По поводу книги Николая Бердяева

«SUB SPECIE AETERNITATIS»

Den Leib mocht ich noch haben,

Den Leib so zart und jung;

Die Seele konnt ihr begraben.

Hab' selber Seele genug.

H. Heine¹*

I.

He в насмешку, как это сделал в старину знаменитый Эразм Роттердамский²*, а искренне и от всей души начинаю я свое похвальное слово глупости. И в этом новая книга Бердяева во многом поможет мне. Он мог бы, если б захотел, назвать ее по примеру своего давно умершего коллеги похвалой глупости, ибо задача ее — вызов здравому смыслу. Правда, в ней собраны статьи за шесть лет, так что, собственно говоря, полного единства задачи нет и быть не может. Шесть лет — огромный срок, и даже не только такой писатель, как Бердяев, но и всякий другой в большей или меньшей степени изменяется за столь продолжительное время. Книга начинается давно написанной статьей «Борьба за идеализм», в которой автор держится еще строго кантовской точки зрения, как известно, допускающей и здравый смысл и все сопутствующие ему добродетели. Затем постепенно автор эволюционирует и в конце книги уже открыто объявляет войну здравому смыслу, противопоставляя ему, однако, не Глупость, как то делается обыкновенно, а большой Разум. Конечно, можно и так выразиться, можно Глупость назвать большим Разумом, и это, если угодно, имеет свой глубокий смысл, точнее, глубокую ядовитость. Ибо что может быть обидней и унизительней для здравого смысла, чем присвоение Глупости почетного титула Большого Разума? Ведь до сих пор здравый смысл считался отцом и ближайшим другом всяких разумов, больших и малых. Теперь же Бердяев, пренебрегая родословными и исторически сложившейся геральдикой, возводит «противоположность здравого смысла», т. е. Глупость, в сан Большего Разума. Несомненно, великая дерзость, но Бердяев — писатель, дерзкий по преимуществу, и в этом, по моему мнению, его лучшее качество. Я сказал бы, что в его дерзости — его дарование, его философский и литературный талант. Как только она покидает его, иссякает источник его вдохновения, ему нечего сказать, он перестает быть самим собою. Но я забежал несколько вперед. Вернемся к его эволюции, вернее, к эволюции его идей.

Я уже указал, что Бердяев, как и всякий думающий человек, за шесть лет много раз менял свои убеждения или свои идеи. Философские, конечно. В своих политических воззрениях он проявляет несравненно большую устойчивость и постоянство. Он был и остался демократом и даже, кажется, социалистом. Это любопытно. Отчего люди гораздо легче меняют свои философские убеждения, чем политические? Такая же сравнительная прочность политических убеждений наблюдается и у других писателей, проделавших вместе с Бердяевым эволюцию от марксизма через идеализм к мистицизму и даже к положительной религии. Например, хотя бы Булгаков. Если бы он проявил ту же быстроту в смене политических убеждений, быть бы ему теперь либо в черносотенниках, либо в максималистах, т. е. где‑нибудь на последней окраине политического поля. Но он как был, так и остался вместе с Бердяевым и демократом, и социалистом. Правда, он уже не благоговеет пред Марксом — но лишь в области теории. В практических вопросах он остался верным себе, так что существовавший в представлении публики неразрывный nexus idearum³* между православием и реакционерством должен считаться отныне окончательно разорванным^[271]. Теперь много — даже среди молодежи — учеников Булгакова, таких, которые вместе со своим учителем пекутся о православной церкви и все‑таки не воспевают ни земских начальников с розгами, ни военно–полевых судов, ни неограниченной власти министров. Чем же объясняется непостоянство философских убеждений у людей, в политическом отношении стойких и непоколебимых? Ясно, что не характером. Ибо нельзя же одновременно иметь и стойкий, и изменчивый характер.

Оставлю пока вопрос без ответа, но обращу внимание читателя на другую особенность идейного развития Бердяева (то же и Булгакова). Как только он покидает какой‑либо строй идей ради нового, он уже в своем прежнем идейном богатстве не находит ничего достойного внимания. Все — старье, ветошь, ни к чему не нужное. Например, экономический материализм. Когда‑то (в своей первой книге) Бердяев восторгался им, правда, не в его чистом виде, а в соединении с кантианством, и считал, что в нем все истины. Теперь он уже в нем не видит ни одной истины. Я и ставлю вопрос: разрешается ли философу такая безумная расточительность? Ведь, того и гляди, у материалистов были хоть крупицы истины?! Неужели пренебрегать ими? Или впоследствии, когда пришлось снова сниматься с места и покидать старика Канта, Бердяев все бросил, ничего не подобрал, словно бы его тяготила всякая поклажа, и налегке помчался к метафизике, заранее уверенный, что он найдет у нее и тучные стада, и огромные поля, — словом, все, что нужно человеку для пропитания. Потом бросил метафизику и ринулся в глубину религиозных откровений. На страницах «Вопросов жизни» пред читателем развернулась история обращения Бердяева из метафизика в верующего христианина. Обращение, в особенности поражающее своей порывистостью. Даже для Бердяева слишком скоро. Он стал христианином, прежде чем выучился четко выговаривать все слова Символа веры. Метаморфоза, очевидно, произошла за порогом сознания. В своей статье «О новом религиозном сознании», в которой он впервые начинает говорить о Христе, богочеловеке, человекобоге и т. п., он обрывается, заикается, словом, обнаруживает все признаки того, что попал в чуждую и незнакомую ему область, где приходится двигаться наугад и ощупью. Между прочим, следует отметить тот любопытный факт, что все наши писатели, пришедшие к христианству путем эволюции, никак не могут научиться по–настоящему выговаривать святые слова. Даже Мережковский, вот уже сколько лет упражняющийся на богословские темы, не дошел до сих пор до сколько‑нибудь значительной виртуозности, несмотря на свое несомненное литературное дарование. Настоящего тона нет. Вроде того, как человек, в зрелом возрасте изучивший новый язык. Всегда узнаешь в нем иностранца. То же и Булгаков. Он оригинально решил трудную задачу и с первых же статей стал выговаривать слово «Христос» тем же тоном, которым прежде произносил слово «Маркс». И все‑таки Булгаков, несмотря на все преимущество простоты и естественности манеры (ибо ее не пришлось менять), не удовлетворяет чуткого слуха. В этом отношении их всех далеко превосходит Розанов, хотя, как известно, он во Христа не верит и Евангелие не признает. Но он с детства был воспитан в правилах Благочестия, не знал увлечений дарвинизмом и марксизмом и сохранил себя нетронутым. Я думаю, что ни Мережковский, ни Булгаков, ни Бердяев никогда не сравнятся с Розановым. Булгаков, видно, это чувствует и от религиозных исканий переходит к вопросам церкви, к церковной политике. Здесь, пожалуй, он будет на своем месте. Политика,, вопросы общественного устройства — старое, близкое, родное дело.

Из сказанного, следует многое… Прежде всего, что идейная эволюция, которая в старину проделывалась так трудно и с такой чрезвычайной медлительностью, а теперь проходит с такой легкостью и быстротой, вовсе не знаменует собой глубоких внутренних изменений.

Булгаков, когда был марксистом, был таким же хорошим человеком, как и теперь. Бердяев, кантианец или метафизик, Мережковский, ницшеанец или христианин, — с внутренней стороны разницы нет. Cuculeus поп facit monachum⁵*. И вообще, видно, старики ошибались, когда думали, что философские идеи нужно так тщательно оберегать от ржи и моли и всегда держать в сухом месте, чтобы не испортились. Политические убеждения — дело другое. В политике переменил убеждения — меняй друзей и врагов, стреляй в тех, кого вчера защищал грудью, и наоборот. Тут призадумаешься. Ну, а перейти от кантианства к гегелианству и даже, horribili dictu⁸*, — к материализму, что кому от этого сделается? Я даже не вижу никаких оснований для человека, который хорошо знает несколько философских систем, непременно эволюционировать от одной к другой. Дозволительно, смотря по обстоятельствам, верить то в одну, то в другую. Даже в течение дня переменить две–три. Утром быть убежденным геге- лианцем, днем держаться прочно Платона, а вечером… бывают такие вечера, что и в Спинозу уверуешь: такой неизменной покажется наша natura naturata. Трудно только добровольно согласиться, что за добродетель не следует никакой награды. Следовало бы, по правде сказать, даже очень бы следовало. Но раз Deus sive natura, sive substantia⁷' так устроен, что и сам не может никак изменить своей природы, — ничего не поделаешь, поневоле примиришься и постараешься утешиться созерцанием мира sub specie aeternitatis.

не люблю торжественных слов вроде Большого Разума, метафизики, сверхчувственности, мистицизма. Если это недостаток — то снисходительный читатель, наверное, простит. Тем более что в настоящей статье за торжественными словами дело не станет. Бердяев, в противоположность мне, их очень любит, и в цитатах из его книги их найдется немало. Итак, посмотрим, что может сделать и сказать Бердяев во славу Глупости (пишу Глупость с большой буквы по примеру Бердяева, который Большой Разум так пишет). Лучшей в этом и во всех прочих отношениях статьей его является статья «К. Леонтьев, философ реакционной романтики». Леонтьева у нас даже и по слухам не знают, а кто знает, может только два слова сказать о нем: сотрудник «Московских ведомостей» и «Русского вестника» — стало быть, реакционер. Между тем уже по цитате из сочинений, приведенной Бердяевым в эпиграфе к своей статье, сразу видно, что мы имеем дело с личностью незаурядной, замечательной. Судите сами. Леонтьев говорит: «Не ужасно ли и не обидно ли было думать, что Моисей всходил на Синай, что эллины строили свои изящные акрополи, римляне вели свои пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком‑нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арабеллами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтобы французский, немецкий или русский буржуа в безобразной и комической своей одежде благодушествовал бы индивидуально или коллективно на развалинах всего этого прошлого величия». И еще: «Надо подморозить хоть немножко Россию, чтоб она не гнила». Уже по приведенным словам сразу видно, что мы имеем дело с духом смелым, своеобразным, независимым. Или еще пример: «Именно эстетику‑то приличествует во времена неподвижности брать за движение, во времена распущенности за строгость; художнику прилично быть либералом при господстве рабства, ему следует быть аристократом по тенденции при демагогии, немножко libre penseur'oM⁸"(«немножко», вероятно, для цензуры и редактора) при лицемерном ханжестве, набожным при безбожии». Такого рода откровенность даже в наше время, когда прежняя внутренняя цензура почти совсем отменена, нечасто встретишь. Сам Бердяев, открывший для русского читателя Леонтьева и с радостью и уважением отмечающий независимость его мысли, в конце концов подвергает его суждения догматической критике. Предание, традиция тяготеют над ним, и пример Леонтьева при всей своей соблазнительности кажется ему слишком рискованным и опасным, благодаря чему как в этой, так и в других статьях подмечается у него странная двойственность. Сердцем он сочувствует Леонтьеву, радуется державной свободе его души, гибкости и легкости его мысли, но ум, вернее, умы, малый, средний и большой, все восстают против бедного сердца со своими категорическими императивами. «Ты не должен в своих суждениях считаться ни с чем, кроме единой и вечной истины», — кричат они властными голосами, и Бердяев, недавно на минуту насладившийся вместе с Леонтьевым прелестью общения с легкомысленной, капризной, но изящной и очаровательной Глупостью, послушно возвращается на свое место и отрекается и от себя, и от Леонтьева.

