Глава 6. Командировка на комбинат «Маяк».
Не успел еще я полностью оправиться после болезни, как получил письмо, в котором мне предлагалось явиться в Горком партии. В Горкоме мне сказали, что я по решению ЦК партии должен быть направлен на ответственную работу вне Ленинграда и, что квартира моя будет забронирована. Ехать никуда мне не хотелось, я приводил различные доводы, в том числе ссылался на свое здоровье, но это ни к чему не привело. Заполнил там очень подробную анкету и стал ожидать результатов проверки. Впоследствии, я узнал, что на номенклатурную должность начальника объекта рекомендовал меня И.В.Курчатов по представлению В.Г. Хлопина.
До июня 1949 года продолжал работать в университете и в Санитарно-химическом институте.
В мае меня вызвали для собеседования в ЦК ВКП(б). Поселился в гостинице и ждал приглашения 2 или 3 дня. Принял меня М.Г.Первухин, член Президиума ЦК и заместитель Б.Л.Ванникова по спецлинии. После получасовой беседы меня отпустили. Дома в Ленинграде я сильно ошпарил левую ногу. В Институте скорой помощи мне после хирургической обработки обожженной поверхности наложили гипсовую повязку. Это задержало мой выезд. Приезжали ежедневно врачи из Смольнинской больницы и говорили, что им звонят из ЦК. Это меня тогда очень удивляло. Уволиться с прежних мест работы и выехать в Свердловск вместе с матерью я смог только в середине июня.
В Свердловске я должен был явиться в так называемую контору, для получения дальнейших указаний о конечной точке моего направления. Там я получил билеты до ст. Кыштым. В Кыштыме и на пути от него встречались, в основном, избы, лес, а за контрольно-пропускным пунктом глазам представился город с современными невысокими домами, улицы, асфальтированные дороги.
|
|
|
Центральная заводская лаборатория (ЦЗЛ), в которой мне предстояло трудиться, была расположена в центральной части города. Невдалеке было, окруженное лесом озеро, и в первый выходной день я пошел загорать. Разделся, лег, оборачиваюсь и вижу рядом со мной, подняв голову, смотрит на меня змея. Я от неожиданности испугался, чем-то бросил в нее, и она уползла. Потом я вспомнил, что на голове у нее были два параллельно расположенные желтые отметины, характерные для ужей.
В первые же дни пребывания, начальник отдела кадров Сурмач, познакомил меня с ленинградскими проектировщиками технологических линий Я.И.Зильберманом и А.З.Ротшильдом, и мы где-то в лесу играли в карты до тех пор, пока не пошел дождь. Временно меня с матерью поселили в двухкомнатной квартире на Советской улице. Подписал акт о приемке здания ЦЗЛ, ознакомился с текущими делами, был принят начальником объекта, главным инженером и его помощником и участвовал в похоронах начальника объекта В.Лысенко. Поразило, что на похоронах ему отдавали воинские почести. В ЦЗЛ, взял небольшую комнату в верхнем этаже под кабинет, поставил сейф. По степени допуска я мог, минуя 1 отдел, составлять и хранить документы с грифом "Особая папка". У двери кабинета стоял часовой. Получил 12 000 подъемных и поместил деньги в сейф, сейф запечатал печатью под N 1. В этот период зашел ко мне И.М.Ткачёнко и сказал, что мне неприлично находиться в таком кабинете и, что я должен отремонтировать более большое помещение и переехать в него.
|
|
|
Следует отметить, что в ЦЗЛ имелся прекрасный кабинет И.В.Курчатова с мебелью, заказанной в Прибалтийских странах и стоящей более 400 000 рублей, сумма по тем временам очень значительная. Подобрали мне заместителя по хозяйственной части, однофамильца А.Н.Шведова, несколько жуликоватого снабженца и подхалима.
Поскольку я был много часов на работе, а мать (74 лет) оставалась одна, он заходил к ней, предлагая чем-нибудь помочь, а она, конечно, говорила мне, какой хороший человек Александр Николаевич. До меня временно исполнял обязанности начальника ЦЗЛ - Павел Афанасьевич Мещеряков, милый, очень суетливый человек. Жена его была не практикующим врачом. У них были дочь Нина и сын Рюрик.
|
|
|
 |
Для охраны дома купил за 300 р. молодую кое-чему обученную суку-овчарку. Но она была не приучена к содержанию в квартире и не особенно чистоплотна. Рано утром я еще выходил с ней гулять, но позже пришлось выпускать ее одну, и она вскоре пропала.
Перед отъездом в Ленинград, за оставшимися там членами семьи, у меня появилась другая собака. Узнав, что у меня пропала овчарка, командир подразделения войск, охраняющих границы зоны, майор Шамрай предложил съездить с ним в собачий питомник. Мы сели в машину и через город и лес подъехали к избушке. Внутри домика в плиту был вмазан большой котел, в котором варилась каша для кормежки собак. В это время солдат ввел в помещение большую, злобную, только что ощенившуюся суку. Шамрай отвел меня в угол и сказал: "Ради Бога осторожнее, собака знает только своего проводника". Когда ее увели, мы выбрали и взяли очень симпатичного щенка. Пушистый, черный как смоль, с живыми глазами, он мне очень понравился, и назвал я его Дэм.
Ранней осенью я выехал в Ленинград за женой и детьми. При выезде за пределы зоны мой провозимый багаж и документы не подвергались досмотру.
|
|
|
Ко времени выезда у меня сложились представления о структуре комбината, которые были дополнены позднее.
Ядерный топливный цикл на предприятии Челябинск-40 или, как его тогда именовали в официальных документах, Южно-Уральской конторы Главгорстроя СССР, состоял в 1948-1951 гг. из уран-графитовых реакторов, одного тяжеловодного реактора (группы «А»), завода «Б» по радиохимической переработке облученного топлива, и завода «В» по получению чистых соединений плутония. Каждое из этих подразделений имело хорошо оборудованные лаборатории, с количеством работающих, как, например, на заводе «Б», порядка 200 человек, и еще небольшую научно-исследовательскую группу. В задачу этих лабораторий входил текущий контроль за технологическим процессом. Кроме этих лабораторий, имелась Центральная заводская лаборатория. К моменту моего приезда здание ЦЗЛ было построено, но мне пришлось принимать его с недоделками. Проектировала здание, правда не совсем удачно, как это выявилось впоследствии, Ленинградская контора, во главе которой был Гутов. В состав ЦЗЛ входил отдел КИП и автоматики с множеством не очень больших лабораторий, с производственными мастерскими и со стеклодувной. На правах моего заместителя некоторое время был начальник КИП Ю.Н.Герулайтис, а затем к.ф.м.н. С.Н.Работнов. В числе сравнительно крупных лабораторий, не входящих в КИП, были: химико-технологическая (зав.В.И.Землянухин); аналитическая (зав.Н.Н.Артамонов), медико-биологическая с виварием (зав.Н.И.Александров), радиометрическая, коррозионная, дозиметрическая и другие. Оборудование лабораторий было, по тому времени, даже по заграничным меркам, очень хорошим. Достаточно указать, что мы имели спектрограф с решеткой Брегга, электронный микроскоп, инфракрасные спектрометры Хильгера и новейшие образцы радиометрических приборов. ЦЗЛ являлась мостом научной связи между ведущими научно-исследовательскими институтами страны, такими как: Теплофизическая лаборатория (теперь институт им. И.В. Курчатова), Радиевым институтом, Институтом физической химии, Институтом общей и неорганической химии, Институтом геохимии и аналитической химии, Институтом N 9 и др.
