Морская водоросль и часы с кукушкой 6 страница
По возвращении в амбар Джону Парди сначала пришла в голову мысль сосчитать крыс, но поскольку зажигать огонь в амбаре не дозволялось во избежание пожара, он понял, что в темноте сосчитать их будет тяжело, ибо он только слышал их писк и шуршание под соломой, их тихое дробное топотание по доскам; поэтому он задумался, разрешит ли ему Мери сосчитать волосы на ее голове.
Будучи старым христианином, он полагал, что они уже сосчитаны Тем, Кто не обращает внимание на вшей, но это не причина, почему бы их заново не пересчитать.
На следующий день, увидев, что Мери на дворе кормит ячменем кур, он поклонился ей и пригласил прийти к нему в амбар, где, как он выразился, он осчастливит ее, а заодно и себя; но Мери только взглянула на него с любопытством и в неожиданной спешке сбежала.
Тогда-то Джону Парди и пришла в голову мысль сосчитать морские волны.
Эта мысль понравилась ему. Тут-то он найдет счастье. Все одно считать волны лучше, чем считать крыс или волосы на голове замарашки Мери.
Той ночью Джон Парди счастливо спал в своей соломе и поднялся в бодром расположении духа, ибо никогда не был человеком, легко впадающим в отчаяние. Он вытряс перед амбаром остатки соломы из своих лохмотьев и, не обеспокоившись завтраком, немедленно отправился на берег моря.
На море дул свежий ветерок, когда Джон Парди достиг побережья. Солнце искрилось и сияло над голубыми водами, и Джон уселся на прохладные камешки в ярде-другом от воды.
|
|
|
Он насчитал уже пятнадцать тысяч — то самое волшебное число, до которого досчитал ангел, измеряющий своей тростью город Агнца,[2] — когда случилась очень странная вещь. Волны заговорили. Не каждая по отдельности, но все вместе они говорили в унисон, и речь их Джону было нелегко разобрать, ибо слова их были похожи на обычный шум и плеск. Но Джон Парди обладал быстрым умом и вскоре научился разбирать их.
Сначала волны говорили чуточку сердито, словно были недовольны похвальной попыткой их сосчитать.
— Ага! — бормотали они. — Хоть ваша идея сосчитать нас не очень-то нам по нраву, мы определенно считаем вас великим математиком, иначе бы вы никогда не пожелали взяться за такую докучную задачу.
— Я всего-то хочу быть счастливым, — объяснил Джон, — и, поскольку Мери не разрешила мне сосчитать ее волосы…
— Убогое сравнение, — проворчали волны.
— Нет, правда, — сказал Джон, — воды когда-то покрывали землю точно так же, как волосы покрывают Мери, хотя должен признаться, что поначалу я думал о том, чтобы сосчитать крыс.
— Не стоит о них, — сказали волны. — Раз вы поставили перед собой такую большую задачу, мы не возражаем против того, чтобы перекинуться с вами словцом, а также ответить на любой вопрос, который вы удосужитесь задать. Мы живем, мистер Парди, так долго в нашей вечной красоте, мы веками качаем бесчисленные айсберги и громадные корабли, мы играем с морскими змеями и чудовищными китами, мы лениво перекатываемся по громадным пустынным пространствам, где обитает Бог. Мы разговаривали с Ним, а ныне мы хотим поговорить с вами. Нам вообще-то совсем не стыдно признаться в том, что даже в компании Господа мы чувствовали себя печально и одиноко, так что порой выбирались на берег посмотреть, что там происходит, докатываясь небольшими пытливыми волнами до мелей Вестминстерского залива. Там мы играли с голыми ступнями ребятишек, банановой кожурой и бумажными билетами, какие покупают курортники, чтобы прокатиться на аттракционах. Но есть ли у вас какой-нибудь вопрос к нам?
|
|
|
— Благодарю вас, волны, — ответил Джон. — Я воспользуюсь предоставляемой возможностью. Не будете ли вы так добры ответить, почему мой брат Джеймс, владелец бакалеи и исправный прихожанин, вынужден держать на дворе такую злую собаку?
