Аа) Грех в трех видах проявления его

 

Грех как дело

 

1а) Что есть грех? Грешное дело есть преступ­ление повелевающей или запрещающей запо­веди Божией или, как говорит апостол, грех есть беззаконие (1 Ин. 3:4). Две особенно чер­ты тотчас отражаются в грехе от слов: преступ­ление и заповедь. Там он есть злоупотребле­ние свободы, здесь — презрение закона.

Грех имеет место только в существах разум­ных — бестелесных и соединенных с телом. Как особенное преимущество Господь даровал им свободу. Но вблизи сего преимущества на одну черту и бездна. Свобода не связана: мо­жем обращаться к Богу и можем отвращаться от Него. Но сия возможность есть в свободе не для того, чтобы тварь отвращалась от Твор­ца, но потому что составляет природу свобо­ды. Цель и назначение свободы — непринуж­денное служение Богу, Творцу своему, чтобы тварь, свободно служа Богу и исполняя волю Его, тем больших сподоблялась благ, станови­лась пространнейшим вместилищем блаженства. Очевидно, что тварь, уклоняющаяся от воли Божией, злоупотребляет свободою. Это говорится с тем, чтобы показать, что она зло­употребляет сама, не по какой-нибудь необхо­димости или року, а самовольно, имея то есть полную возможность и исполнить волю Бо-жию в то мгновение, когда не исполняет ее. В сем смысле в «Православном Исповедании» говорится, что грех есть необузданная воля че­ловека и диавола. Никто не принуждал диавола восстать против Бога: он это сделал сам собою. Прародителей наших хотя соблазнял сатана, но не связывал свободы, а только обольщал; потому и они, когда преступили заповедь, согрешили свободно, сами собою. И ныне, пусть восстает на нас многообразная похоть, воюют мир и диавол; но все самый грех есть наше вольное дело, непринужденное, плод необузданной воли.

Грех есть преступление, или нарушение за­кона. Но закон сам в себе остается неизмен­ным. Он разоряется только и нарушается в лице грешащего. Например, неверие есть на­рушение закона веры в Бога, но и Бог, и вера сами по себе остаются неприкосновенными. То и другое онечествовал только в себе самом сам нечествующий тем именно, что не принимает, отвергает, презирает, попирает сей за­кон. Отсюда презрение закона есть неотъем- • лемая черта греха; презрение закона, следова­тельно, презрение воли Божией и противле­ние Богу. Далее, так как закон нравственный напечатлен в существе человека и внутренно соображен и сочетай с его устройством, то, преступая его, человек идет против себя, себя самого разоряет и губит, ибо непреложное условие благосостояния и здравия всякого существа есть невоспящаемое развитие поло­женных в нем начал. Посему, можно сказать, грех есть яд и разрушение человека через са­мовольное нарушение закона. От противле­ния закону неминуемо рождается смерть и возгорается гнев Божий.

Посему вообще характеризуется грех этою необузданностию воли, этим презорством к закону, этою силою разрушительною, коею он возвратно действует на грешника.

Отсюда следует, что нельзя говорить, будто грех состоит в недостатках и несовершенствах наших сил, есть неминуемое следствие нашей ограниченности. Не всеведущ и не всемогущ, потому и святым быть не может. Правда, наши силы ограниченны; но ведь и обязательства, на нас лежащие, не бесконечны, а в точности соответствуют нашей природе. Если б от нас ста­ли требовать ангельской жизни, мы могли бы извиняться, не успевая в ней. А если, будучи человеками, живем не по-человечески, чем из­винимся? Равным образом неправда, будто грех есть следствие недальновидности ума, не­благоразумия: цель не ту назначил, средства не те прибрал. Все это бывает и в грехе; но грех, собственно, в развращении воли, по коему и знаем, что должно делать, но не делаем, пото­му что не хотим. Ведущему добро творити и не творящему, грех ему есть (Иак. 4:17).

1б) Откуда грех? Что касается до происхож­дения греха, то оно изумительно и в диаволе, и в человеке. Представьте себе чистейшую и совершеннейшую разумную тварь, каков ан­гел, только что вышедший из рук Творца с вы­сокими достоинствами, приближавшими его к Творцу; он получает заповедь и скоро потом, ведая совершенно волю своего Творца, ведая запрещение Его, угодное Ему и неугодное, из­бирает неугодное в противность Ему. Ни од­ной не видишь мысли, на какой можно было бы основать объяснение такого действия. Это непостижимая тайна нравственная! В духе ро­дилась мысль, или внутреннее слово, и произ­вела столько зла, что им наполнился весь мир, и зла столь крепкого, что оно пребудет в веч­ные веки, хотя, несомненно, на разорение себя. Таково существо свободы! Свободное суще­ство есть неточное начало дел, о которых не всегда можно ответить почему? Просто пото­му, что хочу; а хочу потому, что хочу.

Так и в человеке мало объяснимо рождение греха, ибо и он также согрешил, все зная. В грешнике падшем еще понятно рождение гре­хов, ибо согрешивший стал рабом греха, при­вил к себе грех, принял его как бы в правило. Но от чего и как падение человека чистого первого или теперь падение людей, успевав­ших в добре, познавших его сладость, удосто­ившихся особенного благоволения Божия, людей праведных? Некоторый свет на сие проливает следующее место из Послания к Евреям (3:12-13): Блюдите братие, да не ког­да будет в некоем от вас сердце лукаво неве­рия, во еже отступити от Бога жива. Но уте­шайте себе на всяк день, дондеже днесь нари-цается, да не ожесточится некто от вас лес-тию греховною. Здесь указывается, что грех начинается неверием, ослаблением убеждения в истине, омрачением ума. Оно наводит неко­торую тень на истину, на Бога, закон Его и Бо­жественный порядок, следовательно, и отдаляет их из сознания по мере увеличения сей тени. Так поступил диавол вначале, омрачив лик Божий в уме прародителей. С сего же на­чинается и грех каждого. Посему возочищать веру сколько можно чаще и есть обязанность не желающего грешить. Потом к неверию при­соединяется лесть греховная, чаяние великой сладости,' какая придет сама, без всякого тру­да, лишь только согреши. Сие чаяние прико­вывает внимание и сердце к предмету греха.

