Заявление польского правительства в изгнании. 17 апреля 1943 г.
«Нет поляка, который не был бы глубоко потрясен раскрытием под Смоленском братских могил польских офицеров, след которых затерялся в Советской России и которые пали жертвой массового убийства.
Польское правительство поручило польскому послу в Швейцарии обратиться в Международный Красный Крест в Женеве с просьбой направить делегацию, которая могла бы на месте установить истинное положение дел. Желательно, чтобы результаты расследования, произведенного учреждением, которому будет поручено рассмотреть дело и установить, на ком лежит ответственность, были немедленно обнародованы.
В то же самое время, однако, Польское правительство отказывает немцам в любом праве использовать это преступление в собственную защиту. Глубоко лицемерное негодование немецкой пропаганды не скроет от мира много жестоких преступлений, которые продолжают совершаться против польских людей.
Польское правительство помнит такие факты как: удаление польских офицеров из лагерей военнопленных в Рейхе и последующий расстрел их за якобы политические преступления, которые относились ещё к довоенному времени; массовые аресты офицеров запаса, высланных впоследствии в концентрационные лагеря… Из Кракова и одних только соседних с ним районов 6000 человек было выслано в июне 1942; обязательная вербовка в немецкую армию польских военнопленных с территорий, незаконно присоединённых к Рейху; насильственная воинская повинность приблизительно 200 000 поляков с тех же самых территорий, и расстрел семей тех, кому удалось убежать;
|
|
|
уничтожение полутора миллионов человек в концентрационных лагерях; недавнее заключение 80 000 человек военного возраста, чиновников и мужчин, и их пытки и убийства в лагерях Майданек и Треблинка.
Не для того чтобы дать возможность немцам заявить наглые претензии и изобразить из себя защитников христианства и европейской цивилизации, Польша приносит огромные жертвы, борясь и вынося страдания. Кровь польских солдат и польских граждан, везде, где она пролита, взывает об искуплении к совести свободных народов мира. Польское правительство осуждает все преступления против польских граждан, и не даёт права сделать на них политический капитал тем, кто сам повинен в подобных преступлениях»[38].
Теперь понятно, почему за двадцать лет обсасывания катынской темы этот документ приводят только в цитатах. Из него совершенно недвусмысленно следует: польское правительство априори, без какого бы то ни было расследования, считает, что поляки в Катыни были уничтожены русскими. История катынского расстрела снова стала задачей с одним неизвестным.
|
|
|
Кого-то еще удивляет, что Сталин почувствовал себя оскорбленным?
19 апреля в «Правде» появилась передовая статья, озаглавленная: «Польские сотрудники Гитлера». О ее стиле и содержании любому, кто прочел предыдущие страницы, догадаться нетрудно. Наши ругали немцев и поляков, ругали много и темпераментно. А вот сообщение ТАСС, опубликованное 21 апреля, было выдержано совсем в ином ключе.
«Появившееся 18 апреля заявление правительства г. Сикорского… не улучшает, а ухудшает дело, так как оно солидаризируется с вышеуказанным провокационным коммюнике польского министерства национальной обороны и помогает тем самым немецким оккупантам прикрывать свои преступления против русского и польского народов. Тот факт, что антисоветская кампания началась одновременно в немецкой и польской печати и проходит в одном и том же плане, – этот поразительный факт дает возможность предположить, что упомянутая антисоветская кампания проводится по предварительному сговору немецких оккупантов с прогитлеровскими элементами министерских кругов г. Сикорского…»[39]
Надо сказать, что у нас возникло такое же впечатление, только в сообщении ТАСС эта мысль выражена более мягко. Мы бы сказали, что эти действия производят впечатление единой кампании, направленной... нет, пожалуй, не на раскол антигитлеровской коалиции, как утверждало советское правительство. Вклад горстки эмигрантов в борьбу с Гитлером был настолько микроскопическим, что ни о каком ослаблении коалиции речи не шло. Хуже от разрыва отношений пришлось только польскому народу: к оккупации добавились еще начавшиеся с того времени кровавые разборки между подчинявшейся Лондону «Армией Крайовой» и просоветской «Армией Людовой», а закончилось все кровавым и бесполезным Варшавским восстанием.
|
|
|
А вот первым кирпичиком нового, уже послевоенного «санитарного кордона» вокруг СССР такие действия вполне могли быть. За эту гипотезу говорит то, что союзники провалили катынскую тему на трибунале в Нюрнберге, а потом усиленно раскручивали ее в годы «холодной войны». И это еще очень большой вопрос — кто стоял в те дни за правительством Сикорского: гитлеровская Германия или британское правительство.
