ЗАПИСКИ ДЛЯ МОИХ ПОТОМКОВ – 2 11 страница
Издали доносился тоскливый Васькин крик:
– Георгий Витальевич, завтра, говорят, в клуб кино привезут! Про «Титаник»! Как этот корабль, извините, утонул!
Хорошо, сторож нас вроде бы не заметил.
– Что это за жуткий дядька в очках? – схватила меня за руку Сардана. Пальцы у неё были холодные, а губы синие, будто после купания.
– Наверное, огородный барабашка, – предположила я.
– Какой там барабашка, целый барабан, – содрогнулся Павлик. – Ещё немножко, и он бы нас вместе с арбузами слопал.
Мы подсчитали добычу. Девятнадцать штук! Пожадничали…
– Мы же только один‑один раз, – словно кого‑то уговаривая, сказала Сардана. – И никогда больше не будем. Я в этот огород ни за какие арбузы не полезу. Пусть они хоть до потолка вырастут, хоть до неба.
– И я тоже.
– И я…
– А я тем более, – выдохнул только что прибежавший Васька. – Чего только я не болтал – ужас!
Мы рассказали ему об огородном барабане, и он порадовался, что отсиделся на безопасном расстоянии.
Вернувшись в наш огород, мальчишки установили чучело на прежнем месте, а мы с Сарданой нарезали арбузы на дольки. Внутри они оказались не красные, а еле розовые, почти белые и совсем несладкие. Но мы всё равно их съели. Корки, будь здоров, схрумкал поросёнок Борис Иваныч.
А ночью у меня ужасно разболелся живот. Выходить во двор было страшно, но другого пути не было. У нас в деревне туалет во дворе, в специальном маленьком деревянном домике. Помаявшись, я всё же решилась и вышла.
|
|
|
Надо мной расстилалось небо – жуткое, огромное и таинственное, как озеро. Кругом чудились шорохи и всхлипы, а ветер в кустах палисадника шумел, будто кто‑то там лазил. Проходить надо было возле пугала. Я прекрасно знала, что бояться нечего, но всё равно трусила. От страха даже понять не могла, то ли сама иду навстречу чучелу, то ли оно на меня надвигается. Поэтому быстренько придумала заклинание:
– Ах ты, волчья сыть, травяной мешок, ты уйди от меня, барабашечка, не боюсь я тебя, таракашечка…
Вернувшись, я плотно закрыла окна шторами и потихоньку, чтобы не разбудить взрослых, придвинула к двери тумбочку с книгами. А под утро мне приснился кошмар. Огородный барабан гнался за мной по пятам, а из грядок выглядывали, ухмыляясь, круглые головки арбузов. Снилось, что ноги у меня стали ватными, а голос куда‑то пропал. Вдруг прогремел гром и…
– Валентина! Зачем ты сюда тумбочку поставила? – сердито закричала мама.
Я открыла глаза и увидела утро, маму и опрокинутую тумбочку у двери. И кошмар кончился.
У ребят ночью тоже болели животы, и родители отправили их лечиться к моей бабушке. Она всех лечит, как настоящий врач, а может, и лучше.
|
|
|
Мы расселись за столом на веранде. Бабушка заварила травки, дала нам горькую водичку, и тут в дверь кто‑то постучался. Как только я увидела входящего, в животе у меня сразу снова всё завертелось и заурчало. Понятное дело, почему – это был сторож дядя Гоша!
Он сначала поздоровался, а потом говорит бабушке:
– Вроде бы давно вас знаю и мужа вашего хорошо знал… И не стыдно? А ещё пожилая женщина!
Мы разом уткнулись носами в стол.
– Я что‑то не понимаю, Георгий Витальевич. В чём дело? Почему мне должно быть стыдно?
– Разве не вы мололи мне вчера чепуху о дискотеках и цветочках?
– Я?! – удивилась бабушка. – Да вы, Георгий Витальевич, с ума съехали!
– Я с ума съехал?! – закричал сторож. – А это что?! Только у вас есть такой платок! Узнаёте? – и положил перед бабушкой на стол египетскую шаль с кистями!
