Поэтическая звезда Лермонтова
В руках у меня небольшая книжка. Это первый сборник стихов, изданный при жизни поэта. И последний – менее чем через год он погиб. В нем напечатано то, что сам Лермонтов считал наиболее значительным и совершенным в своем творчестве. И интерес этого сборника как авторизованного издания неоценим. Поэтому я и беру его в основу своего разговора о лирике Лермонтова.
Перелистывая, пробегаю заголовки, читаю знакомые строки. Все эти стихи стали хрестоматийными, но как они здесь не по-хрестоматийному звучат! Какой-то особой притягательностью обладают прижизненные издания. Посланцы издалека, они передают нам живую весть о своем времени.
Кто первым развернул эту книгу? Кем он был? Говорила ему что-нибудь фамилия на обложке? Наверное, в девяти из десяти случаев это было так. Ведь имя Лермонтова повторялось в то время всей читающей Россией. В памяти читателей оно связывалось не только со стихами, которые он в последние годы печатал в «Отечественных записках», но прежде всего с тем стихотворением, которое ходило по рукам в январские дни 1837 года.
В короткой жизни Лермонтова есть одно мгновение, которое переоценить невозможно. Неизвестно, как сложился бы его дальнейший путь, если бы не страшный выстрел, прогремевший на всю Россию и до сих пор отзывающийся болью в каждом сердце. Не буду пересказывать обстоятельства смерти Пушкина и цитировать лермонтовские стихи «Смерть Поэта»: первые достаточно известны, а вторые каждый школьник сейчас знает наизусть. Стихи Лермонтова звучат ответным выстрелом не только по убийце, но по тем, кто направлял его руку. Стихи переписывались и размножались в десятках списков, повторялись из уст в уста. Близкий друг Лермонтова С.А. Раевский, сосланный за распространение лермонтовских стихов, подчеркивал позже: «Самые же стихи его, – писал он, – были отражением мнений не одного лица, но весьма многих».
|
|
|
Начиная с этих дней, соединивших имя поэта Лермонтова с памятью Пушкина, поэтическая звезда все выше поднимается над горизонтом. Но жить ему остается всего четыре с половиной года. И в этот предельно короткий срок, отпущенный ему судьбою, он создал свои величайшие творения.
В это время появляются в печати его новые стихи. Они действительно новые: мало кто знает, что Лермонтовым написано более двухсот стихотворений и около двадцати поэм, которые он держит пока вдали от глаз публики. Стихи «Смерть Поэта» подняли его на огромную высоту, и он стремится оправдать доверие читателей, и впрямь читатель получает один шедевр за другим. Из прежде написанного появляется на свет немногое и только то, что он считает лучшим.
|
|
|
Еще при жизни Пушкина Лермонтов отправляет к нему в «Современник» первое стихотворение, которое он считает достойным публикации. Но пока оно лежит в наборе, происходят трагические события, кончающиеся смертью Пушкина и ссылкой Лермонтова. И «Бородино» появляется в свет, когда его автор уже находится на Кавказе. Читатель в первых же строках стихотворения, в знаменитом «Богатыри – не вы!» угадывает ту же осуждающую мысль, которой проникнуты стихи «Смерть Поэта». Первое напечатанное стихотворение молодого поэта не противоречило складывающемуся в глазах читателя образу, но дорисовывало его, добавляя новые черты.
(462 слова) (По С. Наровчатову)
Колокольный звон
Любила Русь колокольный звон. Колокола звучали в дни торжеств и бед народных. Многие века колокольный звон сопутствовал народной жизни: оповещал о приближении врага, созывал ратников на битву, был криком о помощи во время бедствия, приветствовал победоносные полки, вносил в праздники веселье и торжественность.
Радостным мелодичным звоном встретила Москва воинов, возвратившихся с Куликова поля. Под колокольный звон проходили по Москве ополчения Минина и Пожарского, изгнавшие интервентов из столицы. Колокол созывал вольнолюбивых новгородцев на вече, на котором решались судьбы Отечества.
|
|
|
Колокола обычно изготовлялись в пушечных мастерских. Пушечных дел мастера лили преимущественно крупные колокола, а колокольники (была и такая специальность), как правило, отливали мелкие звоны и била. Литье колоколов и бил считалось почетным делом. Когда отливался большой колокол, то летописец заносил это событие в свою хронику, не забывая упомянуть и имя мастера литейного дела.
С колоколами были связаны самые различные поверья. Когда, например, приступали к литью крупного колокола, то нарочито распускали ложный слух. Надо было выдумать чтонибудь совершенно маловероятное, чтобы молва расходилась от села к селу, от города к городу. Считалось, что, чем дальше распространится слух, тем сильнее будет гудеть колокол.
Было дурной приметой, если колокол ночью позвонит сам по себе. Тот, кто услышит ночью звон, должен ждать для себя величайшего несчастья. Так, в Москве, в самом центре, висел набатный колокол, который в разговорной речи именовался всполошным. В тысяча шестьсот восемьдесят первом году глухой ночью царь Федор Алексеевич вскочил в испуге: ему показалось, что всполошный колокол сам по себе позвонил. Разгневанный царь утром созвал ближайших бояр и держал совет. Колокол отправили в ссылку за тридевять земель, в глухую и лесистую Карелию.
|
|
|
О колоколах и колокольном звоне складывалось в народе множество остроумных притч, пословиц, поговорок, загадок и шуток. Колокол был, например, для деревенских жителей своего рода часами, возвещавшими о начале дня. Поэтому в ходу была поговорка: первый звон – пропадай мой сон, другой звон – земной поклон, третий звон – из дому вон. Иногда звонница с колоколами представлялась селянину неким ревущим чудищем, поэтому и говорили: стоит бык на горах о семи головах, ребра стучат, бока горят. О колокольных звонах повествовали метафорично: сидит петух на воротах, косы до полу, голос до неба.
На берегах озера Неро, между Москвой и Ярославлем, стоит Ростов Великий. Этому небольшому городу перевалило за тысячу лет. В этом городе вы себя чувствуете так, словно перенеслись в эпоху былинных богатырей.
Каждый заметный колокол в Ростове имеет свое имя: Большой Сысой, Лебедь, Голодарь, Красный... Более мелкие колокола безымянны. У каждого колокола – свои переливы, у каждого звона – свое назначение.
Народная музыка привлекала в Ростов людей со всей России. В середине прошлого века знаток акустики Аристарх Израилев сделал нотную запись ростовских звонов.
.(424 слова) (По Е. Осетрову)
Сады и парки
Садово-парковое искусство – наиболее захватывающее и наиболее воздействующее на человека из всех искусств. Такое утверждение кажется на первый взгляд странным. С ним как будто бы трудно согласиться. Почему, в самом деле, садово-парковое искусство должно быть более действенным, чем поэзия, литература в целом, философия, театр, живопись? Но вдумайтесь беспристрастно и вспомните собственные впечатления от посещения наиболее дорогих нам всем исторических парков.
