Сладкий яд «золотой вольности»
Нам демократия даласвободу матерного слова.Да и не надобно другого,чтобы воспеть ее дела.
Евгений Лукин
Воевать поляки не умеют. Но бунтовать!
Гуго Коллонтай, польский писатель
Различия в языке, религии, образе жизни – это один из факторов отторжения бывших земель Литвы от захватившей их Польши. Вторым основным фактором отторжения стал национальный характер польской шляхты и порожденные им государственные порядки, к которым ни один здоровый на голову человек не захочет быть причастным. Поддерживать теоретически – о да, сколько угодно! Лучше всего у врагов!! Но только не заводить такое в собственном доме!!!
У нас принято считать, что признаками польского шляхтича являются спесь, гонор, своеволие, пристрастие к силе, а также искреннее детское непонимание: как можно не любить его, такого умного и красивого? Впрочем, эти качества присущи любому боярину, барону, шевалье или кабальеро, чьи предки веками подвизались на военной службе. Однако служение сильному сюзерену заставляет даже самого безбашенного воина смирять свои инстинкты — иначе сюзерен удилами рот разорвет, а то и вовсе голову снимет. Европейские короли бывали разными, но в целом управлялись со своими государствами довольно пристойно, русских царей и вовсе ославили деспотами – стало быть, порядок в державе они поддерживать умели. А польские?
Поляки настоящего сюзерена не имели, как минимум, с 1572 года. Зато у них была «золотая вольность». В Польше процветало то, о чем мечтало русское боярство при Иване Грозном и советские партбоссы при Сталине: «демократия аристократии», подчинение правителя верхушке общества, как бы они все ни называлась — боярская дума, сейм или Центральный Комитет, царь, король или генсек. Строй, который, по мнению историков и обществоведов, является самым справедливым и который непременно надо было установить в России — этот строй реализовался в Речи Посполитой и сформировал национальный характер польской элиты (есть еще народный характер – это немного другое).
|
|
|
После того, как в 1572 году умер последний король из династии Ягеллонов, в Польше установился обычай избирать короля на сейме. То есть, монарх в этом государстве являлся условным — каким бы он ни был наделен умом и характером, а все равно приходилось кланяться шляхте, которая и являлась подлинным хозяином Речи Посполитой.
Этот государственный порядок описывает Александр Бушков в своей книге «Россия, которой не было».
«В отличие от других европейских самодержцев, польский король не мог “повелевать”. Поскольку самодержцем не был вовсе, а был не более чем своеобразной парадной фигурой, содержавшейся для чистоты декорации. Шляхта, начиная от магнатов и кончая однодворцами, имела одну-единственную серьезную заботу – следить, чтобы очередной король, чрезмерно о себе возомнив, не вздумал “повелевать”. В случае, если венценосец делал такие попытки, его усмиряли быстро и надежно – поскольку в стране не существовало механизма, способного обеспечить выполнение королевской воли.
|
|
|
Тогдашних польских королей нельзя даже сравнивать с нынешней английской королевой – английская королева имеет право, к примеру, одним росчерком пера распустить парламент. Польский король не мог и этого…»
Именно ради создания механизма выполнения царской воли Иван Грозный в середине того же мятежного века создал опричнину и усмирил-таки собственную шляхту. Смуты и нестроения в трех восточноевропейских государствах всегда были тесно взаимосвязаны, и, вполне возможно, именно пример русского соседа заставил польскую верхушку откачнуться в самую разнузданную демократию – чтобы дела царя Иоанна не вдохновили на что-то подобное их собственного короля.
Естественным следствием демократии стало максимальное увеличение прав и привилегий дворянства (в переводе – шляхетских вольностей), доходивших порой до абсурда.
|
|
|
«…Можно еще вспомнить, что всякий шляхтич в те годы имел право самостоятельно отправлять посольства к иностранным государям, что твой король (правда, хватало ума этой привилегией не пользоваться, понимали, что при иностранных дворах таких выходок, мягко говоря, не поняли бы»[51].
Ну, посольства – это сущая мелочь. А вот привилегии посущественнее: Польша являлась, наверное, единственным государством, где мятеж можно было устроить на законных основаниях – собрать конфедерацию (временный политический союз шляхты) и объявить «рокош» против короля (в переводе как раз мятеж), то есть открытое неподчинение королевской власти. Но это что — у них была еще и такая вещь, как «либерум вето». Согласно польскому пониманию демократии, решение сейма считалось принятым только в том случае, если оно было единодушным, иначе будет нарушен основополагающий принцип политического равенства. Если даже один-единственный депутат считал, что какое-либо решение повредит интересам его воеводства (или его собственным, естественно), он мог это решение забаллотировать. «Либерум вето» активно применялось с 1652 по 1764 год, сорвав работу 48 из 55 сеймов, которые собирали в эти годы. С учетом того, что без согласия шляхты король не мог провести ни одного закона, принятие решений блокировалось намертво.
|
|
|
И сей пожар в борделе назывался государственным управлением!
Но, может быть, его хоть в какой-то мере уравновешивала сильная армия? Поляки – народ воинственный. Да, но насколько в этих войнах успешный?
И снова слово Александру Бушкову.
«Кстати, несколько слов о войске. Его в Жечи Посполитой тогда (в начале XVI века. – Авт.) практически не существовало, если не считать так называемого “квартового”. Оно было регулярным и содержалось на четвертую часть доходов с королевских имений, “кварту”, но, во-первых, состояло лишь из пехоты, а во-вторых, не превышало четырех тысяч. Магнаты вроде Вишневецких, Радзивиллов или Потоцких могли посадить на коней в три-четыре раза больше обученных головорезов… В случае особой опасности для государства собиралось “посполитое рушение” – ополчение, состоявшее из шляхты…»
Впрочем, так была устроена не только армия Речи Посполитой. Ополчение собиралось везде. Однако существовала ма-а-аленькая разница: в том же Московском Царстве бояре и дворяне ходили под государем, а в Польше – над оным. Результат предсказуем.
«В 1454 г., во время войны с крестоносцами, “рушение” заявило, что не сдвинется с места, не говоря уж о том, чтобы идти в бой, пока не получит добавочных привилегий. Король Казамир Ягеллончик был вынужден согласиться, и шляхетское ополчение нехотя тронулось-таки в поход, однако было вдребезги разбито крестоносцами под Хойницами. В 1537 г., в правление Сигизмунда Старого, история повторилась – “посполитое рушение”, собранное для того, чтобы идти в поход на Молдавию, вместо похода принялось осыпать короля упреками касаемо его внутренней политики. И, не договорившись, попросту разбежалось по домам…»[52]
Конечно, и в русской истории всякое бывало. Но Россия все же двигалась в сторону укрепления государственной власти, а Польша – в прямо противоположном, и государственной дисциплины в ней со временем не прибавлялось. На примере Польши видна справедливость обратного варианта известного афоризма про власть: «Демократия развращает. Абсолютная демократия развращает абсолютно».
Не стоит еще забывать, что Речь Посполитая была государством составным, в нее входили Польша, Литва и Украина (не считая Жмуди) — и, соответственно, подданными были поляки, литвины, украинцы. Даже в Великую Отечественную войну (об этом не любят говорить, но иной раз глухо упоминают) костяком советской армии и залогом ее боеспособности были русские (включая в это понятие украинцев и белорусов): часть, где их насчитывалось мало, слишком часто оказывалась небоеспособной. Похожая ситуация сложилась и в Речи Посполитой.
Почитаем снова Бушкова, который польскую тему знает!
«…Впоследствии, когда короля стали выбирать и прав у него практически не было никаких, а развращенная вольностями польская шляхта превратилась в толпу ни на что не способных гуляк, именно “литвины” несли на своих плечах главную тяжесть войн за государство. Во второй половине XVII столетия, в эпоху польско-казацких войн, армия Жечи Посполитой упустила великолепный шанс полностью разгромить и взять в плен Хмельницкого исключительно из-за дурости собственно польской шляхты – после пары удачных сражений заскучавшей и отправившейся по домам прямо с поля боя. При польском короле осталось лишь одиннадцать тысяч литовцев[53] – именно они лихим ударом взяли Киев, но Хмельницкого догнать не успели.
Отголоски этой ситуации великолепно просматриваются в знаменитых книгах Генрика Сенкевича. Нужно заметить, что его трилогия “Огнем и мечом”, “Потоп”, “Пан Володыевский” до сих пор пользуется в Польше неимоверным почитанием, именуясь в обиходе просто как “Трилогия”. Так вот, cреди героев этих произведений, среди витязей, рубившихся во славу Польши, чьи имена заучивают дети еще в младших классах… почти нет собственно поляков, “великополяков”. Все эти витязи – либо литвины, либо “русская шляхта” (как именовали себя украинские дворяне-католики)! Самое пикантное – что это мало кто замечает даже теперь…»[54]
С отпадением бывших литовских земель под руку Москвы в Польше среди подданных и, соответственно, в войске уменьшалось количество литвинов (белорусов) и украинцев. Шляхтичи-землевладельцы, имения которых находились в отошедших к Москве землях, предпочитали остаться со своей землей и своими людьми, а не с королем и католической церковью. Соответственно, уменьшалась и боеспособность польского войска.
