ВЕЛОСИПЕДНАЯ ПРОГУЛКА ПО БАЗЕЛЮ 10 страница
Такие ситуации были одной из причин, почему Дженигер всегда настаивал, чтобы наблюдатели были из тех людей, кто уже попробовал ЛСД, потому что только после того, как вы пережили это, вы можете понять, насколько искренним становится человек. «Я лучше полечу!» Доброволец действительно считал себя птицей. И Дженигеру, чтобы убедить его спуститься, необходимо было использовать логику, которую может принять птица. Так что он соорудил на земле гнездо из палок и камней и довольно быстро смог убедить добровольца спуститься вниз и сесть в это гнездо.
Однажды добровольцем был живописец, и Дженигер поставил ему для набросков индийскую куклу «качина». Под воздействием ЛСД эскизы стали более эмоциональными, яркими, в них переплетались кубизм, фовизм и абстрактный экспрессионизм. Художник был убежден, что он сотворил шедевр. Слух о том, что есть волшебные таблетки, повышающие творческий потенциал, тут же разнесся среди местной художественной богемы. Несколько дней спустя Дженигера уже осаждали художники и скульпторы с просьбами проверить их мастерство под ЛСД.
Сначала он отказывался. Слишком много художников нарушили бы баланс эксперимента. Но затем он решил попробовать: искусство было универсальным языком, оно было активным и конкретным. Вместо того чтобы полагаться постфактум на заявления, что комната меняет цвет, а стулья напоминают о Страшном Суде, он просто мог позволить каждому художнику делать наброски той же самой куклы «качина»: эскиз перед приемом ЛСД, эскиз в середине эксперимента и так далее. Таким образом он получал простое и изящное подтверждение того, как ЛСД изменяет восприятие. Наблюдая за их работой, Дженигер понял, что творческие люди были наиболее подходящими добровольцами для изменяющих сознание наркотиков. Подсознательное было средой, питающей их творчество, и они старались делать все возможное, чтобы улучшить восприятие. Достаточно вспомнить Кольриджа и опиум, Бальзака и гашиш, По и опиумную настойку - список бесконечен.
|
|
|
Хотя художники работали прекрасно, в конце опыта им не хватало средств: искусство было выразительно, художники -нет. И им было настолько сложно выразить словами, что происходит у них внутри, что Дженигер понял - ему нужно подключить к процессу нескольких писателей, которые смогут детально изложить результаты. Одна из художниц, Джил Гендерсон, предложила романистку Анаис Нин46. Это был гениальный выбор. Нин не только разбиралась в терминах психоанализа, но, кроме того, уже два десятилетия штурмовала собственное подсознание, занимаясь написанием сюрреалистических романов.
46 Нин, Анаис (1903- 1977) - франко-американская писательница, психоаналитик, автор эротических рассказов
|
|
|
От Нин до нас дошла запись о сеансе ЛСД в ее знаменитом дневнике. Она описывает, как в какой-то момент комната исчезла, остался только чистый космос и она увидела «образы за образами, стены за небом, небо за бесконечностью». Как она начала плакать, и обильные слезы стекали вниз по щекам, но в то же время она ощущала смех за этими слезами. И эти два чувства, плач и смех, трагическое и комическое, чередовались в головокружительном темпе. «Не будучи математиком, я осознала бесконечность», - сказала она Дженигеру. Сам доктор во время эксперимента напомнил ей персонажа одной из картин Пикассо -асимметричного человека с огромным глазом, вглядывающимся в зрителя. Вглядывающимся в самую ее душу.
Деятельность какой именно части сознания усиливалась так, что концепцию бесконечности можно было уловить на эмоциональном уровне? Где в мозге располагалось место, оживляющее вещи? Когда комната начинала дышать? Поиск ответов на эти вопросы был самым захватывающим из всего, что Оскар Дженигер только мог себе представить.