Чудесно начатая статья кончается проектом соглашения между Глупостью и здравым смыслом, соглашения, при котором все выгоды на стороне последнего. Бердяев никак не может окончательно поверить, что Глупость имеет свои законные, не подлежащие ни контролю, ни ограничению права. Она прекрасна, спору нет, здравый смысл до смерти надоел и скучен, как старая ханжа, но все же повиноваться нужно ему, а Леонтьев подлежит укрощению. И все почти статьи Бердяев написаны по тому же плану, что статья о Леонтьеве. Синтез ли тут замешан (вернее всего, что синтез) или что иное — не могу точно сказать. Начинает обыкновенно Бердяев с того, что набросится на здравый смысл, кричит, бранит его, с грязью смешивает, топает ногами. Бедный здравый смысл, совершенно не привыкший к такому обращению (мне кажется, что никто из наших писателей не умеет так свысока и пренебрежительно разговаривать со здравым смыслом, как Бердяев), дрожит, теряется, не знает с испугу, что сказать в свое оправдание. Он не может вынести такого к себе отношения: до сих пор обыкновенно кричали и топали ногами, когда разговаривали с Глупостью. Но под конец статьи Бердяев обязательно смягчается и вновь возвращает здравому смыслу если не все, то хоть часть исторически признанных за ним прав. Поэтому его книга может быть интересна и полезна для людей разнообразных вкусов. Кому нравится здравый смысл, тот пусть обращает преимущественное внимание на заключительные страницы статей, кто любит Глупость — пусть читает главным образом начало: жалеть не будет. Мне, как я уже признался, больше по сердцу Глупость. Не то, чтоб я был уверен в ее окончательной победе над здравым смыслом. Уверенности такой у меня нет. Но ведь не возбраняется иногда и идеализировать жизнь, т. е. верить тому, чего не бывает, и не верить тому, что бывает. Есть даже идеалистические философские направления. Многие люди постоянно и систематически верят в несуществующее и никогда не верят в действительность. Я позволяю себе иногда роскошь добровольного заблуждения и с истинным наслаждением перечитываю те места книги Бердяева, в которых приводятся его собственные или чужие глупости, и верю им, верю, хотя бы они тысячу раз противоречили всякой несомненности и очевидности. Он, например, говорит: «Мистический реализм ведет не к статическому догматизму, а к догматизму динамическому (подчеркнул я), всегда двигающемуся, творческому без границ, прозревающему и преображающему. Живая и реальная мистика всегда должна что‑нибудь открывать, что‑нибудь утверждать, должна опыты производить и рассказывать об испытанном и увиденном, она догматична во имя движения, чтобы движение действительно было, чтобы в движении что‑нибудь происходило». Т. е. адогматический догматизм, или догматический адогматизм, так называемое contradictio in abjecto⁹*; движущийся покой, деревянное железо и т. д. Я спрашиваю, какой еще писатель имеет дерзновение так открыто противоречить законам логики и так мало о логике (том же здравом смысле) заботиться?! и это уже в самом начале книги, в предисловии! Мне только ужасно жаль, что Бердяев употребляет так много незнакомых публике иностранных терминов. Благодаря этому смысл его речей для большинства темен. Пожалуй, найдется немало читателей, которые, пробежавши приведенные строки, вовсе и не оценят их по достоинству. Подумают, что это обыкновенная ученость, трудная для понимания именно потому, что очень строго придерживается логики и боится согрешить пред законом противоречия. А теперь не угодно ли отрывок из послесловия: «Никакая наука не может доказать, что в мире невозможно чудо, что Христос не воскрес, что природа Божества не раскрывается в мистическом опыте, — все это просто вне науки, у науки нет слов, которые выразили бы не только что‑либо положительное в этой области, но хоть и что‑либо отрицательное. Положительная наука может только сказать: по законам природы, открываемым физикой, химией, физиологией и прочими дисциплинами, Христос не мог воскреснуть, но в этом она только сходится с религией, которая тоже говорит, что Христос воскрес не по законам природы, а преодолев необходимость, победив закон тления, что воскресение Его есть таинственный мистический акт, к которому мы приобщаемся только в религиозной жизни». Наука, положим, говорит не так, но до науки нам сейчас дела нет. У Бердяева же получается, что законы природы и существуют, и не существуют. Ибо чудеса не только возможны, но даже и происходили в действительности на глазах у людей. Бердяев вспоминает только о воскресении Христа. А воскрешение Лазаря, излечение слепых и паралитиков, а пятитысячная толпа, насытившаяся двумя хлебами и пятью рыбами, и т. д.? Все это известно нам из того же источника, из которого мы знаем о воскресении Христа. Стало быть, в свое время нарушение законов природы было столь же обыкновенным явлением, как в настоящее время их ненарушимость. И стало быть, либо положение науки, что законы природы ненарушимы, вопреки логике, сосуществует с противоположным положением, что законы природы могут быть нарушаемы, либо оно прямо ложно. Это заключение, особенно близкое и дорогое мне, так же близко и дорого сердцу Бердяева. Он его формулирует в следующих словах: «Быть может, логические законы, которые держат нас

19 Н. А. Бердяев в тисках, это лишь болезнь бытия, дефект самого бытия». Зачем только «быть может»? Прямо бы догмат: логические законы есть только болезнь бытия, и отсюда вывод: так как логика для нас необязательна, то, стало быть, законы природы одновременно и существуют, и не существуют. Так было бы лучше.

Впервые мысль о том, что законы природы и существуют, и не существуют, — мысль, проходящая через всю вторую половину книги Бердяева, высказана с особенной ясностью в статье «О новом религиозном сознании», посвященной Мережковскому.

По–видимому, самая мысль возникла у него отчасти под влиянием Мережковского. По–видимому, Бердяев считает себя многим обязанным этому последнему и не находит нужным скрывать этого обстоятельства. Темы Мережковского он считает гениальными и усваивает не только темы, но и любимые слова и выражения Мережковского (Ипостась пишет с прописной ижицы). Бердяев говорит: «Мережковский понял, что исход из религиозной двойственности, из противоположности двух бездн — неба и земли, духа и плоти, языческой прелести мира и христианского отречения от мира, что исход этого не в одном из Двух, а в Третьем: в Трех. В этом его огромная заслуга, огромное значение для современного религиозного движения. Мука его, родная нам мука, в вечной опасности смешения, подмены в двоящемся Лике Христа и Антихриста, в вечном ужасе, что поклонишься не Богу Истинному, что отвергнешь одно из Лиц Божества, одну из бездн, не противный Богу, а лишь противоположный и столь же Божественный полюс религиозного сознания». Я лично не разделяю суждений ни Мережковского, ни Бердяева. Я даже не полагаю, что так поставленный вопрос о небе и земле может иметь большой интерес. Я нахожу, что Мережковский, заимствовавший и постановку вопроса и его разрешение главным образом у Достоевского, ложно понял этого последнего. Основной человеческий вопрос есть отнюдь не вопрос моральный. Если сочинения Достоевского в том смысле недостаточно ясны и допускают различные толкования, то это лишь потому, что Достоевский, как и всякий человек нового слова и нового дела, не умел и не решался быть всегда только самим собой. Он пользовался многими старыми словами. И так как старое понятнее нового, то за старое и ухватились. Теология Достоевского есть принятое им готовое наследие. Так что, в сущности, Мережковский через голову Достоевского получил богатства, хранившиеся до него в старинных сокровищницах европейской культуры. То же, что принадлежало собственно Достоевскому, было признано Мережковским лишь на минуту — и потом предано забвению. Бердяев в этом следует примеру Мережковского. Правда, что Бердяев не всегда и не во всем соглашается с Мережковским, часто спорит с ним и иногда даже посылает ему несправедливые упреки. Например, он говорит: «У него (у Мережковского) часто не хватает художественного дара для творчества образов и мыслительного дара для творчества философских концепций». Если я правильно понимаю Бердяева, то в этих словах он высказывает общераспространенное мнение о Мережковском. Все говорят о Мережковском (о Минском тоже), что он холодный головной писатель, т. е. всем бы хотелось, чтоб Мережковский и Минский, прежде чем говорить о крестных страданиях, повисели бы с часик сами на крестах. Иначе будто бы нельзя доверять их осведомленности. Какая дикость, некультурность! Из- за нового образа из‑за новой концепции добровольно на крест идти! И Бердяев, свой же брат писатель, повторяет такие вещи.

Это я, впрочем, только к слову заметил, тем более что все равно ни Мережковский, ни Минский не поддадутся соблазну. Ибо знают, что если уж выбирать, то лучше, чтоб страдали книги, чем их авторы. И затем, все, что нужно узнать для составления философских концепций, можно добыть более простым и менее рискованным путем. Сам же Бердяев пишет про Мережковского: «Он видел жизнь, смысл ее в греческой трагедии, в смерти богов языческих и рождении Бога христианского, в эпохе Возрождения с ее великим искусством, в воскресении древних богов, в таинственных индивидуальностях Юлиана Отступника и Леонардо да Винчи, в Петре Великом, Пушкине, Л. Толстом и Достоевском. Это романтическая черта в Мережковском — отвращение к мелким масштабам современности и благоговейное уважение к большим масштабам мирового прошлого. Мережковский переживал опыт былых великих времен, хотел разгадать какую‑то тайну, заглянуть в душу таких огромных людей, как Юлиан, Леонардо и Петр, так как тайна их казалась ему вселенской». Все это верно, Мережковский действительно очень начитанный человек и вложил много труда и усилий в свое дело, а все‑таки вопрос о Духе и Плоти, о Небе и Земле в том виде, как его поставил и разрешил Мережковский, вовсе не есть столь кардинальный вопрос. Не было нужды делать столь огромное напряжение, писать и читать так много книг, чтобы доказать святость Плоти и Духа, Неба и Земли. Ибо даже после того как удалось доказать в такой степени, в какой это, по мнению Бердяева, удалось Мережковскому, — главный‑то, основной вопрос остается все же открытым. И дух свят, и плоть свята — но где же ручательство, что освященное нами свято также и пред лицом вечности? А что, если тот же Спиноза, который всю жизнь искал вечности, прав, и Deus sive natura, sive substantia, не знающий ни добра, ни зла, ни радостей, ни страдания, ни святости, ни порочности, словом, стоящий вне человеческих целей, — если он, такой бог, был началом и источником жизни? И если созерцать жизнь sub specie aeternitatis — значит видеть в ней то, что видел бедный голландский отшельник? У Достоевского на эту тему много рассказано.

