Феноменология инициального переживания в практике понимания Себя 2 страница
Но это вызывает у человека страх, ведь саму динамику и закон, который ее нагружает силой, человек еще не знает ввиду того, что находится в Эго-позиции. Да и вообще, здесь переживание (у А.М. Пятигорского событие знания) относительно знания является первичным, то есть сначала с человеком что-то происходит, а потом он «узнает» что именно. В этом плане переживание как некая темная динамика противостоит знанию, как прозрачному представлению, на которое можно опереться в своем действии (отчасти на этом и основано противопоставление сознания и бессознательного в психоанализе). Более того, переживается «действие закона» сначала как враждебное и разрушающее, опять же ввиду того, что человек осмысливает себя исходя из Эго-позиции. Лишь решимость с его стороны пойти за переживанием (а это означает шаг в темноту, которая в пространстве эмпирического самосознания интерпретируется как нечто враждебное, чужое и пугающее) и готовность, как говорит К.Г. Юнг, к самопознанию, которое с неизбежностью начнется с отрицательных состояний (тревога, отвращение, вина, агрессия: «Зло, вина, глубинный страх совести и жуткие предчувствия откроются взору тех, кто захочет их увидеть» [140, с. 237].) и депрессии (так как ведущие жизненные отношения будут отделяться от имеющихся форм самосознания и последние, таким образом, будут обесцениваться), является той основой, которая позволяет человеку преодолевать наличные формы самосознания (превращенные формы), и идти своим путем, выражая субъективную (всегда неизвестную) динамику жизни сознания. Другими словами исходной точкой для того, чтобы человек исходил из переживания (из Себя), а не из представления (которое не отличает иллюзию от реальности) является признание ценности отрицательных состояний (и вообще страдания) и тех смыслов, которые в них или которыми они выражаются, и в этом смысле принятие их как необходимой стороны жизни, которая только и позволяет производить опыт сознания и чувствовать себя живым. Как подчеркивает К.Г. Юнг «Любая энергия имеет своим источником взаимодействие противоположностей; точно так же и душа обладает собственной внутренней полярностью, без которой она не жизнеспособна» [134, с. 353].
|
|
|
Но для того, чтобы возникло движение, просто отрицательного состояния, объективированного как внутриличностный конфликт, недостаточно. Оно должно быть осмысленно как «состояние к чему-то», а значит выражено. То есть сам конфликт осмысляется не как статическая конструкция, удерживающая напряжение между его противоположными тенденциями, но как динамика, требующая некой направленности. Только выражая, воображая конфликтное напряжение в тех или иных (символических) образах и понимая последние, возникает направленная динамика личности, которую человек на себе и производит. То есть основой инициального переживания (в его «целевой» направленности) являются символы, как продукты спонтанной активности сознания, понимая которые человек и открывает для себя и испытывает на себе внутреннюю субъективную механику в ее сакральной законосообразности. Как отмечает К.Г. Юнг «… символы представляют собой стремления к еще не распознанной цели» [148, с. 446]. Таким образом, в результате понимания себя с одной стороны исходящего из непонимания, темноты, в которую человек помещает себя (испытывая отрицательные состояния) посредством конституирования внутреннего раскола, а с другой опирающееся на символы, выражающие всегда еще не распознанный закон жизни сознания, осуществляется инициальное переживание, в котором человек осмысливает себя как личность, то есть выразителя Самости, трансцендентной духовной сущности, выступающей основой его «внутренней» жизни. И только по мере такого выражения сама эта духовная сущность, как «моя духовная сущность» становится реальностью самосознания, как бы изнутри прорастая в человеке, придавая его жизни направленность.
