ЗАПИСКИ ДЛЯ МОИХ ПОТОМКОВ – 2 18 страница
– Девочка! Четыре кило!
Ну и что? Я хоть и худая, вешу без двух килограммов тридцать, а никто и не думает этим хвастаться. Если бы они хоть мальчика завели, а то снова решили взять девочку, ну прямо никакой фантазии!
Вчера Анастасия Павловна, наша соседка снизу, спросила меня: «Ну что, пелёнки стирать будешь?» Ещё чего! Пусть памперсы покупают. А может, они собираются подержать меня дома для стирки и завёртки пелёнок на их нового ребёнка, чтобы сэкономить на памперсах? А потом, когда он сам научится в них заворачиваться, сдадут меня в детский дом?
Присматривать за мной иногда приходит соседка справа Оля, потому что папе некогда. Нужны деньги, он вечерами работает на своей другой работе, которая называется «халту́ра», а дядя Сеня как раз в командировке.
Оля уже взрослая, ей целых восемнадцать лет, но она ещё не женилась. Приходит и говорит: «Валентинка, ты пока поиграй, а я сейчас приду». Будто я маленькая! Отсутствует она довольно долго.
Я вытаскиваю из её сумки блокнот и читаю, что она написала на этот раз. Я знаю, что нельзя читать чужие записи, но ведь блокнот из сумки всегда сам выглядывает. Он называется «дневник», а правильнее было бы назвать «ночник». Новая запись:
«Снова ночь. Я не сплю. Как я люблю тебя, Костя!» Я видела этого Костю. Он совсем некрасивый, у него под носом рыжие усы. Наверное, они скоро поженятся. Было бы здорово, если б у них родился ребёнок с усами. Я никогда не видела по‑настоящему усатых детей.
|
|
|
Ленка говорит, что видела женщину с бородой, но, наверное, врёт. Она вообще большая врушка, а когда надо, не умеет соврать. Например, когда мы были помладше, я ей однажды сказала:
– Попроси у Анастасии Павловны конфет, она сегодня несла в прозрачном пакете целых три коробки. Только не говори, что я прошу, а будто твоей маме надо немного для гостей. Тогда она даст.
А дура Ленка пошла и ляпнула:
– Анастасия Павловна, Валентинка сказала, что моя мама просит у вас для гостей немного конфет.
И опять мне попало.
Вечером мы с папой ходили к маме в больницу. Нас почему‑то не пустили. Мы разговаривали через окно. Мама была вся светленькая, в белом халате и с белым лицом. Глаза у неё были усталые. Я подумала, что сильно люблю свою маму несмотря ни на что и, может быть, всё ей прощу.
– Я буду писать тебе из детского дома каждый день! – закричала я, и мой голос немножко задрожал.
Папа странно на меня посмотрел, дёрнул за руку и сказал:
– Не говори глупостей.
Тут принесли маленьких, и мама показала мне сестрёнку. Через окно было трудно её разглядеть, поэтому папа посадил меня к себе на плечо. Я увидела, что сестрёнка хорошенькая и глазки у неё закрываются, как у куклы. Наверное, родители правы: ради такого замечательного ребёнка можно без сожаления избавиться от неудавшегося первого. Я даже немного перестала обижаться, потому что мне стало как‑то гордо за свою сестрёнку, ведь она такая красивая, как настоящий мотылёк в коконе.
|
|
|
Когда мы с папой шли домой, он вдруг спросил:
– А с чего ты взяла, что мы хотим сдать тебя в детдом?
Я ему объяснила и добавила, что уже не сержусь и надеюсь, что они каждый выходной будут привозить мне коробки с шоколадом и мороженым, мне это вполне подходит. Папа сначала засмеялся, а потом сказал, что так я им влечу в копеечку.
Мы пришли домой и включили телевизор. Как раз шёл футбол, но папа не стал его смотреть. Лицо у него было серьёзное и немного грустное.