стороне ни оказалась правота, она все же будет иметь успокоительный, отвечающий человеческим желаниям характер. В этом отношении он сохранил старые традиции русской литературы. В своей статье «Н. К. Михайловский и Б. Д. Чичерин» он пишет: «Со смертью Михайловского как бы сошла со сцены целая эпоха в истории нашей интеллигенции, оторвалась от нас дорогая по воспоминаниям частица нашего существа, нашей интеллигентской природы. И каждый русский интеллигент должен живо чувствовать эту смерть и должен задуматься на могиле Н. К. над своим историческим прошлым и над своими обязанностями перед будущим. Когда‑то в дни ранней юности все мы зачитывались Михайловским, он будил нашу юную мысль, ставил вопросы, давал направление нашей проснувшейся жажде общественной правды. Потом мы ушли от нашего первоначального учителя, переросли его, но бьемся и до сих пор над поставленными им проблемами, так тесно сближавшими философию и жизнь. Это очень характерно: Михайловский никогда не был философом по способу решения различных вопросов и по недостатку философской эрудиции, но беспокоили его всю жизнь именно философские вопросы, и у порога его сознания уже поднимался бунт против ограниченности позитивизма. В этом он был типическим русским интеллигентом, полным философских настроений, но лишенным философской школы и связанным предрассудками позитивизма. Мы любили и любим Михайловского за ту духовную жажду, которая так резко отличает русскую интеллигенцию от мещанства интеллигенции европейской». Я думаю, что духовная связь и родство с Михайловским как Бердяева, так и других современных русских писателей (всей той группы, которая дала тон и направление «Проблемам идеализма» и «Вопросам жизни») гораздо теснее и прочнее. Михайловский не знал немецкой философии и смешивал трансцендентное с трансцендентальным. Михайловский не любил метафизики. Это, конечно, так. Но ведь это, право, дело вкуса, и при других обстоятельствах поколению 90–х годов вовсе не было бы и надобности ополчаться против старого учителя. И, пожалуй, слова «мы переросли его» менее всего подходят. Именно возрастом‑то молодые писатели не старше Михайловского. Они приобщились к европейской культуре, читают Платона, интересуются Леонардо да Винчи, Боттичелли, заглядывают в Священное Писание, но молодостью, молодой верой запечатлены все их дела и помыслы. Вот этот гранит, который не могут сдвинуть с места никакие бури и сомнения, — он был у Михайловского, он есть и в Бердяеве и во всех его товарищах по литературе. Если бы Бердяев хотел со всей полнотой выразить смысл и значение своей духовной близости с Михайловским, ему бы следовало процитировать знаменитый отрывок из предисловия к полному собранию сочинений Михайловского. Хотя он всем известен, но я привожу его целиком для характеристики не Михайловского, а Бердяева: «Всякий раз, как мне приходит в голову слово «правда», я не могу не восхищаться его поразительной внутренней красотой. Такого слова нет, кажется, ни в одном европейском языке. Кажется, только по–русски истина и справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое. Правда в этом огромном смысле слова всегда составляла цель моих исканий… Я никогда не мог поверить, чтобы нельзя было найти такую точку зрения, в которой правда–истина и, правда–справедливость являлись бы рука об руку, одна другую пополняя»¹⁰*. Правда–истина живет в мире и согласии с правдой–справедливо- стыо, иначе говоря, существует нравственный миропорядок, вполне соответствующий человеческим понятиям о должном и не должном, желательном и нежелательном. Притом Бердяев, как и Михайловский, как и предшественники Михайловского в русской литературе, не удовлетворяется позицией идеалистов. Идеалисты из немцев, как известно, утвердив понятие о должном, складывают руки. Им все равно уже затем, осуществляется ли в мире это должное или остается жить только в их головах. Михайловский, а за ним Бердяев такого рода отвлеченностью не удовлетворяются. Им подавай должное, которое осуществляется, если не сейчас на глазах и не здесь на земле, то хоть позже и подальше, но непременно осуществляется. Не немцы же мы в самом деле какие‑нибудь. Пусть попытается кто‑нибудь хоть на минуту, хоть в виду предположения вырвать у Михайловского или Бердяева допущение, что объективная истина сама по себе, а справедливость — сама по себе. Вперед говорю: даром время потратит. Поэтому я продолжаю настаивать, что Бердяев, как и Мережковский и Булгаков, только по недоразумению считает себя продолжателем дела Достоевского. Когда Достоевский висел на кресте, он усомнился во всем и до конца усомнился. Его книги выиграли от этого в напряженности — но его «философская концепция» потеряла всю сладость, свойственную так называемому синтезу. Разумеется, из того что Достоевский под пыткой отрекся от сладости, нисколько не следует, что Бердяеву, Мережковскому или Булгакову полагается пить уксус, смешанный с желчью. Я хотел только установить факт, что никогда еще сомнению не удалось подкопаться под непоколебимый гранит веры Бердяева в торжество добра и что в этом отношении он не уступает Михайловскому и имеет все преимущества пред Достоевским, не выдержавшим испытания. И это не психологическая догадка, а факт. Откуда я его добыл — не скажу, но чтоб успокоить скептического читателя, сообщу, что добыл его отнюдь не путем мистического откровения, а общепризнанным эмпирическим путем.

При всем том Бердяев все‑таки имеет (уже в противоположность Михайловскому) вкус к Глупости, и это обстоятельство кажется мне чрезвычайно отрадным. Если даже такие прочные, гранитные люди пресытились здравым смыслом и хоть для развлечения начинают искать общества Глупости, — значит, можно еще кое на что надеяться. Правда, основание не гранитное. Но по нынешним временам и того будет достаточно.

ний— столкновение людей. Но все‑таки так как в книге Бердяева, о которой я пишу, помещена статья «Трагедия и обыденность», посвященная мне, то я считаю себя обязанным ответить на представленные им возражения. Мне, в сущности, не столько даже возражать придется, сколько выяснять недоразумения. Бердяев в тех случаях, когда он со мной соглашается, приводит обыкновенно мои слова и подкрепляет их собственными соображениями. В тех же случаях, когда он хочет спорить, он уже не цитирует меня и даже не возражает собственно мне, а восстает против тех или иных философских воззрений, к последователям которых он меня причисляет, — по причинам, мне решительно неизвестным. По поводу моей книги «Апофеоз беспочвенности» он причисляет меня к скептикам, за «Философию трагедии» — к пессимистам и затем начинает доказывать несостоятельность скептицизма и пессимизма. Между прочим, и другие критики приписывают мне те же грехи. Хочу воспользоваться случаем и заявить (спорить ведь тут не приходится), что когда я впервые услышал, что меня окрестили скептиком и пессимистом, я просто протирал глаза от удивления. Правда, я не выражаю солидарности с существующими философскими системами и смеюсь над их самоуверенной торжественностью победителей. Но, господа, разве это значит быть скептиком? Правда и то, что я не считаю наш мир самым лучшим из возможных миров. Мне действительно кажется, что он мог бы быть лучшим, т. е., собственно говоря, внешний мир мне очень нравится. Я люблю и день, и ранее утро, и сумерки, и глубокую ночь. Чудесны высокие снежные горы и зеленые долины. А как хороши безлюдные каменистые пустыни в Альпах! Даже зимняя метель и бесконечный осенний дождь имеют свою прелесть… Словом, во внешнем мире мне все или почти все нравится (сейчас вот даже не могу припомнить, что в нем есть дурного). Только человека обидела природа. Ему бы следовало быть умней, красивей, добрее, богаче… Неужели желать этого — значит рисковать, что тебе пришьют ярлык пессимиста?! Или ежели не уверуешь ни в одну из существующих великих философских систем, то попадешь в скептики! Ведь из того, что до сих пор истина не открыта, никак не следует, что ее никогда не откроют. И тем менее, что истины совсем нет. Или тот человек, который ждет истины и не называет истиной первое встречное заблуждение, есть скептик? Я склонен думать обратное. По мне, именно скептики — люди, в глубине души убежденные в том, что нечего искать, ибо все равно ничего не найдешь, такие‑то люди охотнее всего фанатически поддерживают однажды усвоенную систему. Затем, если Бердяеву дозволено каждые полгода менять убеждения и если, судя по приведенному выше определению подвижного догматизма, он собирается начать их менять каждые полмесяца, то почему мне их не менять еще чаще? Это уже, так сказать, дело темперамента. Бердяев скор, а я еще скорее. Он уже во многие философии верит, а я уже верил во все и так привык менять их, что теперь, как я уже говорил, иной раз за один день сколько их переменишь! Это не скептицизм, а подвижный адогма- тический догматизм. Как видит читатель, выражение пришлось мне по вкусу. Прежде я говорил просто догматизм, теперь всегда буду говорить адогматиче- ский догматизм. В погоне за другими глупостями я эту просмотрел. Спасибо Бердяеву. Уже не забуду.

Второе — Бердяев, возражая мне, ловит меня на слове: «На этом месте, — говорит он, — я ловлю автора «Апофеоза». Что такое свободная мысль, что такое мысль? Это уже некоторая предпосылка, ведь всякая мысль есть уже результат переработки переживаний, опыта тем убийственным инструментом, который мы называем разумом, в ней уже обязательно есть последовательность». Что правда — то правда. Поймал. Только зачем ловить было? И разве так книги читают? По прочтении книги нужно забыть не только все слова, но и все мысли автора и только помнить его лицо. Ведь слова и мысли — только несовершенные средства общения. Нельзя душу ни сформировать, ни нарисовать, ну и обращаешься к слову. Давно известно, что мысль изреченная есть ложь. А Бердяев ловит меня. Вместо того чтобы, по человечеству сознавая, как невозможно найти адекватные выражения, прийти мне на помощь и догадаться, он мне в колеса палку вставляет. Совсем не по–товарищески.