К концу своего государственного существования Речь Посполитая не могла уже ни сражаться, ни принимать решения, и была просто обречена на то, чтобы ее кто-нибудь завоевал. В таких случаях охотники находятся быстро.
Своего пика шляхетские вольности достигли в XVIII веке. Соответственно, страна стала практически неуправляемой, а притеснения православного населения достигли апогея. Не говоря уже о том, что ведомая воинственным панством Польша была головной болью всех соседей. Если бы эта страна усилилась, как усиливалась та же Россия — то мир, несомненно, ожидало бы весьма экстравагантное будущее. К счастью, государство, управляемое таким образом, сильным не может быть по определению.
Как мы уже писали, в 1764 году на польский престол сел ставленник России и Пруссии — Станислав Август Понятовский. Сел с непременным условием — прекратить религиозные преследования. А в 1766 году в сейме было запрещено выступать в защиту православных! Знай, монарх, свое место...
И лишь под очень жестким давлением восточного соседа (точнее, соседки) еще через два года все же состоялось уравнение в правах всех христиан королевства. Даже до польского сейма дошло, что не стоит дразнить немецкую герцогиню на российском престоле, ибо сочетание двух этих национальных доминант обещает еще меньше хорошего, чем немецкая и русская по отдельности.
А дальше случилось то, что неизбежно должно было случиться при абсолютной демократии. Решение об уравнении в правах состоялось 28 февраля, а уже 29-го в городе Бар была созвана так называемая «Барская конференция», объявившая короля низложенным. Франция и Австрия поддержали мятежников, Понятовский же обратился за помощью к России. Европейские державы помогали оппозиционерам морально и на расстоянии – знакомо, правда? – Екатерина же не замедлила послать войска, которые чувствительно потрепали мятежников.
Затем в дело вмешалась Турция, объявившая войну России. Казалось бы, какое дело султану, презиравшему всех христиан, до их внутренних раздоров — а вот поди ж ты...
Ситуацию немного проясняет то, что в качестве приза мусульманским союзникам барские конфедераты обещали Киев, а себе скромненько решили взять Смоленск, Стародуб и Чернигов. Что напели поляки в уши султану, неведомо, поскольку союз был явно неравным – военной силы конфедераты практически не имели. Туркам предстояло завоевывать Киев самостоятельно, при этом еще добывая союзникам Смоленск.
Тут уж терпение императрицы лопнуло – и в Польшу с войсками отправился Суворов. Русско-турецкая война продолжала идти, но польским оппозиционерам от этого пользы уже не было — великий русский полководец не имел обыкновения проигрывать.
В 1772 году состоялся первый, частичный раздел Речи Посполитой. Участвовали в нем Россия, Пруссия и Австрия. Россия получила правый берег Западной Двины и Восточную Белоруссию – территории с преобладанием православного населения, Пруссия – часть польской земли с протестантским населением, отделявшую ее от Восточной Пруссии. Польша практически лишилась выхода к морю – приморскими остались только северо-запад нынешней Литвы и крошечный кусочек побережья с городом Данциг, изолированный от основной территории. Австрия получила небольшие кусочки собственно польской земли и часть Галиции (примерно нынешняя Западная Украина).
Причины раздела Польши русская императрица изложила полно и всеобъемлюще.
«По непостоянству сего народа, по доказанной его злобе и ненависти к нашему, по изъявлявшейся в нем наклонности к разврату и неистовствам французским, мы в нем никогда не будем иметь ни спокойного, ни безопасного соседа, иначе как приведя его в сущее бессилие и немогущество».
Это называется: достали!
Причем не только Екатерину — то же самое могли сказать о поляках все их соседи.
Кто сильнее, тот и заказывает музыку. В 1773-м победители, практически насильно собрав сейм, заставили его утвердить раздел. Забавно, что все три державы подписали секретный протокол о неизменности законов Речи Посполитой. Нетрудно понять, что именно «вольности» стали условием сговорчивости шляхтичей, да и соседи были кровно заинтересованы в сохранении польского государственного бардака, до предела ослаблявшего страну. Получив гарантии прежних вольностей, доблестная шляхта согласилась с потерей территорий. Впрочем, утверждение все же было вынужденным и силы в глазах многих шляхтичей не имело. Они только и ждали благоприятной минуты – и дождались.
В 1787 году снова вспыхнула русско-турецкая война, в 1788-м к ней прибавилась война России со Швецией. «Пора!» – решили паны. Польское правительство потребовало вывести с территории страны российские склады продовольствия и снаряжения, через которые снабжалась действовавшая против турок Дунайская армия, отплатив султану за помощь во время прошлой войны. Вновь начались преследования православных, и одновременно сейм обратился к Константинопольскому патриарху с просьбой... взять под свою руку православную церковь Речи Посполитой, находившуюся к тому времени под управлением Московской патриархии. (Забавно, ведь немногим более ста лет назад заставы по границам Речи Посполитой перехватывали гонцов греческих патриархов, чтобы вывести православных из-под власти Константинополя.) Самих православных снова забыли спросить.
То, что страна дошла до ручки, поняли даже шляхтичи. В 1788 году они собрали сейм, который, вместо обычных нескольких недель, проработал четыре года. Результатом столь выдающихся государственных усилий стал целый букет преобразований: отмена «либерум вето», рокоша, шляхетских конфедераций, решение о создании стотысячной регулярной армии, исключение из процесса приНятия решений безземельной шляхты и уравнение в правах со шляхтой крупной буржуазии. А весной 1791 года поляки ввели у себя конституцию и одновременно установили наследственную монархию.
Что дальше? А то же, что и всегда, только с другим вектором. 14 мая 1792 года три магната... создали конфедерацию и обратились к Екатерине с просьбой помочь вернуть старые порядки. России эти порядки были выгодны, поскольку ослабляли Польшу, а чем слабее это государство, тем спокойнее спится его соседям. В ответ на просьбу (скорее всего, и выдвинутую-то с согласия Петербурга) царица двинула «миротворческий контингент», который через две недели контролировал всю территорию Речи Посполитой – храбрые паны в очередной раз оказались никудышными вояками. В июле, по требованию России, к конфедерации присоединился и король. Впрочем, как только конфедерация сыграла свою роль, ее быстренько прикончили, и в 1793 году состоялся второй раздел Польши. В том разделе Россия получила Белоруссию и правобережную Украину — опять же бывшие земли Литвы с православным населением. Пруссии досталась часть собственно польских земель. Австрия, занятая войной с революционной Францией, этот раздел проворонила, зато отметилась в третьем.
Естественно, поляки ответили традиционно — восстанием. Предводителем его стал Тадеуш Костюшко, именем которого потом будет названа польская дивизия на германо-советском фронте (тоже, кстати, ополяченный литвин). В апреле 1794 года восставшие захватили Варшаву, попутно устроив резню русских. Закончилось все традиционно — в августе в Польшу пришел с войсками Суворов.
Через год состоялся новый раздел. Россия получила Западную Волынь, Западную Белоруссию, Виленский край и Курляндию — населенные украинцами, белорусами и прибалтами земли бывшего княжества Литовского. Австрия получила остаток Галиции и так называемую Лодомерию (бывшее Галицко-Владимирское княжество). Исконно польские земли достались опять же Пруссии.
Польша перестала существовать как суверенное государство. В свете вышеизложенного странно не то, что это произошло, а то, что она так долго продержалась…
Гордость и благоволение
На переговорах шли споры о послевоенных границах, и Черчилль сказал:
— Но Львов никогда не был русским городом!
А Варшава была, — возразил Сталин.
Исторический анекдот
С момента раздела Польши самым больным вопросом для поляков стало ее воссоздание – и это нормально. Но воссоздание они мыслили только с «возвращением восьми воеводств», то есть бывших литовских земель, несмотря на то, что это не польские земли и что поляков в этих землях и знать не хотели[55]. Отдайте – и все тут!
Сын белорусского крестьянина, известнейший русский публицист Иван Солоневич в своей книге «Народная монархия» писал:
«История народа объясняется главным образом его характером. Но, с другой стороны, именно в истории виден народный характер. Все второстепенное и наносное, все преходящее и случайное – сглаживается и уравновешивается. Типы литературы и мечты поэзии, отсебятина философов и вранье демагогов подвергаются многовековой практической проверке. Отлетает шелуха и остается зерно – такое, каким создал его Господь Бог. Остается доминанта народного характера.
