О несчастном русском, крестьянине и счастливом европейском



Раз уж мы упомянули освобождение помещичьих крестьян в 1861 году, проделайте такой опыт: спросите какого-нибудь знакомца, слывущего эрудитом, какой процент тогдашнего населения России они составляли? Потом второго, третьего. У меня хватило терпения опро-

11 А еще он сказал (см. газету “The Independent" от 30.12.1999), что реальной угрозой британскому преуспеянию в следующем веке стала бы утрата веры в себя (“a lack of self-belief”). Интересная мысль в свете обсуждаемой нами темы.

41

сить пятерых; Все ответили, что, поскольку Россия была тогда крестьянской страной, процентов 90. Они сказали так не потому, что где-то встречали подобную цифру, а потому, что цифра была в духе того, что они вынесли из советской школы. Правильный же ответ таков: около 28% (22,5 млн освобожденных от крепостной зависимости на 80-миллионное население страны). Во времена Павла I, всего шестью десятилетиями раньше, доля крепостных была вдвое(!) выше. То есть, выход людей из крепостного состояния происходил естественным ходом вещей и до реформы 1861 года, притом исключительно быстро. Эти данные вы найдете во множестве книг, например, в трудах авторитетного дореволюционного историка крестьянства В.И.Семевского (“Крестьянский вопрос в России...”, т. 1-2, СПб, 1888 и др.). Но и тени представления об этом не встретишь сегодня даже у начитанных людей.

Вспоминаю об этом всякий раз, читая очередные, но примерно одинаковые, рассуждения об “исторических судьбах” нашего отечества (или “этой страны”). Как я уже упоминал, нынешняя вспышка журнального россиеведения почему-то чаще отмечена отрицательным знаком. Я уже привык к неофитскому трепету, с которым очередной пылкий невежда клянет наше несчастное, на его (ее) вкус, прошлое. Им всегда ненавистна “крепостная Россия”, “немытая Россия” (о “немытой” у меня будет отдельный и подробный разговор), “деспотическая Россия”, “нищая Россия” (при внимательном же анализе написанного обычно видно, что ненавистна всякая Россия), и почти из каждой строки торчит незнание предмета.

42

С придыханием пишут, например, как все хорошо и правильно складывалось в благословенной Европе. Вспоминают продовольственную программу XVII века, выдвинутую французским королем Генрихом IV: “хочу, чтобы каждый мой крестьянин по воскресеньям имел суп, а в нем курицу”. Правда, прошло почти сто лет после этих замечательных слов, и путешествующий по Франции Жан Лабрюйер записывает следующее: “Всматриваясь в наши поля, мы видим, что они усеяны множеством каких-то диких животных, самцов и самок, со смуглым, синевато-багровым цветом кожи, перепачканных землею и совершенно сожженных солнцем... Они обладают чем-то вроде членораздельной речи, и когда кто-либо из них поднимается на ноги, у него оказывается человеческое лицо... На ночь они прячутся в свои логовища, где живут черным хлебом, водой и кореньями” (цитату из Лабрюйера приводит Ипполит Тэн в своей знаменитой книге “Старый порядок”, пер. с франц., СПб. 1907). За один 1715 год, пишет уже сам Тэн, от голода (не от чумы!) вымерла треть крестьянского населения Франции, - и, заметьте, это не вызвало даже бунта против помещиков. В маленькой Саксонии от голода 1772 года умерло 150 тысяч человек - и тоже обошлось, без потрясений.

Как беспощадно жестко была регламентирована жизнь крестьян Англии (уж не говорю о батраках, работавших за репу и джин) вплоть до конца Промышленной революции, я понял, побывав в музее крестьянского быта в графстве Уилтшир. Зато, слышу я, английский крестья-

43

нин остался свободным человеком. Скорее в теории. Он был намертво прикреплен к месту рождения. Как раз в годы царствования нашего Петра I, главного русского закрепостителя, в Англии свирепствовал Act of Settlement, по которому нлкто не мог поселиться в другом приходе, кроме того, где родился, под страхом “ареста и бесчестия”. Для простой поездки в город крестьянину требовалось письменное разрешение (license). Многие помещичьи поля еще в ХIХ(!) веке охранялись с помощью ловушек и западней, которые могли искалечить и убить голодного вора. Видно, были причины охранять.