Парк окружает вас со всех сторон. Вы и парк обращены друг к другу, парк открывает вам все новые виды. Вас окружает тишина, и в тишине с особой остротой возникает шум весенней листвы вдали или шуршание опавших осенних листьев под ногами, слышится пение птиц или легкий треск сучка вблизи. Все чувства ваши раскрыты для восприятия впечатлений, и смена этих впечатлений создает особую симфонию красок, объемов, звучаний и даже ощущений, которые приносит вам воздух, ветер, туман, роса.
Сады и парки – это тот важный рубеж, на котором объединяются человек и природа. Нет ничего более захватывающего, увлекающего, волнующего, чем вносить человеческое в природу, а природу торжественно, «за руку» вводить в человеческое общество: смотрите, любуйтесь, радуйтесь.
Есть и еще одна сфера, которую человеку дарит по преимуществу парк или даже только парк. Это сфера исторического времени, сфера воспоминаний и поэтических ассоциаций.
Исторические воспоминания и поэтические ассоциации – это и есть то, что больше всего очеловечивает природу в парках и садах, что составляет их суть и особенность. Парки ценны не только тем, что в них есть, но и тем, что в них было. Временная перспектива, которая открывается в них, не менее важна, чем перспектива зрительная.
Отношение к прошлому может быть двух родов: как к некоторому зрелищу, театру, представлению, декорации и как к документу. Первое отношение стремится воспроизвести прошлое, возродить его зрительный образ. Второе стремится сохранить прошлое хотя бы в его частичных остатках. Первое отношение к прошлому требует вырубить в аллее старые деревья и насадить новые: так аллея выглядела. Второе отношение сложнее: сохранить все старые деревья, продлить им жизнь и подсадить к ним на места погибших молодые. Две-три старые дуплистые липы среди сотни молодых будут свидетельствовать: это та самая аллея – вот они, старожилы. А о молодых деревьях не надо заботиться: они растут быстро, и скоро аллея приобретет прежний вид.
Отношение к прошлому формирует собственный национальный облик. Ибо каждый человек – носитель прошлого и носитель национального характера. Человек – часть общества и часть его истории.
Культура прошлого и настоящего тоже сад и парк. Недаром «золотой век», «золотое детство» человечества – средневековый рай – всегда ассоциировались с садом. Сад – это идеальная культура, культура, в которой облагороженная природа идеально слита с добрым в ней человеком.
Не случайно Достоевский мечтал превратить самые злачные места Петербурга в сад. Самый светлый эпизод «Идиота» Достоевского – свидание князя Мышкина и Аглаи – совершается в Павловском парке утром. Это свидание нигде в ином месте и не могло произойти. Именно для этого свидания нужен Достоевскому Павловск. Вся эта сцена как бы вплетена в приветливый пейзаж Павловска.
(462 слова) (По Д. Лихачеву)
О русской литературе
Литература всегда вторгалась в жизнь, а жизнь – в литературу, и это определяло характер русского реализма. Подобно тому как древнерусское повествование пытается рассказывать о реально бывшем, так и в новое время Достоевский заставляет действовать своих героев в реальной обстановке Петербурга или провинциального города, в котором он сам жил. Тургенев пишет свои «Записки охотника» к реальным случаям. Гоголь объединяет свой романтизм с самым мелочным натурализмом.
Особенности эти переходят и в литературу советского и постсоветского периода. И эта конкретность только усиливает нравственную сторону литературы – ее учительный и разоблачительный характер. В ней не ощущается прочности быта, уклада, строя. Действительность постоянно вызывает нравственную неудовлетворенность, стремление к лучшему в будущем.
Литература, созданная русским народом, – это не только его богатство, но и нравственная сила. Она помогает народу во всех тяжелых обстоятельствах, в которых он оказывался. К этому нравственному началу мы всегда можем обращаться за духовной помощью. Русская литература как бы сжимает настоящее между прошлым и будущим.
Неудовлетворенность настоящим составляет одну из основных черт русской литературы, которая сближает с народной мыслью, типичными для русского народа поисками счастливого царства, где нет притеснения начальников и помещиков.
Говоря о тех огромных ценностях, которыми русский народ владеет, я не хочу сказать, что подобных ценностей нет у других народов. Но ценности русской литературы своеобразны в том отношении, что их художественная сила лежит в тесной связи ее с нравственными ценностями.
Русская литература – совесть русского народа. Она носит при этом открытый характер по отношению к другим литературам человечества. Она теснейшим образом связана с жизнью, с действительностью, с осознанием ценности человека самого по себе.
Русская литература (проза, поэзия, драматургия) – это и русская философия, и русская особенность творческого самовыражения, и русская всечеловечность.
Русская классическая литература – это наша надежда, неисчерпаемый источник нравственных сил наших народов. Пока русская классическая литература доступна, пока она печатается, библиотеки работают и для всех раскрыты, в русском народе будут всегда силы для нравственного самоочищения.
Место русской культуры определяется ее многообразнейшими связями с культурами многих и многих других народов Запада и Востока. Об этих связях можно было бы говорить и писать без конца. И какие бы ни были трагические разрывы в этих связях, какие бы ни были злоупотребления связями, все же именно связи – самое ценное в том положении, которое заняла русская культура (именно культура, а не бескультурье) в окружающем мире.
Значение русской культуры определялось ее нравственной позицией в национальном вопросе, в ее мировоззренческих исканиях, в ее неудовлетворенности настоящим, в жгучих муках совести и поисках счастливого будущего, пусть иногда ложных, лицемерных, оправдывающих любые средства, но все же не терпящих самоуспокоенности.
Русская культура иная по типу, чем культуры Запада. Это касается прежде всего Древней Руси, и особенно ее XIII–XVII веков. Игорь Грабарь считал, что зодчество Древней Руси не уступало западному. Уже в его время, то есть в первой половине XX века, было ясно, что не уступает Русь и в живописи, будь то иконопись или фрески. Сейчас к этому списку искусств, в которых Русь никак не уступает другим культурам, можно прибавить музыку, фольклор, летописание, близкую к фольклору древнюю литературу.
(482 слова) ( По Д. Лихачеву)
Царь-колокол и Царь-пушка
Есть несколько олицетворений Москвы, таких, как, скажем, бронзовая четверка несущихся коней и правящий ею Аполлон – знаменитая квадрига, украшающая Большой театр, или Останкинская башня. Но, пожалуй, даже более известны такие столичные долгожители, как Царь-колокол и Царь-пушка. Без их изображения не обходится ни один путеводитель по Москве.
Кремлевские ветераны не только свидетели многосотлетних событий. У них богатая родословная, с ними связаны имена государственных деятелей, умельцев, воинов и дипломатов.