Эта доминанта… в исторической жизни народа реализуется инстинктивно. И для каждого данного народа она является чем-то само собой разумеющимся. Поляк и немец, еврей и цыган будут утверждать, что каждый из них действует нормально и разумно: их доминанты сами собою разумеются – для каждого из них»[56].
Я этим пассажем трудно спорить, да и незачем. Естественно, у каждого народа есть свой национальный характер (или два, если имеет место разрыв между элитой и народом), который определяет его действия и через них – историю. Есть и доминанты, руководящие его историческим поведением. Именно благодаря им это поведение бывает более или менее разумным, более или менее реалистичным или же совсем неразумным и сюрреалистическим, вроде германского нацизма или польского комплекса «восьми воеводств».
…Итак, после третьего раздела все утихло – до Наполеона.
В 1807 году, по условиям Тильзитского мира, из бывших польских земель, отошедших к Австрии и Пруссии, французский император создал Великое герцогство Варшавское. Александр I ему в том не препятствовал: сильная Пруссия не была нужна ни одному из монархов, да и Австрия, в общем, тоже... 28 июня 1812 года решением сейма было восстановлено польское королевство. Когда Бонапарт двинул войска на Россию, польский контингент его армии был вторым по численности после собственно французов — в 450-тысячной «великой армии», в коей французы составляли примерно половину, насчитывалось около 70 тысяч поляков. Оккупировав Литву и Белоруссию, Наполеон провозгласил эту территорию «великим княжеством Литовским», где сформировал дополнительный 20-тысячный контингент из поляков и белорусов-католиков.
Благодаря усилиям Наполеона после войны произошло перераспределение бывших польских территорий. Россия, как главный победитель, получила большую часть «Герцогства Варшавского», на месте которого было учреждено Царство Польское в составе Российской империи.
В отличие от поляков на литовских землях, русский император не занялся насильственным искоренением польского языка, религии, культуры. Он короновался в Варшаве как польский король, а в остальном новое государство имело практически полную автономию. У него были конституция (в самой России конституция появилась только через сто лет!), сейм, собственное правительство, армия, свои деньги. Важнейшие правительственные должности замещались поляками. Собственно, единственным признаком того, что государство все-таки не совсем свободно, кроме символической польской короны на голове русского царя, была необходимость сообразовывать законодательную деятельность с Петербургом. С учетом того, что поляки радостно поддержали Наполеона, обхождение просто роскошное, вы не находите?
Результат?
А надо ли говорить?
О невыносимом москальском гнете, под который попал гордый и несчастный польский народ, и дальнейших событиях весело и колоритно рассказано в статье питерского журналиста Юрия Нерсесова «Светлейший юродивый». Ему и слово.
«Согласно решению Венского Конгресса и последующим указам Александра I, территория созданного Наполеоном Герцогства Варшавского была опрометчиво присоединена к Российской Империи как по существу самостоятельное государство, ставшее незаживающей язвой на теле державы. С Петербургом новообразованное Королевство Польское было связано, по существу, лишь личной унией. Российский император короновался в Варшаве, как польский король, чья власть строго ограничивалась Конституцией и двухпалатным парламентом. Королевство располагало собственной 35-тысячной армией, состоявшей, главным образом, из наполеоновских ветеранов и участников восстания Костюшко. Едва ли не единственным человеком без польской крови оказался ее главнокомандующий, которым в 1816 году царь и назначил Константина Павловича…»
Столь нежное отношение к мятежным полякам началось не с Александра. Помните предводителя восстания Тадеуша Костюшко? В ходе разгрома восстания он был ранен, взят в плен и живым достался в руки русским. Судьба поднявшего за двадцать лет до того восстание и захваченного правительственными войсками Пугачева была жестокой. Суд приговорил: «Емельку Пугачёва четвертовать, голову воткнуть на кол, части тела разнести по четырём частям города и положить на колёса, а после на тех местах сжечь».
По логике вещей, мятежного поляка ожидало если не четвертование, то хотя бы отсечение головы… Ничего подобного! Около двух дет он содержался в Петербурге, по одним данным, в Петропавловской крепости, по другим – и вовсе во дворце князя Орлова. После смерти Екатерины Павел I его освободил, дал на дорогу 12 тысяч рублей, соболью шубу, карету и столовое серебро.
Любопытна дальнейшая судьба оного деятеля. Когда Наполеон создал Герцогство Варшавское, он предложил Костюшко возглавить его. Тот, узнав, что Польша не будет восстановлена в границах 1772 года, гордо отказался. «Скажите ему, что он дурак», – ответил император министру полиции Фуше, ведущему переговоры с бывшим лидером польского восстания.
Но и это еще не все: в 1815 году получивший Герцогство Варшавское Александр I предложил Костюшко… возглавить администрацию Царства Польского. Тот отказался, когда узнал — что? Правильно: что Речь Посполитая не будет восстановлена в границах 1772 года. Реакции русского царя на этот отказ история не сохранила.
Умом логику царя понять невозможно. Предположить, что Александр, известный «западник», действовал по подсказке кого-то из Европы? Предположить-то можно, но кому в Европе нужна была независимая Польша? Разве что Франции, которая не имела с ней общей границы…
…Итак, в результате победы в войне с Наполеоном Россия получила в полную власть территорию своего самого заклятого врага. Это был удобный случай разом покончить все счеты. И что же?
«По идее, царю, – продолжает Юрий Нерсесов, – следовало либо отказаться от Польши, передав ее тем же австрийцам и пруссакам взамен чего-нибудь типа Закарпатской Украины, Мемеля и части Восточной Пруссии, либо прекратить все заигрывания и жестко русифицировать территорию, как это делали с Познанщиной те же пруссаки. Однако Александр не сделал ни того, ни другого, предоставив наследникам расхлебывать заваренную им кашу.
Константин Павлович вел себя еще хуже. Регулярно подчеркивая свое пренебрежение к дислоцирующемуся в Варшаве российскому контингенту, он столь же постоянно заявлял о своих симпатиях к аборигенам. Князь неоднократно заявлял, что в душе он совершенный поляк, и даже среди последних заслужил прозвище «матери польского войска и мачехи русского». Если же особо наглые выходки ясновельможных панов вынуждали Константина принять к виновным дисциплинарные меры, в дело вступал его друг детства, брат по ложе[57] и начальник штаба генерал Курута. После чего уже готовящийся к разжалованию в рядовые или отправке в Сибирь пан, как правило, отделывался легким испугом. На официальных же смотрах и мероприятиях складывалось впечатление, что это бравшие Париж, Берлин и Варшаву российские войска находятся в Польше на положении бедных родственников, на побегушках у победоносных шляхтичей. Даже когда, уже после смерти Александра I, была выявлена связь части польской верхушки с декабристами, дело завершилось ничем, хотя в ходе следствия Константин неоднократно обещал Николаю I обратное…
Неудивительно, что когда в 1818 году на варшавских торжествах по поводу открытия сейма генерал Паскевич возмущенно спросил у графа Остермана, что из этого будет, тот, не задумываясь, ответил: “Через десять лет ты со своей дивизией будешь их штурмом брать!”« Будущее показало, что граф ошибся всего на три года».
Можно добавить еще, что когда началась очередная русско-турецкая война, Константин добился для польской армии права не участвовать в ней. А с какой, собственно, стати? Подчиненным неудобно перед старым союзником, которому еще полвека назад был обещан Киев?
Результатом всех этих танцев стало Варшавское восстание, которое началось 29 ноября 1830 года с нападения как раз на дворец Константина Павловича. Причем поведение самого князя заставляет задуматься над весьма обычным в русской истории вопросом: «Глупость или измена?» Потому что прихлопнуть восстание в первый день было проще простого, однако Великий князь повел себя чрезвычайно странно.
«И российские, и сохранившие верность присяге польские полки неожиданно стали покидать Варшаву. Заявив, что это польская свара, русским нечего в ней делать, а всякая пролитая капля крови только испортит дело, Константин Павлович вступил в переговоры с повстанцами. Приговорив нескольких российских солдат к смертной казни за чей-то разобранный ввиду холодов на дрова сарай, он категорически отказывался применять силу к взбунтовавшейся Варшаве.
Обалдевшие от такого чуда заговорщики предложили едва не зарезанному ими Великому Князю королевскую корону, но тот решительно отказался. При всей противоестественной страсти к полякам, Константин Павлович не менее сильно любил царствующего брата, и никак не мог пойти на него войной. Однако на Россию в целом чувства потомка голштинского принца, очевидно, не распространялись. Посему он без боя покинул пределы Польши, напоследок заявив, что разрешает “польским войскам, которые остались мне верными до сего момента, присоединиться к их сотоварищам. Я выступаю в поход, с императорскими войсками, чтобы удалиться от столицы, и ожидаю от поляков лояльности, что войска эти не будут беспокоимы в их движении к границам Империи. Все учреждения, имущества и отдельные лица я поручаю покровительству польской нации и ставлю их под охрану священнейшего закона”. Помимо прочего в сданные учреждения князь включил крепости Модлин и Замостье со всеми пушками и боеприпасами»[58].
