Общая характеристика кондикционного иска в классическом и послеклассическом римском праве
В формулярном процессе ( per formulas)[40]эпохи классического римского права condictio[41] – это абстрактный цивилистический иск in personam[42], stricti iuris[43], изначально направленный, как и legis actio per condictionem, на определенную денежную сумму ( certa pecunia) или на определенную вещь ( certa res), а позднее и на иного рода ценности ( incertum).
Абстрактный характер формулы кондикционного иска был доказан Юлиусом Бароном в его монографии « Die Condictionen», изданной в Берлине в 1881 году[44]. Абстрактность кондикций в формулярном процессе выражалась в том, что в формуле такого иска не указывалось основание иска ( causa agendi), то есть те обстоятельства, в силу которых возникла обязанность ответчика что-либо дать или сделать для истца (dare oportere или dare facere oportere)[45]. Как писал В.М. Хвостов: «Получив такую формулу, судья должен был перебрать все отношения цивильного права, для защиты которых могли даваться кондикции, и освобождал ответчика лишь в том случае, если убеждался, что между ним и истцом не было отношения такого рода, которое устанавливало бы обязанность ответчика дать или сделать для истца то, что было обозначено в интенции иска»[46].
Ю. Барон, по свидетельству С.Е. Сабинина, указывал на следующие основные моменты практического значения абстрактной формулы кондикции:
1) она давала возможность сообщать защиту обязательствам, лишенным таковой;
2) избавляла от необходимости теоретически разрабатывать вопрос о causa и точно обосновывать causa в каждом конкретном случае;
|
|
|
3) позволяла обосновывать требование на нескольких causae последовательно;
4) предоставляла средство выделить одну претензию из целого комплекса отношений, не подвергая эти последние процессуальной консумпции (то есть утрате права на иск)[47].
С.Е. Сабинин считал более правильным предположение о том, что значение абстрактности формулы кондикции состояло в сообщении иску свойства быстрого и возможно простого процессуального средства[48].
Первоначально этот иск давался только из строго определенных контрактов: стипуляций ( stipulatio)[49], займа ( mutuum) и так называемого книжного долга ( expensilatio). Однако, начиная приблизительно с последних веков республики (как указывал Г. Дернбург), римская юриспруденция стала пользоваться им и для востребования того, что было приобретено из чужого имущества «неправомерно и вне контракта»[50].
М. Бартошеком справедливо отмечено, что наиболее важную роль condictio сыграла именно при решении споров о неосновательном обогащении[51]. Отправной точкой этого процесса развития были два иска о неисполнении обязательств из неформального договора займа ( mutuum)[52], а именно: condictio certae pecuniae (об истребовании определенной денежной суммы) и condictio certae rei (о возврате определенной вещи или определенного множества других заменяемых вещей, но не денег), получивший в Дигестах Юстиниана названиеcondictio triticaria[53].
|
|
|
Предпосылкой для этих исков была, по указанию М. Бартошека, во-первых, передача квиритской собственности ( datio), во-вторых, необоснованная задержка этой передачи. Вначале эта задержка сама по себе была достаточным основанием (особенно при продаже), однако затем стали считать, что ее causa (как основание для приобретения владения и собственности) стала дефектной или вообще отпала. Предметом кондикции являлась принятая имущественная ценность ( certa pecunia, certa res)[54]. Если ответчик необоснованно продаст вещь, иск направлен на ее цену (condictio pretii)[55].
Далее к кондикциям certae pecuniae и certae rei, объединяемым под общим названием condictiones certi, присоединились так называемые condictiones incerti[56]. В.М. Хвостов указывал, что condictio incerti появилась не раньше эпохи императора Траяна и, в отличие от condictio certae pecuniae и condictio certae rei, применялась лишь к случаям возврата неосновательного обогащения[57]. С ondictiones incerti, как и некоторые condictiones certi, относились к так называемым actiones in factum[58], понятие о которых содержится в титуле 5 книги 19 Дигест Юстиниана, в начале которого сказано: когда нет установленных и общеизвестных исков, подходящих к случаю, тогда переходим к искам, которые называются in factum[59].
|
|
|
С введением condictiones incerti кондикция перестала быть иском, посредством которого могли быть истребованы только определенная денежная сумма, вещь или множество вещей, каким она была еще в предклассический период. Condictiones incerti имели целью, по выражению Г. Дернбурга, «возвращение иного рода ценностей»[60] (например, освобождение истца от обязательства, данного sine causa[61] – в качестве ценности «иного рода» в данном случае выступает абстрактное право требования к истцу, приобретенное ответчиком без надлежащего основания). Н.А. Полетаев в качестве примера condictio incerti приводил, в частности, отрывок из Дигест Юстиниана[62], где речь идет о лице, которое, ошибочно воображая себя должником, обяжется по поручению этого своего мнимого кредитора уплатить известную сумму тому, кому последний желает подарить эту сумму. Мнимому должнику дается condictio incerti против стипулятора, чтобы освободить его от обязанности из стипуляции[63].
