Глава четырнадцатая, в которой торжествует справедливость
Еще до суда Амадей нашел время и обсудил невеселые дела дома Тавма с Рейнаром; увы, ничего утешительного они друг другу не сказали. Однако подготовка к празднику подминала Амадея как тяжелое колесо, и он едва успевал делать то, что должен. Поэтому ничего более он не предпринял; да и что он мог? Кьяра каждый день с раннего утра и до позднего вечера проводила во дворце, за работой, на расспросы только коротко кивала: мол, чему быть - того не миновать.
В день заседания гильдейских старшин над Трискелионом собрались совсем не по-весеннему тяжелые тучи, пролившиеся холодным затяжным дождем. Входившие в ратушу долго отряхивались, бранили погоду и торопились протиснуться к жарко пылающему камину. Главный зал, где заседали старейшины, располагался на втором этаже, занимая его почти целиком. Стены, обшитые темными деревянными панелями, высокий сводчатый потолок, окно, украшенное витражными вставками, длинный стол, жесткие стулья с высокими спинками, - все указывало на серьезность намерений собирающихся здесь людей. Вопреки обычным разбирательствам, на этом присутствовали не только главы и представители гильдий, но также изрядное число высокопоставленных лиц, согласных даже стоять, поскольку зал не мог вместить достаточного количества стульев для всех желающих.
За столом, спинами к окну сидели старшины гильдий, председательствовал избранный ими глава – на этот раз это был ювелир, ка Фарнезе. Семья Тавма сидела вдоль стены, напротив них располагались представители гобеленщиков, далее на неудобных стульях обминали свои зады те, кто успел их занять, остальные довольствовались местами позади. Среди них была и Кьяра Мильфлер, рядом с ней стояли Амадей и Рейнар. Она поначалу направилась было к своей семье, но альбинос незаметно придержал ее за руку; его предупреждающий взгляд напомнил девушке о том, что не имеет более права отвечать за дом Тавма, и она заметно смутилась.
|
|
|
-Старшины гильдий королевства Тринакрия готовы судить по букве закона. – Ювелир, невысокий, быстроглазый, похожий на черную ящерку человечек, стукнул по столу деревянным молоточком. – Сегодня нам предстоит вынести решение по делу гобеленщика Ясона Тавма из Влихады, обвиненного в краже городского имущества. Мы требуем внести в зал предмет, послуживший причиной столь тяжкого обвинения.
Из боковой дверки протиснулись двое слуг, бережно несущих на вытянутых руках свернутый гобелен. Они расправили его и аккуратно прикрепили к заранее поставленному возле стола деревянному экрану.
-Боги, что за работа… - восхищенно протянул самый молодой из старшин, рыжий суконщик. – Ведь ни одного узла не видно! Вот это мастерство…
|
|
|
В зале люди сначала перешептывались и изумленно ахали, однако постепенно говор становился все громче и громче, и, наконец, завершился восторженными рукоплесканиями, выражающими единодушную, искреннюю похвалу. Слуги поворачивали гобелен в разные стороны, давая рассмотреть его всем присутствующим.
Ясон Тавма воистину был лучшим во всем королевстве. Сотканный им многофигурный гобелен был торжественным, праздничным, великолепным – и при этом не терял живости и выразительности изображенных персонажей. На переднем плане отряд альмугавари воздевал к небу свои мечи, отблескивающие золотом в щедрых солнечных лучах. Чуть поодаль, на возвышении стоял сам Аригетто, одну руку протягивая к своим воинам, второй же указывая им на просторы новых земель, которые предстояло завоевать. Его доспехи были вытканы столь искусно, что золотой узор на них казался объемным, он ловил и отражал солнечный свет; шлем Аригетто украшали пышные перья – и внимательный зритель видел, как дыхание близкого моря колышет их. На заднем плане красовались корабли, стоящие на рейде, а от них продолжали отплывать шлюпки.
