Ужин у директора государственного банка 18 страница
Так тянулись годы. Согласно австрийским уставам каждый офицер Генштаба должен был время от времени стажироваться в войсках. Подошел срок и Рэдлю уйти из бюро – его отправили в Прагу, где сделали начальником штаба Австрийского корпуса. Но даже здесь он сохранил доступ к самой секретной документации. На своей холостяцкой квартире полковник оборудовал потаенную фотолабораторию, где по ночам продолжал щелкать “кодаком”, печатая копии для России. Ничто не предвещало беды!
Настала весна 1913 года – Европа уже дышала порохом...
Второго апреля в “черном кабинете” императора Франца-Иосифа работали перлюстраторы, вскрывавшие подозрительные письма. В руках чиновника оказалось сразу два конверта, на которых адрес был отстукан на пишущей машинке: Никону Ницетасу, до востребования. Судя по штампам, конверты отправлены со станции Эйдкунен – на русско-германской границе. Подержав конверты над струёй горячего пара, чиновник легко вскрыл их: в одном было 6 000, в другом 8 000 крон. Перлюстратор положил деньги перед начальником императорского “черного кабинета”:
– Вот четырнадцать тысяч и... никакой записки.
– Явный гонорар шпиону. Обратные адреса указаны?
– Да. Парижский и женевский.
Последовал звонок в бюро агентуры Генштаба.
– Перешлите конверты нам, – приказали оттуда.
Проверка показала, что император Франц-Иосиф не имеет подданного с именем Никона Ницетаса. А так как отправной адрес был прусским, обратились за содействием к полковнику Николаи – главарю германского шпионажа. Тот позвонил из Берлина в Вену.
|
|
|
– Ищите у себя, – сказал он...
Гетцендорф переправил конверты обратно в “черный кабинет”, где их исправно запечатали. После чего обычным почтовым порядком конверты с деньгами поступили на венский почтамт – в отдел выдачи писем до востребования. Чиновника отдела предупредили:
– Сейчас от вашего стола мы незаметно протянем электрический провод до полицейского участка, из окон которого виден вход в ваше помещение. В случае, если появится человек, желающий получить письма на имя Никона Ницетаса, вы обязаны нажать кнопку звонка... А больше вам знать ничего не следует!
Настал май, и май уже заканчивался. Второй месяц сидевшие возле окна сыщики не сводили глаз с дверей почтамта и ждали звонка. Но звонка не было! Сыщики стали относиться к дежурствам шаляй-валяй. В Генштабе тоже разуверились, что таинственный Никон Ницетас явится за деньгами. Чиновник почтамта иногда поглядывал на кнопку звонка и скоро привык к ней... Лишь 24 мая, когда до закрытия почты оставались считанные минуты, перед окошечком “до востребования” появился долгожданный человек:
|
|
|
– Прошу выдать мне почту на имя Никона Ницетаса...
Это было так неожиданно, что чиновник сначала выдал ему два конверта и лишь потом вспомнил о кнопке. Весь в поту, он давил и давил на эту кнопку, но из полиции никто не являлся. Дело в том, что детективы разбрелись по комнатам – звонка не слышали. Когда же они прибежали, все было кончено: Никон Ницетас уже захлопнул дверцу такси – укатил прочь...
– Номер авто – девяносто три, – заметил один агент.
Опрос чиновника почтамта ничего не дал:
– Вы знаете, я так растерялся, что ничего не запомнил...
Историки, как и психологи, давно приметили, что в событиях человеческой жизни казус роковой случайности иногда играет большую роль. Детективы, упустив шпиона, в полной прострации блуждали перед почтамтом. Хорошо, если их понизят в должности, но могут вообще выкинуть со службы. Тогда набегаешься... В этот же момент, когда они уже поставили на себе крест, с легким шуршанием шин на площадь вкатилось венское такси.
– Девяносто три, – сразу опознали они машину...
Если сегодня кому-либо в мире и повезло, так это им!
– Кого сейчас вез? – набросились они на шофера.
– Не знаю. Но господин вполне приличный.
– Где ты его высадил?
|
|
|
– У отеля “Кломзер”.
