Тема в когнитивной психологии 94 страница

Анализ структуры интрацеребральных процессов, их блоков или констелляций представляет собой, как уже было сказа­но, дальнейшее расчленение деятельности, ее моментов. Такое расчленение не толь­ко возможно, но часто и необходимо. Нужно только ясно отдавать себе отчет в том, что оно переводит исследование дея­тельности на особый уровень — на уро­вень изучения переходов от единиц деятельности (действий, операций) к еди­ницам мозговых процессов, которые их реализуют. Я хочу особенно подчеркнуть, что речь идет именно об изучении перехо­дов. Это и отличает так называемый микроструктурный анализ предметной деятельности от изучения высшей нерв­ной деятельности в понятиях физиологи­ческих мозговых процессов и их нейрон­ных механизмов, данные которого могут лишь сопоставляться с соответствующи­ми психологическими явлениями.

С другой стороны, исследование реали­зующих деятельность интерцеребральных процессов ведет к демистификации поня­тия о “психических функциях” в его пре­жнем, классическом значении — как пуч­ка способностей. Становится очевидным, что это проявления общих функциональ­ных физиологических (психофизиологи­ческих) свойств, которые вообще не суще­ствуют как отдельности. Нельзя же

представить себе, например, мнемическую функцию как отвязанную от сенсорной и наоборот. Иначе говоря, только физио­логические системы функций осуществ­ляют перцептивные, мнемические, двига­тельные и другие операции. Но, повторяю, операции не могут быть сведены к этим физиологическим системам. Операции всегда подчинены объективно-предметным, т. е. экстрацеребральным, отношениям.

По другому очень важному, намеченно­му еще Л. С. Выготским, пути проникнове­ния в структуру деятельности со стороны мозга идут нейропсихология и патопсихо­логия. Их общепсихологическое значение состоит в том, что они позволяют увидеть деятельность в ее распаде, зависящем от выключения отдельных участков мозга или от характера тех более общих нарушений его функций, которые выражаются в ду­шевных заболеваниях.

Я остановлюсь только на некоторых данных, полученных в нейропсихологии. В отличие от наивных психоморфологичес­ких представлений, согласно которым внешне психологические процессы одно­значно связаны с функционированием от­дельных мозговых центров (центров речи, письма, мышления в понятиях и т.д.), ней-ропсихологические исследования показали, что эти сложные, общественно-историчес­кие по своему происхождению, прижизнен­но формирующиеся процессы имеют ди­намическую и системную локализацию. В результате сопоставительного анализа об­ширного материала, собранного в экспери­ментах на больных с разной локализацией очаговых поражений мозга, выявляется картина того, как именно "откладываются” в его морфологии разные “составляющие” человеческой деятельности¹.

Таким образом, нейропсихология со своей стороны, т.е. со стороны мозговых структур, позволяет проникнуть в “испол­нительские механизмы” деятельности <...>. Системный анализ человеческой деятельности необходимо является также анализом поуровневым. Именно такой анализ и позволяет преодолеть противопо­ставление физиологического, психологичес­кого и социального, равно как и сведение одного к другому.

482

А.Р.Лурия

[ПОРАЖЕНИЯ МОЗГА И МОЗГОВАЯ ЛОКАЛИЗАЦИЯ ВЫСШИХ ПСИХИЧЕСКИХ ФУНКЦИЙ]¹

В исследовании высших психических функций мы шли двумя путями: просле-живали их развитие и изучали процесс их распада в клинике локальных пора-жений мозга. В середине 20-х гг. Л. С. Выготский впервые предположил, что ис­следование локальных поражений мозга может быть очень плодотворным для анализа высших психических процессов. В то время ни структура самих высших психических процессов, ни функциональ-ная организация мозга не были достаточ­но изучены.