– Ты ведь знаешь, что у меня есть старший брат дядя Костя? – спросил он. – В детстве мы были очень привязаны друг к другу. Он всегда выручал меня и заступался, даже если я был виноват. Однажды я взял бабушкину икону Николая Чудотво́рца, отнёс её в хлев к хрюшкам и спрятал под корыто. Зачем – уже и не вспомню. Я был тогда маленький и глупый. Свинки каким‑то образом икону вытащили, разорвали, оклад разломали. Бабушка показала улики деду. Дед, хоть сам в Бога не верил, бабушкину веру уважал. Призвали нас с Костей к ответу: «Кто?!» А надо сказать, что рука у деда была тяжёлая и ремень широкий. Доставалось нам нечасто, но основательно.
|
|
|
Вот стою я и трясусь от страха. Тут Костя шагнул вперед и сказал: «Это я сделал. Ведь Николай Чудотворец – святой, а бабушка нам говорила, что святые кого угодно от грязи очистят. Уж больно мне хотелось на чистых свиней поглядеть». Дед захохотал. Бабушка долго обижалась, потом простила, и никому не попало. Костя икону почистил, заклеил, новую рамку смастерил. Сказал мне: «Эх ты, гусь лапчатый. Пришлось врать из‑за тебя». Ему было стыдно. А я вдруг понял, что если думать только о себе, другим от этого плохо».
Папа вздохнул:
– Мой старший брат… Я, дочка, очень скучаю по нему. Он живёт очень далеко, в другой стране. Теперь мы только по электронке переписываемся. Это ужасно, но ничего нельзя поделать. У взрослых тоже не всё получается так, как хотелось бы.
Мы разговаривали с папой долго‑долго, и я нечаянно рассказала ему про дневник соседки Оли и про то, как мы с Олежкой насыпали камешков в почтовый ящик Анастасии Павловне. Почему‑то хотелось, чтобы папа меня отругал, а он опять вздохнул, погладил меня по голове и сказал:
|
|
|
– Бедное моё дитя.
Перед сном папа ещё немного рассказал мне о дяде Косте и своём детстве. Когда он пожелал мне спокойной ночи, я всё‑таки спросила: действительно ли они с мамой не сдадут меня в детский дом, где ни у кого нет родителей? Папа уверил, что не сдадут. Ведь я такая же любимая дочка, как и маленькая, ничуть не меньше.
– А как бы ты хотела её назвать?
– Анжéлика, – сказала я. – Если назвать ее Леной или Катей, то ведь эти имена меняются на Ленку и Катьку, а это обидно. А Анжелику, как не крути, обидно не назовёшь.
Папа подумал‑подумал и согласился. Потом он пошёл спать, а я тихонько включила лампу, развела краски и стала рисовать на обоях больших муми‑троллей. Когда моя сестрёнка увидит рисунки, она обрадуется. Я думаю, и родители будут довольны, ведь стены стали такие красивые.
Я, кажется, смогу полюбить маленькую Анжелику. Мы никогда не разъедемся по разным странам, потому что кто же тогда будет защищать её в чужой стране от плохих людей, наводнений и пожаров? Я постараюсь быть ей хорошей старшей сестрой. А когда буду совсем старой, может быть, завещаю Анжелике носовой платок с узелком, в который завязаны мои воспоминания, и кота Мурзика. Ведь это самое лучшее, что у меня есть.
Подарок для Деда Мороза
Мы с Олегом решили приготовить к новогодней ёлке такой костюм, чтобы все ахнули. А приз мы потом поделим. Мы придумали сделать костюм робота. Выпросили в магазине большой картонный ящик и коробку поменьше и выкрасили их серебристой краской. Олег нарисовал на ящике разные цветные кнопочки, просверлил в коробке‑голове отверстия для глаз и приладил к ней антенну от сломанного приёмника. Теперь надо было придумать руки. Олег сообразил, что можно выдрать пружины из старого дивана, который стоит в лоджии, и приделать к ним папины боксёрские перчатки. Мы долго выкорчёвывали пружины и всё‑таки вытащили. Я, конечно, знала, что нам попадёт за диван, но зато мы получили первый приз – огромного, размером почти с меня, Микки‑Мауса. Жаль, что его не разделить на двоих. Олег великодушно оставил игрушку мне.