По контрасту, в набросках к неоконченным “Мыслям на дороге” Пушкин приводит слова своего дорожного попутчика - что характерно, англичанина (пушкинисты выяснили, что звали этого человека Calvil Frankland и что он жил в России в 1830-31 годах12): “Во всей России помещик, наложив оброк, оставляет на произвол своему крестьянину доставать оный, как и где он хочет. Крестьянин промышляет, чем вздумает, и уходит иногда за 2000 верст вырабатывать себе деньгу... Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простору действовать”. Министр уделов Д.А.Гурьев писал в 1811 году о крестьянах: “Они занимаются всякого рода торгами во всем государстве, вступают в

12 Дело не ограничилось мимолетным разговором. Познакомившись с Франклэндом на дорожной станции, Пушкин 8 мая 1831 был у него в Москве в гостях, а 12 мая принимал у себя. Кроме того, они встречались в московском Английском клубе. Ясно поэтому, что Пушкин скорее дает выжимку продолжительных бесед, чем приводит случайно брошенную фразу.

44

частные и казенные подряды поставки и откупа, содержат заводы и фабрики, трактиры, постоялые дворы и торговые бани, имеют речные суда”.

Царящие ныне представления о русском крестьянстве былых времен неузнаваемо искажены политическими манипуляциями, и такой ненаучный источник, как изящная словесность оказывается в этом смысле надежнее, чем труды неизлечимо пристрастных “прогрессивных публицистов” старой России, не говоря уже о марксистских историках советского времени. Или народный поэт Кольцов был соцреалистом XIX века, лакировщиком действительности? Приведу его стихотворение “Сельская пирушка” (1830):

 

Ворота тесовы растворилися,

На конях, на санях гости въехали;

Им хозяин с женой низко кланялись,

Со двора повели в светлу горенку.

Перед Спасом Святым гости молятся;

За дубовы столы, за набраные,

На сосновых скамьях сели званые.

На столах кур, гусей много жареных,

Пирогов, ветчины блюда полные.

Бахромой, кисеей принаряжена,

Молодая жена чернобровая

Обходила подруг с поцелуями,

Разносила гостям чащу горькова;

Сам хозяин за ней брагой хмельною

Из ковшей вырезных родных потчует;

А хозяйская дочь медом сыченым

Обносила кругом с лаской девичьей.

Гости пьют и едят, речи гуторят:

Про хлеба, про покос, про старинушку;

Как-то Бог и Господь хлеб уродит нам?

Как-то сено в степи будет зелено?

Гости пьют и едят, забавляются

От вечерней зари до полуночи.

По селу петухи перекликнулись,

Призатих говор, шум в темной горенке,

От ворот поворот виден по снегу.

 

Марксисты небезуспешно вдалбливали мысль о том, что русский крестьянин был нищ всегда, на протяжении всей истории России. Так ли это? Вот каков был, по разысканиям В.Ключевского, в 1630 (после разрухи Смутного времени!) типичный малоземельный крестьянский двор Муромского уезда, засевавший всего-то около десятины (1,09 га) озимого поля: “3-4 улья пчел, 2-3 лошади с жеребятами, 1-3 коровы с подтелками, 3-6 овец, 3-4 свиньи и в клетях 6-10 четвертей (1,26-2,1 куб.м-А.Г.) всякого хлеба”13. :

С неожиданной стороны освещает уровень благополучия допетровской России Юрий Крижанич, хорват и католик, проживший у нас во времена царя Алексея Михайловича 17 лет (с 1659 по 1676) и увидевший значительную часть тогдашнего русского государства - от его западных границ до Тобольска. Крижанич осуждает - что бы вы думали? - расточительность русского простолюдина: “Люди даже низшего сословия подбивают соболями целые шапки и целые шубы.... а что можно выдумать нелепее того, что даже черные люди и крестьяне носят рубахи, шитые золотом и жемчугом?. Шапки, однорядки и воротники украшают на-

13 В.О.Ключевский, “Курс русской истории”, т.2, М.1988, стр.281.

46

шивками и твезами [?}, шариками, завязками, шнурами из жемчуга, золота и шелка”.

Про бояр и говорить нечего. “На то, что у нас [т.е. в России - А. Г.] один боярин по необходимости должен тратить на свое платье, оделись бы в указанных странах [Крижанич перед этим рассказывал, как одеваются в Испании, Италии и Германии - странах, хорошо ему знакомых-А. Г.] трое князей... На западных платьях более разумного покроя нет ни пуговиц, сделанных из золота и драгоценных камней, ни золотых твезов. ни шелковых и золотых кистей, ни жемчужных нашивок”.