|
|
|
Установка К.Г. Юнга на осознанное удержание противоположностей создает условие для невозможности действия, исходя из представления, так как последнее предполагает определенность его последствий. Именно осмысляя Другого себя как противоречивую целостность, и невозможность однозначной идентификации с той или иной формой самосознания, позволяет почувствовать, испытать субъективную динамику жизни сознания (почувствовать Себя), так сказать в чистом виде, то есть не опредмеченную на том или ином предметном образе. Как пишет К.Г. Юнг, «Я становится амбивалентным, оно оказывается между молотом и наковальней. Оно отдает себе отчет в том, что находится в подчинении у некой высшей полярности» [134, с. 353]. Невозможность однозначной идентификации открывает простор для творчества (также как и делает невозможной проекцию), в котором человек будет осмыслять себя не через подражание желаемому и готовому образцу (самообман), но через переживание (которому еще нужно найти форму для выражения), исходной точкой которого является отсутствие формы для движения жизни, отсутствие решения или темнота, то есть, как говорит М.К. Мамардашвили, невозможность делать что-то знанием, а опорой и средством реализации – символы, понимая которые человек конституирует текст, обнаруживающий некую неизвестную динамику, определяющую направление переживания (направление трансформации себя), независимо от предметного целеполагания, а возможно и вопреки ему. И смысл этой направленности – синтез противоположностей, произведенный человеком на себе. В этой связи К.Г. Юнг отмечает: «Естественный процесс объединения противоположностей стал для меня моделью и основой метода, который по существу состоит в том, что мы то, что по природе происходит бессознательно и спонтанно, намерено вызываем наружу и интегрируем в сознание и его восприятие» [144, с. 86].
|
|
|
|
|
|
Но этот синтез предполагает особый опыт испытания Себя. Собственно его переживание проводит некую границу, которая помещает нас в следующий этап рассматриваемой драмы жизни сознания, который также можно было бы назвать этапом становления личности, на котором она сталкивается со смертью, без которой любое обсуждение проблемы смысла жизни, то есть понимание закона жизни личности, лишь риторика. Для этого этапа характерна глобальная переориентация смысловой динамики человека и «логики» психотерапевтической практики понимания. Мы уже упоминали о ней, говоря о том, что на определенном этапе практики понимания происходит переориентация человека с того, что он объясняет происходящее с ним происходящим в его жизненном мире и осмысляет себя в контексте жизненной ситуации на то, что он начинает рассматривать себя выразителем некой ему неизвестной сакральной динамики (процесса индивидуации), производной не от происходящего в жизненном мире, а от Самости, то есть некоего внутреннего источника Своей жизни. Последнее и приводит человека к необходимости обращения к мифологии или жизненной философии, возвышающей его к трансцендентной позиции, в которой он может понять и пережить закон жизни сознания, и стать личностью. Сейчас перед нами стоят следующие задачи: а) феноменологически осмыслить саму точку, в которой происходит описанное превращение; б) осмыслить изменения, происходящие в результате прохождения этой точки.
Точку перехода, о которой идет речь, мы вслед за М.К. Мамардашвили можем назвать сингулярной или нулевой точкой. Описывая особенности этой точки или места (М. Хайдеггер), М.К. Мамардашвили подчеркивает, что это пустое место. Пустое в том смысле, что, проходя его или помещая себя в нее, человек оказывается в темноте, то есть он не может в ней ничего знать и тем более представлять, это точка, где переживание не имеет формы, выступая некой темной силой, необратимо трансформирующей человека. Относительно самосознания это означает, что человек в ней ничего собой не представляет, для себя он – нулевое значение, Никто или даже, говоря словами Ж.П. Сартра Ничто. И только будучи для себя нулевым значением, у человека появляется возможность погружения в переживание (как бы активный отклик на его тенденции) и его осмысление, как выражающего сакральную динамику жизни сознания, его Себя, о котором он ничего не знает. То есть в ней он не может быть себе представлен в том или ином качестве, так как если он кто-то, то значит не в ней: «Если ты – кто-то, то ты уже не в точке, связанной с центром; ты уже не выполнишь и не услышишь голос призвания, ибо существует мир привычки» [74]. Таким образом, особенность сингулярной точки заключается в том, что действие из нее исходящее не имеет никаких оснований в виде тех или иных форм самосознания, или даже в ней вообще отрицается наличие самосознания, но только переживание, неведомым образом трансформирующее человека и уводящее в неизвестность. Человек в ней себе представлен в качестве того, кого нет, то есть в качестве отрицательной величины. В этом плане она требует от него решимости, но не знания, решимости сделать шаг в темноту, где нет ничего, кроме переживания, уводящего его в неизвестность и веры в невозможную возможность. Это место абсолютного одиночества, где человек один на один со своей реальностью и без посредников.