Общее научное руководство проблемой осуществлял академик И.В.Курчатов, его заместителем и руководителем физико-технологических проблем был академик А.П.Александров, руководителем химико-технологических - академик В.Г.Хлопин, а вследствие его болезни, член-корреспондент Б.А.Никитин. После смерти В.Г.Хлопина в 1950 году руководителем стал член-корреспондент Б.П.Никольский. Аналитическими вопросами руководил член-корреспондент, впоследствии действительный член АН СССР А.П.Виноградов, помогали ему И.А.Алимарин, впоследствии действительный член АН СССР, и П.Н.Палей. Научным руководителем тяжеловодного реактора был академик А.И.Алиханов, завода «Б» - профессор А.П.Ратнер и завода «В» - профессор А.Д.Гельман.
Непосредственную связь с химико-технологической лабораторией поддерживал Б.А.Никитин, курируя вопросы экстракции, с аналитической лабораторией - А.П.Виноградов, с коррозионной лабораторией - директор ИФХАН - член-корреспондент АН - Г.В.Акимов.
Кроме того, в лабораториях ЦЗЛ работали небольшие группы сотрудников упомянутых выше Институтов, по разработке или доработке тех или иных проблем. Например, велись работы по созданию оксалатной схемы, которыми руководил академик И.И.Черняев, и помогала ему профессор В.А.Головня. Работали также: член-корреспондент (впоследствии действительный член АН СССР) И.В.Тананаев, член-корреспондент (впоследствии действительный член АН СССР) А.А.Бочвар, профессора Л.И. Русинов, Н.Е.Брежнева и др. Изредка проводились семинары, на которые приезжали Я.Б.Зельдович (впоследствии действительный член АН СССР), академик А.Н.Фрумкин, И.Е.Старик, Б.С.Джелепов, проектировщики Я.И.Зильберман, А.З.Ротшильд. Физическими семинарами руководил И.В.Курчатов. Однажды мне пришлось проводить медико-биологический семинар, на котором присутствовал заместитель министра здравоохранения Д.И. Бурназян.
Текущие вопросы обычно решались на предприятиях, на ежедневных утренних совещаниях-оперативках, на которых обязательно присутствовало руководство данного объекта и начальник или главный инженер комбината. Во главе комбината стоял генерал-майор Борис Глебович Музруков, бывший директор завода Уралмаш, главным инженером был генерал Ефим Павлович Славский, бывший заместитель министра цветной металлургии, его помощником был Георгий Васильевич Мишенков, заместителем по административно-хозяйственной части был генерал Петр Тимофеевич Быстров. К комбинату был прикреплен уполномоченный Совета министров СССР генерал-лейтенант Иван Максимович Ткаченко. При комбинате были политотдел, прокуратура, суд, милиция, медсанотдел N 71, больница, два театра, кино и мощная строительная организация, причем все строительные работы осуществлялись силами заключенных, в том числе и власовцев.
Система охраны государственной безопасности охватывала все звенья комбината и периметр вокруг него. К каждому объекту был прикреплен уполномоченный управления МГБ Челябинской области, в частности, к ЦЗЛ был прикреплен майор Мещеряков. Наружная и внутренняя охрана объектов и всей зоны осуществлялась войсками МГБ, которым был придан парк служебных собак. Для выезда из зоны был создан контрольно-пропускной пункт. Насколько строги были правила можно судить по тому, что если вывозили покойника, для похорон вне зоны, то его вынимали из гроба, проверяли обшивку и только после этого пропускали. Службой режима ведал полковник А.М. Рыжов. В пропуске делались отметки, дающие право на посещение тех или иных объектов, выезда за зону. Перемещение внутри объекта также строго регламентировалось, и переход рядовому сотруднику из одной лаборатории в другую был строго запрещен. При каждом объекте был санпропускник с душевой, с обязательным переодеванием при входе и выходе. Для суждения о радиационной чистоте тела служил дозиметрический контроль. Вспоминается случай. Вечером мне звонят из охраны. Сотрудницу N не можем пропустить, установка считает. Отвечаю: "Пусть моется". Ей удалось отмыться только после третьего раза.
В комбинате были отражены грандиозные, сконцентрированные усилия всей страны, направленные на достижение определенной цели. Организация дела требовала полной отдачи сил, энергии и средств и не допускало ни малейшей расхлябанности. При этом, как и в годы войны, не считались с возможными потерями.
Как-то зашел ко мне вместе с секретарем парторганизации известный своими работами в области коррозии директор Института физической химии Георгий Владимирович Акимов. При этом он держал во рту трубку, я потянулся за спичками, но он сказал, что бросил курить по состоянию здоровья и рассказал мне печальную историю. В один из прошлых приездов на комбинат его вместе с парторгом не выпускали с объекта до тех пор, пока они не выяснят причины и степень коррозии, бывших в употреблении аппаратов в форме цилиндрических котлов. В ходе обследования им неоднократно приходилось забираться внутрь аппаратов и, конечно, переоблучаться. Когда они ехали обратно в Москву, у них в дороге началось острое воспаление почек (нефрит). Они заметили это по болям в пояснице и кровавой моче.
В.Г. Хлопин переутомился и плохо себя чувствовал, но его вызвал на совещание И.В. Курчатов. В поезде метро у В.Г. произошел инсульт и он несколько часов был без сознания и ездил взад и вперед, а его принимали за пьяного. Скончался он рано – в возрасте шестидесяти лет.
"Сгорел" на работе, под тяжестью огромной ответственности и сам Игорь Васильевич Курчатов, умерший в возрасте 59 лет.
Оглядываясь назад, можно сказать, что создание ядерного щита в столь короткое время, было возможно только в социалистической стране с тоталитарным режимом. Это подтверждается и тем, что в США не ожидали от нас столь быстрых темпов в использовании ядерной энергии в военных целях.
Когда я приехал в Ленинград за семьей, то наряду со сборами в обратную дорогу, я нашел время и съездил навестить В.Г.Хлопина. Он чувствовал себя неважно, но как всегда был приветлив и любезен. Как потом выяснилось, это была моя последняя встреча с этим большим ученым и человеком. Я рассказал ему обо всех особенностях работы, об обстановке и о людях, которые меня окружают, в частности, я сказал, что с И.В.Курчатовым еще не встречался. На это Виталий Григорьевич сказал: "Ну, от этого Вы ничего не потеряли".
Когда мы приехали в Челябинск-40, то на другой день я отправился в ЦЗЛ. Распечатываю дверь, распечатываю сейф, раскрываю его и вижу, что пачка денег сильно похудела. Пересчитываю и вместо двенадцати тысяч нахожу только три. Убеждаюсь, что за время моего отсутствия кто-то побывал в кабинете. Внимательно осматриваю оттиск печати и вижу, что сделан он не моей печатью. Звоню в МГБ. Буквально через несколько минут приезжает зам. начальника подполковник Соловьев и прикрепленный к объекту майор Мещеряков. Впоследствии выяснилось, что о происшествии докладывали лично Лаврентию Павловичу Берия, а меня "трясли". Начались ночные допросы. Не было ли в сейфе секретных документов? По истечении некоторого времени, ничего не добившись, меня оставили в покое, причем этот случай, способствовал, как это выяснилось позднее, установлению взаимопонимания между мной и органами госбезопасности, что в условиях, существовавших на комбинате, было немаловажным обстоятельством.
Через 2 или 3 месяца меня пригласили на закрытое судебное разбирательство. Вхожу в зал суда и вижу подсудимых - человек двенадцать солдат с обритыми головами и без поясных ремней и одного штатского.
Все солдаты обвинялись в хищении государственного и личного имущества; будучи на посту они пропускали слесаря мастерских ЦЗЛ, который вскрывал сейфы. Действовали они не только в моем кабинете, но и на других объектах, причем побывали и в 1-ых отделах, но сотрудники, боясь ответственности, не сообщали об этом в МГБ. Обвиняемые, которым оставалось немного времени до демобилизации, вину свою признали. У них было обнаружено большое количество наручных часов, других предметов и часть похищенных, неизрасходованных денег.