Следствием нежелания царского брата пролить «каплю крови» стала девятимесячная война с повстанцами, со всем количеством крови и смертей, положенных для военных действий. Но это будет чуть позже, а пока еще повстанцы торжествуют. 30 ноября они захватили Варшаву, заодно устроив резню верных России поляков. 4 декабря польский сейм объявил о лишении Николая I польского престола и создал правительство во главе с Адамом Чарторыйским, которое тут же выставило русскому царю условия. Начиная со второго, это были обычные политические требования, вроде соблюдения конституции и пр. Обо всем этом можно было бы и поторговаться, если бы не условие первое – какое? Ну конечно же, восстановление Польши в границах Речи Посполитой образца 1772 года.
Царь Николай отправил посланников восвояси, заявив, что ничего, кроме амнистии, обещать не может. Тогда 25 января 1831 года сейм торжественно низложил его и запретил представителям династии Романовых впредь занимать польский трон.
Кончилось все обыкновенным образом: в Польшу пришли войска и, хоть и провозились до августа 1831 года, но все же взяли Варшаву.
Результатом восстания стало то, что Польша потеряла конституцию, сейм, армию и до конца царствования Николая сидела смирно. Интересно, о чем говорит тот факт, что выпускникам военных училищ в Польше присваивают звания в день начала войны, окончившейся столь полным поражением?
Александр II, взойдя на престол, амнистировал участников восстания 1830 года.
Результат?
А надо ли говорить?
11 января 1863 года… правильно, вспыхнуло восстание. Мятежники создали временное национальное правительство. Восстание распространилось на украинские и белорусские земли — впрочем, там шумела ополяченная шляхта, а крестьяне, сначала ни к кому не примкнувшие, быстро разобрались в ситуации и поддержали русского царя. Чему, кстати, немало способствовал очень полезный в смысле усмирения указ о передаче крестьянам земель мятежных шляхтичей. Закончилось, как и всегда — войсками. Кстати, с повстанцами обошлись весьма гуманно: казнено было только 128 человек, 972 мятежника пошли на каторгу и 1427 — на поселение, обогатив сибирской фольклор гротескным образом поляка.
До Первой мировой войны все было тихо. А потом Польша получила свободу. И чем занялся свободолюбивый польский народ?
Трудно ли догадаться?
Но вернемся к Солоневичу и к доминантам. В чем он видит основу польского национального характера (вернее, характера верхушки общества, которую нынче модно называть «элитой», ибо простой народ был озабочен совсем другими вещами)? Естественно, в самой разнузданной демократии, всяческом урезывании центральной власти, в равнодушном отношении к морю и всему, что с ним связано. Нет, поляки вроде бы и ценили обладание выходом к морю, но не проявляли тут и десятой доли той страсти, которую вкладывали в тяжбу о «восьми воеводствах».
«Свое внимание Польша устремила на восток, – пишет Солоневич, – и в этом направлении ее доминанта демонстрирует поистине незавидную настойчивость. Первое занятие Киева поляками случилось в 1069 году – в Киев ворвался князь Болеслав Храбрый и с трудом ушел оттуда живьем: жители, по словам летописца, избивали поляков “отай”, т. е. организовали партизанскую войну. Столетия подряд такие же попытки повторяли Сапеги и Вишневецкие[59]. Почти девятьсот лет после Болеслава точно такую же попытку и с точно такими же результатами повторил – вероятно, уже в последний раз – Иосиф Пилсудский...
Польша… тянулась на восток в поисках крепостных душ для шляхты и католических душ – для ксендзов. И в Киеве, и в Риге, и в Вильне – Польша тысячу лет подряд – при Радзивиллах, Сапегах, Вишневецких и Пилсудских[60] вела всегда одну и ту же политику: подавление и закрепощение всего не-шляхетского и некатолического. Польша, по крайней мере в течение последних лет пятисот, вела политику профессионального самоубийства и, как показала история, вела ее довольно успешно. И совершенно очевидно, что как Вишневецкий в семнадцатом веке, так и Пилсудский в двадцатом – выражали не самих себя, со всеми своими личными качествами, а доминанту своей страны. Им всем, от Болеслава до Пилсудского, казалось, что они действуют вполне логично, разумно патриотично…
…Ко всей трагической судьбе Польши и католичество приложило свою страшную руку: при Пилсудском, в сущности, совершенно так же, как и при Вишневецких: все иноверцы, диссиденты, в особенности православные, казнями и пытками загонялись в лоно католической церкви. Сжигались православные храмы (за два года перед Второй мировой войной их было сожжено около восьмисот), и в восточных окраинах возникала лютая ненависть против тройных насильников: насильников над нацией, экономикой и религией. И, создавая вот этакую психологическую атмосферу, Польша при Сапегах, Радзивиллах и Вишневецких пыталась опираться на казачьи войска. А в 1939 году послала против германской армии корпуса, сформированные из западно-украинского крестьянства: корпуса воевать не стали…
От Болеслава до Масьциского (последний президент Польши) страна вела все одну и ту же политику упорно, настойчиво, фанатично и самоубийственно – безо всякой оглядки на здравый смысл…
Польская поговорка не без некоторой гордости утверждает, что Польша стоит беспорядком: Polska nierzadem stoi. Русская народная словесность снабжает существительное “поляк” эпитетом “безмозглый”. Немецкая пословица говорит о “польском хозяйстве” – “Polnishe Wirtschaft”, это битье посуды на ярмарках за недорогую плату: вот посуда перебита, кажется, вся, – до последнего черепка.
Но похороненный под кучею окровавленных обломков, откуда-то из Англии, жалобно, но упорно стонет загробный голос эмигрантского правительства Польши: “Польша от моря до моря”, то есть Польша с Литвой Латвией и Украиной. В Варшаве в январе 1940 года – когда в городе не было ни топлива, ни хлеба, местами не было и воды, когда немцы вылавливали польскую интеллигенцию, как зайцев на облаве, и отсылали ее на гибель в концлагеря, когда над страной повисла угроза полного физического истребления – и когда безумные рестораны столицы были переполнены польским “цветом общества”, пропивавшим последнее свое достояние – цвет Польши все-таки жил мечтой о политической, культурной и религиозной миссии Польши на варварском русском востоке. Вы скажете – сумасшествие! Я скажу – истерика поляков. Но Польша будет считать эти планы разумными, исполнимыми и само собою разумеющимися. Это есть польская доминанта. Это есть внутреннее “я” страны, от которого страна отказаться не может…»
Доминанта – это не головной мозг, а спинной. Задача же мозга головного в данном случае – обосновывать могучие веления инстинкта. Иной раз это получается очень забавно.
Есть в Википедии статья о польском восстании 1830 года, и стоит перед ней предупреждение: «нейтральность этого раздела статьи поставлена под сомнение». То есть, она настолько пропольская, что это заметили даже составители «вики». И вот что там написано:
«…Нарушения конституции были не единственной и даже не главной причиной недовольства поляков, тем более что поляки в остальных областях бывшей Речи Посполитой, то есть Литве и Руси (так называемые “восемь воеводств”) не имели никаких конституционных прав и гарантий. Нарушения конституции накладывались на патриотические чувства, протестовавшие против чужеземной власти над Польшей вообще; кроме того, так называемая “конгрессовая Польша”, или “конгрессовка”, занимала лишь небольшую часть исторических земель Речи Посполитой, являющихся этнической Польшей. Поляки же (ополяченная шляхта Западной Руси, т. е. Беларуси и Украины, и Литвы), со своей стороны, продолжали воспринимать свою родину в границах 1772 года (до разделов) и мечтали о её восстановлении».
Итак, согласно логике данного пассажа, под этнической Польшей понимается вся Речь Посполитая. Причем на бывших литовских территориях поляки – это ополяченная украинская и литвинская шляхта. То, что там присутствует и неополяченная шляхта – к делу не относится, а спрашивать о простом народе и вовсе бессмысленно. Все, что не соответствует польским интересам, даже не выносится за скобки, а попросту не существует.
Логика сия неизменна со времен Сигизмунда: любая земля, на которой поселился поляк, является Польшей, любая земля, часть жителей которой удалось научить польскому языку и перекрестить в католичество, тоже является Польшей. Например, Смоленск… ведь брали же! М-да, если точка зрения действительно такова, переговоры бесполезны – в Сибири тоже жили поляки, которых ссылали туда после восстаний, так что Варшава вполне может продлить свои притязания до самого Тихого океана.
