Бедняга. Он такой потерянный.
Лори быстро кивнула, затем потянулась к журнальному столику за следующим досье, подавив в себе порыв взять свой блокнот и напомнить Мег, что не нужно записывать каждую мысль, промелькнувшую у нее в голове. Это она и сама скоро поймет. Рано или поздно все понимали, как только молчание начинало входить в привычку. Просто некоторым требовалось чуть больше времени, чтобы осознать, что в жизни можно обходиться минимальным количеством слов, что о многом можно договориться и молча.
В накуренной комнате их сидело двенадцать человек – команда Наблюдателей, заступающих на вечернее дежурство. Они передавали досье один другому по часовой стрелке. По сути, это был торжественный ритуал, но Лори временами забывала о своей цели и принималась развлекаться, выхватывая пикантные подробности местных сплетен, записанных в досье, или попросту восстанавливала свою связь с неправедным, но колоритным миром, от которого отреклась. Сейчас она чувствовала, что снова поддается этому соблазну, читая досье Элис Саудерман, своей давней подруги, с которой они вместе состояли в Ассоциации родителей и учителей начальной школы Бейли. Вдвоем они три года подряд сопредседательствовали на аукционной комиссии и оставались близки, даже в бурный период, предшествовавший вступлению Лори в секту. Ее заинтриговала новость о том, что буквально на прошлой неделе Элис ужинала в «Траттории Джованни» с Мирандой Эббот, еще одной хорошей подругой Лори, замотанной матерью четверых детей, наделенной великолепным чувством юмора и потрясающим даром имитации. Лори не знала, что Эллис и Миранда дружили. Она была уверена, что за ужином те много говорили о ней , о том, что им не хватает ее общества. Наверняка они были озадачены ее решением покинуть их мир и презирали то сообщество, в котором она теперь жила, но Лори старалась не думать об этом. Она сосредоточилась на вегетарианской лазанье, что заказали ее бывшие подруги, – фирменном блюде в «Траттории Джованни», со сливочным соусом, ароматным, но не очень жирным, с морковью и цукини, нарезанными тонкими, полупрозрачными ломтиками, – представляя, что она тоже сидит с ними за одним столом, потягивает вино, смеется. Чтобы не улыбнуться, Лори плотно сжала губы.
|
|
|
«Прошу тебя, Господи, помоги Элис и Миранде, – молилась она, закрывая папку. – Они хорошие люди. Пощади их».
Читая досье, Лори особенно поражалась тому, сколь обманчиво нормальной казалась жизнь в Мейплтоне. Многие, просто надев шоры, занимались своими пустячными делами, словно Восхищения Церкви никогда и не было, словно они рассчитывали на то, что их мир будет существовать вечно. Восьмилетняя Тина Грин еженедельно брала уроки игры на фортепиано. Двадцатитрехлетняя Марта Коуэн два часа проводила в спортзале, потом, по дороге домой, заходила в аптеку, где покупала упаковку тампонов и номер «Ю.С. уикли»[56]. Генри Фостер, мужчина пятидесяти девяти лет, выгуливал своего вестхайлендского терьера на берегу озера Филдинг, часто останавливаясь, чтобы пес его мог справить нужду. Тридцатисемилетнего Ланса Микульски видели, как он входил в магазин «Виктория сикрет»[57] в торговом центре «Две реки», где он купил несколько комплектов женского нижнего белья. Лори это покоробило, тем более что жена Ланса, Пэтти, сейчас сидела в этой же комнате и досье ее супруга вскоре должно было попасть к ней в руки. Пэтти ей казалась приятной женщиной – хотя многие люди, вынужденные молчать, кажутся приятными, – и Лори ей глубоко сочувствовала. Она по себе знала, каково это – читать непристойные подробности о жизни собственного мужа в присутствии целой комнаты твоих товарищей, которые уже ознакомились с данной информацией и теперь делают вид, что ничего не замечают. Но ты знаешь, что они поглядывают на тебя, проверяют, сумеешь ли ты сохранить самообладание, отрешиться от таких низменных эмоций, как ревность и гнев, и сосредоточить свои мысли на том, о чем до́лжно думать, – на грядущем.
|
|
|
В отличие от Пэтти Микульски, Лори не просила в официальном порядке установить наблюдение за ее мужем – только за дочерью. В том, что касалось ее лично, Кевин был сам по себе: он был взрослый человек и сам принимал решения. Просто так уж получилось, что в числе принятых им решений были и такие, когда он дважды счел возможным наведаться в гости к двум разным женщинам. Лори, на ее беду, пришлось просматривать досье на этих двух женщин, за их души она должна была молиться – но это уж вряд ли!
