Глава пятнадцатая, в которой, наконец, случается праздник
Ты можешь не волноваться, любезный мой читатель, заморозок, упавший на землю Тринакрии, не был долгим. Как пощечина, он больно хлестнул привыкшие к теплу земли и уже через день растаял под лучами южного солнца, возмущенного таким злодеянием. Все приготовления к празднику Майского Древа были закончены – насколько возможно закончить подобные приготовления, Трискелион встрепенулся в предвкушении новых ощущений. Постоялые дворы были уже переполнены, а потоки гостей продолжали вливаться во все городские ворота, королевский дворец гудел как улей, и даже самый последний нищий раздувал щеки от гордости за столичную роскошь.
Амадей, вопреки повсеместно наступившему хаосу, был абсолютно спокоен; он был уверен в своих помощниках – и в первую очередь, в Кьяре Мильфлер, которая справлялась с таким количеством поручений, что и три опытных декоратора сбились бы с ног. Она вновь переселилась во дворец и, по мнению окружающих, вовсе не ела и не спала, насыщаясь и отдыхая работой. Амадей оставил в полное ее распоряжение украшение садового павильона, выстроенного для королевского пира, и предоставил свободу в создании картин для еще одного волшебного фонаря, спрятанного в саду. Девушка отнюдь не протестовала, напротив, заканчивая одно дело, она уже начинала другое.
Дамиано и Ораха поладили с самого начала; Дамиано звучал для музыканта на два голоса, а кроме того, сшил ему такой наряд, что сам, увидев дело рук своих, в приступе восторга чуть не порвал портновский сантиметр. Облаченный в черное, лазоревое и золотое, музыкант выглядел как молодой бог, забавы ради взявший в руки виолу.
|
|
|
-Вот это да, - сказал он, озирая себя в ростовое зеркало, - неужели это я?
С госпожой Лю Пин Амадею пришлось поспорить всего раз, и этого вполне хватило, чтобы в дальнейшем спокойно договариваться обо всем, что касалось дворцовых трапез. Они единодушно сошлись на том, что молодая птица будет играть заглавную роль на праздничном садовом ужине, и что настало время вспомнить старый суртонский рецепт императорского жаркого.
-Вынуть из крупной вяленой сливы косточку и заменить ее кроличьим языком, - полузакрыв и без того узенькие глазки, перечисляла повариха, - сливу положить в хорошенько выпотрошенного жаворонка, предварительно растерев его морской солью с медом. Жаворонка поместить в перепела, перепела в куропатку, куропатку – в фазана. И пусть он найдет себе убежище в некрупной индейке, хорошенько посыпанной белым перцем как изнутри, так и снаружи. А уж потом подготовить молочного поросенка, вынуть из него все кости, пропарить над кипящими сливками – и отправить индейку в поросенка, а его самого на вертел.
|
|
|
-Потрясающе, - кивнул Амадей. – А ее величеству подавать только язык в сливе, и немного сока со всего жаркого. Она оценит.
-И свежую спаржу. – Со знанием дела кивнула Лю Пин.
Она так прониклась идеями Амадея, что разрешила ему почти опустошить свои запасы засахаренных фруктов для того, чтобы он мог увешать ими деревья, окружающие аллею, ведущую к королевскому павильону. «Расточительство в чистом виде, - ворчала повариха, - но их давно пора пустить в ход, иначе залежатся до плесени».
Артисты, собранные Амадеем по всему Трискелиону, вели себя как бабочки в горсти: метались, трепетали и жаждали вырваться, чтобы явить себя миру во всем великолепии. Одним словом, праздник пора было вынимать из печи и подавать на стол.
Накануне Амадей был призван в покои королевы; рядом с Фьяметтой сидел ее внук и, в виде особой милости, держал на коленях циморила, на этот раз светло-серого.
-Ты поднял на дыбы весь мой город, - с удовольствием констатировала королева. – Гильдии из кожи вон вылезли, чтобы перещеголять друг друга. Они даже шпионов друг к дружке засылали, чтобы выведать, какой у соседей выезд. Посольства переполнены как рассольные бочки в порту, всякому хочется посмотреть, как веселится Трискелион. Дошло до того, что тюремные камеры – те, что наверху, разумеется – сдают как комнаты для приезжих.
|
|
|
-Ходят слухи, - добавил Дионин, - что во время большого представления выпустят настоящего дракона.
-И поговаривают, будто принцев альбинос призвал духов, чтобы они развлекали горожан.
Королева и принц переглянулись: они действительно были довольны тем, как оживилась столица, в последние годы несколько утратившая былой блеск и задремавшая.
