ВЕЛОСИПЕДНАЯ ПРОГУЛКА ПО БАЗЕЛЮ 5 страница
К несчастью, современники Юнга, словно сговорившись, стремились выставить его учение как странное и эксцентричное. Не успел он предложить свою новую богатую возможностями модель бессознательного, как она сразу же подверглась критике. Сначала со стороны фрейдистов, которые сосредоточили свое внимание исключительно на подавленном подсознательном, а затем со стороны бихевиористов, объявивших всю юнгианскую модель ненаучной чепухой. Результатом этого стало упрощение и сужение самого понятия бессознательного, так что в 1948 году анонимный автор писал в «Тайме»: «Ид, зародышевая структура, содержащая наследственные качества, из которых по большей части состоит подсознательное, хранит в себе генетические примитивные желания, животные инстинкты...»
Доктор Уилл Меннинджер приводит пример конфликта между сознательным и подсознательным. По его словам, работу сознания можно сравнить с цирковым номером, когда двое человек пытаются управлять одной лошадью. Тот, кто сидит спереди (собственно сознание) пытается дать лошади правильное направление и управлять ею. Но в то же время он не может быть уверен, что его действия согласованы с действиями того, кто сидит сзади (подсознательное). Если оба ездока направляют лошадь в одну сторону, с вашим психическим здоровьем все в порядке. Но если они собираются ехать в разных направлениях, то тут, вероятно, могут возникнуть неприятности».
|
|
|
Следовательно, проблема в следующем: для психического здоровья необходимо, чтобы едущий сзади ехал в ту же сторону. Но пока что подсознательное все еще оставалось практически неизведанным. Нужно было найти способ проникнуть в его глубины. И поэтому, когда «Сандоз фармацевтикалс» объявил, что обнаружила вещество, способное стимулировать сильные психозы, многие психологи надеялись, что ключ к запертой двери подсознания наконец найден.
Но что они обнаружили, опробовав это вещество? Подсознательное Фрейда, переполненное подавленными желаниями? Или нечто, скорее напоминавшее теорию Юнга?
Или, может быть, выяснили, что были правы бихевиористы и запертая комната была не более чем бухгалтерской книгой, в которую строго по графам записываются условные рефлексы? Или же, возможно, дверь вела в другие, гораздо более странные места...
Глава 3.
ЛАБОРАТОРНОЕ СУМАСШЕСТВИЕ
Сейчас уже нельзя выяснить в точности, кто из американцев первым попробовал ЛСД. Но одним из первых был доктор Роберт Хайд, практиковавший в массачусетском Центре психического здоровья. Один из коллег доктора Хайда, Макс Ринкель, достал немного ЛСД. Ему было любопытно, как нормальный человек может на несколько часов превратиться в сумасшедшего. Конечно, сам Ринкель формулировал это немного по-другому. Его интересовало моделирование психозов, искусственно вызванная шизофрения, которая могла бы пролить свет на этиологию сумасшествия.
|
|
|
Хайд был первым «подопытным кроликом» в опытах Ринкеля. Когда все собрались, он растворил коричневую ампулу с Делизидом (ЛСД) в стакане воды, выпил и стал ждать. Он ждал и ждал, пока, наконец, его терпение не лопнуло. Тогда он сообщил всем, что собирается пойти погулять. Остальные, если хотят, могут последовать за ним, но он уверен, что никакого эффекта препарат не оказывает. И тут произошла поразительная вещь. Буквально в один момент, прямо на глазах коллег, уравновешенный вермонтец Хайд превратился в параноика, который с подозрением спрашивал: «Почему они все улыбаются?» или «Почему закрыта дверь?». В 1951 году Ринкель сделал доклад о своей работе над ЛСД на заседании АПА в Цинциннати. По его словам, он обнаружил значительное соответствие между психозом, вызываемым ЛСД, и шизофренией:
В основном мы обнаружили изменения, похожие на симптомы больных шизофренией. У испытуемого возникают проблемы с мышлением. Оно становится заторможенным, блокированным, аутичным и отстраненным. Чувство безразличия и нереальности происходящего наряду с подозрительностью, враждебностью и обидами также во многом напоминают шизофрению. Галлюцинаций и бреда намного меньше...