— Ваш брат Джеймс, — ответили волны, — страшится двух вещей — смерти и потери состояния. Он верит, что если он будет молиться и петь в церкви, смерть решит, что он хороший человек, и оставит его в живых, а если он станет держать злую собаку, к нему во двор не заберутся дети, чтобы что-нибудь украсть.
|
|
|
— Но разве Иисус не говорил, — спросил Джон Парди, — возлагая руки на детей: «Ибо таковых есть Царство Небесное»?[3]
— Говорил, — согласились волны, — но церковь научила Джеймса думать иначе.
— А сейчас, — сказал Джон, — я хочу спросить вас о моем брате Уолтере. Скажите, почему он взялся за вилы тогда, перед свинарником, и погнал меня прочь?
— Любовь к свиньям заставила его это сделать, — ответствовали волны.
— Спасибо, — поблагодарил Джон. — Я обеспокою вас еще одним вопросом. Отчего кошачьи объедки в той миске, что моя сестра Агнес поставила под кухонный стол, так горчили, когда я их попробовал?
— Ваша сестра, — отвечали волны, — часто видела через трещину в стене, как вы встаете на колени перед миской, словно желая от нее отведать.
— Даже в амбаре, среди крыс, джентльмен может проголодаться, — отвечал мистер Парди, краснея.
— Так ваша сестра Агнес и решила, — заметили волны, — и потому подсыпала в миску мышьяку.
— Мне и вправду было очень худо тем вечером, — вспомнил мистер Парди, — и я провалялся в амбаре весь следующий день, пока крыса не выгнала меня, укусив за ухо.
|
|
|
Волны так развлекли Джона Парди своими ответами, что он громко рассмеялся, катаясь по камешкам туда-сюда и выказывая свое веселое настроение.
— Кто бы только поверил, — воскликнул он, — что пятнадцать тысяч волн, которые разговаривали с Богом, так много знают о нашей маленькой семье!
— Ваш счет, мистер Парди, — сказали волны, — довольно далек от истины. Нас гораздо больше. И почему бы нам не знать о подобных пустяках? Ибо все, что сотворено Господом, представляет интерес, и нет ничего настолько малого, чтобы в нем не была сокрыта хоть какая-то истина.
— Но взгляните, — закричал Джон Парди, — вот передо мной один из вас, зеленый вал, что медленно поднимается, словно нежная грудь девушки, когда она встречает своего возлюбленного. Он движется вперед без страха, растет выше и выше, и вот уже он увенчан белым гребнем, вот нахлынул, разбился у моих ног, исчез. Воистину эта вал умер по-мужски и больше не восстанет.
— Вы не правы, — сказали волны, — ибо, не успев разбиться и пропасть, он соединился с необозримыми водами всех океанов. Через пару миллионов лет — что это время для нас? — эти капельки воды соберутся вновь, поднимутся, покатятся вперед и летней ночью разобьются о гренландское побережье — но ни одно создание человеческое этого не увидит. Несмотря на то, что мы, волны, столетиями лежим в пучине вод, так глубоко, что ни один человек не подумает, что мы когда-либо восстанем, точно как вся жизнь поднимается к поверхности снова и снова, пробуждаясь каждый раз от сна, глубокого, как вечность, так и мы поднимаемся из глубин над своими собратьями — подчиняться ветрам, узреть небеса, лететь вперед, стремительно передвигаясь, завершить наш бег, разбиться и вновь опуститься на дно. Мы, волны, знаем, что вы, люди, — другое море, где каждое живое существо — маленькая волна, которая поднимается на миг, а потом разбивается и умирает. Для нас радость, когда мы разбиваемся, для вас — когда вы рождаетесь, ибо вы еще не достигли тех возвышенных отношений с Господом, которые даруют величайшее счастье в разрушении.
— Меня заинтересовали ваши речи, — сказал Джон Парди, — и я почти готов присоединиться к вашему веселью; но скажите — если я приду к вам, то будет ли даровано мне то же наслаждение в уничтожении других, каковое я буду испытывать от уничтожения самого себя?
— Вы можете потопить корабль, — ответили волны, — а если повезет, то превратитесь в приливную волну, которая затопит целый город.
Джон Парди вошел в море.
Собака и фонарь
Жила когда-то на свете умная собака, которая каждый день сопровождала своего хозяина, пастуха, в поля. Там пес честно трудился, присматривая за овцами и повинуясь приказам своего хозяина.