– Вези и нас. Туда же! Быстро...
На заднем сиденье такси они нашли забытый пассажиром чехол от перочинного ножичка. В вестибюле отеля допросили портье:
– Кто за последние полчаса возвращался в отель из города?
– Только полковник Рэдль, что вчера приехал из Праги.
Агенты переглянулись: опять неудача! Рэдль – слишком большая шишка в секретном бюро Генштаба, и он – вне подозрений. На всякий случай чехол от ножичка они передали портье:
– Мы постоим в сторонке, а вы, любезный, все-таки покажите его гостям отеля – может, кто и признается?
По мраморной лестнице в элегантном смокинге, что-то мурлыкая себе под нос, уже спускался полковник Рэдль. В самом хорошем настроении! Он бросил ключ от своего номера на стол портье:
– Я буду в ресторане... вернусь поздно.
Портье с испуганным видом предъявил ему чехол:
– Простите, полковник, это случайно не...
На месте Рэдля любой разведчик мира должен был улыбнуться и ответить с безразличием: “Простите, не имею привычки иметь при себе перочинных ножей”. Но Рэдль уже протянул к нему руку:
– Да, это мой... спасибо вам.
Он уронил его в такси, когда с помощью ножа торопливо взрезал конверты с деньгами. Рэдль глянул на типов, что слонялись по вестибюлю, с нарочитым вниманием глазея по сторонам, и понял, что это конец... конец всему! Сразу сгорбившись и старчески шаркая, он направился к выходу на улицу, уже не сомневаясь, что эти типы следуют за ним, наступая ему на пятки...
|
|
|
Один из детективов уже звонил по телефону в бюро.
– Это был полковник Рэдль, – сообщал он шепотом.
Австрийский Генштаб объял ужас! Гетцендорфа отыскали в ресторане, где он со вкусом обсасывал фазанье крылышко.
– Деньги взял Рэдль, – сказали ему...
Начальник Генштаба машинально продолжал жевать.
– Что будет, если это дойдет до ушей старого императора? Нет, нет! Я не верю... Срочно пошлите на почтамт человека: нужно сличить роспись получателя конвертов с почерком Рэдля.
С почтамта позвонили – почерк один и тот же!
– Катастрофа, – сказал фон Гетцендорф...
Рэдль все это время прилагал страшные усилия, чтобы оторваться от погони. В конце концов еще не все потеряно. Деньги в кармане, а в гараже – мощный “Бенц”, способный проломить радиатором любой пограничный шлагбаум... Полковник петлял в переулках, забегал в магазины, подолгу торчал в уборных, но, оглянувшись, каждый раз убеждался, что агенты прилипли к нему, как пластырь к больному месту. Их было двое! На глазах сыщиков полковник задержался возле мусорной урны и стал демонстративно рвать над нею бумаги. Это был страшный, но оправданный риск! Он рвал не просто бумажонки – он рвал свои шпионские донесения, приготовленные для отправки в Россию. Рэдль рассчитывал, что один из детективов останется разгребать урну, а от второго сыщика он сможет оторваться... Это не удалось: погоня продолжалась!
Рэдль вдруг гибко переменил тактику. Он позвонил своему приятелю Виктору Полляку, который был генеральным прокурором в верховном суде Австрии, и преддожил ему “посидеть вечерок” в ресторане. В данном случае он поступал, как игрок, ставящий на банк свой последний грош... Заказав архиизысканный ужин, Рэдль пил старейшие ликеры мира, он поглощал самые пикантные закуски. При этом говорил Полляку, что давно страдает пороком, который обходится ему дорого, говорил о смятении чувств и надломленной психике... После ужина прокурор, мало что понявший, но встревоженный, позвонил Гайеру, бывшему в Вене начальником тайной политической полиции. Гайер, продувная бестия, уже был в курсе измены Рэдля, но ответ дал, какой надо:
– Не знаю, что случилось с Рэдлем. Пускай выспится...
За полчаса до полуночи, подавленный и помятый, волоча за собой на хвосте сыщиков, Рэдль вернулся в “Кломзер”.
– Номер убрали? – спросил он портье.
– Нет. Без вас никто не входил...