-На королевском празднике скромность неуместна. - Поклонился Амадей.
-Только смотри у меня, - погрозила пальцем Фьяметта, - никаких сюрпризов. Терпеть их не могу. Что прописал, - и она кивнула на лежащий перед ней лист бумаги, исписанный от и до, - того и придерживайся.
Дионин и Амадей переглянулись.
-Ох, да знаю я о вашей затее, - снисходительно бросила королева. – Как дети малые. Мало вам всем управлять, так еще и лично поучаствовать хочется. Что ж, играйтесь, пока можете.
День праздника Майского древа задался с самого начала: небо, раскинувшееся над столицей, было ликующе голубого цвета, ни единого облачка не было видно до самого горизонта. Воздух был так прозрачен и чист, что с вершины горы, со смотровой башни гарнизона альмугавари можно было разглядеть море с южной стороны побережья. Солнце щедро золотило крыши Трискелиона, теплый ветер нес ароматы цветов из окрестных долин.
|
|
|
-Всссе готово, - на этот раз Шеш обвивал шею Амадея. – Вссе на своих месстах, и шшшдут только тебя. Покашшши им, на шшшто годишьссся.
И в качестве ободрения легонько укусил юношу за мочку уха.
Амадей еще раз оглядел себя в зеркало: вот и пригодился синий плащ, подаренный Дамиано. Он заколол его на плече аграфом, похожим на разломанный плод граната, и в глазах альбиноса вспыхнули ответные красные огни. Взял со стола жезл мастера ритуалов и отсалютовал своему отражению.
-Я – душа Праздника. – Юноша торжествующе улыбнулся и убрал жезл за пояс.
На улицах и площадях Трискелиона было весело и шумно как при сотворении мира; каждый хозяин счел первейшим долгом украсить фасад своего дома цветочными гирляндами, коврами, лентами, но все-таки лучшими украшениями были женские половины дома, разряженные в пух и прах, восседавшие на балконах, выглядывающие из окон, стоящие у дверей. Торговцы сладостями и замороженным вином сновали в толпе, и не испытывали недостатка в покупателях. То и дело вспыхивали перепалки: кто-то кому-то наступил на платье, или не вовремя перешел дорогу, а то и подмигнул чужой жене – но все они мгновенно разрешались смехом, рукопожатиями и совместным распитием чьей-нибудь фляги.
Около трех часов пополудни в Трискелионе начались шествия гильдий. И вот тут стало понятно, что тщеславию людскому нет предела, равно как и фантазии, подкрепленной деньгами. С разных концов города, с площадей и из уличных тупиков, начинали свой путь разукрашенные повозки, сопровождаемые чуть ли не всеми гильдейскими. Впереди повозки верхом ехали старшина с казначеем и хранителем секретов мастерства. А за ними, влекомые лошадями-тяжеловозами, двигались удивительные сооружения, изображающие славу и гордость гильдии.
У столяров это была огромная кровать, с резными столбиками и изголовьем, на которой в легких цветных камизах лежали и сидели самые красивые девушки из гильдейских семей. Надо ли говорить, что какой бы искусной не была работа столяров, все равно все восторги доставались их дочерям и сестрам - которые были чудо как хороши. Портные превратили свой выход в настоящую цветочную клумбу, где цвели гильдейские же девушки в нарядах, сшитых в подражание природе. По краям повозки, за плетеными из лозы боковинами, в ворохе обрезков зеленого бархата сидела вереница маленьких девчушек, наряженных в трехцветные платьица из желтого, фиолетового и сиреневого атласа и весьма убедительно изображающих маленькие цветочки, называемые сладкими обещаниями. За ними ярусами следовали платья-анемоны, платья-солнцецветы и еще десятки других нарядов. А на вершине клумбы цвело бело-розовое платье, разворачивающееся десятками шелковых отворотов с искусно плоеными краями. Это была роза – и, разумеется, самая красивая девушка гильдии (внучка старшины, но при ее фигуре это было простительно).
Повозку оружейников с трудом сдвинула с места четверка крепких тяжеловозов. На ней сменяли друг друга два воина в доспехах, два фехтовальщика, метатели ножей; выкованные мастерами гильдии мечи резали подброшенные шелковые шарфы, ножи в умелых руках взлетали в воздух серебряной стаей и втыкались точно по окружности деревянного щита. Мальчишки всего города следовали за повозкой, вереща от восторга и почитая за высшее счастье, если сильные, жесткие руки подхватывали их, поднимали наверх и мастер позволял подать ему оружие или убрать его на стойку.