К высшей мере наказания никто приговорен не был, но получили они по 15 лет заключения в лагерях строгого режима.
Органы госбезопасности хлопотали, чтобы мне хотя бы частично компенсировали украденные деньги, но безрезультатно, так как по существовавшему гражданскому кодексу, в первую очередь возмещаются потери государственных денежных средств, а в случае краж личного имущества, возвращались только предметы обихода.
В этом происшествии на меня отрицательно подействовала не потеря денег, а последующая нервотрепка в ходе допросов.
Через непродолжительное время мы переехали из двухкомнатной квартиры в коттедж, представляющий собой одноэтажный дом, разделенный на две половины, в каждой из которых были три комнаты, веранда и хозяйственно-бытовые помещения. Около коттеджа была огороженная, разделенная на две половины территория, на которой стояли два сарая. В помещениях, где был тонкий слой линолеума, мы настлали второй слой для тепла и подвели воду к середине участка для поливки огорода в летнее время. Нашими соседями по дому была семья строителей, с которыми мы, ввиду разных интересов и режимных соображений, особенно не контактировали.
При переезде в Челябинск-40 жена уволилась с работы в Ленинграде, но устроиться на работу на новом месте могла только в ЦЗЛ, что по этическим соображениям было не совсем удобно. Кроме того, у нее было двое детей в возрасте 9 лет и 1 года и моя старая мать. Найти домработницу можно было только из бывших заключенных. В 1951 году на время нашего отъезда в санаторий мы взяли домработницу, но ввиду ее не соответствия предъявляемым требованиям, через пару недель мать ее уволила. Впоследствии, из-за того, что жена не работала, у нее не хватило несколько лет для полного трудового стажа, и она так и не смогла получить пенсию.
Для охраны дома предназначался Дэм. У меня раньше и позже были собаки, но более гордой, умной, злобной и в то же время преданной собаки я не встречал. По экстерьеру Дэм походил на помесь овчарки с лайкой. Мощная грудь, уши - как у овчарки, хвост вверх - как у лайки. Строители и соседи звали его черным чертом. Специально я его не учил, но он кидался в ледяную воду озера за брошенным предметом и не боялся, когда я стрелял. Когда мы переехали в коттедж, он жил во дворе, поперек которого была натянута длинная проволока, на ней кольцо с цепью, позволявшая псу перемещаться по территории, заходить в собачью будку. Брал его и на прогулки. Однажды, темным зимним вечером мы пошли с дочерью в лес. Когда мы зашли достаточно далеко, я сказал дочери: "Ты иди в одну сторону, а я в другую. Посмотрим, что будет делать собака". Дэм минуту посидел, подумал и побежал за дочерью. Он ее любил, и я думал, что он пойдет за ней, а не за мной, но он подбежал к ней схватил зубами за руку и настойчиво стал тащить ко мне. Когда он еще не вырос, его одолела соседская, взрослая и крупная охотничья собака, принадлежащая, заведующему биологической лабораторией ЦЗЛ полковнику М.С.Александрову. Через некоторое время Дэм подрос, у него прибавилось силы, а память у него была неплохая. Все это привело к предсказуемым последствиям. Однажды прибежали к нам соседи и просили о срочной помощи. По их словам, сорвавшийся с цепи Дэм, загрызает их собаку. Танюша, а ей было всего 10 лет, побежала и стала разнимать двух крупных дерущихся псов. Дэм, хотя и разгоряченный дракой, дал дочери спокойно увести его домой. Позже Дэм пропал. В руки бы он никому не дался, но перетерлось кольцо на цепи и утром я не нашел его на месте. Все поиски были безрезультатны. Я звонил в милицию. Они находили собак, звонили мне, я ездил смотреть, но Дэма не нашел.
У Дэма был брат, старше его на год. Держали собаку сотрудники ЦЗЛ. Они рассказали мне, что он тоже был умный, но решения принимал своеобразные. Муж и жена уходили на работу, а дома оставалась старая мать и собака. К ним приходила молочница и приносила молоко, но пес считал, что старушка не должна открывать посторонним и не подпускал ее к двери, а они из-за этого остались без молока.
Рабочий день у меня начинался в 8 часов утра и продолжался до 8 часов вечера с перерывом на обед. Основное время проводил во вновь отделанном кабинете в стиле того времени, с хорошим ковром и бюстом И.В.Сталина. В оставшееся свободное время посещал лабораторию, занимался научно-исследовательской работой и в библиотеке.
Руководители комбината днем находились в разъездах по объектам и принимали по вечерам, поэтому время после 20 часов иногда тратилось на посещение начальника или на политзанятия, которые были обязательными для руководящих работников комбината. Систематически ездил на объекты, реже на "А", чаще на “В", но особенно часто на "Б", где проводил совместные с группой Н.Г.Чемарина исследования по влиянию различных факторов на скорость осаждения, в частности электрического потенциала.
На объектах я познакомился с их руководителями. Тогдашним главным инженером объекта "Б" Громовым Борисом Вениаминовичем, с начальником лаборатории Ермаковым Михаилом Ивановичем и руководителем научно-исследовательской группы Чемариным Николаем Григорьевичем. Впоследствии Б.В.Громов стал начальником объекта, а М.И. Ермаков главным инженером. В связи с тем, что Б.В. Громов оставил семью ради женщины, его перевели на другой объект, в другой город, сказав: "Лаврентий Павлович (Берия) этого не любит", хотя впоследствии сексуальные наклонности и произвол самого Берия были разоблачены.
После возвращения в Ленинград мои контакты с ними продолжались. Борис Вениаминович заведовал кафедрой в Московском химико-технологическом институте им. Д.И.Менделеева, Михаил Иванович заведовал кафедрой в Воронежском технологическом институте и Николай Григорьевич заведовал лабораторией в Никитском ботаническом саду.
Не все вечера были заняты, да были еще и выходные дни. Зимой я начал ходить на лыжах. Из Москвы мне привезли жесткие крепления, которые хорошо фиксировали лыжи, но и не снимались при падении. Это привело к вполне определенным результатам. При спуске с горы я потерял равновесие, лыжи резко пошли вперед. В результате были травмированы стопы обеих ног, и дней на 10 хирург уложил меня в постель. Летом я занялся парусным спортом. Ходил на яхте по озеру. Научился вязать узлы, складывать парус и управлять яхтой. Однажды взяли с собой Тамару Трифоновну. Так как она не умела плавать, надели на нее спасательный пояс и сбросили посредине озера. В жаркие, летние дни мы купались на озере. Зимой на автомашине выезжали на рыбалку. Заранее приобретал мелких рачков-мормышей для наживки. В сильный мороз стыли руки, когда с крючка нужно было снять рыбу. Уловы окуней и плотвы составляли до 2-3 кг. Из пойманной рыбы дома варили уху или жарили, но рыба немного горчила. Позднее, когда был налажен дозиметрический контроль объектов внешней среды, выяснилось, что рыба в озерах была радиоактивной.
На первых порах моей работы в ЦЗЛ произошел и инцидент, в котором был замешан я и Е.П. Славский. Раздается звонок по телефону, звонит Е.П.Славский и срочно вызывает к себе. Я не привык к такому тону и заявил, что я занят. Через некоторое время раздается повторный звонок. При разговоре присутствовала сотрудница московского Института N9. Она говорит: «Что Вы, В.П., здесь недавно и так неосторожны. От Ефима Павловича зависит здесь все, а он очень мстительный человек». Я пошел к нему, и мы в довольно резких тонах объяснялись в течение, по крайней мере, получаса, а то и долее. Впоследствии, я убедился, насколько несправедливой была оценка Славского сотрудницей девятки.
Ефим Павлович был человек прямой, честный, преданный делу, до самозабвения, резкий, иногда грубый и невыдержанный, но очень человечный.