Этим, кажется, исчерпываются все возражения Бердяева, т. е., по правде сказать, есть у него еще одно, хотя мимоходом сделанное, но очень существенное и важное. Его я, однако, касаться не буду, так как не умею на него ответить, а признаваться в этом не хочу. Пусть уж лучше никто ничего не знает.

В заключение от всей души приветствую книгу Бердяева и воспетую в ней Глупость. Бердяев несомненно человек очень даровитый, и в нашей литературе найдутся немногие, которые владели бы его искусством опорочивать. здравый смысл и возвеличивать Глупость. Одно только нехорошо: Бердяев часто повторяет общепринятые, распространенные, привычные, так сказать, глупости. Это, по–моему, бесцельно. Ведь привычные глупости как две капли воды похожи на умные вещи. Так стоит ли с ними возиться? Всегда следует стараться выдумывать совершенно новые глупости, а если это не удается, то откапывать хоть и бывшие в употреблении, но мало кому известные или забытые, словом, непривычные. Воспеть, например, Одина, рыжебородого Тора, нашего Перуна или хотя бы Магомета!¹²' Вот как Гёте после поездки в Константинополь. Шлегель говорил про него, что он из язычества обратился в магометанство¹³'.

Еще одно замечание. В послесловии своем Бердяев чересчур уж поносит эмпирический мир. Называет его коростой. В увлечении спором часто случается с человеком то же, что случилось с двумя девицами, игравшими в шахматы. Забрали одна у другой королей и продолжали играть дальше. Нападая на позитивистов, Бердяев отказался от эмпирического мира. Неужели все о душе да о душе хлопотать?! А тело? Не знаю, заразил ли меня Леонтьев духом противоречия, но мне хочется сказать вместе с Гейне: «Die Seele konnt ihr begraben, hab' selber Seele genug».

Примечания

1

Печатается по тексту издания: Николай Бердяев. Sub specie aeternitatis. Опыты философские, социальные и литературные (1900-1906 гг.). С.-Петербург. Издание М. В. Пирожкова, 1907. Книга была отпечатана Акционерным обществом Типографского дела в СПб. (Герольдъ), Вознесенский пр., 3.

В качестве названия книги использовано выражение из «Этики» Спинозы (часть V, теорема 29): «с точки зрения вечности; под формой вечности» (лат.). В схолии к этой теореме Спиноза поясняет: «Мы представляем вещи как действительные (актуальные) двумя способами: или представляя их существование с отношением к известному времени и месту, или представляя их содержащимися в Боге и вытекающими из Божественной природы. Вещи, которые мы представляем истинными или реальными по этому второму способу, мы представляем под формой вечности, и их идеи обнимают вечную и бесконечную сущность Бога...» (Спиноза Б. Избранные произведения в 2-х тт. М., 1957, т. I, с. 608). Это же выражение Спинозы было использовано Р. Штаммлером в качестве эпиграфа к четвертой книге его труда «Хозяйство и право» и В. Виндельбандом — в названии статьи в сборнике «Прелюдии».

Для внутреннего развития Бердяева его вторая книга «Sub specie aeternitatis» имеет такое же значение, как для С. Н. Булгакова знаменитый сборник «От марксизма к идеализму» (СПб., 1903).

Книга посвящена «Ли» — Лидии Юдифовне Бердяевой (урожденной Трушевой; 1874-1945), жене Н.А.Бердяева с октября 1904г.

При подготовке настоящего издания в тексте книги исправлены явные опечатки и ошибки, в ряде мест произведена минимальная стилистическая правка.

2

Обыгрывается этимологическое значение слова «философия», которое в буквальном переводе с греческого означает «любовь к мудрости», «любомудрие». От права именоваться «первым в мудрости» еще в древности один за другим отказались «семь мудрецов», мотивируя это тем, что «первый в мудрости — Бог» (см.: Фрагменты ранних греческих философов. М., 1989, ч. I, с. 101). Само слово «философия» ввел в оборот Пифагор: «Пифагор называл свое учение любомудрием («философией»), а не мудростью («Софией»). Упрекая семерых мудрецов (как их прозвали до него), он говорил, что никто не мудр [кроме Бога], ибо человек по слабости своей природы часто не в силах достичь всего, а тот, кто стремится к нраву и образу жизни мудрого существа может быть подобающе назван любомудром (философом)» (Там же, с. 148).

3

Гнозис (греч.) — букв.: познание, знание. Здесь это слово употребляется в прямом значении, а не как название дуалистического религиозного течения поздней античности, в котором сочетались элементы восточных (иудейских, персидских) и эллинистических религиозных и философских учений.

4

Академики — здесь не носители высшего ученого звания, а представители догматических учений (как это понималось в поздней античности)

5

«Отвлеченные начала» — термин философии В. С. Соловьева, который писал: «Под отвлеченными началами я разумею те частные идеи (особые стороны всеединой идеи), которые, будучи отвлекаемы от целого и утверждаемы в своей исключительности, теряют свой истинный характер и, вступая в противоречие друг с другом, повергают мир человеческий в то состояние умственного разлада, в котором он доселе находится» (Соловьев B.C. Сочинения в 2-х тт. М., 1988, т. 1, с. 586). В другой своей книге Бердяев отметил: «Употребляю выражение «отвлеченное начало» в том смысле, в каком употребляет его В. С. Соловьев в своей «Критике отвлеченных начал». (Бердяев Н. А. Новое религиозное сознание и общественность. М., 1999, с. 98).

6

«Проблемы идеализма» — сборник статей двенадцати авторов (Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, П. Б. Струве, С. Л. Франка, С. Н. и Е. Н.Трубецких, Б. А. Кистяковского, А. С. Лаппо-Данилевского, С. А. Аскольдова и др.), изданного в Москве в 1902 г. под общей редакцией П. И. Новгородцева. Сборник стал своего рода манифестом русской религиозно- идеалистической философии и вызвал оживленную полемику в печати. Подробнее см. статью А. А. Ермичева в словаре «Русская философия». М., 1995, с. 398-400; Колеров М. А. Не мир, но меч. Русская религиозно-философская печать от «Проблем идеализма» до «Вех». 1902-1909. СПб., 1996.

7

Солипсизм (от лат. solus — один, единственный и ipse — я сам) — философское учение, признающее несомненной реальностью только мыслящего субъекта, а все остальное — существующим лишь в его сознании (крайняя форма субъективного идеализма).

8

Подробнее о «соблазне Великого Инквизитора» Н. А. Бердяев писал в другой своей книге, тоже вышедшей в свет в 1907 г., — «Новое религиозное сознание и общественность» (М., 1999, с. 58-89).

9

Цитата из 1-го действия драмы. Ср. перевод А. и П. Ган- зен: Ибсен Г. Собрание сочинений в 4-х тт. М., 1958, т. 4, с.222-223.

10

Имеется в виду книга Э. Бернштейна «Die Vorausset- zungen des Sozialismus und die Aufgaben des Sozialdemokratie» [Предпосылки социализма и задачи социал-демократии] (Stuttgart, 1899; русский перевод вышел в 1900 г. в Вольной русской типографии в Лондоне).

«В этой книге, составленной из статей, опубликованных в партийной прессе, Бернштейн подверг критическому пересмотру основные положения марксистской доктрины в политэкономии, социологии и философии, в частности, краеугольные для социал-демократии рубежа веков теории «катастроф» (социальной революции) и «обнищания» пролетариата, что подразумевало соответствующие коррективы в политической практике. Попытки Бернштейна соединить материалистическое понимание истории с кантианством и обосновать позитивную роль социальной эволюции встретили в целом отрицательное отношение в среде русских марксистов — не только «ортодоксов», но и «критиков». Последние, во многом уже проделавшие «ревизию» своими силами, находили в отказе Бернштейна от «конечной цели» признаки буржуазного «филистерства» (Лица. Биографический альманах. № 3. М.; СПб., 1993, с. 130).

Свое мнение по поводу книги Бернштейна Бердяев подробно изложил в письме к П.Б.Струве от 25 февраля 1900 г. (Там же, с. 128-129).

«Марксистское учение о захвате власти пролетариатом, когда после длительного подготовительного периода он станет достаточно сильным и зрелым, содержит в себе — по мнению Э. Бернштейна — роковую ошибку: пока рабочий класс недостаточно силен, чтобы захватить власть без революции, парламентскими методами, он не может и управлять страной; когда же он будет достоточно силен, чтобы править, он добьется-власти без революции» (Шапиро Л. Коммунистическая партия Советского Союза. London, 1990, с. 46)

В книге «Бернштейн и социал-демократическая программа» (Stuttgart, 1899) К. Каутский утверждал: «Маркс и Энгельс не выдвигали особой "теории крушения". Термин этот принадлежит Бернштейну, так же как термин "теория обнищания" исходит от наших противников...» (СПб., 1906, с. 54-55).

11

О символизме см.: Пойман А. История русского символизма. М., 1998; о взаимоотношениях Бердяева и «мэтра» русского символизма В. И. Иванова см.: Бердяев Н. А. Новое религиозное сознание и общественность. М., 1999, с. 445 (прим. 33*),

12

Эвдемонизм (от греч. eudaimonia — счастье, блаженство) — античный принцип жизнепонимания, позднее в этике — принцип истолкования и обоснования морали, согласно которому счастье является высшей целью человеческой жизни.

13

«Естественное право» — одно из широко распространенных понятий политической и правовой мысли, обозначающее совокупность принципов, правил, прав, ценностей, продиктованных естественной природой человека и тем самым как бы независимых от конкретных социальных условий и государства. Подробнее см. статью А. Ф. Филиппова «Естественное право» в словаре «Современная западная социология». М., 1990, с. 98-101.

14

Фердинанд Брюнетъер (1849-1906) — французский критик, историк и теоретик литературы. В начале своей деятельности пытался вслед за И. Тэном перенести на историю литературы методы дарвиновской теории эволюции, но впоследствии, разочаровавшись в ней, объяснял литературный процесс влиянием одного произведения на другое. На рус. язык переведены его книги: «Отличительный характер французской литературы». Одесса, 1893; «Европейская литература XIX века». М.. 1900. Подробнее о нем см.: Арсеньев К. К. Новая французская критика // Вестник Европы. 1887, № 6.