Солнце, торжество, победа, слава – люди повторяли эти слова, приходившие на ум при созерцании работы Ясона Тавма.
|
|
|
-Довольно. – Пристукнул молоточком по столу глава собрания. – Мы собрались не для того, что восхвалять мастерство Ясона Тавма, хотя оно определенно того заслуживает. Ка Троголо, вы обратились в совет гильдий. В чем вы обвиняете ка Тавма?
Троголо не спеша поднялся со стула, расправил свой дорогой, вышитый шелковым шнуром плащ, поклонился собравшимся. Он ничуть не изменился с того дня, когда Амадей впервые увидел его в «Резвом челноке»: все то же округлое лицо с невысоким лбом и сытыми щечками, глубоко посаженные, светлые, честные глаза – но чем дольше вы смотрели в них, тем неприятнее вам становилось. Возможно, от того, что настоящий взгляд этого человека был очень глубоко спрятан, и не было в нем ни света, ни чести.
-Мессеры, я должен сказать, что беспредельно восхищаюсь мастерством ка Тавма. Тем большую боль причиняет мне та правда, которую я обязан обнародовать.
-С каких это пор клевета носит гордое имя правды? – Ни к кому не обращаясь, но достаточно громко, чтобы услышали все собравшиеся в зале, спросил Рейнар, демонстративно положив руку на рукоять легкого меча. – Вопрос риторический, ка Троголо, и ответа не требует. Пока не требует.
|
|
|
Не обратив внимания на эту реплику, обвиняющий продолжил.
-Честь гильдии стоит дороже любого ее члена, сколь талантлив бы он не был. Мне стало известно, что золото, отпущенное магистратом Влихады на украшение гобелена, было присвоено мастером Тавма.
Троголо удрученно вздохнул, склонил голову и заговорил, будто через силу.
-Доказать как вину, так и непричастность мастера в этом случае крайне сложно. Даже если мы возьмем пробы золотой нити, это ничего не даст, поскольку в отдельных местах мастер мог использовать и настоящее золото, чтобы ввести заказчика в заблуждение.
-Получается, у вас нет ни доказательств, ни имен сообщников? – Глава стеклодувов, седой, тяжело дышащий старик, недовольно скривил запавший рот. – Но так любого из нас можно обвинить в чем угодно!
-Разумеется, человек, сообщивший о присвоении золота, желал оставаться неизвестным. Ибо он изготовил и продал ка Тавма тот самый сплав, который и пошел на гобелен. Однако мне удалось уговорить его открыть свое имя. Ведь изготовление фальшивого золота само по себе не является преступлением, преступлением становится его использование.
Эти слова пролились как дурно пахнущее, мутное масло, растеклись липкой лужей, оскверняя слух всех собравшихся.
Троголо обернулся и указал на сидящего рядом с гобеленщиками нескладного, высоченного юношу, сутулящегося на жестком стуле.
-Рико служил подмастерьем у ка Эльслера, и не так давно открыл собственную мастерскую. Заказов у него пока негусто, так что за работу для самого ка Тавма он принялся с радостью. Однако совесть не давала ему покоя и побудила поделаться подозрениями со мной. Рико написал мне, что изготовил столько же фальшивого золота, сколько было отпущено городской казной – два слитка. Если принять во внимание, что за день до этого я получил сообщение от неизвестного доброжелателя о том, что казенное золото присвоено домом Тавма, никаких сомнений в виновности последнего не остается.
Троголо скорбно возвел глаза к потолку и умолк.
-Что скажете, ка Тавма? – Обратился к гобеленщику председатель собрания.
Ясон Тавма легко встал, поклонился старшинам, пригладил бороду и пристально посмотрел на юношу, который выглядел как оседланная корова посреди ристалища.
-Проснувшаяся совесть – это замечательно, Рико. Только ты уж проследи, чтобы она более не засыпала. Мессеры, я не в первый раз заказываю фальшивое золото, как и многие гобеленщики, обучающие подмастерьев. На этом бросовом материале они учатся работать, тянуть нить, сплетать ее с шелком, а потом и ткать с ней. Вот ваши ученики, ка Фарнезе, работают сначала с хрусталем и кварцами, - обратился он к ювелиру, - и лишь потом им доверяют настоящие драгоценности. Так и в нашем деле. Если бы я знал, то привез бы вам остатки тех слитков, равно как и работы моих учеников. Сомневаюсь, однако, что это убедило бы ка Троголо.