По-видимому, это не единственная доминанта польской элиты – иначе с чего бы Гитлер взялся уничтожать польских офицеров, а не использовал в войне на востоке? Но нам интересна именно эта составляющая. Сталинское правительство не произносило слова «доминанта» – это термин Солоневича, – но, вне всякого сомнения, знало все им изложенное. Стоит ли удивляться, что накануне страшной тотальной войны носителей этой «доминанты» не рискнули отпустить на свободу, вне зависимости от того, где находился их дом: на территории «Восточной Польши» или в генерал-губернаторстве?
Впрочем, к тому времени Польша уже была двадцать лет как свободна и смогла продемонстрировать свою новую политику – которая явилась точным продолжением старой.
Глава 8
ТЕРРОРИСТ ВО ВЛАСТИ
Они хотели не свободы для себя, а рабства для других.
Александр Усовский. Проданная Польша
Быть может, наш граф и сволочь –
Но здесь рожден.
Ступайте к себе на полночь,
Мы вас не ждем…
Алькор. Тулуза
Итак, в начале ХХ века Польша по-прежнему была разделена между тремя государствами: Австро-Венгрией, Германией и Россией. Если бы Россия не ввязалась в мировую войну… Впрочем, если бы Россия не ввязалась, то, может статься, и самой мировой войны бы не было, а случилась бы очередная франко-германская заварушка. Альтернативная история – штука туманная, конечно… но вот что ни одно из этих трех государств ни при каких обстоятельствах не было заинтересовано в существовании независимой Польши – сие есть медицинский факт.
Однако волею большой европейской политики три империи схлестнулись между собой в смертельной грызне – и именно польские земли оказались на линии противостояния. Соответственно, каждый из противников пытался склонить их население на свою сторону.
Николай II еще в начале войны пообещал объединить все польские земли (как свои, так и те, которые Россия отнимет у Германии и Австро-Венгрии) в автономное государство в составе Российской империи. Однако гнусная реальность, как обычно, внесла коррективы в красивые планы. Отнять земли не удалось, наоборот – противники оккупировали и тот кусок Польши, что принадлежал России. Так что 5 ноября 1916 года именно Германия и Австро-Венгрия, повторив финт Наполеона, провозгласили Польское Королевство.
Занятное это было государственное образование: оно не имело ни границ, ни короля. За неимением монарха страной правил Регентский совет, в который входили: Александр Каковский, архиепископ Варшавы, князь Здислав Любомирский, мэр Варшавы с 1915 года, и Юзеф Островский, бывший глава польского представительства в Госдуме. Из кандидатов на польский престол наиболее вероятным считался австрийский эрцгерцог Карл Стефан, говорили даже, что и сам император Карл был бы тоже не прочь – хотя зачем ему такая головная боль, постичь невозможно…
Итак, государство являлось условным, однако вывеска висела. Германцы разрешили польский язык в образовательных и государственных учреждениях – русский немцам все равно был без надобности, а немецкий можно ввести и потом[61]. Позволили печатать собственные деньги и завести свою армию. Нетрудно догадаться, что именно в армии-то все и дело – королевство должно было стать верным союзником Германии в войне.
Однако тут получилось не как у Наполеона. Мобилизация, которую проводил полковник польских легионов Владислав Сикорский (тот самый!) дала ничтожнейшие результаты: за все время существования Королевства удалось поставить под ружье лишь 5 тысяч человек.
Свои игры шли в Париже. 15 августа 1917 года представители ряда польских буржуазных партий (в первую очередь национал-демократической) образовали Польский национальный комитет. Целью его было создание с помощью Антанты независимого польского государства (естественно, в границах 1772 года). В сентябре — ноябре 1917 года правительства Франции, Великобритании, Италии и США признали ПНК официальным представительством польского народа.
Во главе комитета стояли председатель НДП публицист Роман Дмовский и Игнатий Падеревский, знаменитый пианист, решивший поиграть не только на рояле, но и в политику. Политические взгляды Падеревского загадочны — он известен, как яркий борец за независимость Польши, и только. Что касается Дмовского, то до 1917 года он был настроен относительно прорусски (за неимением лучшего), а потом являлся сторонником создания мононационального польского государства – но, конечно, в границах 1772 года. Устранить же противоречие между мононациональностью и границами державы он предполагал с помощью насильственной полонизации украинцев и белорусов и депортации евреев. Как видим, ничего нового.
Все эти деятели увлеченно занимались формированием польских вооруженных сил на всех фронтах мировой войны. Это не было чем-то новым – начиная с самого раздела, на стороне государств, сражавшихся против Германии, Австрии или России, воевали польские добровольческие отряды. Первый польский легион появился еще в годы русско-турецкой войны 1768 года. Затем поляки выступили на стороне Наполеона. В 1848 году легион в составе 500 человек появился в Риме, где итальянцы сражались против австрийского господства. В том же году два подобных формирования были созданы в Венгрии, выступив на стороне венгерской революции — опять же против Австрии. В 1877 году в Стамбуле турки сформировали два польских отряда, которые выставили против России.
Однако тут все нормально, просто и понятно. А вот как поведут себя поляки, когда обе стороны конфликта в свое время участвовали в разделе их родины?
Повели себя все по-разному. Те, кто стоял больше на прорусских позициях, чем на каких-либо других, в 1914 году объединились в Пулавский и Люблинский легионы. Они воевали в районе Радоса и Полесья, потом претерпели несколько преобразований — сперва в дружины государственного ополчения, затем в бригаду польских стрелков — и, в конце концов, стали основой сформированного летом 1917 года польского корпуса под командованием генерала российской службы Довбор-Мусницкого. Что любопытно, в частях корпуса не было солдатского самоуправления, комитетов и пр., поступающие в него давали подписку, что обязуются соблюдать дисциплину. Что еще более любопытно — генералу это позволили. (Как выяснилось впоследствии, командир корпуса имел свои, далеко идущие планы, при реализации которых комитеты были совершенно ни к чему.)
...Набор в польские легионы австро-венгерской армии был объявлен уже 16 августа (притом, что Россия вступила в войну 1 августа). Предполагалось, что их будет два: Восточный во Львове и Западный в Кракове. Впрочем, первый просуществовал очень недолго. Русские войска заняли Восточную Галицию, и личный состав попросту разбежался.
На западе дело пошло успешнее. Три бригады легионеров, по 5–6 тысяч человек каждая, сражались на русском фронте аж до начала 1917 года, пока не были распущены по причинам, о которых скажем чуть позже.
Во Франции в 1917 году была сформирована так называемая «голубая армия». Основу ее составили два крупных контингента. Первый – поляки, служившие во французской армии, а также пленные польской национальности (всего около 35 тысяч человек). Второй контингент – поляки из США (23 тысячи). Кроме того, подтянулись люди со всего мира – 300 человек приехали аж из Бразилии.
Сначала «голубой армией» командовал французский генерал Луи Арчинард, а 23 февраля 1918 года политический контроль над ней перешел к Польскому национальному комитету. В июле 1918 года до Парижа добрался бежавший после заключения Брестского мира с Украины командир 2-й бригады польского легиона полковник Юзеф Халлер.
На фронтах Первой мировой войны «голубая армия» себя никак не проявила – но вот в дальнейших событиях участвовала весьма активно.
Тем временем в Германии, измотанной войной, назревал общий кризис. 3 октября 1918 года к власти пришло новое правительство во главе к канцлером Максом Баденским. 5 октября оно попросило страны Антанты о перемирии. А на следующий день Регентский совет объявил о создании независимого польского государства, возглавив парад суверенитетов на обломках Германской и Австро-Венгерской империй. Вскоре новорожденное государство получило неофициальное название «второй Речи Посполитой», а его лидер Юзеф Пилсудский выдвинул идею создания так называемого «Междуморья» – конфедеративного государства «от моря до моря», а которое вошли бы: Польша, Украина, Белоруссия, Литва, Латвия, Эстония, Молдавия, Венгрия, Румыния, Югославия, Чехословакия, возможно, даже Финляндия. Поддержала Пилсудского в этом начинании одна лишь Франция. В 1926 году в Париже была основана организация «Прометей». В ее состав вошли представители Азербайджана, донских казаков, Грузии, Идель-Урала, Ингрии, Карелии, Коми, Крыма, Кубани, Северного Кавказа, Туркестана и Украины. Цель все та же государство «от моря и до моря» под руководством Варшавы. Научное обеспечение проекта создавали Восточный институт в Варшаве и Научно-исследовательский институт Восточной Европы в Вильно.
Впрочем, правительства государств, включенных в список «второй Речи Посполитой», почему-то отнеслись к данной идее без малейшего восторга, а адептов «прометеизма» от Белоруссии и Литвы не удалось отыскать даже в эмигрантской среде. К тому времени они слишком хорошо знали, что собой представляет огонь, который несет варшавский «Прометей».