Испытывая опыт прохождения сингулярной точки на себе, и теряя при этом себя (существующую форму самосознания, так как в ней ты Никто, а с ней и привычный жизненный мир), человек не может ожидать от происходящего ни хорошего, ни плохого, но лишь идти на встречу судьбе, потому что «… кто слышит голос глубин, тот обречен…» [134]. И если даже впереди человека ждет страдание (а, скорее всего, именно оно и ждет), то это не повод, чтобы не идти. В этой связи, К.Г. Юнг отмечает, что «развитие личности – это такое счастье, за которое можно дорого заплатить» [Становление с. 381]. И первое, чем приходится платить – одиночеством: «Более высокое сознание или знание, выходящее за пределы нашего современного сознания, равнозначно полному одиночеству в мире. Это одиночество выражает конфликт между носителем или символом высшего сознания и его окружением» [135, с. 107]. В этой связи, как К.Г. Юнг, так и М.К. Мамардашвили, отмечают, что в жизни есть «вещи» или что жизнь есть «вещь» (путь), которая делается молча и в одиночестве.
Феноменологически сингулярная точка – это смерть сознания (Я-сознания, но не Самости), за которую заглянуть нельзя, так как то, что по ту сторону взгляда (с позиции Эго-сознания) – Небытие, то есть некая сплошная темнота (но не вакуум!), которую можно испытать, но не знать. Экзистенциальный смысл смерти – запрет знания. И лишь уместившись в этой темноте, удержав себя, что требует от человека колоссального мужества и риска, так как все те переживания, которые у него ассоциируются со смертью (у некоторых людей они ассоциируются с сумасшествием), в этой точке и возникают, и все то бремя ответственности (за жизнь), которое может быть возложено на человека, здесь возлагается, так как он единственный, кто может дать ответ (у М.М. Бахтина «не-алиби в бытии»). Но не пройдя ее, не испытав опыт ее прохождения, опять же сознательно не удержав в ней себя (для чего необходимы символы и понимающие тексты), человек не сможет возвыситься к трансцендентной позиции, испытать закон жизни сознания и осознать себя как Самость, то есть стать личностью. Как подчеркивает К.Г. Юнг, «только тот, кто сознательно может сказать «да» силе предстоящего перед ним внутреннего предназначения, становится личностью; тот же кто ему уступает, становится добычей слепого потока событий и уничтожается» [141, с. 390]. Собственно возможность иной формы жизни существует только в этой точке темноты, которая только и может вместить свет, то есть нечто новое, нового себя. В этой связи М.К. Мамардашвили отмечает: «…очень большая тень должна быть в нашей душе, тень нашего непонимания, и только из нее может вырасти понимание. Только из нашего непонимания, только из нашей тени может выступить свет… А темнота складывается из риска, из вложения. Озаботиться надо очень сильно. Вложиться. Пошевелиться в темноте, ничего не зная и ничего не предполагая известным. И тогда если есть какой-то шанс что-то узнать, что-то узнаешь» [74].
К.Г. Юнг этот аспект психоаналитической практики называл «работой (или встречей) с Анимой» (осознание Анимы, а в нашем случае опыт прохождения сингулярной точки) и описывал его особенности следующим образом: «Анима принадлежит к тем пограничным явлениям, которые происходят главным образом в совершенно особых психических ситуациях. Подобные ситуации всегда характеризуются более или менее внезапной ломкой образа или стиля жизни, которые до этого казались необходимым условием и фундаментом всего индивидуального существования. Кода разражается подобная катастрофа, для человека не только отрезаны все пути к отступлению в прошлое, но и нет, кажется, никакого пути для движение вперед, в будущее. Он оказывается один на один с беспросветной и непроницаемой тьмой, чья бездонная пустота внезапно наполняется неким видением, осязаемым присутствием какого-то чуждого, но способного придти на помощь существа: так для человека, долгое время проведшего в полном одиночестве, безмолвие и темнота вдруг зримо, слышимо и осязаемо оживают, а неведомое в нем само подступает к нему в каком-то неведомом обличии» [136, с. 150]. Таким образом, уместившись в сингулярной точке и удержав себя в ней, человеку открывается его Другая сторона, которая и выступает некой основой для того, чтобы осмыслить себя как Другого или как Самость, представленная человеку в качестве Другого в нем. Этот Другой (или Другое) в религии и называется душой, которую К.Г. Юнг и объективировал в образе «Анимы», выражающей собой душу мужчины, как его внутренний духовный орган, «воспринимающий» жизненные интенции, исходящие от Самости (в религии - Бога).