|
|
|
Но эти заключения достаточно относительны, спешил тут же отметить Ринкель. У склонных к аутичности могли выявиться маниакальные черты, человек начинал шутить и играть словами, хотя это было вовсе не в его характере, или, напротив, у людей, склонных к параноидальным реакциям, могли возникать моменты глубокого экстаза.. Единственный четкий вывод, который можно было сделать, - что нормальные люди после приема ЛСД переставали быть нормальными:: они менялись, и то, что с ними происходило, можно было назвать ненормальным.
Но становились ли они безумными? Была ли эта модель психозов настоящей? Или же ученые проецировали на процесс собственные желания, видя только то, что хотели бы видеть? На эти вопросы было нелегко ответить. Однако прошло некоторое время, и когда исследованием ЛСД начало заниматься гораздо большее количество ученых, обнаружилось, при каких условиях возможна негативная реакция пациента. ЛСД делало человека в высшей степени восприимчивым к оттенкам поведения окружающих. Если психолог, работающий с пациентом, вел себя холодно и резко, пациент часто отвечал враждебностью или обидой. Однако, если врач относился к пациенту с теплотой и обходительностью, пациент отвечал на это любовью и расположением, далеко выходящими за границы обычных.
|
|
|
Тесты были больным местом исследований. Как только ЛСД стали изучать серьезно, его начали тестировать с помощью теста Роршаха, ТАТ, блоков Белль•вю, теста «Нарисуй челове-: ка» (Draw-A-Person).. Испытуемые часто сердились, с ними становилось сложно общаться. Они, как и больные шизофренией, объясняли это тем, что задаваемые им вопросы были скучны, глупы и не соответствовали ситуации. «Если тестировать человека, принявшего .ЛСД, - предупреждал Ринкель, - он может показаться гораздо более заинтересованным собственными чувствами и внутренними переживаниями, чем взаимодействием с врачом. Это подтверждают результаты тестов, указывающие на увеличение эгоцентризма». Спустя много лет обычный школьный психолог по имени Артур Клепс, обращаясь к Конгрессу, предложил одно из лучших объяснений тому, почему людей, находящихся под воздействием ЛСД, так раздражают тесты: «Если вы должны пройти тест на измерение коэффициента интеллекта (IQ), а в этот момент стены комнаты распахиваются и перед вами возникает .видение блистающих красотой солнц центральной галактики, и одновременно с этим ваше детство начинает разматываться перед вашим внутренним взором, словно цветной трехмерный фильм, вы, конечно, не сможете правильно ответить на задания теста IQ».
Но наука должна использовать все доступные инструменты. Кроме того, за тесты выступали те, кто надеялся, что ЛСД действительно создает модели психозов.. Исследователи начали определять его не как галлюциноген (каковым он был по медицинской классификации), но как психомиметик, то есть имитатор сумасшествия.
К началу пятидесятых в стране было уже около дюжины различных групп, занимавшихся изучением ЛСД.. Большинство, вслед за Ринкелем, использовало его для моделирования психозов, некоторые занимались зоотоксикологией, и по крайней мере один ученый, последовав совету «Сандоз», использовал ЛСД в терапевтических целях. Всех увлекала необычная мощность препарата и удивительные эффекты, которые он оказывал не только на нормальных людей, но и на сумасшедших. Давая ЛСД душевнобольным, вы могли наблюдать поразительные вещи. Одна девушка, больная кататонией, спустя три с половиной часа после принятия наркотика начала прыгать по палате, громко смеясь. Днем она уже играла в баскетбол. Ночью танцевала. Но на следующее утро она снова вернулась в кататонию. Или другая больная, страдающая гебефренической шизофренией. Обычно она целыми днями хихикала и болтала разную ерунду о птицах и цветах. Через тридцать минут после принятия 100 микрограммов ЛСД она стала смертельно серьезной. Никакого смеха. «Это - серьезное дело, - сказала она курирующему ее врачу. -Мы - люди, достойные сочувствия. Не играйте с нами в игры». Чуть позже она напала на санитаров и делала недвусмысленные сексуальные предложения главной медсестре.
