В) Состояние сил познавательных, желательных, чувствующих в христианине и грешнике

 

Теперь обращаюсь к подробному указанию действия жизни истинно христианской, благодатной, и действия греха на каждую, в част­ности, силу и способность человека. Тут яснее будет, как какую часть нашу поражает грех, как зловредная роса — цвет, и как потом в об­ратившемся грешнике Божия благодать сно­ва оживляет ее и являет в ее истинном виде. Прежде было помянуто, что в нас есть три силы, и показано, в каком они находятся со­отношении в грешнике и праведнике. Но то было сказано вообще — теперь подробнее о том же. И вот смотрите. Немудрено заметить, что внутри нас есть три рода действий: мыс­ли, представления, соображения; желания, склонности, предприятия и чувства всякого рода. Но как в составе существа нашего нельзя не различать трех частей: тела, души и духа — то и те три рода действий являются в нас на трех степенях, или в трех состояниях, имен­но: животном, душевном и духовном. Полагая теперь в основание каждому из сих кругу дей­ствий особую силу, мы должны сознать девя­терную иерархию сил, во внутреннем нашем мире качествующих и действующих под при­крытием тела — этого грубого вещественно-стихийного состава, как и в природе девятер­ная иерархия вещественных сил действует под видимым нами грубым составом нашей планеты и как в мире невидимом, духовном есть девять чинов ангельских.

 

Аа) Состояние сил познавательных

Будем описывать каждую из сих девяти сил под действием греха и влиянием благодати. Начнем с тех сил, кои занимаются познанием вещей или указанием человеку истины.

Между сими силами на низшей степени стоит наблюдение с воображением и памятью, которыми собираются материалы; затем сле­дует рассудок, которым сии материалы преоб­разуются в познания; над всеми же ними воз­вышается разум, который познает вещи неви­димые и духовные и внутреннеишие стороны вещей, уже познанных рассудком.

 

Состояние высшей способности познания, или разума

 

Предмет познаний разума есть верховное Су­щество — Бог, с бесконечными Своими со­вершенствами, и Божественный вечный по­рядок вещей, отражающийся как в нрав­ственно-религиозном устройстве мира ду­ховного, так и в сотворении и промышлении или в устройстве тварей и ходе происше­ствий и явлений природы и человечества. Все это предметы сокровенные, таинствен­ные, и разум в истинном своем виде есть созерцатель таинств Божества, духа и мира ве­щественного.

Возможность такого ведения основывается на том, что дух наш сам из мира духовного и имеет к нему некоторое предрасположение, некоторое его чаяние и требование. Так, опыт показывает, что у нас есть потребность Боже­ства, нравственного порядка промышления, лучшей жизни вечной и проч. и есть общая вера во все сии предметы. Такие требования, верования, чаяния обыкновенно называются идеями, или неопределенным созерцанием чего-то лучшего по бытию и совершенствам, нежели то, что мы знаем вокруг себя. Сии идеи сколько уверяют, что дух наш из оного мира, столько же показывают, что он не лишен воз­можности познавать его.

Хорошо надо помнить, что из того, что у нас есть идеи, можно заключить только о возмож­ности познания и созерцания мира невидимо­го, духовного, а не о действительности его, по­добно тому как из присутствия зрительной силы в нашем глазе видна только возможность зреть вещи, а самое зрение подлежит своим условиям.

Кто считает идеи действительным созерца­нием, тот делает большую ошибку. Идеи доказывают только, что есть невидимые вещи, подобно тому как требование пищи доказыва­ет, что есть пища; а что такое те предметы, каковы они, где — это еще надобно узнавать. Притом и сие указание на бытие невидимого мира не есть непосредственное, а посредствен­ное, умозаключительное. Убедительно же оно по сильному только его желанию, а не само по себе, так что умали или уничтожь желание тех невидимых вещей, умалится или уничтожит­ся и самое убеждение в бытии их.

В таком состоянии ведение духовное, или разум, находится во всяком человеке, прихо­дящем в мир сей. Оно является в виде требо­ваний невидимого мира, сопровождающихся убеждением в действительном бытии его, но без действительного и верного о нем познания. Разум есть только зрительная духовного мира сила. Очевидно, что для дальнейшего разви­тия или размножения сего знания необходи­мо упражнять сию силу зрения духовного дей­ствительным зрением, подобно тому как зри­тельную силу глаза упражняет и разнообра­зить опытность зрения вашего в действитель­ном зрении. А для сего необходимо входить с тем миром в непосредственное сношение и соприкосновение, как чувственный глаз входит в такое сношение с вещами чувственны­ми, то есть необходимо быть в общении с Бо­гом и миром духовным. Без сего общения ве­дение духовное навсегда в духе нашем оста­нется в виде предположительного требования и никогда не взойдет на степень знания ясно­го, действительного, определенно-убедитель­ного, подобно тому как слепой с закрытыми глазами, у которых не повреждена, однако ж, сила зрения, будет знать только, что, верно, есть светящиеся и освещаемые вещи, но знать их определенно не возможет, пока не откроют­ся глаза его. Причина сему — падение в грех и пребывание в сем падении. Вместе с отпадением от Бога дух наш отпал от всего Боже­ственного и духовного, не входит с Богом в непосредственное сношение, не видит Его, не созерцает, стал слеп для Него. Надобно воз­вратить его в прежнее состояние, чтобы он мог знать Его ясно и определенно...Если теперь сие условие может быть исполнено только, когда человек восприимет восстановительные силы в христианстве, очевидно, что вне истин­ного христианства, деятельно усвояемого, ра­зум слеп, не знает духовных вещей, а только требует знания их, имеет идеи о них, но нео­пределенные, неясные, предположительные.

Между тем предметы невидимого мира, по своей высоте и особенно по родству с нашим духом, не могут не занимать человека, не мо­гут не возбуждать в нем желания разгадать их. Это всегда и есть. Редкая усыпленная душа не хочет узнать, что такое оный мир? Многие над тем трудятся. Какой же плод сего труда? Если один путь к истинному его познанию — опыт духовный, от действительного вкушения ве­щей духовных, возможного лишь для челове­ка, восстановленного благодатию, очевидно, что самодельное его познавание не должно обещать многого. Чтобы увериться в сем, сто­ит только посмотреть на способы, какие вне истинного пути употребляет для сего разум, оставленный себе. Из них известны два. Один состоит в умозаключительном восходе от низ­шего к высшему, другой надеется на уяснение идей механическим переходом их от одной -силы к другой внутри нас. В том и другом со­знается неясность и неполнота духовного ве­дения и решается вопрос: как уяснить и по­полнить сие знание?

Под первым разумеется вот что: заключать от действий к причине всего — Богу, припи­сывая Ему в высочайшей степени то, что мо­жет быть Ему свойственно, и отрицая то, что Ему свойственным быть не может. Нет сомне­ния, что сим путем немало можно пояснить тайную область идей; но, кроме того, что та­кое знание касается не всего объема невиди­мых вещей, а только одного Божества, хотя это и главный предмет, оно тоже не прямо, не не­посредственно, следовательно, также остается по-прежнему предположительным.

Потому оно никак не удовлетворяет, а все­гда заставляет ожидать новых подтверждений и доказательств, как это очень сильно выразил Платон. При нем можно сказать только: ка­жется так и так, но когда кто скажет: может быть, и не так — не всегда ум найдется, что на это ответить.