15

«Третье сословие» — податное население Франции XV- XVIII вв. (купцы, ремесленники, крестьяне, позднее также буржуазия и рабочие); называлось третьим в отличие от первых двух сословий — духовенства и дворянства, которые не облагались податями. Накануне революции 1789 г. аббат Сийес выпустил нашумевшую брошюру «Что такое третье сословие?», в которой были сформулированы следующие три вопроса и три ответа: «Что такое третье сословие? — Все. Чем оно было до сих пор в политическом отношении? — Ничем. Чего оно требует? — Быть чем-нибудь». Подробнее см. «Опыт истории происхождения и успехов третьего сословия» О. Тьерри (Тъерри О. Избранные сочинения. М., 1937, с. 1-204).

 

«Четвертое сословие» — рабочий класс (по терминологии Ф. Лассаля).

16

Умеренность и аккуратность — «два таланта» Молча- лина, по поводу которых Чацкий иронично замечает: «Чудеснейшие два! и стоят наших всех» (Грибоедов А. С. Сочинения. М., 1988, с. 82; «Горе от ума», действие 3, явл. 3).

17

Имеется в виду Эмиль Золя, который считал, что творчество художника-натуралиста можно уподобить эксперименту ученого. Эти свои взгляды Золя изложил в нескольких сборниках своих работ по вопросам искусства, литературы, театра, изданных в 1880-1881 гг.: «Экспериментальный роман», «Романисты-натуралисты», «Натурализм в театре» и др. Подробнее см.: Пузиков А. Золя. М., 1969, с. 138-140.

18

Zusammenbruchtstheorie (нем.) — теория социальной катастрофы, т. е. учение о революционном переходе от капиталистического к социалистическому строю. Подробнее об отношении Бердяева к этой теории см.: Бердяев Н. А. Новое религиозное сознание и общественность. М., 1999, с. 137-138.

Verelendungstheorie (нем.) — теория обнищания [рабочего класса], сформулированная К. Марксом в «Капитале». «Закон капиталистического накопления, принимающий мистический вид закона природы, в действительности является лишь выражением того обстоятельства, что природа накопления исключает всякое такое уменьшение степени эксплуатации труда или всякое такое повышение цены труда, которое могло бы серьезно угрожать постоянному воспроизводству капиталистического отношения, и притом воспроизводству его в постоянно расширяющемся масштабе. Иначе оно и быть не может при таком способе производства, где рабочий существует для потребностей увеличения уже имеющихся стоимостей, вместо того чтобы, наоборот, материальное богатство существовало для потребностей развития рабочего. Как в религии над человеком господствует продукт его собственной головы, так при капиталистическом производстве над ним господствует продукт его собственных рук» (Маркс К. Капитал. Т. 1, кн. 1. М., 1978, с. 634-635). См. также выше, прим. 2*.

и" Ср. с мнением С. Н. Булгакова, высказанным в предисловии к его книге «От марксизма к идеализму» (1903): «Бернштейнианство есть марксизм, обрезавший себе духовные крылья, лишенный прежнего религиозного воодушевления и идеалистического размаха, сведенный к проповеди малых дел социальной политики» (Булгаков С. Н. Труды по социологии и теологии. М., 1997, т. 1, с. 9).

19

Имеется в виду следующее место из ХХИ-й главы первого тома «Капитала»: «Классическая политическая экономия искони питала пристрастие рассматривать общественный капитал как величину постоянную с постоянной степенью действия. Но предрассудок этот застыл в непререкаемую догму лишь благодаря архифилистеру Иеремии Бентаму — этому трезво-педантичному, тоскливо-болтливому оракулу пошлого буржуазного рассудка XIX века... Иеремия Бентам— явление чисто английское. Ни в какую эпоху, ни в какой стране не было еще философа — не исключая даже нашего Христиана Вольфа, — который с таким самодовольством вещал бы обыденней- шие банальности. Принцип полезности не был изобретением Бентама. Он лишь бездарно повторил то, что даровито излагали Гельвеций и другие французы XVIII века. Если мы хотим узнать, что полезно, например, для собаки, то мы должны сначала исследовать собачью природу. Сама же природа не может быть сконструирована из «принципа полезности». Если мы хотим применить -&тот принцип к человеку, хотим по принципу полезности оценивать всякие человеческие действия, движения, отношения и т. д., то мы должны знать, какова человеческая природа, вообще и как она модифицируется в каждую исторически данную эпоху. Но для Бентама этих вопросов не существует. С самой наивной тупостью он отождествляет современного филистера — и притом, в частности, английского филистера — с нормальным человеком вообще. Все то, что полезно этой разновидности нормального человека и его миру, принимается за полезное само по себе. Этим масштабом он измеряет затем прошедшее, настоящее и будущее. Например, христианская религия «полезна», так как она религиозно осуждает те же самые преступления, которые уголовное уложение осуждает юридически. Художественная критика «вредна», так как она мешает почтенным людям наслаждаться произведениями Мартина Таппера <английского поэта-»моралиста» XIX века> и т. д. Таким хламом этот бойкий господин, девиз которого — «nulla dies sine Ипеа» <ни дня без строчки — лат.>, наполнил горы книг. Если бы я обладал смелостью моего друга Г. Гейне, я назвал бы г-на Иеремию гением буржуазной глупости» (Маркс К. Капитал. Т. 1, кн. 1: Процесс производства капитала. М., 1978, с. 623-624).

20

Цитата из книги Дж. Ст. Милля «Утилитаризм» (1861). Ср. другой перевод: «Лучше быть больным Сократом, чем лоснящейся жизнерадостной свиньей» (цит. по: Реале Дж., \

Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т. 4: От романтизма до наших дней. Спб., 1997, с. 206).

21

«Философию свиней» («Pig philosophy») Т. Карлейль излагает в «Современных памфлетах» («Last day pamphlets*. 1850: Jesuitism); состоит она из десяти пунктов:

«1) Вселенная, насколько можно сделать о ней основательное предположение, есть неизмеримое свиное корыто, содержащее в себе твердые тела и жидкости и всякие иные контрасты и разнообразия, в частности из достижимого и недостижимого, причем последнее в значительной степени существует для большинства свиней.

2) Моральное зло состоит в недостижимости свиных помоев, моральное благо — в достижении их же. 3) 4) Что такое рай, или состояние невинности? Рай, называемый также состоянием невинности, золотым веком и прочими именами, состоял (согласно здравому суждению свиней) в неограниченном количестве свиных помоев, полном исполнении желаний каждого, так что воображение свиней не могло превзойти действительности: басня и невозможность, как думают теперь рассудительные свиньи. 5) 6) Определите все обязанности свиней? Миссия универсального свинства и долг всех свиней во все времена состоят в том, чтобы уменьшать количество недоступного и увеличивать количество достижимого. Все знания, изобретения и усилия должны быть направлены к этому, и только к этому. Свиная наука, свиной энтузиазм и стремления свиней имеют лишь одну эту цель. В этом состоят все обязанности свиней. 7) 8) Поэзия свиней должна состоять во всеобщем признании превосходства свиных помоев и молотого ячменя и блаженства свиней, помои которых хороши и имеются в изобилии. Хрю! 9) 10) Свиньи знают погоду: они могут предусмотреть, какая будет погода. 11) 12) Кто создал свинью? Неизвестно. Может быть, колбасник? 13) 9) Что такое справедливость? Соблюдение вашей собственной доли общих свиных помоев, без захвата части моей доли. 10) 11) Какова моя доля? Ах, это трудно определить. Об этом свиная наука, после долгих рассуждений, не может ничего окончательно установить. Моя доля — хрю! — моя доля есть то, что я сумею взять, не будучи повешен или сослан в каторжные работы. С этой целью существуют виселицы, исправительные дома, о чем нет нужды вам говорить, и правила, предписанные юристами» (Цит. по: Булгаков С. Н. Два града. Исследования о природе общественных идеалов. СПб., 1997, с. 78). 12)

22

В книге «Об уме» Гельвеций писал: «Общий предмет желания всех людей есть счастье...» (Гельвеций К.А. Сочинения в 2-х тт. М., 1974, т. 1, с. 561).

23

«Правда-справедливостъ» — выражение Н.К.Михайловского, для которого различение «правды-истины» и «правды-справедливости» было одним из основополагающих принципов «субъективной социологии». Подробнее см.: Бердяев Н. А. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. М., 1999, с. 81, 91-92; Бердяев Н.А. Духовный кризис интеллигенции. М., 1998, с. 383, прим.

24

Ничто [не происходит] из ничего»(лат.) — выражение из «Сатир» Персия (III, 84): «Нельзя зародиться из ничего ничему и в ничто ничему обратиться» (перевод Ф. Петровского), но источник его восходит к Демокриту и Лукрецию. У Демокрита эта мысль выражена так: «Что-либо не может ни возникнуть из ничего, ни превратиться в ничто...» (Лурье С. Я. Демокрит. Тексты. Перевод. Исследования. М., 1970, фр. 42; цит по: Виц Б. Б. Демокрит. М., 1979, с. 185); у Лукреция — «из ничего не творится ничто по божественной воле» (Лукреций. О природе вещей. М., 1937, с. 37: I, 150).

25

О Г. Ибсене Н. А. Бердяев писал в 1928 г. в брошюре «Три юбилея (Л. Толстой, Г. Ибсен, Н. Федоров)», изданной в Париже издательством «Путь». «Он имел огромное значение, — писал он здесь о норвежском драматурге, — в духовном кризисе, пережитом мною в конце прошлого века, в моем освобождении от марксизма» (Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства. М., 1994, т. 2, с. 210).

26

Подробнее см.: Гайденко П. П. Парадоксы свободы в учении Фихте. М., 1990.

27

См.: Струве П. Б. Очерки из истории общественных идей и отношений в Германии в 19 в. // Новое слово. 1897, кн. 7-8; Струве принадлежит также статья о Лассале, написанная для Энциклопедического словаря Брокгауза-Ефрона (Спб., 1896, т. 17; кн. 33). Юл. Адамович (псевдоним В. В. Воровского) в «Письме в редакцию» журнала «Жизнь» (1901, кн. 1, с. 307) рассказывает, как Струве в своей статье «Лас- саль» зовет: «Назад, назад, назад! Назад к Лассалю, назад к Гегелю, назад к Фихте...» — и отмечает при этом, что

П.Б.Струве зовет «не к диалектике», а к «несгибаемому идеалистическому существу этих мыслителей» (цит. по: Н. А. Бердяев: pro et contra. Антология. Книга 1. Спб., 1994, с. 528).

28

О «четвертом сословии» см. выше, прим. 7*.