Во время Гражданской войны он был комиссаром полка в армии Буденного, и это наложило отпечаток на его поведение. Можно привести несколько примеров, характеризующих Славского. Рассказывали, что он кричал на кого-то из ведущих сотрудников, а когда тот возмутился, Ефим Павлович сказал, что он резок, но никого не посадил, как Аврамий Павлович (Завенягин). В другом случае он рассердился на сотрудницу 1 отдела, бросил все документы на пол и они рассыпались. Та спокойно сказала: «Ну, теперь Вы сами будете их собирать». Позднее, будучи заместителем министра Среднего машиностроения, он приезжал в ЦЗЛ. Как-то после долгого разговора, мы вышли, он обнимает меня, подводит к окну на лестнице и говорит: «В.П. посмотрите, у Вас непорядок, вода с крыши во время дождя попадает на стену».
На радиоактивность он большого внимания не обращал и говорил: "Все это хе.. . ". Мне доводилось видеть его в самых загрязненных местах. В частности, по рассказу очевидцев, после посещения Карачаевских болот, ему почти там же пришлось снимать и отправлять на уничтожение свою одежду и обувь. Впоследствии, когда он стал министром Среднего машиностроения, я встречал его в министерстве, у меня сохранились с ним самые хорошие отношения, и я с благодарностью вспоминаю этого незаурядного человека и крупного администратора. На его плечи легла тяжелая ноша и, как-то при разговоре со мной, он сказал: "Я не был специалистом в области радиоактивности, но меня, как щенка, бросили в глубокую воду, и я должен был выплыть".
И.В. Курчатов очень ценил Е.П.Славского и поддерживал с ним постоянный деловой контакт. Несколько натянутые отношения сложились у Е.П. с Б.Г Музруковым, но они были слишком разными людьми, и их отношения нисколько не сказывались на работе комбината, тем более что Е.П.Славского поддерживал И.М. Ткаченко.
Шествия, даже в праздничные дни 7 ноября и 1 мая, отмечаемые всей страной, были запрещены, но проводились торжественные заседания в одном из театров города. В конце декабря (19-23) 1949, 50, 51 г.г. в торжественной обстановке отмечались 32, 33 и 34 годовщины ВЧК-ОГПУ-НКВД-МКМ. Я обычно сидел в президиуме этих праздников и никогда ранее не видел такого количества парадных голубых мундиров и вспоминал слова поэта: "и вы мундиры голубые и ты...". Торжественное собрание, посвященное чествованию Иосифа Виссарионовича Сталина в связи с его 70-летием состоялось 21 декабря 1949 г. в театре имени Ленинского комсомола. Руководство поручило мне от имени комбината выступить с приветственным словом. Я никогда не обольщался личностью вождя. Прекрасно понимал его жестокость и коварство, но отказаться не мог, мощная машина смолола бы не только меня, но и всю семью. Характерно, что официальное приветствие было только в моем выступлении, причем никому из органов МГБ не пришло в голову его проверить.
После удачного первого взрыва советской атомной бомбы 30 декабря 1951 года состоялось награждение. Б.Г. Музруков получил вторую звезду Героя социалистического труда. Е.П.Славский и Б.В.Громов - первую, некоторые получили "Орден Ленина" и "Орден Трудового Красного Знамени", в числе последних был и я. Говорили, и, вероятно, не без основания, что у Л.П.Берия был готов и второй список, на случай неудачи испытания. Все награжденные переходили в разряд наказуемых, причем, многим грозил расстрел.
Постановок в театрах в то время не было, были лишь концерты с участием приезжающих артистов. Симфоническим оркестром руководил Белобородов, приятный в общении человек. Однажды в перерыве он подошел к Тамаре Трифоновне и спросил, что бы она хотела услышать. Она просила исполнить "Танец с саблями" Хачатуряна. Вскоре мы просили его давать уроки на фортепиано Тане. Пианино мы там же приобрели, и готовиться к урокам она могла. Он согласился, но вследствие мягкости характера он сумел привить ей лишь любовь к музыке, хотя она и выступала на концерте, где исполняла "Времена года" П.И.Чайковского. Училась она в школе тогда и потом отлично, но уроки музыки манкировала: то потеряет ноты, то попадет в грязь.
На комбинате, на базе Политехникума, был организован филиал заочного Политехнического института. Мне предложили заведовать кафедрой, где в течение 1951-1952 гг. я читал лекции по общей химии.
На мою диссертацию был дан один отрицательный отзыв, который, предположительно, был дан В.И. Спициным.
Поэтому меня вызвали в ВАК. На заседании высшей аттестационной комиссии зачитывался отзыв оппонента, содержащий критические замечания и мои ответы на них. Я построил свою защиту на критике замечаний и лишь изредка признавал их обоснованность. В частности, было замечание, что в диссертации содержится столько-то ошибок на 276 страницах. Я сказал, что в отзыве, на 6 страницах содержится почти столько же ошибок, и процитировал их. А.П. Виноградов, который будучи членом ВАКа был на заседании, говорил, что после моего ухода обсуждение было довольно бурным. Защитники спрашивали критиков, почему они разговорились после моего ухода и не вступили в дискуссию своевременно. В общем, заключение было благоприятным и, вскоре, в 1950 году я получил уведомление о присуждении мне ученой степени доктора химических наук. Сейчас оценивая работу, думаю, что она находилась на уровне зарождения применения радиохимических методов в различных разделах науки и техники и первой в нашей стране по использованию их в аналитической химии.
Б.В.Громов рассказывал, что его защита докторской диссертации прошла неудачно, только впоследствии, вполне заслуженно, по совокупности работ, ему была присвоена степень доктора наук без защиты диссертации.
В 1950 годы мы встречались в Москве с Иваном Павловичем Алимариным, и он очень беспокоился, как пройдет его защита диссертации, посвященная аналитической химии ниобия и тантала.
Наряду с общим руководством я являлся руководителем проблемы по получению высокоактивных препаратов из сбросных растворов объекта «Б». Общее руководство ЦЗЛ было связано с условиями секретности, в соответствии с которыми, обобщающие отчеты я вынужден был писать сам.
Работы по концентрированию радионуклидов проводились осаждением гидроксида железа из сбросного раствора завода «Б», продукта 904 на установке Н-2. Первоначально, проектирование ее осуществляла группа проектировщиков ЦЗЛ, но при рассмотрении их проекта, выяснилось, что ввиду незначительных объемов поступающих на концентрирование, все они останутся в коммуникационных линиях между аппаратами. Поэтому, основную работу по проектированию, изготовлению и монтажу пришлось проводить лично. Управление процессами концентрирования было дистанционным. Установка Н-2 на территории ЦЗЛ проработала примерно два года, но затем ее пришлось закрыть, так как газообразные продукты (и частично аэрозоли), несмотря на очистные фильтры, попадали в атмосферу. Впоследствии к работе на Н-2 подключились Н.Е.Брежнева и С.Н.Озиранер, которые применяли для концентрирования основные ацетаты железа.
О результатах работы мне пришлось докладывать на коллегии министерства Среднего машиностроения.
Ввиду того, что название всех химических элементов были зашифрованы и в обиходе мы пользовались шифром, то и в докладе я применил условные обозначения, но никто ничего не понял, и попросили называть химические элементы по общепринятой номенклатуре.
Отрицательное воздействие на организм я получал главным образом на установке Н-2, где неоднократно переоблучался. Реакция человеческого организма, как это показывали медицинские карточки сотрудников и мой печальный опыт очень неоднозначная. Например, ко мне были переведены две женщины, работавшие на заводе «Б» и получившие за время работы в совокупности почти летальную дозу, причем чувствовали они себя вполне удовлетворительно. Когда я уже ушел из комбината, я специально справлялся об их здоровье. Но ничего плохого не услышал.