Согласно теории Фридриха Карла фон Савиньи все несомненные случаи применения кондикций в римском праве могут быть сведены к некоторому принципу. Чтобы найти этот принцип, Савиньи проанализировал сделку займа (как было отмечено выше, именно кондикции из займа стали прообразом кондикций о возврате неосновательного обогащения). Существо займа, по анализу Савиньи, выражается термином « pecunia credita», где « credere» имеет особый смысл, отличный от общего понятия «доверия», лежащего в основе всякого договорного обязательства; credere применительно к займу означает нечто большее, высшую степень доверия, состоящую в том, что кредитор, давая взаймы, решается пожертвовать правом собственности и соответствующей ему защиты в форме виндикации. Взамен виндикации кредитору дается обязательственная защита в виде особого строго иска кондикции. Поэтому «кондикция есть замена виндикации», утраченной вследствие отчуждения предмета займа. В этом и заключается, по мнению Ф.К. Савиньи, принцип для применения кондикции: обязательственный кондикционный иск дается только тогда, когда в силу утраты права собственности невозможно предъявить иск виндикационный[64].
|
|
|
Теория Савиньи (которая, по свидетельству С.Е. Сабинина, получила в литературе название «виндикационная теория»[65]) является господствующей в отечественной доктрине, как дореволюционной[66], так и современной[67]. Между тем следует отметить, что уже в классическом римском праве имели место кондикции, не укладывающиеся в сформулированный Савиньи принцип (что признавалось и самим корифеем пандектистики)[68]. На этом основании «виндикационная теория» подверглась критике со стороны Майра, мнение которого поддержали ряд других романистов[69].
Строго говоря, в классическом римском праве кондикционные иски перестали соответствовать своему названию. На это обращал внимание Гай, указывая: «ныне же не в собственном смысле мы называем кондикцией личный иск, в котором утверждаем, что ответчик должен нам дать что-либо в собственность, ибо в настоящее время по этому поводу не делается никакого торжественного извещения»[70]. Позднее почти аналогичное положение получило закрепление в Институциях Юстиниана, где говорится: «В настоящее время мы не точно называем кондикцией личный иск, посредством которого истец утверждает, что ему должны дать, так как в настоящее время ради этого не делается никакого торжественного заявления»[71].
Резюмируя ситуацию с condictio, сложившуюся в классическом римском праве, Н.А. Полетаев отмечал, что «legis actio per condictionem здесь сильно расширилась, получила значение иска вообще из юридических сделок, хотя и осталась иском stricti iuris или iudicii»[72]. Действительно, обратившись к Институциям Гая, мы увидим, что понятие condictio в конечном счете охватило вообще все личные иски: «Вещные иски называют еще виндикациями, а личные иски, в которых мы выражаем требование дать что-либо в собственность или сделать что-нибудь, называют кондикциями»[73].
С другой стороны, в классический период имело место расширение сферы применения кондикционных исков, причем направление этого процесса определили уже вполне сформировавшиеся идеи справедливости ( aequitas) и естественного права ( ius naturale). Сфера применения кондикций в римском праве постепенно расширялась за счет разнообразных случаев истребования неосновательного обогащения. Абстрактный характер condictio обусловил востребованность данного правового инструмента римскими юристами, убедившимися в том, что оно может применяться вообще к случаям, когда в силу справедливости ответчик должен вернуть истцу имущество, приобретенное за счет последнего без надлежащего к тому основания. Таким образом, кондикции стали своеобразным юридическим корректором, средством воплощения в жизнь той великой мысли римского права, о которой писал профессор Колер: «тот, кто неправомерно обогатился, должен обратно выдать обогащение». В этом и состоит их почетная роль – право получило «защиту против своих собственных несправедливостей»[74].
Поскольку основным делением оснований возникновения обязательств в римском праве было деление их на две группы – контракты и деликты[75], первоначально обязательства, возникающие вследствие неосновательного обогащения, требования из которых защищались посредством кондикционных исков, остались за рамками этой классификации. В одном из поздних сочинений Гая « Res cottidianae» все обязательства, не охватываемые этими двумя основными группами (ex contractu и ex maleficio), объединены в дополнительную группу под общим названием ex variis causarum figuris (возникающие из различных форм оснований)[76]. Наконец, Институциями Юстиниана была воспринята четырехчленная классификация источников обязательств: ex contractu, quasi ex contractu, ex maleficio, quasi ex maleficio[77]. Обязательства из неосновательного обогащения, наряду с обязательствами из ведения чужих дел без поручения ( negotiorum gestio) и некоторыми другими, попали в группу обязательств, возникающих «как бы из договора» ( quasi ex contractu). В романистической правовой литературе данная классификация критиковалась, например, И.Б. Новицкий писал: «указание, что обязательство возникает «как будто из договора», «как бы из договора» (или «как бы из правонарушения») еще не определяет сущности такого основания обязательства»[78]. Некоторые авторы, в частности, А.В. Слесарев, такую позицию оспаривают, подчеркивая «сравнимость режима договорных и квазидоговорных обязательств как по их содержанию, так и основаниям возникновения»[79].