Тогда и думается, и желается только один сей предмет. Закон, истина, нужды духа, Сло­во Бога — все становится ни во что. К ним оже-стел человек, или он успел уже установиться в упорстве и непокоривости, готов сказать: отойди, — или отступил от Бога... Не имея же страха Его, как ярый зверь, кидается на грех. В основании же и самой глубине всего лежит сердце лукаво: недобросовестность, внутрен­ний обман пред самим собою и Богом, Кото­рого, однако ж, не отвергает. Оно тут же пре­бывает во все производство греха и все дело приводит в движение и покрывает собою.

Таким образом, несколько виден меха­низм греха. Но все же это не есть полное его объяснение. Ибо откуда эта недобросовест­ность и лукавство в том, кто был пред тем добросовестен и прямодушен? Далее, отку­да неверие в том, кто дышал верою, откуда лесть греховная в ненавидевшем грех или ожестение в мягком и благопокорливом? Припомните пример святого подвижника, преуспевшего до того, что ему ангел прино­сил пищу. Как это сделалось, что он, оставя пустыню, бежал уже в мир? И убежал бы, если б не удержала его милость Божия. Так грех — тайна... мы все грешим и бываем край­не виновны во грехах, но не можем сказать себе, почему грешим.

Поэтому не только через посредственное заключение, но и непосредственно зачало на­шего греха можно возводить к диаволу. Он тени и мраки наводит на душу и, содержа ее как бы в каком опьянении, доводит до того, что она рождает грех сначала в себе, а потом и во вне. Однако ж, это не извиняет душу, ибо соблазн не необходимость. Грех всегда есть самовольное уклонение от Бога и святого Его закона в угодность себе. Бдите и молитесь: не введи нас, Господи, во искушение!

1в) Виды греха. Чтобы ближе познакомить с грехом, перечисляются здесь разные его виды, ибо в них злая и мрачная природа его очевиднее. В руководство при этом возьмем простую мысль о грехе. Грех есть преступле­ние заповеди, повелевающей или запрещаю­щей что-либо делать; преступление произволь­ное, непринужденное. Отсюда есть грехи опу­щения и нарушения заповеди. Господь запове­дал: уклонися от зла и сотвори благо (Пс. 33:15); должно одно делать, а другого не делать. Посему, когда делаем что не должно, творим грех, и когда не делаем что должно, тоже тво­рим грех. И нарушение, и неисполнение запо­веди есть грех. Первое преступнее последнего, так как нарушение заповеди требует особого напряжения сил и не может произойти иначе как от большого упорства и развращения воли. Должно, однако ж, помнить, что и опущения бывают очень важные и нередко важнее самых нарушений. Это особенно должно сказать о тех случаях, в коих опущение сие зависит от по­стоянного и всегдашнего небрежения о законе или от презрения к нему, равно как и о тех, в коих опускаются обязанности или важные сами по себе, или такие, коих опущение вле­чет за собою вредные и разрушительные для других последствия. Таково опущение обязан­ностей своих отцом, священником, воспитате­лем и проч. В Слове Божием нарочито указы­вается виновность опущения в случае самом решительном, именно — на последнем суде. Так, неключимому рабу, скрывшему талант, говорится: вверзите его в тму кромешную (Мф. 25:30); и тем, кои жестокосерды к бедным, ска­зано будет: понеже не сотвористе... отъидите от Мене (Мф. 25:41).

Потому всякому ревнителю о совершенстве нравственном всемерно должно восстанов-лять в совести своей чувство обязательства к положительным предписаниям закона и ис­полнять их; в случае же нарушения возбуж­дать соответственное жаление и скорбь о том и очищать его покаянием, потому что часто не только необразованные, но даже довольно све­дущие в своих обязанностях потому только, что не сделали больших нарушений и преступ­лений, говорят: да что же такое я сделал? — ни во что вменяя допущенные опущения, сколь­ко б они важны ни были.

Более разнообразия вносится в область гре­ха тем его свойством, что он есть нарушение или опущение заповеди непринужденное, сво­бодное. Так как все действия свободные совер­шаются взаимодействием разума и воли, то соответственно тому, какая сила больше уча­ствует в грехах или больше на них имеет вли­яния своим неправым действованием — разум ли или воля — и грехи получают разные на­звания, оттенки и виды.

Дело разума в нравственной деятельности — уяснить человеку его обязанности и потом, в самом исполнении их, строго смотреть за тем как, что и где исполнить. От неисполнения разумом как следует своего долга в том или другом случае происходят, с одной стороны, грехи неведения, с другой — грехи неосмотри­тельности.