Но, конечно, сказать этого вслух Сталин не мог.
В тот же день, 21 апреля 1943 г., советский вождь предупредил союзников о намерении прервать дипломатические отношения с правительством Сикорского и объяснил мотивы этого шага.
|
|
|
Из личного и секретного послания Сталина президенту США Франклину Д. Рузвельту[40]:
«Поведение польского правительства в отношении СССР в последнее время советское правительство считает совершенно ненормальным, нарушающим все правила и нормы во взаимоотношениях двух союзных государств.
Враждебная Советскому Союзу клеветническая кампания, начатая немецкими фашистами по поводу ими же убитых польских офицеров в районе Смоленска, на оккупированной германскими войсками территории, была сразу же подхвачена правительством г. Сикорского и всячески разжигается польской официальной печатью. Правительство г. Сикорского не только не дало отпора подлой фашистской клевете на СССР, но даже не сочло нужным обратиться к советскому правительству с какими-либо вопросами или за разъяснениями по этому поводу.
Гитлеровские власти, совершив чудовищное преступление над польскими офицерами, разыгрывают следственную комедию, в инсценировке которой они использовали некоторые подобранные ими же самими польские профашистские элементы из оккупированной Польши, где все находится под пятой Гитлера и где честный поляк не может открыто сказать своего слова.
Для “расследования” привлечен как правительством г. Сикорского, так и гитлеровским правительством Международный Красный Крест, который вынужден в обстановке террористического режима с его виселицами и массовым истреблением мирного населения принять участие в этой следственной комедии, режиссером которой является Гитлер. Понятно, что такое “расследование”, осуществляемое к тому же за спиной советского правительства, не может вызвать доверия у сколько-нибудь честных людей.
То обстоятельство, что враждебная кампания против Советского Союза начата одновременно в немецкой и польской печати и ведется в одном и том же плане, – это обстоятельство не оставляет сомнения в том, что между врагом союзников – Гитлером и правительством г. Сикорского имеется контакт и сговор в поведении этой враждебной кампании.
В то время как народы Советского Союза, обливаясь кровью в тяжелой борьбе с гитлеровской Германией, напрягают все свои силы для разгрома общего врага свободолюбивых демократических стран, правительство г. Сикорского в угоду тирании Гитлера наносит вероломный удар Советскому Союзу.
Все эти обстоятельства вынуждают советское правительство признать, что нынешнее правительство Польши, скатившись на путь сговора с гитлеровским правительством, прекратило на деле союзные отношения с СССР и стало на позицию враждебных отношений к Советскому Союзу.
На основании всего этого советское правительство пришло к выводу о необходимости прервать отношения с этим правительством…»[41]
Адресаты повели себя по-разному. Рузвельт ответил в стиле: «Ребята, давайте жить дружно!», выразив надежду, что Сталин имеет в виду лишь прекращение переговоров с правительством Сикорского, а не разрыв дипломатических отношений. Он заявил, что не верит в сотрудничество Сикорского (об окружении ни слова) с нацистами и считает его обращение к МКК ошибкой.
Черчилль был более конкретен.
Из личного и секретного послания от премьер-министра Великобритании У. Черчилля Сталину:
«…Мы, конечно, будем энергично противиться какому-либо “расследованию” Международным Красным Крестом ил каким-либо другим органом на любой территории, находящейся под властью немцев. Подобное расследование было бы обманом, а его выводы были бы получены путем запугивания… Мы также никогда не одобрили бы каких-либо переговоров с немцами или какого-либо рода контакта с ними, и мы будем настаивать на этом перед нашими польскими союзниками (А что – они собирались вступить с Гитлером в переговоры? Интересно, о чем именно? – Авт.)
…Его (Сикорского. – Авт.) положение весьма трудное. Будучи далеким от прогерманских настроений или от сговора с немцами, он находится под угрозой свержения его поляками, которые считают, что он недостаточно защищал свой народ от Советов (запомните это высказываниехорошенько. – Авт.). Если он уйдет, мы получим кого-либо похуже»[42].
