Морская водоросль и часы с кукушкой 9 страница
— До него ее объятья раскрылись для другого, — пробормотало ведро.
— Лишь могила могла этому помешать, — ответила веревка, — но позвольте продолжить. Мистер Денди подошел вместе с мистером Джонсоном к витрине и оглядел меня. Девушка смотрела по сторонам. Волосатые руки мистера Джонсона взяли меня, развернули и вытянули. Наш хозяин осмотрел меня, удовлетворился в том, что я — то, что нужно, и совершил покупку.
— Мистеру Денди было тогда лет двадцать девять, а девушке — лет восемнадцать, — вставило ведро.
— Именно столько, — согласилась веревка, — но любопытно то, что она сделала потом. Пока мистер Денди разговаривал с мистером Джонсоном, она свернула и развернула меня, а потом в ребяческом веселье соорудила петлю, накинула на шею нашему хозяину и туго затянула ее.
— Мистер Джонсон рассмеялся, я полагаю?
— Да, но немного натужно. Пока она играла со мной, мне выдалась возможность взглянуть на нее поближе. Она казалась созданием, с ее свежестью и готовностью к любви буквально созданным для любого мужчины. В ней была некая покладистая доброта и ни капли злобы. Она показала свою доброту одному молодому человеку, сыну юриста, который проходил мимо, когда мистер Денди заскочил в кабачок. У молодого человека был грустный вид, и она позволила ему поцеловать ее, пока мистера Денди не было.
— У нее были маленькие ножки, — заметило ведро, — и прелестная походка, и если бы мистер Денди, перекидываясь шутками с фермером Парди, выглянул в закопченное окно бара, он с радостью бы увидел, что сын юриста тоже нашел ее очень славной.
|
|
|
— То же решила бы и веревка, — сухо заметила другая.
— Мистер Денди купил вас не раньше, — сказало ведро, — чем отправиться в скобяную лавку, где он купил меня. Нас несли вместе, вот так мы и познакомились, и в тот же вечер меня поставили на сбор помоев для свиней; до сих пор помню неприятный запах гнилой картошки.
— То не была кислая мусорная вонь, от которой повесился наш хозяин, — задумчиво произнесла веревка, — ибо он всегда посвистывал, занося внутрь вас, полное разной дряни. Ваш вес его тоже, по-видимому, не беспокоил, ибо он тащил вас небрежно, словно вес в несколько галлонов помоев было ничто для его могучих рук.
— О нет, он был не прочь меня таскать, — сказало ведро, — ибо какое бы время ни стояло на дворе — летнее ли солнце сияло или моросил тоскливый осенний дождь, — мистер Денди всегда перетаскивал меня с непременной бодростью. Он мог иногда задержаться в воротах или перекинуться словцом с арендаторами, завернуть смеха ради озорную историю о деревенских делах для молодых девчонок или предложить им пойти спросить у своей доброй Бетти, какая прихоть заставила ее найти себе мужа.
|
|
|
— Мы имели возможность наблюдать за всем, что он делал, — сказала веревка, — и тогда казалось, что он живет счастливой жизнью, и свежий загородный воздух, простая и сытная пища, постоянный, но не нудный труд одарили его здоровьем и радостью, и он всегда мог потратить лишний шиллинг, стоило лишь захотеть.
— Лишь однажды, — печально произнесло ведро, — я заметило, что мистер Денди ведет себя не как подобает деревенскому жителю. Он нес меня полным из небольшого домика, где купил помои. По обеим сторонам тропы росли цветы, желтые и белые. Мистер Денди поставил меня наземь, и от толчка на поверхность всплыл гнилой апельсин. Мистер Денди передохнул, набрал цветов, причем ему, кажется, доставляло удовольствие нести их в руках.
— А что было потом? — спросила веревка.
— Он отнес цветы домой, жене… — ответило ведро.
— Зима радовала мистера Денди, и лето тоже, — сказала веревка. — Зимой мы видели его чаще, ибо зимой он нас чаще использовал. Всю зиму лошади находились в загоне, и им нужно было заносить сено, и откармливать свиней зимой тоже приходилось больше. Кроме того, зимой сильный мужчина чувствует свою силу и счастье острее, чем летом. Он учится преодолевать самые пронизывающие ветры без дрожи и совсем не заботится тем, что дождь промачивает его до костей. Погода не устрашала мистера Денди, и чем больше он боролся с ветрами снаружи, тем красивее становилась его гостиная с ее уютным светом и теплым присутствием любящей жены.
|
|
|
— Но почему же тогда он повесился? — спросило ведро.