Вслед за М.К. Мамардашвили можно выделить три фактора или, как он называет, врага человека, не дающие ему пройти сингулярную точку или которые он должен преодолеть, чтобы уместить себя в ней: а) страх: «здесь страх не должен подавать совета» [74]; б) лень: «Экзистенция это то, что ты должен сделать сейчас и здесь; она исключает откладывания на завтра или перекладывание на плечи другого. Ты должен сделать сам» [там же]; в) надежда: «Мы очень часто гонимся за надеждой и не знаем, что она самый большой враг человека. Надежда как тот пучок сена перед мордой осла, что вечно идет за этим пучком» [там же]. Отметим, что надежда в данном случае противопоставляется вере. Если первая предполагает некий желательный образ результата, возникновение которого имеет позитивную вероятность, то есть некую гарантию того, что это случится и произойдет (или у кого-то случалось), что все будет хорошо, то вера исходит из принятия того, что может ничего не произойти, так как это невозможно, так как то, что могло бы произойти отсутствует или может произойти все, что угодно (судьбе; что может быть более страшным, особенно для обычного человека, чем «отдаться на произвол судьбы»), и лишь решимость признать ценности такого опыта и поверить в Себя, о котором ничего не знаешь, которого нет (по Ж.П. Сартру не-есть), и которого боишься, дает человеку возможность быть. И вне этой решимости поверить, которой М. Хайдеггер отдавал первостепенное значение, личность не рождается. В этом плане М.К. Мамардашвили и подчеркивал, что верить нужно тому, чего нет, что неизвестно, а не тому, что есть и известно: «Короче говоря, мы оказываемся в ситуации, что, я выражу ее так, мы должны видеть и верить больше тому, чего нет, чем тому, что есть и что мы видим. Повторяю, вся проблема в том, что то, чего нет, как раз это мы должны видеть и верить этому больше, чем тому, что есть» [74].
Такая вера, ввиду все той же негарантированности исхода, причем еще и исхода, который знать нельзя, так как событие еще не произошло, еще ничего не испытано, не пережито, не произведено на себе в опыте сознания, так вот такая вера предполагает еще и риск, риск, которым человек ставит себя на карту жизни (о неопределенности исхода здесь и говорить не приходится). М.К. Мамардашвили отмечает «там, где мы не рискуем, где мы не поставлены на карту в своих переживаниях, в своих восприятиях и в своей судьбе, там потерянное время… время всех неживых моментов» [74]. К.Г. Юнг подчеркивает то же самое: «Кто не может поставить свою жизнь на кон, тот и не выиграет ее» [141, с. 392]. Прекрасно эту идею выразил И.А. Бондаренко, определяя особенность обыденного человека современного общества: «Можно сказать и так: в современном обществе появляются все больше людей, которые не имеют отношения к тому, чем они живут, ибо не имеют отношения к творчеству и усилиям духа, без которых невозможно самим понимать и держать сложность мира и его вещей. Массы как бы ограждены от этого напряжения и саморазвития простыми, упрощающими схемами (поставляемыми как духовным производством, так и массой), позволяющими человеку не делать внутренних усилий без надежды на какой-то конкретный результат и на уже готовое понимание, не затрачиваться душевно, ценой риска и «сжигания себя», одновременно уважая и идентифицируя себя с теми представлениями о себе, которые у него имеются» [15, с. 40-41]. Таким образом, не рискуя, человек не может испытать себя, а не испытав себя, он не может знать кто он и что с ним происходит.
