Богатые — такие разные 2 страница
Она улыбнулась мне, и каким-то чудесным образом перестала выглядеть простушкой. За сиянием ее глаз я сразу же почувствовал авантюрно-рисковый ум, но потом она ушла в себя, спрятав нервозность под модной в то время личиной пресыщенности.
— Я должна посмотреть, насколько повреждена корзина, — манерно протянула она утомленным голосом. — Как вы осмелились заставить меня спрятаться в корзине! Господин Фортнам и господин Мэйсон перевернулись бы в своих гробах, узнав о таком безобразии!
— Вам повезло уже в том, что вы пока не вертитесь в своем собственном, мисс Слейд, а ведь господин Питерсон — вот он, здесь, — готов был продырявить корзину из своего пистолета. Примите поздравления с избавлением от верной смерти! Не могу ли я предложить вам бокал вашего шампанского?
Мы удобно расселись. Питерсон вынес корзину, О'Рейли исчез за бокалами, а мисс Слейд, наскоро пригладив волосы, засунув под пояс блузку и скрестив ноги так, чтобы не были видны дыры на чулках, повернулась к соучастнику своей проделки.
Юноша был явно старше, чем выглядел. Он был представлен как «Джеффри Херст, мой поверенный», и как студент-первокурсник юридической школы, приехавший на практику к отцу в Норвич. Я как раз думал о том, как от него избавиться, когда мисс Слейд бесцеремонно проговорила:
— Теперь вы можете идти, Джеффри. Встретимся в чайном магазине, как условились. Очень благодарна вам за помощь.
|
|
|
Юноша, несомненно, подумал о том, что было не слишком разумно оставлять ее в клетке льва. Увидев, как упрямо шевельнулись уголки его рта, я решил смягчить это изгнание, предложив ему бокал шампанского и понимая, что как человек достаточно умный, он его не примет. Это был рослый, белокурый, симпатичный молодой человек с покрытым веснушками носом и короткими волосами. Я удивлялся тому, что о нем ничего не упоминалось в отчете О'Рейли.
— Ваш старый друг? — поинтересовался я, когда мы выпроводили его из офиса.
— Очень старый. Его отец был поверенным семейства Слейдов, пока моему отцу не пришлось два года назад отказаться от услуг адвокатов.
Она казалась безразличной к Джеффи Херсту, и ее взгляд уже блуждал по комнате, оценивая обстановку.
— Этот дом меня удивляет, — заметила она, забыв о своей манерной позе. — Я думала, что банкиры-коммерсанты живут как могущественные властелины. Разве этот офис не слишком скромен для джентльмена с вашим положением?
— Я в ужасе от того, что сегодня оставил свой гарем дома, — сказал я под выстрел пробки. — Ну, а теперь, мисс Слейд, прежде чем мы пойдем дальше, позвольте мне подчеркнуть, что я специализируюсь на долгосрочных вложениях капитала, а не на краткосрочных ссудах, и поскольку имею дело с эмиссией ценных бумаг, моими клиентами являются корпорации, а не частные лица. Если вам нужна ссуда, рекомендую вам обратиться к менеджеру вашего местного коммерческого банка в Норвиче... или же предложить ваш поистине замечательный «Мэллингхэмский часослов» для продажи на аукционе Кристи.
|
|
|
— Дорогой господин Ван Зэйл, — проговорила мисс Слейд, — я не заинтересована в ссуде в пару шестипенсовых. Мне нужно чертовски много денег.
Неспособный даже подумать о каком-либо вежливом ответе, я просто с улыбкой протянул ей бокал шампанского.
— Благодарю вас, — сказала мисс Слейд. — Черт возьми, разве это не восхитительно? Что ж, господин Ван Зэйл, вас должно удивить то, что я намерена предложить в обеспечение ссуды...