Папа Олега купил ему петарды. Мой папа тоже принёс петарды, но мне их не дали. Боятся, что я подорву весь дом. А Олежкина мама добрая, она разрешила нам взорвать одну петарду. Это было здо́рово до ужаса! Искры от петард пёстрые, весёлые, как водяные брызги на солнце. А ещё его мама дала нам медовые жевательные резинки. Мы надували из них пузыри, у кого больше получится. Они лопались и залепляли нам лицо. У Олега надулся такой большой пузырь – настоящий воздушный шарик! Он был прозрачный, дрожащий, а лопнув, накрыл не только лицо, но и волосы Олега. Мы побежали в ванную и принялись отдирать жвачку от волос. Бесполезно – она ещё больше запуталась.
Я взяла ножницы и предложила:
– Давай, Олег, я некоторые кусочки жвачки на волосах отстригу, пока мама не заметила. (Это было как игра в парикмахерскую.) Как вас подстричь – под канадку или по‑другому?
– Валяйте под канадку. Только уши не отстригите, они мне ещё пригодятся.
– Ой, канадка почему‑то не получилась! Я вас, оказывается, под ёжика буду стричь.
– Валяйте под ёжика.
И я всё стригла и стригла, волос на полу становилось всё больше, а на Олежкиной голове всё меньше.
– Ой, ёжик тоже не получился. Мне вас придется под ноль подстричь.
Олег немножко приуныл, хотя и так был уже почти лысый, только сзади торчали несколько одиноких клочков. Он вздохнул и сказал:
– Что ж делать, раз такая жизнь.
Я отрезала оставшиеся клочки, и когда увидела, что Олег взаправду сидит с совсем голой головой, мне стало страшно. Я заволновалась и спросила:
– Вас опрыскать одеколоном?
Но Олег уже не хотел играть в парикмахерскую. Он посмотрел в зеркало, и лицо у него вытянулось, как у лошадки. Тут внезапно зашла его мама и вся остолбенела. А у меня от страха мозги словно набились ватой и перестали соображать.
Мама закричала, всё перепутав:
– Ой, сылая логова! (Вместо «лысая голова».)
Меня вдруг нечаянно разобрал какой‑то нервно‑паралитический смех. Я так засмеялась, будто кто‑то защекотал по рёбрам, и никак не могла остановиться. Олег тоже сначала хихикнул, а потом прямо закатился. Мама Олега сильно покраснела. Лицо у неё стало сердитое, щёки надулись, и вдруг она схватилась за бока, прыснула и как давай хохотать! Когда мы успокоились, мама вытерла слёзы и сказала, что, конечно, смешного мало, но нет и ничего страшного. Волосы отрастут до лета. И даже подарила мне на прощание одну петарду. Я, конечно, её спрятала.
Весь вечер петарда не давала мне покоя – так хотелось её взорвать. Я знала, что будет шум, а после этого, чего доброго, ещё скажут, что я стащила папину петарду. Поэтому я достала из шкафа большую фарфоровую супницу и налила туда доверху воды, чтобы шум остался в воде. Закрывшись в комнате, зажгла петарду и быстро бросила её в супницу. Раздалось «бумк!» – и супница разлетелась на куски! На «бумк» прибежала мама и запричитала над осколками. Папа тут же схватил меня за руку, крича, что ему надоели мои дикие выходки, и поволок по квартире, не зная, куда девать. Потом он притащил меня обратно в мою комнату. Они с мамой вышли и заперли дверь на ключ.
Это было ужасно обидно. Тем более что завтра наступит Новый год, а я ещё не успела хорошо рассмотреть ящик с игрушками и ёлку, которая стоит в прихожей. Я сидела в комнате, как в тюрьме, и даже нарочно потушила свет. Но родители не обращали никакого внимания на заточённого в темницу ребёнка. Я скучала, скучала, а потом случайно уснула.
Утром взрослые занимались своими делами, им было не до меня. Мама что‑то готовила, папа быстро установил ёлку и велел мне повесить игрушки. Потом пришёл Олег. Родители дружно ойкнули, когда увидели его лысую прическу. У меня было плохое настроение, играть ни во что не хотелось. Олег походил, посмотрел мои книжки и спросил, чего я такая унылая. Я призналась, что мама с папой меня не любят.