Повозку пекарей везли лошади белые как мука, а на ней возвышалась каменная печь, в которой непрерывно пеклись пирожки со всевозможными начинками – и, с пылу с жару, летели в толпу. Сами пекари, наряженные в белые рубахи, фартуки и колпаки, румяные и довольные, не отказывали себе в удовольствии кинуть в воздух пригоршню-другую муки, отчего повозка была окружена облаком белой пыли, пронизанной золотыми солнечными лучами.
Таких шествий было более двух десятков; они наполнили улицы Трискелиона роскошью, щедростью и весельем. Причем это касалось не только половины Полудня – гильдии сочли своим долгом обойти весь город, включая и полуночную сторону.
Около семи часов пополудни гильдии, вдоволь накрасовавшись, собрались по краям ратушной площади. Толпа прихлынула как морской прибой, желая новых небывалых зрелищ.
На площади, возле серой стены ратушной колокольни, была выстроена высокая сцена, к которой вели три помоста. Один, что покороче, заходил в полотняный шатер, второй такой же переходил в примыкающее к сцене возвышение для музыкантов, а тот, что подлиннее, шел почти до середины площади. Над всем открытым пространством были натянуты сложные веревочные конструкции, над которыми в последнюю неделю трудились лучшие такелажные мастера, вызванные из Гринстона. Они крепились к крышам домов, к самой колокольне, и к нескольким специально возведенным колоннам. Тут и там были натянуты полотняные навесы, прогибающиеся под грузом цветочных лепестков – в нужный момент знающие руки распустят пару узлов, и на головы горожан просыплется цветочный дождь. Эти же руки будут управлять перемещениями воздушных гимнастов над толпой, и еще многими секретами праздника.
На крыше дома, расположенного напротив сцены, под разукрашенным навесом был спрятан волшебный фонарь и те, кто им управлял; до последнего часа выход на крышу строго охраняли, но сейчас стража попросту расселась на краю, заполучив места с прекрасным обзором.
Сам Амадей стоял рядом с ними: не было места, откуда лучше просматривались бы площадь и сцена, а чтобы быстро сообщить что-то, у него под рукой был Сардинка и его дружки. Дождавшись, когда ратушные часы отзвонили семь раз, Амадей выпрямился и поднял жезл мастера ритуалов, подавая сигнал давно ожидающим его артистам.
Все началось с музыки.
Где-то в путанице переулков раздался барабанный бой, будто забилось сердце Трискелиона. Сначала тихий, он становился все громче, и вот на площадь вышли музыканты с Орахой во главе. Они шли, окруженные служителями праздника, одетыми причудливо, ярко и разнузданно. Служители несли высокие жезлы, похожие на древки копий, увитые цветочными гирляндами и увенчанные кедровыми шишками; они потрясали ими, стучали по мостовой, вторя музыке барабанов и трещоток. Сопровождаемые радостными воплями толпы, музыканты прошли по длинному помосту до середины и остановились по приказу Орахи. В нахлынувшей тишине он достал из-за пояса дудочку и сыграл несложный пастуший мотив, который испокон века наполнял просторы полей Тринакрии. Сыграл и прислушался, оглядываясь вокруг. В ответ на его призыв чуть ли не с небес прозвучал звонкий девичий голос, повторивший мелодию. Ораха вновь заиграл, и в этот момент из самого высокого ратушного окна буквально выпорхнула певица: сидя на тонкой перекладине, она обеими руками держалась за веревки, на которых та крепилась к направляющей снасти. Она летела над головами зрителей как птичка на зов птицелова.
Повинуясь расчетам и силе управляющих рук, воздушные качели замедлили свой ход прямо над помостом, и певица плавно опустилась в руки Орахи. И вновь запела – на этот раз радостную, звучную песню, вторя которой загрохотали барабаны. Процессия прошла весь помост, сцену, поднялась на возвышение, где музыканты и расположились, не переставая играть.
Как только Ораха изменил ритм мелодии, от некоторых разукрашенных повозок стали отделяться до этого времени спрятанные под конструкциями фигуры. Оружейники поколдовали над изогнутыми полыми прутьями, и они обернулись двойным колесом в рост человека с несколькими поперечинами между ободьями и небольшими ручками на них. Один из гильдейских наездников снял капюшон, и на солнце загорелись непокорные рыжие волосы, торчащие в разные стороны; его кожаная безрукавка была украшена золотыми накладками, равно как и широкие наручи. Он подтолкнул колесо, и оно покатилось между расступающимися перед Рейнаром Бреттиноро людьми. Вкатив колесо на помост, Рейнар примерился, встал в колесо и покатился в нем прямо на сцену.