Всякий, помнящий себя и свое назначение, должен по мере сил и возможности собирать познание о своих обязанностях и уяснять себе что и как ему совершить. На то дана всякому совесть, сей неписаный закон, по которому, и не учась, узнают свой долг; в христианстве же к сему присоединяются открытое всем Слово Божие, непрерывная проповедь в Церкви и устное слово пастырей, касательно коих напи­сано: вопроси отца твоего, и возвестит тебе, старцы твоя, и рекут тебе (Втор. 32:7). И еще: храни зело творити, по всему закону, его-же возвестят вам жрецы (Втор. 24:8). При всем том, однако ж, нередко каждому почти случается говорить: ах! я и не знал, — то есть упрекать себя в неведении, особенно если дело идет о частных случаях. Но, с другой стороны, и не всякое неведение одинаково грешно. Ка­сательно сего должно заметить:

Кто живет в простоте сердца, стараясь по возможности и узнавать, и исполнять узнан­ное, а между тем сделает что незаконное, не подозревая греха, с чистою совестию, без вся­кого сомнения и колебания, того, собственно, один грех и есть грех неведения, то есть такое худое дело, которое человеком творится, но ему в полную вину не вменяется.

Всякий человек, к себе и своему долгу не­внимательный, живущий в беспечности и рав­нодушии к своему спасению, не извиняется, когда делает что худое по неведению. Ибо так как у него нет любви к добру, то он хотя бы и узнал его, вероятно, не сделал бы; он и не уз­нает его по сей нелюбви или постоянному не­хотению добродетели. Такой в два раза грешит: и в том, что не знает и не узнает, и в тех делах, кои творит по сему незнанию. В нехотении узнать долг лежит тайное хотение противного.

Такое неведение тем виновнее, чем разврат­нейшую показывает волю, именно: чем важнее предмет незнаемый, например, предметы веры и особенно главнейшие ее члены — обязанно­сти, непосредственно к своему званию относя­щиеся; чем легче кому узнать то, чего не знает или по способностям, или по внешним спо­собам; чем более кто не только имеет, но и чув­ствует к тому побуждений.

Самый верх нечестия — в неведении, когда кто не знает не только по нерадению и беспеч­ности, но и по отвращению или презрению, пребывая, однако ж, в том порядке, какого не любит. Это именующиеся христианами, а между тем поносящие христианство, хотя не знают его как должно.

И то есть обязанность человека, чтобы быть внимательным к себе и своим делам. Посему если кто и знает свой долг или то, как должно ему поступать, но в самом исполнении долга или действований по обязанности не внимает себе и вследствие того делает разные ошибки и проступки, то он грешит, и грехи такого рода называются грехами неосмотрительности и опрометчивости.

Касательно сего рода грехов должно знать:

Что в настоящем нашем состоянии рас­стройства сил или их подвижности и неустой­чивости нельзя за всем усмотреть — и внутри и во вне. Потому если кто из строго наблюда­ющих за собою, живущих с бодренным серд­цем и трезвенною мыслию, нехотя, сам не зная как, впадет в какое прегрешение мыслию, словом или делом и потом, заметивши его, тотчас отвергнет ненавистию сердечною, а себя освя­тит покаянною молитвою: от тайных моих очисти мя (Пс. 18:13) — того проступок неви­нен: это дело немощи, но не злонамеренности, например набег осуждения, зависти и под. Только главное: заметивши, надо отвергнуть сердцем, ибо кто примет его после и усладит­ся им, тот после изберет то, чего прежде не видал и что совершил не зная и не избирая.

Тот же, кто, хотя и внимателен к своему дол­гу, имеет желание быть исправным как следу­ет, только в час действования позволяет себе предаваться влечению своего характера или чувствам сердца, например вспыльчивости, веселонравию, суровости, ложной снисходи­тельности и проч.; того дела суть дела преступ­ной неосмотрительности и потому грешны. И грех их тем значительнее, чем предмет их дела и сам по себе, и по своим последствиям важнее, чем более опыт обличал уже недоброту такого поведения и чем легче человеку поправить такую ошибку. Виновность здесь умаляется толь­ко старанием поправлять себя, что делается не вдруг, а постепенно и потому среди падений.

Человек рассеянный или решительно не­брежный, неблаговолительно смотрящий на добродетель и нравственность, есть в корне злой грешник. Его греховность тем более тяж­ка, чем бесстыднее его неглижерство, настоя­тельнее презорство к долгу и яснее сознание всего сего.

Так, трезвиться и бодрствовать должно, пре­поясав чресла помышлений своих. Надо обо­ими глазами смотреть под ноги, чтобы не по-ткнуться, и молиться: стопы моя направи по словеси Твоему. Когда хотят различать грехи по участию в них воли и самодеятельности чело­века, то обращаются или к исходищу и началу греха, или к его образованию из мысли в дело.

Как вообще все дела человека или исходят непосредственно от его лица, или совершают­ся вследствие требований и возбуждений сто­ронних, приходящих со вне, или от низших его сил; так и грехи иной совершает по увлечению развратных желаний, а иной — по хладнокров­ному соображению. Последние суть грехи зло­сти или злонамеренности и разврата, а те — грехи страсти и увлечения.