— Верьте мне, мисс Слейд, я взвесил целый ряд возможностей, и все они вызывают тревогу. Вы должны понять, что у меня обычно нет времени на разговоры с такими людьми, как вы, но поскольку я обожаю оригинальность и нахожу ваши подвиги среднезанимательными, я даю вам... — я вытащил свои карманные часы и положил их на стол... — две минуты, начиная с этого мгновения. Объяснитесь, пожалуйста.
— С удовольствием, — невозмутимо согласилась мисс Слейд, щелкнув костяшками пальцев и зажав руки между коленями.
|
|
|
Ей понадобилось сорок три секунды на то, чтобы описать положение ее семьи, вызвавшее теперешние затруднения. У ее отца было три несчастливых брака. В каждом случае жена рожала ему одного ребенка, после чего покидала мужа. Из всех троих детей одна мисс Слейд выросла с отцом в Мэллингхэме, и то только потому, что ее мать, вторая госпожа Слейд, умерла вскоре после ухода от мужа. Все дети росли отдельно друг от друга. Для мисс Слейд ее сводная сестра Хлоя была чужим человеком. Она жила последние двадцать лет в Йоркшире, а сводный брат Перси оставался всего лишь смутным воспоминанием малыша в крестильной рубашке. До октября прошлого года было бы просто невозможно вообразить, чтобы члены этой семьи могли оказаться еще более чужими друг другу, чем раньше, однако господин Гарри Слейд допустил большую глупость, не оставив перед смертью завещания.
Согласно английскому законодательству, в этих обстоятельствах вся недвижимость переходит к «наследнику», в данном случае к Перси, а движимое имущество (в которое входит и «Мэллингхэмский часослов» — я внезапно решил купить его при неизбежной распродаже) должно быть поделено поровну между всеми тремя детьми. Мать Перси, действовавшая от имени несовершеннолетнего сына, пожелала продать дом, и у Дайаны не было законного права помешать ей это сделать. В довершение ко всему со всех сторон, как сорная трава, потянулись кредиторы, и стало ясно, что Слейд умер, не оставив в банке ни пенса.
|
|
|
— Таким образом у меня не только нет денег, чтобы выкупить дом у Перси, но я должна где-то изыскать средства, чтобы содержать Мэллингхэм, — сказала мисс Слейд. — Именье больше не может приносить доход, и именно поэтому моя мачеха хочет его продать. Именье ей так же безразлично, как белые слоны, потому что с ним ее ничто не связывает.
Дайана пустилась было в более подробный рассказ о мачехе, но остановилась, когда поняла, что пошла вторая из отведенных ей минут.
— И мне пришлось искать работу, но поскольку никто не платит мне столько, сколько нужно, я решила завести собственное дело...
Она решила заняться производством косметики. Ей было нужно десять тысяч фунтов, и она рассчитывала, что сможет расплатиться со мной за пять лет.
— Производство косметики становится очень перспективным, — быстро проговорила она, коснувшись рукой циферблата часов, — но все теперешние косметические средства ужасны — они расплываются и оставляют пятна, и запах их далеко не из лучших. Служанка отца знает несколько чудесных рецептов, привезенных ею из Индии, и я полагаю, что при использовании некоторых химических заменителей натуральных веществ можно легко и без больших затрат наладить изготовление косметических средств. Я в течение примерно шести месяцев проводила опыты и получила интереснейшие результаты... Если бы вы приехали в Мэллингхэм и посмотрели мою лабораторию...
— Значит, вы, мисс Слейд, — начал я, надеясь за минуту и пятьдесят три секунды развеять эти несбыточные мечты, — просите у меня десять тысяч фунтов, чтобы организовать «производство» по рецептам старых дев в какой-нибудь развалюхе на задворках Норфолка?
— Боже мой, конечно нет! — воскликнула она, пораженная. — На это пойдет всего пять тысяч фунтов! А другие пять нужны мне для выплаты отступного матери Перси.
Это, конечно, был уже шаг к финансовой реальности, но я продолжал сохранять недружелюбный тон.
— Но почему, собственно, я должен дать вам хоть эти пять тысяч фунтов?