Лекарство действовало удивительным образом. Но что все это означало? Что случалось после того, как ЛСД или мескалин попадали в кровь или в мозг? Оказывало ли это каким-либо способом особое влияние на нейрохимию мозга? И если это так, не мог ли мозг производить собственный метаболик, сходный с ЛСД? Этот вопрос задавали себе многие ученые. Есть ли у сумасшествия органическая основа и если есть, то кто ее сможет обнаружить?
На этой почве возникло много смелых теорий, но нас здесь интересует лишь одна - адренохромная теория двух английских психиатров, Хамфри Осмонда и Джона Смитиса.
Первым шизофреником, с которым пришлось столкнуться доктору Хамфри Осмонду, была девушка, утверждавшая, что каждый раз когда смотрит в зеркало, она видит там слона. Как только она ушла, Хамфри поспешил к своему завотделением и рассказал ему об этом случае. «Ну, вы понимаете, у нее шизофрения», - сказал ему завотделением. «А что это?» - спросил Осмонд. Начальник рассказал. Осмонд хотел услышать основные сведения, которые полагается знать о любой болезни, - симптомы, лечение, этиологию. Но внезапно обнаружил, что ничего существенного по поводу этой болезни он выяснить не может. Существовало множество теорий, но не было никаких твердых данных, подобных тем, которые, например, имелись у Фрейда и его последователей при выяснении механизма подавления и динамики неврозов. Устав от вопросов, начальник Осмонда предложил тому встретиться с аналитиком юнговской школы, Энтони Хэмптоном. Тот в свою очередь посоветовал Осмонду прочитать книгу Томаса Хеннела «Очевидцы».
Наряду с «Обретающим себя сознанием» Клиффорда Бирса книга Хеннела была одним из самых запоминающихся описаний того, как человек выздоравливает после тяжелого психоза. Хеннел был полностью захвачен постепенным развитием собственной болезни. Ночные шумы. Странная оживленность предметов. Противоречивое чувство великого собственного предназначения наряду с растущей уверенностью в распаде личности. У него возникало впечатление, будто внутри настраивается оркестр -сначала струнные, затем духовые деревянные и, наконец, медные духовые. Любой, кто ходит на концерты, понимает, что процесс настройки имеет мало общего с собственно исполнением музыки. Для Хеннела крещендо наступило в тот день, когда он решил посетить Оксфорд. По пути он заметил, что другие пешеходы бросают на него многозначительные взгляды, словно они знали нечто, что ему было недоступно. Когда стало темнеть, Хеннел заметил, как поля за живой изгородью начали закипать, а звезды в небе - вращаться, словно на картинах Ван Гога.
Хеннел только начал входить во вкус нового сверхъестественного восприятия, как рядом остановилась машина тайной полиции и, забрав, отвезла его в секретную тюрьму.
Хотя Осмонд перечитывал «Очевидцев» не один раз, но в итоге он чувствовал, что все еще абсолютно не понимает природы шизофрении.
Закончив учиться, Осмонд устроился на работу в «Сент-Джордж», одну из известных лондонских больниц. Там он познакомился с младшим врачом-ординатором Джоном Смитисом. Осмонду, шотландцу, воспитывавшемуся среди суррейских холмов, он показался человеком неординарным. Детство Смитис провел в Индии, в то время английское господство там уже подходило к концу. Его отец работал главным лесничим. Осмонд предполагал, что Смитиса послали в Рагби и Кембридж для того, чтобы после многочисленных экзотических приключений он несколько остепенился под влиянием настоящих английских джентльменов. Страстью Смитиса было изучение природы сознания, и он нисколько не скрывал того факта, что рассматривает психиатрию просто как удобный способ исследования настоящих философских проблем. За это, как и за его привычку отрывисто объяснять что-нибудь, постоянно добавляя «это же очевидно», его не любили старшие коллеги - это были в основном врачи старой закалки, испытывавшие глубокое недоверие к теоретическим знаниям. Но Осмонд счел Смитиса интересным человеком и они быстро сошлись.