Представляется неточным высказываемое некоторыми исследователями (например, С.В. Шаханиной) утверждение о том, что в римском праве «процессуальный по своему происхождению термин «кондикция» стал использоваться для обозначения целых групп обязательств, т. е. получил материально-правовое наполнение»[80]. Condictio в римском праве – это всегда иск, термин этот остался там сугубо процессуальным, а выражение «кондикционные обязательства», для обозначения обязательств, возникающих вследствие неосновательного обогащения, получило распространение уже в цивилистической литературе нового времени[81].
Трудно согласиться и с В.С. Емом, который, основываясь на неправильном переводе слова « condictio» как «получение», по сути, вкладывает в понятие кондикции значение юридического факта, влекущего возникновение обязательства по возврату неосновательного обогащения (ошибочный платеж долга; передача истцом ответчику определенной суммы денег или движимой вещи для достижения какой-либо цели, невозможность достижения которой существовала изначально или возникла впоследствии)[82].
Выше было показано, что в классическом римском праве condictio в конце концов стала отождествляться с actio in personam и, как отмечал Г. Дернбург, этим она утратила свой индивидуальный характер[83].Поэтому нужно учитывать, что в римском праве классического периода имело место расширение действия вообще личных исков, основанных на цивильном праве, а по сути – вообще исковой защиты. Речь не идет о расширении сферы применения кондикции как особого иска, вытекающего из факта неосновательного обогащения. Посредством кондикций защищались требования по различным обязательствам, при этом, как уже было отмечено выше, основание возникновения долга в формуле такого иска не указывалось.
Отсюда становится понятным, почему «классическая кондикция осталась единообразным иском с единообразной формулой, хотя и существовали некоторые типичные случаи, например порок в согласии сторон (или безнравственное соглашение), юридическое препятствие, исполнение с целью, которая не осуществилась, и т. п.», как подчеркивал М. Бартошек[84] (ту же мысль высказывают К. Цвайгерт и Х. Кетц[85]).
Лишь в современном словоупотреблении стали пользоваться выражением condictio в особом смысле для обозначения внедоговорных личных исков по поводу перехода имущества к ответчику без достаточного правового основания[86]. Римские же юристы, и не только классической эпохи, но и византийские, называли кондикцией всякий личный иск. О том, что широкое понимание condictio сохранилось ко времени Юстиниана, свидетельствуют положения и Институций Юстиниана[87], и Дигест[88], аналогичные приведенному выше положению Институций Гая[89]: личные иски именуются кондикциями.
В романистической литературе существуют и иные мнения на этот счет. Например, М.А. Окс писал, что «кондикция римского права означает то вообще личный иск, то иск, приуроченный к известным юридическим отношениям… Выставляются в отдельности condictio indebiti, condictio ob turpem causam, condictio causa data causa non secuta»[90]. По мнению Райнхарда Циммерманна, термин condictio во времена Юстиниана стал использоваться для обозначения неконтрактных и неделиктных исков, даваемых классическими юристами в виде кондикций в старом, широком смысле этого слова[91]. Основанием для таких утверждений, по-видимому, стали содержание и наименования ряда титулов 12 и 13 книг Дигест Юстиниана, специально посвященных именно искам о возврате неосновательного обогащения. Эти иски не получили в римском праве специальных наименований (наподобие actio empti и actio venditi из договора купли-продажи; actio locati и actio conducti из договора найма; actio negotiorum gestorum directa и contraria из ведения чужих дел без поручения и т. д.), с другой стороны, они по своей природе являются исками личными, то есть кондикциями. То обстоятельство, что положения о них были сгруппированы компиляторами Дигест в титулы, названия которых начинаются со слов « De condictione…», вероятно, и подтолкнуло к мысли об узком понимании понятия кондикции византийскими юристами[92].
Однако представляется, что эта мысль не выдерживает критики хотя бы в силу изречения Павла, помещенного в титул второй книги 13 Дигест, озаглавленный « De condictione ex lege» («О кондикции, вытекающей из закона»), которое гласит: «Если новым законом введено обязательство и в этом же законе не предусмотрено, какого рода иском мы судимся в суде (по этому поводу), то следует предъявлять иск на основании (этого) закона»[93]. Отсюда видно, что кондикция могла быть распространена на неопределенное количество самых разнообразных случаев.
Таким образом, следует согласиться с мнением Н.А. Полетаева, который, проанализировав положения Дигест Юстиниана, показал, что «понятия об исках из незаконного обогащения и о condictiones вовсе не совпадают» и, следовательно, как писал ученый: «Одно можно сказать: между кондикциями находим иногда и иски из обогащения»[94].
Вместе с тем следует обратить внимание на то обстоятельство, что с уничтожением формулярного процесса кондикции потеряли абстрактный характер – классификация кондикций, выработанная послеклассическим римским правом и получившая закрепление в Дигестах Юстиниана, была осуществлена именно по их causa, то есть в зависимости от конкретных обстоятельств, являющихся основанием для истребования[95].
Дата добавления: 2021-07-19; просмотров: 226; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!