Я видел, как у моей собеседницы паническое чувство борется с гневом. Победил гнев.
— Вы спрашиваете почему? — вспыхнула она. — Потому что вы американец, господин Ван Зэйл, а всему миру известно, что американцы никогда не упускают шанса «сделать деньги»!
— Не в бровь, а в глаз! — Я, смеясь, поднялся со стула и направился к стоявшей на столе бутылке шампанского. Она молча смотрела на меня, слишком испуганная, чтобы расслабиться после перемены моего настроения, и слишком подозрительная, чтобы поверить в искренность моей веселости. — Но что вы знаете об американцах, мисс Слейд? — мягко спросил я, наполнив ее бокал.
Поскольку она была таким забавным ребенком, я решил, что мы можем потратить еще минуту, обменявшись несколькими безобидными шутками, прежде чем я выпровожу ее.
— О! Я знаю об американцах все! — воодушевилась мисс Слейд. — Они носят странные светлые костюмы и ужасные галстуки, во рту у них всегда огромные сигары, а на голове громадные шляпы, они пользуются такими странными старыми выражениями, как, например, «приличествует» или «я полагаю»... Они ездят верхом на лошадях, владеют нефтяными скважинами, непрерывно говорят о деньгах и считают Европу ужасно жеманной.
— Я, разумеется, узнаю себя в этом описании! — развеселился я настолько, что сделал еще один глоток шампанского.
— Теперь вам, вероятно, понятно, почему я так удивилась, увидев вас впервые! Вы проводите большую часть времени в Англии?
— Я провел год в Оксфорде, и теперь каждый раз, когда возвращаюсь в Англию, чувствую себя как совершающий паломничество — паломничество к могиле, в которой лежит кто-то умерший молодым, — добавил я с мрачной улыбкой, вспоминая того юношу, каким я был десяток лет назад, и поэму Катулла, написанную им после совершения паломничества к далекой могиле брата:
— «Multas per gentes et multa per aequora vectus», — пробормотал я.
— «Advenio has miseras, frater», — подхватила мисс Слейд, грациозно опустив последний слог в «advenio» и единственный слог «has», и продолжила: — «ad inferias...» [1]
Это произвело на меня сильное впечатление, она, словно предстала передо мной в новом свете. По привычке я безостановочно вышагивал по комнате, но теперь остановился как вкопанный, уставившись на свою собеседницу.
— Я так восхищаюсь Катуллом! — вздохнула мисс Слейд. — Он такой романтичный! Люблю его стихи, посвященные Лесбии.
— Катулл был сумасшедшим, — отозвался я, — а его Лесбия была не более, чем куртизанкой. Но...
— Почему же вы цитируете его, если он вам не нравится?
—...Он был хорошим поэтом, — улыбнулся я в ответ. — Итак, мисс Слейд, у меня сейчас больше нет времени, но не могу ли я предложить вам снова встретиться, и как можно скорее, чтобы обсудить ваши планы подробнее? Я хотел бы пригласить вас сегодня на обед. Где вы остановились?
— У подруги в Челси, Карисбрук Роу, восемь, квартира В. Прямо на севере от Фулем Род.
— Я позвоню вам в восемь часов.
— Черт побери, это было бы чудесно! Большое спасибо! — она проглотила остаток шампанского и поднялась, розовощекая, с заблестевшими глазами.
— Может быть, после обеда, — проговорил я, по-прежнему находя все это очень забавным, — если вы не будете против, я отвезу вас к себе и покажу манускрипт, купленный как-то мною у Кристи. Это Руанский Апокалипсис, интереснейшая трактовка Книги Откровений.
— Обожаю откровения, — сказала мисс Слейд, отказавшись от присущей школьнице манеры хлопать ресницами и глядя на меня большими, много знавшими темными глазами, — и я в восторге от возможности увидеть этот ваш манускрипт.
Ее способность удивлять меня казалась неисчерпаемой. Давно согласившись с суждением О'Рейли о ее неопытности, теперь я видел, что это было одним из его редких заблуждений.