Почему длинноствольное орудие прозвали Царь-пушкой? Есть разные истолкования. В народной речи, в разговоре необыкновенное, заметно выделяющееся – величиной, весом, значением – принято именовать так: царь-рыба, царь-дерево, царь-девица. Неудивительно, что и крупнейшее артиллерийское чудо Древней Руси именовали Царь-пушкой. Историки доказывают, что прозвание пушка получила потому, что на ней, на правой стороне дульной части, изображен царь Федор Иванович, едущий на коне. Одно не исключает другое. На орудии имеется надпись, гласящая: «Делал пушку пушечной литец Ондрий Чохов».
Случилось это в 1586 году. Андрей Чохов был знаменитым мастером, вызванным в Москву из Мурома на Оке. Андрей Чохов мастер был отменный. Крепость и раньше видела богатырские орудия, но никогда еще на холме не стояла пушка весом около сорока тонн, длиною почти пять с половиной метров, а диаметр дула составлял чуть ли не метр.
Немногие знают, что у Царь-пушки есть младший брат – пушка «Царь Ахиллес», отлитая также Андреем Чоховым. Название примечательно: значит, в Москве издавна знали быстроногого и непобедимого героя, как и других гомеровских героев Троянской войны. «Ахиллес» немного уступает по размеру и весу Царь-пушке.
Царь-пушка – знаменитейшее, но не единственное древнее орудие холма над Москвой-рекой. И поныне стоят на Троицкой площади медные «боги войны». Их ревностно почитали в старину, давая им причудливые наименования. Есть отлитые Андреем Чоховым «Троил» и «Аспид». Троил – Троянский царь, Аспид – крылатый змей с двумя хоботами и клювом.
Царь-колокол не менее знаменит, чем Царь-пушка. Отливал Царь-колокол Иван Моторин, знаменитый московский литейщик, с сыном Михаилом в 1733–1735 годах. В мире нет колокола, который превосходил бы Царь-колокол по весу.
Было это в 1737 году. Отлитый колокол-гигант находился в яме, на строительных лесах. Приключился пожар, объявший Кремлевский холм. Пылающие головни летели в Москву-реку. В этой огненной суматохе была сделана попытка спасти музыкального титана. Воду лили усердно, раскаленный металл треснул, и выпал кусок двухметровой высоты.
Колокола – грандиозный оркестр под открытым небом, концерт для всех. Древняя Русь складывала песни, поговорки, изречения о колокольном звоне. Стозвучные голоса колоколен встречали воинов из походов и провожали их в дальний путь. На звон колокола шли в ночи путники и возвращавшиеся с охоты. Искусство звонаря ценилось необыкновенно высоко.
И Царь-пушка и Царь-колокол напоминают нам об умельцах старинных, чьи золотые руки вызывают восхищение.
(414 слов) (По Е. Осетрову)
Памяти Чехова
Ялтинская дача Чехова стояла почти за городом, глубоко под белой и пыльной дорогой. Она была, пожалуй, самым оригинальным зданием в Ялте. Дача была белая, чистая, легкая, красиво несимметричная, построенная вне какого-нибудь определенного архитектурного стиля, с вышкой в виде башни, с неожиданными выступами, со стеклянной верандой внизу и с открытой террасой вверху.
Дача стояла в углу сада, окруженная цветником. Цветничок был маленький, а фруктовый сад еще очень молодой. Росли в нем груши и яблони-дички, абрикосы, персики, миндаль. В последние годы сад уже начал приносить кое-какие плоды, доставляя Антону Павловичу много забот и трогательного, какого-то детского удовольствия.
Антон Павлович не любил и немного сердился, когда ему говорили, что его дача слишком мало защищена от пыли, летящей с шоссе, и что сад плохо снабжен водою. Не любя вообще Крыма, и в особенности Ялты, он с особенной, ревнивой любовью относился к своему саду.
Многие видели, как он иногда по утрам, сидя на корточках, заботливо обмазывал серой стволы роз или выдергивал сорные травы из клумб. Но не чувство собственника сказывалось в этой хлопотливой любви, а другое, более мощное и мудрое сознание. Как часто говорил он, глядя на свой сад прищуренными глазами:
— Послушайте, при мне здесь посажено каждое дерево, и, конечно, мне это дорого. Но и не это важно. Ведь здесь же до меня был пустырь и нелепые овраги, все в камнях и в чертополохе. А я вот пришел и сделал из этой дичи культурное, красивое место.
Мысль о красоте грядущей жизни, так ласково, печально и прекрасно отозвавшаяся во всех его последних произведениях, была и в жизни одной из самых его задушевных, наиболее лелеемых мыслей. Как часто, должно быть, думал он о будущем счастье человечества, когда по утрам один молчаливо подрезывал свои розы, еще влажные от росы, или внимательно осматривал раненный ветром молодой побег. И сколько было в этой мысли кроткого, мудрого и покорного самозабвения!
Это была тоска исключительно тонкой, прелестной и чувствительной души, непомерно страдавшей от пошлости, грубости, скуки, праздности, насилия, дикости.
Вся сумма его большого и тяжелого житейского опыта, все его огорчения, скорби, радости и разочарования выразились в этой прекрасной, тоскливой, самоотверженной мечте о грядущем, близком, хотя и чужом счастье.
— Как хороша будет жизнь через триста лет!
И потому-то он с одинаковой любовью ухаживал за цветами, точно видя в них символ будущей красоты, и следил за новыми путями, пролагаемыми человеческим умом и знанием. Он с твердым убеждением говорил о том, что преступления становятся все реже, почти исчезают в настоящем интеллигентном обществе, в среде учителей, докторов, писателей. Он верил в то, что истинная культура облагородит человечество.
Рассказывая о чеховском саде, я позабыл упомянуть, что посредине его стояли качели и деревянная скамейка. И то и другое осталось от «Дяди Вани», с которым Художественный театр приезжал в Ялту, приезжал, кажется, с одной целью — показать больному тогда Антону Павловичу постановку его пьесы. Эти прекрасные артисты своей исключительной деликатной чуткостью к чеховскому таланту и дружной преданностью ему самому скрасили последние дни незабвенного художника.
(475 слов) (По А. Куприну)
Полевые цветы
Утренняя роса лежала серебристым ковром, покрывая все бескрайнее поле разноцветных цветов. И все цветы блистали в это утро особенно ярко. Тут были все цвета радуги.
Свет, излучаемый как будто самими цветами, казался мягким и свежим. Если смотреть на все это поле, полное чудесной тайны природы, то начинаешь понимать, о чем думали философы и литераторы древности.
Я стоял и смотрел. А потом, не выдержав, просто лег на траву, широко раскинув руки. Моя рубашка сразу промокла до последней нитки. Но это была мелочь по сравнению со всей этой красотой, которую можно встретить только здесь, на Земле, и нигде более во вселенной. Мне показалось, что я лег в ванну, наполненную запахами цветов, травы и земли. А со всех сторон меня окружили цветы. Их простой и незатейливый вид перенес меня сразу в мир мечтаний. А запах закружил голову в водовороте удовольствия. Несмотря на то, что я промок, я получал истинное удовольствие, которое испытывали мои далекие предки.