Тем больше это приходится испытывать, что здесь же опыт приводит ко многим нере-шимым вопросам касательно, например, Бо­жественного Промышления или слишком большого влияния вещества на дух. Мало ли людей, кои, смотря на тайную, непостижимую связь происшествий, говорят: есть ли кто, при­водящий все сие в движение, есть ли свобода, что дух? и проч. А это и заставляет разум, если не оставаться в решительном сомнении, то часто с грустию испытывать сильные нападе­ния со стороны сего врага истины. Вот плодпоказанного способа. А о том уже нечего и говорить, что при неправом егоупотреблении он может вести к опасным заблуждениям, как уже это случалось и на самом деле. Отчего Эпикур устранял Бога от мироправления? Оттого, что судил о Нем по своему настрое­нию, что любил сам предаваться сладкому бездействию и покою. Отчего Ориген дошел до мысли о несовместности вечных мучений с благостию Божиею? Оттого, что судил о Нем по своему мягкосердию и поблажливому нра­ву. То же и другие могут представлять себе и представляют Бога только грозным и нераз­борчивым деспотом. А жизнь вечную как-как не изображают? И об ангелах, и о способах спасения, и о прочем как не судят? Всякий судит по себе, по своим наличным познаниям и своему настроению. И, очевидно, во всем этом извращают истину и превращают ее в ложь, оттого что не тем путем идут к знанию тех вещей.

О втором способе нечего почти и говорить. Он походит на баснословное похождение идей во внутреннем нашем мире. По нему сначала идеи падают в сознание, отсюда — в сердце, потом они принимаются фантазией, далее наконец — рассудком, который и строит из них понятия, суждения и умозаключе­ния. Очевидно, что это изображение совер­шенно чуждо опыту, выдумано и никем не может быть в себе сознано. Однако ж оно очень ясно показывает, что разум сам не зна­ет, как ему познать невидимый мир, потерял истинный к тому способ и придумывает то то, то другое, и в этом смятении попадает на смешное и нелепое; ибо если предмет не со­всем виден, надобно идти к нему, а не вертеть­ся или принимать самому разные положения, оставаясь в одинаковом от него отдалении. Неясное в нас самих непонятно, как в нас же самих может и уясниться само? Пусть, впро­чем, и можно вытеснить из себя какие-нибудь мысли при сем поворачивании или трении идей; все не видно, откуда они могут приоб­рести достоверность и силу убеждения. Если сами идеи только предположительны, то что и все развитое из них?

Итак, в разуме, пребывающем в отдалении от Бога и благодати Его, знание о мире духов­ном, которое он достает из развития идей предположительного достоинства и способа­ми неверными и ненадежными, —

 Само предположительно, недоуменно у всех, никого не исключая. Что и как? — эти вопросы разум такой всегда будет себе пред­лагать и никогда не решит их сам;

Всегда почти неверно, ибо берется не с на­туры вещей тех, а образуется по вещам другим, противоположным;

И само собою оно может касаться только малой части всего — очевиднейшей, каково бытие Божие и его свойства. Что же касается законов Божественного мироправления, до нравственно-религиозного порядка мира ду­ховного и особенно таинства спасения рода человеческого, это или совсем не имеется в мысли, или является в виде самых мечтатель­ных предположений.

Должно при этом заметить, что даже когда разуму дается доступ в откровение, то и тог­да, хотя мнения нелепые исправляются, недо­стающее восполняется, но предположитель­ность все еще остается, в каких бы то степе­нях ни было. И тогда знает он сии предметы, как умозрение, и пока не вкусит их самым делом, не знает, как они есть на деле. Посему очень многие истины, и между ними истины спасения, содержатся в уме как нечто чуждое, туда положенное совне, но не сорастворившееся с самою природою ума. Оттого далее, даже и после полного их изучения значение их все еще перебивается сомнениями и недоумения­ми, нерешительностию, готовою всем коле­баться, как стебель от легкого дыхания ветра. Вот что говорит о таком познании св. Макарий Египетский:

«Тех, которые возвещают духовное учение, не вкусив и не испытав оного, почитаю я по­добными человеку, летом в жаркий полдень идущему по пустой и безводной стране; потом, от сильной и палящей жажды, представляю­щему в уме своем, будто близ него находится прохладный источник, имеющий сладкую и прозрачную воду, и будто он без всякого пре­пятствия пьет из него досыта; или человеку, который нимало не вкусил меда, но старается другим изъяснить, какова его сладость. Тако­вы поистине те, которые, самым делом и соб­ственным дознанием не постигнув того, что принадлежит совершенству, освящению и бес­страстию, хотят наставлять в сем других. Ибо, если Бог дарует им хотя бы несколько почув­ствовать то, о чем они говорят, они, конечно, узнают, что истина и дело не походят на их рассказ, но весьма много различествуют от него» (Слово о возв. ума, гл. 18).

«Имеющие внутри себя Божественное бо­гатство Духа, если сообщают кому-нибудь духовное учение, то, как бы вынося собствен­ное сокровище, дают им. Напротив, те, кои не имеют сего богатства внутри сердца, из кото­рого струятся благие Божественные мысли, тайны и необыкновенные речения глаголов, схватив только несколько цветов из обоих Заветов Писания, носят их на конце языка или, быв слушателями духовных мужей, тщесла­вятся их учением, предлагают оное, как будто свое собственное, присвояя себе чуждое при­обретение» (Слово о любви, гл. 5).

«Те даже, кои исполняют добродетели, при­лежат Слову Божию, но не освободились от страстей, — и те подобны людям, ходящим но­чью при свете звезд, которые суть заповеди Бо­жий; ибо, как они еще не совершенно освобо­дились от тьмы, невозможно им хорошо все ви­деть... Они хорошо делают, что обращаются к нему (к слову пророческому), как к светильни­ку, сияющему в темном месте, пока не начнет рассветать день и не воссияет утренняя звезда в сердцах наших (2 Пет. 1:19). Но многие ни­чем не различествуют от тех, кои ходят среди ночи совершенно без света и кои не пользуются даже малым оным сиянием, которое есть Сло­во Божие, могущее светить их душам, и пото­му (почти) похожи на слепых. Это суть те, кои совершенно связаны цепями вещества и житей­скими узами...» (Слово о свободе ума, гл. 27).

Вот состояние разума или ведения мира не­видимого у людей необлагодатствованных! В каком виде оно у тех, кои прияли Духа благо­датного, можно судить уже по противополож­ности, то есть оно должно быть ясно, живо, опытно, несомненно, истинно, потому что за­имствуется из опытного вкушения самых ве­щей невидимых; должно быть и полно: знать и Бога, и Его свойства, и законы мироправле-ния, и тайны искушения, особенно последние, потому что через искупление ум вводится в тот мир. Опять отсылаю хотящих к св. Мака-рию. Пусть посмотрят, как он изображает сие духовное ведение. Сокращенно его мысли можно совместить в следующем положении: падением закрылось око ума, и человек погряз во тьму. Благодать Святого Духа, через воз­рождение приводя человека в живое общение с Господом Иисусом Христом и Богом, вводит его в духовный мир и показывает все сокро­венные тайны Божий, которые он здесь и по­знает опытно, истинно, полно.

