Западная Римская империя Восточная Римская империя 6 страница
Политические события февраля 1917 года и последовавший за ними октябрьский переворот поставили крест как на научной деятельности Кулаковского, так и на его душевном спокойствии, к которому он — 62-летний пенсионер — так стремился. Еще в январе 1916-го государь император почтил Кулаковского Знаком отличия беспорочной службы за сорок лет выслуги (носился на Владимирской ленте). До 45-летней выслуги, когда университет избирал профессоров в свои почетные члены, он не дожил... «Злой рок отнял у него в 1913 г. брата Платона Андреевича, а в 1914 г. жену, давшую ему счастье, и началась у него одинокая, «сиротская жизнь», — а политические события, шедшие с необыкновенной быстротой, после некоторого подъема в начале войны и проблеска надежд на освобождение славянства от немецкого гнета и возрождение его, надежд на освобождение нами проливов и занятие Константинополя, наносили ему одну рану за другой, терзали его, убивали одну его надежду за другою, — и им стал овладевать пессимизм, доходивший порой до отчаяния. «Уныние и безнадежность, одолевшие меня и все усиливавшиеся, превратили меня в живой труп, убили всякую волю и энергию... Я страшно томлюсь и страдаю от невозможности чем-нибудь заняться. Налегла на Русь черная полоса, в которой нет просвета... Идет развал великой единой Руси, которая имела свои великие мировые задачи и мощь для их выполнения. Перебили спинной хребет живого существа, и оно трепещет конвульсивно всеми своими членами. Страшно до ужаса и жить нечем. От худого идем к худшему... Что выйдет из этого хаоса? У меня нет сил переживать это страшное настоящее» (из письма от 4 июня 1917 г.). «Современные события так тяжело ложатся на мою душу, что я временами впадаю в полное сумасшествие», — писал он 7 июня 1917 г. «Настали святки, и близится Новый год. В это время обыкновенно обменивались приветствиями близкие люди и добрыми пожеланиями. Но, Боже, Боже! Ужас нашего настоящего сковывает всякие надежды, и язык немеет для слов: “С Новым Годом, с новым счастьем”. Страшная темная туча налегла на Русь, и в этой беспросветной тьме в тревоге за грядущий день приходится не жить, а прозябать и томиться... В тумане этих событий гаснет и мысль, и сознание» (письмо от 27 декабря 1917 г.). Он сокрушался и о тяжелом положении «Киева, некогда центра русского государства», и происходившими в нем «всякими ужасами»[89]. Последние два года жизни Юлиана Андреевича были омрачены крушением всех надежд — и на ставшее ненужным восстановление греческого языка в гимназиях (по причине их закрытия), и на грядущий мир, на прекращение изнурительной войны, на покойную старость... Другой киевлянин, Михаил Булгаков, поздравляя сестру с новым 1918 г., писал 31 декабря 1917 года: «Я спал сейчас, и мне приснилось: Киев, знакомые и милые лица, приснилось, что играют на пианино... Придет ли такое время? Настоящее таково, что я стараюсь жить, не замечая его... не видеть, не слышать!.. Видел толпы, которые осаждают подъезды захваченных, запертых банков, голодные хвосты у лавок, затравленных и жалких офицеров, видел газетные листки, где пишут, в сущности, об одном: о крови, которая льется и на юге, и на западе, и на востоке... Все воочию видел, и понял, что произошло».
|
|
|
|
Собственный дом, который только на закате дней появился у Кулаковского на далеком Кавказе, становился недоступным, наемную трехкомнатную квартиру в доме М. Ф. Михельсона по улице Пушкинской, 40 все тяжелее было содержать теплой в суровые зимы. Второе издание «Истории Византии», начавшееся выпуском первого тома в 1913 г., так и не было завершено. Четвертый том даже в первом издании не увидел свет.
