Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 10 страница
– Вы, вероятно, думаете, что у Советской власти нет законов. Они есть. Хорошие законы. Эта власть даёт нам, таёжным и тундровым людям, право самим для себя создавать законы, устраивать свою жизнь по своим добрым обычаям, творить свой суд.
Власть, заботясь о нас, издаёт такие законы, при которых мы сможем жить хорошо. Я вас познакомлю с этими законами, может быть, какой‑то закон не совсем подойдёт вам, тогда вы скажете об этом. Советская власть его исправит. Она всегда пойдёт вам, народу, навстречу. В создании наших законов участвует весь советский народ – трудовые люди, такие же, как вы. То, что вы здесь предлагаете разумного, то власть наверху и сделает, что вы считаете нужным.
Красный Корень только кончил держать речь, как Журавль тронул струну – и снова будто высоко‑высоко, под самыми облаками закурлыкала журавлиная стая.
Посреди чума ярче запылал смолистый костёр. И сначала тихо‑тихо, а потом всё громче‑громче поплыли звуки из‑под тонких пальцев музыканта. На его простодушном, открытом лице играло счастливое детское выражение. Лишь живые чёрные глаза его лучились таинственным светом.
Тихие, вкрадчивые звуки постепенно становились уверенными, будто птица набирала высоту. Наконец, рассеянно скользя взглядом по лицам собравшихся, Журавль с вдохновением заиграл на всех струнах. Казалось, крылья ветра приносили дивные звуки на струны музыканта.
|
|
|
С любопытством смотрел Сава на Ювана Няркуся, на его кудрявые волосы, спадающие до плеч, на его многострунный журавль, выводивший под тонкими пальцами музыканта очаровательные мелодии… Простыми мансийскими словами Юван пел о медведе, о людях тайги, о борьбе добра со злом… Пел и о чудесном каменном чуме – Ленинграде, о ярком свете, исходящем от книг и знаний, о новых днях, когда свет солнца будет радовать людей одинаково, независимо от цвета лица и глаз, языка и наречий…
Журавль пел и о сказочном прошлом, и о светлом грядущем дне мансийского народа, который сквозь жестокую борьбу несли на своих плечах люди Красной легенды…
Как ни странно, но медвежье игрище в тот вечер помогло людям Красного чума сказать таёжному и тундровому народу правду. Многие отвернулись от Железной Шапки и его банды.
В тихом сумраке, как тени,
Крались волки стороною
Шагом волчьим, вороватым,
По следам лосей тяжёлых,
Где‑то в чаще отдалённой
Волки, окружив лосиху,
Чуть отставшую от стаи,
Ей кидались на загривок.
Сильный зверь их бил ногами,
Разрывая им утробы,
И они ползли по снегу,
Оставляя след кровавый.
В марте – в месяц наста – солнце стало поднимать свои золотые крылья – уже выше обычного оно кружило над тайгой и тундрой. Днём снег мягчал, к вечеру синело небо, а ночью снег становился звонким и утром снова звенел серебром под ногами. Порою с юга стала заветривать оттепель. Правда, нередко хмурилось небо, исчезали звёзды, ощетинивался север холодным оскалом метелиц и морозов. Но уже чувствовалось в воздухе дыхание долгой северной весны.
|
|
|
К этому времени стада подошли к предгорьям.
Вдали солнечный гребень Урала сиял ослепительным блеском, отливая серебром и лазурью. А над ним вздымалось мартовское небо, тоже ослепительное и яркое, как снег. Вокруг одетых в серебро вершин повисли лёгкими клочьями белые облака.
Над белыми горами, над белыми облаками, над белым лесом ходило солнце. У мартовского солнца есть своя причуда. С одной стороны оно так и палит тебе в лицо, а другая сторона лица у тебя в тени, замерзает. В тихую погоду, при ясном небе в полдень порой становится так жарко, что можно сбросить с себя малицу. Но достаточно облачка или тени дерева, которая загородит солнце, – и человека насквозь прохватит холодом. Кожа на лице в марте лупится, сходит несколько раз, а потом становится сухой, жёсткой, как пергамент, и бронзовеет…
В марте снег особенно глубокий. Сугробы как горы. Олени вязнут в снегу. Тяжело идти оленям. Наст режет ноги…
|
|
|
Стада остановились в предуральной тайге. Стойбище от стойбища находились недалеко – всего в двадцати – тридцати километрах, а иногда и того меньше.
