Не хватает 2 страницы, их просто не удалось отсканить- физическое повреждения. 2 страница

“В восприятии комплекс ощущении “сладко-белый” постоянно встречается в связи с веществом “сахар”. По отношению к этой комбинации ощущении психика приме­няет категории вещи и ее атрибуте “сахар — сладкий”. “Белый” здесь также выступает в роли объекта, а “слад­кий” в роли атрибута. Психике известны и другие случаи ощущения “белый”, когда оно выступает в роли атрибута, так что и в этом случае хорошо известное нам “белое” берется в качестве атрибута. Однако категорию “вещь — атрибут” невозможно применить, если “сладкое” и “белое” — это атрибуты, и никакого другого ощущения не дано. И тут нам на помощь приходит язык и, соединяя имя “сахар” с цельным ощущением, позволяет нам рассматривать единичное ощущение в качестве атрибутов... Кто ^ал мысли власть полагать, что “белое” — это вещь, а “сладкое” — атрибут? Какое право имел он предполагать, что оба ощу­щения представляют собой атрибуты, а затем мысленно добавить какой-то объект в качестве носителя этих атри­бутов? Обоснование этого невозможно отыскать ни в самих ощущениях, ни в том, что мы рассматриваем в качестве реальности... Созданию дано только ощущение. Добавляя вещь к тем ощущениям, которые по предположению пред­ставляют собой атрибуты, мышление впадает в серьезное заблуждение. Оно гипостазирует ощущение, которое, в ко­нечном счете, представляет собой всего лишь некоторый процесс, в качестве обладающего самостоятельным быти­ем атрибута, и приписывает этот атрибут вещи, которая либо существует, как некоторый комплекс ощущений, ли­бо была прибавлена к тому, что ощущалось... Где находит­ся “сладкое” приписываемое сахару? Оно существует лишь в акте ощущения... Мышление, тем самым, не просто из­меняет некоторое ощущение, непосредственное ощуще­ние, но всё более и более отходит от действительности, и всё больше увязывает и запутывается в своих собственных формах. С помощью творческой способности — говоря на­учным языком — оно придумало Вещь, которая, как пред­полагается, обладает Атрибутом. Эта Вещь — фикция. Ат­рибут, как таковой — тоже фикция, а отношение между ними также фиктивное.

Категории опыта, применяемые нами и другими члена­ми социальной ситуации, в которой мы живем, представляют собой отличие наших моделей мира от самого мира.

Отметим, что в случае нейрофизиологических фильт­ров действие последних в нормальных условиях сказыва­ется одним и тем же для всех человеческих существ — это общее основание опыта, которое объединяет нас в качестве членов особого вида. Социально-генетические фильтры одинаковы для всех членов одной и той же социально-лингвистической общности, однако имеется большое число различных социально-лингвистических общностей. Таким образом, второе множество фильтров различает нас друг от друга уже в качестве человеческих существ. Возникают более радикальные различия между опытами различных людей, порождающие еще более резкие различия между их репрезентациями мира.

Третье множество ограничений — индивидуальные ог­раничения — представляют собой основание наиболее зна­чимых различий между нами, как представителями чело­веческого рода.

Через темное стекло тускло: в очках с индивидуальными предписаниями (индивидуальные ограничения)

Третье отличие нашего опыта мира от самого мира со­здается множеством фильтров, которые мы называем ин­дивидуальными ограничениями. Под индивидуальными ограничениями мы имеем в виду все ограничения, которые мы создаем в качестве людей, опираясь на собственный уникальный жизненный опыт. Каждый человек располага­ет некоторым множеством переживаний, которые склады­ваются в его личностную историю и уникальны в такой же мере, как и отпечатки пальцев.