-Увы, это так. – Троголо удрученно развел руками. – Слишком явное совпадение я вижу. К тому же имя вашей семьи в последнее время слишком часто звучало в судебных разбирательствах, будь то разбойные нападения, - и он с укоризной посмотрел на Ставроса, - или неподобающее поведение. – Кьяру он демонстративно игнорировал. - Налицо все признаки упадка. К тому же все эти инциденты были слишком быстро замяты, что невозможно без значительных трат.
Амадей отчетливо видел, как у Троголо изо рта тянется липкая, белесая нить правдоподобной лжи, опутывающая людей мягкими петлями, заклеивающая их уши так, чтобы ни слова правды не смогло пробиться к ним.
-Это лишнее, ка Троголо, - поморщился председатель. – Семейные обстоятельства нас не касаются.
-Мессеры, я прошу вас со всей строгостью отнестись к этому делу. Если под сомнение поставлена репутация лучшего из нас, что остается делать остальным? – И Троголо возвысил голос, зазвучавший требовательно и сурово. - Ясон Тавма должен либо убедительно опровергнуть обвинения в воровстве, здесь и сейчас, либо навсегда отойти от дел.
-Что?! – Ставрос вскочил, с грохотом опрокинув тяжелый стул. - Да как ты смеешь?!
-Ставрос, сядь. – Не оборачиваясь, негромко приказал ему отец. – Это мое дело.
Цедя сквозь зубы проклятия, Ставрос подчинился.
Старшины переглянулись, кто-то торопливо шептал на ухо соседу, кто-то кивал сам себе.
-Требование ка Троголо справедливо, - пожевав сизыми губами, высказался глава цеха портных. – Если ты лучший в своем деле – изволь соответствовать во всем.
-Поддерживаю. – Неохотно качнул тяжелой головой старый каменщик. –
Негоже первому в гильдии мастеру быть под подозрением.
-Согласен. – Оружейник с нескрываемым сожалением смотрел на гобелен; брызги поднятой грязи не долетали до него, и он сиял в первозданной чистоте и великолепии. – Прекрасная работа, но цена материала неоспорима. Ваше дело оправдаться, ка Тавма, иначе… - и он, не договаривая, умолк.
-Как же мне оправдаться, мессеры? – Негромко спросил мастер, обводя взглядом старшин. – Даже если я использовал дешевый сплав… да, я распущу гобелен и разберу его по нитке, но это займет не одну неделю, а за такой срок легко можно собрать искомое золото и представить его вам как доказательство своей правоты. Но ведь ка Троголо не допустит такого, верно? А я не допущу, чтобы к моему гобелену прикасались руки хоть кого-то из его мастерской.
Зал затянуло тягостной тишиной. Вроде и были дороги из выморочного, подло скрученного лабиринта, но ни одна из них не вела к выходу.
-Мастер Тавма, да вы в своем ли уме?
На этот голос, язвительный и громкий, обернулись все.
Заговоривший до этого момента неприметно стоял в углу; он был невысок и даже тщедушен, но обладал таким огромным, да еще и сломанным носом, что люди невольно проникались к нему неким почтением. Человек быстро прошел сквозь расступившуюся толпу и уверенно заговорил, посверкивая черными бусинами глаз на старшин.
- Вот я возьму и скажу сейчас, что вы, ка Фарнезе, тоже крадете у своих заказчиков золото, да еще и проклинаете каждое обручальное колечко, вышедшее из вашей мастерской. А вы, ка Треви, - и длинный палец носатого ткнул в почтенного пухлого мебельщика, - берете для набивки кресел резаные саваны из приюта для прокаженных.
Собравшиеся в зале зашумели, названные поименно запротестовали, возмущенно размахивая рукавами.
-А почему бы и нет? Вполне возможно. Не более и не менее чем воровство Ясона Тавма. Да этот праведник скорее свое приложит, чем чужое возьмет.