Удивительно, все, что создавали художники, писатели и просто обыватели, не могло передать всей полноты мира цветов. Сколько ни изображали их люди, эти простые дикие полевые цветы всегда были верхом совершенства. Художники не могли передать всю их красоту и цвет. Чтобы в полной мере насладиться этой красотой, нужно быть здесь. Здесь, когда солнце только поднимается, когда нет еще безжалостной жары, когда утренняя прохлада дарит тебе ощущение безмятежности, легкости и бодрости.
Я поднялся как будто из рая. И огляделся. В цветах промелькнул соловей, который спешил по своим важным делам. А пчелы уже начали собирать нектар. Солнце уже почти поднялось, а облака создавали из света неповторимые узоры в небе, которые расстилались по полю столбами света.
Я стоял на этом поле в окружении земной красоты, созданной природой. Я буквально чувствовал, как красота цветов заряжает меня энергией жизни. Или просто я, живущий в современном городе, где природа была культивирована и загнана в клетку, истосковался по жизни, по чистому воздуху и настоящему небу, не отравленному выхлопами автомобилей и бытовой химии.
Незабудки и васильки кивали мне своими отяжелевшими от росы головками, как бы подтверждая мои мысли. Я не мог оставаться тут. Хотя у меня и было неодолимое желание остаться здесь навсегда и слушать эти звуки настоящей жизни, жизни, не закованной в металл и пластик.
Но мне надо было идти назад. Мне очень хотелось унести хоть капельку этих прекрасных цветов с собой. И я, мысленно движимый самыми древними инстинктами, извинился перед цветами и аккуратно, чтобы не сделать цветам лишней боли, начал набирать их в свои мокрые от росы руки.
Находясь уже в современном городе, наполненном людьми и всеми благами цивилизации, я подарил своей любимой частичку того, что смог унести с того поля, – живые полевые цветы с еще не высохшей росой и свежестью настоящей жизни.
(438 слов) (По А. Наумову)
Федор Иванович Тютчев
Тютчев – один из самых замечательных русских людей. Жить – значило для него мыслить. Всю жизнь он действительно тешился сверкающей игрой своего ума, гнался за ясностью мысли, за ее стройностью. Но своего истинного и исключительного величия достигал, когда внезапно открывалось ему то, чего «умом не понять».
В ту пору, когда сам Тютчев еще не был «открыт», составители хрестоматий рекомендовали его как «выдающегося описателя природы». Но для того чтобы понимать его как « описателя », приходилось в его стихах не замечать главного, проходить мимо того, что лежало под кажущейся поверхностью описания. Иногда поступали с варварской наивностью: просто зачеркивали то, что было истинным предметом стихотворения и для чего «картина природы» служила только мотивировкой или подготовкой.
Так, знаменитое стихотворение «Люблю грозу в начале мая» сплошь и рядом печаталось без последней строфы, важнейшей для тютчевского замысла, но лишней для любителей описательства.
Тютчев никогда не падает до описательства, никогда не предается констатации явлений.
Ищущим описаний он говорит прямо: «Не то, что мните вы, природа — // Не слепок, не бездушный лик. // В ней есть душа, в ней есть свобода, //В ней есть любовь, в ней есть язык».
Только ради того, чтобы услышать этот язык, как «голос матери самой», обращается он к природе. В мире сменяется день и ночь. Но для Тютчева не ночь покрывает природу, а, наоборот, день есть «златотканый покров», наброшенный над «безымянной бездной». Природа только узор этого тканья.
Но вот вопрос: где же благо? В гармонии природы или в лежащем под нею Хаосе? В «покрове» или в «бездне»? Только ли день обольщает и утешает своим обманом, или он есть истинное прибежище? Нахождение человека в природе – есть ли это изгнание из Хаоса или спасение от него? И, наконец, что такое тоска по Хаосу: возвышение или падение?
Тютчев ответа не нашел. Он чувствовал себя навсегда раздвоенным. Вещая душа его вечно билась «на пороге как бы двойного бытия». Несомненно было одно для него, что человек не прикреплен до конца ни к тому, ни к другому.
Страстное желание слиться с природой, благословить ее всю чередовалось с неутолимой и нескрываемою тоской по родине. Тютчев боялся этого, а все-таки для него не было ничего упоительнее прикосновения к Хаосу, хотя бы ценой собственного уничтожения. Он поклонялся природе и чувствовал себя в ней «сиротой бездомным».
От неясных, мучительных, но все же, по его собственному гордому признанию, пророческих снов находил он прибежище не в философском преодолении и не в лирическом изживании разлада, но в религиозном возвышении над ним.
Он всю жизнь философствовал. Но мысль была для него тоже «златотканым покрывалом» над бездной пророческих снов подавляющего, но величественного беспамятства, духовного Хаоса. Оттуда к нему доносились любимые голоса непостижимого, невыразимого.
(425 слов) ( По В. Ходасевичу)
О Горьком
Большая часть моего общения с Горьким протекла в обстановке почти деревенской, когда природный характер человека не заслонен обстоятельствами городской жизни.
День его начинался рано: он вставал часов в восемь утра и, выпив кофе и проглотив два сырых яйца, работал без перерыва до часу дня. В час полагался обед, который с послеобеденными разговорами растягивался часа на полтора. После этого Горького начинали вытаскивать на прогулку, от которой он всячески уклонялся. После прогулки он снова кидался к письменному столу часов до семи вечера. Стол всегда был большой, просторный, и на нем в идеальном порядке были разложены письменные принадлежности. Алексей Максимович был любитель хорошей бумаги, разноцветных карандашей, новых перьев и ручек.
Часы от прогулки до ужина уходили по большей части на корреспонденцию и на чтение рукописей, которые присылались ему в несметном количестве. На все письма, кроме самых нелепых, он отвечал немедленно. Все присылаемые рукописи и книги, порой многотомные, он прочитывал с поразительным вниманием и свои мнения излагал в подробнейших письмах к авторам. На рукописях он не только делал пометки, но и тщательно исправлял красным карандашом описки и расставлял пропущенные знаки препинания. Так же поступал он и с книгами: с напрасным упорством усерднейшего корректора исправлял в них все опечатки. Случалось, что он то же самое делал с газетами, после чего их тотчас выбрасывал.
Часов в семь бывал ужин, а затем – чай и общий разговор.
Около полуночи он уходил к себе и либо писал, облачаясь в свой красный халат, либо читал в постели, которая всегда у него была проста и опрятна как-то по-больничному. Спал он мало и за работою проводил в сутки часов десять, а то и больше. Ленивых он не любил и имел на то право.
На своем веку он прочел колоссальное количество книг и запомнил все, что в них было написано. Память у него была изумительная.
