Смерть — отделенность от Бога 81 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 84 из 126Следующая ⇒

В связи с этим существенно знать о том, что же на самом деле означают такие слова, как дисциплина и послушание, без тех искажений, которыми их наделяют молодежные организации, школа и армия. Дисциплина в библейском смысле слова восходит к латинскому discipulus, которое обозначает положение младшего относительно старшего, являющегося его учителем, у которого он хочет и может чему-либо научиться. Дисциплина связана со свободой выбора давать и принимать в добровольном подчинении.

То же самое по смыслу относится и к послушанию. Слово «слушаться» восходит к «слушать», «прислушиваться». Послушен тот, кто слушается добровольно и с большой охотой, кто из любви к другому и признавая его авторитет, хочет у него учиться и, чтобы возможно было учиться, должен слушаться. Это и есть послушание в собственном смысле слова. При этом нельзя забывать, что тот, кто приказывает, также должен быть слушающим, причем в двойном смысле: он должен слушать глас Божий и голос того, кто задает ему вопрос или же находится в нужде. Это compatio²³⁶ — с двух сторон — возможность быть одновременно с Богом и с ищущим помощи и обоих слышать.

Пример такой способности мы находим у преподобного Амвросия Оптинского. К нему пришел паломник, чтобы спросить совета. Старец молчал день, два, три — не говорил ни слова. Тогда паломник сказал ему: «Я не могу дольше ждать, дай мне ответ сегодня». И старец ответил: «Что я могу тебе сказать? Я спрашивал Бога, и Он мне не отвечает».

Это правильное равновесие между тем, кто повелевает и может говорить, и тем, кто слушает. Бог говорит, и тот, кто призван сообщить нечто о Его воле, должен глубочайшим образом вслушиваться и, если возможно, стать абсолютно «прозрачным», как церковное окно, витраж. Церковное окно дает нам образ, соотносимый с Откровением. Оно светится, оно что-то значит только благодаря свету, который вливается снаружи, а свет открывается только благодаря церковному окну, через которое он проникает.

А как же обстоит дело со свободой? Что означает слово «свобода»? Своими корнями оно уходит в санскрит. Там оно звучит как prija, что значит «быть приятным, любимым, нравиться»²³⁷. Как существительное оно означает «милый, дорогой», даже «любимый». Понимаемая таким образом свобода — это нечто другое, нежели возможность делать все что хочешь или просто выбирать то, что вдруг на мгновение приглянулось. То же самое справедливо и для латинского libertas, которое обозначает состояние ребенка, родившегося свободным в доме свободного человека. Но чтобы остаться свободным, надо быть хозяином своим мыслям, своему сердцу, воле и телу. Человек рождается свободным, но остается свободным только благодаря дисциплине и послушанию. Однако отношение к отцу, которое стоит под знаком дисциплины и послушания, есть отношение любви, prija, свободы в глубочайшем понимании этого слова. В конце концов это отношение, чувство послушания в свободе любви, еще яснее проявляется в славянском слове «свобода». Оно означает самостоятельность, быть свободным значит быть тем, кто ты есть на самом деле. Но это уже задача духовного отца: так вслушиваться в человека, настолько созерцательно его рассматривать, что увидеть всю его основу, его сердце, его бытие, а не только поступки, — чтобы ему помочь в деле libertas, в деле disciplina и в послушании, чтобы он сам в свободе любви стал таким, каким его хочет видеть Бог, — это и называется «я» в полном смысле этого слова.

Отношение к отцу динамично: это образ, не имеющий прообраза. Если духовный отец, священник, руководитель составил себе образ того, каким он должен быть, то он уже несвободен, он уже не может быть «витражом». Он не может найти завершения в себе самом и никому не может помочь обрести завершенность. Определяющее свойство духовного отца — это его «прозрачность», открытость, его свойство быть «витражом». Это истинная, харизматическая апостольская преемственность, ибо свет, который должен проникать через одного и достигать другого, — это свет Того, Кто Сам есть свет миру (Ин 8:12); это истина Того, Кто Сам есть истина (Ин 14:6) — не теоретическая истина в человеческом смысле слова, но Истина живая, личностная, Божественная. В этом-то и есть подлинная апостольская преемственность — не как иерархия, но как преемственность Духа и Откровения. В этом смысле отцом может быть только тот, кто сам до конца своей жизни остается сыном, остается прозрачным, кто есть сын Отца и остается им. Он должен быть ребенком с чистым, прозрачным сердцем, который сам любит Бога.