За полгода до смерти, 28 сентября 1918 г. Юлиан Андреевич писал однокашнику по Виленской гимназии, председателю Таврической ученой архивной комиссии Арс. И. Маркевичу:« “Эмфизема [легких] и слабость сердца теперь мои спутники, и живется мне очень тяжело”. Его удручала невозможность работать из-за типографской “разрухи” и угнетала “тяжелая дума, что нашей культуре конец”. Это были последние слова его в письме ко мне. О последних месяцах его жизни — унылой и страдальческой, очень печальной, мы мало знаем. Крушение родины сломило его физические и душевные силы, и он очутился под ее развалинами, оставив после себя светлую память»[90]. Юлиан Андреевич Кулаковский скончался 8-го (21) февраля 1919 года на 64-м году, через три дня после того, как в Киев в очередной (но не в последний) раз вошли большевики, устроив чекистскую резню.
|
|
В одном из лекционных курсов Юлиан Андреевич процитировал Квинта Энния: «Nemo me lacrimis decoret nес funara fletu. Faxit cur? Volito vivos per ora virum» — «Пусть никто меня не поминает слезами или похоронным плачем. Почему? Я летаю живым в памяти людей»[91]. Может, эти слова он хотел видеть на своем надгробном камне? Этим памятником (за неизвестностью места упокоения ученого) является серия переизданий его трудов.
К сожалению, не только во времена Кулаковского состояние научной мысли и самая внутренняя (и «внешняя») жизнь научного работника была политическим и нравственным поступком, но и нынче. И тем не менее содеянное Кулаковским выдвигает его в первые ряды русских ученых-гуманитариев XIX-XX вв. Доказательство тому — современный интерес к исследованиям Юлиана Андреевича, активное обращение его работ в современном научном пространстве, бойкое переиздание главнейших из них и, в первую голову, уже во второй раз — грандиозной «Истории Византии»[92].
|
|
А. С. Пушкин в 1829 году записал, что «Карамзин есть первый наш историк и последний летописец», что «своею критикой он принадлежит истории, простодушием и апофегмами хронике»[93]. Поэт невольно ошибся: последним летописцем оказался Кулаковский, а не Карамзин. Уже во времена Пушкина жанр летописи казался устаревшим. Кулаковский, родившийся через четверть века после вынесенного Пушкиным вердикта Н. М. Карамзину и взявшийся за летопись Ромейской империи в 55 лет[94], после Эд. Гиббона, еще в 1780-х доведшего хронику «упадка и разрушения Римской империи» до падения Константинополя, после Б. Нибура, после В. Н. Татищева, М. М. Щербатова, Н. А. Полевого и С. М. Соловьева, — Кулаковский, перефразируя Пушкина[95], открыл русской науке Византию, как Колумб — Америку, а Карамзин — «древнюю Россию».
А. А. Пучков Киев, ноябрь 2002 г.
ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ
Первый том моей Истории Византии разошелся в первый же год после выхода в свет. Это обстоятельство дало мне смелость подумать о втором издании, которое являлось для меня весьма желательным потому, что налагало на меня обязанность тщательно пересмотреть свой текст и устранить из него те погрешности и недочеты изложения, а кое-где и прямые ошибки, какие в нем оказались. За указание некоторых из них я должен принести благодарность моим рецензентам, другие нашел я сам после издания моей книги. По некоторым частным вопросам я переработал вновь подлежащий материал и кое в чем исправил и дополнил свое изложение. Общая концепция моего труда осталась прежней, и те широкие требования, которые развернул предо мною мой уважаемый рецензент, французский профессор Louis Bréhier, в своем общем отзыве, помещенном в ученом французском органе — Journal des Savants (Mars, 1912), я должен был оставить в стороне, как превышающие мои силы. Установить органическую связь истории Византии с историей эллинистического Востока, а не только с римскими государственными началами, унаследованными Византией и давшими политическое единство восточной половине империи, — задача непосильная для труда одного человека. Таким же трудноосуществимым требованием я готов считать и использование в историческом изложении археологических памятников, которые изучаются специалистами по истории искусства. Смею надеяться, что мое изложение исторических судеб Византии, основанное почти исключительно на литературном материале, дошедшем до нас от древности, имеет свое право на существование и может оказаться полезным.
Две карты и рисунок стен Константинополя воспроизведены по первому изданию, а план Константинополя заимствован из сочинения van Millingen’a: Byzantine Constantinople (London, 1899), откуда взят и рисунок стен. Приложенный к первому тому обзор источников и литературы пересмотрен, кое-где сокращен, а отчасти пополнен и исправлен. Во избежание недоразумений позволю себе заметить, что я никоим образом не претендовал представить библиографию по истории Византии и держался в пределах того периода, который обработан в этом первом томе.