Бабушка тоже закричала:
– Да, это моя шаль! Я её два дня назад потеряла!
– Я вас вчера на другом берегу видел! – вопил сторож. – И разговаривал с вами! А в это время из теплицы кто‑то опытные арбузы спёр!
На крики прибежал дядя Сеня.
– Погодите‑ка, Георгий Витальевич, сейчас разберёмся, – спокойно сказал он и обратился к бабушке: – Так! Дети где?
|
|
|
А мы в тот момент уже сидели под столом, изо всех сил вцепившись друг в друга, и никакая великанская сила нас не могла бы оттуда вытащить. Сквозь бахрому скатерти мне, тем не менее, было хорошо видно всё, что происходило на веранде.
– Я этот платок возле дерева нашёл, где вы стояли, – продолжал сторож, – а когда за ним нагнулся и об дерево опёрся, на меня сверху дощечка упала! И прямо на голову! Во! Больно ведь! Видите, шишка какая?
Он снял кепку, нагнул голову и повертел ею. Шишка сияла в волосах, как светлячок в траве. Я загляделась и не заметила, как подошёл дядя Сеня, поднял и переставил стол… Не знаю, что почувствовали другие ребята, а мне показалось, что я стала ужасно маленькая и вообще сижу голышом. Сдержаться было невозможно, и мы дружно заревели.
– Мы… не хотели… много брать, – всхлипывал Павлик.
– Чучело – это бабушка была, а не ты… Ой, наоборот, бабушка – это чучело было, а не ты… – плакала я.
– Арбузы были незрелые, и от них живот боли‑ит… – рыдала Сардана.
– А дощечку я не для вашей головы положил, а для своего другого места! – голосил Васька.
– Ну‑ка, ну‑ка, любопытно, – оживился дядя Сеня, – расскажите‑ка, молодые люди, как всё случилось.
Нас посадили на скамейку, дали попить воды и, когда мы немножко успокоились, велели признаваться во всём.
|
|
|
– Вот так история, – сторож почесал в затылке.
– Мы больше не будем…
– Чес‑слово…
– Никогда…
– Всю оставшуюся жизнь!..
Сторожу пообещали заплатить за арбузы и разобраться с нами. И тут дядя Гоша вдруг расхохотался:
– Ой, не могу! «Лето, – говорит, – благодать, простите, пожалуйста!»
И дядя Сеня с бабушкой тоже с облегчением рассмеялись.
Нам, конечно, попало ещё как. Сообщили всем родителям. Отец Васьки предложил нас выпороть. Но дядя Сеня сказал, что мы и так уже наказаны собственными животами.
А вечером снова пришел сторож и принес здоровенный арбуз.
– Вот, – сказал он, протягивая арбуз бабушке, – на рынке купил. Наши‑то недоспелые. Я тут утром накричал на вас, так что извиняйте…
Его пригласили поужинать с нами. Я хотела убежать, но было велено остаться. Взрослые разговаривали о чём‑то, а потом я улучила момент, осмелилась и спросила:
– Дядя Гоша, а у вас на огороде… барабан водится?
– Какой такой барабан? – удивился сторож.
– Страшный, чёрный, в чёрных очках…
Сторож опять захохотал:
– Ну вы меня сегодня совсем уморите! Барабан! Это ж чучело было! Такое же, как у вас, только в моём старом чёрном костюме!
Несколько дней подряд нас донимал дразнилками Сарданин братишка Вовка. Высовывался то из‑за поленницы дров, то из куста, кричал: «Огогодный багабан!» и убегал, нахально хохоча.
А репка у бабушки всё‑таки выросла. Бабушка разрешила нам самим её выкопать. Репа была крепкая, жёлтая и точно – сладкая как мёд. Мы ели репу с чёрным хлебом и запивали холодным молоком. Это было ужасно вкусно.
Спелые арбузы, конечно, тоже сладкие и уж в сто раз вкуснее маленьких. Но мы поклялись на них вообще не смотреть. Сколько бы нам ни предлагали, мы всё равно не станем их есть. Ни за что, никогда, всю оставшуюся жизнь!