В объяснениях того, как работает мозг, тогда превалировали два диаметрально противоположных подхода. С одной сто-роны, сторонники узкой локализации пы-тались непосредственно соотнести каждую психическую функцию с определенной узкоограниченной зоной мозга, а с другой — представители антилокализационного подхода считали, что все области мозга эк-випотенциальны и равно ответственны за психические функции, выраженные в по-ведении. Согласно этой точке зрения ха-рактер дефектов определялся не местом повреждения, а объемом поврежденного мозга.

Научные исследования нарушений сложных психических процессов в кли­нике локальных поражений мозга нача-

лись в 1861 г., когда французский ана-том Поль Брока дал описание мозга боль-ного, который не мог говорить, хотя и понимал устную речь. После смерти боль-ного Брока смог получить точную инфор­мацию о пораженной зоне мозга. Брока первым показал, что моторная речь, т. е. двигательные координации, результатом которых является произнесение слов, свя­заны с задней третью нижней лобной извилины левого полушария. Брока ут­верждал, что эта зона является “центром моторных образов слов” и что поврежде-ние в этой зоне ведет к особому виду нарушения экспрессивной речи, которое он первоначально назвал “афемией”; поз-же это нарушение получило название “афазия”, как оно и называется в наше время. Открытие Брока представляло со-бой первый случай, когда сложная пси­хическая функция, подобная речи, была четко локализована на базе клинических наблюдений. Это наблюдение дало также Брока возможность дать первое описание различия функций левого и правого по-лушарий мозга.

За открытием Брока последовало отк­рытие Карла Вернике, немецкого пси­хиатра. В 1874 г. Вернике опубликовал описание нескольких случаев, когда по-вреждения задней трети верхней височной извилины левого полушария вызывали потерю способности понимать слышимую речь. Он назвал эту зону “центром сенсор­ных образов слов”, или центром понима-ния устной речи.

Открытия Брока и Вернике вызвали огромный энтузиазм в неврологической науке. В течение короткого времени обна-ружили много других мозговых “центров”: “центр понятий” в нижней теменной зоне левого полушария и “центр письма” в пе-редней части средней лобной извилины левого полушария и др. К 1880-м годам неврологи и психиатры начали создавать “функциональные карты” коры головного мозга. Создавалось впечатление, что про-блема отношений между структурой моз-га и психической деятельностью уже ре-шена.

С теорией узкого локализационизма с самого начала не соглашались некоторые ученые. Среди них выделялся английский

 

С. 110—121, 130—138.

483

невролог Хьюлингс Джэксон. Он утверж­дал, что мозговая организация психичес­ких процессов бывает различной в зави­симости от сложности психического процесса.

Идеи Джэксона возникли на основе наблюдений, которые шли вразрез с ло-кализационной теорией Брока. В своих исследованиях двигательных и речевых нарушений Джэксон установил, что огра-ниченные повреждения отдельной зоны мозга никогда не вызывают полной поте­ри функции. Возможны, казалось бы, па-радоксальные случаи, которые никак не согласовывались с концепцией узкого ло-кализационизма. Например, больной не мог выполнить просьбу: “Произнесите сло-во "нет"”, хотя и пытался сделать это. Однако несколько позже в состоянии аффекта больной мог сказать: “Нет, док­тор, я не могу сказать "нет"”.

Объяснение таким парадоксам, когда произнесение слова одновременно и воз­можно, и невозможно, Джэксон находил в том, что все психические функции имеют сложную “вертикальную” организацию. Согласно Джэксону, каждая функция пред-ставлена на трех уровнях: на “низком” уровне — в спинном мозге или стволе, на “среднем” — сенсорном или моторном уровне коры головного мозга и, наконец, на “высоком” уровне — в лобных долях мозга.

Он рекомендовал тщательно изучать уровень, на котором осуществляется дан­ная функция, а не искать ее локализацию в одной определенной зоне мозга.

