, нам придется и ждать, и искать, потому что встреча с Богом в этом смысле подобна встрече с человеком, которого мы ищем для собственной выгоды, а не потому, что наше сердце этому человеку открыто и мы хотим войти в общение дружбы, любви, взаимного уважения, сотрудничества с ним.
Порой человек и хочет Бога, рвется к Нему, но что-то в нем еще не созрело для того, чтобы это общение стало возможным. Мне вспоминается рассказ из жизни старца Силуана. Он в течение многих лет кричал перед Богом, молился о том, чтобы Бог ему открылся, чтобы как-то почувствовать Божие присутствие, чтобы Божие присутствие в нем сказалось и что-то над ним сотворило. В какой-то момент он дошел, если можно так выразиться, до творческого отчаяния, такого отчаяния, которое говорило, что он созрел для этой встречи. Он обратился к Богу и сказал: «Господи, Ты неумолим!» — и на этом остановился. И вдруг его охватило чувство Божия присутствия, и после этого, как пишет старец, он всю жизнь с радостью молился Богу, с радостью Ему служил. Потому что в этот момент что-то прорвалось в его душе: и Бог, и он соединились в той мере, которая была ему доступна тогда, а потом все больше и больше, глубже и глубже, до момента, когда Силуан вырос в полную свою меру.
Бывают другие ситуации, которые человека наталкивают на встречу с Богом. Есть в жизни одного греческого святого ранних столетий рассказ о том, как он научился молитве. Он был простой, неграмотный крестьянин, ничего, в сущности, о Боге и о правилах веры не знал. Но однажды он пришел в церковь и услышал слова: непрестанно молитесь (1 Фес 5:17), и эти слова его так поразили, что он не остался в храме, а вышел и пошел в горы молиться там. И он кричал к Богу, кричал из глубин своей опустошенной души, прося Бога прийти к нему, приблизиться к нему. Много лет спустя он говорил другому подвижнику, что после первого порыва к Богу его молитву питало и чувство одиночества, и страх от зверей, которые за каждым кустом могли его подстерегать; а еще позже — страсти, искушения, «хищные» духовные движения. И так он научился молиться непрестанно.
Я даю вам эти примеры, потому что они очень реальны. Каждый из нас в разные моменты жизни может испытать в какой-то мере то или другое из мною упомянутого. Не в такой мере, в какой испытывал страхи и искушения этот древний святой, не в той мере, до какой было дано великану духа Силуану вырасти, что ему позволило быть в непрестанном общении с Богом. Но каждый из нас в той или другой мере может себе представить: как мы молимся, когда перед нами опасность, как мы молимся, когда перед нами задача будто неразрешимая, как мы молимся против зла и за добро. Каждый из нас знает моменты, как иногда у нас поднимается целый ад в душе, и никакими человеческими силами и ухищрениями невозможно победить то зло, которое в нас вдруг обнаруживается. И тогда остается только молиться, только кричать к Богу о помощи.
Но тут мы встречаемся с другой трудностью. Порой бывает, что мы молимся, кричим перед Богом или просто боремся со злом, которое в нас действует и старается нас развратить, — и помощи как будто не получаем. Казалось бы: когда мы в такой духовной тоске и опасности, почему Богу не снизойти к нам, мощным движением, властным движением руки рассеять мрак? И тут мы можем вспомнить рассказ из жизни святого Антония Великого о том, как он не только часами, но долгие дни боролся с искушениями, с наваждениями дьявольскими, боролся изо всех сил (а сил у него было много, и вера у него была крепкая), но нападения все продолжались. И в какой-то момент что-то случилось. Последний его крик разогнал всю тьму, но сам он к тому времени дошел до предела своих человеческих сил. Он пал на землю и лежал в изнеможении, и вдруг перед ним стал Христос. Антоний был настолько слаб и изможден, что не мог даже подняться и преклониться перед Богом своим. И лежа на голой земле, он сказал: «Господи, где же Ты был, когда я был в таком страшном искушении?» И Христос, сияя всей Своей любовью, ему ответил: «Я невидимо стоял рядом с тобой, готовый вступить в бой, если бы только ты сдался, а теперь победа твоя, ты оказался верным до конца». Вот вам пример того, как, бывает, мы стучимся, и нам приходится ждать, но не потому, что Бог безразличен к нам, а потому, что мы должны к чему-то созреть, должны научиться верности до конца, должны научиться смелости.
Но бывает, что Бог берет инициативу. Есть место у апостола Павла, где он говорит, что Дух Святой неизреченными воздыханиями действует в нашей душе (Рим 8:26). Дух Святой, не наша тоска, а Сам Господь как бы воздыхает о том, чтобы мы проснулись к присутствию Божию, чтобы узнали в этой тоске своей не отсутствие Божие, а Его присутствие, почуяли, что Он тут, рядом: как ты Меня не видишь? как ты Меня не чувствуешь? И в какой-то момент, когда эти воздыхания Святого Духа, не наши, дойдут до нашего сознания, мы можем вдруг на них отозваться и вместе со Святым Духом, движимые Духом Святым, молиться Богу. Не обязательно кричать о своей тоске, не обязательно даже о чем-то, потому что дело не только в благодарности или тоске, страхе или надежде. В тот момент мы можем просто с Ним беседовать, можем Ему излить всю свою душу, можем рассказать, как тосковали, когда у нас не было сознания Его близости.
Эта встреча не обязательно выражается словесно. Я не помню, упоминал ли вам (пусть меня простят, если я повторяюсь) рассказ, который вошел в житие одного из самых замечательных западных святых XIX века, французского Curé d’Ars. Он был простой человек, человек молитвы, человек духовного подвига, но умом не был силен и не смог окончить семинарию. Но его епископ увидел в нем нечто, чего его учителя не замечали, и поставил его священником. Как-то пришли другие священники к своему епископу и говорят: «Как ты мог его поставить? Он же такой необразованный! Мы с ним говорим на богословские темы, и он не может следовать нашим рассуждениям!» И епископ ответил: «Я не знаю, образован ли он, но я знаю, что он просвещен». Очень важно — уловить эту разницу в людях, даже и в себе самом: не от образованности нашей, не от теоретического знания, а оттого, что мы открываемся Богу, свет Христов, который просвещает всех, вливается в нас и делает нас тоже светочем. Так вот, в жизни этого святого есть рассказ о том, как часто, приходя в свою убогую церквушку, он там заставал старика крестьянина, который часами сидел как будто даже и не молясь. И как-то этот священник ему говорит: «Дедушка, что ты часами делаешь, сидя здесь, в церкви? Я заметил, что губы твои не двигаются в молитве, пальцы твои не бегают по четкам, ты только сидишь и смотришь прямо перед собой. В чем дело, что это за делание?» И старик улыбнулся и ответил: «Я на Него гляжу, Он на меня глядит — и нам так хорошо друг с другом!» Вы видите, что молитва может выражаться очень разно. Она может выражаться словами, криком испуганной, опечаленной души, она может выражаться тихой, ласковой молитвой-разговором с Богом, но она может выражаться просто тем, что человек находится перед Богом, это осознает и счастлив этим.
Дата добавления: 2018-06-01; просмотров: 190; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!