Герой смутного времени
Перед вами – два человека. Оба они родом из-под Вильны, жили в нескольких километрах друг от друга, учились в одной гимназии. Вот попробуйте, догадайтесь, кто из них станет большевиком, а кто – польским националистом?
Итак, первый родился в 1877 году. Сын мелкопоместного дворянина, владельца хутора. В детстве мечтал стать ксендзом. Осенью 1895 года вступил в Литовскую социал-демократическую организацию, через год арестован, бит розгами в тюрьме – однако на контакт со следствием не пошел, был сослан, бежал и в итоге стал профессиональным революционером.
Второй – на десять лет старше, также дворянского рода. В 1886 году за участие в студенческих беспорядках исключен из Харьковского университета. В марте 1887 года за причастность к подготовке покушения на царя Александра III (по тому самому делу, по которому был повешен Александр Ульянов) сослан на 5 лет в Сибирь. Участвовал в тюремном бунте, за что получил дополнительно полгода тюрьмы. В 1892 году, вернувшись из ссылки, вступил в Польскую социалистическую партию. Стал профессиональным революционером.
Вот в чем тут принципиальная разница? И кто станет большевиком, а кто – националистом?
Воистину, загадочна душа человеческая…
Ладно, не будем напускать туману.
Первого юношу звали Феликс Дзержинской. Судьба его прямая, как полет стрелы: подпольная работа – тюрьма – ссылка; подпольная работа – тюрьма – каторга и т. д. Второго звали Юзеф Пилсудский. С ним все сложнее…
…Итак, вернувшись из ссылки, Пилсудский вступил в только что созданную Польскую социалистическую партию. В отличие от РСДРП, главным пунктом ее программы являлось создание независимого польского государства, а остальное — как получится. Практически сразу после создания из нее выделилось левое крыло – Социал-демократия королевства Польши и Литвы, для которой главной целью была социальная революция, а остальное — как получится. Здесь и разошлись пути Пилсудского и Дзержинского, выбравших разные ветви польского социалистического движения.
Дальше у польских социалистов все было очень лихо. Первоначально они не признавали террора, но уже в 1904 году начали убивать. Работали в основном в Варшаве, стреляли в чиновников, военных, полицейских. Через несколько месяцев террор был включен в программу партии, создана боевая организация. В Галиции открылась школа террористов. Боевики организации совершали экспроприации, убийства полицейских и чиновников, террористические акты. Деньги на свою работу они добывали ограблениями банков, почтовых поездов и пр. Как говорится, найди три различия с российскими эсерами и другие три — с бандитами...
Пиком ее деятельности можно считать день, получивший название «кровавой среды». 2(15) августа 1906 г. боевики, нападая на полицейские и военные патрули, убили в Варшаве около 50 полицейских и солдат и ранили вдвое больше.
Одним из организаторов боевых групп как раз и являлся Пилсудский. Начальник Варшавского охранного отделения Заварзин считал его «исключительным специалистом по организации ограблений поездов, банков, почтовых отделений, а равно террористических актов». Вскоре, в дополнение к галицийской, Пилсудский организовал еще и боевую школу в Кракове.
Милый персонаж, правда?
Впрочем, кроме кровавых, он занимался и смутными делами. Неизвестно, брал ли Ленин деньги у немцев — но никем не оспаривается тот факт, что с началом русско-японской войны Пилсудский, будучи российским подданным, предложил свои услуги японской разведке и даже предлагал создать легион из пленных солдат русской армии польского происхождения. Легион создавать японцы не стали, но вот Пилсудского завербовали с удовольствием и выделили ему на нужды шпионажа 20 тысяч фунтов стерлингов.
Как видим, человеком господин Пилсудский был весьма своеобразным. Сходство с Дзержинским закончилось очень быстро, зато появилось сходство с другим, также широко известным персонажем русской истории – эсеровским боевиком и видным деятелем Временного правительства Борисом Савинковым (который тоже, кстати, родом из Польши, сын товарища окружного прокурора в Варшаве, учился в Варшавской гимназии). Их пути еще пересекутся в послевоенной Варшаве…
За несколько лет до мировой войны Пилсудский перебрался в Галицию. Поскольку его террористическая деятельность протекала на территории Российской империи, австрийские власти отнеслись к бомбисту благодушно. Тем более, что он занялся формированием польских легионов, которые уж в любом случае на стороне России воевать не станут.
Свое участие в войне Пилсудский начал довольно изящно. 12 августа 1914 года он выпустил воззвание, в котором провозгласил себя комендантом польских войск созданного в Варшаве Национального правительства. На самом деле никакого правительства, конечно, не существовало — воззвание должно было распространяться на территории Царства Польского, чтобы вызвать восстание живущих там поляков против российских властей. Впрочем, не вышло.
В 1917 году немцы на оккупированной ими части Царства Польского создали Временный государственный совет, в котором Пилсудский являлся руководителем военной секции. Когда стало ясно, что Антанта выигрывает войну, он вышел из состава совета и призвал польских солдат не присягать Германии и Австро-Венгрии. Вот тут уж и у немцев лопнуло терпение. Они распустили легионы, интернировали большинство их бойцов, а Пилсудского посадили в крепость Магдебург.
Репрессия пошла на пользу, поскольку он тут же стал символом борьбы с оккупантами — то, что незадолго до того Пилсудский с этими же оккупантами успешнейшим образом сотрудничал, мгновенно было забыто. 8 ноября 1918 года он был освобожден и практически сразу провозглашен фактическим главой польского государства. 11 ноября Регентский Совет передал ему военную власть в Польском Королевстве, а три дня спустя, 14 ноября, он взял себе еще и гражданскую власть. Регентский совет и Временное народное правительство сделали Пилсудского временным начальником государства, и в январе 1919 года Учредительный сейм утвердил его в этом звании.
Впрочем, за военными делами террорист, разведчик и национальный герой не потерял и вкуса к тайной работе. Еще в ноябре 1914 года он стал инициатором создания весьма интересной структуры – так называемой «Польской организации войсковой». Несмотря на название, то была не военная, а конспиративная организация, действовавшая на всех территориях бывшей Речи Посполитой, и не только на них. Формально она ставила целью «освобождение польских территорий»[62], а фактически занималась саботажем и разведкой в Российской империи в пользу Австро-Венгрии и Германии. Некоторые члены организации даже служили в армиях этих государств.
После ареста Пилсудского ПОВ стала работать против Германии и Австрии тоже. Осенью 1918 года она участвовала в разоружении немецких и австрийских солдат на всех территориях, которые поляки считали польскими и до которых могли дотянуться. В середине ноября она же блокировала австрийские гарнизоны в Галиции. Кстати, этой организацией руководил человек, который в будущем станет злым гением своей страны. Звали его Эдвард Рыдз-Смиглы.
Как видим, польские борцы за свободу сумели вовремя переметнуться на сторону победителя – и не были не только репрессированы, но и получили бонус: Пилсудский стал фактическим главой новорожденного польского государства. Трудно найти на ролях первых лиц того времени более колоритного человека. Даже Ленин рядом с ним проигрывает — Ильич все-таки поездов не грабил, с японской разведкой шашни не крутил и не предавал тех, кому присягнул. Он и вообще никому не присягал — но это ведь совсем другое дело...
Впрочем, поддержавших кандидатуру Пилсудского французов это не волновало. В полном соответствии с известной истиной: «Да, это сукин сын — но это наш сукин сын». Странно, что их не волновало и другое. Данную фразу могли бы сказать по очереди японцы, австрийцы, теперь вот французы... Кто следующий?
Социалист ли он был или националист, но что касается «восьми воеводств» – тут Пилсудский являлся носителем всех национальных доминант, причем в превосходной степени — судя по идее «Междуморья». Тем более, обстановка располагала. На территории бывшей Речи Посполитой творилось нечто невообразимое. Что неудивительно, ибо к тому времени она уже без малого два года вкушала прелести демократии.
Февраль 1917 года запустил на окраинах империи процессы, аналогичные тем, что происходили на советском пространстве в начале 90-х годов. Регионы, которым было чем торговать, первые потянули на сторону из общего дома. Раньше всех успела Украина, создавшее собственное правительство и провозгласившая независимость уже 4 марта 1917 года.
Следующей ступенью стал Декрет о мире, провозглашенный 26 октября на II съезде Советов, которым было декларировано право наций на самоопределение вплоть до отделения. Оно же вошло и в принятую 2(15) ноября «Декларацию прав народов России». Идея эта, строго говоря, либеральная, но в те времена чрезвычайно модная у всех, от центристов до самых левых. После этого процесс пошел вразнос, вплоть до создания в отдельных случаях уездных «республик» со своими советами министров и денежным обращением («Бери, бери, я себе еще нарисую!»)