Дальше идут уговоры не прерывать отношения с польским правительством.
Тем не менее, уговоры не возымели действия. Сталин ответил, что прекращение дипломатических отношений – дело решенное, этого требуют как его товарищи, так и общественное мнение СССР[43]. Вот только интересно, кому были на самом деле адресованы эти гневные слова и поступки — полякам или более крупным членам антигитлеровской коалиции?
Нота о прекращении дипотношений практически полностью повторяет письма союзникам, за исключением одного абзаца:
«Советскому правительству известно, что эта враждебная кампания против Советского Союза предпринята польским правительством для того, чтобы путем использования гитлеровской клеветнической фальшивки произвести нажим на советское правительство с целью вырвать у него территориальные уступки за счет интересов Советской Украины, Советской Белоруссии и Советской Литвы»[44].
И эта фраза выводит нас на совершенно новый виток нашего расследования.
Глава 7
СТАРЫЙ СПОР СЛАВЯН
Преступление совершено определенно во время режима большевиков, оккупировавших Восточную Польшу 17 сентября 1939 г. и изгнанных оттуда благодаря немецкому наступлению во второй половине 1941 г.
Из немецкого «официального материала»
Геббельс, как всегда, очарователен. Освободители, блин… Любопытно другое: сказочка о «большевистских зверствах», которыми назывались на самом деле абсолютно нормальные предвоенные действия советского правительства, перекочевали из материалов доктора Геббельса в современную «демократическую» пропаганду практически без изменения терминологии. Маленькому рейхсминистру и не снилось такое количество последователей, и где – в России!
Вот еще образец весьма знакомого слога:
«Гарантии Польше были для Англии только предлогом в развязывании Второй мировой войны. Но тем самым для Англии роль Польши была сыграна; Польшу принесли в жертву другим интересам, в первую очередь большевикам и уже в то время, когда Москва формально еще не вступила в войну с Германией (сама, сама вступила! – Авт.) Так, с самого начала Англия старалась превратить в пустяк и прикрыть большевистские зверства в оккупированных в 1939 г. западных районах по соседству с Советским Союзом. Уже в 1940 г. британское правительство считало несвоевременной англо-французско-польскую декларацию о зверствах большевиков в Восточной Польше».
Знакомо? Забавно, что Геббельс между делом заталкивает в тень судьбу остальной страны. Куда делась «Западная Польша», из немецкого материала понять невозможно. Мелькнул, правда, между строк легкий укор погибшим: мол, не следовало оставаться на большевистской территории, надо было вернуться в генерал-губернаторство, и тогда... Что будет тогда — не уточнялось.
И кто-то еще говорит о «мужском германском характере»? Так, как Геббельс, искренне и страстно, на голубейшем глазу, врет только один представитель рода человеческого – баба-алкоголичка. Но... «когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда» – тезис об «оккупации польской территории» пережевывается до сих пор. В надежде, что читатель не заинтересуется — а что ж это за «Восточная Польша» такая?
Копье Ватикана
Приходило добро с кулаками,вышибало четыре ребра.Ковыляю, подпершись клюкамив те края, где поменьше добра.Евгений Лукин
Колония — это зависимая территория, находящаяся под властью иностранного государства (метрополии), без самостоятельной политической и экономической власти, управляемая на основе особого режима. Колониальный режим не предоставляет права граждан населению контролируемой территории, сравнимые с правами граждан метрополии. При этом граждане метрополии пользуются в колониальных территориях большей властью и привилегиями, по сравнению с коренным населением.
Википедия
…Если не залезать во времена совсем уже отдаленные и не разбираться в сложных различиях (или отсутствии оных) русских, литовских и польских племен, то история эта началась в XIV веке. К тому времени на интересующей нас части Восточной Европы существовали и вели между собой бесконечные разборки за территории, а внутри себя столь же бесконечные разборки за власть, три государства – Польское королевство, Великое княжество Московское и Великое княжество Литовское, Русское, Жемойтское и иных (сокращенно – великое княжество Литовское). Последнее включало в себя территорию современных Белоруссии, Литвы, часть Украины, Смоленской, Курской и Белгородской областей.