Смитис увлекался многими необычными вещами, в том числе парапсихологией. Однажды он появился в «Сент-Джордж» с книгой Александра Ругье, современника Берингера. Книга была про пейотль, она так и называлась - «Le Peyotl». На одной из страниц он обнаружил молекулярную формулу мескалина.
Формула смутно напомнила Смитису что-то, но он не мог точно сказать, что именно. Осмонду тоже казалось, что это что-то напоминает. Тогда они показали ее специалисту биохимику. Тот заметил, что это похоже одновременно на гормоны щитовидной железы и на адреналин, причем больше на последний. Это странное сходство между адреналином и мескалином послужило причиной возникновения у них интригующей гипотезы: что, если в напряженных ситуациях адреналин преобразовывался в нечто, химически родственное мескалину? Не связывало ли это кипящие поля и вращающееся небо Хеннела с отражением слона в зеркале? Известно, что некоторые растения способны к такому метаболическому преобразованию (оно называется «трансметиляция»), но у людей подобных способностей не наблюдалось.
Получив от светил химии немного мескалина, Осмонд и Смитис приступили к проверке гипотезы. Однажды в полдень, дома у Смитиса, жившего неподалеку от Вимпол-стрит, Осмонд принял 400 микрограммов мескалина. И включил магнитофон, чтобы регистрировать все, что произойдет.
На Осмонда почти сразу нахлынуло ощущение опасности. Все вокруг запылало сначала фиолетовым, потом вишнево-красным светом. Он попытался закрыться от света рукой и ему показалось, будто он сунул руку в доменную печь. Тут впервые он понял, о чем писал Хеннел. Шизофреники не использовали сравнений и метафор, они действительно переживали все, о чем говорили. И отвергать это как заблуждение было бы просто научным высокомерием.
Как только первое удивление прошло, Осмонд задумался. Если то, что мы полагаем объективной действительностью, настолько хрупко, что может быть уничтожено 400 микрограммами мескалина, то, возможно, правы виталисты, утверждавшие, что мозг является просто механизмом, чтобы обрабатывать и стабилизировать данные внешнего мира. Возможно, само понятие «объективной действительности» парадоксально.
В 1952 году Смитис и Осмонд выпустили небольшое эссе на эту тему. Оно называлось «Новый подход к шизофрении». В нем они выдвигали теорию, что человеческий организм может реагировать на напряженные состояния, вырабатывая эндогенные галлюциногены, в данном случае из адреналина. Галлюциногены меняли воспринимаемую картину мира, что приводило к еще большему напряжению, большему выделению адреналина, а следом - естественных галлюциногенов, что в результате вызывало необычайно глубокий психоз. Единственная возможность прервать этот цикл заключалась в том, чтобы, буквально отключившись от действительности, бежать в иную реальность. Как ни парадоксально, но это было единственной возможностью (не считая смерти) для организма сохранить возможность нормально функционировать.
Что было особенно изящно в этой теории, которую они назвали «теорией М-фактора», это синтез неврологии и динамической психологии - сочетание довольно необычное, если не взаимоисключающее.
После изобретения гипотетического химического М-фактора следовало попытаться найти его в естественном виде или синтезировать лабораторным путем. Это оказалось проблемой мало чем отличающейся от той, с которой столкнулся американский астроном В.Х. Пикеринг, когда в 1919 году вывел, что в Солнечной системе должна быть еще одна планета, пока еще не открытая, которую он назвал Плутоном. Одиннадцатью годами позже Плутон был найден именно там, где предсказывал Пикеринг. Но инструменты, которыми пользовалась астрономия, как быстро поняли Осмонд и Смитис, были намного мощнее тех, что были в распоряжении нейрофармакологии. Тайны космоса были детским лепетом по сравнению со сложностями освоения внутреннего пространства. Они попросили химиков, проводивших исследования по синтезированию пенициллина, чтобы те разработали промежуточные цепочки между адреналином и мескалином. Химики попробовали, но скоро отказались: то, что на бумаге виделось как небольшие различия, на практике было непреодолимо в лабораторных условиях.