Христос стал человеком — Человеком, и однажды и мы во Христе, а не только через Него, станем единородным сыном. В этом смысле Отец — это источник и цель, Альфа и Омега, начало и завершение. Завершение, о котором говорит священномученик Ириней, мы можем видеть, верить в него, знать его только в эсхатологическом видении: да, Бог — наш Отец, однако Он постоянно становится Им все больше и больше, и однажды Он станет нашим Отцом в том смысле, которого мы здесь, в истоках или в процессе развития этого отношения, еще не понимаем и не можем переживать.

Человеческий отец еще не всеведущ, даже если он «все знает». Но он может стать мудрым, если пребывает в харизматической струе преемственности, в смысле церковного окна, о котором мы говорили. Он сам должен быть, он должен стать прозрачным, стать таким, чтобы научить нас найти наше «я», научить нас жить ответственно, не пассивно, а творчески. И мы должны будем отозваться.

Мы живем в поле напряжения между тем, что мы наследовали, и тем, что мы есть, между полученным наследием и тем, что мы несем в себе как возможность. Мы — не начало и не конец, каждый из нас — звено в цепи. Но в завершении мы станем человеком, который будет единородным человеко-богом во Христе, так же как Христос стал Бого-Человеком.

Красота и материя в их взаимоотношении с Богом²³⁸

Между красотой, материей и Богом существует связь, и, думаю, можно начать нашу беседу цитатой из Китса:

Краса — где правда, правда — где краса! —
Вот знанье все и все, что надо знать²³⁹.

Мне кажется, это очень важная цитата, если мы думаем об истине не как о системе умственных утверждений, но как о чем-то более глубоком и существенном. Я есмь истина, — говорит Господь Иисус Христос (Ин 14:6). Слово «алетейя», пользуясь сомнительной этимологией, также обращает мысль к тому, чего не могут смыть даже воды реки забвения, Леты, к чему-то абсолютно незыблемому, чего не может уничтожить ничто тварное. Так что, когда мы думаем о Красоте, это сразу обращает наши мысли к Богу, Который есть Истина.

Можно вспомнить и другую цитату, на этот раз из Достоевского, о том, что красота это совершенная приобщенность к совершенной Красоте, которая есть Бог. И в другом месте он пишет, что почуять красоту — значит войти в мистическое соединение с объектом, в котором мы ее увидели. Это очень важное утверждение, потому что оно сразу связывает то, что доступно нам прямо и непосредственно, с чем-то, что может стать более чем доступным — может стать самой нашей жизнью, нашей сутью.

Прямо и непосредственно нам доступно то, что мы видим, то, что мы воспринимаем чувствами, и в этом смысле материя доносит до нас красоту или уродство. Но любое уродство, проявляющееся в действиях, поведении человека, или все то уродливое, что вошло в мир человеческим грехом, обращает наши мысли к красоте, потому что вызывает в нас немедленную ответную реакцию: «Нет! Только не это! Только не жестокость, не ненависть, не искажение образа Божия, только не осквернение образа Божия в человеке или в сотворенном Им мире!»

Красота может выражаться очень разнообразно. Я помню одно место у Виктора Гюго — пустая страница с датой и пояснением: «Я не могу писать сегодня — умер мой внук». Это молчание выражает больше, чем стихи, полные эмоций, и это молчание полно красоты.

Есть также место у одного английского поэта, не помню точно, у кого именно, где он говорит своей возлюбленной: «Иногда, когда мы сидим вместе, молча, ты говоришь, что тишина прекрасна, как поэзия. Как бы я хотел, чтобы однажды ты сказала, что мои стихи прекрасны, как молчание». Я привожу эти цитаты не случайно, так как всегда наступает момент, когда наше прямое видение, непосредственное восприятие красоты должно найти выражение в образах, в словах, так чтобы стать доступным для других.