Итак, переломный момент в практике понимания себя связан с опытом испытания, прохождения сингулярной точки. Аналоги этого опыта мы обнаруживаем уже в первобытных обрядах инициации и связанных с ними мифах, смысл которых и заключался в символической смерти (а зачастую и натуральной) инициируемого и его возрождение в новом качестве и новом уровне сознания. Лишь пережив ситуацию смерти, человек считался человеком, а в нашем контексте личностью и обретал бессмертие, приобщаясь, таким образом, к вечной жизни (С.Л. Франк). Так, например, в Элевсинских мистериях, как отмечают К. Кереньи [135], М. Элиаде [130] ключевой формой, определяющей их переживание, было «моделирование» смерти человека в качестве естественного существа и возрождение в качестве сверхиндивидуальной, духовной сущности, которая преодолевает индивидуальную смертность на высших уровнях развития человека, где он себя осознает как духовный феномен. Структура смерть – возрождение, по мнению К. Кереньи (и К.Г. Юнга), позволяет одновременно и открывать конечность жизни, испытывая это в опыте сознания, и преодолевать эту конечность через приобщение к духовному началу. Он отмечает, что в описанных мистериях и осмысляющих их мифах, началом является отсутствие смерти и ее возникновение после определенного события. Это событие есть символическая форма, переживая которую человек осознает конечность жизни, в нашем случае, конечность наличной формы самосознания или даже личности, что в дальнейшем осмысливается как возможность перерождения в новом, более совершенном качестве. Но, чтобы переродиться в новом качестве, необходимо сначала умереть в старом. Как отмечает М.К. Мамардашвили «чтобы жить дальше, мы должны в себе что-то убивать» [74]. Собственно, переживая такой опыт, человек и оказывается для себя некой трансцендентной сущностью, Самостью, которая, воплощаясь в конкретных формах самосознания, к ним не сводится и жизнь которой предполагает постоянное перерождение Себя в новых формах. В этом смысле человек осознает относительность любой формы Эго-идентичности, кроме как со своей Самостью или своим духовным началом.
Ситуация смерти представлена во многих мифах и производных от них сказках. Разница между мифом и обрядом инициации, как, например, отмечают Л. Хендерсон [139] и В.Я. Пропп [91], заключается лишь в том, что в мифе герой (личность) умирая «знает» что он избран и у него все получится, а в реальном обряде инициации нет. В нашем контексте сингулярная точка – это место смерти самосознания или место не-сознания (отметим, что это тоже место, конституируемое сознанием как его особый модус или его особая структура), в которое посредством символов помещает себя человек, чтобы умереть в качестве наличной формы самосознания или Эго-сознания (отсюда и идея темноты) и возродиться, то есть осознать себя в качестве Самости. Но, как и посвящаемый, он, проходя сингулярную точку, не знает что будет, вследствие чего этот опыт и сопровождается, если пользоваться терминологией А. Маслоу [77], пиковыми переживаниями. К.Г. Юнг в этой связи отмечает, что «многие призваны, но не многие избраны» [Становление личности], то есть пройдут это испытание не все, и если ты прошел, то это означает, что ты избран, то есть твоя жизнь (теперь, после прохождения!) имеет некий тайный и высший смысл, который и определяет ее внутреннюю законосообразность. Можно сказать, что в этом прохождении смысл и был приобретен. К. Кереньи, вторя древнему поэту подчеркивает: «кто не был в Элевсине, тот не знает», то есть кто не испытывал на себе, не переживал мистерию, а значит и не испытывал на себе инициальный опыт, для того смысл жизни (не только своей собственной, но жизни вообще) недоступен. Лишь перед лицом смерти (а его нельзя видеть натурально, ведь она суть темнота, но только испытывать в опыте сознания, то есть пережив) жизнь человека приобретает смысл, обнаруживая надындивидуальное основание, Самость (К.Г. Юнг), вечную жизнь (С.Л. Франк), вечно умирающую в старых формах и возрождающуюся в новых. Именно здесь мы и находим жизненный смысл страдания – это тоска по неизвестной Родине (М.К. Мамарадашвили), по более полной и совершенной жизни, которая не-есть (А.А. Пузырей, Ж.П. Сартр).