Гипотеза Джэксона, оказавшая огром­ное влияние на нашу работу, была по-на-стоящему оценена лишь 50 лет спустя, когда она вновь возникла в трудах таких неврологов, как Антон Пик (1905), фон Монаков (1914), Генри Хэд (1926) и Курт Гольдштейн (1927, 1944, 1948). Не отри­цая того, что элементарные психологичес­кие “функции”, например зрение, слух, кожная чувствительность и движение, представлены в четко определенных зонах мозга, эти неврологи выражали сомнения относительно применимости принципа узкой локализации к сложным формам психической деятельности человека. Од­нако, забывая выводы Джэксона, они под­ходили к сложной психической деятель­ности с прямо противоположной точки

зрения. Так, отмечая сложный характер психической деятельности человека, Мо­наков пытался описать ее при помощи туманного термина “семантический харак­тер поведения”, Гольдштейн говорил об “абстрактных установках” и “категори­альном поведении” и т. д. Они или про­сто постулировали, что сложные психи­ческие процессы, которые они называли “семантикой” или “категориальным по­ведением”, являются результатом деятель-ности всего мозга, или совершенно отры­вали их от работы мозга и выделяли в особую “духовную сущность”.

С нашей точки зрения ни одна из этих двух позиций не обеспечивала необходи­мой научной базы для дальнейших иссле­дований в этой области. Мы отвергали хо-листические антилокализационные тео­рии, так как абсурдно поддерживать устаревшее мнение о раздельности “духов­ной жизни” и мозга и отрицать возмож­ность обнаружения материальной базы мышления. Эта теория возродила идеи о некоем “потенциале массы”, которые мы считали неприемлемыми, согласно кото­рым мозг представляет собой однородную недифференцированную массу, одинаково функционирующую во всех своих отделах.

Равным образом мы отвергали и узко-локализационные теории, считая их несо­стоятельными. Приступая к изучению проблемы “мозг и психические функции”, мы видели прежде всего необходимость пересмотреть понятие “функция”.

Большинство исследователей, рассмат­ривавших вопрос о локализации элемен­тарных функций в коре головного мозга, понимали термин “функция” как функ­цию той или иной ткани. Так, выделение желчи есть функция печени, а выделение инсулина — функция поджелудочной же­лезы. Казалось бы, столь же логично рас­сматривать восприятие света как функ­цию светочувствительных элементов сетчатки глаза и связанных с нею высоко­специализированных нейронов зрительной коры. Однако такое определение не исчер­пывает всех аспектов понятия “функция”.

Даже когда мы говорим о такой фи­зиологической функции, как функция ды­хания, ее понимание как функции оп­ределенной ткани является явно недоста-точным. Конечной “задачей” дыхания является доведение кислорода до легоч-

484

ных альвеол и его диффузия через стен­ки альвеол в кровь. Весь этот процесс осу­ществляется не как простая функция осо­бой ткани, а как целая функциональная система, включающая много звеньев, рас­положенных на разных уровнях секре­торного, двигательного и нервного ап­паратов. Такая “функциональная систе­ма" — термин, введенный П. К. Анохиным в 1935 г., — отличается не только слож­ностью своего строения, но и пластичнос­тью своих составных частей. Исходная “задача" дыхания (восстановление нару­шенного гомеостаза) и его конечный ре­зультат (доведение кислорода до легочных альвеол) остаются явно инвариантными. Однако способ выполнения этой задачи может сильно варьироваться. Например, если диафрагма, основная группа мышц, работающих при дыхании, перестает по­чему-либо действовать, в работу включа­ются межреберные мышцы, но если поче­му-либо и эти мышцы повреждены, моби­лизуются мышцы гортани и человек (или животное) начинает заглатывать воздух, который затем доводится до легочных альвеол совершенно иным путем. Нали­чие инвариантной задачи, выполняемой с помощью вариативных механизмов, явля­ется одной из основных особенностей, свойственных работе каждой “функцио­нальной системы”.