С другой стороны, в аналитической лаборатории работала сотрудница, имевшая дело с незначительными количествами радиоактивных веществ, которая все время болела. В санатории "Болшево" я встретил сотрудницу ГЕОХИ, работавшую в лаборатории П.Н.Палея, которая наносила под тягой растворы, содержащие плутоний, на металлические тарелочки-мишени, и после этого болела почти все время.
На меня излучение подействовало своеобразно. Состав крови почти не изменился, но очень заметно ухудшилось состояние вегетативной нервной и сердечно-сосудистой систем, вследствие чего я был дважды госпитализирован. Один раз я лежал в палате с двумя молодыми солдатами строительного батальона. В жаркий, летний день, находясь в лесу, им захотелось пить, и они напились "чистой" ключевой воды. По счастью у них немедленно началась рвота, и большая часть выпитой жидкости была выброшена. Их, по прибытии в часть, немедленно отправили в больницу в тяжелом состоянии. Последующие измерения радиоактивности показали, что ключевая вода содержала более 1 кюри на литр.
Врачи, естественно, категорически запретили им потребление алкоголя, но "друзья" умудрялись снабжать их водкой, которую, несмотря на мои уговоры, они выпивали.
В другой, раз мне пришлось лежать вместе с главным психиатром Беневольским, у которого был диабет. Он продолжал практиковать, принимая больных. Ввиду наличия свободного времени он предложил мне присутствовать на сеансах. Во время одного из них пришел художник, страдающий алкоголизмом. Он заставил его выпить раствор с запахом алкоголя. После чего пациента начало "выворачивать", но Беневольский велел продолжать пить. Он рассказывал, что только примерно 50% прошедших курс лечения, избавляются от пристрастия к алкоголю.
Например, женщину, которую он лечил в течение месяца в стационарных условиях, выписал, и она ушла домой, но не дошла туда, ее обнаружили в канаве в состоянии сильного опьянения. Говорил он и об интересных опытах, о которых тогда писать было нельзя.
Однажды к нему пришел пациент, который систематически подвергался гипнотическому воздействию. У Беневольского в этот момент была дама, актриса местного театра, которая ему нравилась; при ней он усыпил больного и сказал, что когда я закурю, вы запоете: "Широка страна моя родная", затем разбудил его и пациент ушел. Сразу же Беневольский, по его словам, почти забыл об этом, но на другой день пришел рассерженный больной и говорит, что Вы со мной делаете, как Вам не стыдно. Оказывается, через некоторое время после его ухода, Беневольский закурил, а его пациент запел на всю улицу: "Широка страна моя родная".
За период работы на комбинате, отпечатались в памяти происшествия и встречи, которые могут в какой-то степени характеризовать условия нашей жизни и людей, с которыми я встречался. В один прекрасный день, к коттеджу, в котором мы тогда жили, подъезжает груженая телега. Возница спрашивает: «Здесь ли живет Шведов?»,- Я в это время был на работе, а жена спрашивает: «А какого Шведова Вам нужно? Мы никого не ждем». Возница быстро развернулся и уехал. Узнав об этом происшествии, я понял, что это связано с нечестностью моего заместителя по хозяйственной части Александра Николаевича Шведова. В ЦЗЛ был виварий, в котором было много собак и кроликов, и из систематически поставляемых им продуктов питания, А.Н. часть присваивал себе. В следственные органы я ничего не сообщал, но его строго предупредил о недопустимости подобных махинаций.
Служба РБ докладывала, что в туалете допустимый фон превышен в тысячи раз. Причиной повышенной радиации являлась емкость, содержащая высокоактивный раствор, которую поставили за стеной по указанию заведующего лабораторией В.И. Землянухина. Я позвонил ему и велел немедленно убрать эту емкость. Спустя некоторое время, служба РБ сообщает, что фон не изменился и люди, заходящие в туалет переоблучаются. Пришлось принять административные меры воздействия, и объявить В.И.Землянухину выговор. Просили меня не объявлять выговор Б.А. Никитин и В.М. Вдовенко, но я оставил свое решение в силе.
Во время календарных праздников я считался дежурным на дому. В Новый год стояла холодная погода; отметка термометра немного не достигала -400 С. Когда я вышел на работу мне сообщают, что на предприятии произошло чрезвычайное происшествие. Дежурный слесарь при обходе заметил, что трубы парового отопления не имеют надлежащей температуры. Продолжая наблюдение, он установил, что трубы продолжают охлаждаться, тогда он пошел на чердак и увидел, что вентиля подачи тепла перекрыты. Он сразу же включил отопление и сделал отметки в книге дежурных.
Я немедленно сообщил о случившемся в органы МГБ, так как происшествие грозило выходом объекта из строя со всеми вытекающими, в том числе и для меня, последствиями.
Ввиду того, что круг лиц, находящихся на предприятии, ограничивался дежурными, виновный был быстро найден. Им оказался пожарный, комсомолец. Свой поступок он объяснил тем, что он получил плохое письмо от родных из деревни, и решился на этот поступок. Какому наказанию он подвергся за вредительство, мне не известно.
За мной была закреплена автомашина марки BMW. Благодаря низкому клиренсу, внутри города и на дорогах, имеющих хорошие покрытия, машина была вполне пригодна, но при выезде за зону, пользоваться ею было нельзя (не было нормальных дорог). В этих случаях приходилось пользоваться другими машинами.. Как-то в зимнюю пору, когда мне нужно было ехать в аэропорт г.Свердловска, я провел временный обмен машинами, и выехал ночью на автомашине Газ-67. Шофером у меня был мужчина средних лет - Андрей Григорьевич, имевший достаточный стаж работы. Выехали ночью, дорога была вся покрыта неглубоким снегом. На полпути я почувствовал толчок, и мы свалились в кювет. Виноватой оказалась встречная грузовая машина, которая ярко светящимися фарами ослепила Андрея Григорьевича. Мы не пострадали, да и наша автомашина тоже, но она лежала на боку, и попытки поднять ее и вытащить не увенчались успехом. Через некоторое время, в том же направлении ехало несколько автомашин, в передней был Ефим Павлович Славский. Выскочил, увидел меня, со смехом закричал: "Вперед батьки не суйся!". Поднавалился, а мужчина он был крепкого телосложения, сопровождавшие его и шофера люди, тоже помогли, и вытащили нас на дорогу.
В другой раз одновременно с нами выехал с охраной Анатолий Петрович Александров. Не знаю, по каким соображениям шофер нашей автомашины поехал по другой дороге. Когда мы приехали в аэропорт, то узнали, что Анатолий Петрович очень беспокоился, не случилось ли что-нибудь с нами. Вообще Анатолий Петрович был доброжелательным человеком и хорошим ученым.
Он жаловался мне, что охрана, в чине майоров МГБ, но в штатском, очень ему надоедает: обедают около него, когда он идет в туалет, садятся у двери. Мне волей-неволей приходилось с ними соприкасаться, причем одного из них мы прозвали за обжорство "Балуном”, по имени героя произведения Гашека "Бравый солдат Швейкм.
А.П. был экспериментатором, и, видимо, административная деятельность его тяготила, хотя он этого и не высказывал.
Еще один случай произошел летом. Я немного учился водить автомобиль еще в армии и продолжил, правда, не систематически в Челябинске-40.
В воскресный день я поехал на прогулку с Таней, которой было тогда 10 лет. Жена была занята по хозяйству и осталась с младшей дочерью дома. Для отдыха мы выбрали красивое место. Слева луг с редкими березками, справа обрыв, а внизу озеро. Мы погуляли, Таня набрала цветов, и мы решили ехать обратно. Сели, и Андрей Григорьевич предложил мне сесть за руль. Я включил зажигание, дал газ, машина не трогается. Андрей Григорьевич говорит: "больше газу", я выполняю, автомобиль подпрыгивает и едет в неожиданном направлении, я растерялся, Андрей Григорьевич - тоже. Мы подминаем несколько небольших березок и, наконец, останавливаемся. Если бы движение автомобиля было вправо, мы бы упали в овраг с обрыва, и конечно бы не уцелели. Мысль о том, что я мог убить дочь, так на меня подействовала, что я уже никогда не садился за баранку.