— Зимняя погода в этом неповинна, — ответила веревка, — ибо нечего и думать, что он не наслаждался тем счастливым временем. Тогда я была покрепче, хотя даже теперь я достаточно сильна, чтобы выдерживать эту довольно тяжелую ношу. Мистер Денди, которого я сейчас держу, мог выдюжить тогда целый сноп; ему ничего не стоило перенести столько связанного мной сена, сколько по силам троим. Такой это бывал сноп, что когда он нес его за спиной, он задевал о края дорожки, словно по ней двигался целый стог.
— Да, то-то был мистер Денди! — воскликнуло ведро, — Настоящий счастливый крестьянин, выполняющий положенную ему работу. Что могло ему повредить? Что могло помешать ему жить спокойно и, когда подойдет срок, достойно сойти в могилу? Вот уж никогда еще не рождался такой бедняга, кто имел бы такие добрые намерения.
— А сейчас взгляните на него, — тихо произнесла веревка. — Сначала, когда он отпихнул вас ногой, я задумалась, смогу ли я его выдержать. Он так страшно бился, и мне кажется, что когда он почувствовал, что я туго затянулась на его шее, он передумал. Он пытался поймать меня, чтобы ослабить ужасное удушье.
|
|
|
— Вы, наверно, причинили ему боль, — сказала ведро, — ибо лицо его почернело, а глаза выкатились из орбит. Удивительно, что вы так и не дали ему упасть, ибо в агонии он бил ногами и раскачивался волчком, однако вы держали крепко. Почему он это сделал?
— Думаю, причина в том, — ответила веревка, — что мистер Денди не желал видеть чужого счастья.
— Этому довольно трудно поверить, — сказало ведро, — если учесть, насколько счастлив был он сам.
— Его жена осчастливила его, — сказала веревка, — и, чувствуя, что с ним это ей удалось, она, естественно, пожелала осчастливить и другого.
— Что могло быть правильнее? — сказало ведро.
— Это случилось этим летом, — продолжала веревка. — Хозяин, скопив пару гиней, купил себе новый воскресный костюм. «Тебе он так к лицу, — сказала ему жена, — что тебе почаще следует появляться в церкви, ибо люди узнают, как хорошо идут твои дела, когда увидят тебя в нем». Итак, когда мистер Денди стал наведываться в церковь, как-то вечером я заметила, что мимо этого сарая прошел тот самый молодой человек, который когда-то поцеловал Бетти в переулке, когда мистер Денди зашел в кабачок пропустить стаканчик. У него был все тот же несчастный вид.
— Вот и возможность для Бетти обернуть его горе радостью! — засмеялось ведро.
— Именно этого она и захотела, и в один воскресный вечер они встретились в этот самом сарае, когда мистер Денди должен был уйти в церковь.
— Но ушел ли он? — спросило ведро.
— Нет, — ответила веревка. — Он только надел лучшее платье и вышел из дому, делая вид, что ушел. Вместо того, чтобы пойти в церковь, он пришел в этот сарай, взял меня и обвязал вокруг большого снопа. Прислонив этот сноп к стене, где была щель, он забрался под него и стал ждать.
— Ждать, я полагаю, удовольствия видеть воочию доброту жены, — заметило ведро.
— Можно было подумать и так, — ответила веревка, — но при взгляде на лицо мистера Денди, когда он увидел происходящее, такая догадка не подтвердилась.
— Возможно, он думал, — предположило ведро, — что Бетти надлежало оставаться дома и разогреть для него пирог с крольчатиной на ужин; ибо проповеди мистера Хайболла всегда вызывали у него жуткий аппетит, а Бетти не должна была догадаться о том, что он не был в церкви. Мне приходилось видеть, как кормят свиней, и знаю, как голодны животные, и, поскольку пища поддерживает в человеке жизнь и мешает ему превратиться в мертвый труп, мужчина естественным образом хочет, чтобы женщина и дальше готовила ему еду, даже если она предпочитает быть любящей и доброй к другому мужчине.