– Кто сказал «мяу»? – вдруг весело спросил папа (он, оказывается, стоял в дверях и всё слышал). – А ну‑ка, одевайтесь живо, мы с вами сейчас отправимся в лес к партизанам!
Олег оживился. Я нехотя стала одеваться, но вдруг увидела в руках у папы петарды! Моё плохое настроение как рукой сняло! Мы выбежали на улицу и принялись выслеживать фашистов и высматривать их штаб, чтобы подорвать. Это была папина игра – он играл в неё, когда был маленький.
Олег закричал:
– Вон их штаб, в домике у песочницы!
Мы зигзагами подбежали к штабу и, заложив «взрывчатку», упали на землю. Штаб понарошку взорвался, и фашисты тут же сдались. Фашистами были несколько палок. И мы благородно отпустили их на все четыре стороны под обещание никогда больше не затевать войну. Кроме того, мы подорвали все вражеские объекты: секретный аэродром (песочницу), поезд (заборчик) и рейхста́г (подъезд) – самый главный фашистский дом. Нам осталось только взорвать мост, чтобы враги больше не проникли к нам, и тогда наступит наша полная победа. Мы побежали к мостику, который проходил через трубы отопления, заложили последнюю, самую мощную партию взрывчатки и зажгли. Мостик еле‑еле вместил нас троих под собой. Мы засуетились и едва успели спрятаться, а тут ка‑а‑ак шандарахнет! Это был самый шумный и самый красивый взрыв! Но, перекрывая петардный грохот, наверху на мостике кто‑то заорал, словно сирена. И кто‑то тяжёлый с треском свалился на мостик, чудом не сломав его. Папа сразу весь сжался и залез в глубину. Было видно, что ему хочется стать маленьким, как котёнок.
Но ведь при его почти двухметровом росте это невозможно…
Кто‑то наверху набрал побольше воздуха и оглушительно гаркнул: «А‑а‑а‑а!» Потом помолчал и на всякий случай снова вопросительно крикнул: «А‑а‑а?» Затем послышалось:
– Да что это такое?! Меня же взорвать хотели! Покушение на меня сделали!
Голос до боли знакомый, а вскоре появилось тело, в котором он возмущался. Это, оказывается, была Анастасия Павловна. Она увидела нас с Олегом и завопила:
– О, эти дети! Террористы, маньяки! Я всё расскажу вашим родителям!
Щёки у неё тряслись, как студень, а рот был совершенно круглый, и в нём среди обыкновенных зубов блестел золотой. (Когда я вырасту большая, я непременно вставлю себе такой же.)
И тут она злобно зашипела:
– Что это вы прячете за спиной? Орудия убийства?
Я испугалась и сказала:
– У нас там собака сидит.
А папа вдруг завозился и как чихнет:
– Ап‑п‑чхи!
Олег поспешно закричал:
– Бедный пёс! Он простудился! – и громко запел: «Вижу тень наискосок, рыжий берег в полосках ила! Я готов целовать песок, по которому ты ходила!»
А папа опять чихнул, ещё громче прежнего. Ему, наверно, петардный дым в нос попал. И тут Анастасия Павловна могучей рукой отшвырнула Олега в сторону и, конечно, сразу папу увидела. Он сидел под мостиком, согнувшись в три погибели, и смотрел на Анастасию Павловну выпученными глазами.
Она прямо‑таки чуть не задохнулась от злости и каким‑то сорванным голосом просипела:
– Ну, знаете ли… От вас я такого не ожидала… Яблоко от яблони… – отвернулась и покатилась к дому, как гигантский пузырь, вот‑вот готовый лопнуть.
Папа закричал ей в спину: «Извините!» – почему‑то очень тонким голосом, но она, видимо, не услышала. Папа выкарабкался из‑под мостика, и мы пошли домой.