«Эта девушка не девственница!» — подумал я, радуясь возможности показать ему, что он вовсе не такой уж непогрешимый, как думает, и принялся с острым удовольствием и с военной точностью планировать во всех деталях соблазнение мисс Слейд.
Я телефонировал мисс Фелпс на Керзон-стрит с просьбой отменить все мои встречи, назначенные на тот вечер, и заказать для себя столик у окна в ресторане «Савой». Вернувшись домой, я потратил всего несколько минут, чтобы вместе с мисс Фелпс разобрать корреспонденцию, поступившую на адрес дома, и ретировался к себе, собираясь заняться своей внешностью.
— Вечером вы мне не понадобитесь, Доусон, — сказал я слуге.
Я ощущал удивительную легкость и обостренность восприятия. Возможность наконец развлечься была восхитительна, и я, повернувшись к зеркалу, чтобы уложить как следует переднюю прядь волос, с подъемом напевал арию из «Трубадура», энергично орудуя при этом щеткой для волос. Наконец, окончательно убедившись, что довел свою внешность до совершенства, я быстро сбежал по лестнице, захватил с собой из холла Питерсона и, выйдя на улицу, сел в автомобиль.
Мы отправились в Челси, глядя в окно, я отмечал на лондонских улицах моей юности зримые признаки коррозии двадцатого века. Здесь пахло уже не конским навозом, а бензиновым выхлопом, изящная архитектура Нэша терялась среди неуклюжих серых зданий, этих памятников империализму девятнадцатого столетия, и даже в небольших домах на Парк Лэйн, вероятно, уже не было леди, устраивавших «вечеринки» и уступивших теперь место послевоенным мужчинам и женщинам, выкрикивающим друг другу банальности в облаках сигаретного дыма, а ночные клубы в самом сердце Сохо, должно быть, уже не кипели бурным весельем, превращаясь в кухни оккультной стряпни. Вирджинский табак и джаз Диксиленда! Неужели этим и ограничивается вклад моей страны в культурную жизнь Европы? Но Европе был нужен от Америки не культурный, а финансовый вклад, и, по крайней мере, его мы сделали.
Я подумал о том, что Дайана Слейд находится под впечатлением традиционного мифа о том, что все американцы богачи, и вспомнил, как однажды яростно заявила моя первая жена Долли: «Вы богаты! Вы должны стать богатым! Все американцы богатые люди!»
Но я тогда был беден. Я мог бы вспомнить, как меня выволокли из большого банка на Уан Уиллоу-стрит в Нью-Йорке: мне был двадцать один год, и ни пенса в кармане, и там-то, на углу Уиллоу и Уолла, я оказался лицом к лицу с Джэйсоном да Костой, богатым, счастливым и преуспевавшим...
Внезапно до меня дошло, что машина давно остановилась и на меня выжидающе смотрят шофер и Питерсон. Пять ужасных секунд я не мог сообразить, ни где я был, ни с кем должен был встретиться.
— Пойти позвать леди, сэр? — услужливо предложил шофер.
Не говоря ни слова, я вышел из машины и пошел вверх по ступенькам, но, прежде чем успел позвонить в колокольчик, она открыла дверь и затмила все, что было до этого.
— Salve, venusta Lesbia![2] — довольно удачно спародировал я Катулла, и мы с ней рассмеялись. На ней было длинное черное пальто, скрывавшее ее платье, а с ушей свисали какие-то безвкусные блестящие кольца. Мало того, что губы ее были густо намазаны темно-красной помадой, были нарумянены и щеки, а на ресницах лежал тяжелый слой какой-то отвратительной черной замазки. Я удивлялся тому, что решился пригласить ее пообедать в ресторан, и пришел к выводу: преждевременно старею. Несомненно, только старику могло бы прийти в голову пригласить так вульгарно раскрашенную девушку.