Этнический состав княжества, как видно уже из названия, был разнообразный. «Литовцы», или, точнее, «литвины» — это примерно нынешние белорусы и смоляне, «русские» – население современной Украины, а нынешние литовцы — потомки жмудских племен, живших на окраине великого княжества, тех самых, о которых еще в XIX веке граф Шемет сказал: «Среди людей, говорящих только по жмудски, вы не найдете ни одного грамотного»[45].
Впрочем, кровь на общенациональном уровне в те времена значила мало: важен был род, но не народ. Государства являлись понятиями условными: если князь переметывался к другому сюзерену, вслед за ним переходило и княжество — туда, обратно, и снова туда, и опять обратно. Во времена русской смуты XVII века таких вот, по много раз переходивших из лагеря в лагерь, называли перелетами. В Смутное время их принимали и даже жалование авансом выплачивали, после чего перелет летел в другой лагерь за новым авансом. А вот Иоанн Грозный, например, обходился без тонкой дипломатии – за шашни с Литвой отправлял в застенок и на эшафот, за что и был потомками репрессированной знати ославлен как душегуб.
По-настоящему принадлежность людей к той или иной общности решали язык и вера (не зря даже народы на Руси назывались «языками»). Поляки говорили по-польски и исповедовали католичество. Княжество Литовское, в основном, изъяснялось на разных диалектах западнорусского наречия (впоследствии ставшего белорусским). Вероисповедание большей части населения – православное, лишь на северо-западе жили… нет, не католики, а язычники, предки нынешних литовцев.
Русские племена – то есть, говорившие по-русски и исповедовавшие православие, занимали более трех четвертей территории Литовского княжества, а с присоединением в XIV веке земель Западной и Юго-Западной Руси русские стали составлять там около 90% населения. (В знаменитом Грюнвальдском сражении с Тевтонским орденом из 40 хоругвей (полков) литовской армии было 36 русских.) До того, как в восточноевропейские международные отношения вмешалась Польша, ни жить внутри княжества, ни воевать с Московией это не мешало.
Несмотря на то, что литовские князья все время собачились с московскими за земли, к ним они стояли гораздо ближе, чем к полякам. Ибо язык и вера у них общие, а драки между князьями были в то время явлением постоянным, так сказать, фоновым. Впрочем, как и заключение самых разнообразных союзов. Мелкие княжества все время к кому-то присоединялись и от кого-то отсоединялись, князья постоянно переметывались от одного сюзерена к другому, за что их попеременно то осыпали золотом, то рубили головы. Так, например, переход боярства на сторону Литвы был постоянной головной болью московских великих князей – впрочем, то же можно сказать и о литовских правителях.
Все это дела сугубо житейские, феодальные. Обстановочка в этой части Европы (впрочем, как и везде) была веселая – время такое. В остальной Европе дело обстояло не лучше.
Однако существовала на том поле и четвертая сила. В отличие от хаотических движений князей, она действовала чрезвычайно целенаправленно, продвигаясь с запада на восток. Территориально ее центр находился за сотни километров, но удаленность ему нисколько не мешала, ибо каждый солдат этой армии знал свой маневр и неукоснительно выполнял его. Эта сила – Ватикан. В отличие от православной церкви, которая даже в Византии, а тем более в Литве и Московии, не была самостоятельным игроком на политической арене, католическая играла сама, и еще как – веками папы и кардиналы вели спор с европейскими королями, кто из них главнее.
А ясно, что чем больше паствы, тем больше и золота, и силы, так что в ходу у католиков было миссионерство, причем чрезвычайно агрессивное. Перекрещивали интригами, обманом, государственным давлением, силой — как могли, так и перекрещивали, ничем не гнушаясь.
Граница между Западом и Востоком Европы пролегала не по языкам и не по рекам – она проходила между церковью и костелом. И по ходу укрепления могущества Ватикана взоры католических властителей все чаще обращались на восток, к землям, которые, с точки зрения католических миссионеров, были целиной, ждущей своего пахаря. Все попытки примирения церквей они видели только одним образом: как подчинение восточной Церкви Риму.
И Польша, лежащая на границе католического и православного миров, естественным образом оказалась наконечником копья в руке Ватикана. И не только оказалась, но и согласилась им быть – что тоже немаловажно.