— Послушали бы вы мистера Денди, — сказала на это веревка. — Он скрежетал зубами и жутко стонал, а когда дружок его жены, кажется, позабыл все горести на свете, достигнув, как говорит поэт, «верха отрад»,[5] мистер Денди выбрался из-под снопа и убежал в поля, рыча, как укушенный пес.
— Полагаю, его аппетит перешел все пределы, — предположило ведро.
— Нам очень сложно, — сказала веревка через несколько минут, в течение которых тело раскачивалось туда-сюда, — понять, что могло так растревожить этого доброго человека. Никто не грабил его. Никто не бил его и не причинял боль, и ни разу с тех пор, как они поженились, Бетти не отказала ему в объятьях.
— Это наверняка были те цветы! — воскликнуло ведро.
Джон Толд и светлячок
Как-то летней ночью один фермер по имени Джон Толд, живший в Мэддере, возвращался из кабачка «Бурый медведь».
Джон Толд был в изрядном подпитии, и ему было весело и хорошо. Его полная радостей жизнь вознеслась высоко, и если бы кто-нибудь спросил, для кого Господь создал мир, Джон ответил бы: «Дак для меня».
Пошатываясь, Джон Толд брел по дороге. Ноги его разъезжались в стороны — правая туда, левая сюда, — и, продвигаясь таким несвязным образом, он углядел на обочине огонек.
Этот огонек исходил от светлячка, который вел безобидную и умиротворенную жизнь, ибо имел абсолютную, обоснованную веру в совершенство Господне. Дни его проходили вдалеке от шума и беспокойства, и в награду за его добродетель Господь повелел свету исходить от светлячка, чтобы радовать одинокого путника в ночи.
Джон Толд, желая укрепить ноги коротким отдыхом, присел на бугорок, где жил светляк, и, обращаясь к нему, ибо в подпитии он решил, что тот может услышать его и понять, Джон заговорил о своей удаче.
— Земля и ее богатства отданы мне в руки, — воскликнул он. — Мои посевы наливаются и тучнеют; мои яровые уже сейчас зеленее и выше, чем те, что на полях фермера Лорда, хотя его поля трижды вспахали и удобрили дорогой костяной мукой. Моя шерсть, — продолжал Джон Толд, сплевывая на дорогу, — продается по более высокой цене, чем его, и как раз сегодня я продал на рынке мою старую пшеницу по цене, что наверняка заставит каждого бедняка заплатить за хлеб более дорогую цену. Мое молочное хозяйство с отборными дойными коровами приносит мне добрый доход, и когда я получаю свою аренду, у меня остается лишняя тысяча фунтов, чтобы положить на счет, а это такое стадо, что растет без помощи быка. Отовсюду деньги текут ко мне горстями. Процветая, я приобретаю почет, так что даже лорд Буллмен, владелец сотен тысяч ярдов земли, обедает со мной, когда приезжает сюда поохотиться. Моя слава здесь не кончается — когда мистер Каттинг, сеноторговец, прибывает сюда в своем большом автомобиле, он спрашивает «хозяина». Это я и есть. Пастор тоже — мистер Такер — стелется передо мной, точно я настоятель церкви. У себя дома я делаю со своими животными, что пожелаю. Если собака набрасывается на меня, я отрубаю ей лапу и хвост и бросаю негодяя в пруд поглядеть, выплывет он или потонет. Если кошка украдет цыпленка, я выкалываю ей глаза и пускаю в птичник. Когда моя лошадь встала на дыбы, я забил ее до смерти палкой.
Фермер икнул и громко расхохотался.
— Я даже за выпивку не плачу, — прошептал он, доверительно наклоняясь к светлячку, — ибо владелец кабачка задолжал мне небольшую сумму, которую он никогда не сможет выплатить, и я могу пить задаром каждый вечер. А теперь навостри-ка уши, дружок: пока я тут пью весь вечер и рассказываю о своем богатстве, мои слуги, батраки, вместе со мной упиваются моей удачей и хвастаются другим, что работают на богатейшего фермера в стране.
Джон Толд всхрапнул по-лошадиному, булькнул глоткой, издав непотребный звук.