Нет нужды и указывать на то, что грехи, исходящие из развратного и злого ума и серд­ца, суть последней степени тяжести. Ибо тут человек становится сам в своем лице исходи-щем зла, следовательно, близким подобником злого сатаны, услаждающегося злом и о нем только и помышляющего. Таковый стоит уже во глубине зол, в которую пришедши нерадит (Притч. 18:3), и не уснет, аще не сотворит зла (Притч. 4:16). Но и о грехах по увлечению дол­жно сказать, что они никак неизвинительны. Справедливо, что теперь природа наша страс­тна, слаба, расстроена и падка на самоугодие, но это не делает необходимым согласие на ее худые требования. Сие согласие всегда в руках наших, тем более у тех, коим силы даны и обе­щана крепкая помощь за воззвание (Флп. 4:13). Посему называть грехи по увлечению и страс­ти грехами только слабости, значит отверзать пространную дверь расслабления и нечистоты в нравственный мир. На опыте хотят это тит­ло усвоить более влечениям похоти, вкуса, ин­стинкта, движения полноты или играния жиз­ни. Видимо, что откуда больше зла, к тому и хотят быть снисходительными. Как бы ни было сильно увлечение, но если предмет избирает­ся и желается, то дело обличает развратность воли и есть безнравственно. Отсюда разве только те должно исключить случаи, в которых мгновенное, нечаянное бывает воскипение страсти, а между тем столь сильное, что чело­век, как в опьянении или омрачении ума, увлечется ко греху. Но и такие случаи очень ред­ки и в лице одном могут быть только однаж­ды. И, вообще, большая или меньшая винов­ность сего греха зависит от меньшей или боль­шей силы влечения, от большей или меньшей старости и новости страсти, больше или мень­ше ясного сознания своего состояния. Новые оттенки в сем роде грехов бывают оттого, воль­но или невольно, извнутри сама собою или по внешнему возбуждению воскипает страсть. В последнем отношении обстоятельства места, времени, лиц и проч. представляют нередко удобные случаи ко греху, нередко увлекают в грехи, возбуждая страсть. Но и это не извиня­ет греха, а напротив, и при сем тем грешнее грех, чем больше случай, вовлекший в него, был предвиден и состоял в нашем распоряжении. Ибо тут очевидно — идущий в огонь хо­чет обжечься. Кто ходит в такой дом, где или мысли, или сердце набираются худа, сам вино­ват, если делает потом худо. Но и в обстоятель­ствах непредотвратимых скорее должно по-несть ущерб, показать опыт самоотвержения, нежели ввергать в опасность дух, для коего и тело, и мир, и время.

Способ образования греха из мысли в дело у святых отцов определен с точностию, и с точностию тоже определена виновность каждого в сем ходе дела момента. Весь ход дела изобра­жается так: сначала бывает прилог, далее — вни­мание, потом — услаждение, за ним — желание, из него —решимость и наконец — дело (см. Фи-лофея Синайского. Добротолюбие, т. 3., гл. 34 и далее). Чем далее какой момент от исхода и чем ближе к концу, тем он значительнее, раз­вратнее и грешнее. Верх виновности — в деле, и ее почти нет в прилоге.

Прилог есть простое представление вещи, от действия ли чувств или от действия памяти и воображения представшей нашему сознанию. Здесь нет греха, когда рождение образов не в нашей власти. Иногда, впрочем, посредствен­но переходит сюда виновность, когда, напри­мер, образ соблазнительный вспадает на мысль по причине допущенного позволения на мечты. Нередко и самодеятельно вызыва­ется образ, тогда, по качеству его, сие дело ста­новится грехом, ибо человек обязан держать ум свой в вещах Божественных.

Внимание есть установление сознания или ока ума на родившемся образе с тем, чтобы ос­мотреть его, как бы побеседовать с ним. Это есть медление в помысле единичном или мно­госложном. Сие действие более во власти человека, ибо родившийся против воли образ можно тотчас изгнать. Потому оно и более ви­новно. Кто внутренно смотрит на преступный предмет, тот обличает худое настроение серд­ца. Он походит на того, кто в чистый жилой покой вводит нечистое животное или вместе с честными гостями сажает отвратительного не­честивца. Иногда, правда, предмет приковыва­ет к себе внимание своею новостию, порази-тельностию, но все, после того как сознана его нечистота и прелесть, должно изгнать его вон, ибо иначе тут будет участвовать соизволение, и из невольного дело сие станет произволь­ным. Вообще, сей момент очень важен в нрав­ственной жизни. Он стоит на переходе к делам. Кто прогнал помыслы, тот погасил всю брань, прекратил все производство греха. Потому и советуется все внимание обращать на помыс­лы, с ними воевать. Сюда преимущественно направлены и все правила святых подвижни­ков. Отсюда само собою видно, какой цены грехи воображения и самовольных мечтаний. Где им соизволяется, там они грех. Но сей грех грешнее, если к тому употребляются какие-нибудь внешние средства, например, чтение, слышание, зрение, разговаривание. Сии после­дние также оцениваются как случаи ко греху.

Услаждение есть приложение к предмету вслед за умом и сердца. Оно приходит, когда вследствие внимания к предмету он начинает нам нравиться и мы находим удовольствие в умном смотрении на него, лелеем его в мысли. Услаждение греховными предметами есть уже прямо грех. Ибо если сердце наше должно быть предано Богу, то всякое его сочетание с други­ми предметами есть нарушение верности Ему, разрыв союза, измена, духовное прелюбодея­ние. Должно сердце свое хранить в чистоте, потому что из-за него помышления ума стано­вятся злыми (Мф. 15:18), когда то есть оно начинает услаждаться ими беззаконно. Есть, впрочем, усладительные движения плоти и сердца, нисколько не зависящие от произвола, каковы все движения потребностей. Но и они, невинные вначале, тотчас становятся не без­винными, коль скоро сознаны и прикрывают­ся благоволением к ним или согласием на не­законное удовлетворение им. Вначале они суть движения естественные, а потом становятся уже нравственными. Посему говорят: заметив их, вознегодуй. Отсюда само собою следует, что должно думать об эстетических наслаждениях. Они преступны в той мере, в какой их со­держание или форма несообразны с чистотою сердца и нравов. То же и относительно мастер­ских произведений ремесленников: одобрять их умом за приспособленность к цели есть должное дело, а предавать себя их эффекту ради пустого минутного услаждения — худо. Да и вообще, отходя ко сну, молимся о проще­нии, если доброту чуждую видев, тою уязвле­ны были сердцем, чтобы тем очистить сердце свое от всех увлечений днем. Во многих, впро­чем, случаях услаждение вырывается необхо­димо или неудержимо. Тут одно правило: не соизволяй, отринь, вознегодуй.