И Гарида, которого никогда не волновало мнение большинства – поскольку он считал всех, кроме себя, болванами - презрительно усмехнулся.
-Что вы так носитесь с этой вашей репутацией? Бросьте, мастер, уезжайте в свою Влихаду и продолжайте работать. Ручаюсь, после этого спектакля у вас заказов еще и прибавится.
-Спасибо тебе на добром слове, Гарида, - улыбнулся в бороду гобеленщик, - но боюсь, последовать твоему совету я не смогу. Хотя он определенно хорош.
-Ка Гарида, - вкрадчиво обратился к носатому Троголо, - если память не подводит меня, то вам пришлось уйти из мастерской Тавма из-за… воровства? Не так ли?
Гильдейские старшины переглянулись: вот ведь незадача, даже появление нежданного защитника Троголо сумел вывернуть с выгодой для себя.
-Довольно. – Громко и решительно сказал Ясон Тавма. – Словами тут не поможешь, это сразу было понятно. Я должен снять с себя все подозрения, причем немедленно и прилюдно. Или отправляться на покой прежде времени, да еще и оставив своим детям бесславное имя. Не бывать этому.
Он подошел к окну, распахнул обе створки и негромко позвал, окликнул кого-то, затаившегося в дожде:
-Входи, время пришло.
И отошел в сторону. Первые минуты ничего не происходило, и только Амадей почувствовал неладное, недобрую силу, приближающуюся к людям.
Капли дождя разбивались о каменный подоконник, ветер забрасывал их в комнату, задувал сыростью и холодом. И вдруг оконные створки закрылись, будто невидимая рука потянула их за собой.
-Дождь в апреле – цветы в мае, - раздался нежный, мелодичный голос, от которого у Амадея зашевелились волосы на затылке. – Ка Тавма, вы поможете мне?
И на подоконнике появилась девушка в длинном, белоснежном платье. Ее темно-зеленые волосы, перевитые серебряными лентами, спускались ниже пояса, а лицо было спрятано под лепестками шапочки, сделанной из большого цветка белого колокольчика. На виду была оставлена только улыбка, но и ее хватило, чтобы все собравшиеся ощутили холодок в сердце и внезапно затосковали о чем-то небывалом. Ясон Тавма с поклоном протянул девушке руку, и она, почти не опираясь на нее, легко спрыгнула с окна на пол.
-Похоже, вам не обойтись без моей помощи. – С сожалением сказала девушка, подходя к гобелену. – Поверьте, мне очень жаль. Я предпочла бы промокнуть насквозь, прождать напрасно и уйти восвояси, не услышав вашего приглашения.
-Ничего не поделаешь, госпожа. – Ясон развел руками. - Я прошу вас – исполните то, что обещали. Не имеет значения, как. В моей работе не должно остаться ни одной золотой нити.
Девушка молча кивнула, подошла к деревянному экрану и протянула руки к разноцветной ткани.
-Ай! – Резкая боль заставила ее отдернуть пальцы от гобелена, но она продолжила держать ладонь почти вплотную к нитям. Было видно, что это дается ей нелегко. И вот стоящий рядом мастер увидел, как от ткани отделяется сияющая нить и повисает в воздухе, удерживаемая волшебством госпожи цветов. Затаив дыхание, люди смотрели, как напротив гобелена возникает почти полный его двойник, только вытканный тонкой солнечной нитью. Там, где золотое шитье было особенно плотным, девушка подносила к ткани сложенные лодочкой ладони, и иногда вздрагивала от боли. Наконец она устало опустила руки, отошла в сторону и повернулась лицом к мастеру.
-Ваша работа чиста, ка Тавма.
Солнечный, сверкающий, сквозной двойник гобелена несколько минут висел в воздухе, позволяя собой налюбоваться, а затем с тихим шелестом осыпался на пол. Не говоря ни слова, Ясон Тавма сгреб, смял золотые нити в ком и протянул его ювелиру Фарнезе.
-Прошу вас, ка Фарнезе, взвесьте и проверьте состав.
-Да-да, разумеется, - очнувшись, растерянно закивал головой тот, – немедленно все сделаю.