Вот самые места:

«Когда человек преступил заповедь Божию и лишился райской жизни, тогда он связан стал как бы двумя цепями: во-первых, цепью житейских забот... во-вторых, цепью невиди­мою; ибо душа от духов злобы связана неки­ми узами тьмы, так что не можно ей ни любить Бога, ни веровать в Него, ни заниматься мо­литвою по ее желанию» (Сл. о св. ума, гл. 29).

«Когда Христос, сия первая и существенная благодать, послал Божественным ученикам дар Духа, то с тех пор Божественная сила, осе­няя всех верующих и обитая в душах их, вра­чует греховные страсти и освобождает от тьмы и смерти; но до.того времени душа была в ра­нах, содержалась под стражею и объята была греховным мраком. Да и ныне душа, не удосг тоившаяся еще иметь общение с Господом и силу Святого Духа, которая бы деятельно всею силою и полнотою ее осеняла, находит­ся во тьме, а у тех, на кого низошла благодать Духа Божия и у кого поселилась она во глу­бине ума, Господь есть как бы душа: соединя­ющийся с Господом, говорит апостол, стано­вится один дух с Господом (1 Кор. 6:17; Слово о свободе ума, гл. 12).

«Мы все, то есть совершенною верою рож­денные от Духа, открытым лицом взираем на славу Божию... Когда кто обратится ко Госпо­ду, взимается покрывало... (2 Кор. 3: 17, 18). Сим ясно показал апостол, что на душе лежа­ло покрывало тьмы, которая со времени пре­ступления Адамова имела свободный вход в человечество; ныне же она через осияние Духа снимается с верующих и истинно достойных душ. Для сей самой причины и было прише­ствие Иисуса Христа, ибо угодно было Богу, чтобы истинно верующие приходили в сию меру святости» (Слово о свободе ума, гл. 22).

Благодать, пришедши через очищение внут­реннего человека и ума, снимает покрывало сатаны, после преступления возложенное на человеков, и очищает душу от всякой скверны и помысла нечистого, желая, чтобы она,- воз-вратясь в собственное естество, открытыми и ясными очами усматривала славу истинного света. Таковые отселе восхищаются уже в тот век и видят тамошния красоты и чудеса. Как телесное око, неповрежденное и здоровое, сво­бодно смотрит на сияние солнечное, так и сии посредством просвещенного и очищенного ума повсюду усматривают непреступное сияние Господа» (Слово о возв. ума, гл. 13).

«Как невозможно без глаз, языка, ушей и ног смотреть, говорить, слышать, ходить, так равно невозможно без Бога и сообщаемого Им действия участвовать в Божественных тайнах, постигать Божественную мудрость, или бога­теть по духу. Ибо греческие мудрецы упраж­няются в науках и ревностно занимаются сло­вопрениями, но рабы Божий, хотя бы и незна­комы были с науками, совершенствуются зна­нием Божественным и благодатию Божиею» (Слово о возв. ума, гл. 15).

«Блаженны поистине и счастливы по жиз­ни и сверхъестественному наслаждению те, кои посредством пламенной любви к доброде­тельной жизни получили опытное и ощути­тельное познание небесных тайн Духа и име­ют жилище свое на небесах! Они превосходят всех людей, и вот доказательство тому ясное: кому из сильных, или мудрых, или разумных, обращающихся на земле, случилось взойти на небо, производить там дела духовные и зреть красоты Духа? Между тем, по-видимому, ни­щий, крайне нищий и уничиженный, нимало не известный даже и соседям, падши на лицо свое пред Господом, под руководством Духа восходит на небо и в твердой вере души своей наслаждается там чудесами, там действует, там имеет жилище; как говорит Божественный апостол наше житие на небесах (Флп. 3:20); и еще: чего не видал глаз, не слыхало ухо, и что на сердце человеку не приходило, то приготовил Бог любящим Его (1 Кор. 2:9) и потом при­бавляет: а нам Бог открыл Духом Своим»(1 Кор. 2:10) (Сл. о любви, гл. 17).

«Имеющий благодать, укоренившуюся в душе и сорастворившуюся с нею... познал на опыте иное богатство, иную честь и иную сла­ву, и питает душу нетленною радостию, и ощу­щает и вполне наслаждается оною через сооб­щение с Духом» (Слово о любви, гл. 22).

«Сколько есть различия между разумным пастырем и бессловесными скотами, столько таковый человек смыслом, знанием и рассуж­дением различествует от других людей, ибо он имеет иной дух и иной ум, иной смысл и иную мудрость, нежели какова мудрость мира сего» (Слово о любви, гл. 23; многообразные откро­вения благодати, — там же, гл. 6).

«Божественный апостол Павел точно и ясно показал, что совершенное таинство Христово опытно познает верующая душа по действию Божию, которое есть сияние небесного света в откровении и силе Духа, дабы кто не подумал, что освещение Духа бывает только посред­ством познания ума, и по неведению и нераде­нию не подвергся опасности уклониться от со­вершенного таинства благодати» (Слово о своб. ума, гл. 21).

«Оное сияние Духа не есть только освеще­ние ума и благодатное просвещение, как выше сказано, но есть постоянное и непрес­танное в душах сияние существенного света» (Слово о своб; ума, гл. 22).

«И блаженному Павлу воссиявший на пути свет, посредством коего он восхищен был и до третьего неба и соделался слышателем неиз­реченных таинств, не было какое-либо просве­щение мыслей и разума, но существенное си­яние силы благого Духа в душе, коего чрезвы­чайным блеском ослепились телесные очи, не могши перенести оного, и которым открыва­ется всякое знание и истинно является Бог душе, достойной и любящей Его» (Слово о своб. ума, гл. 23).

«Всякая душа, за свое усилие и веру по дей­ствию и уверению благодати удостоившаяся совершенно облечься во Христа и соединивша­яся с небесным светом нетленного образа, и ныне уже участвует в существенном познании небесных таинств» (Слово о своб. ума, гл. 24).

«Как сначала... определение смерти за пре­ступление... открылось в душе тем, что ум­ственные чувства, лишившись небесного и духовного наслаждения, погасли в нем и со-делались как бы мертвыми, так ныне крестом и смертию Спасителя примирившийся с чело­вечеством Бог истинно верующей душе, еще в теле находящейся, снова дает наслаждаться небесным светом и таинствами и снова про­свещает умственные чувства Божественным светом благодати» (Слово о своб. ума, гл. 26).

«Когда случается тебе слышать об общении жениха с невестою, о хорах певцов, о праздни­ках, то не представляй ничего вещественного и земного. Это берется только в пример по снис­хождению, поелику те вещи неизреченны, ду­ховны и неприкосновенны для плотских очей, но подходят под понятие только души святой и верной. Общение Святого Духа, небесные со­кровища, хоры певцов и торжества святых ан­гелов понятны только для человека, познавше­го сие самым опытом, а неиспытавший не мо­жет вовсе и представить себе этого. Итак, слу­шай о сем с благоговением, доколе и ты за веру свою не удостоишься достигнуть таковых благ. И тогда ты душевными очами на самом опыте увидишь, каких благ и здесь могут приобщать­ся христианские души!» (Сл. о любви, гл. 13). * Пространно о сем пишется у св. Исаака Сирианина в 55-м Слове.

Все, что говорит святой Макарий Великий, .есть только пространнейшее изъяснение, или собственным опытом оправдание того, что Слово Божие говорит об уме человека, ради святой жизни соделавшегося сосудом благо­дати. Ему усвояется помазание, научающее всему (1 Ин. 2:27), просвещение разума славы Божия (2 Кор. 4:6), свет (1 Ин. 2: 9, 10), пре­мудрость и откровение вещей духовных (Еф. 1:17), познание духовное (Кол. 1:9,10), ум Хри­стов (1 Кор. 2:16).