От услаждения один шаг до желания. От­личие между ними то, что душа услаждающа­яся пребывает в себе; напротив, желающая склоняется к предмету, имеет к нему стремле­ние, начинает искать его. Оно никак не может быть безвинным, ибо совершается согласием или рождается современно с ним, как бы из под него; согласие же всегда в нашей воле.

От желания еще одною чертою отличается решимость, именно тем, что в состав или в условие рождения ее входит уверенность в возможности и видение средств. Желающий изрек согласие на дело, но еще ничего не при­думал и не предпринимал к достижению сво­ей цели; у решившегося все уже осмотрено и решено, остается только приводить в движе­ние члены тела или другие силы для соответ­ственного производства дел.

Когда же наконец и сие будет совершено, тогда кончается все делопроизводство греха и является дело — плод развращения, зачатого внутри и родившего беззаконие во вне.

После услаждения так быстро стремление к делу, как падение тяжкого камня по круто­му скату. Посему-то общее правило: бори и гони помыслы, пока еще ими не уязвлено сер­дце, ибо тогда очень трудна, если не невозмож­на, победа. В главнейшем ходе образования греха заметно, как одна за другою силы чело­века сочетаваются с грехом. После того, как в услаждении осквернено сердце, в желании ос­кверняется воля; в решимости, через изобре­тение средств, становится причастником сей скверны и рассудок; в деле, наконец, и самые силы тела проникаются грехом: и стал весь человек грешен.

Здесь должно заметить:

Уже и тот, кто возжелал или изрек согласие на дело внутренно, в нравственном смысле со­вершил грех пред Богом, видящим тайная сер­дец. Кто зачал похоть, родил грех, говорит апо­стол Иаков (1:15); и вожделевший при воззрении на жену уже слюбодействовал с нею, гово­рит Господь (Мф. 5:28). Однако ж решивший­ся грешнее его по большему напряжению сил на грех, по большему объему огрешения внут­реннего, по большему упорству и развращению воли. От решимости до дела одна черта.

Хотя в желании и решимости есть уже грех, однако ж, из сего не должно заключать, что са­мому делу грешному нечего прибавить к их греховности, и оно грешно не более их. Решив­шийся может еще или имеет время отказать­ся от дела и, следовательно, однажды воспро­тивившись закону, оказать ему покорность в другой раз, когда он в совести предъявит свои требования; между тем сделавший дело попи­рает закон и внутренне, и внешне. Совершаю­щий дело во все продолжение его борется с совестью, которая не престает вразумлять его, следовательно, более развращает себя и рас­страивает свою нравственную природу.

Совершающий дело всего себя исполняет грехом, все силы и все существо свое накло­няет к нему и направляет; оттого в первом уже деле полагает основание привычке, ибо сде­лавший однажды скорее и охотнее сделает в другой раз и так далее, особенно плотские гре­хи. Наконец злые следствия от греха начинают являться уже по совершении его. Соблазн, расстройство здоровья, ущерб для себя и дру­гих происходят уже от дела.

Отсюда само собою очевидно, как думать о грехах, кои не совершаются делом не по свобод­ному произволению, а по нужде или внешней невозможности. Тяжесть сего греха равна по­чти делу. Разность между ними только в след­ствиях, и притом все внутренние следствия уже есть, недостает только внешних. В сем отноше­нии разность тем менее или значительнее, чем меньших или больших худых следствий ожи­дать должно было от дела. Где их нет и не бы­вает, там, можно сказать, и разность исчезает.

На сем основании различаются грехи внут­ренние и внешние.

К числу внешних грехов можно относить и грехи чужие, вменяемые нам, ибо в таком слу­чае другие бывают как бы исполнителями на­шего внутреннего греха, то же, что наши силы и наше тело для наших желаний. Ибо через что мы становимся участниками чужих гре­хов? Через то, если на грех, ими совершаемый, есть наше развращенное желание, и при их деле мы не обнаруживаем только пред други­ми, но самым делом имеем и питаем внутри презрение и неуважение к нарушенному другими закону нравственности, как тогда же видится сие и в совести нашей. После сего само собою разумеется, что во столько вменя­ется нам чужой грех, во сколько велико наше в нем участие и во сколько тем является наше презрение к нравственному закону. Способы, как сие делается, суть: приказ больше или меньше строгий, совет больше или меньше убедительный, согласие с большим или мень­шим услаждением, соблазн больше или мень­ше намеренный и льстивый, незамечание или попущение с большею или меньшею поблаж­кою, также одобрение, непротиводействие, необъявление. Как важными могут быть чу­жие грехи, можно судить по тому, как грешен грех родителя, не останавливающего своих детей, или воспитателя, не исправляющего слабостей воспитанников, или образованного превратно, который книгами, картинами, ста­туями повсюду рассеивает соблазн. Вообще, чем легче бывает остановить зло и содейство­вать благу, тем злее и безнравственнее наше участие в чужих грехах.

Так строятся дела! Потому снова напоми­нается: трезвиться и бодрствовать подобает, себе внимать и сердце свое блюсти от всякого приражения греховной скверны!