Хотя я прилагал всякие старания к исправности моего издания в отношении корректуры, но, к большому моему огорчению, вижу теперь, что мне и на этот раз приходится просить у моего читателя снисхождения к тем немалочисленным буквенным опечаткам, которые остались в моем тексте.
Мне остается высказать сердечную признательность за некоторые добрые указания и советы моим уважаемым коллегам, профессорам П. К. Коковцову, С. П. Шестакову, И. Г. Турцевичу и Б. В. Варнеке.
Ю. К.
15 февраля 1913. Киев
ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ
Выпуская в свет первый том Истории Византии, чувствую себя обязанным указать на тот путь, каким я пришел в эту область исторического знания. Мои первые ученые работы относились к области римской древности и вращались в сфере вопросов по истории римских учреждений преимущественно императорского периода, для изучения которого представляют обильный материал эпиграфические тексты, широко введенные под эгидой Моммзена в ученый оборот европейской науки. Университетское преподавание, которое открылось для меня в Университете св. Владимира, направляло затем мои занятия и ученые интересы в круге установившегося цикла предметов, обнимаемых кафедрой римской словесности, причем факультет поручал мне вначале и преподавание римской истории за неимением особого преподавателя. Так в течение первого десятилетия я оставался в области римской древности.
В 1890 году Императорская Археологическая Комиссия оказала мне внимание привлечением к участию в непосредственной разработке археологических богатств нашего Черноморского побережья, и моя первая поездка в Керчь подарила меня находкой, которая оказалась первой в своем роде на неистощимой почве древнего Пантикапея, а именно: христианская погребальная пещера с написанной на стене датой 788 года боспорской эры, т. е. 491 г. по P. X. С тех пор древности Тавриды стали для меня близкой и родной областью. В связи с непосредственным участием в работах по разысканию памятников прошлого для меня возникали разные, по преимуществу исторические, вопросы, а поиски материала для их разъяснения все чаще и чаще приводили меня к памятникам византийской письменности. Так возникали те разнообразные заметки, рецензии и более цельные работы, появлявшиеся в Византийском временнике, Журнале Министерства народного просвещения и других изданиях. Серию работ по Крыму я закончил в очерке «Прошлое Тавриды». Мой давний интерес к военным учреждениям империи направлял меня, попутно с поисками по другим вопросам, и к Маврикию, и к Константину Порфирородному. Отсюда возникли этюды о друнге и друнгарии, византийском лагере X века, византийских фемах, многие доклады в Обществе Нестора-летописца и, наконец, издание «Стратегики имп. Никифора» по рукописи Московской Синодальной библиотеки.
Когда, после тяжких заминок в учебной жизни университета, восстановилась бодрая академическая деятельность в стенах наших аудиторий, наш факультет, в заботах о расширении преподавания, предложил мне взять на себя чтение курса по истории Византии. Не без большого колебания решился я сделать первый опыт в 1906-1907 учебном году. Те несколько лет, которых потребовал от меня раньше того перевод Аммиана Марцеллина, историка, стоящего на рубеже эпохи, держали меня среди событий переходного времени и множества вопросов по истории учреждений империи. Так я из Старого Рима перешел в Новый и успел в своем курсе обозреть со своими слушателями жизнь империи до знаменательной эпохи возникновения Священной Римской империи Карла Великого. Этот первый опыт пришлось повторить через два года. Те затруднения, которые создает для учащихся отсутствие в нашей литературе общих сочинений по истории Византии, побудили меня приняться ровно год тому назад за обработку своего курса по конспектам, которые я составлял для лекций. Само собою разумеется, что пришлось опять обратиться к источникам, и мой текст, по мере обработки, разрастался против того, что было в концепте. Приступая к делу, я предполагал закончить первый том на эпохе Юстиниана, но вышло иначе, и я решился остановиться на Анастасии, в надежде начать второй том с Юстиниана.
В изложении судеб Византии я старался, предлагая вниманию читателя события живой действительности, дать ему возможность чувствовать дух и настроение тех давних времен. В какой степени удалось мне этого достигнуть, пусть о том судят другие. Круг источников, бывших у меня под руками, равно и ученой литературы, указан ниже.