От нижегородского цехового Алексея Пешкова, учившегося на медные деньги, до Максима Горького, писателя с мировой известностью, – огромное расстояние, которое говорит само за себя, как бы ни расценивать талант Горького. Казалось бы, сознание достигнутого, да еще в соединении с постоянной памятью о «биографии», должно было дурно повлиять на него. Этого не случилось. В отличие от очень многих он не гонялся за славой, не томился заботой о ее поддержании; он не пугался критики, так же как не испытывал радости от похвалы любого глупца или невежды; он не страдал чванством и не разыгрывал, как многие знаменитости, избалованного ребенка. Я не видал человека, который носил бы свою славу с большим умением и благородством, чем Горький.
Вся его жизнь пронизана острой жалостью к человеку, судьба которого казалась ему безвыходной. Единственное спасение человека он видел в творческой энергии, которая немыслима без непрестанного преодоления действительности – надеждой. Способность человека осуществить надежду ценил он невысоко, но сама эта способность к мечте, дар мечты приводили его в восторг и трепет. Создание какой бы то ни было мечты, способной увлечь человечество, он считал истинным признаком гениальности, а поддержание этой мечты – делом великого человеколюбия.
(474 слова) (По В. Ходасевичу)
Павел Михайлович Третьяков
Возможно, многим в настоящее время покажется странным, что еще каких-нибудь сто лет назад в России не было ни одного доступного народу музея, если не считать Эрмитажа (как известно, принадлежавшего царствующему дому Романовых), где русских картин было немного, да еще музея при академии.
Однако это вовсе не означает, что в то время в России не было любителей и ценителей настоящего искусства. Но любовь любви рознь. Вельможные меценаты любили искусство, как скупой рыцарь свое золото. Они лелеяли его, но держали под семью замками. Творения русских живописцев были заперты в залах княжеских дворцов и помещичьих усадеб, и для простого народа России в то время картина оставалась чем-то невиданным и недоступным.
Но те же причины, какие пробудили к жизни новую русскую живопись, сделали неизбежным и возникновение общедоступных музеев.
Имя Павла Михайловича Третьякова навсегда останется среди имен тех людей, кто бескорыстной любовью и преданностью своей двигал вместе с художниками русскую живопись вперед. Его горячая вера в будущность народного искусства, его действенная и постоянная поддержка укрепляли художников в сознании необходимости дела, которое они делают.
Третьяков не был «покровителем искусств», меценатом того толка, какими были в свое время многие родовитые вельможи в России. Он не красовался, не тешил собственное тщеславие, не выбирал себе любимцев среди художников и не швырял деньги по-княжески. Он был рассудителен, расчетлив и не скрывал этого. «Я вам всегда говорю, — писал он однажды Ивану Николаевичу Крамскому, – что желаю приобретать как можно дешевле, и, разумеется, если вижу две цифры, то всегда выберу меньшую: ведь недаром же я купец, хотя часто и имею антикупеческие достоинства».
Именно эти «антикупеческие достоинства»: просвещенность, гуманизм, понимание общенародной роли искусства — и позволили Третьякову выбирать для своей галереи все самоелучшее, самое правдивое и талантливое, что давала тогда русская живопись.
С первой же выставки передвижников он приобрел около десятка картин. Среди них были такие шедевры, как «Грачи прилетели» Алексея Кондратьевича Саврасова, «Петр Первый допрашивает царевича Алексея в Петергофе» Николая Николаевича Ге, «Сосновый бор» Ивана Ивановича Шишкина и «Майская ночь» Ивана Николаевича Крамского. С тех пор он стал постоянным членом товарищества и тем самым присоединился к общим задачам и целям.
Третьяков известен был своим удивительным чутьем. Тихий, молчаливый, сдержанный, он появлялся в мастерских, где еще только заканчивались будущие шедевры живописи, и, случалось, покупал их для своей галереи прежде, чем они успевали появиться на выставке.
Бескорыстие его было беспримерным. Приобретя у Василия Васильевича Верещагина огромную коллекцию его картин и этюдов, он тут же предложил ее в качестве дара Московскому художественному училищу.
Свою галерею он с самого начала задумал как музей национального искусства и еще при жизни своей — в 1892 году — передал в дар городу Москве. И лишь спустя шесть лет (как раз в год смерти Павла Михайловича Третьякова) открылся первый государственный русский музей в столичном Петербурге, да и то куда уступавший «Третьяковке», ставшей уже к тому времени местом паломничества многих тысяч людей, приезжавших в Москву со всех концов России.
(465 слов) (По Л. Волынскому )
Осенний день в Сокольниках
Лето кончилось... Как-то в сумерки Левитан встретил у калитки своего дома молодую женщину. Ее узкие руки белели из-под черных кружев. Мягкая туча закрыла небо. Шел редкий дождь. По-осеннему горько пахли цветы в палисадниках. На железнодорожных стрелках зажгли фонари.
Незнакомка стояла у калитки и пыталась раскрыть маленький зонтик, но он не раскрывался. Наконец он подался, и дождь зашуршал по его шелковому верху. Незнакомка медленно пошла к станции. Левитан не видел ее лица — оно было закрыто зонтиком. Она тоже не видела лица Левитана, она заметила только его босые грязные ноги и подняла зонтик, чтобы не зацепить Левитана. В неверном свете он различал бледное лицо. Оно показалось ему знакомым и красивым. Левитан вернулся в свою каморку и лег. Тоска по материнской, сестринской, женской любви вошла с тех пор в сердце и не покидала Левитана до последних дней его жизни.
Этой же осенью Левитан написал «Осенний день в Сокольниках». Это была его первая картина, где серая и золотая осень, печальная, как тогдашняя русская жизнь, как жизнь самого Левитана, дышала с холста осторожной теплотой и щемила у зрителей сердце.
По дорожке Сокольнического парка, по ворохам опавшей листвы шла молодая женщина в черном. Она была одна среди осенней рощи, и это одиночество окружало ее ощущением грусти и задумчивости.
«Осенний день в Сокольниках» — единственный пейзаж Левитана, где присутствует человек, и то фигуру человека написал Николай Чехов. После этого люди ни разу не появлялись на полотнах Левитана. Их заменили леса и пажити, туманные разливы и нищие избы России, безгласые и одинокие.
Годы учения в Училище живописи и ваяния окончились. Левитан написал последнюю, дипломную работу — облачный день, поле, копны сжатого хлеба.
Саврасов мельком взглянул на картину и написал мелом на изнанке: «Большая серебряная медаль». Преподаватели Училища побаивались Саврасова... Неприязнь к нему они переносили на его любимого ученика — Левитана. Кроме того, талантливый еврейский мальчик раздражал иных преподавателей. Еврей, по их мнению, не должен был касаться русского пейзажа — это было делом коренных русских художников. Картина была признана недостойной медали. Левитан не получил звания художника; ему дали всего лишь диплом учителя чистописания. С этим жалким дипломом вышел в жизнь один из тончайших художников своего времени, будущий друг Чехова, первый и еще робкий певец русской природы.