Рядом с этими стойбищами в середине зимы появился новый чум. Красный флаг на нём горделиво колыхался в морозном воздухе. Летели навстречу приближающимся нартам яркие лозунги, развешанные на чуме.
Красный чум взбудоражил весь олений край ханты‑мансийской земли…
Однажды в стойбище, где стоял чум Албина, отчима Савы, приехал купец по прозванию Налимий Хвост. У людей культбазы был магазин Интегралсоюза. Интеграл‑союз – это не человек и не имя человека. А такая организация, она принимала пушнину и торговала необходимыми товарами. За деньги. В этом магазине всегда была постоянная цена. Не так, как при купцах. Их будто ветром сдуло с Севера после революции. Поэтому, когда в стойбище появился Налимий Хвост, все удивились.
В растерянности смотрел Сава на купца. Про купцов он слышал лишь в сказках да в рассказах бабушки.
Купец Иван, человек тучный, коренастый, с рябым лицом и заплывшими от жира глазами, не торопясь отдавал приказания своим людям. А их у него было несколько человек. Люди купца тоже были одеты по‑северному в шкуры. Рядом с каждым ружьё…
|
|
|
Глуповатое лицо Ивана, его жиденькая бородка были очень хорошо знакомы старым манси, И они добродушно приветствовали его, одаряя дружественным словом: «Пася!»
А купец, небрежно кивнув им в ответ, как в былые времена, заговорил:
– Постойте! С пустыми руками я не стану здороваться. Вот сейчас угощу ласковых хозяев.
Стойбище вдруг превратилось в дикий бивуак – купец Иван поставил посреди стойбища бочонок с «огненной водой».
Сначала он поднёс стакан старикам. При этом лез целоваться и говорил:
– Здравствуй, брат. Слава богу, что свиделись.
Со стаканчика «огненной воды» старики повеселели, приосанились. Начали подходить парни, женщины, девушки. Всех угостил Налимий Хвост, никого не обидел.
Между тем на нартах был уже разложен товар купца. Кругом краснели ситцевые платки, рубахи, платья, коробочки с медными серьгами, стеклянные бусы, пачки листового табаку, разрисованная красками деревянная и жестяная посуда, ножи, топоры…
Все бросились к товарам, явившимся как по волшебству.
– Бог на помощь, друг, кончай работу! – продолжая угощать, кричал купец Иван. – Пора отдохнуть, братцы, надо повеселиться, потешиться!.. Много зверья добыли? Хватит ли соболей‑белок на весь мой товар?
Люди кинулись к своим чумам, тащили кто лисицу, кто белку, кто росомаху или рысь, а кто и самого соболя, а то и выдру и бобра…
Налимьему Хвосту только этого и нужно было. Его самогонная водка вдесятеро окупалась этими подарками. Началась торговля. Все женщины, девушки были возбуждены, лица их горели. Они хохотали, взвизгивали, отнимая друг у друга перстеньки, медные колечки, стеклянные бусы, платки и косынки. Они меняли между собой выбранные вещи, шумели, суетились.
Мужчины не удовольствовались угощением щедрого Ивана. Оно только возбудило в них желание выпить ещё и ещё по стаканчику. Они теперь приставали к нему, предлагая лучшую шкурку, красивые камусные кисы, расшитые орнаментом.
Впрочем, Налимий Хвост ничем не гнушался. Брал не только мех, но и грубые оленьи шкуры, мясо…
Не забыл спросить и налимов. Когда‑то до революции, странствуя по паулам в зимнее время, он любил лакомиться не только нежной оленьей печёнкой, но и собирал свежих налимов, вывозя из паулов этой нежнейшей рыбы целые возы. Наверно, эта его страсть и дала повод какому‑то острослову‑манси дать купцу Ивану кличку Налимий Хвост.
Месяц белой рыбой плыл по звёздному небу, освещая горы, вершины деревьев и серебряную поляну, где шла сутолока.