|
|
|
Лори не ожидала, что она так остро отреагирует на измену мужа. С болью в душе представляла она, как он целует другую женщину, раздевает ее в незнакомой спальне, а после секса они умиротворенно лежат рядом. Но она не плакала, ничем не выдала свою боль. Это случилось лишь однажды с тех пор, как она ушла из дома и поселилась здесь, в тот день, когда она открыла досье своей дочери и на внутренней стороне обложки папки вместо знакомой школьной фотографии длинноволосой милой десятиклассницы с очаровательной улыбкой увидела нечто похожее на фотопортрет обритой наголо малолетней преступницы с большими тусклыми глазами – снимок девочки, нуждающейся в материнской любви.
|
|
|
* * *
Они сидели, притаившись за кустами на Расселл-роуд, глядя сквозь листву на входную дверь белого дома с кирпичной застекленной террасой, построенного в колониальном стиле. Дом принадлежал человеку по имени Стивен Грайс. На его верхнем и нижнем этажах всюду горел свет – значит, скорее всего, сегодня члены семьи Грайс уже никуда не пойдут. Но Лори все равно решила не оставлять пост. Это будет тест на упорство – самое важное качество для Наблюдателя. Мег, обхватив себя руками, чтобы согреться, ерзала, сидя рядом с ней.
– Черт, – прошептала она. – Холодно.
Лори, прижав палец к ее губам, покачала головой.
Поморщившись, Мег беззвучно произнесла: «Прости».
Лори пожала плечами, не стала раздувать скандал из-за этой оплошности. Для Мег это было первое дежурство в Ночном Дозоре; ей понадобится время, чтобы привыкнуть. Не только к скуке и тяготам физического характера, но и к неловким, даже хамским ситуациям, когда не имеешь возможности заполнить безмолвие разговором, вынужден практически игнорировать человека, который дышит рядом с тобой. Это шло вразрез со всеми нормами социального поведения, что вдалбливаются с детства, особенно если ты женщина.
И все же Мег никуда не денется, привыкнет со временем, как привыкла Лори. Возможно, даже оценит то ощущение свободы, что приходит с молчанием, покой, что поселяется в душе после отказа от вербального общения. Лори поняла это в ту зиму после Восхищения Церкви, когда она все свое время проводила с Розали Сассман. Если слова бесполезны, лучше держать их при себе или даже вообще ни о чем не думать.
Какая-то машина, свернув на Расселл-роуд с улицы Монро, прогрохотала мимо, омыв их серебристым сиянием фар. После водворилась еще более глубокая тишина – абсолютное безмолвие. Лори смотрела, как с почти голой кроны стоявшего у тротуара клена слетел лист и, кружась в свете уличного фонаря, беззвучно опустился на землю. Совершенство мгновения нарушила возня Мег, рывшейся в кармане своего пальто. Как показалось Лори, она копошилась довольно долго и наконец вытащила блокнот, на котором черкнула короткий вопрос, едва читаемый при свете луны.
Который час?
Лори вскинула руку, чуть задрала на ней рукав и пальцами постучала по запястью, на котором не было часов. Тем самым она стремилась донести до своей молодой спутницы, что для Наблюдателя время не имеет значения: нужно не ждать чего-то, а просто сидеть тихо, сколько бы ни потребовалось. Если повезет, это, возможно, даже понравится, ты начнешь воспринимать ожидание как некую форму медитации, способ установления связи с Богом. Порой так и случалось. Летом бывали ночи, когда воздух, казалось, был пропитан умиротворяющим присутствием Господа; можно просто закрыть глаза и вдыхать Его. Но, видя, что Мег расстроена, Лори вытащила свой собственный блокнот – хотя до этого надеялась, что писать ей не придется, – и большими печатными буквами вывела одно слово:
ТЕРПЕНИЕ.
Несколько секунд Мег, прищурившись, смотрела на него, словно для нее это было незнакомое понятие, потом робко кивнула в знак согласия. И храбро улыбнулась. Она ей благодарна, догадалась Лори, за эту коротенькую записку, за то, что ей вообще ответили.
Лори тоже улыбнулась Мег, вспоминая время собственного ученичества, как она страдала от чувства полной изолированности, оторванности от всех, кого она любила. Розали Сассман к тому времени уже перевели из Мейплтона, она помогала создавать отделение их организации на Лонг-Айленде. Ощущение одиночества усугублялось еще и тем, что Лори бросила всех своих родных и близких по собственной воле. Решение это далось ей нелегко, но теперь, оглядываясь назад, она понимала, что оно было не только верным, но и неизбежным.