Наконец грехи еще различаются по разной степени важности. Об этом нечего много тол­ковать. Из простого и краткого рассмотрения грехов видно, что они имеют неодинаковую степень важности и силы, но есть слабые, злые и злейшие. Сия разная важность их зависит иногда от их предмета, а иногда — от степени развращения сердца, участвующего в них.

В первом отношении грехи называются тяжкими и легкими.

Как обязанности, лежащие на человеке, имеют неодинаковую важность, так и наруше­ние сих обязанностей, или грехи, неодинако­во тяжки. И правила для определения сей тя­жести соответствуют правилам для определе­ния важности обязанностей. Именно грех тем более тяжек, чем более он вносит расстройства в мир нравственный, то есть чем больше про­тивоположен нравственно-христианскому духу жизни, любви к Богу и ближним, как на­пример, богохульство или нескромное стояние в церкви; чем больше совестию и откровени­ем приложено к известному делу оснований, связывающих нас необходимостию в отноше­нии к нему, например, непочтение к родителям и простому человеку; чем наконец значитель­нее количество материи греха... например, украсть мало или много, оскорбить словом или делом, в первый или уже не в первый раз.

Но все это как бы мысленная только мерка для определения тяжести грехов. В действи­тельности же она подлежит разнообразней­шим условиям, кои, надобно сказать, нелегко определяются теорией. Помнить, впрочем, на­добно, что сие различие грехов тяжких от не­тяжких полагается совсем не с тем, чтобы быть дерзновеннее и смелее в иных грехах. Грех вся­кий есть тяжкий грех, ибо оскорбляет Бога. Потому вообще от всякого и должно блюстись. Только есть разные степени тяжести грехов, так разные, что иные грехи кажутся легкими сравнительно с другими, почему легкость сия есть только относительная. Знать же сие не бесполезно для нравственного внутреннего по­рядка, для изощрения нравственного чувства, особенно для избежания смятений совести или уврачевания сей ее болезни. Ибо иной на каж­дом почти шагу думает, что он тяжце согре­шил. Такого решительное, мирное, численное определение тяжести грехов очень вразумит. Но и для беспечного это может быть спаси­тельно, чтобы потрясти и устрашить, если по самозабвению слишком легкомысленно дума­ет о своем грехе и порочном поведении.

Как добродетель не в одном деле состоит, но еще паче во внутреннем расположении, так и грех. Потому значительнее различие важно­сти грехов по внутреннему греховному распо­ложению. В сем отношении грехи разделяют­ся на смертные и несмертные.

Смертный грех есть тот, который отнимает у человека нравственно-христианскую жизнь его. Если нам известно, в чем нравственная жизнь, то определение смертного греха не трудно. Жизнь христианская есть ревность и сила пребывать в общении с Богом исполне­нием Его святого закона. Потому всякий грех, который погашает ревность, отнимает силу и расслабляет, отдаляет от Бога и лишает Его благодати, так что человек после него не мо­жет воззреть на Бога, а чувствует себя отрева-емым от Него; всякий такой грех есть грех смертный. Об этом грехе говорится, когда го­ворится: есть грех к смерти (1 Ин. 5:16). И еще: питающаяся пространно, жива умерла (1 Тим. 5:6). Или нелюбяй пребывает в смерти (1 Ин. 3:14). Такой грех лишает человека благодати, полученной в крещении, отнимает Царство Небесное и отдает суду. И это все утверждает­ся в час греха, хотя не совершается видимо. Такого рода грехи изменяют все направление деятельности человека и самое его состояние и сердце, образуют как бы новое исходище в нравственной жизни; почему иные определя­ют, что смертный грех есть тот, который изме­няет центр деятельности человеческой.

Это отвлеченное определение смертного греха более становится близким к делам на­шим через следующие правила или условия, по коим грех становится смертным. Именно — он смертен, если кто преступает ясную заповедь Божию с желанием и услаждением, с сознани­ем себя и греховности дела. Если есть степени в смерти, то надобно сказать: грех тем смерт­нее, чем важнее каждая из сих сторон греха. При сем должно заметить, что важность пред­мета, как это само собою очевидно, при созна­нии его греховности не оставляет никакого со­мнения в смертности соделанного греха; но и в отношении к предметам меньшей важности может быть грех смертным, судя по развраще­нию воли, с каким он совершается, или презре­нию через него закона, или хвастовству через него несвязностию законами нравственными.

В «Православном Исповедании» подробно описаны смертные грехи (ч. 3, вопр. 18-42). Они разделяются на три класса. К первому относятся грехи, служащие источником для других грехов. Ко — второму против Духа Святого, именно: безмерное упование на бла­гость Божию, отчаяние, противление ясной истине, также зависть к духовным совершен­ствам других, застарение в злобе, отложение покаяния до смерти. К третьему — грехи, во­пиющие на небо, каковы: вольное убийство, содомское дело, обида нищих, вдов и сирот и лишение мзды наемников, оскорбление и до­саждение родителям.

Грех несмертный, иначе простительный, по противоположности со смертным, есть тот, ко­торый не погашает духовной жизни, не отдаля­ет человека от Бога, не изменяет центра его де­ятельности, при котором можно без смущения обращаться к Богу и беседовать с Ним в молит­ве искренно. Такого рода грехов бесчисленное множество, и от них никто не свободен, кроме Господа Иисуса Христа и Пречистой Богоро­дицы. Посему сказано: аще речем, яко греха не имамы, себе прельщаем, и истины несть в нас (1 Ин. 1:8), или много бо согрешаем ecu (Иак. 3:2), еще: седмерицею падет праведный (Притч. 24:16); яко несть человек праведен на земле, иже сотворит благое и не согрешит (Еккл. 7:21).