И вот купец Иван, окинув опытным глазом толпившихся вокруг него людей, начал соображать, сколько им нужно выпить ещё, чтобы окончательно потерять разум. Он потребовал чохом соответственное количество мехов. Отдал взамен бочонок самогонки и, бросив презрительный взгляд на хмельных манси, сел в нарты и покатил на Север, в сторону ненецкой тундры, где его ожидал бескрайний простор, где ещё царил не только холод, но и настоящая дикость жизни.
Там, в глухом краю, купец Иван чувствовал себя ещё хозяином. Правда, всюду ему на пятки наступала Советская власть, её магазины.
На следующий день люди опомнились, начали соображать. Один за другим просыпались упившиеся оленеводы, охотники. Многие, очнувшись, долго не могли понять, что с ними произошло и почему они, вместо того, чтобы спать в своих чумах, лежат на снегу. Все чувствовали себя разбитыми. Будто злой дух поколотил их и вынул душу. Многие ругали себя за вчерашнее поведение. Жаль было пропитых, отданных за бесценок шкурок, добытых с таким трудом.
Что же у них оставалось взамен? Стеклянные бусы, медные колечки, блестящие солдатские пуговицы для кос. Гнилое сукно на орнамент да горсть подмоченного пороха с грошовыми пистонами…
Нет, советские работники торговли за шкурки выдавали не только хлеб и соль, но и отличный порох и дробь, ружья и добротный материал для платьев. В Красном чуме не спаивали водкой. Торговали честно.
Как только в стойбище появились люди Красного чума, так сразу же они направились по следу купца Ивана. Его нужно было окончательно ликвидировать.
Ночь и тьма сошли на землю,
В небесах зажглися звёзды,
Совы, филины, как тени,
В темноте осенней ночи
Меж деревьев замелькали…
Лес шумел, на тихом ветре
Сонно ветками качая,
Ухал сыч и щёлкал филин
На суку сосны высокой…
А ночью отчим продал Саву. Вернее, пропил.
Случилось это так.
Долго смотрел Сава на торговлю купца Ивана, на костры, на ликующих людей, опьяневших от водки, от блеска безделушек. В небе уже зажглись звёзды, начинало играть северное сияние.
– Иди, Сава, спать! – позвала мама, появившаяся внезапно. Она тоже была чуть навеселе. Пошли в чум. Легли спать. Не успел Сава уснуть, как за чумом послышались крики людей. В тот же миг отлетела в сторону от удара ноги шкура у входа. И в чум ввалились двое. Тяжело ступая непослушными ногами, отчим кричал:
– Заходи, заходи, друг Иван! Ты хороший рума, хороший друг! Садись на хорошее место у огня. Почётным гостем будешь.
Налимий Хвост грузно опустился к огню. На брёвнышко сел.
– Почётному гостю – большой стол! Подавай, жена, угощение! – кричал пьяный отчим.
Мама белой куропаткой выпорхнула на улицу. И скоро на столе появилась строганина из печёнки, варёные оленьи языки.
– Видишь, рума! Стол для тебя, самого почётного гостя, хороший. Да «огненной воды» нет у меня. Ты хозяин «огненной воды». Почему ты другу Албину не даёшь больше «огненной воды»? Угости ещё немного!
– А что ты дашь взамен? Чем платить будешь?
– Дай, друг, – быстро пьянея в тепле, умолял отчим. – Я последнего соболя тебе отдал. Шкурок больше у меня нет. Бери чего хочешь. Жену бери. Опозорен я на медвежьем игрище. Лишь «огненная вода» мне вернула веселье.
– Твоей жены мне не на‑адо!.. – протянул Налимий Хвост. – Некуда мне её с собой везти.
– А если я тебе дам мальчика? – впившись мутными глазами в Саву, запинаясь, проговорил отчим.
– Мальчика? – обратив внимание на Саву, протянул купец Иван. – А что он умеет делать?
– Научишь чему‑нибудь. Будет за тобой бегать, как собака. Всё будет делать.
– В старое время я бы купил. А теперь… Убежит ведь он от меня. Да и Советы не позволят, судить будут.
– Не убежит! А Советам я покажу, как совать нос в чужие дела! Сам пойду с тобой. Пока мальчик не привыкнет к тебе! Собака и то приучается. Дай «огненной воды»!
Налимий Хвост поставил на стол бутылку. Зазвенели кружки. Выпили.