И порой человек, который ощутил красоту, умеет выразить ее настолько точно, что кто-то другой может довольно легко распознать или воспринять этот опыт. Бывают моменты, когда мы не можем ощутить непосредственно через объект ту красоту или тот ужас, которые в нем заключены. Я говорю «ужас», поскольку уже сказал раньше о месте и роли уродства в нашем восприятии красоты как о реакции на что-то, что содержит самоотрицание и саморазрушение.

Помню, ко мне как-то прислали молодого человека, страдавшего душевным расстройством. Он написал картину. Он был учеником русской дамы, которая посмотрела, не смогла ничего разобрать в этой картине и сказала: «Пойдите к отцу Антонию — он такой же сумасшедший, как и вы, и, может быть, сможет объяснить ее вам». Когда он принес мне эту картину, я сначала ничего не увидел: там были темные волны синего и зеленого цвета на заднем плане, а в одном углу — чудный, пронзительный синий проблеск. Я попросил оставить мне картину и три дня держал ее перед собой все то время, что не спал. И вдруг я увидел, что волны соединяются в образ сатаны, который нависает над этим проблеском света. Это был опыт жизни, то, что художник ощущал в себе и в жизни вокруг. Когда я высказал ему это объяснение как предположение, как гипотезу, он посмотрел на меня и сказал: «Это так! Я чувствую над собой нависающее зло, готовое растерзать меня». Так, когда наши два сумасшествия встретились, для этого человека началось познание самого себя, которое впоследствии, под руководством психиатра, помогло ему найти внутреннее равновесие.

С другой стороны, чтобы воспринять красоту, мы должны быть и увлечены ею, и отрешены от нее: увлечены так, чтобы быть совершенно открытыми к любому воздействию, которое можем получить, беспристрастны настолько, чтобы быть готовыми воспринять что угодно, отрешиться от себя, чтобы воспринять все. Я вспоминаю некоторые примеры; мне кажется, что примеры порой убеждают лучше, чем мои собственные слова. Есть место в предисловии профессора Вышеславцева к книжке, которую вы все хорошо знаете, «Рассказы Странника»²⁴⁰, где он говорит, что различие между странником, который смотрит на природу, и крестьянином, глядящим на то же поле, в том, что крестьянин смотрит на поле и тут же оценивает его возможную, потенциальную плодородность, труд, который нужно вложить, урожай, который можно получить. Все это не дает ему увидеть поле как таковое. Странник смотрит на поле: он никак не связан с ним, он не собирается что-то делать с полем, он смотрит на поле с совершенной открытостью взора, ума, сердца и видит в нем гармонию и красоту. Он может видеть все возможности этого поля, но они не сводятся к тому, что можно извлечь из него. Это один пример.

Другой пример такой: глядя на вещи, мы можем смотреть и видеть их или смотреть и сопоставлять их с нашими потребностями, совсем как странник и крестьянин. Несколько лет тому назад меня посетил один американский эколог. Он ездил по миру, задавая всем подряд два вопроса, отвечать нужно было тут же, не раздумывая: «Что такое молчание?» и «Что такое дерево?». В тот момент про дерево у меня был ответ, потому что я только что вернулся из Америки, где меня поразило, как стремительно прорастают трава и деревья на плодородной земле, — для меня они были выражением самой жизни, той жизненной силы, которой обладает земля, что я и высказал экологу. Потом я решил провести эксперимент. Я спросил молодого богослова, рассчитывая на глубокий и осмысленный ответ. Ответ был: «Дерево? Строительный материал!» Меня это просто сразило. Потом я спросил молодую девушку, нашу прихожанку, не слишком образованную, самую обыкновенную, и она сказала: «Дерево? Это сама красота! Посмотрите, как оно стремится вверх, к небесам, послушайте, как шумит ветер в его ветвях и листве. Для меня дерево — это красота!»