Большевики, быстро осознав ошибку, начали заново собирать державу. Поэтому в большинстве отделившихся территорий события шли примерно одинаково. Так, на Украине 7(20) ноября 1917 года была торжественно создана Украинская народная республика (УНР) - а 12(25) декабря было провозглашено создание Украинской народной республики Советов в федерации с Советской Россией. Первое государство в своей борьбе за власть опиралось на всех, до кого могло дотянуться – сперва на Австрию и Германию, потом на Польшу. Второе тяготело к РСФСР, имело общие с Советской Россией вооруженные силы и ясно было, что в случае победы красных она войдет в состав нового большевистского государства.
Примерно то же самое происходило по всем отделившимся окраинам: одновременно образовывалось два государства - советское и, как тогда говорили, «буржуазное». Советское входило в федеративные или союзные отношения с РСФСР, после чего в ее разборках участвовало уже не национальное войско, а Красная армия.
В Белоруссии тоже 25 марта 1918 года была создана БНР. Вела она себя тихо и, когда ушли немцы, без особого сопротивления сдала территорию Красной армии, после чего была провозглашена Советская социалистическая республика Белоруссия в составе РСФСР. Впрочем, уже 31 января 1919 г. она вышла из РСФСР, а 27 февраля объединилась с Литвой в Литовско-Белорусскую Советскую социалистическую республику, которая просуществовала до августа 1919 года. В чем смысл сей комбинации – не очень понятно. Скорее всего, молодые государства решили держаться вместе ради совместной обороны против Польши, а вот чем не понравилась белорусским коммунистам РСФСР – загадка…
16 февраля 1918 года заседавший в Вильне Совет Литвы тоже провозгласил создание независимого государства – что забавно, поскольку страна была оккупирована немцами. Впрочем, из положения вышли довольно изящно: 11 июля Литва была объявлена королевством, на престол которого пригласили германского принца Вильгельма фон Ураха. Это решение отозвали 2 ноября – к тому времени стало ясно, что Германия войну проиграла, и прогибаться перед немцами уже не имело смысла. Затем пришла Красная Армия, выгнала с территории Литвы германские войска, остававшиеся там по условиям Компьенского перемирия[63], после чего 16 декабря 1918 года было провозглашено создание Литовской Советской республики.
Все эти новоиспеченные республики были совершенно беззащитными. Практически сразу после провозглашении независимости этим воспользовались немцы и австрийцы. Однако окончание Первой мировой войны было уже не за горами, а крах Германской и Австро-Венгерской империй обещал много нового и интересного на территории Восточной Европы…
Рывок «на хапок»
…17 октября 1918 года Венгрия объявила о своей независимости. 28 октября то же произошло в Чехословакии, 29 октября о независимости заявили словенцы, хорваты и сербы. Австро-Венгерская империя сыпалась на глазах. В ночь на 1 ноября 1918 года революция произошла и во Львове. Полторы тысячи солдат-украинцев захватили город, разоружили солдат и полицейских, арестовали коменданта. Власть перешла к Украинской Национальной Раде, которая 3 ноября объявила о создании государства на населенных преимущественно украинцами территориях Галиции, Буковины и Закарпатья.
Но еще шестью днями раньше, 28 октября, едва успевшее сформироваться польское правительство заявило претензии на Галичину. На 1 ноября намечалось торжественное присоединение этой области к Польше. Переворот 1 октября оказался как для галицийских, так и для варшавских поляков полной неожиданностью.
Галиция была, наверное, самой полонизированной из земель, на которые претендовала Варшава. Поляки составляли около 25% ее населения, в крупных городах их было до 40%, во Львове более половины (украинцев – менее 15%). Но сельские районы являлись почти полностью украинскими. Поляки не желали признавать украинского государства, требуя присоединения области к Польше, украинцы готовы были хоть с чертом, лишь бы не под поляками, у евреев пристрастия зависели от антисемитизма, а градус антисемитизма повышался по мере продвижения с востока на запад…
Уже 1 ноября польские лидеры Галиции объявили мобилизацию поляков во Львове. 2 числа начались бои за город. Любопытно, что будущий премьер Владислав Сикорский воевал за поляков, а его брат Лев – за украинцев. Этот и многие подобные факты заставляют заподозрить, что далеко не все львовские поляки были поляками по крови.
В самый разгар боев, 13 ноября, была создана Западно-Украинская Народная Республика (ЗУНР). 15 ноября польское командование сформировало группу войск «Восток». Началась война.
Наспех сколоченная армия ЗУНР не могла противостоять обстрелянным польским легионерам. 21 ноября поляки взяли Львов. Почуяв добычу, в раздел территории включились другие хищники. Уже 11 ноября румыны заняли столицу Буковины Черновцы (позже, 15 января 1919 года, столица Закарпатья Ужгород была занята чехословацкими войсками). В этой ситуации у руководителей молодого и слабого государства был только один выход (кроме капитуляции). 1 декабря 1918 года в городе Фастов был подписан договор об объединении ЗУНР и УНР. Объединение было, в общем-то, формальным, у каждой республики имелись свои дела.
В мае в эту кашу с разгона влетела «голубая армия» генерала Галлера (та самая, которая создавалась во Франции). Правда, условием, на котором Антанта согласилась на ее перевод в Галицию, было неучастие в войне против ЗУНР – но когда поляки заморачивались такими мелочами, как выполнение обещаний? Уже 15 мая отлично вооруженная и экипированная армия Галлера оказалась именно на этом фронте. К 18 июня поляки полностью вытеснили армию ЗУНР с территории Галиции. Остатки армии ушли на территорию Украины.
Взаимоотношения с РСФСР у новорожденной Польской республики начались символически: 2 января 1919 года в Варшаве была расстреляна миссия советского Красного Креста[64]. Примерно так они и продолжались до самого 1921 года. Общей границы эти государства не имели, так что прямо напасть на Советскую Россию у пана Пилсудского не получалось. Зато он отыгрывался на более слабых сопредельных советских республиках.
В начале 1919 года польские войска вторглись и в Белоруссию… хотя нет, это произошло раньше! Помните 1-й польский корпус генерала Довбор-Мусницкого? 12(25) января 1918 года генерал отказался подчиняться российскому командованию, мотивируя этот шаг невмешательством в русскую политику. По-видимому, в порядке такого невмешательства он перешел на сторону немцев, при их поддержке захватил изрядный кусок Белоруссии, а 20 февраля 1918 года взял Минск. Затем, по соглашению с германским командованием, его корпус стал выполнять функции оккупационных войск. Трудно сказать, как он их выполнял и в чем не сошелся с новыми хозяевами, однако уже в мае 1918-го генерал расформировал корпус и то, что от него осталось, вывел в Польшу.
Этот воин выделяется даже среди поляков, в общем-то, не имевших привычки хранить верность своим покровителям, если с тех больше нечего взять. В конце концов, Пилсудский – всего лишь бомбист, а Довбор-Мусницкий – генерал-лейтенант русской армии, имеющий восемь (!) русских орденов (и, кстати, ни одного польского). И вот так перейти во время войны к немцам и служить у них чем-то вроде овчарки?
Впрочем, судьба не была милостива к перебежчику. Довбор-Мусницкий сцепился в борьбе за власть с Пилсудским, который уже в 1920 году вышиб противника в отставку, после чего тот еще семнадцать лет тихо жил в имении и писал мемуары.
…Итак, в начале 1919 года польские войска еще раз вторглись в Белоруссию. На сей раз не сами по себе, как в Галичину. За их спинами стояла Антанта. Согласно Компьенскому перемирию, Германия обязана была оставить свои войска на оккупированных территориях Российской империи, но к тому времени уставшие от войны германские части рассыпались на глазах. Их-то и сменили польские войска – то есть, Польша вошла в число стран-интервентов, ринувшихся на земли охваченной смутой Российской империи в надежде урвать свой кусок.
К февралю там возник сплошной советско-польский фронт, от Немана до Припяти, в марте поляки захватили Пинск и Слоним. На начавшихся было переговорах Варшава выдвинула вполне разумные требования: не использовать Красную Армию для экспорта революции в Польшу и установить границу на основе самоопределения населения. Советское правительство согласилось. В то время ему было как-то не до польской революции, да наши и не собирались завоевывать Варшаву, а что касается самоопределения – то поляков на спорных территориях ненавидели люто, так что за его исход можно было не опасаться.
По-видимому, Пилсудский тоже сообразил, что ничего не выигрывает, потому что, не дождавшись следующего раунда переговоров, двинул войска дальше и к августу 1919 года захватил Минск. Красная армия отошла за Березину и там остановилась.