После того, как Розали переселилась на улицу Гинкго, Лори постаралась вернуться к прежней жизни, пытаясь снова стать примерной женой и матерью, принимать активное участие в жизни города. Какое-то время она блаженствовала от того, что на нее больше не действует силовое поле горя ее лучшей подруги – она снова занималась йогой и общественной работой, подолгу гуляла вокруг озера, следила, чтобы Джилл выполняла домашнее задание, беспокоилась о Томе, пыталась восстановить отношения с Кевином, не скрывавшим недовольства отсутствием супружеской заботы, – но чувство душевной раскрепощенности скоро прошло.
Своему психотерапевту она призналась, что это напоминает ей то время, когда она вернулась домой на лето после первого года учебы в Университете Ратджерса[58]. Она окунулась в теплую атмосферу семьи и друзей, понаслаждалась ею пару недель, а потом почувствовала себя в западне. Ей не терпелось вернуться в университет, она скучала по своим соседкам, по своему симпатяге-парню, с которым там познакомилась, по занятиям, по вечеринкам, по веселой болтовне перед сном. Тогда она впервые осознала, что именно та жизнь и есть настоящая, а с этой , несмотря на все, что она здесь обожала, покончено навсегда.
Конечно, она тосковала не по романтике и треволнениям университетской поры. Ей не хватало того, что она переживала с Розали – скорбь, гнетущая безысходность тех долгих дней, что они проводили в молчании, перебирая фотографии Джен, пытаясь постичь мир, в котором больше не было этой чудесной девочки. Сознавать это было ужасно, трудно было смириться с беспощадной безысходностью случившегося, но Лори казалось, что в какой-то степени это реальнее, чем оплачивать счета, или планировать весенний благотворительный вечер в пользу библиотеки, или напоминать себе о том, что надо бы купить пачку лапши в супермаркете, или поздравлять дочь с тем, что она набрала 92 балла за контрольную по математике, или терпеливо ждать, пока муж перестанет охать и стонать и слезет с нее. Именно от всего этого теперь ей хотелось убежать – от нереальности ее нынешнего существования, когда приходилось притворяться, что жизнь более или менее наладилась, что они просто наскочили на ухаб и должны двигаться дальше, выполняя свои обязанности, произнося пустые фразы, наслаждаясь простыми радостями, которые по-прежнему настоятельно предлагал им окружающий мир. И она нашла то, что искала, в организации «Виноватых» – тяготы и унижения, которые, по крайней мере, создавали впечатление, что твое существование имеет хоть какое-то отношение к реальности, что ты больше не занимаешься самообманом, не тешишь себя фантазиями, которые грозят поглотить всю твою оставшуюся жизнь.
Но ведь она была уже немолодая женщина, сорокашестилетняя жена и мать; ее лучшие годы позади. А Мег было всего-то лет двадцать пять – сексуальная девушка с подкорректированными воском бровями, с мелированными волосами, со следами профессионально сделанного маникюра на ногтях. В ее альбоме лежало приклеенное скотчем обручальное кольцо с крупным камнем; ее подруги, должно быть, визжали от зависти, когда его видели. Для молодых это страшные дни, думала Лори, никаких тебе надежд, никаких мечтаний. Одно им известно: будущее, на которое они рассчитывали, никогда не наступит. Это все равно что ослепнуть или лишиться руки, ноги, даже если ты веришь, что, по воле Господа, где-то рядом тебя ждет что-то хорошее, настолько восхитительное, что вообразить нельзя.
Мег перелистнула блокнот и на чистой странице начала что-то писать, но Лори не суждено было узнать, что еще хотела она сказать. Скрипнула дверь, и они обе разом повернулись на звук. На крыльцо вышел Стивен Грайс, мужчина с самой обычной внешностью, в очках, с небольшим брюшком, в теплом шерстяном свитере. Вот бы мне такой, подумала Лори. Стивен Грайс постоял на крыльце пару минут, словно привыкая к ночи, потом спустился по ступенькам и зашагал по газону к своему автомобилю, который по его приближении приветливо мигнул фарами.
Они пустились в погоню, но потеряли из виду автомобиль, когда тот свернул направо в конце квартала. По предположению Лори, основанному только на интуиции, Грайс, возможно, направился в «Сейфуэй» за чем-нибудь вкусненьким, чем приятно лакомиться по ночам, – за черничным кексом, или мороженым на основе пеканового масла, или, быть может, плиткой горького шоколада с миндалем, – в общем, за любым из множества продуктов, о которых она сама от случая к случаю грезила в течение дня, обычно в голодный промежуточный период между утренней миской овсянки и вечерней тарелкой супа.