Знаменитый русский публицист Иван Солоневич задает резонный вопрос: «Почему именно в Польше удержалось католичество, разгромленное и в северной Германии, и в Скандинавии и остановленное на пороге России?»[46] Однако не только удержалось, но и соединилось неразрывно с польской шляхетской верхушкой в иррациональном, превыше всякой логики и здравого смысла, стремлении на восток.
На какие уловки шла католическая церковь, чтобы заполучить себе Московию, хорошо видно из истории Смутного времени. Лжедмитрий, например, купил помощь Ватикана обещанием после победы присоединить русскую церковь к римской – и получил все, что хотел (правда, впоследствии он благодетелей самым банальным образом кинул). На какие уловки шли поляки, видно из той же истории Смутного времени: был момент, когда польский королевич Владислав едва не стал московским царем, но все уперлось в вопрос вероисповедания. Русские требовали, чтобы королевич принял православие, поляки увертывались, как могли: мол, сперва коронация, потом крещение. Королевич верой не поступился, и русские стали насмерть: на примере Литвы они слишком хорошо знали, что бывает, когда в православной стране появляется монарх-католик. Собственно, с этого и началась растянувшаяся на четыре столетия гибель Литовского княжества.
…В 1385 году Польша и Литва вступили между собой в династический союз. Великий князь литовский Ягайло женился на наследнице польского престола Ядвиге и стал правителем обеих стран. Этот союз получил название Кревской унии. А поскольку политический союз в то время не значил ничего, то для закрепления унии Ягайло дал обязательство присоединить земли княжества к Польше и перейти в католичество вместе со своими братьями и всеми подданными. Католицизм был объявлен государственной религией Литвы – так князь расплатился за польскую корону.
Однако это обязательство натолкнулось на вполне предсказуемую преграду – нежелание подданных. Литва присоединялась к Польше о-очень долго, по пути теряя территории, и то, что от нее осталось, окончательно стало частью польского государства лишь в 1791 году, чтобы отойти к России уже в 1793-м. Что касается веры — то часть знати действительно ее сменила[47], но большинство подданных переходить в католичество не захотели. Они слишком хорошо помнили упорное стремление завоевателей-католиков на восток, да и просто – с какой стати? И началась многовековая война польского центра с присоединенным православным населением.
Ягайло начал круто, сразу предоставив католикам огромные преимущества. Только они могли иметь гербы, заседать в сейме, занимать государственные должности. Казалось бы, и пусть себе – «блажен муж, иже не иде на совет нечестивых»… но на совет многим хотелось. Не все же сидеть филином в своем замке, надо и людей посмотреть, и себя показать.
20 февраля 1387 г. разгневанный непослушанием подданных король издает грамоту о привилегиях феодалам за переход в католическую веру. Там говорится: «каждый рыцарь или боярин, принявший католическую веру, и его потомки, законные наследники, имеют и будут иметь полную и всякую возможность владеть, держать, пользоваться, продавать, отчуждать, отменять, давать, дарить, согласно своей доброй воле и желанию, замки, волости, деревни и дома и все, чем владел бы по отцовскому наследству, как владеют, пользуются и употребляют на основании одинаковых прав нобили в других землях нашего королевства Польского, чтобы не было различия в правах, поскольку единство делает то, что они подданные одной короны… Всякий, кто, приняв католическую веру, позорно от нее отойдет или кто будет отказываться принимать ее, не должен пользоваться никакими указанными правами»[48]. И если, ознакомившись с этой грамотой, литовские православные не вспомнили известного текста: «…никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его...»[49] и не утвердились в противостоянии еще больше – то авторам впору менять русские фамилии на марсианские. Запрещено было строить новые православные храмы, не разрешались браки между католиками и православными – в общем, полный апартеид…
Многие рыцари и бояре, однако, полагали, что если Ягайло приобрел жену и корону, то это его личный гешефт, и расплачиваться за приобретенное чужими крестами он не имеет права. И любой, кто знает характер восточных славян, легко догадается, что было потом. Трещина между церковью и костелом начала стремительно расширяться.