Но и это еще не все. “Следовало бы запретить простым людям употреблять шелк, золотую пряжу и дорогие алые ткани, чтобы боярское сословие отличалось от простых людей. Ибо никуда не гоже, чтобы ничтожный писец ходил в одинаковом платье со знатным боярином... Такого безобразия нет нигде в Европе. Наигоршие черные люди носят шёлковые платья. Их жен не отличить от первейших боярынь” (Юрий Крижанич, “Политика”, М., 1965). Любопытное “свидетельство о бедности”, не так ли? ' .

Кстати, Россия предстает в этих цитатах как страна.на триста лет опередившая свое время. Именно наш век пришел к тому, что “писца” почти во всем мире стало невозможно по одежде отличить от “боярина”. В своем веке Крижанич подобных вольностей не видел более нигде. В России каждый одевался как желал и мог. Вне ее царил тоталитарно-сословный подход к облачению людей. Венеция и некоторые другие города-республики,

47

читаем у Крижанича, “имеют законы об одежде, которые определяют, сколько денег дозволено тратить людям боярского сословия на свою одежду”.

К вопросу о &quotкачестве жизни" наших предков

Затронув тему простого народа, давайте не обойдем трудный вопрос: по каким критериям оценивать “качество жизни” наших предков, прежде всего крестьян? Способны ли (и вправе ли) мы выносить какие-то суждения? Прошлое, не слишком ли оно неуютно для нас, с нашими сегодняшними ценностями и бытовыми привычками? В силах ли современный человек понять радости простолюдина Московской Руси или любой другой страны прошлого? Помню, как удивил нас, студентов, старый прог фессор географии Николай Леопольдович Корженевский, сказавший, что Афганистан, каким он его застал в 1911 году, был страной неправдоподобно бедной и полностью счастливой. Счастье человека не в богатстве. Среди богатых больше самоубийств --от пресыщения ли, от особой “скуки богатых”, здесь не место разбирать. Человек счастлив, когда- его жизнь осмысленна - тогда он не ведает зависти, главной отравительницы счастья. Мы забываем, насколько осмысленной была патриархальная сельская жизнь. Начало конца осмысленной жизни кладет разделение труда. Как сравнивать жизнь крестьян, степень их благополучия и довольства в несхожих стра-

48

нах? Если сравнивать их питание, то стол русского крестьянина минимум до XIX века обильнее, чем в большинстве мест Европы по причине невероятного биологического богатства России (о чем не ведают сторонники “приполярной” теории).. Бескрайние леса буквально кишели зверем и птицей, в связи с чем иностранцы называли Русь “огромным зверинцем” (Я.Рейтенфельс, “Сказания светлейшему герцогу тосканскому Козьме III, о Московии”, М, 1906, стр.188). Охота в России, в отличие о западноевропейских стран, не была привилегией высших классов, ей предавались и самые простые люди14. Реки, озера и пруды изобиловали рыбой. Рыба, дичь, грибы и ягоды почти ничего не стоили. Такое было возможно из-за слабой заселенности страны и “ничейности” почти всех лесов и вод - в 70-е годы XVII века, когда Рейтенфельс жил в Москве, население России, уже соединившейся с Малороссией, составляло всего лишь около 9 млн чел., вдвое меньше, чем во Франции.

Другой важной особенностью русской жизни издавна было обилие праздников, церковных и народных. Первые делились на “великие” (в том числе 12 главных) с рядом “предпразднеств” и “попразднеств”, “средние” и “малые” (“меньшие малые” и “большие малые”). Манифест Павла Первого от 5 апреля 1797 года прямо запретил помещикам заставлять крестьян работать в воскресные и праздничные дни.

Многие праздники были непереходящими,

14 И.Костомаров, “Домашняя жизнь и нравы великорусского народа”, М., 1993, стр. 194.

49

т.е. жестко приуроченными к определенному дню. Храмовые праздники (одноименные с храмом) бывали “престольные”, “съезжие” и “гулевые”. Конечно, праздновали память далеко не всех святых и событий Нового Завета, иначе не осталось бы ни одного рабочего дня. Тем не менее, в году набиралось под полторы сотни праздничных дней, из которых 52 падали, правда, на воскресенья. Кануны некоторых (не всех) праздников считались полупраздниками, так что работали пол-дня. Общими “вакациями” в государстве были Масленица, Светлая неделя и две Рождественские недели. Были и светские праздники - день Нового года и 8-9 “царских” дней: дни рождения и тезоиме-нитств царя, царицы, наследника и вдовствующей государыни (если была жива), а также день восшествия царя на престол и день его коронования, а при Николае II - еще и день чудесного спасения августейшей семьи, 17 октября по старому стилю.