До супермаркета от Расселл-роуд быстрым шагом минут десять ходьбы, и это означало, что, если она права и они поторопятся, то, возможно, им удастся застать Грайса еще в магазине. Конечно, очень может быть, что тот просто вернется к своей машине, сядет за руль и поедет назад домой, но какой смысл забегать вперед? К тому же, Лори хотела, чтобы Мег поняла: наблюдение – деятельность, требующая гибкости и умения импровизировать. Не исключено, что Грайс поехал не в «Сейфуэй», и тогда они вряд ли его найдут. Но была и другая вероятность: разыскивая его, они могли наткнуться еще на кого-то из списка их объектов слежения и переключиться на него. Или могла возникнуть вообще непредвиденная ситуация с участием людей, имен которых они не знают. Их задача – смотреть во все глаза и идти туда, где от них будет больше пользы.
В любом случае Лори была рада, что они снова идут, больше не прячутся в кустах. Для нее лучшими составляющими данного вида деятельности были ходьба и свежий воздух, по крайней мере, такими вечерами, как этот, когда небо чистое, а температура на улице все еще выше пяти градусов по Цельсию. Она старалась не думать о том, каково им придется в январе.
На углу она остановилась, закурила и одну сигарету протянула Мег. Та чуть отпрянула, вскинула руку в тщетной попытке отказаться. Лори настойчиво совала пачку Мег. Ей не нравилось проявлять жесткость, но правило четко гласило: Наблюдатель на людях должен всегда курить.
Мег продолжала отнекиваться, и тогда Лори сунула ей в зубы сигарету – «Виноватые» курили сигареты малоизвестной марки, с резким и подозрительно химическим запахом, которые оптом закупало для них региональное отделение, – и поднесла спичку. Мег, как всегда, после первой затяжки закашлялась, затем, когда приступ прошел, издала тихий стон отвращения.
Лори похлопала молодую напарницу по плечу, давая той понять, что она – молодец. Если б не обет молчания, она не преминула бы процитировать девиз, который они оба знали из Вводного курса: Мы курим не ради удовольствия. Курение – символ нашей веры. Мег слабо улыбнулась, шмыгнула носом, отерла глаза, и они продолжили путь.
В каком-то смысле Лори завидовала Мег, тому, что та страдает. Так и должно было быть – жертва во имя Господа, умерщвление плоти, словно каждая затяжка – это жесткое насилие над собственной личностью. Для Лори это было никакое не насилие. Она курила на протяжении всех лет учебы в университете и потом продолжала курить, лет до двадцати пяти. С трудом бросила, когда в первый раз забеременела. Снова начав курить по прошествии стольких лет, она будто вернулась домой. Для нее курение было запрещенным удовольствием, лучиком света в темном царстве лишений, из которых состояла жизнь в организации «Виноватых». В ее случае жертвой было бы бросить курить во второй раз, не иметь возможности затянуться первой сигаретой утром, сигаретой столь приятной на вкус и запах, что порой она, лежа в спальном мешке, выдувала кольца дыма в потолок – просто забавы ради.
* * *
На стоянке супермаркета машин было немного, но Лори вполне допускала, что одна из них принадлежит Грайсу – тот ездил на ничем не примечательном седане темного цвета, а она не обратила внимания ни на марку автомобиля, ни на ее модель, ни на номерной знак, – поэтому они решили поискать его в магазине и, войдя в зал, разделились, чтобы постараться охватить всю площадь.
Лори начала осмотр с секции сельскохозяйственной продукции, стороной обходя ягоды и фрукты, чтобы не поддаться соблазну – на клубнику не то что смотреть, даже думать о ней было больно, – и быстрым шагом минуя овощи, выглядевшие невероятно свежими и манящими, каждый – реклама обреченной планете, на которой он вырос: темно-зеленые головки брокколи, красный перец, плотные вилки капусты, рыхлые кочаны римского салата с влажными широкими листьями, стянутыми в пучок блестящей проволокой.