Подобно тому, как каждый человек располагает выбо­ром отпечатков пальцев, отличных от отпечатков пальцев любого другого человека, он располагает и неповторимым опытом личного развития и роста, так что нет и двух лю­дей, чьи жизненные истории были бы идентичны друг дру­гу. Хотя жизненные истории людей могут быть в чем-то подобны одна другой, по крайней мере, некоторые их ас­пекты у каждого человека уникальны и неповторимы. Мо­дели иди карты, создаваемые нами в ходе жизни, основаны на нашем индивидуальном опыте, и так как некоторые ас­пекты нашего опыта уникальны для каждого из нас, как личности, то и некоторые части нашей модели мира также будут принадлежать только нам. Эти специфические для каждого из нас способы представления мира образуют ком­плекс интересов, привычек, симпатий и антипатий, пра­вил поведения, отличающих нас от других людей. Все эти различия опыта неизбежно ведут к тому, что у каждого из нас модель опыта несколько отличается от модели мира любого другого человека.

Возьмем, к примеру, двух внешне неотличимых друг от друга близнецов, которых в одном и том же доме воспитывают одни и те же родители и опыт которых совпадает почти во всех деталях. Даже в этих условиях каждый из близнецов, наблюдая, как родители откосятся друг к другу и к остальным членам семьи, может по-разному моделиро­вать собственный опыт. Один из них может думать: мои родители никогда не любили друг друга, они всегда ссори­лись, спорили между собой и предпочитали мне мою сестру.

Другой, напротив, может думать так: мои родители действительно любили друг друга, обо всем они говорили подробно и подолгу, и очень любили мою сестру, таким образом, даже в предельном случае с близнецами различия личностного опыта могут приводить к различиям в том, как они создают свои модели восприятия мира. Если же речь идет о людях, никак не связанных между собой, раз­личие личностных моделей будет гораздо значительнее, распространяясь на большое число аспектов этик моделей.

Этот третий комплекс фильтров — индивидуальные ограничения — лежит в основе глубоких различий между людьми и их способами создания моделей мира. Различия между нашими моделями могут быть либо различиями, из­меняющими предписания (заданные нам обществом) та­ким образом, что наш опыт становится богаче, а число воз­можных выборов больше; либо различиями, обедняющими наш опыт, и ограничивающими нашу способность действо­вать эффективно.

МОДЕЛИ И ПСИХОТЕРАПИЯ

Согласно нашему личному опыту люди приходят за по­мощью к психотерапевту обычно, когда они страдают, чув­ствуют в себе скованность, отсутствие выбора и свободы действий.

Мы обнаружили, что дело, как правило, не в том, что мир слишком ограничен и что нет выбора: просто эти люди не способны увидеть существующие возможности, потому что те не представлены в моделях этих людей.

В жизненном цикле почти любого человека в нашей культуре имеется ряд переходных периодов, связанных с изменением, которое он должен, так или иначе, преодолеть. В различных формах психотерапии разработаны различ­ные категории работы с этими пациентами в эти важные переходные периоды. Интересно то, что некоторые люди преодолевают эти периоды без особых трудностей, причем время перехода насыщенно у них энергичной творческой деятельностью. Другие люди, столкнувшись с теми же тре­бованиями, переживают эти периоды, как время, сплошь пронизанное страданиями и болью. Для них важно высто­ять эти периоды: главная забота, стоящая перед ними в этом случае — просто выжить. Различие между этими группами людей состоит, как нам кажется, в том, что лю­ди, которые реагируют на этот стресс и успешно справля­ются с ним, творчески справляются с ним, располагают богатой репрезентацией или моделью ситуации, в которой они находятся, такой моделью, которая позволяет им раз­личать широкий набор возможностей в выборе собствен­ных действий. Другие люди, напротив, чувствуют, что на­бор возможных выборов у них ограничен, причем ни один из имеющихся выборов не представляет для них ценности

— они являются как бы участниками игры “прирожденный неудачник”. В связи с этим возникает вопрос: “Как пол­учается, что, сталкиваясь с одним и тем же миром, различ­ные люди переживают его столь различным способом?” По нашим представлениям, это различие вытекает, в первую очередь, из различий их моделей. Вопрос тогда можно по­ставить иначе: “Как получается, что люди, сталкиваясь с многозначным, богатым и сложным миром, приходят к со­зданию убогой модели мира, причиняющей им страдание?”