И он был не один. По некоторым причинам - из-за присутствия Хаксли или из-за того, что дело происходило в южной Калифорнии, - лос-анджелесская почва была для ЛСД особенно плодотворна. Сегодня над наркотиком работали пять исследователей, на следующий день - десять, затем - двадцать, и все они обменивались опытом.
|
|
|
Одним из коллег Дженигера был Сидней Коэн, психиатр лос-анджелесской психиатрической больницы, которая находилась в ведении Управления по делам ветеранов. Коэн взялся за ЛСД, твердо намереваясь исследовать модели психозов по образцу Макса Ринкеля и других исследователей «лабораторного сумасшествия». Но его собственный личный опыт принятия наркотика заставил его изменить направление исследований. «Меня это застало врасплох, - вспоминал он несколькими годами позже на собрании, посвященном ЛСД -Это был не запутанный, сбивающий с толку бред, а нечто совсем иное. Только что - я не мог объяснить словами». Это нельзя было выразить на английском или терминами психологии. «Хотя мы использовали все доступные измерительные приборы, проверочные листы, тесты, весь арсенал психологических средств, суть ЛСД, несмотря на все наши усилия, до сих пор не понятна», - признавался он.
Но в то время как суть оставалась непроницаема, исследователи, подобно Коэну, деловито выстраивали систему из данных, описывающих, что случалось, когда типичный пациент в качестве терапии принимал ЛСД. Случались удивительные и загадочные вещи. Иногда пациент, заблудившись внутри и оказавшись в ловушке, впадал в паранойю и зацикливался на чем-нибудь, пока сеанс не приходилось прерывать, вводя торазин, средство против психозов, эффективный антидот для ЛСД. Но также часто случалось, что блуждая по лабиринту подсознания, пациент внезапно наталкивался на свободные от конфликтов области Иного Мира и все его патологии разом исчезали, словно вспугнутые птицы. «Словно у всего, что их тревожило, были определенные границы», - замечала психиатр Бетти Айзнер, коллега Коэна по работе. Коэн изучал эту аномалию, названную им «интегративным опытом»:
|
|
|
Интегративный опыт необходимо описать подробнее, потому что это важно не только для научных исследований, но также чтобы снять определенные трудности в описаниях состояний. Обычно наблюдается перцептивный компонент, состоящий из видений, красоты и света. Эмоционально пациент испытывает ощущение релаксации и эйфории. Больные описывают это как состояние полного прозрения, осознание своего места в мире и смысла жизни. Обычно они начинают описывать наиболее важные моменты своих переживаний, и это приносит большую терапевтическую пользу.
Ключом к интегративному опыту являлось отношение врача к пациенту и создаваемая им атмосфера эксперимента. При помощи надлежащей подготовки и искусных терапевтических приемов, улучшающих настроение, в частности, с помощью музыки, Коэн, как выяснилось, мог регулярно усиливать интегративный опыт. Но одновременно с этим он также обнаружил, что, хотя, с одной стороны, интегративный опыт был чрезвычайно полезен, с другой - он все-таки не творил чудес. В течение месяца пациент чувствовал себя прекрасно, но потом к нему возвращались все неврозы, с которых все и начиналось. Но когда Коэн указывал на эти ограничения своим более восторженным коллегам, его не слушали и называли «старым занудой» или «осторожным Сидом».
Однако, будучи осторожным в окончательных выводах относительно полезности ЛСД, Сидней Коэн в то же время очень активно вовлекал в исследования не только своих коллег - психиатров и психологов, но и писателей и ученых. На одном из сеансов его пациентами были аналитики из «Рэнд корпорэйшн», полусекретного мозгового центра, расположенного в Санта-Монике. Один из них, Герман Кан, приняв ЛСД, лег на пол и только периодически бормотал: «Ничего себе!» Позднее он объяснил, что с пользой провел время, .изучая стратегические планы бомбежки Китая.
Один из психологов, которых Коэн познакомил с ЛСД, был А. Уэсли Медфорд.
Со своим другом Мортимером Хартманом, рентгенологом и специалистом по раку, Медфорд начал в свободное время на выходных экспериментировать с наркотиком. Постепенно к их частным исследованиям присоединялись другие, и, наконец, возникло нечто вроде того, что в левых политических кругах называют ячейкой. Только эта ячейка занималась не классовой борьбой, а изучением сознания. Скоро с «группой Уэсли» начали происходить сумасшедшие события. Астральные проекции.