Великое молчание последовало за его глупой болтовней. Теплые звезды потускнели, гигантский вяз рядом, тяжко обвешанный темными листьями, пошевелился во сне, и легкий шорох послышался во мраке. Смутные темные поля, огромные пространства великой тишины, где каждый ком земли и каждый стебелек травы заключает в себе совершенную красоту, которую невозможно воспроизвести, в унисон повествовали о святом очаровании. Повсюду царило таинство полночного мира, велящее доброму человеку преклонить колени и дивиться. Джон Толд уставился на светлячка. В своем опьянении он не мог оторвать глаз от его волшебного света. Свет был таинственный, и Джон Толд пришел к заключению, что если бы светляк умел говорить, он провозгласил бы — как этим вечером сделал мистер Поттен, могильщик, — что самое счастливое существо на свете — это зажиточный фермер, радующийся своим барышам.
Всем, на что бы ни падал взгляд Джона Толда и что было ему по нраву, живое или мертвое, он хотел завладеть. Сейчас он хотел взять в руку этот свет, и, пошарив в прохладной траве, поднял светляка и положил его в ладонь. Когда человек пьян, такое событие, как говорящий светляк, не очень удивляет, так что, когда светляк сказал приветливо: «Благодарю вас, мистер Толд, за то, что поведали мне о своем богатстве. Из ваших слов мне понятно, что вы обладатель большого состояния», — фермер даже не удивился.
— Возможно, вы считаете себя счастливым, — продолжал светляк самым обыденным тоном, — но думали ли вы, что на свете есть другие радости, кроме простого удовольствия владеть зерном, овцами и волами? Удовольствие от этого невелико, ибо коренится в удовлетворении вещами, которые желанны другим. Такой взгляд на жизнь имеет свои границы, ибо чаша, вмещающая эти удовольствия, мала и быстро переполняется, поскольку не в состоянии вместить больше своего объема. Хотя человек всегда может приобрести больше, радость от последнего приобретения никогда не пересиливает радость от первого. Вот уж сомнительное удовольствие — наслаждаться завистью бедняков и невеж и потратить жизнь на странное и глупое удовольствие заграбастать все под себя. Наверняка отрада наливать эль для лорда Булмена — не вершина счастья. Разве не найдется лучшего состояния, более подлинной радости? Не приходило ли вам на ум божественное наслаждение от философских размышлений, поиск Истины или обычай Доброты? Разве незнакомо вам истинное и длительное счастье от того, что ведешь добродетельную жизнь?
— Предпочитаю свои деньги, — отвечал фермер с громким смехом.
— Вы имеете в виду, — сказал светляк, — что предпочитаете почет и уважение, что приносят вам деньги, а не кротость ума.
— Мой собственный хребет не смог бы выразиться прямее, — отвечал фермер.
— Однако вообразите, — продолжал светляк, — что ни один человек, даже самый грубый ваш батрак, не малейшим образом не желает заботиться о вашей славе — разве что сочно выругаться, отскочив на обочину дороги от вашего автомобиля. Вообразите, что вместо того, чтобы восхвалять ваше богатство, всяк ненавидит ваши деньги. Вообразите, что по веянию новой моды, установленной, будем надеяться, лордом Буллменом, мистером Каттингом или пастором, вам становится стыдно от всего сердца за свое состояние, и вы, вместо того, чтобы копить и дальше, просто ложитесь на теплую траву, наслаждаетесь солнцем и ничего не делаете?
— Такие тупые забавы не про меня, — сказал Джон Толд, — ибо самая большая радость на земле — накапливать добро, и почет пребудет — невзирая ни на какие моды — с богатыми.
— А! — вырвалось у светлячка. — Что ж, боюсь, что не смогу склонить вас к смиренности. Ваш свет исходит не от внутренних добродетелей, а от набитых амбаров, откормленных коров, отменных свиней, облигаций и купчих, тогда как мой…
— …исходит из твоей задней части, — заревел фермер.
Светлячок вздохнул. Какое-то время он молчал. Людское поведение и повадки всегда казались ему странными. Но поскольку он принадлежал к роду, который Господь благословил светить во тьме, он не желал, чтобы человек пропал по глупости своего поведения.
— Я бы мог поведать вам о чудесных вещах, — произнес он мечтательно.
— Не затягивай со своей байкой, — ухмыляясь, оборвал его фермер, — ибо я слыхал, что светляки повреждают нежные стебли пшеницы. Джеймс Баркер, что живет возле мэддерского луга, однажды видел, как целая армия светящихся жуков выползла вот отсюда и полезла в мои поля жрать зерно. Очень приятно держать врага в кулаке; как только я отдохну, я положу тебя на тропу, и свет, которым ты так бахвалишься, направит мою стопу, когда я прихлопну тебя башмаком.