Крестьянам и иному простому люду (кроме фабричного) немало досуга добавляли народные праздники вроде вешнего и осеннего Егориев, Ивана Купалы, Ильи Пророка, Семика, Красной горки. Покрова, Яблочного Спаса, Русальной недели, Духова дня. Веснянки, Сретения, Родительского дня. Порой они накладывались на второстепенные церковные, не празднуемые государством праздники. И, наконец, в любой местности праздновалась память особо чтимых местных святых и блаженных. Сколько это добавляло дней, сказать трудно, но так или иначе досуга у простых людей (мать семейства не в счет; ее работа не кончалась

50

никогда - дети, скотина, уборка, готовка, стирка) было много больше, чем у связанных службой “непростых”, и здесь скорее господа понемногу стали следовать за мужиками, чем наоборот. Была, конечно, и противоположная тенденция. Поскольку праздники съедали чуть ли не половину годового рабочего времени и способствовали пьянству, власти и церковь стремились сократить их количество. К концу про-, шлого века число официально праздничных, неприсутственных дней в году в России было сведено к 98, но наших крестьян это затрагивало мало (для сравнения, в Австро-Венгрии неприсутственных дней осталось только 53 -т.е. воскресенья плюс еще один день).

Любовь к досугу и увеселениям на Руси четко выражена на протяжении всей ее письменной истории. Описание того, как развлекались жители Пскова почти пятьсот лет назад, в 1505 году, кажется до странности знакомым сегод-, няшнему читателю: “Весь город поднимался, мужчины, женщины, молодые и старые, наряжались и собирались на игрище... начиналось, по выражению современника, ногам скакание, хребтам вихляние... происходило много соблазнительного по поводу сближения молодых людей обоих полов”.15 Церковь старалась умерить веселый нрав народа и в киевские, и во владимиро-суздальские. и в московские; времена. В петербургский период у нее уже не было прежней силы. В 1743 Синод обращается в Сенат с ходатайством о запрете “скачек, ристаний, плясок, кулачного боя и других бес-

15 И.Костомаров, указ. соч., стр. 203-204

51

чинств”, но получаетуответ: “подобные общие забавы... служат для народного полирования, а не для какого безобразия”. '.

“Склонность к веселостям народа здешней губернии, - сказано в “Топографическом описании Владимирской губернии” за 1784 год, - весьма видна из того, что они не только в торжествуемые ими праздники при пляске и пении с своими родственниками и друзьями па целой неделе и более (sic! - А.Г.) гуляют, но и в воскресные летние дни”. Другое описание, другая губерния. Тульская: “Поселяне сей губернии нрава веселого и в обхождении своем любят шутки. Пение и пляски любимое ими препровождение времени”.

Народные игры (помните некрасовское: “в игре ее конный не словит...”?) и развлечения часто отличала замысловатость, приготовления к ним требовали времени. В Костромской губернии, “в больших вотчинах в Сыропустное воскресенье сбирается съезд из нескольких сот (! - А.Г.) лошадей” со всадниками, ряжеными в соломенные кафтаны и колпаки16. Весьма сложной (наездник прорывался к снежной крепости через препятствия), требовавшей долгой подготовки была изображенная Суриковым забава “взятие снежного городка”.

Описания народной русской жизни более близких к нам времен (конца XIX ~ начало XX вв.) также переполнены свидетельствами о праздниках и увеселениях. Среди переизданных в последнее время (и, стало быть, легко доступных] упомяну увесистую “Народную.

16 См: “Очерки русской культуры XVIII века”, ч.4, М., 1990.

52

русь” А.А.Коринфского (М., 1995), впервые вышедшую в 1901 году.

Досуг в России весьма ценили и городские жители. У них эта черта породила около трехсот лет назад такое сугубо русское явление, как дачная жизнь - явление, постепенно ставшее воистину массовым17. В Европе нечто подобное стало появляться лишь в нашем веке, в последние десятилетия. По контрасту, протестантская Европа и Америка между XVII веком и Первой Мировой войной отдыхали мало. Воскресенье посвящалось церкви и домашним делам, отпуск был еще в диковину. Отдыхал тонкий слой богатых бездельников. Реформация почти исключила отдых из программы жизни, чем немало содействовала экономическому рывку Запада. На появление в России дачной жизни в столь далекие времена можно смотреть и как на опережающий социальный прорыв, и как на пример того, насколько нации опасно расслабляться до построения основ изобилия. Верны обе точки зрения.