Напротив, у человека, работающего страс­тям, Слово Божие видит омрачение (Еф. 5:11— 18), тму (Еф. 5: 8-10), неведение Бога и Хри­ста (Еф. 2:12; Деян. 3:13); для него сокрыта истинная мудрость (2 Кор. 4:4), и он не мо­жет разуметь (1 Кор. 2:14).

Из сего видно, что разум в истинном его виде и во всей красоте является только в духе истинных христиан. У тех, кои запутаны в грехи или не радят о чистоте сердца, но при­нимают Слово Божие, теоретическое позна­ние может близко подходить к ведению истин­ного разума; но сие знание лежит не в уме их, а как бы на уме, как пыль, готовая тотчас сле­теть, то есть оно не сорастворилось с суще­ством его, почему не уничтожается в нем свой­ственная ему предположительность, и оно ча­сто подвергается нападениям сомнения, иногда очень глубоким, особенно с той стороны, где лежат тайны искупления и условия его усвоения... Кто же, очистив себя, сорастворил-ся с истинами, тот не боится таких нападений (см. блж. Иеронима Греч., «Христ. чт.», 1821). Что касается до ума, не знающего Божествен­ного Писания, то в нем неизбежны неполнота познания духовных вещей, неверность, а глав­ное — предположительность... И это еще при добром направлении, то есть когда человек, не предаваясь порочным страстям, ревностно за­нимается такими вещами и благонамеренно хочет распознать их. Коль же скоро он при том невнимателен к важнейшим истинам, не ста­рается их разъяснить и узнать и предан стра­стям, то можно сказать, что он совсем не име­ет разумного ведения, хотя мнится иметь его. Несколько мыслей наскоро схваченных, зау­ченных, принятых по слуху — вот и все у не­которых. У большей же части качествуют не­ведение или сомнение и презорство. У таких истинно — запустение во внутреннейшем свя­тилище нашего духа, мрак и тьма густая и не­проницаемая.

Вот несколько мыслей о разуме! Утвердить в себе надо ту мысль, что здесь дело идет о познании мира невидимого и вещей духовных. Познание мира видимого и вещей чувствен­ных совсем другое дело. Тут действуют дру­гие способности и с другими приемами. Сме­шивать то и другое не должно. От сего бывает великое зло... Видимое нетрудно узнавать. Иной, узнавши кое-что из сего, говорит: ну, знаю! — и на том останавливается, не заботясь о главном. И другие высоко его ценят и ста­вят учителем во всем, а он все говорит им о стороннем, а главного и сам не знает.

 

Состояние рассудка

Способность, обращенная на познание види­мого, тварного, конечного, называется рассуд­ком. Впрочем, не в имени дело, а в характерических чертах. На них обращается и внимание особое. Сей рассудок, кажется, сохраняет всю свою силу — христианин ли кто или нехрис­тианин, добродетелен или порочен, особенно если смотреть на него, как он есть у людей образованных, посвящающих себя основа­тельному изучению каких-нибудь наук. Сме­шивая рассудок с разумом, они сами себе ус-. вояют большую цену, и другие их считают великими головами. Сами они готовы всегда довольствоваться тем,' что знают, а другие рады бы хоть и до того дойти, до чего они до­бились; мало того, иной, сличая их многоведение, обыкновенно высокотонное, выражае­мое хитросплетенными словами, с простыми словами святых Божиих, может, пожалуй, прийти к мысли, что у последних многого не­достает против первых. Тем необходимее разъяснить, чем должен быть и чем бывает рассудок у разного рода людей.

Установить надобно понятие о том, что тре­буется от рассудка, или что он должен от себя выставить на сцену знания. Деятельность его непосредственно утверждается на воображе­нии и памяти, которые при посредстве чувств наблюдением ли или чтением и слышанием собирают для него материалы, доставляя све­дения о всем являемом и существующем вне нас и в нас так, как все существует и является в пространственно-временных отношениях. Весь этот материал или все собранные таким образом сведения, еще как бы не окачествованные, рассудок должен превратить в ясные понятия и построить из них знание посред­ством мышления.

Образ деятельности рассудка состоит в приемах, какие он употребляет в приобрете­нии подручных ему познаций, именно: рассу­док строит наведения, составляет понятия, суждения и умозаключения, или, иначе, делает обобщения, определяет и развивает мысль. Но на этой стороне его (формальной) мало нужно нам останавливаться. Значительнее содержание рассудочных познаний (матери­альная сторона рассудка). Его составляют те стороны, к каким обращается рассудок в позна­нии предметов, именно: свойства и состав ве­щей, причинные их отношения, то есть причи­на и действие, средства и цель, материя и фор­ма. Что оно действительно поневоле как бы двух видов, зависит от того, что на самом деле, в действительности, мы видим только существа и явления, то, что есть и что бывает. В первом случае нечего более и узнавать как свойства и состав вещи, равно как и во втором — нечего более узнавать, кроме причинных отношений: отчего? для чего? как?

Основою для рассудка в том и другом слу­чае должны быть наблюдение и опыт, а оруди­ем — обобщение и наведение. Как действует он, в примере яснее. Пусть, например, он хочет узнать человека в его свойствах и составе. Для сего нужно ему долго наблюдать за человеком, за его действиями и всем, что в нем бывает. Эти наблюдения составят материалы, по со­брании которых начинаются обобщения и на­ведения. Так, распределяя их на группы, рассудок находит, что в человеке внутри есть представления, желания и чувствования; всматриваясь далее в каждый из сих кругов действий, видит, что все они бывают трех ви­дов: чувственные, душевные и духовные. Воз­водя все это к началам, он должен будет по­ложить, что в человеке есть три силы и три части. Исходное начало для тех и других есть лицо человека. Выходит, что человек в соста­ве своем есть сочетание трех сил и трех час­тей, кои, взаимно сопроникаясь, сходятся в одном нераздельном лице человека. В то же самое время он будет через отвлечение добы­вать ясные представления о том, какого свой­ства каждая сила и каждая часть, а наконец, каково и самое лицо человека или каковы неотъемлемые принадлежности каждой чело­веческой личности. Это, как указано уже, — сознание, свобода и жизнь.

Из сего примера видно, что в отношении к познанию существ рассудок нераздельно вос­ходит к представлению состава и свойств: от действий идет к силам, производящим их, от сил — к взаимному их соотношению и строю.