Он махнул рукой своему помощнику, тот кинулся опрометью из зала и почти тут же вернулся, таща весы и укладку с реактивами. Нескольких минут ювелиру хватило, чтобы капнуть на золотой клубок чем-то раз, другой, и объявить:
-Чистое золото. Отличное качество.
Тут же он положил блестящую проволоку на одну чашу весов, а на другую – гирьку, соответствующую весу двух слитков. И недоуменно уставился на темный металлический цилиндрик, неуклонно плывущий вверх.
-Ну, что я вам говорил? – Засмеялся, но как-то очень невесело, Гарида, пробравшийся вплотную к столу. – Свое приложит – это про него. Что, мастер, на доспехи Аригетто не хватало?
-Как раз на доспехи хватало. – Рассеянно ответил гобеленщик. – А вот на солнце уже не очень.
-Мастер Тавма, - ювелир снял золото с весов, осторожно положил перед собой на стол, - я уверен, что никаких сомнений в вашей безупречной честности ни у кого не осталось. Имя вашего дома и впредь будет образцом высокого мастерства и самых похвальных душевных качеств. – И он решительно стукнул по столу молоточком, бросив неприязненный взгляд в сторону притихшего Троголо.
Собравшиеся одобрительно, но сдержанно зашумели, явно довольные таким исходом дела, кто-то хлопал в ладоши, кто-то выкрикивал ободряющие слова; ничего, что гобелен утратил долю своего блеска, зато он стал частью такой истории, что сияние ему обеспечено и без золота.
-Ясон Тавма! – прохладный, нежный голос заставил всех замолчать. – Я надеюсь, вы не забыли о том, что обещали расплатиться со мной. Или предпочитаете остаться у меня в долгу?
Госпожа цветов стояла рядом со столом старшин, и в то же время словно находилась где-то далеко-далеко, только притворяясь частью мира людей, обманывая кратко живущих своим мнимым присутствием.
-Нет, только не это. – Гобеленщик решительно повернулся к той, что пришла из страны под холмами. – Я готов расплатиться.
-Я спасла от поругания имя вашего дома – имя, что долго еще будет сиять чище и ярче этой мишуры, - и она небрежно махнула рукой в сторону клубка золотых нитей. - Взамен я заберу самое дорогое, что принадлежит лично вам, Ясон Тавма. Это честная сделка. – И она улыбнулась, показав свои белые острые зубы.
В тишине, нарушаемой лишь монотонными мольбами дождя, госпожа цветов шагнула к мастеру. И Амадей увидел, как он улыбнулся ей – сначала застенчиво, уголком рта, а потом открыто и радостно. Так окруженный воин, подняв забрало, улыбается в сотни раз превосходящему его врагу. Он сделал то, что должен был сделать, и готов принять все, что последует.
Госпожа цветов подошла так близко к мастеру Тавма, что, вытянув руку, он мог бы потрогать ее зеленые волосы. Она подняла лицо к человеку и развернула лепестки своей цветочной шапочки так, чтобы он мог взглянуть ей в глаза.
В то же мгновение Амадея накрыло волной ледяной, беспредельной, неутолимой ненависти; тлетворное дыхание Матушки Порчи показалось ему теперь не более чем детской страшилкой. Он схватился за плечо Рейнара, чтобы не упасть, вцепился зубами в собственные пальцы, чтобы не закричать в голос от боли и страха. Сам же Рейнар – как и остальные люди в зале – окаменел, не двигался и даже не дышал.
Ясон Тавма смотрел на госпожу цветов, не меняясь в лице, не слабея, и только Амадей видел, как гаснут его глаза. Сначала они просто побледнели, выцвели, как выцветает небо перед закатом, а потом свет покинул их навсегда. В глазницах человека, потрескивая, смерзался бесцветный лед.
Мастер пошатнулся, и Амадей бросился к нему, расталкивая бесчувственных людей, забыв свой ужас перед тем, что смотрело из-под нежных цветочных лепестков и было страшнее самой смерти. Он успел поймать простертую в пустоту руку Ясона Тавма, поддержал ослепшего, и они устояли. Воздух вокруг них был невыносимо холодным и разреженным, на вдохе нещадно обжигал легкие, а на выдохе норовил вытянуть из людей все их тепло.