Прошлые жизни. Телепатия. Расширение сознания. Ощущение, что они являются одним цельным, общим, групповым сознанием. Хотя все эксперименты, которые они разработали, чтобы проверить эти новооткрытые возможности, потерпели неудачу - вспомните Вейра Митчелла с его попыткой писать стихи и
работать над статьей по психологии, - это не охладило пыла участников. Остальные исследователи ЛСД со смущенным сочувствием наблюдали, как отношения в «группе Уэсли» становятся все напряженнее. В конце концов, она распалась, в чем ее члены обвиняли друг друга. Создавалось впечатление, что ЛСД также увеличивает отдельные отрицательные черты личности, вследствие чего людям становится сложно общаться.
Уэсли, вернувшись к практике, предупреждал, что ЛСД не поддается контролю. Но не Хартман. Он загорелся ЛСД. Вместе с психиатром Артуром Чандлером, достаточно поздно присоединившимся к «группе Уэсли», Хартман открыл офис в Беверли-Хиллс и, с благословения «Сандоз», занялся терапевтической программой изучения ЛСД, рассчитанной на пять лет. Несмотря на то что Чандлер имел терапевтическое образование, в основном все дела вел Хартман. «Он был человеком, заражавшим других своей энергией, - вспоминал Оскар Дженигер. - Это часто раздражало Чандлера, который был прагматичным парнем, психиатром старой закалки. Но в то же время Чандлер был для Хартмана своего рода тормозом, иначе он стал бы вторым Лири. Вместе они были идеальной командой». Хотя Хартман был искренне заинтересован в проведении законных научных исследований для «Сандоз», он также понимал, что ЛСД-терапия потенциально была прибыльным делом, особенно если сделать хорошую рекламу, например, на телевидении.
Из всех актеров, писателей, музыкантов и режиссеров, прошедших через организацию Чандлера и Хартмана, самым известным был Гэри Грант. Грант употреблял ЛСД больше шестидесяти раз, и хотя он считался одной из звезд Голливуда, он обнаружил, что пристрастие к наркотику обходится ему слишком дорого. В конце концов, в процессе съемок фильма «Операция "Петтикоут"», случилось решающее событие. Декорации были довольно необычны. Грант сидел на палубе розовой подводной лодки, которая была одним из основных мест действия в фильме. Шею его прикрывал от загара алюминиевый лист. Он говорил с двумя репортерами. Репортеры приготовились к тому, что им, как обычно, придется вытягивать из Гранта информацию клещами. Но сегодня Гэри, наоборот, вел себя очень мягко, расслабленно. Он объяснил им, что попробовав ЛСД, стал другим человеком. «Я словно заново родился, - рассказывал он удивленным репортерам. - Я пережил психологический опыт, заставивший меня полностью измениться. Раньше я вел себя просто ужасно. А теперь я осознал кое-какие свои качества, которых не замечал, и некоторые, о кото-
рых даже не подозревал. Теперь я понимаю, как жестоко обходился с женщинами, которых любил. Я был насквозь фальшивым самонадеянным занудой, всезнайкой, который на самом деле абсолютно ничего не понимал. Я понял, что всю жизнь прятался за лицемерием и тщеславием. И во время опыта я ощутил, как избавляюсь от них - слой за слоем. Это оказался момент, когда сознание встречается с подсознанием, и тебя выворачивает наизнанку. Но в то же время для меня это был день, когда я увидел свет».
Хотя Грант, его адвокаты и «Метро-Голдвин-Майер» пытались замять скандал, интервью появилось в печати 20 апреля 1959 года. На популярности Гранта это никак не отразилось, однако практикующим исследователям ЛСД, таким, как Чандлер и Хартман, это принесло золотые горы. Все в Голливуде хотели родиться заново.
Неизвестно, имел ли Олдос Хаксли в виду именно Хартмана и Чандлера, когда писал следующие строки Осмонду, но они в принципе подходят под это описание: «Какие ужасные люди встречаются среди ваших коллег. - На днях мы встретили двух психиатров из Беверли-Хиллс. Они специализируются на ЛСД-терапии, 100 долларов за сеанс. Я редко встречал более бесчувственных и грубых людей! Меня глубоко тревожит, что в их руках могут оказаться беззащитные люди, находящиеся под воздействием ЛСД».