– Вот это ты говоришь дело, – похвалил отчима купец. – Нам теперь люди во как нужны! Скоро война начнётся. Урал – нашу ледяную крепость – надо кому‑то защищать! Если серьёзно говоришь, – дам я тебе «огненной воды» хоть бочонок. А ты отдавай мальчика. И сам собирайся в путь‑дорогу. Мои люди помогут тебе сложить в нарты чум.
Отчим потянулся к Саве. Испуганная мать прикрыла сына своим телом.
Отчим силой вырвал из её рук Саву, отбросив в угол обессилевшую в борьбе женщину.
– На, бери! – кричал он, подталкивая Саву к Налимьему Хвосту.
Сава рванулся. Хотел бежать. Но резкий удар по голове свалил его… А дальше всё было как во сне.
Он слышал плач мамы, крики отчима, требовавшего скорее собираться, складывать вещи, разбирать чум и грузить всё на нарты…
… Наступало утро. Жена отказывалась ехать с Албином. Каждую минуту кто‑нибудь из оленеводов, особенно Сас‑Сипаль, мог увидеть, что происходит в семье. Да и слова купца Ивана: «Советы не позволят продать мальчика, судить будут» – теперь, когда он протрезвел, до того напугали Албина, что он оставил жену с двумя детьми у разобранного чума и уехал вслед Налимьему Хвосту.
Кругом были раскиданы старые оленьи шкуры, над головой – холодное небо, огонь в кострище едва вспыхивал, да на ветру и морозе разве он мог согреть потерявшую сознание женщину с двумя маленькими детьми.
Рано утром, как и предчувствовал Албин, люди Красного чума, узнав о воровской сделке, которую учинил Налимий Хвост, пустились его догонять, чтобы отобрать у купца наворованное и наказать за устроенную попойку.
Совет, Красный Корень, Журавль и Учитель быстро запрягли несколько оленьих упряжек и помчались вдогон, по свежему следу. В тайге они наткнулись на разобранный чум. У потухающего костра в полузабытьи сидела женщина, прикрывая малицей крошечных детей. Казалось, она совсем замёрзла.
Увидев Учителя, женщина сипло закричала:
– Увезли сына, сына продал муж купцу за водку, спасите Саву! – Она так заплакала, что теперь, кроме слова «Сава», никто ничего не мог разобрать.
– Как это продал? – с возмущением спросил Совет. – Да за такие дела их обоих следует привлечь к суду!
Учитель помог женщине подняться. Её и детей усадили в нарты Журавля и повезли к Красному чуму. Женщина не переставая плакала. В Красном чуме на почётном месте восседал старик Якса. Доктор Ия показывала ему лекарства, объясняла, из чего они сделаны. Говорила о болезнях, при которых они помогают выздороветь. Особенно Яксу заинтересовало лекарство, что вылечило его самого.
Увидев доктора Ию, мама Савы заплакала ещё громче, простёрла руки к выходной двери чума и стала кричать:
– Помогите! Помогите!
– Замолчи, женщина, дай говорить мужчинам! – строго прервал её шаман Якса.
Наступила тишина. Заговорил Журавль:
– Купец Иван выторговал у Албина мальчика за водку, увёз Саву от матери.
– Албин уже второй раз, как бешеная собака, нарушает законы тайги, – начал Якса. – Он украл у соседа оленей, продал свободного манси. Албин заслужил суровой кары… Я сказал!
– Надо как можно скорее спасти мальчика, моего лучшего ученика, – попросил Учитель.
– Куда повёз Налимий Хвост Саву? – спросил Якса у матери.
– Они говорили о Медном городе.
– О Медном городе? – глаза Яксы превратились в щёлки. – Я знаю, где это!
Когда Сава пришёл в себя, было серое морозное утро. Нарты быстро и легко скользили по утрамбованному ветром снегу, постукивая, скрипя полозьями, то бросаясь из стороны в сторону, то падая в рытвины. Эта быстрая, захватывающая дух езда на легконогих оленях, снежная пыль, что вьётся над нартой, сковали ресницы Савы, запорошили лицо, и он, проснувшись, долго не мог как следует раскрыть глаза, рассмотреть окружающее.