Второй отличительной чертой функци­ональной системы является ее сложный состав, всегда включающий ряд афферент­ных (настраивающих) и эфферентных (осу­ществляющих) звеньев. Это сочетание мож­но продемонстрировать, например, на функции движения, которая была деталь­но проанализирована советским физиоло­гом-математиком Н. А. Бернштейном. Движения человека, стремящегося перей­ти из одного места в другое, попасть в ка­кую-то точку или выполнить какое-то дей­ствие, никогда не осуществляются просто посредством эфферентных, двигательных импульсов. Движение в принципе неуп­равляемо одними эфферентными импуль­сами, так как двигательный аппарат чело­века с его подвижными суставами имеет много степеней свободы, и в любом движе­нии участвуют различные группы суста­вов и мышц, причем каждая стадия дви­жения изменяет первоначальный тонус мышц. Чтобы движение осуществилось,

необходима постоянная коррекция его афферентными импульсами, которые ин­формируют мозг о положении движущей­ся конечности в пространстве и об измене­нии тонуса мышц. Это сложное строение двигательного аппарата необходимо для обеспечения возможности в любых усло­виях сохранить инвариантность задачи и выполнить ее разными вариативными сред­ствами. Тот факт, что каждое движение имеет характер сложной функциональной системы и что многие элементы, составля­ющие его, могут быть взаимозаменяемы, очевиден, поскольку один и тот же резуль­тат может быть достигнут совершенно раз­личными способами.

В опытах Вальтера Хантера крыса в лабиринте достигала цели, бегая по опре­деленному пути, но когда один фрагмент лабиринта заменили водой, крыса достиг­ла цели посредством плавательных дви­жений. В опытах Карла Лешли крыса, на­тренированная проходить определенный путь, радикальным образом меняла струк­туру своих движений после удаления моз­жечка. Она уже не могла передвигаться обычным образом, но достигала своей цели, передвигаясь кубарем. Тот же самый вза­имозаменяемый характер движений, необ­ходимых для достижения определенной цели, отчетливо виден при тщательном анализе любых локомоторных актов чело­века, как, например, попадания в цель, осу­ществляемого различным набором движе­ний в зависимости от исходного положения тела, манипулирования предметами, кото­рое можно осуществить различными спо­собами, письма, которое можно осуществить или карандашом или ручкой, правой или левой рукой, или даже ногой и т. д.

Это “системное” строение характерно для всех сложных форм психической дея­тельности. Можно с полным основанием сказать, что элементарные функции, подоб­ные светоразличительной функции сетчат­ки глаза, непосредственно связаны с опре­деленным типом клеток, однако нам казалось абсурдным считать, что сложные функции также можно рассматривать как прямой результат работы ограниченной группы клеток и что их можно связывать с работой определенных участков коры мозга. Наш подход к строению функцио­нальных систем в целом и высших пси­хических функций в частности заставил

485

нас поверить в необходимость коренного пересмотра идей локализации, выдвинутых теоретиками начала века.

Основываясь на наших с Л.С. Выготс­ким представлениях о строении высших психических функций, которые вытекали из результатов нашей работы с детьми, мы считали, что высшие психические функции представляют собой сложные функцио­нальные системы, опосредованные по свое­му строению. Они включают сформировав­шиеся в ходе исторического развития символы и орудия. Мозговая организация высших функций должна отличаться от того, что мы наблюдаем у животных. Более того, поскольку для формирования челове­ческого мозга потребовались миллионы лет, а история человечества насчитывает лишь тысячи лет, теория мозговой организации высших психических функций должна объяснять такие процессы, как процесс письма, чтения, счет и т.д., зависящие от исторически обусловленных символов. Иными словами, Л. С. Выготский считал, что его исторический подход к развитию таких психических процессов, как произ­вольное запоминание, абстрактное мышле­ние и др., должен найти свое отражение и в принципах их мозговой организации.