Здесь была одна важная деталь, но, за исключением Анаис Нин, никто этого не заметил.
Благодаря ее сессиям с доктором Дженигером Анаис Нин находилась в первых рядах психоделического движения. Оно объединило обитателей фешенебельных лос-анджелесских гостиных с Хаксли, Хёдом, Хаббардом и множеством других исследователей (вроде Дженигера) и прочих людей (вроде самой Нин), вовлеченных в возвышенные исследования Иного Мира. Их возбужденные встречи напомнили Нин об Андре Бретоне и группе сюрреалистов, поочередно потрясавших и восхищавших Париж в двадцатых и тридцатых годах. Бретон тоже верил в огромные силы, скрытые в подсознательном, но при отсутствии подходящих инструментов исследования, подобных ЛСД, был вынужден полагаться на транс и автоматическое письмо. И все-таки Нин, фыркая каждый раз, когда слышала возбужденные рассуждения Хёда и Хаксли, вспоминала о шумных кафе Монпарнаса.Сначала это были просто разговоры, разговоры, разговоры -на разных языках. Психологи говорили о психологии, мистики -о теологии, люди, знакомые с предметом поверхностно, - о парапсихологии, эрудиты, вроде Хаксли и Хеда, говорили на всех языках, одинаково легко обходясь с интегративным опытом и индийским «самадхи». Часто случались недоразумения, также как и неизбежные прорывы. Всех объединяло смутное понимание, что все они говорят об одном и том же. Отправляясь в Иной Мир, все - психологи, писатели, художники и даже мистики -наслаждались любительским статусом. Некоторым медикам было сложно к этому привыкнуть: у них существовали четкие представления относительно приема препаратов. Самые твердолобые даже вызывали определенную критику: «Бог мой, забудьте о стерильных палатах и прекратите задавать эти глупые вопросы». Но годы подчинения строгим правилам нельзя было так просто отбросить. Стерильные палаты и анкетные опросы в свое время были единственными инструментами медицинских научных исследований, и сложно было понять, как можно отказаться от них, не теряя в то же время надежды раскрыть тайну.
Вечерние беседы плавно переродились в «наркотические тусовки» (drug parties), если пользоваться современной терминологией. Конечно никто не говорил «приходите вечером, мы будем принимать ЛСД». Обычно приглашение излагалось в таких словах: «Приглашаем вас участвовать в скромном экстрасенсорном эксперименте». Но смысл был тот же. В итоге в некоторых наиболее богатых предместьях Лос-Анджелеса появились «вечерние салоны», на которых встречались люди вроде Хаксли, Хеда, Хаббарда, Нин, Оскара Дженигера, Сиднея Коэна и т.д. «Наши вечера преследовали вполне ясные цели и были в своем роде уникальны, - писала в дневнике Нин. - Мы делились нашим мистическим тайным опытом. И эти опыты должны были оставаться тайными».
Нин была, вероятно, одной из первых, кто почувствовал, что ЛСД выходит из-под контроля. Ее беспокоило несколько вещей. Например, она была встревожена высокомерным отношением к ЛСД многих психологов, которые не сомневались что через несколько лет они полностью изучат и опишут Иной Мир. И он станет просто очередным научным достижением. Нин не сомневалась, что человеческая душа ускользнет от людей в белых халатах, но ее тревожили размеры непреднамеренного ущерба, которое
могло причинить такое отношение. Хотя это вовсе не значило, что она была не согласна с планами Хаксли. Чем дольше она наблюдала за распространением ЛСД, тем более убеждалась что существовала веская причина, из-за которой поиски высшего сознания всегда были привилегией небольших тайных мистических культов: нельзя тиражировать мистическое, для этого понадобится слишком много инициации, слишком много сложных ритуалов. Да, наркотики, подобные ЛСД, открывали Дверь, предоставляя мгновенный доступ к тем областям сознания, на достижение которых с помощью медитаций или психотерапии у человека ушли бы годы. Но было ли это хорошо - короткий и безопасный путь в Иной Мир? Нин не была в этом уверена. Но когда она обсуждала это с Хаксли, он отвечал довольно раздраженно: «Вам повезло и вы можете изучать ваше подсознание естественным образом, но всем остальным людям для этого необходимо использовать наркотик».