Пересматривая теперь отпечатанные листы моей работы и замечая кое-что такое, что приходится исправить, с укором себе вспоминаю совет Горация — nonum prematur in annum; но время не ждет, дела много, а делателей мало. Быть может, благожелательная критика укажет мне много такого, чего я сам не замечаю теперь под свежим впечатлением пережитого напряжения работы по составлению текста и его печатанию.
Не могу при этом случае не высказать и того общего настроения, которое одушевляет меня в изучении прошлых судеб Византии. Наше русское прошлое связало нас нерасторжимыми узами с Византией, и на этой основе определилось наше русское национальное самосознание. Теперь, когда ввиду совершившегося перелома в нашем политическом строе, наше народное самосознание особенно нуждается в просветлении своих основ, принесена неведомо зачем тяжелая жертва в ущерб народному делу. Те люди, которым было вверено верховное руководство делом русского просвещения, отказались в системе высшего образования от того элемента, который дает ему силу и мощь в Западной Европе. Устранение греческого языка из программы среднеобразовательной школы является добровольным принижением нашего просвещения перед тем его идеалом, который живет и действует в Западной Европе. Ущерб, причиненный делу просвещения, ставит печальную перспективу для нашего будущего. Хотелось бы надеяться, что рост русского самосознания и просвещения, а также более глубокое ознакомление с историей просвещения на Западе, вызовут в русском обществе сознание потребности восстановить на нашей родине то первенство греческого гения в системе высшего образования, которое водворила у себя Западная Европа. Быть может, поймем и мы, русские, как понимают в Европе, что не в последнем слове современника, а в первом слове эллинов заключено творческое начало высокой европейской науки и культуры. Что же до системы образования, то здесь желательна и возможна дифференциация, а не нивелировка и опрощение.
Возвращаясь от этих мыслей к лежащему перед читателем тому Истории Византии, я должен высказать сожаление, что мне удалось приложить только две карты: общую карту Римской империи, заимствованную из издания: Spruner-Sieglin. Atlas antiquus, и уменьшенную копию прекрасной карты Балканского полуострова из неоконченного издания: Kiepert. Formae orbis antiqui (Berlin, 1894). План Константинополя заимствован из путеводителя Meyer[96] а, а разрез стен из книги: Millingen. Byzantine Constantinople (London, 1899).
Так как я заботился и о внешнем виде моей книги, то мне очень досадно, что в напечатанном тексте оказались опечатки. В приложенном списке опечаток три, особенно мне досадные выделены разрядкой, и я прошу читателя устранить их из текста, раньше чем читать его1. Хотя, благодаря любезной помощи студента К. А. Езерского, я имел в руках полный список опечаток, но воспользовался им не вполне, оставив без внимания погрешности в знаках препинания, которые попадали иногда не на свое место, а также и неисправности в греческих ударениях и придыханиях. Непривычка наборщиков к греческим буквам и сбитый шрифт, к тому же и смешанный, лишали меня возможности добиться успеха в этом отношении, а затяжка с корректурой увеличивала стоимость издания. «Минула лета Ярославля», когда греческая речь не была чужда в нашем Киеве...
Расходы по изданию принял на себя Университет св. Владимира, которому я считаю долгом выразить свою сердечную признательность.