...Левитан сдружился с художником Николаем Чеховым, подружился с чеховской семьей и прожил три лета рядом с нею.
...Чехов придумал слово «левитанистый» и употреблял его очень метко.
«Природа здесь гораздо левитанистее, чем у вас», — писал он в одном из писем. Даже картины самого Левитана различались — одни были более левитанистыми, чем другие.
Вначале это казалось шуткой, но со временем стало ясно, что в этом веселом слове заключен точный смысл — оно выражало собою то особое обаяние пейзажа Средней; России, которое из всех тогдашних художников умел передать на полотне один Левитан.
(440 слов) (По К. Паустовскому)
Дерзкая книга
Екатерина проводила лето девяностого года в Царском Селе. Она изредка выезжала в Петергоф и в столицу, но чаще не выходила из любимого ею парка, пребывая в тягостном состоянии духа.
Как-то вечером Екатерине захотелось почитать совершенно отвлекающие от дел и забот какие-нибудь путешествия.
Уже целый месяц прошел, как вышла в свет книга Радищева. Она делала в городе большой шум, а Екатерине еще никто про нее не сказал. Из придворных никому не хотелось явиться первому с вестью, которая, знали все, понравиться императрице не может. Еще шли большие толки о том, кто анонимный автор книги, терялись в догадках, но все мнения сходились на одном: «Книга возмутительная и предерзкая». «Путешествие из Петербурга в Москву» лежало на большом столе в библиотеке Екатерины вместе с другими книгами, недавно присланными из-за границы. Екатерина, перебирая новые заглавия в поисках чтения на сегодня полегче, остановилась на «Путешествии». Прежде всего, ее заинтересовало сходство в распределении глав между этой книгой и той, изданной не так давно в училище Горного института, озаглавленной «Путешествие ее величества в полуденный край России, предпринятое к назиданию государственных польз и к усовершенствованию благоденствия ее подданных».
«Может быть, это нечто вроде дополнения к тому изданию», — подумала было она. Однако весьма скоро, с первых же страниц, взволнованно насторожилась от догадки: уж не пародия ли это новое «Путешествие» на ее недавнее шествие на юг.
Каждой строкой этой книги безжалостно обнажались противоречия между показным благоденствием страны и жестокой действительностью. Оказывается, что уже в заглавии была заключена насмешка, и презлая. В самых простых, казалось бы, словах, обращенных к читателю, были гнев и презрение. Все чувства и мысли этой странной книги — пламенный гнев и жестокая скорбь. И все-таки в первую минуту, не оглядываясь еще, не раздумывая, Екатерина увлеклась чтением.
Она вдруг помолодела от этой книги. Встали и те дни, когда клялась сама себе: если будет царствовать, то сделает свой народ свободным и счастливым. Да, в самый первый раз Екатерина читала книгу Радищева не как самодержица-императрица, а просто как человек, которому были когда-то близки просветительные мысли века, у которого были великодушные благие намерения...
Так велика была сила книги, так стремительна ее безудержная, безрасчетная искренность, что нельзя было хоть на короткий миг ей не подчиниться, не разделить ее вдохновения. Екатерина сама это знала когда-то, и она не хотела рабов. Но ей хорошо объяснили, что при подобных намерениях потерять можно и власть и корону, и она предпочла самодержавие. Эта Книга карала крепостников, а стихи оды «Вольность» карали царей. Приговор тем и другим беспощаден...
Екатерина прочла книгу не отрываясь, приходила долго в равновесие мыслей и чувств. Гуляла по парку, принимала очередные доклады. Только вечером она сказалась нездоровой и, запершись у себя, взялась читать книгу неизвестного сочинения вторично. Сейчас читала строго, как надлежало читать только императрице. Уже после тридцати первых страниц Екатерина, еле сдерживая подступавший гнев от неслыханной дерзости книги, быстро в ней сменивший невольную первую дань восхищения, написала свой приговор. Вскорости установлено было, что автор книги — Радищев.
(470 слов) (По О. Форш)
Подвиг Ивана Федорова
Время – лучший судия. Сегодня, из исторического далека, нам особенно отчетливо видны истинные масштабы деяний «друкаря книг, пред тем невиданных». Да он и сам вырастает в гигантскую фигуру, характерную для эпохи Возрождения, и занимает достойное место в ряду других древнерусских деятелей отечественной культуры, литературы и искусства, таких как Андрей Рублев, Феофан Грек, Дионисий с сыновьями или автор «Слова о полку Игореве».
Иван Федоров – мастер на все руки. Он и типограф, и художник, и редактор, и издатель, и ученый, и писатель, и изобретатель, и организатор. Наконец, он и энциклопедистпросветитель. Словом, не только его деяния, но и личность Ивана Федорова была исключительная, в чем-то, может быть, таинственная. Все говорит о том, что он был горячий патриот, храбрый и мужественный человек, подвижник печатного слова, выдающийся деятель отечественной культуры.
Почему мы называем Ивана Федорова первопечатником? Ведь анонимные печатные издания были на Москве уже и в 1552–1553 годах. Но то, в общем, если можно так сказать, пробные издания.
«Апостол» и другие книги Ивана Федорова выделяются по своему назначению. Это книги–ученые. Они предназначены для индивидуального чтения, для обучения, для справок. Каждому назначению книги Иван Федоров ищет соответствующее наиболее удобное и практичное оформление. Все книги имеют художественное оформление в пределах, гармонирующих с назначением. Кое в чем этому могли бы поучиться и мы.
Знакомясь с «Апостолом» 1564 года, ясно осознаешь, что Иван Федоров и Петр Мстиславец заботились не о доходах, не о выгодности способа размножения книг, а, не щадя сил, используя огромный опыт русской рукописной книги и некоторых европейских образцовых изданий, стремились создать как бы эталоны книгопечатания. В этом убеждает и то, что «Апостол» 1564 года был снабжен превосходно написанным послесловием. Самый факт этого послесловия свидетельствовал о том, что издатели придавали огромное значение своему детищу именно как образцу, модели, эталону для будущих книг. Они продумали все, чтобы сделать книгу максимально удобной для чтения, для пользования и вместе с тем красивой.
Заботой о читателе пронизана и вся организация текста книги. Отысканию нужных текстов помогает система нумерации страниц, ссылки. Первая печатная книга производит впечатление, будто она явилась результатом многовековой типографской практики, замечательной полиграфической культуры и вся пронизана заботой о читателе. До сих пор исследователи ломают голову над таким феноменом: в первопечатной русской книге нет ни одной типографской погрешности, нет и ни одной опечатки. Это ли не лучшее доказательство высокой филологической образованности и высокой культуры, умственного труда первопечатника?
Вся жизнь Ивана Федорова была сопряжена с титаническим трудом, трудом бескорыстным, беззаветным и самоотверженным. Ничто его не останавливало: ни лишения, ни житейские невзгоды, ни технические и творческие трудности. Дело жизни Ивана Федорова было подвигом по цели, по своей жертвенности и по достигнутым результатам. Он весь вдохновлен любовью к своему народу.