Из раскаленной печи, из которой только что вынули очередную партию пирожков, раздался громкий голос, выкрикивающий что-то невразумительное на старошаммахитском языке. И на глазах изумленной публики из горячего, черного от сажи зева выпрыгнул одетый в ослепительно белые, развевающиеся одежды молодой шаммахит-фокусник. И ни единого пятнышка не было ни его джеллабе, а из широких рукавов на зрителей посыпался снег.
Ворота одного из особняков, выходящие на площадь, распахнулись и оттуда вышли четверо высоченных альмугавари, зеленокожих и клыкастых, разукрашенных так, что их предки в изумлении попятились бы. Голые по пояс, увешанные варварскими ожерельями из костей, металлических дисков и меха, они несли плечах открытый паланкин, в котором восседала Дакини – одетая, вернее, раздетая волей Дамиано так, что вся мужская половина площади задохнулась от восторга, а женская от зависти. Ее широкое ожерелье крыса выпросила у отца Цатха, а принадлежало оно их роду вот уже не одно столетие; поговаривали, что костяные пластинки в нем сделаны из человеческих черепов.
И когда все восемь избранных собрались на сцене, началось представление.
Один за другим артисты сменяли друг друга, то выходя далеко на помост, то поднимаясь на крутящийся диск в центре. Однако самозабвенно игравшие детей Лимпэнг-Танга не оставались на сцене в одиночестве: их собратья, спрятанные кто в полотняном шатре, кто под помостами, кто на крышах домов то и дело выбегали, спрыгивали, слетали на трапециях, чтобы помочь своим и разукрасить их выступление так, чтобы само солнце засмотрелось и подольше задержалось на небе.
В одном из номеров сестрам тройняшкам подыграли два воздушных гимнаста. Девушки, расположившись на крутящемся диске, демонстрировали публике чудеса гибкости и изящества, играя трех диковинных пустынных змеек. Неожиданно с двух ратушных балконов на вертикальных воздушных полотнах спустились юноши, легко подхватили двух сестричек, а одну оставили безутешной. Они оба были одеты в черные костюмы, украшенные перьями, а лица их скрывал сложный грим, изображающий хищных птиц. Они дразнили оставшуюся внизу змейку, раз за разом пролетая мимо с ее сестрами. И только после того, как девушке удалось зацепить оба полотна и с помощью силача остановить их, захватчики отпустили ее сестер и, легко перебирая руками, взлетели вверх и исчезли внутри ратуши. Там Амадей и Дионин спешно смыли грим, переоделись и опрометью бросились по своим местам, самодовольные как молодые купчики.
Когда воздух из прозрачного стал темно-лиловым, Ораха утихомирил своих музыкантов, разошедшихся так, что помост ходуном ходил. Публике, да и артистам требовалась передышка, чтобы продолжить праздник. И тут возвышение, на котором сидели музыканты, опрокинулось – да так, что все они попадали вверх тормашками. А из объявившегося под их сиденьями люка с кряхтением и оханьем вылез глубокий старец – лет ста, никак не меньше, с седой бородой ниже колен, с кустистыми бровями, помогающий себе массивной клюкой.
-Амадей! – Дернула альбиноса за руку Кьяра, уже готовящая картины для фонаря. – Это кто такой? И когда ты успел устроить люк у музыкантов?
-Это не я. – Смеясь, ответил Амадей, спеша спуститься к артистам. – Кьяра, он все-таки вышел на сцену! Не удержался…
-Тут он я, бегу изо всех сил! Чем смогу, помогу! – Старик довольно резво заковылял по помосту, оглянулся, увидел барахтающихся на спинах музыкантов и ошарашенного Ораху, повернулся к публике и скорчил гримасу, в которой стыд от содеянного сочетался с таким неприкрытым удовольствием, что ответом ему стал дружный хохот. Старик взмахнул клюкой и поторопился на сцену. Там он огляделся, погрозил пальцем двинувшемуся было к нему силачу и поманил к себе акробаток. Захихикав, девчонки окружили его, хватая за бороду – впрочем, довольно ласково. Жестами старец показал, что делает получить урок циркового искусства. Смеясь еще пуще прежнего, одна из акробаток прогнулась в спине и встала гибкой дугой.
Старик покивал и знаками попросил девушек о помощи; охая и причитая, он принялся наклоняться назад. Его спина издавала глухой треск, ноги разъезжались. Акробатки поддерживали его изо всех сил, публика уже стонала от смеха. И тут старик неожиданно прогнулся не хуже акробатки, встал на мостик, оттолкнулся ногами от сцены и сделал стойку на руках. Суртонки ахнули и захлопали в ладоши. А старец встал на ноги и тут же согнулся, изображая сильнейший приступ боли в спине.