Попытка «нажать» на православных встретила такое сопротивление, что очень скоро польским королям пришлось снизить градус дискриминации, однако по-прежнему шляхетские привилегии и вольности могли получить только католики. Естественно, православным литовским магнатам не нравилось такое положение. А поскольку рядом лежало Московское княжество, то вопрос: «А нужен ли нам такой король?» для тех, кто, не будучи католиком, не имел права влиять на государственную политику, имел и другое решение. Начался переход пограничных земель под руку Москвы. Литовским князьям, чтобы не растерять подданных, поневоле пришлось прекратить преследование православных и дать им возможность свободно исповедовать свою веру. Пока Литва оставалась независимым государством, имевшим с Польшей лишь общего правителя, наступление католицизма было приостановлено. Однако конец литовской независимости маячил уже не за горами.
В середине XVI века в результате сложной интриги литовские князья один за другим начали склоняться к Польше. В 1569 году была заключена Люблинская уния, давшая начало Речи Посполитой (в переводе «общее дело»). Это государство – отнюдь не Польша, как почему-то думают многие наши граждане, а федерация — союз Польского королевства и Великого княжества Литовского, плюс Украина как автономная территория. В тексте унии нет даже упоминания о конфессиональных различиях народов, однако польский народ провозглашается главным, а подданные присягают «Короне Польской». Согласятся ли поляки признать «схизматиков» равными себе? Король, может статься, и согласился бы, если б мог решать единолично – но у Польши была еще такая беда, как сейм, которому иноверцы внутри себя были совершенно не нужны…
Трудно сказать, какие общие дела могли быть у польских и литовских князей, а вот раздоры начались сразу. Когда последних уговаривали на союз с Польшей, их соблазняли правами и привилегиями дворянства, которые в этом государстве, действительно, были исключительными. А вот после заключения Люблинской унии оказалось, что права-то существуют – но не для всех. Началась теперь уже открытая полонизация украинских и белорусских земель, и равными себе польская шляхта признавала только тех, кто поддерживал эту политику.
Уже к концу XVI века значительная часть литовских земель оказалась под властью крупных польских либо ополяченных магнатов, которые не церемонились и с вероисповеданием своих подданных. Окатоличенная местная знать не отставала от шляхетства метрополии, так что вскоре все паны-католики стали восприниматься не только как угнетатели, но и как чужаки, оккупанты. Трещина превратилась в пропасть.
Самые активные из русских бежали от панов. Им было куда идти – по протоптанной дорожке к казакам. С казаками у Польши сохранялись отношения сложные: польский король то принимал их к себе на службу, даруя жалование и вольности (если вел войну), то притеснял (если войны не было). Соответственно вели себя и казаки (см. хотя бы «Тараса Бульбу»). В конце концов, эта кадриль закончилась присоединением левобережной Украины к Московскому Царству.
Впрочем, оставшееся на месте население было настроено не лучше казаков. Особенно после того, как польские власти, обозленные неудачной попыткой захвата Московии в начале XVII века, всерьез занялись полонизацией зависимых территорий. В первую очередь начали, опять же, решать вопросы веры. Решали так, как привыкли – мечом и плетью.
Каждая победа поляков на пути к общему государству давала толчок новым преследованиям православия. Не стало исключением и такое крупное событие, как рождение Речи Посполитой. В новорожденном государстве духовенство двух конфессий было изначально поставлено в неравноправное положение. Так, например, католический священник приравнивался к шляхте, а православный относился к «тягловым людям». Власти, как центральные, так и местные, чинили постоянные препятствия и мелкие пакости в том, что касалось имущества. Магнаты-католики просто переводили подвластных им крестьян в латинскую веру. Результат? Результат предсказуем: всплеск антикатолических настроений. Пропасть все расширялась, и тогда Ватикан пошел, как ему показалось, на хорошую хитрость.
С момента разделения Церкви в XI веке не прекращались попытки объединить ее снова. В Риме видели это объединение одним образом – как подчинение греческой церкви папе, православным же такое единство было совершенно не нужно. А когда центр Православия переместился в Москву, для которой католик являлся еще и врагом-завоевателем, что куда хуже татарина (с пришельцами с запада боролись неизмеримо более ожесточенно, чем с восточными завоевателями), эти попытки отметались напрочь. Иерархов, которые подписывали соответствующие соглашения, карали как отступников.