Это указывает на то, что, если мы сводим вещи к меньшему масштабу или к самим себе, мы уже не в состоянии увидеть их такими, какие они есть. Я часто даю детям пример, над которым стоит подумать: вы идете в зоопарк, останавливаетесь перед клеткой и говорите: «Какой красивый зверь! Посмотрите на цвет! Посмотрите на его силу, на лапы. Посмотрите как он движется!» Почему вы так говорите? Потому что между тигром и вами — решетка! Если случайно дверца клетки останется открытой, то в мгновение ока вы окажетесь на верхушке фонарного столба и в этот момент не будете думать о красоте тигра, он для вас будет Тигр, Опасность. Мне рассказывали о надписи в туристическом автобусе: «Когда вы отправляетесь на сафари, не оставляйте окна открытыми, потому что для зверей вы — свежее мясо». Вот еще иная точка зрения.

Я рассказываю вам эти истории не потому, что они забавны, но потому, что считаю, что они имеют большое значение для нашей попытки открыть красоту, быть в состоянии увидеть ее, ощутить и, в конечном итоге, приобщиться ей.

И так происходит с нами во всех наших взаимосвязях и отношениях с окружающим миром. На мир мы глядим как на тигра в клетке или как на тигра на свободе. Что же касается людей, то если мы смотрим на них отрешенно, видим их, а не реагируем на то, что в них привлекает или пугает нас, то мы можем увидеть их красоту. Тогда мы прежде всего видим внешнюю форму, физический образ, затем, сквозь него, — мысль, чувство, красоту и в самой сердцевине можем верой воспринять — и тут действительно нужно совершить акт веры — запечатленный в человеке образ Бога: он есть, пусть и поврежденный, он неизгладим, потому что Бог запечатлел в каждом из нас Свой образ, и эту печать невозможно уничтожить.

И тогда мы подходим к каждому человеку с благоговением, и нас не останавливают ни опасность, которую люди могут представлять для нас, ни отвращение, которое они вызывают в нас, ни безразличие, которое мы испытываем по отношению к ним. Мы смотрим на них и видим: видим глазами веры, а не физическим зрением. И в этом тоже часть тайны красоты и истины одновременно.

Итак, чтобы увидеть красоту, необходимы тишина и покой. Вам может это показаться странным, но я, помню, читал книгу математика Харди, которая называлась «Красота математики»²⁴¹, где автор настаивает на том, что математика раскрывает нам покой и глубину. Я не могу распространяться на эту тему, я не математик, но об этом стоит подумать.

С другой стороны, как я уже сказал, мы должны уметь за видимым увидеть невидимое. Есть персидская история о поэте по имени Меджнун, который написал множество стихов о несравнимой красоте своей жены Лейлы²⁴². И эти стихи были так прекрасны и убедительны, что шах призвал Меджнуна и сказал: «Я хочу увидеть твою жену! Я — шах, и я вправе повелеть ей снять паранджу!» Жена Меджнуна пришла и сняла паранджу, и шах в ужасе содрогнулся, потому что у нее был нос верблюда, уши слона и так далее. И шах сказал: «Меджнун, как ты можешь говорить о красоте этой женщины? Лейла отвратительна!» И Меджнун ответил: «Чтобы увидеть красоту Лейлы, нужно иметь глаза Меджнуна». Каждый из нас должен смотреть глазами Меджнуна на других людей, на окружающий нас мир в его уродстве; потому что мир по своей природе, сам по себе, не уродлив — он искажен в результате человеческого греха. Мы были призваны вести этот мир от состояния невинности и чистоты в состояние приобщенности к Богу, сообщить миру то измерение, которое, как нам сказано, он должен обрести, превратившись в ризу Божества, когда Бог будет все во всем (1 Кор 15:28).