29

Имеется в виду речь «Программа работников», которая была произнесена Ф. Лассалем в 1863 г. и заканчивалась словами: «Высокая всемирно-историческая честь такого представления (сделать свою идею руководящей идеей общества) должна преисполнить собою все наши помыслы. Пороки угнетенных, праздные развлечения людей немыслящих, даже невинное легкомыслие ничтожных, все это теперь недостойно вас. Вы скала, на которой созиждется церковь настоящего! Пусть эта мысль во всей своей высокой нравственной строгости со страстной исключительностью овладеет вашими умами, пусть она наполнит ваш дух, и пусть вся ваша жизнь будет достойна ее, сообразна с нею и навсегда проникнута ею. Пусть нравственная строгость этой мысли никогда не покидает вас, ни в мастерской за работой, ни в часы досуга, ни на прогулках, ни на сходках и даже, когда вы ляжете на ваше жесткое ложе, пусть и там она наполняет и занимает вашу душу, пока вы не забудетесь сном. Чем исключительнее углубитесь вы в нее, чем безраздельнее будет ваша страсть к ней, тем скорее, поверьте, современный исторический период осуществит свою задачу, тем быстрее достигнете вы этой цели» (Цит. по: Булгаков С. Н. Два града. СПб., 1997, с. 201).

30

Шеллинг говорит о религии Св. Троицы, о новом откровении Св. Духа, о церкви Св. Иоанна. Удивительно, что сухой рационалист Чичерин в главном своем сочинении «Наука и религия» тоже говорит о новом откровении Духа в будущем историческом процессе, о религии Троичности, о церкви Иоанна21". В Средние века была ересь братии Святого Духа. Основатель этой ереси Иоаким учил, что мировой процесс проходит через три периода, по трем лицам Св.Троицы. Третья эпоха будет эпохой Св. Духа и предвестником ее считался Св. Франциск Ассизский.

31

Анархистическая утопия есть последовательный и окончательный вывод из принципов либерализма. Социализм есть только обусловленный известной исторической эпохой метод реализации либерализма в направлении анархистического идеала.

32

Настоящим представителем государственного утилитаризма является г. Плеве и ему подобные, и нам представляется чудовищным теоретическим недоразумением, когда на эту точку зрения сбиваются люди иных стремлений, люди жаждущие свободы.

33

В основании положительной христианской религии лежит свобода и потому аргументация представителей церкви внутренно порочна.

34

Напечатано в «Вопросах философии и психологии». 1904.

35

Ближайший единомышленник Когена, Иаторп, в своей интересной книге «Platos Ideenlehre. Eine Einfiihrung in den Idealismus», делает характерную попытку вытравить из Платона все онтологические элементы и истолковать платоновские идеи в духе неокантианского учения о категориях. Платон превращается чуть не в последователя Когена.

36

Талантливый и остроумный ученик Виндельбанда Риккерт еще ярче отстаивает разрешение всякой объективной реальности в нормативность разума.

37

См. прекрасную книгу Фолькельта «Артур Шопенгауэр». Иррационализм Шопенгауэра связан с пессимистическим учением о неразумности и слепоте мировой воли, но не сверхрационализм.

38

Первым русским мыслителем, ставшим на этот путь, был Хомяков. Он ясно сознал несостоятельность рационалистических путей европейской философии и дал глубокомысленную критику Гегеля. У него уже обозначились основные черты того, что можно назвать конкретным спиритуализмом. См. «Сочинения А. С. Хомякова», т. I, стр. 263-348. Славянофильские заблуждения Хомякова и отрывочный, случайный характер его философских работ помешали справедливой оценке этого выдающегося мыслителя. Дело, начатое Хомяковым, блестяще продолжал Вл. Соловьев, которого начинают все более и более ценить. Не могу также не указать на замечательный труд Л. М. Лопатина «Положительные задачи философии». Эта книга стоит выше многих признанных немецких философских работ и должна быть наконец оценена по достоинству.

39

«Стать настоящим русским, — говорит Достоевский, — стать вполне русским, может быть, и значит только стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите». См. «Дневник писателя за 1877 г.» Достоевский часто указывает на эту национальную особенность русского интеллигента: он пламенный патриот Запада, так как Запад для него мечта о всечеловеческом, а не серая действительность, не скучная проза, как для человека европейского.

40

Очень верные замечания об этом можно найти у г. Мережковского. См. его книгу «Л. Толстой и Достоевский»

41

Г. Волынский высказал совершенно верную мысль, что русская критика оказалась неспособной оценить все величие русской художественной литературы. На то были свои исторические причины, но теперь настало уже для этого время, и долг этот лежит на русском идеалистическом движении. См. книгу Волынского «Русские критики»'". Волынский высказал много верных и ценных мыслей, смелых для того момента, когда его книга появилась, но, к сожалению, он ее испортил отсутствием исторической перспективы.

42

Этим я, конечно, не хочу понизить социального значения этой борьбы с буржуазией.

43

Декадентские и модернистские течения в литературе и искуссве — явление очень сложное и интересное. Тут глубокий внутренний кризис современного человека, и он не нашел еще себе достойного освещения и исследования.

44

Хомяков несомненно предвосхитил соловьевскую критику отвлченных начал

45

Грин, Керд, Макензи и др.

46

В ближайшем прошлом можно остановиться только на Лотце, настоящем метафизике, редком в немецкой философии спиритуалисте.

47

О заслугах «Философии права» Чичерина, о его решительной защите естественного права, этой основной для нас идеи, нужно было бы говорить особо.

48

См. «Критику отвлеченных начал» и «Философские начала цельного знания»

49

См. его «Беседы с петербургским Сократом», печатавшиеся в «Своем слове». Эти «Беседы» должны занять видное место в истории русской философии; да они сделали бы честь и немецкой гносеологической литературе. Огромное значение имеет то различие между сознанием и знанием, которое пытается установить Козлов: этим открывается путь к утверждению трансцендентного бытия и устраняются вредные рационалистические предположения. Козлова скорее всего назвать неолейбницианцем. Теперь очень своевременно и полезно противополагать Канту Лейбница, но Лейбница, очищенного огнем критицизма от старого рационализма.

50

Я уже указывал на замечательный труд Лопатина «Положительные задачи философии». Козлов по гносеологическим своим взглядам, отрицающим реальность пространства, времени и материи, приходит к более решительному спиритуализму, чем Лопатин и Соловьев.

51

Это блестяще показано в статье П. Б. Струве «Что такое истинный национализм». См.: «Вопросы философии», № 59, статья эта вошла в сборник «На разные темы»

52

Самое верное и глубокое, единственное не только в русской, но и в европейской литературе решение национального вопроса дано Вл. Соловьевым, развивавшим только лучшие стороны славянофильства и более всех сделавший для ниспровержения изуверского национализма. См. также книгу С. Булгакова «От марксизма к идеализму», в которой решительно отвергаются отрицательные стороны славянофильства, и национализму противополагается не плоский космополитизм, а идеа листическое понимание национальности и горячая вера в призвание России, в ее огромное значение для всемирной культуры.

53

СмI книгу Риккерта «Die Grenzen der naturwissenschaftlichen BegriffsJildung». 1902."' Это одна из лучших книг по теории знания в современной философской литературе.

54

Очень глубокие замечания можно найти по этому поводу у Козлова в «Своем слове». См. также Н. Лосского «Основные учения психологии с точки зрения волюнтаризма», стр. 107-136"'. Это прекрасная книга, представляющая очень незаурядное явление в русской философской литературе.

55

Я нарочно употребляю авенариусовский термин Vorgefundenes, так как Авенариус тоже ставил себе задачу начать гносеологию до обычного противоположения между субъектом и объектом. См. его «Der menschliche Weltbegriff». К сожалению, он сбился на старый позитивно-натуралистический путь и принял слишком много рационалистических «предпосылок».

56

Лучшего слова на человеческом языке нет, и не будет никакого выигрыша, если заменить его какой-нибудь буквой или условным знаком.

57

Различие, которое устанавливает Вл. Соловьев между бытием и сущим, очень остроумно и глубокомысленно, см. «Философские начала цельного знания», IV гл. в I т. «Собр. соч.». Но терминологически удобно сохранить слово бытие, истолковывая его как сущее.

58

Модное теперь энергетическое направление совершенно изгоняет категорию субстанции из научного познания и разрушает призрак субстанциональности материи. Это очень полезно и нам только на руку, но наивны и жалки попытки энергетики выдать себя за целую метафизическую систему. С субстанциональностью духа энергетизм не может ничего сделать и совершенно бессилен дать учение о бытии: его компетенция чисто научная. См. «Натурфилософию» Оствальда. Книга эта очень интересна и поучительна в научном отношении, но философски очень наивна.

59

Еще раз должен указать на большие заслуги покойного Козлова в анализе понятия бытия.

60

См. цитированную уже книгу Риккерта «Die Grenzen der naturwissenschaftlichen Begriffsbildung» и остроумную книгу Ласка «Fichtes Idealismus und die Geschichte»"'. У Ласка можно найти те метафизические крохи, которые свойственны этому полупозитивисти ческому направлению.

61

Не может быть и речи об истолковании субстанции в духе Гербарта, как неподвижной математической точки совершенно оторванной от душевных процессов. Это чисто рационалистическая ошибка. Для нас субстанция есть живой дух, в котором все активные процессы органически неразрывны с своим носителем.

62

См. уже цитированную книгу Н. Лосского «О волюнтаризме»

63

Из великих философов плюрализм более всего выражен у Лейбница, но был испорчен ошибками рационализма.

64

См. статью С. Булгакова «Основные проблемы теории прогресса» в цитированном выше сборнике.

65

В этом отношении очень характерен позитивистический сборник «Очерки реалистического мировоззрения»"'. Вся философия этого сборника сводится к чисто словесным упражнениям над понятием жизни и разрешается в такие тавтологические утверждения — добро есть максимум жизни, красота тоже максимум жизни, прогресс — рост жизни и т. д.

66

Теперь слишком часто забывают, что декларация прав человека и гражданина была написана метафизическим разумом.

67

Лучшее в современной философской литературе исследование вопроса о причинности и свободе можно найти у Л. Лопатина во II т. его «Положительных задач философии». См. также интересные статьи С. Аскольдова «В защиту чудесного» в «Вопросах философии и психологии»

68

Эта основная для нас точка зрения ведет к отрицанию всех форм государственного позитивизма, всех государственных теорий права и к утверждению естественно-правовой теории государства. В основании общества для нас лежит право в идеалистическом смысле этого слова. См. статью П. Новгородцева в «Проблемах идеализма»

69

Напечатано в «Мире Божьем». 1904. Июль.