Воспитательные цели
На улице ужасный зной. Я хожу как варёная. Мой друг Васька говорит, что и у погоды иногда бывает высокая температура. Мы посмотрели на термометр – целых тридцать восемь градусов! Наверное, и правда погода заболела, раз у неё такой жар. На небо просто невозможно смотреть: кажется, что солнце расплавилось и расплылось по нему, как масло на сковороде. Даже в загоне у хрюшек, где почти не бывает сухо, земля покрылась трещинами. Поросята тоже томятся от жары и лежат под навесом, стараясь поглубже зарыться в пыль. Иногда их пускают пастись на луг позади дома. Тогда мы с Васькой работаем пастухами, бегаем с поросятами или катаемся на них верхом.
Васька дал им имена по дням недели: Понедельник, Вторник, Среда и так далее, всего их семь штук. Мы всех знаем «в лицо». У нас неплохо получается и дрессировка. Поросята, например, научились проходить сквозь обруч, если им показываешь еду. А ещё, когда мы устаем играть и бегать, Васька включает маленький магнитофон от машины, и они слушают музыку. Честное слово, слушают и даже подпевают, то есть подхрюкивают. Особенно им нравится одна красивая хоровая песня, которая называется «Лакримоза».
Эту песню придумал композитор Моцарт. Я тоже не могу слушать её спокойно. Музыка такая чудесная – от неё у меня в груди что‑то кричит, плачет и волнуется. Хочется сделать какое‑нибудь прекрасное дело: ограбить банк и раздать все деньги бедным старушкам или взять на воспитание сто человек сирот. И становится стыдно, что я живу как‑то не так, и все мы живём неправильно, а можно бы совсем по‑другому…
В этот день мы погуляли с поросятами, поплескались в огороде под шлангом, и Васькина мама позвала нас на обед. Суп был горячий, просто ужас! Есть совсем не хотелось. Тем более сверху в супе плавал жареный лук, а я его терпеть не могу. Чтобы не обидеть Васькину маму, я отхлебнула несколько ложек супа и поковыряла вилкой в салате. Ладони у меня сразу стали мокрые, а голова вспотела. Я, кажется, заразилась жаром от погоды.
Васька прикрикнул на меня:
– Валентинка! Питайся! От питания организм становится толще и сильнее, поняла?
Я ещё немного попиталась. Абсолютно без удовольствия, только из вежливости и для силы организма, и нас, наконец, отпустили.
Спасаясь от погодной болезни, мы забрались в большой сарай в глубине двора. Васькин папа называет его по‑старинному «амбар», потому что он построен не из досок, а из толстых брёвен. Амбар и сам древний, а брёвна от старости серебристые и все в дырках от выпавших сучков. Там темно, прохладно и сказочно, как в избушке Бабы‑яги или в краеведческом музее. Пахнет засохшими кожами, сухими травами и мышами. По стенам висят веники, это Васькина мама заготавливает лекарство «от спины» и «от горла». Под самым потолком прикреплены огромные лосиные рога.
В углах сарая‑амбара в беспорядке свалены лопаты, тяпки, колёса, мётлы. На полках стоят банки, пустые и с вареньем. На топчане расстелена медвежья шкура с залысинами. Рядом стоит сундук, оклеенный изнутри красивыми открытками. В нём хранятся кипы старых журналов.
Мы с Васькой удобно устроились на шкуре лысого медведя и от нечего делать поиграли в слова. Это такая игра, когда один человек задумывает слово, говорит его первую и последнюю букву, а второй человек это слово отгадывает. И вот Васька загадал слово на букву «с» с окончанием на «к».
– Наверное, сырок?
– Нет, – ухмыльнулся Васька.
– Сыщик?
– Не‑а!
– Ну, супчик…
– Да нет же, нет!
– Что тогда?
Васька хитро прищурился и выпалил:
– Сапок – вот что!
– Глупый ты, Васька! Проверочное слово «сапоги». Значит, последняя буква – «г». Я бы тебе по русскому языку двойку поставила!