В юные годы обучением пса занимался его отец, чудесное животное, о котором пастух был самого высокого мнения, и когда старый пес умер, мистер Поуз взялся воспитывать собаку сам.
Иной раз доброму пастуху приходилось немного ее наказывать, хотя и случалось это нечасто, однако пес обнаружил такую старательность, что вскоре стал великим искусником по части приведения овец в загон, даже когда они забредали далеко в холмы.
Во время учебы пес ни разу не проявил небрежности или нерадивости. В часы досуга он кувыркался и играл точно так же, как любая другая собака, хотя больше предпочитал лежать и размышлять над чудесами природы.
От своих предков, так долго и так преданно служивших человеку, пес унаследовал ум, далеко превосходивший ум его сородичей, и по этой причине очень рано стал задаваться проблемами нравственными, что особенно выразилось позже, когда пес повзрослел и пришел к размышлениям над такими материями, как существование дьявола, Бога-Отца и Христа-Сына.
Часто, когда его хозяин думал, что он спит, пес лежал у хижины пастуха и размышлял над тем, каким был тот Бог, о котором рассказывал ему отец. Бедный пес всегда думал, что когда-нибудь перед ним вспыхнет свет и откроет ему всю истину, и тогда сомнения, что иногда обуревали его, рассеются навеки. А пока для того, чтобы приуготовить себя к такому величайшему событию жизни, как явление Христа, то есть воистину самому чудесному видению, какое только случается лицезреть кому бы то ни было, пес жил честной собачьей жизнью, не поддаваясь сиюминутным искушениям сотворить зло. И даже когда хозяин забывал привязать его цепью к конуре, он брал цепь в зубы и звенел ею так, что мистер Поуз спешно оставлял свою освещенную комнату и миску с куриным супом, чтобы выйти во двор и привязать пса. А пес тем временем ластился к нему и лизал руки, ибо понимал, что хозяин оказал ему величайшую услугу, пристегнув цепь к ошейнику и тем самым оградив от зла.
И так благополучно научился сей добрый пес сносить тяготы жизни, что даже подстрекательство своих сородичей привык он выдерживать с неизменной кротостью и только иной раз кидал на них мрачный взор да показывал клыки, когда оскорбления их совсем переполняли чашу его терпения.
Однажды зимним днем пес лежал возле хижины своего хозяина и уповал на то, что когда-нибудь узрит Бога воочию. День был ветреный и дождливый, порывы ветра, приносившиеся с полей, хлестали дождем мистера Поуза, пастуха, готовившего загон для овец.
Чтобы защититься от этих злых порывов, мистер Поуз натянул поглубже свою шляпу, завязал ее под подбородком крепким шнурком и обмотал ноги соломенными жгутами, дабы оставаться сухим среди всей этой хляби и мороси. При переноске плетней из загона в загон выяснилось, что врагов у него прибавилось. Облака тумана накатывали на него, подчас совершенно скрадывая его силуэт, который временами выныривал с очередным плетнем на спине, и когда ветром относило туман в сторону, фигуру пастуха, с развивающимися полами куртки, можно было ясно различить вплоть до заплатанного задника штанов.
День склонялся к закату, и пес по команде хозяина бросился в холмы и пригнал овец к приготовленному для них загону. Часть овец, однако, из него и не выходила, ибо была пора окота. Теперь мистер Поуз занялся ими, а пес снова улегся возле хижины.
Мистер Поуз помог одной овце разродиться, а потом, отдав ягненка матери, навалил в кормушки пучки сладкого сена для всего стада. Глядя на его одинокую фигуру, отмеченную тем благородством, какое дает только тяжкий каждодневный труд, пес вдруг преисполнился неким мистическим жаром и, вспомнив слова отца о том, что он узрит Бога, когда меньше всего будет думать об этом, предположил, что Бог — не кто иной, как его хозяин, мистер Поуз.
Мистер Поуз соответствовал всем описаниям Бога, данным отцом. Ибо разве не видел своими глазами отец в церкви фигуру на витраже, которая точь-в-точь изображала честного пастуха? К несчастью, отец умер, не успев рассказать своему сыну о религии побольше, что не преминул бы сделать, проживи он чуточку дольше. Но ни разу, выслушав его поучения, сын его не позволил природным своим грехам взять над собой верх, стараясь по возможности любить весь мир.