Госпожа цветов отвернулась и поспешно опустила лепестки колокольчика, пряча от Амадея свой взгляд.
-Это несправедливо. – Задыхаясь, выговорил Амадей.
-Нет. Это всего лишь жестоко, - повернулась к нему госпожа; она вновь улыбалась – тонкой, дразнящей улыбкой.
-Зачем тебе его глаза? – Альбинос смотрел на девушку хогменов со все возрастающей злобой, казалось, что его красный взгляд оставляет ожоги на ее нежной коже. – Зачем?! Мало тебе своих? Ты же убила его!
-Не дерзи мне, мальчик, - госпожа цветов погрозила Амадею тонким пальцем. – Пора бы тебе усвоить: не бывало еще такого, чтобы человек выиграл в сделке с хогменом. Так было от начала времен. Так оно и останется, пока стоит мир.
Она отступила на шаг и изящно поклонилась.
-Мастер Тавма, ваши глаза теперь у меня. Если это хоть немного утешит вас – знайте, я буду хранить их как настоящую драгоценность. А теперь прощайте, и пусть жизнь ваша будет недолгой, ибо отныне в ней не будет радости. А без нее зачем жить человеку? – И госпожа цветов засмеялась.
Она подошла к окну, створки которого распахнулись по ее воле. Люди в зале начали приходить в себя, они запоздало вскрикивали, кто-то плакал навзрыд, старшина ювелиров потерял сознание, бессильно обмяк на стуле, и молоточек, выпавший из его руки, звонко стукнулся о каменный пол. А госпожа цветов поманила к себе дождь, втянула его в комнату, и он послушно лег к ее ногам, как летающий ковер из шаммахитских сказок. Она поставила ножку на серую кисею дождя и оглянулась, посылая Амадею прощальную улыбку.
Освободившаяся от злых чар Кьяра подбежала к отцу и, увидев его глаза, отшатнулась в ужасе.
-Нет, только не так… пожалуйста, не надо… - Дрожащими пальцами она потянулась к безжизненному, мутно-белому льду под заиндевелыми отцовскими бровями, не смогла прикоснуться к нему, опустила руки и жалобно заплакала.
-Возьми себя в руки. - Амадей больно стиснул ее плечо. - Ты дочь Ясона Тавма, так не подведи его. Или хочешь украсить ее торжество своими слезами? Да она себе из них ожерелье нанижет!
Кьяра медленно высвободилась, вытерла ладонью щеки и повернулась лицом к стоящей на дожде.
-Клянусь… придет и твой черед, и я увижу твои кровавые слезы.
-О, как прекрасно сказано, Мильфлер! – Захлопала в ладоши госпожа цветов. – Когда-нибудь мы непременно встретимся!
Дождь поднял ее над полом, вынес в окно, и через мгновение легкая фигурка истаяла в серой мгле.
-Я здесь, отец. – Кьяра прижалась к мастеру Тавма, вцепилась в его рукава, а он обнимал ее, гладил по голове, утешая свою самую любимую.
Надо отдать должное Ставросу – обычно такой несдержанный, норовящий с места вцепиться в горло, он сохранил спокойствие и сделал все, чтобы его отца оставили в покое. Он быстро вывел свою семью из зала, где слишком многие хотели выразить свое сочувствие. Рейнар, Амадей и несколько человек из гильдии гобеленщиков помогли ему, и вскоре карета увезла семью Тавма подальше от любопытных.
-Что за день, мать его. – Рейнар посмотрел из-под низко надвинутого капюшона на хнычущее небо, плюнул и выругался. – Да пропади все пропадом!
Ратуша уже опустела; разошлись удрученные старшины, куда-то исчез Троголо со своими прихвостнями. Гобелен и золото под охраной отправили в гильдию гобеленщиков, чтобы те вернули их магистрату Влихады. Друзья стояли, не глядя друг на друга, не решаясь говорить и не в силах молчать.