За отелем было установлено такое плотное слежение, что даже самый хитрый клоп, если бы он хотел выбраться на улицу, не мог бы этого сделать. Гетцендорф, растирая виски, сказал:
– Самое главное – не допустить огласки этого позора...
Ровно в полночь Рэдля навестили в номере два офицера.
Полковник Урбанский – начальник контрразведки.
Полковник Ронге – бывший заместитель Рэдля в бюро.
О чем они там беседовали, судить трудно. Урбанский позже писал, что Рэдль якобы сказал ему:
– Поезжайте в Прагу, там, на моей квартире, вы найдете все обо мне, что ищете, а говорить с вами я не желаю.
Ронге писал, что Рэдль будто бы заявил ему:
– Я могу рассказать все, но только одному тебе.
Это лишь версия. Очевидно, домыслы.
Ясно только одно:
– Дайте мне револьвер, – попросил Рэдль.
Но возможна и другая ситуация:
– Вот тебе револьвер, – сказали Рэдлю...
До пяти часов утра он не решался покончить с этой историей. Только на рассвете раздался приглушенный подушкою выстрел. В отеле “Кломзер” никто даже не проснулся... Урбанский выехал в Прагу, где на квартире Рэдля обнаружил фотолабораторию. Имущество самоубийцы было распродано с аукциона. Фотоаппарат купил один гимназист. Принес его домой и обнаружил в нем пленку. Он ее проявил, а там оказались фотоснимки с документов австрийского Генштаба. Об этом узнали газеты Праги и разболтали по всему миру. Промах Урбанского стоил ему карьеры. Опростоволосилось и австрийское телеграфное агентство: весь мир узнал, что Россия имела своего агента в самом центре немецкого империализма...
Русская разведка совершала немало ошибок, но имела и очень много заслуг перед родиной. У нас чаще пишут о ее недостатках, нежели об ее успехах. Это неправильно. Еще задолго до войны наши разведчики сумели раздобыть пресловутый “план Шлиффена” – план прорыва германских дивизий к Парижу через земли нейтральной Бельгии. Германия как зеницу ока берегла в недоступных местах три экземпляра “Приказаний на случай войны”, подписанных лично кайзером. Русская разведка ухитрилась выкрасть один из этих трех экземпляров. За несколько часов до начала первой мировой войны “под аркой” на Невском в условиях сугубой секретности был награжден высоким военным орденом российский офицер. Награжден за то, что он уже выиграл ту войну, которая завтра начнется! Подвиг его остался для общества неизвестен. Но это был самый крупный разведчик России. К сожалению, о нем почти ничего не узнать. Так, словно он навсегда засекречен. Известно лишь одно: когда он поворачивался в профиль, вы ясно видели, перед вами – Наполеон (столь разительно было сходство!).
А дело полковника Рэдля до сих пор привлекает к себе внимание историков и всех разведчиков мира. Рэдль работал на Россию целых одиннадцать лет. За такой срок можно продать не только планы своей армии, но и самого императора Франца-Иосифа, если бы кто-либо в нем нуждался... Первое упоминание о деле Рэдля я встретил в русской печати 1915 года – в статье доцента Михаила Хохловкина, который в канун войны проживал в Вене, гневно бурлившей при известии о “предательстве в верхах”. Хохдовкин встречался с профессором русской истории Гансом Иберсбергером, проходившим научную стажировку в Московском университете на кафедре профессора Ключевского. Известный историк, он был и австрийским шпионом в России! В этом нельзя сомневаться. Иберсбергер был близок к генштабистским кругам Вены, и еще в феврале 1914 года, за полгода до “июльского кризиса”, он сказал Хохловкину:
– Вы, как военнообязанный, возвращайтесь домой. Скоро будет война, и вы должны явиться в свой полк...
Иберсбергер говорил, что “Австрия после измены Рэдля могла очень легко пасть жертвой России, если бы Россия воспользовалась моментом”. Это понятно: все военные планы Австрии были в русских руках. До сих пор в истории продолжается дискуссия на тему: много или мало выдал Рэдль секретов Австрии?