— Боюсь, что я должна перед вами извиниться, — с сожалением сказала она, когда мы уселись в машину, чтобы ехать в «Савой». — Утром я слишком умничала.
Я посмотрел на нее удивленно.
— Мисс Слейд, — сказал я, — извиняйтесь, если вам этого хочется, за то, что вы так намазались, но, уверяю вас, вам совершенно нечего извиняться за цитаты из Катулла.
— Да, и мой отец всегда говорил, что мужчины это ненавидят...
— Разве это зависит от мужчины? С мужчинами какого типа вы встречались?
— Главным образом со своим отцом. Я думаю, что у меня комплекс Электры, — мрачно проговорила мисс Слейд, и остаток пути мы провели очень мило за разговором о ее воображаемых психологических переживаниях.
По-видимому, ее отец был чудаком-англичанином самой высокой пробы и страдал всеми вообразимыми социальными причудами. В промежутках между вылазками в Лондон, чтобы напиться в печально известных местах Уэст-Энда, он безуспешно стоял за парламент, как виг («Виг?» — недоверчиво переспросил я мисс Слейд, подтвердившую в отчаянии: «Виг!») участвовал в кампаниях за легализацию проституции, пробирался на митинги суффражисток, переодеваясь женщиной, и посещал голышом концерты камерной музыки на норфолкских баржах, известных под названием «гуарри», прерывал службу во время заутрени, чтобы заявить о своем неодобрении Англиканской церкви. Он написал тридцать концертов для флейты, отправил шестьдесят два письма в «Таймс» (ни одно из которых не было опубликовано), увлекался спиритизмом и издал за свой счет книгу, в которой доказывал, что фамилия «Шекспир» была литературным псевдонимом королевы Елизаветы. В дополнение ко всей этой бурной деятельности он каким-то образом находил время для обычной охоты, рыбалки и парусного спорта, пользовавшихся большой популярностью среди более консервативной части норфолкского нетитулованного дворянства, и воображая себя «человеком-приманкой» — охотником, ловившим диких уток в сети с помощью собаки.
— Я понимаю, — сочувственно сказал я, когда мы подъезжали к «Савою», — жить с ним было очень трудно, но никак не возьму в толк, почему вы решили, что у вас комплекс Электры.
— Я любила его, — отвечала мисс Слейд. — Но вы еще не слышали самого худшего. У меня было в высшей степени неестественное детство, господин Ван Зэйл.
— А ведь оно должно было быть таким радостным! Идемте в ресторан, там вы мне все расскажете.
Хорошо подкрепленная блюдами лучшей в Лондоне кухни, сага о странностях норфолкской тихой заводи развертывалась передо мной во всем ее истинно готическом блеске. Первая жена Гарри Слейда была аристократической леди с хрупким здоровьем, и из своего шезлонга она управляла гувернанткой, заботившейся о ее маленькой дочери.
— Эта гувернантка стала моей матерью, — сконфуженно сказала мисс Слейд. — Отец влюбился в нее, и тогда его жена ушла от него вместе с Хлоей, потребовав развода. Я являла собою вариант Джейн Эйр, а отец был в роли Рочестера...
Сага продолжалась в барочном стиле. Ее мать уехала от мужа, когда Гарри Слейд не внял ее просьбам перестать пить, и мисс Слейд прожила два года у своих деда и бабки в доме ланкаширского приходского священника.
— Дед и бабушка хотели оставить меня после смерти матери у себя, но мне так хотелось вернуться обратно в Мэллингхэм...
Я отметил про себя преобладание фактора Мэллингхэма над привязанностью к отцу, но ничего не сказал по этому поводу. Наконец — мы добрались и до третьего брака Слейда, взявшего на этот раз себе в жены хористку, настоявшую на том, чтобы падчерицу отправили в женский пансион.
— Я полюбила Челтенхэм.
И вот мы уже приблизились к трагической развязке саги: последовало алкогольное отравление организма Гарри Слейда, временное улучшение, и в конце концов смерть от цирроза печени.