Следующим стал силач. Его нежданный гость пригласил померяться силами. Закончилось это тем, что старик поднял здоровяка вместе с его гирями. К этому времени Ораха уже пришел в себя, и играл самые глумливые мелодии для царившего на сцене шутовства. Затем пришла очередь Дакини.
Старик поначалу пытался заигрывать с ней, призывно помахивая клюкой и строя глазки. А потом вышел в центр сцены и принялся танцевать в шаммахитском стиле, отчего зрители просто взвыли от восторга. В какой-то момент вошедший в раж старец наступил себе на бороду, и та осталась лежать на полу. Танцор попытался незаметно смахнуть ее клюкой под сцену, но вместо этого борода полетела прямо к танцовщице и улеглась на ее плечи как боа. Дакини направилась к старику, а тот не сплоховал и подхватил ее на руки, поднял, усадил себе на плечо – и тут увидел насупившегося Рейнара. Тут же танцовщица оказалась на земле, мало того, старик еще и подтолкнул ее к рыжему коленом пониже спины.
Когда все артисты были вдоволь осмеяны, старик подошел к краю сцены и поклонился, одновременно срывая с себя парик и отбрасывая клюку. На зрителей смотрел, смеясь, высокий мужчина лет тридцати, с резкими чертами лица, черноволосый и остроухий.
-Куда вам без шута! – Повернулся он к артистам. – Однако же вы хороши, самозванцы.
И он прошел вглубь сцены, устраиваясь совершенно по-свойски. Внимательно глядящий из-за кулис Амадей заметил, что в левом ухе у него покачиваются точно такие же серебряные колокольчики.
Уже почти стемнело, когда альбинос пустил в ход свой главный козырь. Клубы дыма заволокли стены ратуши, поднялись вверх на десяток метров (алхимик отрабатывал свои деньги не на страх, а за совесть). Тонкий луч света вонзился в плотный дым, и тут же на месте ратуши вспыхнуло вселенское пламя, языки которого обернулись драконьими крыльями. Чудовище повернуло голову к людям и разинуло пасть в реве, который так удачно изобразила боевая орочья труба в руках Орахи, что немало дам попадало в обморок. Дракон выдохнул сгусток огня, улегся, накрыв морду хвостом, и застыл. Очертания его потемнели, и стало видно, что это уже не древний исполин, хранитель миров, а остров, плывущий по морю. Там, где была голова, теперь возвышалась гора, шипы на спине стали холмами, изгибы туловища – гаванями. И сколько раз тут было выкрикнуто имя Тринакрии, и сколько раз провозгласили славу королевству – сосчитать было невозможно.
Остров приближался; зрители увидели самую вершину Трискелиона, скалистую, суровую землю, на которой росло тоненькое деревце. На глазах у людей деревце росло все выше, вот уже оно шумело листвой и, наконец, зацвело. Белоснежные цветы усеяли его ветви; и вот тут-то и посыпались с неба на головы горожан нежные цветочные лепестки. Видение Майского Древа вспыхнуло и исчезло. На площади стало так тихо, что было слышно, как переступают с ноги на ногу лошади.
Со сцены на длинный помост нарочито неторопливо вышел Рейнар, катя перед собою колесо. Площадь была освещена факелами, зажженными служителями праздника, и в их свете голова одного из Бреттиноро полыхала огнем. Рейнар остановился в конце помоста, в самом сердце толпы, оглянулся, пожал плечами – мол, пропадать, так с музыкой – и встал в колесо, держась за неприметные ручки. Он раскрутил его сначала несильно, а потом все быстрее и быстрее, и когда самого Рейнара стало уже не разглядеть, целых десять огненных рассыпающихся свечей, закрепленных на ободе, вспыхнули разом. Стоит ли говорить, что все девичьи ладони были в этот момент отхлопаны донельзя.
А через полминуты в дело пошли все фейерверки, заказанные и оплаченные королевской казной. Небо сияло и грохотало, в нем расцветали небывалые цветы – алые, золотые, белоснежные, в небо взлетали сотни бирюзовых копий, тысячи серебряных стрел низвергались наземь. И неизвестно, кто был в большем восторге – зрители или алхимики, которым в кои-то веки развязали руки.
Когда все закончилось, люди, малость оглохшие и подслеповато мигающие, увидели, что сцена опустела, и только одна певица сидит на ее краешке. Девушка сняла с головы венок из белых цветов, бросила его в толпу, улыбнулась и запела старую весеннюю песню, которую тут же подхватили сотни голосов, и мелодия волной пошла по площади, расцветая и набирая силу. С площади ее понесло на улицы, в дома – и праздник пошел вслед за ней.