Познание явлений и происшествий строит­ся на основании познания свойств и состава существ и вытекает из них. Точное познание существ, сил и законов их деятельности слу­жит началом при объяснении явлений и про­исшествий. Здесь основание то же: наблюде­ние и опыт, но предмет другой и стороны дру­гие. От рассудка требуется здесь больше жи­вости и сообразительности. Подметить причи­ну, угадать цель, взвесить следствие — это за­нятие более отвлеченное, более дающее про­стора свободе мысли, но зато много ошибоч­нее и маловернее. Задача для рассудка — оп­ределить причину явления, средства и закон, по коему оно происходило, соприкосновенные обстоятельства явления, цели и следствия его, образ происхождения. Конец трудов для рас­судка тогда, когда он с уверенностью удовлет­ворительно может ответить на вопрос: как из известной причины, по известному закону, при известных пособиях и среди известных обстоятельств могло образоваться то или дру­гое явление? Первое определение есть подго­товление себя к ответу на последний вопрос, то есть как бы только материал, последнее — собственно знание. Отсюда выходит, что зна­ние в отношении к явлениям есть созерцание их происхождения с сознанием неизбежности: и необходимости сего именно, а не другого их хода, судя по причине и соприкосновенным обстоятельствам. Так, например, кто будет разбирать подпадение России под иго монго­лов, тот подготовит себя к точному его позна­нию, когда узнает, кто и как его произвел, ка­ким способом, когда, что тому способствова­ло, какие были следствия того; а потом точно узнает его, когда будет в силах объяснить, как оно из состояния России и свойств монголов родилось и развилось по временным обстоя­тельствам, в том виде, в каком оно случилось. Судя по сим обязательным занятиям, от рассудка или от человека относительно рас­судка можно требовать следующих добрых качеств, или добродетелей, которые мождо назвать добродетелями рассудка: труд — он до точности с неусыпностию должен дознать все, что как есть, по собственному ли наблюдению или по наблюдениям других. Кто разрабаты­вает какую-нибудь часть истории, тот знает, как это нужно и как нелегко. Добросовест­ность. Нехотение труда или полутруд может понудить поспешить делом и после, при даль­нейшем производстве его, позволить пропус­ки — отсюда бывают большие ошибки в обоб­щениях и наведениях. Приступая к ним, чело­век должен сознательно сказать себе: я все сделал, что мог и что нужно, и на основании всего делаю выводы. Внимательная осмотри­тельность. Все у него должно быть основано на фактах; между тем или их число, или под­робности могут ускользать; может случиться, что малозначительное будет очевиднее, а глав­ное — скрытнее; многое может быть ничтож­но, а одно — важно. Пропуск или ошибка во взоре могут дать всему ходу работ рассудка оборот превратный. От этого всегда належит необходимость доверять другим, с ними сове­товаться, их суду подчиняться когда нужно и, вообще, сколько можно менее придавать апо­диктической непреложности своим наведени­ям и смиренно сознавать свою малую дально­видность. Противоположные сим добрым ка­чествам пороки относительно рассудочной де­ятельности суть заносчивость и диктатор­ство, неосмотрительность, недобросовест­ность и верхоглядная ветреность.

После таких замечаний обращаемся к опре­делению состояния рассудка у людей, отчуж­денных от Бога, и у людей, прилепляющихся к Нему.

У первых он является всегда почти с пре­вратными направлениями. Если осмотреть людей, то найдется бесконечное их в сем от­ношении разнообразие. Однако ж, судя по сторонам, какие пред сим указаны, можно их рас­пределить или по видам рассудочной деятель­ности, или по ее добродетелям.

Одни преимущественно остаются при при­емах, какие употребляет рассудок при позна­нии вещей (при формальной его деятельнос­ти), и или хотят все строить из произвольных своих отвлеченных понятий по примеру схо­ластиков, или готовы с одинаковою силою утверждать «да» или «нет» об одном и том же, по примеру пустословных софистов. Схолас­тика и софизмы неизбежны для рассудка при бедности материалов, ибо он есть сила дей­ствующая, требующая деятельности; потому, когда не на что обратить своих сил, он враща­ется с ними в себе самом и, как в нем остают­ся одни формы, ходит по ним как из одной комнаты в другую. Здесь при неиспорченном нраве он будет жалкий схоластик, а при испор­ченном — пустой и злой софист. . Другие более склонны к приобретению са­мих познаний (к материальной деятельности) и собирают богатство сведений и притом о раз­ного рода предметах. У них, обыкновенно, ог­ромная память, и голова их есть бесконечный магазин, наполненный всякою всячиною. Труд такого рода необходим в познании вещей, но на нем одном останавливаться не должно: один он есть некоторым образом даже отрица­ние рассудка. Тут, видимо, материалы не пе­ресмотрены, не очищены, а остаются так, как есть, и или бременят только голову, или упот­ребляются без разбора. Сообразительность и самостоятельность рассудка подавлены.

 Третьи стоят на средине между ними и не склоняются ни на ту, ни на другую сторону. Таковы суть преимущественно преступники добродетелей рассудочных, то есть трудиться и работать головою они не хотят и добросове­стности имеют мало, а лишь бы как-нибудь; между тем по великой заносчивости о всем хотят давать суд, действуя при сем без всякой осмотрительности. Это — ветреники, самохва­лы, всезнайки. Есть, впрочем, на сей середине преданные усыплению почти всеконечному, кои довольствуются тем, что как-нибудь услы­шат или увидят, сами же от себя не хотят под­нять, так сказать, ни ноги, ни руки умственной.

Показанные недостатки, очевидно, облича­ют нездоровье рассудка, равно как болезненное состояние всей души, в которой он таков. Судя по ним, небоязненно можно заключить, что рассудок у людей неправоходящих сдвинут со своего места, не знает своего пути, потерял свой такт, вкус и свойственные ему приемы при рассматривании вещей познаваемых. Что такие недостатки не суть следствия какого-либо физического расстройства людей, а плод нравственного их повреждения, это очевидно уже из самого их свойства; и опыт уверяет, что коль скоро кто впадет в какое-нибудь из пока­занных направлений превратных, то не изба­вится от него и думать о том не станет, пока не переменит всей своей жизни; по крайней мере, большею частию это так. У людей же, к Богу обращающихся и приемлющих восстанови­тельные силы, можно сказать, прежде всего отпадают эти струны. Они уже не ленятся ра­ботать головою, не хитрят мыслию, а смотрят на дела и вещи, как они есть. Оттого часть пос­ледующей борьбы у них составляет и борьба со своим рассудком, именно — в тех его непра­вых действованиях, о коих было сказано. Сверх того, как заходят они к человеку? Через грех небрежения и беспечности о себе самом и своем состоянии. Следовательно, вообще можно сказать, что, в ком есть они, тот пребы­вает во грехе и или еще не сподобился благо­дати, или потерял'ее. Но в ком нет их? Даже и те, кои жизнь свою проводят в научных заня­тиях, несвободны от них в большей или меньшей степени. Некоторое исключение из сего представляют сильные рассудки (физики, ма­тематики, историки). Многие из них обладают познаниями точными, многотрудными, изыс­кательными, между тем как стоят, видимо, вне благодатного царства и по образу мыслей, и по жизни. Они представляются держащими ис­тинную средину в рассудочной деятельности, то есть между деятельностию его формальною и материальною, и сколько можно выполняют добродетели рассудка. Некоторые видимые успехи надоумляют их чуждаться всякой по­мощи свыше и располагают верить, что они целы и невредимы. Но такая самоуверенность сейчас и обличает нездравость их рассудка, ибо здравый всегда осязательно видит и указыва­ет свои слабости и свою немощь. Если теперь эта заносчивость обща почти всем крепким рассудкам, то все их надобно считать повреж­денными. Сверх того, мы только не знаем все­го производства их работ кабинетных,-не име­ем досуга тщательнее пересмотреть их труды обнародованные, а то всегда могли бы найти там, как и находят, немалые общие с другими грехи, например: натяжки посредством поня­тий отвлеченных, чтобы дополнить промежут­ки опытов и застоять свою теорию, довольство и малым числом фактов, коль скоро они, по на­шим мыслям, имеют склонность видеть во всем отражение своих мыслей с унижением чужих, возношение себя над всеми другими людьми одного класса и вообще стремление скорее завершить свое дело, несмотря на то, выполнено или не выполнено все, что требу­ется к совершенству и верности их мыслей; то есть и они то падают в софизмы и схоластику, то забывают о добродетелях рассудка.