Стремясь понять, почему же некоторые люди не пере­стают причинять себе страдание и боль, важно осознать для себя, что они не испорчены, не больны и не сумасшед­шие, на самом деле они выбирают лучшие из осознавае­мых ими возможностей, то есть лучшие выборы из тех, что присутствуют в их собственной конкретной модели мира. Другими словами, поведение людей, каким бы странным и причудливым оно ни казалось, на первый взгляд, — стано­вится осмысленным в наших глазах, если его рассматри­вать в контексте выборов, порождаемых моделями мира этих людей. Трудность не в том, что они делают неверный выбор, а в том, что их выбор ограничен — у них нет богато­го четкого образа мира. Всеобъемлющий парадокс челове­ческого существования заключается в том, что те же про­цессы, которые помогают нам выжить, расти и изменяться

— обусловливают одновременно возможность создания и сохранения скудной, выхолощенной модели мира. Суть этих процессов заключается в умении манипулировать символами, то есть создавать модели. Таким образом, про­цессы, позволяющие нам осуществлять самые необычные и поразительные виды человеческой деятельности, совпа­дают с процессами, блокирующими путь к дальнейшему росту, если мы вдруг по ошибке примем за действитель­ность собственную модель. Важно назвать три общих меха­низма, обусловливающих это: генерализацию, опущение и искажение.

Генерализация — это процесс, в котором элементы или части модели, принадлежащей тому или иному инди­виду, отрываются от исходного опыта, породившего эти модели, и начинают репрезентировать в целом категорию, по отношению к которой данный опыт является всего лишь частным случаем. Способность к обобщению, генерализа­ции играет в нашем взаимодействии с миром важную роль. Полезно, например, основываясь на опыте ожога от при­косновения к горячей плите, придти путем обобщения к правилу, что к горячим плитам прикасаться нельзя. Одна­ко, если мы обобщим этот опыт в утверждении, что плиты опасны, и будем на этом основании избегать комнат, в ко­торых они имеются, мы без всякой к тому необходимости ограничим свою свободу действия в мире.

Предположим, что ребенок, впервые усевшись в крес­ло-качалку, опрокинул его, резко опрокинувшись на спин­ку кресла. В результате он, возможно, придет к выводу, что кресла-качалки неустойчивы, и не захочет даже попы­таться снова сесть в него. Если в модели мира этого ребен­ка кресла-качалки не отличаются от кресел и стульев во­обще, тогда все стулья подпадают под правило: не откиды­вайся на спинку кресла (стула)! У другого ребенка, который создал модель, включающую в себя различение кресел-качалок от прочих предметов для сидения, больше возможностей для выбора того или иного поведения. Осно­вываясь на собственном опыте, он вырабатывает новое правило или обобщение, относящееся только к креслам-качалкам: не откидывайся на спинку кресла! — в итоге у него более богатая модель и больше возможностей выбора.

Процесс обобщения может привести, например, того или иного индивида к формулированию такого правила, как “Не выражай открыто собственных чувств!” В контексте концентрационного лагеря это правило может обладать большой ценностью для выживания, так как оно позволяет избегать ситуаций, влекущих за собой возможность нака­зания. Но, применяя это правило в семье, человек, отка­зываясь от экспрессивности и в общении, которая в этом случае полезна, ограничивает свои возможности достиже­ния близости. В результате у него может возникнуть чув­ство одиночества и ненужности, он чувствует, что выбора у него нет, поскольку возможность выражения чувств в его модели не предусмотрена.

Суть сказанного в том, что одно и то же правило, в зависимости от контекста, может быть полезным, или, на­против, вредным, то есть, что верных на все случаи жизни обобщений не существует, и каждая модель должна оцени­ваться в конкретном контексте ее употребления.