— Мне приходилось ухаживать за ним, в то время как мачеха гуляла с Перси, — продолжала мисс Слейд. — Я была его сиделкой. Это было ужасно. Я наверняка сошла бы с ума, если бы не сбежала в Кембридж. А потом он умер, разумеется, разорившимся и не оставив завещания. Это ли не предел безответственности?!
— Да, — согласился я. — Видимо, он был не в своем уме. Но вы-то, вы же не сумасшедшая, мисс Слейд? Весь этот вздор с комплексом Электры — просто способ поддержать мой интерес к вашему действительно необычному положению. Скажите, почему вы избегаете говорить о вашей матери?
Она сильно покраснела.
— Моя мать умерла от столбняка. Я не хочу говорить об этом.
— Как говорится, нет худа без добра. Зато ее смерть позволила вам вернуться в Мэллингхэм.
Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но слов не последовало. Официант подлил ей шампанского. Мой бокал стоял нетронутым рядом с тарелкой дуврского палтуса.
— Давайте посмотрим, правильно ли я понимаю ваше положение, — дружелюбно сказал я. — Вы презирали своего отца, а ваш отказ говорить о матери свидетельствует, что вы отвергали также и ее. Ваш сводный брат хочет отнять у вас дом, а сводная сестра не ударяет палец о палец, чтобы не дать ему это сделать. Поэтому вряд ли их можно считать дружески расположенными к вам, в особенности, если учесть, как много значит для вас ваш дом. Вы остались без средств и доведены до отчаяния, но благодаря либо практической сметке, либо здравому расчету, если не просто случайно пришедшей счастливой мысли, у вас возникла небезынтересная идея о том, как можно сделать деньги. После вашего ухода я позвонил кое-куда. Оказывается, в настоящее время косметика становится интересным бизнесом, даже более интересным, чем я предполагал. Жаль только, что женщина мало годится для делового риска.
— Но ведь я-то воспитана как мужчина!
— Забудьте это, мисс Слейд. В этом мире, в котором вам предстоит зарабатывать себе деньги на жизнь, вы не должны рассчитывать на то, что все пойдет как по маслу.
— Не хотите ли вы сказать, что откажете мне по той причине, что я женщина?
Я вздохнул.
— Не растрачивайте на меня пыл вашей эмансипированности, дорогая. С первых лет моей жизни мои мать и сестра убедительно доказали мне, что женщины могут быть не глупее любого живущего под солнцем мужчины. Поверьте, если я откажу вам, то вовсе не потому, что отношу вас к какому-то низшему биологическому виду, просто я слишком хорошо знаю, какой помехой может оказаться ваш пол в мире коммерции, в котором другие мужчины придерживаются менее цивилизованных взглядов, чем я.
— Помехи можно устранить, — заметила мисс Слейд.
— Эта помеха может оказаться для вас слишком значительной. Сомневаюсь, чтобы вы могли стать выше ее.
— О, конечно же, смогла бы! — жестко возразила она.
Я пристально смотрел на свою собеседницу. Было просто невозможно избавиться от мысли, что, будь она мужчиной, я без колебаний внес бы ее в список своих протеже. В течение многих лет моим хобби было выявление людей, не похожих на всех, и наблюдение за тем, как они, преодолевая бесконечные препятствия, добиваются успеха.
— Как мне доказать вам, на что я способна? — сказала она, совсем так же, как когда-то говорили мне О'Рейли и Стив Салливэн, да и добрый десяток других. И с жаром спросила: — А вы в моем возрасте не ударялись хоть однажды головой о стену? И если да, то разве не оказывалось рядом кого-то, кто протягивал вам руку помощи?
Мои мысли унеслись далеко по кривой моей памяти, а вернувшись к действительности, я увидел свою собственную персону, отразившуюся в ее серьезных темных глазах. Но я помнил, что мне следовало быть осторожным. Это могло оказаться весьма рискованным делом. Я должен быть абсолютно уверен в правильности решения.
— Я подумаю об этом, — сказал я.