-Ты доволен? – Спросил у Амадея Дионин, когда они, дождавшись, пока площадь немного опустеет, направились ко дворцу.
-Еще рано об этом говорить, - покачал головой альбинос. – Однако уже то, что моих детей Лимпэнг-Танга сейчас девять – несомненно, удача. Если, конечно, он не удерет с дворцового праздника.
-Пока не удрал, - пожал плечами принц. – Вон, идет рядом с суртонками, они сегодня из-за него подерутся, сдается мне. Сколько ему лет, ты говоришь?
-Не меньше трехсот. Ты не передумал насчет волшебного фонаря в саду?
-Еще чего. Бабушка тоже должна увидеть… - и, запнувшись от неприкрытой насмешки во взгляде Амадея, закончил: - Хотя, наверно, все она видела.
Праздничный пир удался на славу. Выстроенный павильон с легкими полотняными стенами защищал гостей от прохладного ветра, в жаровнях пылал огонь, стол радовал взоры и гурманов, и эстетов. Королева, восседавшая во главе пиршества, отведала предложенную ей сердцевину императорского жаркого, осталась довольна, остатки скормила циморилу и теперь прислушивалась к разговорам приглашенных гостей.
-А вы видели, мессеры, гильдия гобеленщиков так и не вышла на праздник. И ведь у них все было готово. Кроме старшины. Он куда-то уехал, не особо кому докладываясь. Жаль, достойная гильдия была.
-А каков был фейерверк, а? Я такого за всю свою жизнь не видел. Особенно золотые хризантемы удались, недаром они у себя половину лаборатории сожгли.
-А это верно, мессеры, что артисты выступят и здесь? Верно? Какое счастье!
-Праздник удался. – Фьяметта допила вино, разбавленное горячей водой, поставила бокал на скатерть и поманила к себе Амадея, стоящего за ее спиной. – Если у тебя еще что-то осталось, самое время это показать. Скоро начнутся танцы, там гости сами себя развлекут. Ах да, чуть не забыла. Я подтверждаю твое право быть мастером ритуалов, Амадей из Шэлота.
И королева протянула юноше руку для поцелуя.
Какая-то впечатлительная дама ахнула. Звякнула упавшая на тарелку вилка. Затрепетали язычки свечей в светильниках.
-Именно это ты и приберег напоследок? – Поинтересовалась Фьяметта, кутая худые плечи в меховую накидку.
По траве, кустам и деревьям пробегали тысячи, миллионы синих и белых огоньков, молодая листва шелестела, ветки трепетали, хотя не было ни малейшего ветра. Со стороны каскада парковых озер доносился плеск, за стволами скользили неясные тени, звучали голоса флейт и перезвон колокольчиков.
-Твоя работа? – Повторила вопрос королева.
-Нннет. – С трудом выговорил Амадей. – Я вижу Кьяру, она с Орахой рядом сидит. Да и не рисовала она таких картин для малого фонаря.
-Значит, надо пойти посмотреть, кто так постарался для нас.
Фьяметта встала, выпрямилась и, опираясь на руку Дионина, пошла к выходу из павильона. Гости, заподозрив неладное, притихли и вереницей потянулись вслед за королевой.
-Бабушка, - негромко спросил принц, - вы уверены?..
-Нож моего Гираута при мне. – Ответила королева. – Я эту музыку ни с чем не спутаю. Опять они явились.
Небольшая процессия с королевой во главе вышла на главную аллею парка, заканчивающуюся у первого в каскаде озера. Вода в озере светилась так, будто звезда упала на его дно. На берегу стоял очень высокий мужчина, одетый в богатые зеленые одежды, когда-то своеобразно красивый, а теперь мертвый. Из груди у него торчала стрела – как раз оттуда, где полагается быть сердцу. Лицо его было спокойным, тонкий рот под орлиным носом крепко сжат, ледяные глаза ничего не выражали. Мужчина опирался на тяжелый деревянный посох, на голове его поблескивал белыми искрами костяной обруч, длинные светло-зеленые волосы рассыпались по травянистой мантии.
-Ваше величество королева, - первым заговорил он и поклонился.
-Ваше величество король, - ответила Фьяметта и слегка, намеком, склонила голову.
-Я пришел забрать свое. – Вокруг короля из-под холмов вился туман, дыхание не трогало его грудь.
-Что именно? – Безучастно спросила королева, опуская руку на рукоять тяжелого солдатского ножа, висящего на ее поясе.