-Гнусная погодка, мессеры. – Откуда-то из-за угла вынырнул Гарида, кутаясь в дырявый плащ. – Как раз под стать этому поганому суду. Проклятье, какого мастера загубили!
И он ожесточенно пнул лужу, взорвавшуюся в ответ веером брызг.
-Однако хватит тут мокнуть. Пошли в «Челнок». Я надеюсь, ка Амадей, в этот раз вы не станете ломать мое единственное сокровище, - и Гарида с любовью огладил свой нос, - равно как и пинать меня по яйцам.
-Если не будешь пытаться меня прирезать, то почему бы и нет, - пожал плечами Амадей.
-Тогда идем, пока нас дождем в канаву не смыло. Как подумаю, что глаза мастера теперь у хогменов, так впору на стену лезть. Кто знает, что они с их помощью сотворить смогут… - И Гарида, набросив на голову драные остатки капюшона, поспешил в родную таверну.
Уже усевшись за столом, поближе к пышущему жаром камину, и опустошив первый кувшин подогретого вина, они впервые открыто посмотрели друг на друга.
-Слушай, Гарида, а с какого ты вдруг своего бывшего мэтра защищать бросился? – Спросил Рейнар, щурясь на пламя свечей.
-Я? Защищать? - Гарида хмыкнул. – Защищают слабых. Тавма и слабость – они, знаешь ли, и рядом не стояли. Я глупости не терплю, как услышу - прямо сам не свой становлюсь. А, да что толку. Выпьем-ка лучше еще. Что-то я никак не согреюсь. По ногам холодом тянет, как и не весна.
Входная дверь наотмашь распахнулась, чуть не опрокинув хозяина с полным подносом посуды. В «Резвый челнок» влетел его сын, крепыш лет семи, коренастый и краснощекий.
-Куда прешь, оглоед? – Привычно рявкнул трактирщик. – Совсем страх потерял?
-Пап, там везде лед! – Восторженно завопил в ответ мальчишка. – Все замерзло! Я от самого фонтана катился!
У парня радости было, что называется, полные штаны; сообщив новость, он тут же шмыгнул за дверь, чтобы с десятком таких же оглоедов раскатывать дорожки на обледеневшей улице.
Несколько посетителей поднялись и выглянули за дверь, не устоял и сам хозяин.
-И правда, все льдом прихватило. С утра лило как из ведра, и вдруг такое, - неодобрительно качая головой, сообщил он и удалился за стойку. – Так будет весна в этом году или нет, а? – Спросил он у бочонка с пивом и принялся ополаскивать и вытирать кружки.
Когда Амадей вернулся во дворец, было уже заполночь. Стемнело той прозрачной, лиловой темнотой, какая бывает в конце апреля. Юноша открыл окно и выглянул в сад. Деревья поблескивали в лунном свете, облитые льдом, похожие на хрустальные друзы; тянуло холодом – не бодрящей прохладой весенней ночи, а бесстрастным дыханием зимы. И по всему саду метались огни – это садовники с факелами и проклятиями бегали, пытаясь спасти своих питомцев: укрыть, согреть, унести.
-Шеш, - шепотом позвал Амадей, подняв к лицу руку, - это же не навсегда?
Фамилиар долго молчал, потом повернул голову и посмотрел на юношу.
-Я не знаю. – Признался он. – Совсем плохи дела у моих сородичей. Нет, Амадей, они не в силах повернуть год вспять, и за апрелем не придет декабрь. Но насылать заморозки один за другим, не давая земле вдохнуть полной грудью – это они могут. И заставить цветы чернеть и замертво ложиться на землю – тоже могут. И забирать у людей самое лучшее – это для нас легче легкого.
-Но зачем? – Амадей закрыл окно и подошел к камину, где теплился под слоем золы огонь, подложил хворост, раздул пламя и придвинул к нему массивное, лежавшее в глубине полено. – Ты сказал, плохи дела. Но при чем тут люди? Какой вам толк в наших бедах?
-Сам узнаешь. – Вздохнул Шеш. – Скоро уже.
Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 282; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!