Сравнительно редко, под руководством И.В. Курчатова проводились и физические семинары. Обычно на них собирались ученые физики, имеющие допуск, всегда присутствовал А.П. Александров. На одном из них докладывал Б.С.Джелепов. Поразил меня тогда Я.Б.Зельдович, быстротой восприятия материала и глубиной задаваемых им докладчику вопросов.
Обычно узнавали о появлении Игоря Васильевича на объекте не сразу. Например, не заходя в свой кабинет, он провел много времени в одной из лабораторий ЦЗЛ, выясняя вопросы, связанные со старением графита и его механической прочностью в реакторном процессе. Его стилем работы было отдаваться решению отдельных, актуальных вопросов. Изредка он появлялся у меня в кабинете. Жаркий летний день. Входит Игорь Васильевич, "Борода", как его звали, здоровается, садится. Просит пригласить профессора Русинова Льва Ильича, своего бывшего сотрудника по Физтеху. Тот входит, но почему-то, несколько смущен. Игорь Васильевич спрашивает его: "Ну, что, ты тут делаешь? Купаешься, загораешь?" Тот отвечает: "Нет". И.В. продолжает в том же духе: "А что ты тогда тут делаешь?" Лев Ильич просит меня дать ему еще одного сотрудника. После его ухода Игорь Васильевич говорит мне: "Не давайте ему никого, сам запутается и других запутает". Когда возникла необходимость точного определения критической массы плутония-239, Игорь Васильевич уже не в черте города, а за городом, в изолированном помещении, лично руководил опытами по уточнению этой величины. По непроверенным сведениям, в опытах участвовал и А.П.Виноградов.
Несмотря на занятость, И.В.Курчатов любил и пошутить. Рассказывают, что в гостях у Б.Г.Музрукова, когда отмечали день рождения А.П.Александрова, от И.В. из Москвы был получен подарок с надписью: “Вскрыть за праздничным столом”. Когда пакет вскрыли, к общему веселью, там оказался рыжий парик для Анатолия Петровича, у которого была лысая голова, с отдельными волосками, которые он сам называл дендритовыми образованиями.
Профессор Горшков Георгий Васильевич, человек не злобный и доброжелательный, который хорошо знал ленинградскую школу физиков, говорил мне: «…если Вы пойдете по узкой доске, и навстречу Вам пойдет Игорь Васильевич, то он Вас столкнет и при этом извинится. Но если встретите Алиханова... то он не только столкнет, но еще сзади поддаст ногой». В таких ситуациях мне с И.В.Курчатовым находиться не приходилось. Хотя я знал Курчатова еще безбородым, когда меня с ним знакомил В.Г.Хлопин в циклотронной Радиевого института.
Безусловно лишь одно, что для И.В.Курчатова главным было дело, конечная цель, а люди занимали второстепенное положение и являлись лишь средством для достижения этой цели.
В ЦЗЛ был прекрасный спектрограф с дифракционной решеткой Брегга, который по распоряжению И.В., конечно без согласования со мной, должны были передать в теплофизическую лабораторию. Мои попытки помешать этому не увенчались успехом.
Эти волевые решения касались и сотрудников ЦЗЛ, которых по усмотрению И.В. переводили в Москву.
Вообще кадровый вопрос решался на комбинате специфически. М.И.Ермолаева назначили главным инженером объекта "Б", а на его место взяли, без моего ведома, из ЦЗЛ заведующего аналитической лабораторией Н.С.Артамонова, а вместо него, по рекомендации А.П. Виноградова и И.П. Алимарина назначили Ю.Б.Герлита.
Ю.Б.Герлит был скромным, но несколько странным человеком. Однажды он при выключенной вентиляции оставил выпариваться высокоактивный раствор и ушел из лаборатории. В результате аэрозольного заражения, пришлось производить капитальный ремонт помещения с полной заменой всех отштукатуренных поверхностей.
На основании работ с технецием, Ю.Б впоследствии защитил кандидатскую диссертацию. В ИФХАНе сотрудники обнаружили, что экспериментальные данные получены не Герлитом, а взяты из литературных данных американских авторов. Ввиду того, что работа Ю.Б. Герлита входила в число докладов на Женевской конференции, факт не придали огласке, но лишили его кандидатской степени, перевели из ГЕОХи в отдаленный от Москвы город.
Прислали в ЦЗЛ трех кандидатов наук Л.А. Ильина, Г.Ф.Князева и П.М.Чулкова. Ильин возглавил службу внешней дозиметрии, Князева взяли в аналитическую лабораторию, когда ею еще заведовал Артамонов. Петр Михайлович Чулков, бывший преподаватель кафедры физической химии ЛГУ, работал в химическом отделе.
Георгий Фомич Князев не прижился в аналитической лаборатории. Там начались склоки. Все приходили ко мне и жаловались на него. Я решил его перевести на объект, но он не захотел, и дело разбиралось в политотделе комбината, так как он был старым членом партии. В результате его предупредили, но решили оставить в ЦЗЛ.
П.М.Чулков был очень полезен, но спустя год или полтора приходит ко мне и говорит, что он переходит в институт Курчатова. Я рассердился и сказал, что он коммунист, бросает нас в разгар работы и т.д. Впоследствии П.М.Чулков стал начальником политотдела Курчатовского института и, несмотря на этот крупный разговор, у нас с ним поддерживались все время, вплоть до его кончины, хорошие отношения.
Александр Павлович Виноградов был в хороших отношениях с Борисом Александровичем Никитиным. Я знал отца Бориса Александровича, с которым работал в отделе реконструкции методов гигиены ВИЭМ.
Александр Николаевич был профессором, специалистом в области профессиональной гигиены. Он был одним из лучших представителей старых русских интеллигентов, немного не “от мира сего”, высказывающий то, что он думает. За эти высказывания, во избежание возможных неприятностей, он был отстранен от преподавания еще до моего с ним знакомства.
Борис Александрович – типичный ученый другого поколения. Несомненно, что он был одним из наиболее талантливых учеников В.Г.Хлопина. Работы Б.А. в области молекулярных соединений редких газов создали ему заслуженную известность. В возрасте 37 лет он стал членом–корреспондентом АН СССР. Был он достаточно доброжелателен, скромен, и после его награждения Орденом Ленина, сказал мне, что он отдал бы побрякушки за одну хорошую работу. Зная о моем стремлении уйти с Комбината, он, будучи после смерти Виталия Григорьевича (1950), директором Радиевого института, предложил мне возглавить лабораторию, которой сам заведовал. По-видимому, здесь сыграло роль то, что в этой лаборатории работала его жена Эсфирь Моисеевна Иоффе, и он считал это не этичным, но вслух этого вопроса не касался.
Борис Александрович рассказывал мне историю, произошедшую с ним и А.П.Виноградовым. После обеда Б.А. и А.П. вышли из столовой и сели каждый в свою автомашину. Б.А. говорил, что он выехал первым и зачем-то помахал А.П. Автомобиль с А.П. начал набирать скорость и помчался за ними. Вдруг вижу, продолжал Б.А., что машина с А.П. переворачивается. Испугался, остановился, побежал к ним. Вижу, из автомобиля вынимают под руки целехонького А.П.
К сожалению, в возрасте 46 лет в 1952 году, смерть настигла Бориса Александровича Никитина. Так рано ушел из жизни этот большой ученый и Человек с большой буквы. В то время я еще не возвратился в Ленинград.