-Кого. Своего внука. – Мертвый король указал на Дионина. – Он сын Первоцвет, моей старшей дочери. И я имею на него те же права, что и вы.
-Неужели? – Тон Фьяметты был настолько ядовит, что трава должна была пожухнуть на всей лужайке. – О каком праве вы говорите? Я вырастила Дионина, он человек всем своим сердцем, что ему делать в ваших подземельях?
-Он человек лишь наполовину, - покачал головой король хогменов. – А на другую половину он сын старых богов. Подождите, - он поднял руку, требуя молчания. – Я должен сказать вам, зачем пришел за Дионином.
Фьяметта знаком приказала всем гостям отойти и осталась наедине с незваным гостем, опираясь на руку внука.
Мертвец помолчал с минуту и продолжил.
-Дионина ожидает мой престол. О нет, я не собираюсь умирать, - и король выразительно посмотрел на стрелу, торчащую из его груди, - ибо сделал это уже очень давно. Король безвременья – так мы зовем его – правит землей под холмами недолго, лишь пока мой народ спит. И чем скорее он уснет, тем спокойнее будет людям. На пороге сна хогмены становятся невыносимыми даже для меня.
-Ясно. – Невежливо прервала мертвеца королева. – А если я не отпущу своего единственного наследника даже ради такой выгоды?
-Я заберу его силой. – На мертвом лице не дрогнул ни единый мускул.
-Зачем же так нагнетать?
Голос прозвучал спокойно и рассудительно; обе венценосные особы согласно повернули головы – говорил ни кто иной, как давешний шут, неизвестно как оказавшийся рядом с одиноко стоящими королями. Шут сидел на траве, пересыпая из ладони в ладонь светящуюся пыльцу.
-Ты? – В голосе мертвеца послышалось удивление.
-Я. – Кивнул шут. – Тебе нужен твой внук, дитя королевской крови хогменов и людей. Но почему именно Дионин, скажи на милость?
-Я не понимаю тебя. – Король нетерпеливо пристукнул посохом, и трава зазвенела, мгновенно покрываясь льдом.
-У тебя не один внук, Остролист. – Шут коротко глянул на короля. – Я знаю, ты недолюбливаешь свою младшую дочь, Вереск. А между тем у нее тоже есть сын, и его отец, хоть и нездешний, но все-таки королевских кровей.
-И что мне в том толку? – В голосе короля хогменов сквозило ледяное непонимание. – У меня нет времени на поиски этого ребенка.
-Что ты, он давно вырос. – Усмехнулся шут. – Вереск отлично его спрятала. А сам увидеть что, уже не можешь? Совсем разучился?
-Арколь. – Мертвый король переложил посох из левой руки в правую. – Я чту память твоего учителя, который, в отличие от тебя, всему знал меру. Ты что же, хочешь, чтобы все эти люди умерли только ради того, чтобы я открыл глаза?
-Брось, - примирительно заметил на это шут, - сам знаешь, я быстрее тебя. Так что людям вреда не будет. Я бы и сам показал тебе наследника, но вернее будет, если ты сам его увидишь.
Остролист согласно кивнул. Знаком он попросил королеву и Дионина отойти к остальным гостям, застывшим посреди заиндевелой лужайки. Среди них стоял и Амадей. Через несколько долгих мгновений он увидел, как мертвый король поворачивается к людям.
Светло-серые, ничего не выражающие глаза раскрылись как створки морской раковины, и из них хлынул поток обжигающе холодного света. Его лучи медленно двигались в темном ночном воздухе, обходили замерших людей, пока не остановились на нем, Амадее из Шэлота, сыне старьевщика.
-Мой мальчик. – Остролист закрыл глаза, вернув им прежнюю безучастность. – Кто бы мог подумать, все это время… - И он удивленно покачал головой.
-Ну что ж, Амадей, выходи. – Махнул рукой названный Арколем. – Сам понимаешь, оставить Тринакрию без наследника я не могу. Кто знает, сколько продлится их безвременье: может час, а может, и десяток лет. Никогда не угадаешь.
Амадей подошел к берегу, изо всех сил стараясь удержаться и не закричать, не рвануть с места – отчаянно, напролом, как когда-то в детстве, удирая от рыночных торговок с украденным пирогом за пазухой. Шеш, перепуганный насмерть, сполз с его шеи и спрятался, обвившись вокруг предплечья. Как же так, думал альбинос, ведь он только что добился того, о чем мечтал всю жизнь…
-И ты это получил, Амадей.
Этот голос он ни с чьим другим спутать не мог. Это он спросил мальчика о сокровенных желаниях тогда, на темной дороге в далеком ноябре. Это он обещал ему показать танцующих зайца, лису и волка. И это он обрекал Ясона Тавма на слепоту.