Хаксли считал, что Homo sapiens не имеет права игнорировать кратчайшие пути. Когда он в начале тридцатых годов писал «О дивный новый мир», он представлял себе, что действие романа происходит в далеком будущем - в 3500 году нашей эры, но с того времени прошло всего четверть века, а мир уже приближался к нарисованному им сатирическому портрету. Образ полностью управляемого общества, мечту либералов, можно быть найти прямо в первой главе, с ее настойчивым рефреном -«подчиняйтесь правилам, подчиняйтесь правилам, подчиняйтесь правилам» - это звучит с телевизионных экранов и из уст «уважаемых людей». «Подчиняться правилам стало чем-то вроде одиннадцатой заповеди», - заметил психиатр Роберт Линднер в книге «Должны ли мы быть конформными?» Хаксли, заинтересовавшись, проанализировал, до какой степени жизнь становится похожей на его сатиру, и опубликовал ряд эссе под названием «Возвращение в дивный новый мир». Его волновала резко подскочившая популярность транквилизаторов, вроде милтауна и элавила. Хаксли чувствовал, что они только предшественники настоящей «сомы», притупляют боль и несчастья, которые были неизбежными побочными продуктами лозунга «подчиняйтесь правилам, а не то...»
Учитывая культурную ситуацию, Хаксли ощущал, что быстрое и эффективное развитие психоделии достигло критической точки. Джеральд Хед думал почти так же, только он вместо социологических аргументов использовал космические. Для Хёда это была борьба сил света против сил тьмы, «эроса» против «танатоса». Силы тьмы были выражены в ядерной бомбе, растущем количестве душевнобольных и тенденции к полной и всеобщей регламентации жизни. Силы света выражались в ЛСД. ЛСД раз и навсегда доказал, что в сознании любого человека содержится огромный скрытый потенциал. Его необходимо было исследовать и познать; и после этого им следовало пользоваться в широких масштабах. «Мы должны быть благодарны, что наши противники столь долго были невежественными фанатичными материалистами», - говорил он.
Ни Хаксли, ни Хед никогда не составляли точного плана, каким образом сегодняшний беспокойный мир перерастет в психоделическую утопию. Хотя Хаксли и обдумывал возможность написания другого «Дивного нового мира», в котором психоделическая система образования приводила к настоящей утопии. Но это было слишком фантастично и довольно сложно представить. Он пытался написать нечто в этом роде, но большинство его попыток отправлялись в корзину для бумаг. То, к чему стремились Хаксли с Хёдом, было своего рода постепенным постижением, особенно среди научного сообщества. Если бы они могли привлечь на свою сторону науку, если бы они могли картографировать и каталогизировать Иной Мир, используя принятые инструменты научной правды, всегда осторожной, чтобы не тревожить обывателей грандиозными заявлениями, то у них появился бы шанс... И осуществить это можно было, привлекая на свою сторону как можно больше исследователей «лабораторного сумасшествия» и ученых, занимающихся ЛСД И позволить им соприкасаться с «самым лучшим и чистым» под видом законных научно-исследовательских работ.
«Тот, кто вернулся, побывав за Дверью в Стене, никогда уже не будет прежним, - написал Хаксли на последних страницах «Дверей восприятия». - Он станет более мудрым, но менее самоуверенным, более счастливым, но менее удовлетворенным собой. Более скромным, как человек, который познал свое невежество...» Как апостол Павел по дороге в Таре, то есть открытым для разных точек зрения.
Важно понять, что Хаксли вовсе не предлагал массового паломничества в Иной Мир. Он был очень избирателен. Когда романист Кристофер Ишервуд, друг Хёда и ученик того же самого
Дата добавления: 2018-02-15; просмотров: 269; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!