В ключе психотерапии можно привести примеры тех трансформаций личности, которые происходят с людьми, пережившими клиническую смерть. Как отмечает И. Ялом [154], чувство близкой кончины может преобразовывать человека. Он верно считает, что перед лицом смерти человек получает возможность осмысленно отнестись к жизни и ценить каждый ее момент, но ошибается, когда сводит переживание смерти к страху смерти (причем еще и понимаемой натурально), рассматривая его как причину невротических состояний, ведь смерть – это не Бытие, а Небытие и в нашем случае не тела, а сознания. В этом плене она не может выступать в качестве позитивной причины, детерминирующей переживания человека, но только как феномен опыта сознания, в котором происходит разрушение наличных форм и конституирование иных. С нашей точки зрения в опыте переживания смерти сознания или опыте прохождения сингулярной точки человек испытывает собственную инаковость, которая и позволяет ему быть свободным, выбирать себя, то есть быть личностью, вечно рождающейся, вечно умирающей и вечно возрождающейся в новом качестве на более высоком уровне сознания. Таким образом, прохождение сингулярной точки, переживание на себе (для чего необходимо конституировать орган) темноты сознания, выступает базовым моментом, позволяющим испытать цикл жизни сознания (рождение–смерть–возрождение) и осознать себя в качестве выразителя Самости.
Опыт переживания смерти выступает базовым предметом психотерапевтической работы со смертельно больными людьми в трансперсональной психологии. Так, например, С. Гроф [40] описывает опыт применения ЛСД-терапии с онкологическими больными. Ядром этой терапии выступает переживание человеком символической смерти себя и опыт прикосновения к трансцендентным смысловым основам жизни. Обобщая переживания, возникающие у людей при применении ЛСД, вызывающего сильные галлюцинации, С. Гроф выделяет четыре уровня переживания: а) эстетические переживания, происходящее в форме ярких чувственных впечатлений («оргии зрения»); б) психодинамические переживания, связанные с повторным проживанием каких-то значимых событий жизни; в) околородовые переживания, выражающие драму смерти и возрождения человека (переживание космического единства, переживание отсутствия выхода, переживание борьбы смерти и возрождения, переживание смерти и возрождения); г) надличностные переживания, для которых характерно переживание единства человека и мира, при котором сознание расширяется, включая в себя весь мир, и исчезает противопоставление субъекта и объекта; человек начинает чувствовать себя трансцендентным духовным существом, преодолевающим границы индивидуальной смертности. С. Гроф связывает эти переживания с постепенным возвращением человека от конкретной ситуации, в которой он находится через автобиографию к опыту рождения и даже существования себя в качестве другого человека в «предыдущей жизни».
Конечно это натурализация опыта сознания и его проекция на предметную сторону жизни, чего не избежали классические психоаналитики, также как и С. Гроф, но если мы будем понимать, что здесь речь идет не о натуральном рождении человека, которое он якобы вспоминает, но о феноменальных уровнях переживания опыта сознания, в которые он постепенно погружается, осуществляя практику понимания себя (то есть, фактически, порождая воспоминания) и в этом погружении возвышает себя к Себе, то мы сможем провести параллели с нашими описаниями этого опыта. В этой связи, описываемые нами этапы инициального переживания, конституируемые в психотерапевтической практике, могут быть также рассмотрены как уровни его осуществления. Динамика опыта тогда будет представлять постепенное погружение «в Себя» начиная от поверхностного уровня (эстетические переживания), проходя через осмысление автобиографического опыта и опыта смерти (в нашем случае прохождения сингулярной точки) и заканчивая глубинным трансцендентным уровнем (надличностные переживания). Причем, чем более глубинный уровень разворачивается в инициальном переживании и феноменологически осмысливается, тем более существенны происходящие с человеком трансформации. Эта гипотеза находит свое подтверждение в дальнейшем нашем изложении, в котором мы осмысливаем те трансформации сознания, которые происходят в результате прохождения сингулярной точки, а также сопоставляем их с духовным опытом алхимиков.