Васька насупился. Чтобы он не сердился, я предложила посмотреть картинки в журналах. Разглядывать картинки – моё любимое занятие. Нам встретилась очень интересная картинка с бегущими людьми, на которых заваливались дома, а кругом летели камни и горел пожар. Картинка называлась «Последний день Помпеи», её нарисовал художник Брюллов. Васька немного поразмышлял, как там такое могло произойти, а я предположила, что, должно быть, всё взорвали террористы.
Вдруг из журнала выпала потрёпанная тетрадка. Это оказался школьный дневник. На обложке было написано: «Дневник ученика 3‑го класса Соловьёва Васи». Васька сначала сильно удивился: он и есть Соловьёв Вася. А потом сообразил, что дневник – отцовский, ведь у них с отцом одинаковые имена и фамилии.
Мы полистали дневник… Вот это да! Он так и пестрел двойками! Мало того, там были замечания: «Баловался на уроках», «Не записывает домашние задания» и даже «Сорвал занятия»! В конце дневника на табельном листе было размашисто выведено: «По русскому языку оставлен на осень».
Васька ужасно расстроился. Он никак не мог этому дневнику поверить и всё листал его и перелистывал.
– Так вот почему мама говорит, что я весь в отца, – огорчённо произнес он, – но я‑то хоть на осень не остаюсь!
Я сказала:
– Подумаешь, всё равно твой папа школу закончил и даже стал почётным шофёром. Мозги же не сразу умнеют, а постепенно. И ты когда‑нибудь тоже обязательно поумнеешь.
Ваське расхотелось смотреть журналы. Во дворе его папа колол дрова и складывал их в поленницу для просушки. Он взмахивал над чуркой топором – бац! – и получались аккуратные золотистые полешки. Кожа у Васькиного папы лоснилась, будто намазанная маслом, а на руках, как мячи, перекатывались тугие мышцы.
Васька сел на бревно поодаль и осторожно спросил:
– Пап, а ты в школе хорошо учился?
– Эх‑ма! (бац!) – сказал Васькин отец. – Конечно, хорошо и даже отлично! Пятёрки, как чурки, колол!
– А двойки у тебя были?
– Да ты что, брат? Какие двойки? (бац!) У меня их сроду не было!
Васька ещё что‑то хотел спросить, но передумал.
Васькин папа сложил поленницу, велел нам подмести щепки и никуда со двора не уходить. Вышла Васькина мама, и они куда‑то уехали на уазике.
Мы подмели щепки в кучу. Было невыносимо жарко, пришлось опять постоять под шлангом на огороде. Бедные поросята под навесом совсем сопрели. Мы их пожалели и решили устроить душ. Стали выводить по одному поросёнку из загона и купать из шланга, а они радовались и хрюкали, довольные. Потом мы выпустили их во двор, ведь теперь они были чистые и не могли ничего запачкать.
Свинка по имени Суббота ткнула меня пятачком, чтобы я почесала её за ухом. Пока я разговаривала с ней, Васька оседлал Четверга и закричал: «Ура!» Я, конечно, тут же уселась на Субботу. Мы с Васькой схватили по прутику и бросились в бой! Суббота норовила удрать, но я крепко сжала ногами её толстые бока. Я дралась прутом как саблей! Васька ловко увернулся, глупая Суббота с маху врезалась в дрова, и мы едва успели отскочить – поленница зашаталась и рухнула! А вместе с нею свалилась жердь с верёвкой, на которой сушились три прищеплённые подушки.
Мы стали спасать заваленные дровами подушки. Эту игру Васька назвал «Последний день Помпеи». Одна несчастная подушка сильно пострадала, когда с жалобным стоном выбиралась из‑под развалин. Она порвалась, и перья выскочили у неё из живота.
– Испустила пух, – скорбно сказал Васька. – Ни пуха тебе, ни пера, подушка. Ты жила честно и умерла как настоящий боец.
Мы обошли по двору круг почёта: впереди шёл Васька и разбрасывал подушкины перья, чтобы ей земля была пухом, за ним следовала я, а за мной – все семь поросят. И, как назло, именно в этот трагический момент вернулись Васькины родители.