Иван Федоров не просто создатель книгопечатания – он великий сеятель славянской культуры, создатель русской и украинской печатной книжности, книжной печатной культуры.
(448 слов) (По Д. Лихачеву)
Функции русского языка
Н.В. Гоголь когда-то сказал: «Сам необыкновенный язык наш есть еще тайна. В нем все тоны и оттенки, все переходы звуков от самых твердых до самых нежных и мягких; он
беспределен и может, живой как жизнь, обогащаться ежеминутно...»
Прежде всего богатство языка заключено в количестве слов. В самом известном однотомном Словаре С.И. Ожегова объяснено около пятидесяти тысяч слов. В академическом семнадцатитомном «Словаре современного русского литературного языка» истолковано более ста двадцати тысяч слов, но его составители пишут в предисловии, что в этом словаре можно найти в основном только слова общеупотребительные и нормативные. Целые разряды слов остались за пределами этого труда.
Богатство русского языка заключается и во множестве различных выражений, словесных оборотов, синтаксических конструкций и форм слов, которые имеют близкое или одинаковое значение, но различную стилистическую окраску, и мы можем выбирать из них именно те слова, выражения, конструкции, которые лучше подходят в каждом отдельном случае.
У языка два названия, две работы. Служить общению людей и быть средством мысли. Если соберутся несколько человек и начнут общаться, то между ними сразу появится «невидимка» – язык. Он объединяет людей, дарит им возможность взаимопонимания.
Представьте, что люди лишились языка. Не могут говорить, понимать речь, читать, писать. Они немедленно опустились бы на уровень коров, кошек и зайцев. Человеческое общество прекратилось бы, началось стадо. Человеку необходимо общение с другими людьми.
Когда говорят об этой важной функции языка – быть средством общения, на первый план выдвигается обозначающее, то есть то, что мы непосредственно воспринимаем. Оно делает речевое намерение явным, доступным для других.
Язык служит и для мышления. Знаки языка позволяют соединять значения, строить из них рассуждения, сопоставлять их – мыслить. Даже если я мыслю не вслух, а про себя, все равно мои мысли должны быть как-то явлены мне самому, иметь обозначающее, а значит, и здесь нужен язык.
Язык как средство общения – это мышление «на людях», для всех. Язык как средство мышления – это общение с самим собой, внутренний диалог, спор с собой, согласие. Эти назначения языка связаны неразрывно.
Конечно, мысль рождается в голове отдельного человека. Но, родившись, она требует жизни, ей нужно существование, достойное мысли. Ею надо действовать, ее надо высказывать, объяснять, истолковывать, уточнять, совершенствовать, доказывать и оспаривать, подтверждать и отрицать; нужно приводить новые аргументы «за» и «против» нее. Без этой естественной жизни мысль не существует.
Есть у языка и другие назначения. Например, экспрессивная функция. Говорящий выражает не только словами, но и интонацией, тембром, темпом речи свое отношение к тому, что сообщается в высказывании, и к ситуации, в которой происходит разговор. Радость при встрече, приветливость, расположение, дружеское участие или, наоборот, недоброжелательность, отчужденность, раздражение, вражда – это огромное множество оттенков выражается во всех языках, хотя и по-разному. Каждый язык выделяет свои особые средства для их выражения.
Есть поэтическая функция языка: создаются произведения, где язык становится художественной ценностью.
Назначения языка многочисленны, но в основе их все-таки лежат две основные функции: быть средством общения и средством мысли.
(460 слов) (По М. Панову)
Прекрасный адресат
Среди адресатов пушкинской лирики есть одно лицо, занимающее совершенно особое место в творчестве поэта. Это Екатерина Павловна Бакунина. Ей посвятил Пушкин около тридцати стихотворений. Все они относятся к юношескому лицейскому периоду его жизни. Екатерина Бакунина. Ранняя, наивная, чистая любовь поэта.
Впервые она появилась в Царском Селе в 1815 году и пробудила среди учащихся лицея сильное волнение. В лицее учился ее младший брат, и Катенька Бакунина часто навещала его с матерью. Она приезжала на лицейские балы, и просто так навестить. Грациозность, обаяние двадцатилетней красавицы очаровали лицеистов. Не одно мальчишеское сердце вздрагивало от одного упоминания ее имени. А трое из них влюбились в нее, как говорится, по уши. Иван Пущин принялся писать Катеньке пылкие письма, жалуясь в них на свою судьбу, представлял себя глубоко несчастной трагической личностью.
Молча вздыхал по ней сын директора Лицея Ваня Малиновский.
Третьим, кто искал хотя бы мимолетной встречи с красавицей, был шестнадцатилетний Пушкин.
Что значили для него эти встречи, можно судить по этим строчкам в его дневнике: «Я не видел ее восемнадцать часов. Ах, какая мука. Но я был счастлив пять минут!»
Пушкину шел семнадцатый год. Ладный, смуглый, порывистый как ветер, безумно талантливый, он только входил в свою славу. Но В.А. Жуковский уже называл его будущим гигантом, который всех перерастет. И старик Державин уже сказал о нем: «Скоро явится свету второй Державин. Это Пушкин, который еще в лицее перещеголял всех писателей». Юный Пушкин был у всех на виду, и у всех на виду была его влюбленность. И Екатерина Павловна не осталась равнодушной к жарким ухаживаниям смуглого мальчика. Она, как и многие, понимала, что в нем уже угадывался будущий гений. И хотя она занимала высокое положение в обществе (она была дочерью камергера, дипломата: была одной из любимых фрейлин императрицы), хотя у них была разница в возрасте и ни о каком настоящем романе речи быть не могло, все же несколько коротких тайных свиданий между ними произошло. Это было летом, когда царский двор отдыхал на даче в Царском зеле. Сколько изумительных строчек было написано под влиянием тех счастливых мгновений.
А потом была разлука, письменное объяснение, ее мягкий отказ, но не расставание с мечтой.
Уж нет ее...До сладостной весны Простился я с блаженством и душою. Уж осени холодною рукою Главы берез и лип обнажены.
А Катенька Бакунина стала замечательной художницей, имела много заказов, устраивала выставки. Многие добивались ее руки. Но замуж она вышла уже довольно поздно, почти в сорок лет.
Она прожила счастливую семейную жизнь. Воспитывала детей, писала картины. Как реликвию берегла она альбомный листок со стихами, подаренными ей Пушкиным в пору той влюбленности. Видно, благодаря этому прекрасному чувству, ее имя, освещенное одним из лучей славы великого поэта, прославлено на века.
(430 слов) (По Л. Анисову)
Серафим Саровский
20 июля 1759 года в городе Курске в зажиточной семье одного купца родился второй сын, которого назвали Прохором. Затеял купец строить церковь, да не успел, умер. Пришлось это строительство заканчивать его безутешной, но мужественной жене.