Возвращаясь к крестьянам, можно сказать следующее. Конечно же, крестьянское прошлое легким не было нигде, но в большинстве стран, давно завершивших процесс раскрестьянивания, оно воспринимается сегодня в приукрашенном, этнографически-театрализованном виде, чему помогает и невольный перенос нынешнего благополучия в прошлое. У нас же в прошлое переносится, наоборот, советское и постсоветское неблагополучие. Служи нам точкой отсчета хотя бы предреволюци-

17 Подробнее об этом см. в моей статье “Дача. Воскрешение утраченного рая”, Амадей, №2(11), 1997.

53

онный россииский уровень, картина гляделась бы иначе18. Мало того, кажется, только у нас крестьянское прошлое сознательно окарикатурено, в том числе и наукой (правда, есть отрадные исключениями среди них монументальный труд Марины Громыко “Мир русской деревни”, М. 1991).

Хотя полностью объективный взгляд в прошлое едва ли возможен, я, сколько ни вглядываюсь, не вижу признаков того, чтобы европейский простолюдин позднего Средневековья -начала Нового времени, сельский или городской, был счастливее своего русского современника. Напротив, я все время нахожу свидетельства того, что верна как раз обратная точка :зрения. Судить о “качестве жизни” народа на протяжении длительных отрезков исторического времени - не высших слоев, а именно нар рода - позволяет демографическая статистика, к ней и прибегнем. Возьмем три века, предшествовавших Промышленной революции, время, когда крестьяне во всех без исключения .странах составляли подавляющее большинство, “планирование семьи” было неведомо, женщины рожали столько детей, сколько Бог пошлет, а ограничителями роста населения были болезни и моровые язвы, младенческая смертность, голод, войны, непосильный труд, винопитие, неразвитая гигиена, стрессы, об-

18 Чтобы не увязнуть здесь в достаточно сложной теме, отсылаю к объемистой работе Т.К.Чугунова “Деревня на Голгофе” (Мюнхен, 1968). Анализ статистических и иных данных привел ее автора к выводу, что условия жизни колхозника образца 1967 года были в 33(!) раза хуже условии жизни крестьянина в 1913 году.

54

щая тяжесть жизни. Если сегодня высокий;

прирост населения отличает самые неблагополучные страны, тогда все обстояло наоборот. Тем более интересную картину приоткрывают цифры. А именно, что между 1500 и 1796 годами число только великороссов выросло в 4 раза (с 5 до 20 млн), тогда как французов - лишь на 80% (с 15,5 до 28 млн), а итальянцев - на 64% (с 11 до 17 млн)19. Вот и делайте выводы.

Чтобы закончить с темой “качества жизни” в те далекие времена, приведу три цитаты из записок иностранцев, сделанных в царствования Федора Иоанновича, Бориса Годунова и Алексея Михайловича, о русских: “Они ходят два или три раза в неделю в баню, которая служит им. вместо всяких лекарств” (Дж.Флетчер, “О государстве Русском”, около 1589); “Многие из Русских доживают до 80, 100, 120лет, и только в старости знакомы с болезнями” (Якоб Маржерет, “Состояние Российской державы... с 1590 по сентябрь 1606 г.”); “Многие [русские] доживают до глубокой старости, не испытав никогда и никакой болезни. Там можно видеть сохранивших всю силу семидесятилетних стариков, с такой крепостью в мускулистых руках, что выносят работу вовсе не под силу нашим молодым людям” (Августин Мейерберг, “Путешествие в Московию”, около 1662).

19 Демографический энциклопедический словарь, М., 1985; В.М.Кабузан, “Народы России в XVIII веке”, М., 1990.