70

Герценом в «Былое и думы"

71

Важнейшие философские статьи Хомякова помещены в первом томе собрания его сочинений: «По поводу Гумбольдта», «По поводу отрывков, найденных в бумагах И.В.Киреевского», «О современных явлениях в области философии», «Письмо о философии к Ю. Ф. Самарину». Богословские работы Хомякова составляют второй том собрания сочинений, но их я не предполагаю касаться

72

См.: «Сочинения Хомякова», т. 1, стр. 267

73

Там же, стр. 268. Честь этого глубокого проникновения в дух гегелевской философии Хомяков должен разделить с И. В. Киреевским, философские мысли которого он извлекает из найденных в бумагах отрывков.

74

Стр. 291

75

Стр. 296.

76

См.: «Сочинения Хомякова», т. 1, стр.299.

77

Стр. 302.

78

Это теперь повторяет так называемая имманентная школа

79

См.: «Сочинения Хомякова», т. 1, стр. 303-304.

80

Стр. 308.

81

Стр. 312.

82

Я подчеркиваю это место как особенно важное для гносеологии

83

Часто интеллектуальные ошибки мешают верному истолкованию

84

Напечатано в «Новом пути». 1904. Октябрь.

85

Слова Герцена об отношении между западниками и славянофилами

86

Я имею в виду некоторые печальные предрассудки ортодоксальных марксистов, хотя в общем очень высоко оцениваю общественно-политическое значение движения, связанного с марксизмом.

87

См. статью «О новом русском идеализме».

88

Вл. Соловьев назвал Чичерина «умом по Преимуществу распорядительным»

89

Говорю «консерватором», хотя он был одним из самых сильных теоретиков либерализма.

90

Это писалось еще в эпоху существования «Союза освобождения», распавшегося после 17 октября

91

Народный суверенитет может и должен быть ограничен не какой нибудь частью народа, а неотчуждаемыми правами личности, ценностями, ни от какой человеческой воли не зависящими.

92

Напечатано в «Новом Пути». 1904. Ноябрь

93

Это связано с целой метафизической системой.

94

Напечатано в «Новом Пути». 1904. Декабрь-

95

Во избежание недоразумений должен оговориться, что этим я выступаю не против демократии, наоборот, я признаю ее в самых решительных формах, но хотел бы построить царство социальной демократии на иных принципах, на принципе абсолютных прав личности.

96

См. статью П. Б. Струве «Романтика против казенщины» в сборнике «На разные темы

97

Этим я не утверждаю того вульгарного дуализма, который видит в «плоти» начало злое, а в «духе» начало доброе'*. Начало злое я вижу в материальной природе необходимости, насилия, связанности. С этой точки зрения «плоть» должна быть освобождена и преображена.

98

Теперь, в эпоху революции, наш старый консерватизм окончательно превратился в хулиганство, проповедует убийства и разбой. Играют роль консерваторов культурных и честных «либералы» из партии «мирного обновления»

99

Напечатано в «Вопросах жизни». 1905. Февраль

100

К сожалению, русский перевод очень искажен.

101

Стр. 29

102

См.: Тренделенбург. «Логические исследования», т. I, стр. 61, 81 и 110

103

Стр. 153-154

104

Напечатано в «Вопросах жизни». 1905. Март

105

Л. Шестов. «Достоевский и Ницше», стр. 17

106

Там же, стр. 58

107

«Апофеоз беспочвенности», стр. 2

108

«Достоевский и Ницше», стр. 151

109

Там же, стр. 166

110

Там же, стр. 170

111

В первой своей книге «Шекспир и его критик Брандес» Шестов находился еще под сильным влиянием Л. Толстого

112

«Достоевский и Ницше», стр. 70

113

Там же, стр. 75

114

Там же, стр. 37

115

Там же, стр. 52

116

Там же, стр. 56

117

Там же, стр. 96

118

Там же, стр. 98

119

Иногда Шестов впадает в неприятный тон заподозреваний и как бы обличений. Таким тоном написана, например, его статья о Д. С. Мережковском, в которой встречаются острые и дельные замечания. Это недостаток скорее «метода» Шестова, чем личного егописательского темперамента.

120

«Достоевский и Ницше», стр. 7

121

Там же, стр. 106

122

Там же, стр. 108-109

123

Там же, стр. 121

124

Там же, стр. 242

125

Там же, стр. 239

126

Там же, стр. 240

127

Там же, стр. 241

128

Там же, стр. 245

129

«Апофеоз беспочвенности», стр. 132

130

«Апофеоз беспочвенности», стр. 219-22041'.

131

Напечатано в «Вопросах Жизни». 1905. Апрель-Май.

132

Прошу помнить пристрастного и предубежденного читателя, что это не есть с моей стороны аргумент против социализма, качества которого, как мыслимого для нашей эпохи предела социально-экономической организации, для меня несомненны.

133

Напечатано в «Вопросах Жизни». 1904. Июнь.

134

«Прелюдии», стр. ИЗ

135

Там же, стр. 115

136

Стр. 23

137

Стр. 37

138

Стр. 38

139

См. любопытную книгу из школы Виндельбанда. Lask. «Fichtes

140

Это ближе всего к Шеллингу.

141

Стр. 234

142

Стр. 254

143

Стр. 310

144

Напечатано в «Вопросах жизни». 1904. Июль.

145

В славянофильском лагере были выдающиеся мыслители, как, например, Хомяков, но старые славянофилы только наполовину консерваторы и во всяком случае не реакционеры. Эпигоны же их ничтожны и жалки.

146

См.: К. Леонтьев. «Восток, Россия и Славянство», т. I, стр. 98.

147

Там же, стр. 105.

148

Там же, стр. 145.

149

Там же, стр. 146.

150

Там же, стр. 164.

151

Там же, стр. 265.

152

Там же, стр. 283.

153

Там же, стр. 294.

154

Там же, стр. 300.

155

«См.: К. Леонтьев. «Восток. Россия и Славянство», Т. II, стр.38.

156

Там же, стр.39.

157

Там же, стр. 45.

158

Там же, стр. 50.

159

Там же, стр. 56.

160

Там же, стр. 70.

161

162

Там же, стр. 93.

163

Там же, стр. 95.

164

Там же, стр. 144.

165

Там же, стр. 154.

166

Там же, стр. 157

167

Там же, стр. 213.

168

Там же, стр. 215.

169

Там же, стр. 216.;

170

Там же, стр. 219.

171

Там же, стр. 382.

172

Там же, стр. 137.

173

Там же, стр. 143.

174

Там же, стр. 144.

175

В главе II «Личность и общество» моей книги «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии»3* я подверг критике органическую теорию общества. К ней я отсылаю, так как и сейчас вполне разделяю приводимые там социологические аргументы.

176

Назло человеколюбцам Леонтьев говорит: «У идей нет гуманного сердца. Идеи неумолимы и жестоки, ибо они суть не что иное, как ясно или смутно сознанные законы природы и истории». Т. I, стр. 25. Такие путанные утверждения возможны лишь в устах самых наивных материалистов и позитивистов.

177

См.: К. Леонтьев. «Восток, Россия и Славянство», т. II, стр. 180.

178

Там же, стр. 215.

179

Там же, стр. 224.

180

Там же, стр. 269.

181

Там же, стр. 270.

182

Там же, стр. 285.

183

Там же, стр. 290.

184

Там же, стр. 300.

185

Там же, стр. 301.

186

См.: К. Леонтьев. «Восток, Россия и Славянство», т. I, стр. 98.

187

«Мы прожили много, сотворили духом мало и стоим у какого-то страшного предела»... стр. 188. Это страшные слова.

188

Там же, стр. 103

189

Там же, стр. 244.

190

Там же, стр. 257.

191

См.: К. Леонтьев. «Восток, Россия и Славянство», т. II, стр. 41.

192

Там же, стр. 43.

193

Там же, стр. 48

194

Там же, стр. 80.

195

Там же, стр. 278.

196

Там же, стр. 167.

197

Употребляю это выражение не в том специфическом смысле,

198

Курсив мой.

199

См.: К. Леонтьев. «Восток, Россия и Славянство», т. II, стр. 17.

200

Там же, стр. 18.

201

Т. е. анархизму на религиозной, а не позитивной почве.

202

Т. е. Церковь, а не государство.

203

Во избежание недоразумений должен оговориться, что употребляю здесь слово «дух» не в его противоположности «плоти», а как принятое обозначение метафизического конкретного существа, которое вполне признаю духовно-плотским. В философской терминологии понятие «спиритуализма» имеет совершенно другое значение, нежели в религиозно-культурной и моральной проблеме аскетизма. Я решительный сторонник философского спиритуализма или панпсихизма и вместе с тем враг религиозного и морального спиритуализма, т. е. аскетизма.

204

Напечатано в «Вопросах жизни». 1904. Август.

205

«В защиту слова», стр. 10.

206

«В защиту слова», стр. 181.

207

Напечатано в «Вопросах жизни». 1905. Сентябрь.

208

Мережковскому принадлежит лучшая в русской литературе статья о Пушкине4*, если не считать гениальной речи Достоевского. Вообще, ой замечательнейший у нас литературный критик.

209

Мережковский слишком литератор и то, что он пишет, не звучит живою религиозною проповедью.

210

Это значение философии прекрасно понимает и разъясняет Н. Минский в недавно вышедшей интересной книге «Религия будущего». Вл. Соловьев много сделал для философии религии, и непонятно, как при таком остром философском сознании он мог подчиниться исторически-ограниченному внешнему авторитету.

211

См. предисловие Мережковского к II тому «Лев Толстой и Достоевский».

212

См. мои статьи: «О новом русском идеализме» и «Кризис рационализма в современной философии», в которых намечается возможность такого рода новой гносеологии.

213

См. принципиально важную заключительную статью В. Иванова «О религии Диониса» в июльской книге «Вопросов жизни». Для Минского тоже земля освящается божественной жертвой, страдающим в ней Богом. См. «Религия будущего».

214

Я вижу слабость Мережковского в том, что он почти не раскрывает религиозной идеи о безусловном значении человеческого лица, плохо понимает личность, мистически ее недостаточно ощущает.

215

Не имморальным.

216

Необыкновенные, подлинно мистические идеи Вл. Соловьева о смысле любви, о вечной женственности, о мистической влюбленности резко противоречат банальной, старой морали, развиваемой в самом слабом его сочинении «Оправдание добра», в котором он сбивается на «морализм», как «отвлеченное» начало.

217

Много ценного можно найти по этому поводу в статьях Антона Крайнего в «Новом Пути»

218

Даже Розанов не свободен от страха, боится, что его перестанут принимать в «хороших домах», и не высказывается до конца. Нам ненавистна эта цензура современного общества, это насилие ложной совести и ханжества.