Трудно, однако ж, определить, какие имен­но эти грехи, тем больше, что несмертность греха зависит и от внутреннего расположения духа, а не от одной маловажности предмета его. Решительно только можно, сказать, что все гре­хи невинного неведения, неосмотрительности ненамеренной, иногда неприличия и неблаго­разумия легкого суть грехи несмертные, извинительные, потому особенно, что в них не уча­ствовало намерение и желание сделать что не­доброе. Кто, увидев их в себе, осудит отвраще­нием, тому простятся они. Вообще, все легко худое, без сознания худости совершенное, есть грех простительный. Худость таких дел и бли­зость к смертному греху возрастает по мере сознания их худости при совершении их. Это особенно должно сказать о вещах безразлич­ных, когда они совершаются не с худою целью, но и не с доброю, а в естественном их порядке. В последнем случае они могут заимствовать худость от того действия, какое производят на душу человека, например, прогулка может оставлять рассеянность в мыслях и возбуж­дать движение похоти. Кто заметил, что она имеет худое на него влияние и сознал вместе, что по сему самому он обязан прекратить ее, а между тем не прекращает, тот, очевидно, хотя легко, но оскорбляет совесть, нарушает ее по­кой и чистоту. Очевидно, что такого рода грех уже выступил из несмертного и очень прибли­зился к смертному, а учащение действитель­но превратит его в такой. Ибо больше всего и замирает жизнь духа от развлечений.

Посему-то, вообще, предписывается бегать, сколько возможно, и простительных, и смер­тных грехов, тем паче с того времени, как со­знана их греховность. Кто искренно любит Бога, тот не должен попускать пятнать пред лицом Его чистоту своего сердца из какой-ни­будь маловажной и пустой привычки. Притом и малые грехи уже сродняют с греховностию и потому пролагают путь большим грехам. Уничижали малая по моле упадет (Сир. 19:1). Надо еще подумать, не обманываемся ли мы в том, что это грех малый; может быть, он в существе большой и злой!

Из сего рассмотрения о греховных делах всякий может уразуметь, как посреди сетей хо­дим! Будем вопиять: избави ны от ловящих нас!

 

О грехе как расположении

Греховное расположение, иначе греховная склонность, страсть, есть постоянное желание грешить известным образом, или любовь к гре­ховным каким-нибудь делам или предметам. Так, например, рассеянность есть постоянное желание развлечений, или любовь к ним.

Такие пристрастия или греховные склонно­сти в нравственной жизни имеют великое зна­чение. В них — крепость зла, как в добрых рас­положениях — крепость добра. Что крепости в государстве, то они в душе. Через них грех или сатана воздвигает себе крепости в сердцах и из них безопасно действует, не страшась как бы противной стороны. Страсть в отношении к деятельности человека есть истинное духов­ное рабство: ибо человек ею, как ведомый, ве­дется на зло, даже сознавая свою беду, даже не хотя уже его. Как невольника связанного вле­чет пленивший куда хочет, так делает и страсть с грешником. «Велико, — говорит св. Златоустый (Бесед. 7 на 2 Кор.), — обычая мучитель­ство, потому что он превращается в истинную потребность». Имже кто побежден бывает, сему иработен есть (2 Пет. 2:19). Творяй грех, раб есть греха (Ин. 8:34). Природа человечес­кая здесь терпит полное унижение от греха. Иной и воздержится мало, но потом, при слу­чае, как огонь, воскипает страсть и увлекает к обычным делам. Иной терзается, мучится, ока-явает себя, когда страсть утихает; но лишь при­дет она в движение, беспрекословно покор­ствует ей и охотно предается в руки мучителя своего. У иного сила ее до того доходит, что ни убеждение, ни страх, ни стыд, ни беды, ни даже смерть не сильны отвратить его от дела. Чело­век, работающий страсти, есть беднейшее су­щество. Если смотреть на страсть в отношении к Богу или на ее значение в нравственном мире, то она есть истинное духовное идолопок­лонство. Коль скоро есть страсть, или любовь ко греху, то предмет его, как идол, стоит в сер­дце, которое потому становится для него капи­щем и в жертву ему приносится все с охотным послушанием всякий раз. Не можете Богу работати и мамоне, сказал Господь (Мф. 6:24). Чье сердце пристрастилось ко греху, для того он Бог. Посему для чревоугодника чрево — Бог (Флп. 3:19), для лихоимца — деньги (Кол. 3:5). Откуда страсти? Ни один человек не рож­дается со страстию определенною. Каждый из нас приходит в свет сей только с семенем всех страстей — самолюбием. Сие семя потом жизнию и свободною деятельностию развивается, растет и раскрывается в большое дерево, ко­торое ветвями своими покрывает всю грехов­ность нашу, или всю область грехов, потому что всякий грех непременно уже укрывается под ним или висит на какой-нибудь его ветке. Главнейшие ветви самолюбия суть гордость, лихоимание, сластолюбие. От сих отрождаются уже все другие страсти, но между ними не все одинаково важны. Замечательнейшие суть блуд, чревонеистовство, зависть, леность, зло-памятование. По силе своей они равняются первым, с которыми вместе составляют семь начальнейших страстей ибо суть возбудители греха и родители всякой другой греховной склонности и страсти. Как и какие страсти да­лее развиваются из них — смотри «Православ­ное исповедание», ч. 3, вопр. 18-40.