Мама уже приготовилась к Новому году и ждала нас. На ней было голубое шёлковое платье. Когда мама двигалась, ткань переливалась и дрожала, как живая. Мама была ужасно красивая. Я рассказала маме, что мы наголову разбили всех фашистов и что папа был самый смелый герой. Папа как раз расшнуровывал свои ботинки. Мама ласково посмотрела на него сверху вниз, взъерошила ему волосы и тихо засмеялась:
– Мой герой…
Папа почему‑то немножко смутился и тоже посмотрел на неё. И мне показалось, что для них сейчас нет ни прихожей, ни меня и ничего вокруг и что они одни, как в пустыне. Только в этой пустыне цветут сады и поют птицы. Им от этого было хорошо, и мне тоже. Но тут проснулась и заплакала Анжелика. Они очнулись, мама ушла в комнату, а папа наконец‑то расшнуровал свои ботинки. Потом он рассказал маме, как мы взорвали мостик под Анастасией Павловной. Мама расстроилась, и они пошли извиняться перед соседкой.
Я включила телевизор, забралась в кресло и взяла на руки кота Мурзика. По телевизору шёл какой‑то фильм, где без конца обнимались и целовались какие‑то взрослые люди. Я закрыла Мурзику глаза – фильм был не для детей. Тут вернулись родители. Папа переключил телевизор на другую программу, но там тоже ничего интересного не было. Мне захотелось поговорить, и я спросила:
– А где живёт Дед Мороз?
Папа рассеянно ответил:
– На Северном полюсе.
Я, конечно, не верю в нашего школьного Деда Мороза. Смешно верить, что физрук Борис Семёнович, нацепив красный нос с очками и бородой, вдруг превратился в него. Настоящий Дед Мороз не может одновременно прийти во все школы города. Он, наверное, встречает Новый год у себя дома. В жизни вообще многое делается понарошку. Теперь я знаю, что в кино всё не взаправду: никто никого не убивает и никто на самом деле никого не любит. Это просто игра в жизнь. Ещё я знаю, что у фокусников в цилиндрах есть двойное дно, куда они складывают своих кроликов и голубей.
Мама с папой принесли мне новогодние подарки: коробку засахаренных вишен, которые я люблю, мороженое и фигурку маленького серебряного старичка с ёлочкой в красном бархатном башмаке. И ещё большой пакет со сладостями. Потом они стали собирать на стол в большой комнате, а я смотрела в окно на золотые под светом фонаря сугробы – и вдруг увидела Деда Мороза! Правда‑правда! По самому краю дороги, спотыкаясь и качаясь от усталости, шёл сгорбленный человек в пальто с белыми узорами. Я смотрела на него, пока он не исчез за углом, и думала: интересно, догадался ли кто‑нибудь хоть раз приготовить подарок самому Деду Морозу? Может, он его ждёт! Может, он снова и снова надеется получить подарок, а мечты всё не сбываются!
Я прилепила к пакету со сладостями конверт: «Кому» – «Деду Морозу», «Куда» – «На Северный полюс». Сверху на конверте я приписала: «С Новым годом, дорогой Дед Мороз!», накинула пальто и бросилась на улицу. Я оставила подарок на синем почтовом ящике, который висит у крыльца магазина «Продукты» напротив нашего дома. Работники почты, приезжающие сюда по утрам забирать поздравительные открытки, должны отправить подарок по адресу.
Мама с папой даже не заметили, что я выходила из дома. Когда я, вернувшись, незаметно проскользнула в дверь, мама как раз стояла у противоположного окна и говорила папе:
– Самохин опять напился. И это перед Новым годом! Гляди, вся одежда в снегу!
Мы сели за стол, и мама взяла на руки Анжелику. Хотя было поздно, сестрёнка не спала. Мы ели разные вкусности и звонко стукнулись бокалами в двенадцать часов, когда по телевизору ударили куранты. Папа с мамой пили шампанское, а я лимонад. Я тихонько оглядывалась, но ничего необычного не заметила, а ведь мы уже стали жить в Новом году.
Мы танцевали с папой под весёлую музыку. А потом началось танго, и папа пригласил маму. Мне пришлось присматривать за Анжеликой. Она драла мои волосы своими сильными ручками, но я терпела, потому что люблю смотреть, как мама с папой танцуют.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 87; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!