Но если не удается объединить всю церковь, то почему бы не предпринять частную попытку где-нибудь на подконтрольной католическим королям территории? И вот, воспользовавшись очередными нестроениями в Киевской православной митрополии, иезуиты приступили к хорошо знакомому им делу тайных интриг. В результате в 1596 году была подписана так называемая Брестская уния, переподчинявшая православную церковь Украины и Белоруссии римскому папе. По условиям унии, службы в храмах проводились по-прежнему на церковнославянском языке, за церковью сохранялись все ее имения, духовенство было полностью уравнено в правах с католическим, иерархи получили сенаторские звания. Церковную верхушку попросту купили, а народ... а что изменится для народа? Какие были службы, такие и останутся. Так думалось, да не так вышло…
Инициаторы унии, как официально говорилось, предприняли этот шаг «ради согласия в христианской Речи Посполитой». Верили ли они сами себе — вопрос, а больше им не верил никто. Следствием унии стал, как нетрудно догадаться любому, знакомому со славянским характером, церковный раскол. Чего, впрочем, и добивались католики, исходя из того соображения, что главное – оторвать как можно больше людей от православия, а там они уже никуда не денутся. Униатская церковь изначально рассматривалась ими как переходная ступень к католичеству, мостик, по которому потянутся те, кто не решается преодолеть пропасть одним прыжком.
В один и тот же день, 8 октября 1596 года, состоялись два церковных собора. Немногочисленный униатский, во главе с киевским митрополитом Рагозой, принял соборную грамоту о вступлении в союз с римской церковью, куда более многолюдный православный, по-прежнему подчинявшийся Константинопольскому патриарху, низложил Рагозу и поддержавших унию епископов. Церковный раскол стал фактом.
И тут в борьбу вступил польский король. Если бы он действовал поумнее, то униатская авантюра, может статься, и достигла бы какой-то цели. Но... он, как и Гитлер, решил воздействовать на русский народ силой — еще один носитель мужского начала, однако... Не иначе, ему не давало покоя крещение Руси.
Сигизмунд, не мучаясь поиском методов, попросту упразднил Киевскую православную митрополию, признав законной только униатскую церковь, и направил православному населению Литвы грамоту со строгим предупреждением: не чинить возмущений против митрополита Рагозы и его епископов, пригрозив в случае невыполнения строгими карами, вплоть до смертной казни.
…И снова запрещено было строить православные храмы, а существующие отдавались в опеку частным лицам с разрешением брать себе церковное имущество. Оставшиеся церкви передавались униатам. Церковников за неподчинение униатским епископам привлекали к королевскому суду. Православных притесняли, где только было можно. Они, естественно, тут же ощутили себя первохристианами, брошенными ко львам, и укрепились в вере аж до самой смерти.
Вот показательный случай, приведенный преподавателем Российской академии правосудия О. Булатецким, о «бунте» населения города Могилева.
«22 марта 1619 г. король Сигизмунд III принимает решение на заседании реляционного суда по делу об отказе жителей Могилева подчиниться униатскому архиепископу Иоасафату Кунцевичу... Могилевские мещане подняли бунт всем городом против Полоцкого архиепископа. Они заперли ворота, поставили на валах вооруженных людей, враждебно, с вооруженными людьми и хоругвями встретили полоцкого владыку, преградив путь и не желая впустить его в город и в королевский замок, ругали, срамили, угрожали и хотели убить его».
Надо сказать, архиепископ Кунцевич был тот еще персонаж. Он доходил до того, что приказывал раскапывать могилы православных, а останки бросать собакам. В 1623 году он нашел-таки свой конец в Витебске, во время очередного восстания. Ватикан объявил сего достойного владыку святым мучеником.
«Как отмечает королевский суд, “этим они нанесли оскорбление не только полоцкому владыке, но и нашей королевской власти, за что подлежат наказаниям, предусмотренным законами”. Следовательно, униатская церковь данным документом отождествляется с государственной королевской властью. Выступления православных мещан против униатского архиепископа выводятся за рамки конфессионального конфликта и характеризуются как бунт, мятеж против государства. Поэтому санкция короля следующая: “нескольких наиболее видных и виновных бунтовщиков…казнить”….