Александр Павлович был, если так можно выразиться, двухплановым человеком. С одной стороны - образованным ученым, с широким кругом интересов, с другой стороны - человеком, стремящимся к власти и любящим ее. Как-то я откровенно спросил его, зачем ему нужно стремление к власти. Он промолчал, понимая, что я прав, но такова была его природа. Впоследствии он и его заместитель Д.П. Рябиков, приглашали меня перейти в ГЕОХИ на заведование лабораторией (Д.П.Рябиков вскоре погиб под колесами машины). В принципе я не возражал, но нужно было жить в гостинице около Белорусского вокзала, и через весь город добираться до Воробьевского шоссе, и я отказался.
Говоря об Александре Павловиче, нельзя не вспомнить его супругу, милую и доброжелательную даму, которая, по рассказам, очень помогала ему в работе в первые годы его творческой жизни. Александр Павлович
кончил ВМА по специальности отоларингологии и химическое отделение университета. Однокурсниками его были Б.П.Никольский и Г.А.Разуваев. По молодости они вместе участвовали и в студенческих проделках. Гуляя по городу в позднее время, они кинули в Неву большой кусок металлического калия, захваченного из лаборатории. Рассказывали, что в результате выезжал даже пожарный катер.
Виноградов обладал неутомимой энергией и дипломатическими способностями. Появление Александра Павловича на комбинате означало, что через несколько дней приедет Игорь Васильевич.
По приезде А.П.Виноградов проводил совещания по самым актуальным вопросам. Примером может служить выяснение неточностей в определении выхода плутония при технологическом процессе. В конечном счете, оказалось, что главной причиной этих неточностей является характер распределения плутония по поверхности металлических мишеней, зависящий от их обработки шлифованием.
На одном из узких совещаний по вопросам анализа были А.П.Виноградов, И.П. Алимарин, П.Н. Палей и я. Разошлись в 21 ч.30 мин. Я пошел домой, а остальные в гостиницу, т.н. "Березку". На другой день я встретил Ивана Павловича и Петра Николаевича, они мне сказали: «Вы наверное думаете, что мы отдохнули. Нет! Александр Павлович говорил с нами до половины третьего ночи». Александр Павлович, кроме того, ездил и на другие родственные комбинаты для обмена опытом.
Изредка мы приглашали приезжих к себе обедать, причем Таня почему-то заочно, называла А.П. - "бабушка". Как-то мне пришлось ехать в Москву в международном вагоне с А.П и Я.И. Зильберманом. Приехали рано утром. Встречал нас на автомашине сын А.П.. Москву я, как истинный петербуржец, недолюбливал, но здесь она меня поразила. Тишина, безлюдье, стены Кремля и восход над Москвой рекой. В ушах звучала музыка Мусоргского.
Обедали у нас и Илья Ильич Черняев и сотрудник ИОНХа Валентина Аркадьевна Головня. С физиками в домашней обстановке мы не встречались. Академик Илья Ильич Черняев был приметной фигурой. Я его помнил еще со студенческих лет, когда он читал на химфаке факультетский курс “Химия комплексных соединений“. И.И. всегда был гладко выбрит, а на комбинат приехал почему-то с большими рыжеватыми усами, ставшими предметом шуток. Однажды у нас за обедом Валентина Аркадьевна в его присутствии прочитала стихи, посвященные этим усам.
Скромность этого ученого была удивительной. Как-то я выглядываю из кабинета, а у меня в этот день был прием, и вижу, что в общей очереди сидит Илья Ильич. В этот или другой раз, он мне жаловался, что в одной комнате с ним поселили какого-то гражданина, который все время что-то варит. И.И. раздражали запахи. Он написал заявление с просьбой выделить ему отдельную комнату. В ответ его вызвал начальник комбината Быстров только для того, чтобы сказать, что ничего нельзя сделать. Я ходил к заместителю Славского Мишенкову с просьбой помочь И.И., но и тот ничего не сделал.
Илья Ильич рассказывал, как его вызывали в ЦК КПСС. Открыли какую-то папку с документами и учинили ему форменный допрос. Спрашивали, для кого он строит дачу на N-ом километре от Москвы. В ответ И.И. только по-русски выругался. Оказывается “доброжелатели” писали клеветнические доносы в ЦК. И.И. рассказал об этом дома и домашние долго его дразнили, спрашивая, так для кого же он строит дачу.
Валентина Аркадьевна заходила к нам и одна, причем не обошлось без неприятностей. Как-то она захотела посмотреть наше огородное хозяйство. Тамара Трифоновна и Таня пошли с ней, но предупредили, что на цепи по периметру бегает Рекс, собака, которую я взял из вивария после пропажи Дэма. В.А. сказала, что она не боится собак, подошла к Рексу и погладила его. Когда она пошла вглубь, Рекс прыгнул на нее и запачкал платье. Таня остановилась, и начала его чистить. Тогда Рекс прыгнул, вцепился зубами в предплечье В.А. и сильно рванул. Рана была серьезной. Дома я обработал поврежденную поверхность слабым раствором перекиси водорода, наложил повязку и Тамара Трифоновна и Таня повели ее в больницу. Дежурила наша знакомая Шафика Летфуловна Торси, которой пришлось даже прибегнуть к хирургическому вмешательству. В.А. проболела несколько дней, причем у нее даже поднималась температура. Все благополучно завершилось. Однако приключения с собакой на этом не кончились. Однажды утром, когда я был уже на работе, мне звонит директор средней школы и просит что-нибудь сделать. Оказывается, Рекс сорвался с цепи, отправился провожать Таню, затем сел у входа и никого не пускал в школу. Пришлось мне срочно приехать и отвести собаку домой.
Ко мне поступали отчеты для просмотра и на отзыв от группы немецких и частично советских ученых-невозвращенцев, которые после войны были направлены для работы в Сунгуль без права выезда, но с зарплатой. В числе отчетов, поступающих для просмотра, были и работы Тимофеева-Ресовского по биологической очистке водоемов от радиоактивных загрязнений. Работы, изложенные в них, были выполнены добросовестно, но оригинальностью не отличались, а лишь обобщали систематические наблюдения.
Б.А.Никитин рассказывал мне, что при посещении им Сунгульской группы, которую он курировал, один из находившихся там, кандидат химических наук, подошел к нему и сказал: “Борис Александрович, как я рад вас видеть“. Случай, казалось бы, обычный, но когда к строго засекреченному человеку подходит с подобной фразой чуть ли не “враг народа”, то это уже серьезный инцидент.
На комбинате мне пришлось столкнуться и с еврейским вопросом. Этот вопрос всегда присутствовал в истории нашей страны, иногда зримо, иногда подспудно. В царское время существовала черта оседлости, черная сотня периодически устраивала еврейские погромы. В первые годы революции, особенно в ленинский период, все ключевые посты были заняты евреями. В сталинское время официально антисемитизм преследовался, но в некоторые моменты проводились процессы и “чистки”.
Вспоминаю такой эпизод, еще до отъезда на комбинат, ко мне в лабораторию заходит взволнованный Вольф Лазаревич Хейфец, который тогда заведовал электрохимической лабораторией, и говорит, что он впервые вспомнил, что он еврей. Он был убежденным марксистом, членом партии, но его сократили под каким-то благовидным предлогом. Несколько позднее, я вновь встретил Вольфа Лазаревича, перед прощанием он сказал: ”Володя, только не вступайте в партию. Сейчас Вы только изредка голосуете против своей воли, а тогда будете голосовать постоянно“.
На комбинате я встретил, в том числе и в ЦЗЛ, довольно значительную еврейскую прослойку. В частности, конструкторское бюро состояло почти целиком из евреев, а возглавлял его Скольник. Меня это очень удивило, так как у многих из них могли оказаться родственники за границей.