Опять же, мы должны уметь увидеть это. Но это передается не только через людей и через то, что мы видим вокруг себя, это передается и через искусство. И здесь мы встречаем другую проблему: потому что искусство — это видение одного человека, выраженное при помощи слов, или звуков, или красок и линий, человека, у которого есть видение и который его выражает, а мы порой не в состоянии понять, что он говорит нам. Я вспоминаю место из дневников Александра Блока; его спросили, как бы он истолковал свое стихотворение, и он ответил: «Никак. Когда писал, я знал, о чем говорю, теперь — не помню». Стихи остаются прекрасными невзирая на то, что мы не находим корня, из которого они возникли. Я помню, как Ланской, художник-абстракционист, говорил мне: «Художник-абстракционист видит реальность и передает ее на холсте, но цельную картину видят только он и те немногие, кто умеют видеть». По этой же линии вот не очень любезный ответ французского поэта Стефана Малларме на вопрос, о чем его стихи и почему он пишет так непонятно: «Мне жаль, что вы их не понимаете, я пишу только для умных!»

Вот что стоит за красотой; мысль о прозрении сквозь видимое, внешнее можно найти у многих писателей. Я приведу цитату из Жерара де Нерваля: «Расколи камень — и ты увидишь жизнь внутри него». Или вот Соловьев:

Милый друг, иль ты не слышишь,
Что житейский шум трескучий —
Только отклик искаженный
Торжествующих созвучий?²⁴³

Все это говорит о том, что, для того чтобы увидеть красоту, мы должны приобщиться ей, здесь — мистическое измерение, мистическое в настоящем значении этого слова, а не в том, как мы обычно употребляем его легковесно. Оно происходит от корня , который значит онеметь, потому что никаким словом не выразить то, что я чувствую, что я постигаю не только разумом, но всем своим существом, — вспомните, что я говорил о пустой странице в дневнике Виктора Гюго.

И когда Достоевский говорит, что узнать красоту значит войти в мистическое соединение с объектом, в котором мы ее увидели, и за пределами предмета — с Творцом, мы дошли до предела: Бог — вот Источник всякой красоты.

Я остановлюсь на минуту на одном примере, а затем обращусь к области, которой мне страшно касаться в вашем присутствии, потому что вы скажете мне, что я не богослов, — это я знаю сам, но мне не хотелось бы, чтобы вы сказали, что я еретик и меня следовало бы сжечь, но что, к сожалению, это запрещено в этой стране.

Я хотел бы дать пример из чуждой мне области. Я совершенно не воспринимаю музыку; увы, она только мешает мне и в храме, и где бы то ни было. Я связан с русской музыкой через мою мать, которая была сестрой композитора Скрябина, я достаточно знаю о его восприятии вещей и читал то, что он писал на эту тему. Музыка раскрывается перед нами очень постепенно: мы берем лист бумаги, на которой она записана, партитуру, мы можем посмотреть и увидеть всего лишь начертания каких-то знаков. Если вы музыкант, вы можете представить себе мелодию, но, вероятно, не такой, какой ее задумал композитор. Если запись содержит все необходимые указания, ее можно сыграть, и тогда мы воспримем ее не только глазами, не только интеллектом, но и всем своим существом: нервной системой, сердцем, чувствами — всем, что в нас способно отозваться на нее. Если мы одарены еще больше, то за звуками мы услышим, воспримем то, что композитор хотел передать через эту музыку, рассказать при помощи собранных в произведение звуков. И если наше восприятие еще глубже, то, соединяясь с этим авторским переживанием музыки и красоты, мы можем войти в ту область, откуда он сам воспринял это вдохновение, — в его собственные глубины.

Таким образом, красота становится не объектом эстетического изучения, но опытом, который принадлежит каждому из нас и всем вместе, это одно из немногих понятий, которое полно смысла для любого человека. Однажды меня пригласили прочитать серию лекций в составе программы, посвященной творчеству Элиота²⁴⁴, и я выбрал тему красоты, как единственно доступную для меня в сфере его интересов. И я помню, как понятие красоты, причастность к ней, ее понимание соединило всех нас. Слово «красота» в отличие от многих других слов для всех нас исполнено смысла.

Дата добавления: 2018-06-01; просмотров: 193; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 79 80 81 82 838485 86 87 88 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!