Но этим король не ограничился. Он повелел, чтобы “отныне все могилевские церкви, монастыри, монахи и попы должны находиться в подчинении и под юрисдикцией” униатского владыки, т. е. Кунцевича. Могилевские мещане были обязаны “в 6-недельный срок после королевского решения передать архиепископу все церкви, монастыри с их оборудованием, пожертвованиями и доходами”. В дальнейшем, могилевские мещане не должны были вмешиваться в дела церквей, монастырей, попов и монахов»[50].
Случай этот был далеко не единичным. Подобное происходило в Слуцке, Вильно, Львове, Минске, Перемышле… устанешь перечислять! Можно было заставить мещан города Могилева не вмешиваться в дела церквей, но вот заставить их посещать униатские богослужения оказалось не в королевских силах. Униатские церкви стояли пустые, а православные общины переходили на нелегальное положение. Воистину, нет ничего нового под луной: и обновленцы, и катакомбники – все это уже безнадежно было…
Однако Владимира Святого из Сигизмунда явно не получилось. Подкупленная вольностями и привилегиями знать постепенно переходила на сторону католиков и польского короля, а простому народу власть ничего предложить не могла – да и не хотела, еще чего, с холопами заигрывать! В низах общества нарастало отторжение. Ну, а поскольку и литовская шляхта далеко не вся перекрещивалась, то народный протест было кому возглавить.
Проявлялось неприятие католицизма по-разному. Православное население уходило в Московию — отдельные люди, селения и монастыри, а в 1654 году «ушла» Украина, весь левый берег Днепра, Смоленск и Чернигов отошли к России. В войнах между Московией и Речью Посполитой местное население помогало московскому войску и казакам. Пропасть между литвинами и поляками стала… Да-а… как говорят в народе: редкая птица долетит до середины Днепра – снимут влет!
В XVIII веке давление усилилось. Это время было «золотым веком» шляхетских вольностей, и паны, полностью забыв о государственных интересах, с упоением давили «внутреннего врага». В 1717 году сейм Речи Посполитой разрабатывает проект ликвидации уже не только православия, но и униатства — хватит, побаловались! Население Польши должно иметь одну веру. В 1732 году были окончательно ликвидированы политические права православной шляхты (о «холопах» и речи нет). С 1766 года в сейме запрещено выступать в защиту православия. В ответ на эти притеснения стало разваливаться униатство — народ начал возвращаться в православную церковь. Тем более, что восточный сосед Польши — Российская империя — усиливалась, и была надежда, что российские власти не станут терпеть такой беспредел по отношению к единоверцам, тем более единокровным.
Нынешние Соединенные Штаты в такой ситуации выбомбили бы соседа-беспредельщика до лунного пейзажа. Россия действовала мягче, но тоже принимала меры. После смерти польского короля Августа III на престол сел ставленник России и Пруссии Станислав Август Понятовский. Одним из условий его воцарения стало выдвинутое Екатериной II требование прекратить преследования православных. Сейм еще какое-то время трепыхался, но все же в 1768 году уравнял в правах католическое и православное население. Что отчасти послужило причиной раздела Речи Посполитой – впрочем, если бы не уравнял, то все равно и это решение сейма послужило бы причиной развала, поскольку создать единое государство панам так и не удалось. Двести лет спустя Речь Посполитая была еще менее единой, чем при ее образовании, ибо польской верхушке удалось восстановить против себя все подвластные народы.
Итак, что же такое «Восточная Польша»? Это бывшие земли Великого княжества Литовского, в разное время отчасти силой, а больше политическими интригами присоединенные к Польскому королевству. Порядки в них полностью соответствовали определению колониальных. Все это время их окатоличивали и ополячивали, но не сумели ни окатоличить, ни ополячить, а лишь вызвать у местного населения лютую ненависть как к полякам и Польше, так и к католической церкви. К концу XVIII века литовские земли были фактически польской колонией, население которой воспринимало поляков как оккупантов, а местных католиков как туземную администрацию.
Если разбираться по сути, то исторические права на эти земли имеют Украина и Белоруссия (или государство, в которое они входят), а Польша может претендовать на них на том же основании, на каком современная Германия может претендовать на «генерал-губернаторство» или Россия – на Варшавскую губернию.
Но попробуйте объяснить это полякам!
Дата добавления: 2018-05-12; просмотров: 208; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!