Услыхав этот приговор, светлячок задумался на минуту, но даже тогда им не овладел страх или отчаяние, хоть он и оставался в кулаке у фермера.
— Разве никогда не приходило вам в голову, сквайр Толд, — начал он мягко, — что даже если мы исключим добродетель и доброту, есть в мире другие вещи, которые приносят больше радости, нежели простое обладание? Разве не высшее счастье в той красоте, что нисходит на своих поборников, ибо кто бы захотел в такую ночь думать о цене на свинину, или унавоживании репы, или убийстве маленького светлячка? Как передать божественное очарование летних звезд! Взгляните наверх и узрите мерцающие небеса! Разве не пробуждает такой вид в вашем уме некое благоговение? Обратите внимание, умоляю вас, на ту глыбу черноты — Мэддерский холм; посмотрите, как выделяется он на полночном небе. Разве глубокая чернота холма не отвечает мягкой, глубокой тоске, что соединяет Творца с творением в одной большой скорби? Чу! вслушайтесь в тот далекий звук тяжкого морского прибоя на летнем пляже! Подумайте о холодном свечении гальки, белом одиночестве высоких скал. Подумайте о вечном, о бесконечном облике моря. Призадуйматесь на секунду, мистер Толд, о белом дневном цветке. Вы должны познать всю любовь и скорбь при виде обыкновенной маргаритки — маленького цветка, который может превзойти Соломона в своей славе. Но если великое очарование не тронет вас, задумайтесь о мистических стремлениях религии, о надежде на вечное блаженство, что обещано милостивым и любящим. Позвольте же мне, господин, скользнуть обратно в траву, ибо я обещаю вам на этом самом месте, что ни один из нас больше не нападет на ваши поля. Отпустите меня — во имя красоты милосердия, и награда будет ожидать вас на Небесах.
Светляк задрожал, его свет замерцал, но тут фермер от души расхохотался.
— Чума забери твою красоту! — зло ответил он. — Плевал я на нее с высокой колокольни. Что до религии, я, кажется, сижу в передних рядах в церкви, и можешь быть уверен, что если богатого человека уважают здесь, то станут уважать и там. Бог не дурак. Он никогда бы не сделал землю для богатых, а небо — только для бедных. Если Его воля правит в одном месте, то правит и в другом. Но идем-ка, мне настала пора идти. Давай я сожму тебя так, что кровь твоя брызнет на дорогу.
— Подождите секунду, — закричал маленький светлячок. — Если ни добродетель, ни доброта вас не прельщают, то вы можете прислушаться к голосу зависти. Выслушайте меня! В прошлом году пшеница у вас уродилась худо; вы получили только три маленьких стога с двух больших полей. Вы продали их достаточно неплохо, но получили бы — если бы земля была более тучной — в четыре раза больше. Теперь взгляните через дорогу — там стоят пять больших стогов фермера Лорда. Смотрите, какие они большие. Подожгите их.
— Я бы с удовольствием, — ответил Джон Толд, — только я боюсь, что страховая компания заплатит соседу гораздо большую сумму, чем зерно стоит сейчас. Но пойдем же, — с усмешкой произнес он, — я убью тебя легко.
— Прошу у вас лишь минуту отсрочки, — возопил светляк, — и потом можете уничтожить меня. Но я надеюсь, что через минуту вы отпустите меня, ибо я поведаю вам о наслаждении, которое пересиливает даже сладость мести. Разве никогда не доводилось вам, Джон Толд, развлекаться с девушкой? А! теперь вы слушаете. Ваша жена некрасива, плоскогруда, она старая брюзга и холодна, как январский день. Единственной ее мыслью было с тех пор, как она принесла вам свое маленькое состояние, помогать вам копить, но она никогда не помогала вам в постели. Слушайте! эти легкие шаги, что вы сейчас слышите, — шаги молодой женщины. Только что кончилась ярмарка в Берри Хилл. Прелестная Нэнси Сквибб возвращается домой затемно и одна; двое молодых людей только что попрощались с ней там, у ворот. Она идет в нашу сторону. Ее кровь разгорячена танцами на ярмарке — и она разочарована, что все так скоро закончилось. Вам нужно просто поговорить с ней, и она ваша. Вот и она!
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 313; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!