Изучение развития высших психичес­ких функций у детей привело Л. С. Выгот­ского также к выводу, что роль мозга в организации высших психических процес­сов должна изменяться в процессе разви­тия индивидуума. Наше исследование по­казало, что любая сложная сознательная психическая деятельность сначала носит развернутый характер. На первых этапах абстрактное мышление требует ряда вне­шних опорных средств, и только позднее, в процессе овладения определенным видом деятельности, логические операции автома­тизируются и превращаются в “умственные навыки”. Можно предположить, что в про­цессе развития меняется не только функ­циональная структура мышления, но и его мозговая организация. Участие слуховых и зрительных зон коры, существенное на ранних этапах формирования различной познавательной деятельности перестает играть такую роль на поздних этапах, ког­да мышление начинает опираться на совме­стную деятельность разных систем коры мозга. Например, у ребенка сенсорные зоны коры создают базу для развития познава-

486

тельных процессов, включая речь. Но у взрослых с уже развитыми речью и слож­ными познавательными процессами сен­сорные зоны теряют эту функцию и позна­вательная способность становится менее зависящей от сенсорной информации. Рас­суждая таким образом, Л. С. Выготский объяснил, почему ограниченные поражения зон коры могут иметь совершенно различ­ные последствия в зависимости от того, произошло повреждение в раннем детстве или в зрелом возрасте. Например, пораже­ние зрительных сенсорных отделов коры в раннем детстве приводит к недоразвитию познавательной способности и мышления, в то время как у взрослого такое же пора­жение может компенсироваться влиянием уже сформировавшихся высших функ­циональных систем.

Наши первоначальные представления о работе мозга находились под сильным влиянием английского невролога Хэда, суммировавшего большой объем исследо­ваний афазии, относящихся к девятнадца­тому и началу двадцатого столетия, и пред­ложившего убедительную интерпретацию взаимоотношения между нарушениями речи и мышления. В своей классической монографии по афазии Хэд приходит к заключению, что нарушения функции речи вызывают нарушения мышления. Хэд счи­тал, что афазия вызывает снижение интел­лекта, потому что мышление вместо речи должно опираться на примитивные, непос­редственные связи между предметами и действиями.

В качестве примера Хэд описал боль­ного афазией, который легко мог подобрать к показанному ему предмету такой же, лежащий на столе, но не справлялся с за­данием, если задача усложнялась и его про­сили выбрать из лежащих на столе два подходящих предмета. Хэд объяснял эту трудность тем, что при предъявлении двух предметов больной пытался запомнить их с помощью слов. Хэд писал об этом: "Была введена символическая формула и акт пе­рестал быть прямым подбором подходя­щего предмета". В другом месте Хэд от­мечал в полном соответствии с нашей собственной теорией, что “животное или даже человек в определенных обстоятель­ствах имеет склонность непосредственно реагировать на эмоциональные или свя­занные с восприятием аспекты ситуации,

но символы дают нам возможность под­вергнуть их анализу и соответственным образом регулировать свое поведение".

Это свидетельство ведущего ученого в области изучения мозга настолько глубо­ко совпадало с нашим собственным разгра­ничением опосредствованных и естествен­ных процессов, что вначале мы думали, что афазия, разрушая основные средства анали­за и обобщения опыта, возможно, действу­ет как фактор, побуждающий человека дей­ствовать в ответ на стимулы естественным, неопосредствованным образом. Наши пред­положения были подкреплены данными, представленными Гийомом и Мейерсоном, которые утверждали, что их больные-афа-зики решали задачи путем, свойственным маленьким детям. Однако, как показали многочисленные последующие исследова­ния афазии, это положение оказалось непра­вильным. Мы очень сильно упрощали как сущность афазии, так и интеллектуальные процессы у больных с поражением мозга. Однако вначале эти идеи нам очень импо­нировали и давали основание считать, что изучение поражений мозга приведет к по­ниманию сущности высших психических функций человека и также обеспечит сред­ство для понимания их мозговой органи­зации.

---

Дата добавления: 2018-04-04; просмотров: 194; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!