В 1951 году началась очередная кампания, и мне по закрытым каналам, без письменных предписаний, было предложено искать пути для увольнения евреев. В связи с этим, пострадали судьбы некоторых людей, особенно в случае смешанных браков.
В ЦЗЛ работал физик Я.И.Рыскин, который занимался инфракрасной спектроскопией. Перед направлением на комбинат он работал в ГОИ, где у него была близкая к завершению кандидатская диссертация. С изменением тематики ему пришлось заново подготовить диссертацию. Но после его освобождения от должности, он не мог воспользоваться плодами своего труда, вследствие его секретности.
На комбинат был направлен и к.х.н. М.Портнов, который был еще слушателем моих занятий с командирами запаса, работавшими в ГИПХе. Впоследствии передавали, что он что-то вывозил не вполне законно из оккупированной зоны Германии. Портнов был человеком общительным, бойким и “всепроникающим”, что в условиях комбината не приветствовалось. Он явился ко мне, поднес цветы Тамаре Трифоновне. Я знал, что вечерами евреи собираются, пьют чай, играют в преферанс. В их числе были Ратнер, Портнов и др. Ко мне обратился представитель МГБ Мещеряков с просьбой сообщать им о евреях. Я ответил, что, к сожалению, я не вхож в их компанию и вряд ли смогу быть им полезен. Впоследствии, Портнова отправили, но уже как задержанного, в Ленинград. Я ходил к Мишенкову и просил за Портнова, но он сказал, что ничего сделать не может. За него хлопотал Старик, но Портнова приговорили (кажется) к 7-ми годам, и более я ничего о нем не слышал.
Постепенно, но упорно нарастала тоска по городу, в котором я родился, вырос и жил. Вспоминалась Нева, площади, архитектурные ансамбли, вспоминался весь неповторимый облик Ленинграда.
В Челябинске-40 все друг про друга знали, особенно если человек занимал какое-нибудь положение. Знали мелочи, характер и особенности человека, обсуждали его семейные дела, что купили. Тяготила повседневная жизнь в новом, но провинциальном городе, к тому же отрезанном проволокой от остальной территории страны. Наконец, тяготила административная деятельность с большой ответственностью, но малыми правами.
В 1950 году получил путевку в Кисловодск в санаторий “Нарзан”. Одновременно со мной в тот же санаторий направили начальника 1-го отдела Крючкова. Во все время пребывания в санатории за мной следили; в парке, когда я с кем-нибудь шел, меня фотографировали. На прогулку со мной иногда ходила интересная женщина, отдыхавшая в том же санатории. Потом, по ряду признаков, я убедился, что ей было поручено следить за мной и проверять, не скажу ли чего-нибудь о характере своей работы. В 1951 и в 1952 годах, невзирая на то, что приходилось оставлять одних детей и престарелую мать, я уже ездил в Кисловодск с женой, где по путевкам жили в санатории “Скала”. Такой слежки за собой, как в 1950 году, я уже не наблюдал. По возвращению из санатория, приступив к работе в 1951 году, я начал кампанию за переезд в Ленинград.
Просил А.П.Виноградова, просил Е.П.Славского помочь. С 1952 года фактически перешел на заведование отделом, но меня упорно не отпускали, хотя прислали нового и.о. начальника ЦЗЛ В.И.Широкова. Приезжал начальник отдела кадров министерства - надутый генерал МГБ В.С.Кандарицкий. После крупного разговора с ним и Б.Г.Музруковым я вновь получил отказ. Впоследствии, я встречал Кандарицкого в министерстве, где он возглавлял иностранный отдел. Судьба его была печальной, но закономерной. Он проворовался и повесился. Время было иное, теперь, обогатившиеся за народный счет не вешаются, а процветают. Осенью 1952 года Ефим Павлович Славский, ставший заместителем министра, вызвал меня и сказал, что ему удалось получить подпись министра - А.П.Завенягина на решении о моем переводе в Ленинград, в Радиевый институт АН СССР. Вскоре я выехал, но семья оставалась еще в Челябинске-40. Необходимо было ликвидировать не транспортабельное имущество, а остальное отправить в Ленинград. Мне же в Ленинграде следовало привести в порядок служебные дела. В.Г.Хлопин и Б.П,Никитин, который приглашал меня на заведование лабораторией, умерли. В Радиевом институте настало смутное время. Директора не было. И.Е.Старика не назначали, как еврея, а тогда была очередная антиеврейская кампания, Б.П.Никольский был беспартийный, хотя многие боялись его назначения, считая, что фактически будет управлять его жена Валентина Ивановна Парамонова. В министерстве выплыла кандидатура В.М.Вдовенко, про которого В.Г.Хлопин сказал, что пока он (Хлопин) жив, В.М.Вдовенко в Радиевом институте не будет. Против этой кандидатуры упорно возражали в Академии Наук, но министерство Среднего машиностроения победило, и вскоре он стал директором. По этому поводу в Москве, в частности М.Г.Мещеряков (Дубна) и другие говорили, что Радиевый институт овдовел.
После этого, уже работая в Радиевом институте, я был в командировке на комбинате “Маяк“. Командировочные тогда давали очень большие, и я жил в гостинице в трехкомнатном номере. Когда я в первый раз приехал в Челябинск-40, то познакомился с очень милым семейством моего предшественника П.А.Мещерякова, его дочь Нина Павловна некоторое время преподавала Тане немецкий язык. В последний свой приезд узнал неприятную новость, что Н.Мещерякова была арестована. Во время войны она была переводчицей, и у нее сохранился дневник немецкого офицера. Она дала его для практики в языке почитать одному из своих учеников, а тот передал в Управление госбезопасности. Приговорили ее за агитацию. Я пошел в управление и сказал, что они допустили ошибку. Нина Павловна - старая дева с известными отклонениями в психике, ей нравился этот немецкий офицер, и она сохранила его дневник. Мне ответили, что ее осматривал психиатр и отклонений не нашел. Я возразил, что из страха перед вами он мог дать любое угодное вам заключение.
После смерти И.В.Сталина и расстрела Л.П.Берии дело пересмотрели и Н.Мещерякову освободили.
Из этого примера может создаться впечатление, что я не боялся органов МГБ, но это далеко не так. Просто я усвоил правила игры и понимал, что там тоже люди.
Сотрудники МГБ рассказывали мне отдельные интересные эпизоды из своей работы. Генерал-лейтенанту И.М.Ткаченко приходилось руководить чисткой территории Белоруссии. Он встретил раскулаченного, проведшего несколько лет в заключении, героически сражавшегося с немцами в партизанском отряде, а бедняк-пастух предавал людей, связанных с партизанским движением. Этот и другие примеры привели его к заключению об ошибочности суждения о людях только по анкетным данным, как это у нас тогда было принято.
Заместителю начальника МГБ по Челябинской области подполковнику Соловьеву пришлось допрашивать коммуниста, заведующего кафедрой марксизма-ленинизма, который вместе с семьей попал в оккупированную немцами зону. Чтобы уйти от неизбежных репрессий он согласился служить немцам. Его перекинули через линию фронта. При удачном исходе этой операции он должен был опубликовать в советской периодической печати статью о зверствах немцев. Как гарант его деятельности на пользу врага у немцев оставалась его семья.
Деятельность иностранных органов разведки выявлялась и пресекалась и на комбинате “Маяк”. Интересующие разведку сведения передавались за проволоку с помощью маломощного передатчика с радиусом действия примерно в 10-15 км, который трудно было запеленговать. Был разоблачен и офицер МГБ, который выезжал с почтой за пределы зоны.
Конечно, никто из работников МГБ не говорил о репрессиях и о допускаемых ошибках. Это объясняется тем, что и в самих рядах МГБ отсутствовало взаимное доверие, и существовала круговая проверка всех звеньев и друг друга.
Дата добавления: 2018-05-12; просмотров: 500; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!