-Госпожа цветов, - церемонно поклонился Арколь. – И вы успели руку приложить?
-Мальчик был такой… ничей. – Девушка вышла из-за спины своего короля, в руках ее была ветка дерева, усыпанная белыми цветами. – Я просто спросила его, чего он хочет. Кто же знал, что он этого добьется. Еда. Одежда. И праздник. Я лишь помогла ему сказать нужные слова в нужное время. Добивался всего он сам.
-А у людей всегда так. – Усмехнулся Арколь. – По-другому лучше и не начинать.
Госпожа цветов вздохнула – надо же, какое бывает невезение, и, не оглядываясь, ушла вглубь сада.
-А если я откажусь? – Амадея трясло одновременно от холода и от негодования: в его присутствии вот так запросто обсуждать его судьбу, да что они о себе возомнили, эти короли?!
-Но ты не откажешься. – Грустно развел руками маг, утративший все шутовское в облике. – Ты поклялся служить Дионину. К тому же, принц твой старший брат, хоть и сводный. Она права – здесь ты получил все, чего хотел. А значит, скоро заскучаешь.
-Я всего один праздник успел сделать! – В гневе выпалил Амадей. – И девушки у меня так и не было…
-Один, зато удачный. – Наставительно ответил Арколь. – Что касается девушек, то мне тоже не очень-то здесь везет…
Амадей замолчал. Он без страха оглядел стоящих рядом с ним существ, которые не казались ему ни чужими, ни чуждыми, и внезапно осознал, что маг прав. Он должен идти, и мало того – идти ему хочется.
-Я могу попрощаться?
-С друзьями не стоит, ты только опечалишь их. А вот с братом, пожалуй, надо. – И маг подошел к неподвижно стоящему Дионину, что-то сказал ему и указал на Амадея.
Братья стояли рядом, избегая смотреть друг на друга.
-А здорово было девчонок с воздуха хватать. – Сказал, наконец, Дионин.
-Еще бы. Вы довольны праздником, ваше высочество?
-Весьма… Я буду ждать твоего возвращения. Я бы и сам пошел…
-Нет, пойду я. Прошу, присмотрите за моими друзьями. Особенно за Мильфлер, сами понимаете.
-Обещаю. – Принц замолчал и немного неловко обнял младшего брата. – Возвращайся, Амадей.
Когда Дионин вернулся к людям, маг обратился к Остролисту.
-Время уходит. Вам пора, пока дорога открыта. Амадей, - он ободряюще улыбнулся юноше, - поверь мне, в королевстве под холмами не заскучаешь даже ты. И праздники нужны всем, и хогменам тоже. И спасибо тебе за ожившие воспоминания. Какие были времена…
-Амадей. – Остролист протянул юноше руку. – Ты идешь со мной?
-Да. – И альбинос крепко сжал холодную ладонь. – Иду, ваше величество.
И не размыкая рук, они направились к озеру. Светящаяся вода беззвучно расступилась, они вступили на видную только хогменам тропу, ведущую вниз, и вскоре скрылись из виду. И тогда озеро вновь расплескалось в положенных ему берегах, погасли тысячи блуждающих огней, и неясные тени покинули королевский сад.
Одинокий шут сидел на траве и задумчиво смотрел на тихую и темную водную гладь. Он сидел так все время, пока гости, которым искусно отвели глаза, не удалились в павильон, где музыканты уже настроили инструменты, а слуги разнесли десерты. По дороге люди громко удивлялись, до чего правдоподобными получаются картины в волшебном фонаре. Поразмыслив еще немного, шут поднялся и пошел разыскивать кого-то. А когда отыскал, то преградил ей дорогу, поклонился и сказал:
-Кьяра Мильфлер, вы позволите пригласить вас потанцевать? Праздник еще не закончен, должна быть доля и у тех, кто создавал его.
-Для шута вы чересчур церемонны, - ответила девушка, - а для важной персоны слишком приветливы. Что же мне вам ответить? Амадей где-то потерялся, Ораха занят, а больше мне никто не указ. Похоже, праздник продолжится и без моих трудов. Так что я согласна потанцевать с вами… - И она замолчала, вопросительно глядя на нежданного кавалера.
-Арколь. – С готовностью ответил тот, подал Кьяре руку и повел ее к веренице танцующих людей.
Конец книги Амадея
[1] Ка – традиционное обращение к мужчине, сокращенное от «кириос» - господин. К женщине в королевстве Тринакрия принято обращение «ки», «кирия».
Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 299; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!