Полки с хлебобулочными изделиями для нее вообще были пыткой, даже в это позднее время суток – всего несколько нераскупленных багетов, кое-где баранки, обсыпанные кунжутом, и кексы из банановой муки с добавлением орехов, – остатки, которые завтра сгрузят в контейнер для залежавшейся продукции. Витавший в помещении устойчивый запах свежевыпеченного хлеба вместе с ярким освещением и льющейся из динамиков музыкой – звучала «Rhinestone Cowboy»[59], как ни странно, песня, которую она сто лет не слышала – воздействовали на все органы чувств, повергая ее в состояние сенсорной перегрузки[60]. От такого множества соблазнов у Лори кружилась голова. Она с изумлением вспоминала, что некогда супермаркет вызывал у нее только мучительную тоску, являясь всего лишь обязательной остановкой в круговерти ее будней – не более волнующей, чем автозаправка или почтамт. Но вот прошло несколько месяцев, и она уже воспринимала его как некий экзотический притягательный уголок, райский сад, из которого она и все ее нынешние знакомые были изгнаны, даже если сами они этого не сознавали.
Лори вздохнула свободнее лишь после того, как отвернулась от гастрономической секции и нашла прибежище в отделе бакалеи, где стояли бобовые консервы, упаковки с макаронными изделиями, бутылки с заправками для салатов – все очень хорошие продукты, но не вызывающие желания схватить их с полки и тут же сунуть в рот. Ассортимент был огромный, одновременно ошеломлял и вызывал смех: целых четыре полки с одним только соусом для барбекю, как будто продукт каждой отдельной торговой марки обладал своими собственными уникальными свойствами.
Супермаркет пребывал в полусонном состоянии. В каждом ряду не больше одного-двух покупателей, да и те какие-то заторможенные, еле ползут, разглядывая полки с обалделым видом. На ее счастье, все они проходили мимо, не говоря ей ни слова и даже не кивая в знак приветствия. Согласно протоколу организации «Виноватых», на приветствие не полагалось отвечать улыбкой или взмахом руки: нужно было смотреть прямо в глаза человеку, который с тобой поздоровался, и медленно считать до десяти. Неловкая ситуация, если к тебе обращаются незнакомые люди или случайные знакомые, и совсем уже аховая, если ты столкнулась лицом к лицу с близкой подругой или с кем-то из родных: вы оба краснеете, медлите в нерешительности – о том, чтобы обняться, не может быть и речи: это строго запрещено, – к горлу подступает комок невыразимых эмоций.
Лори ожидала встретиться с Мег где-то у холодильников с замороженными полуфабрикатами – в географическом центре магазина, – но забила тревогу лишь после того, как прошла полки с напитками, кофе и чаем, чипсами и снэками, так и не увидев свою спутницу. Неужели они разминулись, не заметив друг друга: одна только что завернула в проход, из которого именно в эту секунду ушла вторая?
Лори порывалась вернуться обратно, но продолжала идти вперед, к молочному отделу, откуда Мег начала свои поиски. Там было пусто. Лишь перед полкой с нарезанными сырами стоял одинокий покупатель – жилистый, как бегун, лысый мужчина, в котором она слишком поздно узнала Дейва Толмана, отца одного из бывших школьных приятелей ее сына. Он повернулся, улыбнулся ей, но она сделала вид, будто его не заметила.
Она понимала, что поступила безответственно, выпустив Мег из поля зрения. Для многих, кто вступал в их сообщество, первые несколько недель являлись тяжким испытанием; новички бывали дезориентированы, с трудом привыкали к новым правилам и условиям проживания и имели обыкновение при первой удобной возможности возвращаться к прежней жизни. Разумеется, им никто не препятствовал: организация «Виноватых» не была сектой, как по незнанию многие считали. Каждый из ее членов был волен прийти и уйти по собственному желанию. Но задача Наставника заключалась в том, чтобы направлять новичка, по-дружески поддерживать его, помогая побороть минуты сомнений и слабости, дабы он или она не пали духом и не совершили то, о чем будут сожалеть всю оставшуюся жизнь.
Лори подумала о том, чтобы еще раз быстро обойти весь магазин по периметру в поисках своей ученицы, но потом решили идти прямо на парковку: может, туда убежала Мег. Она прошла между двумя пустующими кассами, стараясь не думать о том, с какими глазами она вернется в штаб-квартиру и будет объяснять, что она оставила свою подопечную без надзора не где-нибудь, а в супермаркете.
Автоматические двери медленно раздвинулись, выпуская ее в ночь. На улице, как ей показалось, заметно похолодало. Лори уже приготовилась бегом пуститься на поиски, но тут, к своему несказанному облегчению, увидела, что необходимость в этом отпала. Мег – молодая женщина в бесформенном белом наряде – стояла прямо перед ней с виноватым видом, держа перед грудью листок бумаги, на котором было написано:
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 57; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!