После сего, не боясь сих крепких голов, можно оставить в силе прежнее заключение, что рассудок у людей неправоходящих, пре­данных греху и страстям, вообще расстроен до того, что при всем усилии многоученых он платит дань своей немощи и высвободиться из нее не имеет сил. В этом еще осязательнее всякий уверится, когда позаботится вникнуть в обыкновенные наши понятия, суждения и умствования хотя бы в продолжение одного дня — в том кругу, в каком живет. Здесь по­чти повсюдны

в понятиях: неясность, сбивчивость, безот­четность, незнание их цены и подчинения, сле­довательно — запутанность и нестройность;

в суждениях: опрометчивость и поспеш­ность, чувственность, изменчивость, отсутствие оценки, неведение, болтливость и шу­товство, поверхностность;

в заключениях: недальновидность и близо­рукость, безначалие или предположитель­ность, предрассудки и софизмы.

Еще: неверие, легковерие, упорство, хит­рость и изворотливость, особенно же пустота в слове и мысли показывают, что рассудок боль­шею частию не пользуется своими правами и сидит, как в какой засаде, без действия или действует, но превратно. От этого не свободен ни один из людей, неправоходящих и благода­ти Божией восстановительной непричастных.

Допустим, впрочем, что рассудок у кого-ни­будь сохранит истинную середину между по­казанными прежде крайностями, тщательно соблюдая лежащие на нем обязанности, будет успешно идти к предположенной цели — дой­дет ли он при всем том до всего, что нужно?

Заметить должно, что иное знание рассудок достает сам по себе, а иное он должен доста­вать в связи с разумом. Есть познания, кото­рые разум иногда может постигнуть один, но которых рассудок один, отдельно от разума, постигнуть никак не может. Чтобы видеть, что это, представим себе, что есть каждая тварная вещь — исключительный предмет рассудка?

Кроме фактического, есть еще в каждой вещи мыслимое, разумеемое только и созерцаемое внутреннейшее ее существо, отпечатленное и выраженное фактическою ее стороною. Каж­дая тварь есть состав сил и стихий, стройно сочетанных между собою по известному об­разцу или мысли, которую они и должны от­печатлеть на себе. Сия мысль не есть, впрочем, в вещи как видимая часть, стоящая в ряду дру­гих частей, а есть нечто невидимое, сокрытое под видимым, его проникающее и одушевля­ющее — потому более мыслимое и созерцае­мое, нежели осязаемое. При всем том, однако ж, оно не есть что-нибудь мечтаемое, а есть действительно там присущая мысль. Подобно тому, как в картине видимый очерк, сочетание частей, разнообразие поз, красок и оттенков воодушевляются какою-нибудь мыслию, кото­рую картина выражает и коею проникается, мыслию, которая присуща в картине, однако ж, не составляет в ряду с другими отдельную часть, так и во всякой вещи есть своя сокро­венная мысль, животворная ее сущность; ибо мир как во всем своем составе, так и в малей­ших частях есть бесконечно мудрое художе­ственное произведение Божие. Мысль Божия о мире и частях его (мир идеальный), от вечности содержавшаяся в уме Божием, при пе­реходе во время или при осуществлении во­лею Божиею бесконечною была облечена си­лами и стихиями, через кои и явилась в дей­ствительности, как равно и теперь сокровен­ные планы Божественного мироправления осуществляются многообразным сочетанием различных явлений природы и человечества. Итак, в мире мы всегда видим видимую, являемую сторону, под нею — силы и стихии, а под ними еще должны усмотреть и кроющу­юся там мысль Божию. Сия мысль — цель наших усилий; постижение ее и есть собствен­но знание, а прочее все — подготовительные сведения. Как рассматривающий картину ког­да расскажет краски, перечислит члены, опи­шет их положение и сочетание, еще ничего не скажет о картине, потому что не объясняет главного — того, что выражает картина; так и тот, кто, рассматривая твари, явления и про­исшествия в мире, когда узнает, как все есть, а именно: в вещах — состав сил и стихий, в происшествиях — сочетание причин и произ­водство их со следствиями — еще не знает ни вещей, ни явлений, пока не скажет, какая мысль Божия кроется в тех и других, что они выражают собою, какое их вечное значение.

Как вещь и происшествие являются в дей­ствительности, об этом дают нам знать чув­ства; сокрытые под являемым силы и стихии узнает рассудок посредством обобщения и на­ведения; спрашивается, как узнать мысль, ко­торую они выражают?

Ответ простой: как узнается мысль худож­ника? — посредством эстетического чув­ства — способности, одинаковой со способностию, участвовавшей в производстве картины. То же и в отношении к вещам тварным: по­знать их сокровенное, положенное в них от ума Божественного, можно только посред­ством силы Божественного свойства. Сия сила в нас есть дух, и в духе — разум. Итак, когда рассудок своим трудом дошел до кон­ца, то есть до узла сил и стихий, разузнал все фактическое, он должен взять как бы за руку разум и сказать ему: поди, посмотри, что тут такое есть еще. Но очевидно, что разум сей должен быть разум здравый, зрящий, а не слепой и испорченный, как и чувство только здравое познает идеи художнических произ­ведений. Разум же здравый, зрячий, как мы видели, есть только у тех, кои, обратясь от греха к Богу, прияли благодать, а у работаю­щих греху и благодати не имеющих он извращен и удален от истины. Следовательно, и познание сокровенного в вещах возможно только для первого, оставаясь недосягаемым для второго.

Что действительно стремление разгадать сокровенную сторону вещей свойственно духу нашему, об этом представляет свидетельство каждый мыслитель. Физик хочет разгадать значение существ, сил, стихий; историк — оп­ределить значение происшествий; психолог — значение каждой способности и самого чело­века. Очевидно, никто не довольствуется по­знанием фактической стороны, но всякому хочется проникнуть глубже под нее. Обыкно­венно называют это философиею, или идеальностию в знании. При всей естественности, однако ж, такого стремления, его всеобщнос­ти и как бы неудержимости оно не увольня­ется от необходимого условия: иметь разум не только развитый откровением, но и просве­щенный благодатию.

Без сего его построения будут чистая меч­та, доказательство тому — вся история фило­софии; ибо когда разум извращен, а малейшая часть оставшегося в нем истинного по силе убеждения есть не более как предположение, то и дальнейшее, созидаемое разумом на том, что есть в нем, все необходимо будет одного свойства: неистинно и мечтательно. Следстви­ем сего необходимым должно быть то, что и само фактическое извращается, и рассудок иногда дает себе волю утверждать как закон силу и стихию; то, чего на деле нет (нынешние геологи). Он отуманивается, и затем осязатель­ный мрак налегает на всю область знания.

Совсем не то с человеком чистым по жиз­ни, просвещаемым свыше. Он не умолчит о сокровенном, когда почувствует его, но никог­да не станет выдавать за созерцание истины того, что не есть таково. Ему не усвояется все­ведение, но утверждается, что если доступно человеку знание сокровенного в вещах и яв­лениях, то только человеку облагодатствованному; ибо та область есть собственно область Божественного ума, где лежат умственные сокровища Бога Царя. Да не надеется кто-ни­будь вторгнуться туда насилием или само­вольно. Истинная философия есть Богом да­руемая мудрость.