219

Мережковский много верного и глубокого сказал об Л. Толстом, о силе «дяди Ерошки»21' и слабости толстовского сознания, но совершенно не оценил религиозного значения толстовского отрицания власти, толстовского протеста против официальной лжи и подделки.

220

Взгляд Мережковского на Петра Великого поражает своей неясностью, двойственностью и это связано, по-видимому, с неясностью и двойственностью всех его мыслей об Антихристе.

221

Предшественником Мережковского во многом является Вл. Соловьев.

222

Кант считал это одной из антиномий и не допускал рационально-познавательного разрешения проблемы конечности или бесконечности мирового процесса

223

У Мережковского вообще есть склонность к художественному схематизму, у него мало индивидуальных оттенков.

224

Я не утверждаю дуалистического решения и указываю только на огромную трудность этой проблемы, которую Мережковский обходит. Дьявольская стихия не только в плоскости и пошлости, но гораздо более еще в злобе и самолюбии.

225

Мережковский ничего не говорит о Логосе.

226

Напечатано в «Полярной Звезде», № 2, 1905'*.

227

Напечатано в «Полярной Звезде», № 10, 1906.

228

Переписка с Каутским происходила по поводу моих статей, помещенных в «Neue Zeit

229

В психологическом смысле.

230

С понятием нейтральной социальной среды у меня связана целая социально-религиозная система. Чисто человеческой среде и человеческому процессу, переходу от природного и зверского состояния, я противополагаю явление сверхчеловеческих религиозных начал. В социал-демократии есть элементы человеческие, которым я сочувствую, и есть задачи сверхчеловеческой религии, которой сочувствовать не могу.

231

Напечатано в «Нашей Жизни», № 362, 1906

232

Блестящая и отрадная победа партии народной свободы3* на выборах и огромная роль ее в Думе не разубедили меня в моем взгляде на эту партию. На выборах победила не к.-д. партия, а освободительная идея, ненависть к реакционному правительству, что признается и самими к.-д. А идейный оппортунизм и политиканство этой партии в Думе и плачевное «выборгское воззвание»4* доказывают ее не органический, не идейный и не народный характер. Партия эта в лучшем случае — освободительный блок, «союз освобождения».

233

Терм. Вл. Соловьева

234

Говорю не об отдельных представителях, а о партии, как целом. Каждый считает своим долгом забыть свои иДеи, входя в партию.

235

Напечатано в «Свободе и Культуре», №2, 1906

236

«п. 3.». №13, стр. 130

237

У Мережковского до сих пор отсутствовало понятие нейтральной, человечески праведной социальной среды, и потому он слишком резко все делил на царство Христа и царство Антихриста.

238

Необходимость государства связана с испорченностью человечества, а освобождение от него — с коренным перерождением человечества.

239

В этом отношении я расхожусь с С. Н. Булгаковым

240

Напечатано в «Московском Еженедельнике», № 11, 1906

241

Напечатано в «Московском Еженедельнике», № 20, 1906.

242

В эпоху критическую, аналитическую, отвлеченно-рационалистическую прекратились чудеса в истории, чудеса же индивидуальные, для мира незримые, были всегда и есть.

243

Только что вышедшая замечательная книга Н. Лосского «Об интуитивном познании»2' еще раз подтверждает, что русская философия оригинальна и полна творческих задатков.

244

Ив. Карамазов свой эвклидов ум, — здравый смысл, противопоставил Богу, Мировому Разуму

245

Таков был взгляд Иоанна Скота Эригены4', очень смелый для IX века, ослепленного авторитетом. Мне бесконечно близок гнозис Оригена, мне кажутся родными такие восточные богословы-философы как св. Дионисий Ареопаг или св. Максим Исповедник.

246

Само поклонение авторитету церкви внутренно противоречиво, так как сущность церкви в мистическом присутствии св. Духа в человечестве, в свободных дарах Его, с помощью которых свободно идет человечество к верховной цели. Свое понимание церкви я бы лучше всего характеризовал словами: мистический протестантизм.

247

Образование. 1903. Кн. 3, с. 1-28; впоследствии: Богданов А. А. Из психологии общества. 2-е изд., СПб., 1906.

248

Сборник «Проблемы идеализма», с. 91-136.

249

Тот же сборник, с. 1-47.

250

Не более содержательна и та формулировка (в «Критике практического разума»), которая говорит: поступай так, чтобы максима твоей воли постоянно могла быть и принципом всеобщего законодательства®'. Здесь говорится только об идеальной всеобщности абсолютного долга, что относится, очевидно, к его форме, а не содержанию.

251

В эпоху господства статики даже сильные умы <не> могут мириться с идеей бесконечного прогресса, потому что она противоречит их консервативным формам мышления. Вот почему греки считали конечную величину «совершеннее» бесконечной, а Гегель называл незамкнутую бесконечность «дурною»4*. Но когда в эпожу эволюционного мышления г. Булгаков называет «дурною бесконечно стью» прогресс науки и находит, что это, собственно, даже не прогресс, что наука «не ближе к своей задаче», чем была несколько веков назад («Основ, проблемы», с. 2), то чем это объяснить, как не слабонервностью? Разве только еще атавизмом... Во всяком случае, это — решительное осуждение чего-нибудь из двух: либо научной деятельности всего человечества, либо философских упражнений самого г. Булгакова.

252

См. статью «Что такое идеализм», §VII.

253

Это, по-видимому, то самое «вперед», которое иначе называется «назад к Гегелю и Фихте» и к «традициям бессмертного Платона».

254

«Параллели», сборник «Литературное дело»

255

«Литературное дело», «Параллели», с. 128.

256

«Капитализм и земледелие», последняя страница.

257

Если читатель найдет нужным проверить наше сжатое изложение взглядов г. Булгакова на предсказания, то пусть сравнит заключение упомянутой его диссертации со с. 11-15 разбираемой статьи.

258

«Борьба за идеализм»: «Мир Божий». 1901, с. 6.

259

Там же и в «Проблемах идеализма», с. 103, 108, 112.

260

«Борьба за идеализм», см. цит. выше.

261

«Проблемы идеализма», см. выше.

262

Прим. 1906 г. Из-за цензуры здесь мысль выражена неясно. Она такова: буржуазная интеллигенция в лице гг. «идеалистов» будет «ставить цели», а пролетариат и вообще народ послужит пригодным и даже необходимым средством для их достижения.

263

«Параллели» в сборнике «Литературное дело» и «Иван Карамазов» в «Вопр. философии и психологии» за 1903 г. Вообще же национализм г. Булгакова достаточно подчеркивается его преклонением перед Вл. Соловьевым.

264

Это было написано в 1902 году. С тех пор гг. ех-марксисты перестали злоупотреблять чужой фирмой. Дополнение 1906 г. г.Бердяев теперь пишет в журналах правого

265

Вопросы жизни. 1905, кн. 10-11, с. 358-376.

266

Вестник жизни. СПб., 1907. Апрель, № 5, с. 63-75.

267

Josefs Dietzgens kleinere philosophische Sriften S. 25

268

Товарищ. 1907, № 244, 17 апреля, с. 3; впоследствии: Философов Д. В. Слова и жизнь. Литературные споры новейшего времени (1901-1908 гг.). СПб., 1909, с. 199-206.

269

Sub specie aeternitatis, СПб. 1907. Изд. Пирожкова

270

Факелы. СПб., 1907, кн. 2, с. 139-161; впоследствии: Шестое Л. Начала и концы. Сборник статей. СПб., 1908.

271

См. недавно вышедшую книгу Булгакова «Краткий очерк политической экономии»4*. В ней проводится очень либеральная точка зрения, нисколько не уступающая другим либеральным точкам зрения. В обыкновенных политических экономиях гуманные взгляды (о возмутительности крепостного права, гаремов, ростовщичества, эксплуатации рабочих и т. д.) обосновываются на морали, у Булгакова — на религии. В этом вся разница.

Оглавление

• О РЕАЛИЗМЕ (Вместо предисловия)

• БОРЬБА ЗА ИДЕАЛИЗМ

• К ФИЛОСОФИИ ТРАГЕДИИ Морис Метерлинк[227]

• ЭТИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА В СВЕТЕ ФИЛОСОФСКОГО ИДЕАЛИЗМА[234]

• КРИТИКА ИСТОРИЧЕСКОГО МАТЕРИАЛИЗМА[296]

• ПОЛИТИЧЕСКИЙ СМЫСЛ РЕЛИГИОЗНОГО БРОЖЕНИЯ В РОССИИ[311]

• О НОВОМ РУССКОМ ИДЕАЛИЗМЕ[34]

• А. С. ХОМЯКОВ КАК ФИЛОСОФ[69]

• Н. К. МИХАЙЛОВСКИЙ и Б. Н. ЧИЧЕРИН[84]

• ОТВЕТ КРИТИКАМ

• СУДЬБА РУССКОГО КОНСЕРВАТИЗМА[94]

• КАТЕХИЗИС МАРКСИЗМА[99]

• ТРАГЕДИЯ И ОБЫДЕННОСТЬ[104]

• КУЛЬТУРА И ПОЛИТИКА[131]

• КРИЗИС РАЦИОНАЛИЗМА В СОВРЕМЕННОЙ ФИЛОСОФИИ[133]

• К. ЛЕОНТЬЕВ — ФИЛОСОФ РЕАКЦИОННОЙ РОМАНТИКИ[144]

• В ЗАЩИТУ СЛОВА[204]

• О НОВОМ РЕЛИГИОЗНОМ СОЗНАНИИ[207]

• РЕВОЛЮЦИЯ И КУЛЬТУРА[226]

• К ИСТОРИИ И ПСИХОЛОГИИ РУССКОГО МАРКСИЗМА[227]

• РУССКАЯ ЖИРОНДА[231]

• о ПУТЯХ политики[235]

• ДЕМОКРАТИЯ И МЕЩАНСТВО[240]

• О НАРОДНОЙ ВОЛЕ[241]

• РАЗУМ И ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ (Послесловие)

• Приложение

• А.А. Богданов. НОВОЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ О «Проблемах идеализма»[247]

• Д. С. МЕРЕЖКОВСКИЙ. О НОВОМ РЕЛИГИОЗНОМ ДЕЙСТВИИ[265] Открытое письмо Н. А. Бердяеву

• Ник. АНДРЕЕВ. НА ГРАНИЦЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РАЗУМА (Теория «мистического разума» г. Бердяева)[266]

• Д. В. ФИЛОСОФОВ. НА РАСПУТЬЕ[268]

• Лев ШЕСТОВ. ПОХВАЛА ГЛУПОСТИ[270]

---

Дата добавления: 2018-05-31; просмотров: 279; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!