Отсюда видно, что все страсти состоят меж­ду собой во взаимной связи и взаиморожде­нии, подобно добрым расположениям, и име­ют различную силу и греховную тяжесть. Нет сомнения, что всякая страсть есть тяжкий и смертный грех, ибо отдаляет от Бога и пога­шает ревность к богоугодной жизни. Однако ж страсть тем злее и преступнее, чем злее и безнравственнее ее предмет, чем существен­нейшее нарушаются ею обязанности и чем она застарел ее.

Никак не должно думать, что страсти обра­зуются естественно, сами собою. Всякая страсть есть дело наше. Позывы на то или дру­гое греховное происходят из растления нашей природы; но удовлетворять ему, тем более нео­днократно, до привычки, состоит в нашей воле. Так, гордость утверждается частым гордением, леность — частою недеятельностию, зависть — частым завидованием, сварливость — частою бранью и проч.

В составе страсти должно различать сердеч­ное расположение и привычные действия, удовлетворяющие страсть. Когда человек бы­вает в состоянии образовавшейся страсти, тог­да то и другое, можно сказать, равносильно. Но прежде, нежели страсть придет в силу, хотя расположение страстное, или страсть, в сердце уже есть, но привычка к действиям со­ответственным может быть очень слаба. На­оборот, когда человек войдет в себя, поймет свою опасность от страсти и решится погасить ее, страсть уже ненавидится, гонится и пресле­дуется человеком; но привычка к действиям, удовлетворяющим страсть, к которым настро­ены части и силы души и тела, долго еще со­блазняет, иногда вырывает удовлетворение как бы против воли, иногда увлекает как бы неудержимо. Потому-то долго, долго надобно трудиться над искоренением внедрившегося порока, пока действия и движения сил при­выкнут к противоположным оборотам.

Об искоренении страстей надо писать целые книги... Потому здесь упоминается о сем малое нечто. То нерешительный признак, что кто-ни­будь исправляет свое сердце, если он удержи­вается только от внешних дел, соответствую­щих страсти; ибо при сем может и любовь стра­стная таится внутри, и, следовательно, по сер­дцу сей человек может оставаться страстным — неуправляемым. Также вспышка ненависти на страсть и недовольство собою за нее, думание и передумывание, как отучить себя от страсти и победить страсть, нерешительный того при­знак, ибо это состояние минутное: пройдет, и сердце опять помирится со страстию. Но если кто с сей минуты негодования на страсть при­мет твердое и решительное намерение пресле­довать ее и, не жалея себя, начнет искоренять ее, то такое устремление против страсти есть истинное начало исправления; а благонадеж­ность исправления зависит от постоянства и не­изменности намерения и действования против страсти, ибо конец венчает дело. Хорошее на­чало есть половина дела, но другая половина исполняется уже в конце начатого поприща; или лучше, до самой смерти человеку страст­ному, исправляющему себя, должно думать, что он сделал только половину или только начал. От дел страстных иногда скоро отвыкают, но так как силы души подвижнее членов тела вещественных, то вообще не советуется верить погашению страсти, будто ее нет уже, или она умерла. Во всякое время ее лучше сравнивать с прикинувшейся змеею, которая при всяком удобном случае готова уязвить, или с обмер­шим насекомым, которое при благоприятных обстоятельствах легко оживает. Посему бдеть надо и молиться! Немалая, впрочем, в сем от­ношении разность у стоящих в добре людей, именно у тех, кои не рабствовали прежде стра­стям, с теми, кои рабствовали им, но исправи­лись. Что прилично одним, то не всегда может быть принимаемо другими. Те могут действо­вать с большею свободою, последним должно всегда ходить так, как около огня. Сим же ре­шается недоумение: как же некоторые святые позволяли себе льготы и утешения? Нам же почему необходима такая строгость?! Потому что они были целы, а мы были изломаны. Как тем, у кого были вывихнуты какие-либо члены, по установлении последних на своих местах не позволяют действовать свободно, а предписы­вают крайнюю осторожность, так и тем, кои падали в страсти и исправились, нужна строгая осмотрительность во все дни жизни их.

Спрашивается: что думать о некоторых чув­ственных привычках к вещам и делам различным, то есть привычках удовлетворять по­требности тела и чувств известным, опреде­ленным образом, например, привычке к изве­стной пище, к цвету и проч.? Как любовь к чувственному, это есть нечистота, но когда предмет ее — вещь безразличная и, особенно, не влекущая за собою расстройства в духе и благочестивом состоянии, то это есть дело извинительное, то, что прежде названо грехом несмертным, легким и простительным. Истин­ные, впрочем, ревнители благочестия, посвя­щая сердце Богу, тотчас замечают, что хотя небольшое, однако ж все полагают, препят­ствие всему сии пустые привычки, подобно тому, как длинное платье мешает скоро идти, потому стараются освобождать свое сердце и от них, чтобы как они безразличны, так и сер­дце было безразлично в отношении к ним. Ка­кая бы ни была привычка, но все же она — связа. Всякий невнимательный есть раб стра­стей и привычек. Приходя в себя, всеконечно, все внимание и тщание должно ему обратить на страсти, ибо в них седалище греха. Но, одо­левая их, должно потому отрешаться и от при­вычек, чтобы, подобно свободной голубице, полетать и почить в Едином Всеблаженном и Всеублажающем Боге.

И так молиться подобает: сердце чисто созижди во мне, Боже! — и со страхом и трепе­том свое спасение содевать! Один Бог весть, что породит находящий день. Но то утешение нам, что близ есть Господь всем призывающим Его во истине.

 

---

Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 525; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!