Юлиан Кулаковский
11 мая, Natalicium Novae Romae. 1910
Киев
ИСТОРИЯ ВИЗАНТИИ
395-518
ГОДЫ
Введение. Аркадий. Феодосий. Маркиан. Лев. Зенон. Анастасий
ВВЕДЕНИЕ
СУДЬБЫ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ
Рим на заре своего существования был городом. Царственный ход истории Рима превратил этот город в мировое государство, охватившее широким кольцом весь бассейн Средиземного моря. Республиканские учреждения, с которыми Рим начал свою победу над миром, обветшали в процессе приспособления к новому положению государства, и борьба политических партий, начавшаяся с Гракхов, привела республику к полному крушению. Соперничество Мария и Суллы открыло эру попыток водворить начало единоличной власти в государстве, и длившаяся в течение двух поколений кровавая борьба закончилась победой Августа над Антонием. Объединив в своих руках верховное командование военными силами государства, Август определил свои отношения ко всем сферам государственного управления и упрочил миродержавие Рима. Обеспечив границу империи по течению Рейна, он отодвинул ее до линии Дуная на севере и своей твердой политикой в отношении Востока достиг того, что парфяне возвратили знамена Красса и признали границы империи на верхнем Евфрате. В течение продолжительного срока своего правления Август водворил принцип единоличной власти в римских государственных учреждениях и начал собою первую династию римских императоров, которая закончилась в лице Нерона. Вслед за тем начались военные революции, и страшное кровопролитие обагрило Италию. Только четвертому претенденту на наследие цезарей, Веспасиану, удалось утвердиться во власти и дать Риму вторую династию. Дворцовая революция 96 года положила ей конец, и возвышение старого сенатора Нервы обошлось без междоусобной войны. Преемственность власти продолжалась затем путем усыновления до Марка Аврелия, оставившего трон своему сыну Коммоду. Убийство Коммода в 192 году повело к кровавой борьбе за императорский венец между тремя претендентами, и победа досталась Септимию Северу. Его сын Каракалла и два родственника по жене, Бассиан (Элагабал) и Александр Север, продолжили династическую преемственность. Максимин, убийца Александра, начал собою тяжкое мутное время непрестанных военных революций. В армии проявился провинциальный патриотизм, и в течение десятилетий империю раздирали на части многочисленные претенденты на императорский венец. Идея единства империи была, однако, так прочно внедрена в сознание тогдашних поколений, что ее не пошатнули все «тридцать тиранов», как назвали по литературной традиции римские историки кратковременных самозванцев, и законным императором считался только тот, кого признавал римский сенат. Военному гению Аврелиана удалось восстановить единство империи и вновь подчинить сирийский Восток, обособившийся в отдельное царство вместе с Египтом.
Спустя пять лет по смерти Аврелиана, в течение которых сменилось пять императоров, верховная власть досталась Диоклетиану (284 г.). Войны шли в ту пору на всех границах империи, и так как император был, по необходимости, главнокомандующим своей армии, то Диоклетиан пришел к мысли разделить империю. Он избрал себе товарища, которому предоставил равную с собою власть с тем же титулом. Сохранив за собой Восток, он отдал ему Запад. Двух августов во власти знала империя и раньше. Так было при Марке Аврелии во II веке, при Гордиане и Филиппе — в III. Но замещение трона двумя лицами не вело тогда к территориальному делению империи на две части, как случилось теперь в силу неблагоприятных внешних условий. Непрерывные войны на границах побудили Диоклетиана дать новую организацию преемства верховной власти. Не имея мужского потомства, он избрал своим цезарем, т. е. наследником, чужого человека и заставил сделать то же самое своего товарища. Оба цезаря были избраны из людей, имевших уже военные заслуги, и получили самостоятельное командование в отведенных им территориях. Одновременно с тем Диоклетиан провел новое административное деление империи на префектуры и целый ряд реформ в сфере государственного управления. Блестящие военные успехи Диоклетиана и Максимиана подняли престиж империи и обеспечили ее единство. Отпраздновав 20-летие своей власти, Диоклетиан сложил свой сан и заставил сделать то же самое Максимиана (1 мая 305 г.). Прежние цезари, Галерий и Констанций Хлор, сделались августами, и Галерий назначил двух цезарей. Но система преемства верховной власти, отрицавшая принцип кровного родства, не удержалась в силе. У Максимиана был сын Максенций, а у Констанция Хлора — Константин. Оба они приняли титул августов, вернулся к власти и Максимиан. Начались междоусобные войны и жестокое кровопролитие. Константин устранил Максенция и, оказавшись в обладании западной половиной империи, вступил в соглашение с августом Востока, Лицинием. Упрочив свою власть, Константин резко выдвинул принцип кровной наследственности тем, что объявлял цезарями своих малолетних сыновей. Соглашение с Лицинием, скрепленное браком последнего с сестрой Константина, продержалось недолго. В 323 году началась между двумя августами междоусобная война, закончившаяся битвой при Хрисополе, в которой победа досталась Константину. Единство империи было вновь восстановлено.
Дата добавления: 2018-05-12; просмотров: 248; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!