Э. Захариас, разведчик США, работавший против Японии, пишет: “В результате измены Рэдля шансы Австрии на успех в войне с Россией в 1914 году значительно снизились, так как не было возможности внести радикальные изменения в систему крепостей, на которой базировался австрийский план развертывания” (автором плана являлся генерал фон Гетцендорф). Захариас отчасти прав: Рэдля разоблачили в мае 1913 года, а в июле 1914 года уже вспыхнула война – времени у Вены не оставалось!
Австрийская армия сразу же напоролась на героический отпор сербского народа: успех сопротивления плохо вооруженной Сербии объясняется еще и тем, что планы Австрии против славян были заранее переданы в Белград из Петербурга, а Петербург получил их от Рэдля. Быть может, и взятие нами крепости Перемышль, и знаменитый Брусиловский прорыв тоже подготовлены на основе агентурных данных...
Вена поначалу, чтобы успокоить общественное мнение, утверждала, что Рэдль передал русским лишь мелочи. После поражения в войне (когда из “лоскутной” империи Габсбургов выделились самостоятельные государства – Венгрия и Чехословакия) реакционные силы Вены, дабы оправдать свое поражение, стали называть Рэдля “могильщиком великой и славной империи”.
Истина лежит где-то посередине...
Но во всей этой истории есть один момент, крайне запутанный.
В номере отеля “Кломзер” полковники Урбанский и Ронге мило побеседовали с полковником Рэдлем.
После чего дали ему револьвер и оставили одного.
Тут можно развести руками – в полном недоумении!
Как же так? Схвачен крупнейший шпион России.
Теперь бы, казалось, надо схватить его за глотку и трясти до тех пор, пока он не расскажет все, что знает о своих связях.
Вместо этого ему желают остаться мужественным и удаляются, милостиво дозволив уйти не только от суда, но и от следствия.
Тут что-то не так!
А что не так?..
На этот вопрос ответить трудно. Можно лишь догадываться.
Очевидно, кому-то было нужно как можно скорее вложить револьвер в руки провалившегося агента. З н а ч и т...
Уж не значит ли это, что в числе высших офицеров австрийской разведки был еще кто-то, работавший в пользу России?
Он и спешил устранить Рэдля как ненужного свидетеля!
А кто он был?..
Этого мы уже никогда не узнаем.
Но если это так, то можно лишь восхищаться оперативной точностью дальнобойной русской разведки!
Закройных дел мастерица!
Надежда Петровна Ламанова говорила:
– Костюм есть одно из самых чутких проявлений общественного быта и психологии. Одежда является как бы логическим продолжением нашего тела, у нее свое служебное назначение, связанное с нашим образом жизни и с нашей работой. Костюм должен не только не мешать человеку, но даже и помогать ему жить, радоваться, горевать и трудиться...
Чувствуете, как много требований к одежде!
И много лет подряд, когда бы я ни касался материалов о быте Москвы начала прошлого века, мне всюду встречалось это имя – Надежда Петровна Ламанова; о ней писали как о человеке, довольно-таки известном в жизни России. Сначала я пропускал это имя через фильтр своей памяти как имя личности, которая ничего героического в нашей истории не совершила. Что мне с того, что с Ламановой “соперничали великолепно вышколенные мастерицы города Лиона – Лямина, Анаис и другие чародеи женских нарядов”. Но вот прошло много лет, мое мнение об этой женщине обогатилось, и теперь я, напротив, уже сам стал выискивать ее имя – везде, где можно.
Станиславский говорил о Ламановой:
– Это же второй Шаляпин в своем роде. Это большущий талант, это народный самородок!
В самом деле, к этой женщине стоит присмотреться...
В 1861 году у офицера Ламанова, ничем не прославленного, родилась дочка, которую нарекли Надеждой; деревенька Шузилово в нижегородской глуши дала ей первые впечатления детства. Но вот окончена гимназия, и девочке сразу пришлось взяться за труд. Родители умерли, а на руках Нади Ламановой остались младшие сестры. Она выбрала себе иглу...
Игла, наперсток, утюг, ножницы, аршин.
Скучно! Но что поделаешь? Жить-то надо...