Наконец, когда совсем рассвело, он увидел горы. Они, словно белые стены, стояли совсем рядом. Вершины гор курились. Олени отпыхивали целые столбы пара. Рога их заиндевели. И шкура тоже. Целое облако пара двигалось, колыхалось над ними. И казалось, горы играют… Горы… Урал… Для Савы Урал был знакомой с детства сказкой, которую знал, любил всей душой каждый манси. С Урала начинается олений край. На склонах волшебных гор, богатых ягелем, кочевали летом манси. Когда играет большое солнце, на горах прохладно, ущелья украшены орнаментом, остатками зимнего снега, а на самых вершинах ходит ветер, плавают облака. Оленям хорошо – оводы не кусаются, комары и гнус не липнут. А внизу, в зелёной долине, где ощетинился смешанный лес, переходящий на горизонте то в дремучий урман, то в ледяную землю – тундру, летом стоит жара, зудят мириады комаров, духота…
Спасаясь от бича Севера – комариного ада, – оленевод‑манси устремляется в горы, как только пахнёт весной, едва только на сумрачном небосклоне проглянет синее небо.
Горы, горы без конца и края. Одни громоздятся острыми пиками, другие выказывают из‑за соседей плоские шляпы, третьи плывут вдали, как большие рыбы в синем море. Синь прозрачная пеленает горы. Горы тонут в сини. Травы колышутся под лёгким ветерком, цветы смотрят яркими глазами, мхи стелются под ногами оленей. Счастье оленям бродить по этим склонам. Счастье человеку жить на этих вершинах…
Олень есть – есть мясо, одежда, дом, сытые дети… Олень есть – счастье есть. Вот почему манси любит оленя. Вот почему он летом из глухих урманов своей тайги стремится на вершины.
А в тайге, у берегов рек и озёр остаются лишь те, у кого нет оленей, кто вынужден кормиться рыбой и мясом зверей, подкарауленных на трудной охотничьей тропе. Таких манси больше. Они живут в паулах, в небольших деревянных избушках с тёплым очагом – чувалом. Вместо оленей у них – лодки, лыжи, собаки… И лошади есть у таких манси, и коровы… И всё же и они жаждут встречи с сородичами‑оленеводами, которые продают не только вкусное‑превкусное оленье мясо, но и шкуры, из которых вся одежда манси, разрисованная орнаментом неповторимой красоты и яркости. В кружеве узоров и линий, в сочетании замысловатых фигур, вышедших из‑под рук мастериц, на одеждах опять и опять плывут рога оленей, и волнистые горы, и зубчатый лес…
Зимой горы трещат от мороза. Мороз злится в горах, буран ходит, северный ветер беснуется. Зимой лучше в тайге… Оленеводы‑манси гонят свои стада ближе к паулам, с сородичами встречаются, приносят жертвы богам, на священных плясках пляшут, резвятся на медвежьих игрищах, сказки сказывают, песни поют, душу друг другу открывают, про сокровенное говорят, стараясь почувствовать себя людьми большой земли…
Рядом был Урал – мансийский Олимп. Кругом играли на солнце горы. Но Сава ничему не радовался. Он был крепко привязан к нарте…
Отчим продал Саву купцу Ивану.
Купец Иван, как и договорились, преподнёс отчиму за это «огненной воды».
– Будешь делать всё, что прикажет тебе хозяин, – уходя из дома купца Ивана, сказал пьяный отчим.
Купец жил не в чуме под горой, как простые оленеводы, а в доме, который находился в городище.
В городище играло дымками множество чумов. Оно стояло на не очень высокой, но крутой горе. С одной стороны – узкая горная речка, с другой – озеро. И речные и озёрные берега отвесные, скалистые. Над ними нависала стена Уральского хребта. В сторону восхода солнца до самого горизонта раскинулась необозримая мансийская тайга. Верхушки елей как шлемы сказочных богатырей. Шлемами казались и острые гребни гор, тянувшиеся на север. Рядом втиснулись две ровные вершины, одна из которых напоминала бубен. На другой, лысой, стояли три прямоугольных камня. Издали они выглядели настоящими каменными богами. Дальше горы, горы… Саве они казались такими близкими, что ему хотелось помчаться туда со всех ног и сразу вскарабкаться на самую высокую вершину, тающую в облаках. А внизу – речка. Она извивалась, бежала по приполярной тайге и терялась в синевато‑белом предгорье.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 61; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!