Более того, все это дает нам ключ к пониманию пове­дения, которое может показаться нам странным или неу­местным, то есть мы поймем его, если сможем увидеть по­ведение человека в контексте его зарождения.

Второй механизм, который может использоваться на­ми либо для того, чтобы эффективно справляться с жиз­ненными ситуациями, либо для того, чтобы заведомо обре­кать себя на поражение, — это опущение.

Опущение — это процесс, позволяющий нам избира­тельно обращать внимание на одни размерности нашего опыта, исключая рассмотрение других. Возьмем, к приме­ру, способность людей отсеивать или отфильтровывать множество звуков в комнате, заполненной разговариваю­щими между собой людьми, и слышать голос конкретного человека. С помощью этого же процесса люди могут бло­кировать восприятие знаков внимания и заботы от других, значимых для них людей. Например, один человек, убеж­денный в том, что он не заслуживает внимания других людей, пожаловался нам, что его жена не проявляет к не­му никаких знаков внимания и заботы. Побывав у него дома, мы убедились, что жена напротив, относилась к не­му с вниманием и заботой и определенным образом, прояв­ляла их. Но так как эти проявления противоречили гене­рализации, выработанной этим человеком и касающейся его собственной ценности, он в буквальном смысле слова не слышал слов жены. Это предположение подтвердилось, когда мы привлекли внимание человека к некоторым из ее высказываний, и он заявил нам, что не слышал, чтобы она говорила ему этого.

Опущение уменьшает мир до размеров, подвластных, согласно нашему представлению, нашей способности к действиям. В некоторых контекстах это уменьшение мо­жет оказаться полезным, в других оно служит источником боли и страдания.

Третий процесс моделирования — это искажение. Ис­кажение — это процесс, позволяющий нам определенным образом смещать восприятие чувственных данных.

Фантазия, например, позволяет нам приготовиться к таким переживаниям, которые мы можем испытывать прежде, чем они случаются на самом деле. Люди искажают сиюминутную действительность, когда они, например, ре­петируют речь, которую собираются произнести позже. В результате именно этого процесса появились на свет все те произведения искусства, которые когда-либо были созда­ны людьми. Небо, как оно представлено на картине Ван Гога, возможно лишь потому, что Ван Гог сумел исказить собственное восприятие пространства—времени, в кото­ром он находился в момент создания картины. Точно так же все великие произведения литературы, вес революци­онные научные открытия предполагают способность иска­жать, представлять наличную реальность смещенным об­разом, Эти же приемы люди могут применять, чтобы огра­ничить богатство собственного опыта. Например, наш знакомый, построивший генерализацию, что он не стоит ничьего внимания и заботы, вынужден был заметить под нашим воздействием знаки внимания своей жены, однако он тотчас же исказил их. А именно, когда он всякий раз слышал слова жены, в которых проявлялось ее внимание к нему, он поворачивался к нам с улыбкой, и говорил: “Она говорит так, потому что ей что-то нужно от меня”. Таким образом, он избегал столкновения собственного опыта с созданной моделью мира: все, что мешало ему придти к более богатым представлениям о мире, и препятствовало возникновению более близких отношений с женой, с собст­венной женой.

Человек, которого в какой-то момент жизни отвергли, приходит к генерализации, что он не достоин чьего-либо внимания. Поскольку эта генерализация входит в его модель мира, он либо опускает знаки внимания, либо считает их неискренними. Не замечая знаков внимания со стороны других людей, он может легко держаться мнения, выра­женного в генерализации, что он не стоит ничьего внима­ния. Это описание представляет собой классический при­мер контура положительной обратной связи: самореализующегося пророчества, или опережающей обратной связи (Pribram, I967). Обобщения индивида или его ожидания отфильтровывают и искажают его опыт таким образом, чтобы привести его в соответствие с ожидаемым результа­том. Так как опыт, способный поставить сомнение его ге­нерализации, отсутствует, ожидания подтверждаются, и описанный цикл постоянно возобновляется.