Так что Осмонд и Смитис решили сконцентрироваться на аминохромах, возникающих при распаде адреналина. Один из аминохромов - адренохром, имел молекулярную структуру, удивительно похожую на мескалиновую.
В 1952 году Осмонд впервые попробовал принять адренохром. Через десять минут он заметил, что у потолка изменился цвет. Закрыв глаза, он увидел рой точек, которые то появлялись, то исчезали. Кто-то пододвинул ему тест Роршаха, и Хамфри с изумлением обнаружил в нем множество самых различных фигур и образов. Выйдя в больничный коридор, Осмонд был потрясен -коридор выглядел зловеще. Что значат эти страшные трещины на полу? И почему их так много? Его коллеги были в восторге -это действительно оказалось моделью психоза. Однако сам Осмонд наблюдал за их восторженной реакцией словно сквозь толстую стеклянную стену.
Это происходило уже не в Англии. В середине 1952 года он работал в канадской провинции Саскачеван, в качестве клинического директора саскачеванской больницы. Это место рекламировалось как самая прекрасная психиатрическая, больница в прериях, но соль была в том, что это была единственная психиатрическая больница в прериях. В реальности это было унылое место, очень похожее на «сумасшедший дом девятнадцатого века». Задачей Осмонда было разбираться со всеми проблемами так, чтобы при этом не вызывать недовольства старого директора, который считался номинальным главой больницы. Старого директора возмущало новое поколение молодых гениев, беседовавших о лечении инсулином и электрошоком и искавших таинственный М-фактор. Он всякий раз, когда это было возможно, старался воспрепятствовать нововведениям Осмонда.
Работа по М-фактору шла медленно. Пока не было Смитиса, который должен был прибыть в Саскачеван только через несколько месяцев, Осмонд начал работать с психиатром Абрамом Хоффером, почетным членом Саскачеванского университета. Хоффер был знаком с Хайнрихом Клувером, который говорил, что с удовольствием занялся бы изучением мескалина, поскольку это «наиболее интересная сфера исследования на сегодняшний день». Когда же Смитис наконец приехал, он привез с собой заметки, легшие в основу их следующего эссе. После некоторых добавлений, сделанных Осмондом, оно было опубликовано в «Хибберт Джорнал». Смитис считал, что медики восемнадцатого века выдвигали причудливые теории и вели ожесточенные споры, но при этом довольно невнимательно относились к фактам. Развитие психологии в двадцатом веке, по мнению Смитиса, шло примерно так же. Нужна была новая модель научного развития, которая вела бы сначала, вслед за Карлом Поппером, к «ортодоксальной» науке (принятой теории, объясняющей известные факты), а затем к «ереси» (новой систематизации фактов, часто с добавлением новых данных) и, наконец, к новому ортодоксальному периоду. И так далее, с попеременной сменой ереси и ортодоксии.
Мескалин был упомянут в статье дважды. Во-первых - в контексте анализа психобиологического объяснения шизофрении. «Никто не может считать себя действительно компетентным в лечении шизофрении, если он не отдает себе отчет в том, что представляет из себя мир шизофреника, - писали Осмонд и Смитис. -С помощью мескалина это становится возможным». Второе упоминание о мескалине встречалось в русле новой теории сознания, базирующейся на трех новых наборах фактических данных:
A) Последние открытия в развитии электронныхвычислительных машин и изучение аналогичных механизмов мозга
Б) Последние открытия в парапсихологии Обратите внимание на то, что экстрасенсорное восприятие признано научным фактом
B) Природа явлений, происходящих в сознаниипод влиянием мескалина Можно было бы подумать, что любой человек, знакомый с психологией, основанной на концепции подсознательного, воспользуется таким богатым источником дляразличных опытов, как мескалин, но никто этого так и не сделал, хотя Рутье предлагал это ещев 1922 году
Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 266; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!