Исходя из сказанного, обратим внимание на один принципиальный момент, в связи с которым разворачивается событие жизни сознания. Для преодоления существующей формы самосознания и вообще для понимания и выражения Себя необходима отрицательная, иная реальность (у К.Г. Юнга, темнота или бессознательное), отталкиваясь от которой человек только и может возвыситься над самим собой. То есть сознание предполагает существование не-сознания (почему в психоанализе и возникло понятие бессознательного) и лишь эта двойственность делает его живым. А ввиду того, что само оно – феномен, а не натуральная данность, то для осуществления своей жизни или события жизни эта двойственность должна конституироваться в тексте, полагающим некую темноту (сознания!), Другое сознание (А.М. Пятигорский), которое относительно самого сознания выступает инаковостью, делающей его нетождественным самому себе. Собственно эта нетождественность, несущая разрыв (М.К. Мамардашвили), Ничто (Ж.П. Сартр), и выступает свободой, то есть возможностью человеку быть для себя иным, чем тот, кто он есть.
Для осознания своего существования необходимо несуществующее, без которого человек не может «знать» кто он и что и ним происходит, то есть Себя. В этой связи К.Г. Юнг отмечает следующее: «ведь невозможно достичь сколько-нибудь глубокого знания о психической субстанции, если единственным средством познания чего бы то ни было служит сама психическая субстанция. Поэтому законность таких терминов, как манна, демон или Бог, никогда не будет ни подтверждена, ни отвергнута. Но в наших силах – подтвердить, что они указывают на переживание «инакости», которая каким-то образом связана с объективной действительностью» [134, с. 344]. Ж.П. Сартр говорит о Ничто (которое для Бытия и есть суть сознание), которое выступает основанием Бытия и свободы. В религии по Сю сторонней реальности необходима по ту сторонняя, без которой происходящее в первой бессмысленно. Л.С. Выготский подчеркивает, что ребенку необходим мнимый мир игры, так как именно он выступает основой, позволяющей ему действовать, не исходя из непосредственно воспринимаемой объективности, но из лишь воображаемого замысла. О. Седакова, анализируя Гете и Пастернака, отмечает, что «… только невозможное вполне реально – и только невероятное истинно необходимо» [100, с.30]. Основная интенция всех этих размышлений состоит в том, что смысл происходящего «здесь» может быть конституирован только через происходящее «там», которого «здесь» нет. Для этого же необходимо ввести это «там» в оппозицию «здесь» и лишь в этом случае появляется место для смысла.
В этом контексте смысл жизни – это осуществление человека в качестве свободного бытия. Собственно смысл – это возможность быть свободным от мира и для Себя. Но свобода здесь не как цель, к которой можно было бы стремиться. Свобода выражается в том, что жизнь человека может быть объективно необусловленной и основанной на сознании. Другими словами свобода – это когда человек исходит не из мира, который ему представлен в позитивной содержательности (представлении), то есть в качестве того, что есть и в качестве существующего может иметь ту или иную форму. Свобода предполагает неполноту (М.К. Мамардашвили, Ж.П. Сартр). Так вот смысл жизни, как возможность человека исходить из Себя, а не из существующего мира предполагает, что сам этот Себя не-есть (А.А. Пузырей, Ж.П. Сартр). То есть человек осмысляет себя как отсутствующего Себя. Чтобы не быть рабом позитивной содержательности (предметных представлений), необходимо Иное, то, чего нет, что невозможно иметь как представление, тот Другой себя, который по ту сторону и который не может быть здесь, но который мной испытывается и со мной случается (зачастую в моем творчестве). И смысл усилия человека есть лишь перед этим невозможным, которого нет, которое не-есть и «находится» по ту сторону самосознания. Это невозможный мистический мир, который необходим человеку именно в своем невозможном качестве, как невероятный, то есть такой, который вообще не попадает под позитивизм идеи вероятности, то есть он в принципе не может быть этим здесь миром. Да он и не нужен как здесь мир, так как конституирует он не мирособытие, а событие жизни сознания. Собственно для нас текст сознания (как «индивидуальный» миф) не описывает нечто, что произошло и существует в уже свершившейся данности во внешнем мире, но конституирует то, что еще не произошло (конечно, в опыте сознания), не пережито, не извлечено, то, что отсутствует (Другое сознание, бессознательное) и именно как отсутствующее придает смысл настоящему и нагружает его действенной силой, «ожидая» от человека своего воплощения.
Дата добавления: 2016-01-05; просмотров: 14; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!