Так люди обеспечивают неприкосновенность своих убогих моделей мира.

Рассмотрим классический психологический экспери­мент по изучению эффекта ожиданий, осуществленный Постменом и Брунером.

“...В психологическом эксперименте, результаты ко­торого, по праву, должны быть известны далеко за преде­лами психологической науки, Брунер и Постмен обраща­лись к испытуемым с просьбой идентифицировать играль­ные карты, которые можно было видеть в течение очень короткого, тщательно отмеренного интервала времени. В основном это были обычные карты, но некоторые из них были аномальны, например, имелись: красная шестерка пик или черная четверка червей. В каждом отдельном экс­перименте одна и та же карта предъявлялась одному и то­му же испытуемому несколько раз в течение интервала времени, длительность которых постепенно увеличива­лась. После каждого предъявления у испытуемого спраши­вали, что он видел. Эксперимент считался законченным после двух правильных идентификаций, следующих непосредственно одна за другой.

Даже при самом кратковременном предъявлении боль­шинство испытуемых правильно идентифицировали боль­шинство карт, а при незначительном увеличении времени предъявления все испытуемые идентифицировали все предъявленные карты. Нормальные карты, как правило, идентифицировались правильно, что же касается аномаль­ных карт, то они почти всегда без видимого колебания или недоумения идентифицировались как нормальные. Чер­ную четверку червей могли принять, например, за четвер­ку либо пик, либо червей. Совершенно не осознавая наличия отклонения, ее относили к одной из понятийных кате­горий, подготовленных предыдущим опытом. Трудно было даже утверждать, что испытуемые видели нечто отличное от того, за что они принимали видимое. По мере увеличе­ния длительности предъявления аномальных карт испыту­емые начинали колебаться, выдавая тем самым некоторое осознание аномалии. При предъявлении им, например, красной шестерки пик, они обычно говорили: “Это шестер­ка пик, но что-то в ней не так — у черного изображения края красные”. При дальнейшем увеличении времени предъявления, колебания и замешательство испытуемых начинали возрастать до тех пор, пока, наконец, совершен­но внезапно несколько испытуемых без всяких колебаний не начинали правильно идентифицировать аномальные карты. Более того, сумев сделать это с тремя-четырьмя аномальными картами, они без особого труда начинали справляться и с другими картами. Небольшому числу ис­пытуемых, однако, так и не удалось осуществить требуе­мую адаптацию используемых ими категорий. Даже в слу­чае, когда аномальные карты предъявлялись им в течение времени, — в 40 раз превышающего время, необходимое для опознания аномальных карт, более 10% аномальных карт так и остались неопознанными. Именно у этих испы­туемых, не сумевших справиться с поставленной перед ни­ми задачей, существовали различные трудности личност­ного характера. Один из них в ходе эксперимента отчаянно воскликнул: “Я не могу разобрать, что это такое! Оно даже не похоже на карту. Я не знаю, ни какого оно цвета, и не понятно, то ли это пики, то ли черви. Я сейчас не уверен даже, как выглядят пики. Боже мой!” В следующем разде­ле мы сможем убедиться, что подобным образом ведут себя иногда и ученые.

Этот психологический эксперимент, который можно воспринимать либо как метафору, либо как отражение природы сознания, удивительно просто и убедительно дает схематическое представление о процессе научного откры­тия. В науке, как и в эксперименте с игральными картами, новое возникает с трудом, преодолевая сопротивление, со­здаваемое ожиданиями, порожденными фоновым знанием. Даже в обстоятельствах, в которых позднее удастся обна­ружить аномалию, ученые обычно сначала воспринимают лишь нечто известное и предугадываемое.

---

Дата добавления: 2018-05-12; просмотров: 168; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!