Еще ни разу не прошел он мимо ребенка, чтобы не позволить тому погладить и потрепать его грубую шерсть, ибо отец говорил ему, что когда-то Иисус Христос тоже был ребенком. А однажды, когда маленький Томми свалился в реку, ибо захотел стать пескариком, собака мистера Поуза прыгнула в воду и, будучи хорошим пловцом, вынесла ребенка на сушу…
Ближе к середине поры окота те овцы, которые еще не объягнились, убрели далеко в холмы, и когда пришло время, хозяин велел собаке привести их в загон. Пес выполнил бы этот приказ с честью, но, к несчастью, одна из ярок, которых он вел, — пес был достаточно хорошо обучен, чтобы не подгонять их — угодила в яму и сломала две ноги.
Пес, знавший свое дело, скорбно завыл и оставался подле умирающей овцы до самого прихода мистера Поуза, который, убедившись, что овца обречена, прирезал ее.
«Воистину, — благоговейно думал пес, — се Господь Всемогущий, ибо он милует или уничтожает по своему велению».
Мистер Поуз оттащил тушу к своей хижине и оставил ее немного поодаль, чтобы при случае освежевать. Затем он зашел в загон, убедился, что здесь он не требуется, и, заметив подступающую бурю, позвал своего верного пса и вошел в хижину с намерением немного отдохнуть перед тем, как пойти задать сена овцам и устроить их на ночь. Мистер Поуз улегся на овечью шкуру и тотчас уснул.
Однако лукавый, что называется, всегда горазд подвергнуть испытанию человеческую добродетель, и вышло так, что сатанинским попущением фермер Толд — а ему принадлежало стадо, которое пас Поуз, — в этот самый день позвал на обед своего друга.
Всякий, кто когда-либо слышал, о чем говорят у себя дома зажиточные фермеры, наверняка замечал, что речи их полны похвальбы, и не добрыми делами — еще не хватало, чтобы добрыми делами можно было похваляться, — а своими достоинствами или достоинствами своих слуг, размерами своего добра, своими грубиянами-детьми, тем, как прекрасно ведут они свое хозяйство и тому подобное.
Обед был уже подан — обед, состоявший из огромного окорока и сдобных пирогов, — а добрый друг мистера Толда, фермер Лорд, уже восклицал в обычае своей буйной, шумливой натуры, какой замечательный у него пастух и какое внимание уделяет он вверенному ему стаду. Мистер Толд отвечал ему, что «Богом клянется» — пастух Поуз еще лучше. Голоса в большой гостиной фермы Гранж становились все громче. Портвейн и крепкий бренди разгорячили джентльменов. Фермер Лорд стучал по столу кулаком, а Толд клялся всеми клятвами, что если он или кто-нибудь другой вознамерится посетить загон в любое время суток, он найдет там пастуха Поуза, исправно присматривающего за стадом, и что бывали такие случаи, когда овца умирала естественной смертью, однако ни одна еще овца не погибала насильственно с тех пор, как Поуз стал пастухом.
За этими разговорами фермеры упились допьяна, ибо выпито было в том доме бренди столько, сколько не было в целой деревне.
Подняв до половины наполненный бокал, фермер Лорд предложил пари, что если они сейчас нагрянут в загон мистера Толда, то найдут там пастуха Поуза крепко спящим в своей хижине и не помышляющим о том, чтобы заботиться о своем стаде. Мистер Толд, от всей души рассмеявшись, принял пари, поставив пять гиней. Со своей стороны он предложил пари на то, что Поуз окажется в загоне, где будет заниматься овцами, присматривая за их нуждами и прислушиваясь к их желаниям.
Двое мужчин встали и заключили пари. С плотно набитыми животами и багровыми от выпитого лицами они пошагали прямо через поля, чавкая сапогами по густой липкой глине. Вскоре они достигли овчарни, в которой, как клялся Толд, они застанут пастуха. Но внутри были только овцы.
По дороге, громко изрыгая ругательства, они проклинали землю, у которой они отняли все, что она могла дать, используя труд других людей.