— Но...
— Я хочу дать вам один небольшой совет: оставайтесь самой собой. Мне кажется, я уже показал вам свою способность видеть все, что вы стараетесь скрыть под любой вашей позой. Ну, а теперь немного кофе, и поговорим о чем-нибудь другом.
Она изменила тему так резко, что у меня от неожиданности открылся рот. Она прочла в газете, что до приезда в Лондон я был в Генуе, и попросила рассказать о Конференции. Я изложил ей свои взгляды на европейскую политику, а затем, поскольку эта политика была неразрывно связана с экономикой, принялся рассуждать о новых теориях Джона Мейнарда Кейнса. И скоро мы уже обсуждали вопрос о том, не исчерпали ли себя старые законы Адама Смита.
— Вы, социалисты, оказались в дурацком положении, — заговорил я снова, когда она исповедалась мне в своих политических симпатиях и сказала, что всякий, кому довелось разориться, неизбежно склоняется к социализму. — К настоящему времени экономика, основанная на принципе «Laisser-faire», снимающем все ограничения, принесла громадные богатства. Вы требуете разделить эти богатства поровну, но это предполагает уверенность, что они будут постоянно нарастать. Иными словами, для того, чтобы ваши теории заработали, вам придется поддерживать капитализм, — поистине тупиковая ситуация для тех, кто выбирает большевистский путь!
Мисс Слейд храбро пустилась в объяснение различия между демократическим социализмом и коммунизмом, доказывая, что социализм должен вступать в союз с капитализмом, пока социалисты не получат большинства в парламенте. И тогда, в рамках демократии, социализм победит, а капитализм зачахнет.
— Это демократия зачахнет, — ответил я, — и это вовсе не обязательно будет трагедией.
— Вы не верите в демократию? — Мисс Слейд была шокирована.
— Я верю Платону. Существует лишь одна форма правления, которая хуже демократии, — тирания.
— Вот уж никогда бы не подумала, чтобы американец мог придавать большое значение «Республике» Платона! Разве Сократ не настаивал на том, что основой государства должна быть тесная связь между этикой и политикой?
Я рассмеялся так громко, что к нам обернулись люди, сидевшие за соседними столиками. Мисс Слейд неожиданно захихикала. Когда мы успокоились, я мягко спросил:
— Не перенести ли нам заседание на Керзон-стрит, чтобы взглянуть на руанский Апокалипсис? — и отодвинул стул.
— Но вы же не расплатились с официантом!
— О, я никогда не ношу при себе деньги — такая вульгарная капиталистическая привычка! Идемте же, дорогая. Нет, шампанское допивать не обязательно.
Но она, разумеется, допила. Я было выказал негодование, но потом смягчился. В конце концов, она была еще очень молода. Двадцать один год — какой восхитительный возраст! Девушкам в этом возрасте уже не свойственна отроческая неловкость, и все же, пока не приходит пора зрелости, их настроение очень переменчиво. Я почувствовал себя крайне неравнодушным к молодым девицам, которым едва за двадцать.
Когда мы приехали ко мне, я усадил ее в библиотеке, и предложил сигарету из стоявшей на столе сигаретницы.
Она вскинула на меня глаза.
— Я была уверена, что вы не одобряете курящих женщин.
— Дорогая, бывают моменты, когда сопротивление социальным изменениям не только бесполезно, но и ослабляет собственные позиции. Возьмите сигарету, если желаете. Уверен, что вы выглядели бы очаровательной даже с гаванской сигарой в зубах.
Она поколебалась, но в конце концов, помня мой комплимент, взяла сигарету и поблагодарила меня, когда я поднес зажженную спичку. Секундой позже она закашлялась от дыма. Я использовал этот предлог, чтобы сесть с нею рядом и похлопать ее по спине.
Мои пальцы скользнули к ее талии. Я обвил ее рукой, взял у нее сигарету и погасил в пепельнице.