Сорастворившись с умом Божиим, разум человека, к Богу прилепившегося, может быть введен Им и в тайны бытия и явлений, ибо между откровениями, которые усвояет св. Макарий Великий благодатию Божиею просвещенному духу, почему не разуметь и тайн тво­рения и промышления, когда ему, несомненно, принадлежит ведение тайн искупления, сокро­веннейших и таинственнейших. Не напрасно у св. Исаака Сирианина сей разум духовный называется чувствованием таин,чувствованием сокровенного, высшим духовным созерца­нием (см. его слова о трех степенях разума). Св. Максим Исповедник учит: «Как основание радиусов, прямолинейно выходящих из одно­го центра, представляется в самом центре со­вершенно нераздельным, так просто и единич­но будет познание существа, соединившегося с Богом, о всех заключающихся в Нем перво­образах вещей сотворенных» («Христ. чт.», 1835,1 ч.). Сюда же можно отнести свидетель­ство Соломона, что Бог дал ему о сущих позна­ние неложное и что он потому елика суть скрытна и явна познал... (Прем. 7: 17-21).

Если теперь кто хочет искать истинных идей или идеального познания вещей и фило­софии, пусть ищет их преимущественно в Слове Божием, затем — в писаниях святых от­цов, затем — в богослужебных наших книгах. Например, когда говорится, что Господь при­шел возглавить всяческая, что истинные хри­стиане суть цари и иереи, что языкообразное сошествие Святого Духа есть начало и осно­вание соединения всех народов, разделенных смешением языков при столпотворении, что жизнь наша есть странничество, милостыня — предпослание сокровища на небо и проч. — все сие представляет истинные идеи созерцания или чувствования сокровенного. То особенно замечательно, что просвещае­мые благодатию нередко созерцают значение вещей без особенной помощи со стороны рас­судка, то есть рассудок у них еще не знает фактического строя вещей или знает его отча­сти, а они уже созерцают их значение; тогда как, напротив, многоученый, но Бога забыв­ший, широко изображает действительный быт и, кажется, исчерпывает все в нем до малей­ших подробностей, между тем не видит и не умеет сказать сокровенного в нем смысла. Если теперь ценить того и другого по истин­ному их весу, то, очевидно, первый должен стоять несравненно выше последнего, ибо у него недостает того, без чего можно обойтись, что есть только средство и что легко можно восполнить всякому; у другого же недостает главного, существенного, чего он сам воспол­нить не может. Потому при встрече, например, каких-нибудь оговорок в сочинениях отеческих, против нынешних опытных познании, не должно в мыслях своих тотчас унижать их пред каким-нибудь многосведущим физиком. В его время так был постигаем действитель­ный быт вещей, в наше — он признается та­ким, после, может быть, еще инаким будут его изображать; но истинное значение, указанное первым, во веки веков пребудет одно. Читая, например, беседы Василия Великого на шестоднев, найдешь там два или три слова, кото­рым противоречат настоящие физики; но зато у него беспрерывно почти указываются сокро­венности вещей драгоценнейшие, чего не дос­тавит ни одна физика. Само собою после сего разумеется, что совершеннейшее знание пред­ставляет тот, кто в себе соединяет благодатное просвещение разума с многознающим рассуд­ком. Но в отдельности гораздо выше и ценнее первый, нежели последний.

Такое, впрочем, совершенство знания в духе облагодатствованного есть плод более ра­зума, нежели рассудка, или, лучше, следствие восполнения рассудка разумом. Что же проис­ходит в самом рассудке? Уничтожение его несовершенств, не только произвольных, но нередко и непроизвольных, и его оздравление. Благодать, пришедши, не приносит с собою; много сведений, но научает человека внима­нию и как бы обязывает к точному рассмот­рению вещей; она не истолковывает ему зако­нов мышления, но вливает любовь к истине, которая не позволяет уклоняться от путей правых и слишком полагаться на отвлеченно­сти, следовательно, поставляет его на истин­ную средину и утверждает в ней, чего он сам собою сделать никак не может. От сего неред­ко и не посвящавший себя наукам человек ста­новится рассудительным и здравомыслящим и долгими опытами жизни наконец приобре­тает истинную, достаточную не на его одного долю мудрость. У человека же научного обра­зуется особый метод исследования, особое чутье к открытию истины и истинного пути к ней, а это при помощи добродетелей рассудоч­ных, которые теперь вместе с другими возвра­щаются в сердце, как то: при труде и умении трудиться, добросовестности, осмотрительно­сти, смиренном доверии, особенно же при Божием благословении — сообщает его ум­ственным трудам особенные свойства: успеш­ность, прочность, плодотворность. Такая здра­вость рассудочной деятельности для всякого очевидна и в обыкновенном его поведении, и в сношениях: в понятиях, отличающихся, кроме ясности, определенности и отчетливости, и некоторою сердечною глубиною; в услаждени­ях, отличающихся верностию, осмотрительно-стию, осязательностию, различительностию; в умствованиях, отличающихся прочностию, дальновидностию, единством и стройностию. Все же в совокупности такие свойства достав­ляют ему титул человека со здравым рассуд­ком или здравомыслящего.

Остается еще приложить два замечания о влиянии худой воли на рассудок и о том, что бывает, когда рассудок преобладает над разу­мом.

Тогда как рассудок у неправоходящего сам по себе, потеряв точку опоры, влается туда и сюда, воля мало-помалу вливает в него свое развращение. Здесь составляются сказанные апостолом стихии мира: мудрование плотское, мудрость бесовская — то есть образуются раз­ные убеждения в угодность развратной воле, каковы, например, что жизнь кончится неско­ро-нескоро и конца не видно, что только и жизни что в благосостоянии и счастии на зем­ле, что надо поддержать свое имя и честь как бы то ни было, надо иметь руки сильные, к коим бы можно было обратиться в случае нужды, надо уметь пользоваться обстоятельствами и проч. Все они содержатся в рассудке без исследования, поэтому суть предрассудки; в слове редко выражаются, а хранятся глубо­ко в сердце и известны только самому чело­веку, приходя к нему в сознание в виде тай­ных помышлений, в свободное от хлопот вре­мя, а более — служа сокровенною пружиною, приводящею в движение его дела.

Но если бы и без такого повреждения со стороны воли оставался рассудок, и тогда мно­го вреда для высших истин ожидать бы над­лежало от преобладания его над разумом. Тем значительнее и как бы неотвратимее сей вред ' при тлетворном действии на него воли.

Известно, что преимущественный предмет рассудка составляет то, что есть и бывает в нас и вне нас и больше — последнее; опора его де­ятельности — опыт: с него уже он начинает, а не прежде. Отсюда главное свойство рассу­дочных познаний — осязательность. Рассудок начинает с опыта, который преобразовывает по сродным себе приемам. Кто стоит на сте­пени рассудка и преимущественно им дей­ствует, у того мало-помалу образуется склон­ность, переходящая потом и в постоянное правило, и нрав умственный — то только и признавать истинным, в чем осязательно можно увериться и что можно поверить рас­судочным способом. При сем мало-помалу должен неизбежно заслоняться мир духов­ный, и ведение о нем — терять значимость. Ведение это у человека, оставленного себе, как мы видели, предположительно, между тем как рассудок все представляет осязательно очевидным и образует потребность осязатель­ности. Это само собою должно наводить тень сомнения на мир духовный и духовные вещи. Поэтому рассудочных научников вообще можно назвать колеблющимися маловерами в отношении к невидимому и духовному. Присоединись к сему недоброе сердце со страстями, которому есть сильное основание желать, чтобы не было иного мира и иных за­конов и надежд, кроме видимых, — тогда не избежит человек или сомнения, или, еще больше, окончательного неверия.