Ох, какой поднялся шум, даже не хочется вспоминать. Я сразу убежала домой и весь вечер вела себя так хорошо, что удивила маму и бабушку, а мамин брат дядя Сеня запел с подозрением в голосе: «Что день грядущий нам готовит?»
…Грядущий день всегда что‑нибудь да готовит. И редко когда приятное. Васька с утра вызвал меня на улицу. Он сказал, что решил навсегда покинуть родной дом, потому что его родители – жестокие люди. Особенно папа.
Мы пошли на речку «печь блинчики». Это делается так: бросаешь плоский камешек, чтобы он летел спинкой, а не боком, и считаешь, сколько раз камешек подпрыгнет над водой. Между «блинчиками» Васька рассказал, что вчера, пока родители кричали, он быстренько загнал поросят в загон и заново сложил поленницу. А вечером папа сказал, что обещанный велосипед он теперь за такое поведение Ваське не купит из воспитательных целей. И мама его поддержала.
Терять Ваське больше было нечего, поэтому утром он подложил папе найденный в сарае‑амбаре дневник. Пусть вспомнит своё собственное поведение! А сам Васька решил уйти из дома и стать бродячим музыкантом.
Васька сделал дудочку из тростника и играет на ней очень здорово. Когда я пою, дудочка ловко подпевает мне. Так что, я думаю, бродячий музыкант из Васьки выйдет замечательный. Может, если мне за что‑нибудь сильно влетит дома и тоже придется разочароваться в домашней жизни, я примкну к его одинокой труппе. Мы вместе будем бродить по всяким сёлам и городам, я стану петь, Васька – играть. Денег соберём кучу и отправимся дальше – за границу, пойдём уже по другим странам. Это прекрасная возможность как следует попутешествовать.
Тут к нам подошёл дядя Сеня и разбил все мои мечты. Мы ему рассказали о Васькиной неприятности. Дядя Сеня – свой человек и всегда нас понимает. Он сказал, что Васька не сможет далеко уйти, его всё равно поймают по особым приметам: уши нечистые, волосы торчком, в правом кармане дудочка, а в левом – дырка.
– Не сумеешь ты, Васька, один жить. Что есть будешь, где спать?
Васька подумал и сказал:
– А я не на всю жизнь уйду. На три дня. В воспитательных целях.
Но воспитание Васькиного папы не получилось, потому что на берег выбежал с ремнём он сам, схватил Ваську за ухо и заорал:
– Какой позор! Мой сын! Остался! На осень!!!
Всё произошло очень быстро, и дядя Сеня не успел вмешаться. Отец схватил Ваську за шкирку, нагнул и ну стегать ремнём по одному месту! У меня реакция оказалась лучше, я подскочила ближе, рискуя тоже получить сгоряча, и закричала:
– Там было написано «Дневник Соловьёва Васи», но это не его дневник, это дневник Соловьёва Васи!
Я всё перепутала от волнения. Но Васькин папа перестал махать ремнём и уставился на меня, будто в первый раз увидел.
– Она хотела сказать, что это не Васькин, а твой дневник, Василий, – пришёл на помощь дядя Сеня. – Дети его в амбаре нашли. Ты бы на год посмотрел…
Глаза у Васькиного папы сразу стали ошалелые и какие‑то смущённые.
– Тьфу ты, брат… Это… Как его… – забормотал он. – Вот незадача, ну, было, брат, такое… Я потом подтянулся… Меня‑то за это мой отец знаете как отлупил!..
Вид у него был такой жалкий и несчастный, что Васька не выдержал, дёрнул его за руку и сказал:
– Ладно, пап, пошли.
Они повернулись и пошли, совершенно одинаково загребая ногами, два Соловьёвых Василия, большой и маленький.
Вечером дядя Сеня, придя из магазина, весело подмигнул мне:
– Воспитательная цель достигнута! Ваське велосипед купили.
Я побежала поздравить друга, надеясь заодно покататься на новом велосипеде, но Васьки не было дома. Я нашла его с отцом и поросятами на лугу. Они все вместе слушали музыку.
Васька увидел меня и закричал:
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 96; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!