Это было время, когда технический прогресс грозил ускорить темпы жизни, а значит, должен измениться и покрой одежды. Фрак остался лишь для торжественных случаев: мужчина из сюртука переодевался в короткий пиджак – почти такой же, какой носим и мы, который уже не мешал резким движениям; женщина нового века готовилась сбросить клещи корсета – этот ужасный пресс отдаленных времен, ломающий ребра, сжимающий тазовые кости, затрудняющий дыхание, но зато создававший эфемерную иллюзию “второго силуэта фигуры”.
Надя Ламанова приехала в Москву и стала учиться на портновских курсах госпожи Суворовой, потом работала моделисткой у мадам Войткевич... Шить она, конечно, умела, но шить не любила, о чем откровенно и заявляла:
– Терпеть не могу ковыряться с иглой...
Ее волновал творческий процесс – мысленно она одевала людей на улице в такие одежды, какие рисовала ее богатая фантазия.
Надя была совсем еще молоденькой девушкой, когда стала ведущим мастером по моделированию одежды, о ней уже тогда заговорили московские красавицы, отчаянные модницы:
– Шить надо теперь только у мадам Войткевич – там есть одна новенькая закройщица, мадемуазель Ламанова, которая истиранит вас примерками, но зато платье получится как из Парижа.
Париж был тогда традиционным законодателем мод.
– Париж, – рассуждала Надя Ламанова, – дает нам только фасон, но этого еще мало, чтобы человек был красив, а фасон – лишь придаток моды. Однако люди-то все разные, и что идет одному, то на другом сидит как на корове седло... Нет уж! Людей надобно одевать каждого по-разному, соответственно их привычкам, их характеру, их фигуре... Особенно – женщину, которая самой природой назначена украшать человеческое общество!
Надежде Петровне исполнилось 24 года, когда она поняла, что для воплощения своих творческих замыслов ей необходима самостоятельность. На свои первые сбережения она открыла в Москве мастерскую под вывеской “Н. П. Ламанова”, и хотя вскоре вышла замуж за юриста Каютова, но из престижа фирмы осталась для своих заказчиц под девичьей фамилией – под этим же именем она вошла в историю нашего искусства... Да, да! Я не ошибся, написав именно это всеобъемлющее слово – “искусство”.
Надежда Петровна еще со времени гимназии испытывала большую тягу к живописи, а ее муж, Андрей Павлович Каютов был актером-любителем, выступая на подмостках под псевдонимом “Вронский”. В доме Ламановой-Каютовой своим человеком стал юный мечтатель Константин Станиславский; как близкий друг, приходила сюда на чашку чая знаменитая актриса Гликерия Федотова... Что удивляться? Надежда Петровна была человеком добрым и мягким, отзывчивым и хлебосольным, а в искусстве всегда хорошо разбиралась.
Зато в своей мастерской она была деспотична, как Нерон в сенате, как городовой в участке, как бюрократ в канцелярии.
– Повернитесь, – командовала она. – Поднимите руку... да не эту – правую! Нагибайтесь... не жмет? Сядьте. Встаньте.
У нее, как у художника, был свой взгляд на вещи.
– Искусство требует жертв, и это не пустые слова, – утверждала она. – Мне неинтересно “просто так” сшить красивое платье для какой-нибудь красивой дурочки. Когда я берусь за платье, возникают три насущных вопроса: для чего? для кого? из чего?
Эти вопросы – как три слона, на которых она ехала.
– Но сначала я должна изучить свою натуру...
По Москве шла неудобная для портнихи слава:
– Ходить к Ламановой на примерки – сущее наказание...
Это правда! Надежда Петровна работала над платьем, как живописец работает над портретом. Иной раз создавалось впечатление, что она, подобно Валентину Серову, брала “сеансы” у заказчиц. Подолгу и пристально Ламанова изучала свою “натуру”, прежде чем соглашалась облечь ее в одежды своего покроя. При этом – никакой иглы, никакого наперстка и никакого утюга с тлеющими углями. Между губ Ламановой зажаты несколько булавок, и она, придирчиво осматривая фигуру, вдохновенно обволакивала ее тканью, драпируя в торжественные складки, и все это закалывала булавками.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 66; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!