Однажды мать, держа малыша за ручку, поднялась на колокольню, и тут случилось страшное. Малыш подошел к краю и полетел с огромной высоты. В ужасе потрясенная мать кинулась вниз. Но каково же было удивление, когда все увидели Прохора сидящим на травке.
И мать поняла, что на ее сыне Божья печать, что у него особая судьба на Земле.
Учился Прохор прекрасно. Помогал брату в торговле, но не упускал момента сходить в храм, читал товарищам божественные книги. Когда ему исполнилось девятнадцать лет и стал он красивым, сильным юношей, поняла мать, что душа его принадлежит не торговле, а церкви, и отпустила его в Киевскую лавру.
Вскоре старец-затворник велел кроткому богомольцу направляться в Саровский монастырь. И после многодневного и трудного пути ноябрьским вечером 1778 года высокий молодой странник вошел в храм и с первых дней службы показал старание и кроткую, добрую душу всем и во всем. Он усердно исполнял любую церковную службу. Но особенно любил умную молитву.
Но вот, словно Божье испытание, пришла к Прохору тяжелая, мучительная болезнь. Все тело его распухло. Но ни жалобы, ни ропота не слышали монахи, заходя в его келью. Им казалось, что он уже умирает, но, гласит преданье, явилась Богородица, коснулась своим жезлом и спасла. А затем сменил Прохор свое имя и стал Серафимом.
Когда Серафиму исполнилось 35 лет, решил он повторить отшельнический подвиг Сергия Радонежского, поселиться в глуши на берегу речки Саровки. Многие годы он жил своим трудом, отчаянно постился. Хлебом кормил лесных обитателей, которые жили даже в его келье. Его посещал и слушался даже огромный медведь. А люди шли к нему толпами. Только бы услышать его мягкий голос и увидеть кроткую улыбку.
Но нашлись и такие, что пришли к нему со злом. Три бандита появились возле кельи Серафима, когда он рубил дрова. Озлобленные его смирением, избили жестоко. А войдя в келью за «богатствами», были, ошеломлены ее бедностью. «Прости им Господи! — шептал окровавленный Серафим. — Не ведают, что творят!» И снова чудо помогло ему исцелиться после страшных побоев. И сам Серафим совершал чудеса: исцелял больных, спасал от пожара, предсказывал будущее, предостерегал от опасностей.
Умер Серафим, стоя на коленях, руки его лежали на Евангелии перед иконой «Умиление». Седая голова его лежала на распятии. Это случилось второго января 1833 года.
А в январе 1903 года его причислили к лику святых. Так вошел на иконы русский человек по имени Прохор, по прозвищу Серафим Саровский. Он оставил людям книгу правил - мудрые советы людям грядущих поколений. Читая эти Правила, кто-то усомнится в том, что их можно исполнить и следовать им в жизни. Но суровая, праведная жизнь самого святого Серафима Саровского вся была подчинена выполнению этих суровых требований, которым он призывал следовать. Его жизнь, как жизнь любого святого, является иллюстрацией того, как безгранично духовное совершенство человека.
(476 слов) (По И. Ракша)
Эсперанто и его создатель
Эсперанто – искусственный международный язык, получивший распространение в конце XIX века. Его создателем был Людвиг Заменгоф.
Заменгоф родился в городе Белостоке, который находился тогда на территории Российской империи. Заменгоф закончил Варшавскую гимназию, а затем медицинский факультет Московского университета. Работал врачом-окулистом под Каунасом, потом в Херсоне и Гродно, пока окончательно не поселился в Варшаве, где приобрел широкую известность как врач бедняков. С детства Заменгоф прекрасно владел польским, немецким, французским, древнееврейским языками, позднее изучил латинский, древнегреческий, церковнославянский, итальянский, литовский, английский. «Идея международного языка, – писал Заменгоф, – осуществлению которой я посвятил всю свою жизнь, появилась у меня в детстве».
В наличии международного языка будущий создатель эсперанто видел способ преодоления межнациональных противоречий и конфликтов, средство установления гармонических социальных отношений. Первоначально Заменгоф надеялся возродить латинский язык, который, по его замыслу, должен был стать всеобщим. Однако затем он отказался от этой идеи и начал работать над проектом нового искусственного языка. Этот проект под названием «Всеобщий язык» был завершен в 1878 году – в год окончания Заменгофом гимназии. На новом «языке» уже увлеченно общались его одноклассники и друзья. Однако по настоянию отца Заменгоф прервал работу по созданию универсального языка (был уничтожен и первый его проект). Лишь в восьмидесятые годы Заменгоф, уже став врачом, вновь вернулся к этой идее.
В 1887 году им был издан учебник «международного языка». На титульном листе этого пособия, предназначавшегося для русских, был указан автор – Доктор Эсперанто. Своим псевдонимом Заменгоф избрал слово, которое значило «надеющийся». Это слово и стало названием нового искусственного языка. Позднее появился и символ эсперантистов – зеленая (цвет надежды) пятиконечная (знак связи пяти континентов) звезда.
Заменгоф создал первые словари эсперанто, начал выпускать на нем газету, перевел на этот язык ряд произведений Г. Гейне, Н.В. Гоголя, Шолом-Алейхема, Э. Ожешко и других. Первыми же литературными произведениями, изданными на эсперанто, стали «Метель» А.С. Пушкина и «Княжна Мери» М.Ю. Лермонтова.
Созданию эсперанто предшествовало множество проектов искусственных языков. Однако именно эсперанто суждено было завоевать широкую популярность. Уже в 1905 году состоялся международный конгресс эсперантистов, объединивший представителей разных стран. Этот международный язык получил высокую оценку Л.Н. Толстого, А. Эйнштейна, К. Э. Циолковского, Р. Роллана и многих других деятелей науки и культуры. И в настоящее время эсперанто сохраняет свои позиции. Этот искусственный язык изучается в 29 университетах мира, на нем развивается оригинальная литература, во многих странах существуют клубы и ассоциации эсперантистов.
Что же сделало эсперанто столь популярным, позволило считать его, по мнению Л. Толстого, «вполне удовлетворяющим требованиям международного языка»? Прежде всего эсперанто близок естественным языкам. Его словарь формировался на основе лексики романских, германских и частично славянских языков. Алфавит эсперанто разработан на основе латинского и включает 28 букв, при этом каждая буква обозначает только один звук. Ударение фиксированное: оно падает на предпоследний слог слова. Основным принципом орфографии является фонетический. Грамматика эсперанто предельно логична. Она сводится к нескольким правилам и практически не знает исключений.
Л. Заменгофу удалось создать международный язык с достаточно большим лексическим составом, развитой словообразовательной системой и несложной грамматикой. Искусственный язык Заменгофа известен уже более ста лет и продолжает развиваться
.(478слов) (По Н. Николиной)
Дата добавления: 2018-05-01; просмотров: 817; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!