— Знаете, я ведь женат, — проговорил я, наклоняясь вперед, чтобы поцеловать мисс Слейд.
— Как это мило! И часто вы женитесь?
— Примерно один раз в десять лет. — Я поздравил себя с тем, что погасил противную сигарету прежде, чем вкус табачного дыма успел задержаться на ее губах. С наслаждением поглаживая ее бедра, я позволил себе затянуть поцелуй, пока во мне не возникло проникшее в самую глубину ощущение блаженства. Всегда бывает так приятно, когда события развиваются в точном соответствии с планом. — Нам действительно следовало бы взглянуть на руанский Апокалипсис, — прошептал я. — Если бы вы могли собраться с силами и оторваться от этого удобного дивана, я предложил бы подняться в мою комнату.
— Но почему этот манускрипт не здесь, в библиотеке? О, понимаю — его ценность так велика, что вы держите его в сейфе.
— Нет, дорогая моя, прямо под подушкой — ни больше, ни меньше.
Я вывел ее в холл. Она была отнюдь не пьяна, но и абсолютно трезвой ее нельзя было назвать. Поднимаясь по лестнице, она серьезным тоном сказала:
— Вам следует знать две вещи: во-первых, я считаю брак отвратительным институтом, а во-вторых, я совершенно убеждена в интеллектуальной ценности свободной любви.
— Я всегда одобрял высшее образование для женщин. Кто был вашим идолом в Кембридже? Мэри Стоупс?
— О, по правде говоря, я не ожидала понимания от такого викторианца, как вы. Если вы осуждаете женщин, пользующихся косметикой, вы не должны одобрять и тех, кто прибегает к противозачаточным средствам!
— Дорогая моя, я претендую на многое, однако истребление рода человеческого не входит в мои честолюбивые планы, но я согласен с Мальтусом, что беспечное размножение не может привести ни к чему иному, как к катастрофе апокалиптического масштаба.
Открыв дверь, я ввел ее в свою комнату.
— И если уж говорить об Апокалипсисе...
— О, вот он! — воскликнула мисс Слейд и устремилась прямо к манускрипту, лежавшему на ночном столике.
Мы вместе уселись на кровать и принялись рассматривать десятиглавых змиев, злобные рыла фантастических чудовищ и измученные пытками лица нечестивых грешников, озаренные адским пламенем. Не прошло и трех минут, как она стала проявлять нетерпение, и спустя несколько секунд я уже взял у нее манускрипт.
— Текст лучше читать при дневном свете, — тихо проговорил я. — Местами строчки рукописи выцвели, и вам не следует портить глаза.
— Глаза меня не беспокоят, — проговорила мисс Слейд, — вот, разве... о, какая досада! Нет ли здесь поблизости туалета? Мне следовало подумать об этом в «Савое».
— Надеюсь, здешний туалет покажется вам достаточно удобным. В эту дверь, и дальше по коридору.
Когда она вышла, я включил ночник, погасил верхний свет, сбросил одежду, надел халат и быстро прошелся щеткой по волосам. Едва я успел положить на место щетку, как она вернулась в комнату: взглянув на часы, я про себя отметил, что обычная для меня процедура была закончена в рекордное время. Мисс Слейд явно уже не просто поддерживала мой интерес, а старалась разжечь его до безумия. В сдержанном, но искреннем восхищении я запер дверь. Оценив мисс Слейд профессиональным взглядом, я приготовился выбросить из головы все, о чем мы до этого говорили. Мисс Слейд не знала, что между моей деловой и моей личной жизнью существовала непересекаемая граница, и я никогда не допускал, чтобы мои сексуальные склонности как-то влияли на профессиональные суждения.
К моему удивлению и удовольствию, я заметил, что она смыла всю краску и выглядела теперь очень свежей и юной. «Оставайтесь самой собой!» — храбро процитировала она меня в ответ на мой пристальный взгляд и улыбнулась, когда я одобрительно притянул ее к себе.
Дата добавления: 2015-12-17; просмотров: 16; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!