«Стояние на Березине» продолжалось до начала 1920 года. Красной Армии было не до поляков, а Пилсудский ждал исхода схватки красных и белых. Вступать с белыми генералами в союз он не хотел, поскольку те стояли за «единую и неделимую» – а просто ждал погоды и копил силы для большой войны за любезное его сердцу «Междуморье» (в идеале) или сколько удастся ухватить (в реале).
Литва тоже была для Варшавы лакомым куском и очередной «исконно польской» территорией. Уже 1 января 1919 года польские войска захватили Вильно. Через пять дней их вышибли оттуда литовские части и Красная Армия. 19 апреля поляки снова выбили красных из Вильно. 31 марта 1920 г. РСФСР и Литва вступили в военный союз против Польши и 14 июля, в ходе наступления красных, выгнали поляков из Вильно. 22 сентября, после провала наступления Тухачевского, польские войска опять вторглись в Литву…
…А потом, как в анекдоте, пришел лесник…
…Еще 9 декабря 1919 года Верховный Совет Антанты рекомендовал в качестве восточной границы Польши так называемую «линию Керзона», прочерченную по этническому принципу и отделявшую территории, где основу населения составляли поляки, от территорий, населенных преимущественно другими народами. Может быть, если бы к тому времени победа РСФСР в Гражданской войне обозначилась достаточно четко, западноевропейские «хозяева мира» и не были бы столь щедры – но в то время еще существовали хорошие шансы на появление абсолютно независимых Украины и Белоруссии, в разделе которых собирались поучаствовать европейские страны. Естественно, потенциальным колониям прирезали землицы за счет более строптивой Польши…
Согласно той же линии Керзона, Вильно и Виленский край оставались за пределами Польши. С рекомендациями Антанты спорить не приходилось, и тогда пан Пилсудский провел блестящую интригу.
У него был друг, Люциан Желиговский, полковник царской армии, уроженец Виленского края, во время советско-польской войны командовавший 1-й литовско-белорусской дивизией. И вот осенью 1921 года эта дивизия вдруг взбунтовалась против Пилсудского и 9 октября заняла все тот же многострадальный Вильно, после чего было объявлено о создании нового независимого государства – Серединной Литвы. А 20 февраля 1922 года Виленский Сейм принимает решение о вхождении Серединной Литвы в состав Речи Посполитой. Антанте пришлось смириться – никуда не денешься.
Что интересно – Литва не согласилась даже с решением Лиги Наций по этому вопросу и находилась в состоянии войны с Польшей аж до 1938 года.
Но самые мощные интересы у новорожденного Польского государства были на территории Украины. Там все воевали со всеми и едины были разве что в горячей «любви» к диктатору УНР Симону Петлюре. Его били со всех сторон. Бели белые, били красные, били гулявшие в степях банды. В какой-то момент возглавляемое им правительство, гордо именуемое Директорией, вообще не имело под собой страны. По этому поводу конармейцы пели ехидную частушку:
Ох ты, славная Директория –
Где же твоя территория?
В вагоне сидит Директория,
Под вагоном ее территория.
5 декабря 1919 г. Петлюра от таких расстройств удрал в Варшаву и там стал очень активно предлагать Пилсудскому совместно выступить на «освобождение Украины», тем самым повторив маневр других российских «правителей», от Колчака до Врангеля. Тот сперва отмахивался от эмигранта, однако потом у него появились некие планы.
Пилсудскому очень хотелось присоединить Украину – тут имели место и комплекс «восьми воеводств», и банальные экономические интересы. Однако к тому времени на территории Украины существовало крупное самостоятельное государство, находившееся в союзе с РСФСР. Рванувшись туда, Польша выступала чистым агрессором, да еще и действовала вопреки решению Антанты. Оно конечно, против Советов агрессия – не агрессия, а «крестовый поход», который мировое сообщество простит – но все же неплохо было бы этот поход задрапировать в тогу «освободительной миссии». А для этого нужен «законный представитель страдающего украинского народа», который воззвал бы к пану Пилсудскому с просьбой помочь избавить стонущих под игом соотечественников. На эту роль Петлюра вполне подходил как личность хоть и неудачливая, но все же харизматическая.
22 апреля 1920 года в Варшаве был подписан очень любопытный договор. Вот как пишет о нем украинский историк Виктор Савченко:
«По Варшавскому договору между Польшей и УНР… Польша признала Директорию УНР во главе с Петлюрой “как Временное правительство Украины”. Интересно, что поляки признали только Директорию во главе с Петлюрой, но если бы Петлюра внезапно умер или был бы отстранен от власти, польские власти могли бы отказаться от признания государственности Украины.
Скандальный и обманчивый договор предполагал незыблемость польского землевладения на будущих территориях УНР до создания Конституции УНР, с учетом мнения польских помещиков и фермеров. Республика отказывалась и от своей аграрной социальной программы.
Но самым “похабным” решением стало решение о границах УНР—Польша. Руководство УНР соглашалось на то, что в составе Польши на вечные времена остается Галичина и Западная Волынь (162 тыс. кв. километров) с 11 миллионами населения, из которых 7 миллионов были украинцами (а остальные тоже не сплошь поляками: там жили евреи, немцы, русские, белорусы. – Авт.) Самым болезненным был вопрос о волынских уездах, передаваемых Польше, в которых этнические поляки составляли примерно 4—10% от всего населения. Спорным и нуждающимся в дальнейших консультациях стал вопрос о Каменецком, Ровенском, Дубенском уездах. Он так и остался открытым, даже после подписания договора...
Исходя из Варшавского договора, правительство Польши признало границами Украины территорию на восток от реки Збруч и границ Ровенского уезда и до границ Речи Посполитой 1772 года (Правый берег Днепра, далее на юг — линия Чигирин—Шпола—Умань—Балта— Днестр). Такая формулировка не только исторически привязывала Украину к Польше, но и давала исторические основания для возможной в будущем аннексии украинских территорий, что окажутся под властью Директории».
Какие тут были расчеты у Пилсудского, понять нетрудно. Миром или войной, но заставить Советы признать УНР хотя бы в этих границах, а потом… Что будет потом, догадаться легко. Допустим, Петлюра падает с лошади или умирает от инфлюэнцы, после чего в УНР начинается борьбы за власть и Польша вводит «миротворческий контингент». Или, скажем, Учредительное Собрание УНР выбирает сейм, и тот решает присоединить республику к западному соседу, как это произошло чуть позже в Виленской области.
Кроме того, еще в декабре 1919 года Петлюра пообещал сформировать для похода три украинских дивизии из числа военнопленных и интернированных. Проблем с набором людей возникнуть не должно было, так как условия в польских лагерях можно сравнить разве что с гитлеровскими лагерями смерти. «Украинские войска» составили всего 10% от польской армии вторжения, однако приличия были соблюдены – формально Пилсудский мог присвоить своему походу статус «освободительной миссии».
Освободители
Добро, должно быть, с кулаками,
С хвостом и острыми рогами,
С копытами и с бородой.
Колючей шерстию покрыто,
Огнём дыша, бия копытом,
Оно придёт и за тобой!
Д. Багрецов
К началу 1920 года польская армия достигла 700 тысяч штыков и сабель. Кроме того, Антанта, спонсировавшая любых противников большевиков, помогла и Пилсудскому, поставив ему около 1500 орудий, 2800 пулеметов, 400 тысяч винтовок, 700 самолетов, 200 броневиков, 800 грузовиков, 3 миллиона комплектов обмундирования. Основным поставщиком стала Франция, в польской армии находились французские военные советники и, по данным Ленина, около 5 тысяч французских офицеров. Чем собирался расплачиваться с Антантой Пилсудский? Вопрос любопытный, но непонятный. А вот другой интерес союзников просчитывается легко: в Крыму еще оборонялась армия барона Врангеля, и если помочь им с запада, то кто знает, какой выйдет расклад? А с бароном у французского правительства были заключены очень вкусные экономические соглашения…
В январе 1920 года боевые действия вспыхнули вновь. Войска командующего 3-й польской армией Эдварда Рыдз-Смиглы внезапным ударом взяли Двинск, передав вскоре город латвийским властям – самим не нужно, так чтобы русским не достался. 6 марта началось новое наступление в Белоруссии. Продолжалось и «ползучее» продвижение на территорию Украины. Одновременно Варшава выкатила Советской России требования: отказаться от претензий на земли, которые принадлежали Речи Посполитой до 1772 года, и согласиться на создание «линии безопасности». А в качестве предварительного условия Пилсудский потребовал вывести с этой территории Красную Армию. Естественно, ни до чего на этих условиях они не договорились.
25 апреля 1920 года польская армия двинулась в наступление на фронте от Припяти до Днестра. Присутствие Петлюры и «армии» УНР дало польскому диктатору формальное основание выдвинуть лозунг «За вашу и нашу свободу!».
Дата добавления: 2018-05-12; просмотров: 235; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!