«Эти проклятые земли, — вопили они, — всего лишь трясина, в которую можно убухать всю жизнь и не получить ни шиша. Тьфу на того, кто их создал! Толку от них что с кислого пудинга, — и как только бедные фермеры умудряются с них что-то выжать!»
Увидев, что пастуха в загоне нет, фермер Лорд прислонился к плетню и рассмеялся, а сосед его Толд в это время зло расхаживал среди овец…
Когда лукавый наставляет рога свои на бедного человека, Природа, что служит иногда сатане подручным, способствует его замыслам, и вот вышло так, что хоть мистер Поуз оставил своих овец в добром здравии, тотчас после его ухода одной ярке пришла пора ягниться, и ей спешно понадобилась добрая помощь человека.
Но помощь эту она так и не получила, ибо фермер Лорд вместо того, чтобы помочь бедному животному, издающему жалобные стоны рядом с ним, продолжал грузно опираться на плетень, прогнувшийся под его весом почти до земли, а мистер Толд, вне себя от насмешек друга, бросился к хижине и замолотил в дверь.
Собака наблюдала за его приближением и теперь, когда он был так близко, внимательно изучала его. Грузный фермер с его неприятным лицом, налитым пороком и вином, распираемым высокомерием и обманом, уверили собаку в том, что это не кто иной, как дьявол, о котором рассказывал отец. Старик действительно советовал сыну опасаться дьявола в обличье богатого злого фермера, который похищает девиц, отнимает у своих слуг нажитое, избивает и мучит с собаками и вызывает Господа Бога на единоборство.
При мысли о том, что враг человечества так близко, добрый пес зарычал и заставил бы мистера Толда дорого заплатить за его недостойное поведение, если бы хозяин его, который был уже на ногах и стоял в дверях хижины с крюком в руке, не прикрикнул на него.
Толд осведомился у появившегося пастуха, при каких обстоятельствах овца, чья туша лежала неподалеку, встретила свой конец. Мистер Поуз кротко отвечал своему хозяину, что овца угодила в яму, где ее нашла собака.
— Привяжи собаку, — закричал в ответ мистер Толд, — эта псина загрызла овцу — мы прибьем ее.
Мистер Поуз стал уверять хозяина, что собака не сделала ничего, кроме как позвала его к овце, чья смерть была трагической случайностью.
— Лживый лентяй! — воскликнул мистер Толд. — Это твоя собака, будь она проклята, загрызла овцу, и поскольку я потерял на этом пять гиней, твоя псина получит пятьдесят ударов.
Фермер Лорд, сотрясаясь от пьяного хохота, схватил тяжелый кол и нанес собаке такой удар, что убил бы ее на месте, если бы пастух не заслонил ее, и удар пришелся на его руку.
Пес, сдерживаемый крепким поводком, был избиваем теперь с величайшей жестокостью, несмотря на то, что он не издавал ни визга, ни стона, а лишь молча извивался под сыпавшимися на него ударами.
Пастух сумел бы прийти на помощь псу, если бы не мистер Лорд, который затолкнул его в хижину и захлопнул дверь, приперев ее снаружи большим корытом.
Когда, наконец, фермеры, устав от своего занятия, с проклятиями удалились, пастух Поуз освободил собаку и на руках отнес ее в свой дом.
Страданья пса были ничто по сравнению с его скорбью, когда он осознал, что его хозяин пастух никак не может быть Богом. Теперь такая мысль казалась ему невозможной. Добрый пес хорошо помнил, как отец говорил ему, что Всемогущий Господь всесилен и способен одной маленькой дробинкой, не больше горчичного зерна, рассеять сонмы врагов.
«Если так, — думал пес, — то как мог присный дьявола запереть Бога в маленькой деревянной хижине?»
Обычно во время окота Поуз оставлял пса на ночь в его конуре, пока сам занимался стадом. Однако сейчас пес был так изранен, что оставлять его там было нельзя из страха, что крысы, обитавшие в норе под конурой, могут воспользоваться состоянием бедного животного и ночью напасть на него. Так псу тем вечером довелось увидеть, как хозяин принес ему новый фонарь, ярко сиявший и освещавший собой маленький садик.
Дата добавления: 2018-02-28; просмотров: 316; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!