55

Глава II. Источники мифов, включая неожиданные

История, писавшаяся без любви

Было бы ошибкой думать, что наша новейшая публицистика в своем бездумном очернении России подхватила исключительно марксистскую эстафету. Правда состоит в том, что марксисты - не более, чем ученики тех, кто, исповедуя полностью радикальные взгляды, слыли у нас либералами. Они-то и были пионерами очернительства. Вот что записал для памяти - а развил ли эту мысль печатно, не ведаю - в 1870 году Лев Толстой (сокращаю по недостатку места, а не из желания утаить часть мыслей писателя):

“4 апреля. Читаю историю Соловьева. Все, по истории этой, было безобразие в допетровской России: жестокость, грабеж, правеж, грубость, глупость, неумение ничего сделать... и правительство... такое же безобразное до нашего времени. Читаешь эту историю и невольно приходишь к заключению, что рядом безобразий совершилась история России. Но как же так ряд безобразий произвели великое единое государство'?...

Читая о том, как грабили, правили, воевали, разоряли (только об этом и речь в “Истории”),

56

невольно приходишь к вопросу: что грабили и разоряли?... Кто делал парчи, сукна, платья, камки, в которых щеголяли цари и бояре? Кто ловил черных лисиц и соболей, которыми дарили послов, кто добывал золото и железо, кто выводил лошадей, быков, баранов, кто строил дома, дворцы, церкви, кто перевозил товары? Кто воспитывал и рожал этих людей единого корня? Кто блюл святыню религиозную, поэзию народную, кто сделал, что Богдан Хмельницкий передался России, а не Турции и Польше?...

5 апреля. История хочет описать жизнь народа - миллионов людей. Но тот, кто... хотя бы из описания понял период жизни не только народа, но человека, тот знает, как много для этого нужно. Нужно знание всех подробностей жизни, нужно искусство - дар художественности, нужна любовь”.20

Нужна любовь! Эта черновая, непричесанная запись великого писателя, вместила, тем не менее, удивительно много: точную оценку скверной соловьевской, предвзятым судейским пером писаной “Истории”, предельно ясное осознание того, что даже мельчайший факт истории неотчуждаем от людей, ибо он всегда дело их рук и, главное, прозрение о любви, как о внутренней установке, обязательной для авторов, берущихся за темы родиноведения. Увы, и ныне пером многих из них водит (удачно дополняя невежество) совершенно противоположное чувство - явственно заметная нелюбовь к своей стране.

20 Л.Толстой, &quotЗаписная книжка № 4”, Полное собрание сочинений в 90 тт, т.48, М.-Л. 1952. .

57

Аудитория наших СМИ уже почти свыклась с тем, что в адрес России и всего русского как бы положено отпускать уничижительные словечки и пассажи. В этом смысле многие наши авторы близки к тем организмам, которые не могут жить без “матерка” и сами того не замечают. Думаю, именно таких авторов имел в виду философ и писатель Юрий Мамлеев, большую беседу с которым поместила “Литературная газета” (28.1.98); “Насмешки по отношению к своей стране аналогичны надругательству над могилами родителей. А ведь такие насмешки, издевательства сознательно и тщательно культивируются многими журналистами... Этому есть причины. Деспотизм советской системы доводил мыслящего человека до полного исступления. Ненависть ослепляла, ее перенесли на саму страну. Когда человек объят негативизмом, он не способен к анализу... Выдвинуто надуманное противопоставление патриотизма и демократии. Исключительную опасность представляют силы, движимые иррациональной ненавистью к России”. Золотые слова!

Журналисты, о которых говорит Ю. Мамлеев, не любят свою родину - иногда открыто, чаще тайно, - исходя, судя по всему, из презумпции: а за что ее любить? Они давно для себя решили, что русская история - самая ужасная в анналах человечества и что Россия вот уже двенадцатый век все бьется в заколдованном кругу какой-то “парадигмы несвободы”. У этой нелепицы многосоставной генезис. Она умудрилась стать такой привычной, что мало кто ее вообще осознает в качестве нелепицы, а кто

58

осознает, полагает продуктом советского времени. Вот что пишет историк идей Игорь Чубайс: “Советские идеологи так настойчиво искажали представления о доставшейся им стране, что в результате карикатура пустила корни, маска приросла к лицу. Чуть ли не на подсознательном уровне сформирована весьма негативная оценочная шкала. И сегодня множество людей, а среди них писатели, деятели культуры, сталкиваясь с какими-то мелкими или крупными проблемами, уже не задумываясь, охотно обобщают - мол, как же иначе, это ж Россия, здесь все и всегда было не так. как у всех”. (Российская газета, 26.12.96). Я бы внес в эти слова всего одну поправку: истоки печального явления много старше. Хочу указать на самый важный (хотя о нем почему-то никто не вспоминает) его исток.


Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 422; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!