Что рассудок своею деятельностию состав­ляет общие положения, всегда приложимые к делу, — это образует в нем сильное доверие к своему разумению, склонность постигать и выше всего ставить свое постижение. Оттого он не отдает должного чествования открове­нию, и если принимает его, то хочет толковать не иначе как по своему разумению или даже и признает в нем истинным только ясно разу­меемое. Эта болезнь —рационализм, которого в редком нет сердце у научников, хотя в слове он и не открывается.

Другие худые склонности умственные от рассудка навязываются душе ради предметов, к которым обращены его труды.

Вне нас, где больше живем чувствами, все вещественно, все есть состав стихий, и все там изменения и явления суть не что иное, как следствие действия и противодействия, враж­ды и мира между стихиями. Кто постоянно занимается этим одним, у того рождается мысль, а потом и начало, что кроме вещества ничего и нет. Это несчастное настроение, или болезнь ума, именуемая материализмом, чаще всего постигает занимающихся химиею и ме­дициною. С ним всегда соединено как гибель­ное последствие — отвержение бессмертия души, Бога и нравственного закона Божия.

Далее, замечаемый повсюду в природе ви­димой механизм ведет к мысли, что на все положена печать неизбежной необходимости, которой отвратить не сильна никакая рука. Все ей подчинено, а сама она — никому. Это фатализм, которого не избежали и мудрые стоики.

Замечаемая повсюду естественность, или то, что всякая вещь достигает цели своими силами и все, что ни исходит из нее, есть плод ее деятельности, приводит к положению, что нет втечения в мир сей иных сторонних выс­ших сил, даже силы Божией, в помощь и со­действие тем, кои есть в нем. Следовательно, нет чудес, нет и благодати. Человек сам собою может идти и дойдет, куда дойти должен. Это натурализм.

Столько исчадий опаснейших рождает рас­судок, когда ему дают слишком много власти, дают больше, нежели сколько следует. Их бы­тие оправдывает опыт. Здесь объясняется толь­ко, как естественно они образуются у челове­ка, которого разум не просвещен ведением ду­ховным, у которого, потому, ведение сие оста­ется предположительным, не превращено в ося­зательное посредством опыта духовного. И можно еще приложить, что если они естествен­но развиваются у человека неправоходящего, то их должно предполагать во всяком таком, если не все, то какие-нибудь, если не в развитии, то в семени. И действительно, редкий не искуша­ется ими, редкому подчас они не нравятся и редкий, по крайней мере своим путем, не при­ходит к помышлению: а может быть, и так.

Какой свет после такого мрака воссиявает в душе человека по обращении его к Богу и по приятии благодати! И, во-первых, все при­шлые от развращенной воли начала тотчас ис­чезают, как мрак в комнате освященной или нечистые силы из освященного места. Проти­воположные им убеждения образуются в сер­дце, в самом производстве обращения кающе­гося. Когда изгоняется из сердца нечистота, тогда же уничтожаются и все следствия ее. Он чувствует, что жизнь коротка и надобно спе­шить делом, что себя надобно озлоблять, что всего надо ожидать от Бога, а не от себя, на мнения людские не смотреть и проч. Во-вто­рых, вредные следствия преобладания рассуд­ка или совсем предотвращаются, если обраще­ние упреждает его развитие, или исправляют­ся здесь же, и рассудок превращается в слу­жебную силу, покорную разуму. Так как ум­ственные злые склонности главным образом происходят от осязательности познаний рас­судка и предположительности идей разума, оставленного себе, то с уничтожением его ос­нования падает само собою и то, что на нем строится. Основание же сие уничтожается в покаявшемся, к Богу обратившемся и к Нему прилепившемся; ибо с сего времени он начинает осязательно познавать вещи духовные, как прежде познавал чувственные. Это равен­ство осязательности уничтожает колебание сомнения, а то, что в разуме просвещенном предлагаются истины драгоценнейшие, пре­клоняет на его сторону сознание и ему поко­ряет. Когда, таким образом, через сей новый путь узнает человек многое сокровеннейшее, чего прежде не постигал, но что теперь ясно созерцает, тогда, естественно, перестает верить исключительно своему разумению. Такой уже и не подумает, что нет духа, когда живет в духе, или что все подчинено неизбежной не­обходимости, когда ощущает силу, пришед­шую к нему свыше, совне, или что все может сам, когда только принятою от Бога силою избег угнетавшего его зла (пример Августина). Вместе с тем начинается новая жизнь для рассудка, и в человеке — новое направление научности, если она была или ею занимают­ся. Как прежде рассудок действовал как гос­подин, так теперь начинает действовать как подчиненный, по порученности от лица разу­ма духовного. Поэтому как прежде, при рас­сматривании вещей, человек ничего не видел, не мог и не хотел видеть кроме самих вещей, так теперь во всем видит яснейшее отражение мира духовного и в вещах, и в явлениях. Весь мир проникнут действительно духовным, Бо­жественным (Рим. 1:20); но прежде это не за­мечалось, а теперь созерцается ясно. Затем все существующее и все являющееся превращает­ся в обширное и беспрерывное поучение, или разумную книгу, как сказал Антоний Вели­кий. Что это действительно так, сейчас мож­но увериться, читая какого-нибудь святого отца. У всякого из них поминутно предлага­ется зрение духовного в чувственном или сквозь чувственное. У преосвященного Тихо­на составлено из сего целых четыре книги под заглавием «Сокровище духовное от мира со­бираемое».

Отсюда следует, что целость, полнота и истина знания, собственно, принадлежат лю­дям, восстановленным благодатию и в Боге живущим. У других оно и неполно, и неистин­но. Как верна мысль блж. Августина, которую он с такою настойчивостию доказывал, что только жизнь ведет в храм мудрости, а не на­оборот! О ложных направлениях рассудка го­ворится обыкновенно в логиках, и там же предлагаются разные средства к избежанию их. Очевидно, какова цена сих наставлений. Что ни говори, логика без внутреннего изменения ничего не сделает. Кому сказано: смот­ри, верь откровению — тот, пожалуй, и себе то же будет говорить, но в сердце и на деле бу­дет верить только себе или будет говорить, что нужна помощь Божия, но полагаться будет только на себя. Воспитать душу нашу в спо­собностях, как должно, нельзя без подчинения ее врачевательным и восстановительным бла­годатным средствам.

Коротко: у того, кто стоит вне сих средств, знание таково — духовный мир и его вещи как облаком и туманом сокрыты; им мало он ве­рит или не думает о них; знание рассудочное обращено у него только к видимому, действи­тельному, осязаемому; сокровенное в вещах не видится; причины познаются только ближац-шие, наличные; намерения Промысла усколь­зают из внимания... Потому все знание его поверхностно: в составе неполно, в общем же духе растленно, извращено каким-нибудь не­правым настроением умственным.

 

---

Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 510; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!