Черные дни гитлеровской армии 19 страница
Разве забудет кто‑нибудь из нас, что сделали фашисты в Сталинграде в августе, сентябре, октябре? Разве забудутся варварские бомбардировки с воздуха, страшные пожары и разрушения, страдания женщин, детей и стариков, неописуемые муки сталинградских горожан, оставшихся без крова и мерзнувших неделями в оврагах, в землянках, в баржах и лодках на берегу Волги?!
А расстрел госпитального парохода у Латошинки в августе? На пароходе находились семьсот пассажиров – сталинградских женщин и детей, эвакуированных из города. Когда пароход подошел к Латошинке, гитлеровцы обстреляли его из пулеметов зажигательными пулями. Пароход загорелся. Женщины и дети бросились в воду. Многие утонули, других пули настигли в воде. А фашистские лагеря смерти в Садовой и Алексеевке, в которых мученически погибло несколько тысяч советских людей, – разве можно забыть и простить это?!
Но великодушно русское сердце. Два часа назад наши бойцы штурмовали последний оплот неприятеля в центре города, штурмовали яростно, свирепо, а сейчас многие из них мирно разговаривают на улицах с пленными, угощают их махоркой, делятся хлебом…
А пленных с каждым часом все больше и больше. Только одна дивизия полковника Сафиуллина захватила сегодня две с лишним тысячи пленных, среди них много офицеров. Штаб 6‑й армии Паулюса за несколько дней до капитуляции сформировал офицерский батальон, и вчерашние жестокие бои дивизии Сафиуллина во многом объяснялись яростным упорством этого офицерского батальона, которое можно назвать упорством отчаяния.
|
|
|
В числе пленных – штабные командиры германской дивизии во главе с генералом фон Шлеммером. Он второй по счету неприятельский генерал, захваченный сегодня в плен дивизией Сафиуллина.
Мы приехали в штаб дивизии в тот момент, когда полковник Сафиуллин вел разговор с седым, старым генералом Шлеммером. Пленный генерал пил чай и горько вздыхал, жаловался на свою судьбу:
– Мне почти шестьдесят лет. Сорок лет я состоял на службе в германской армии, но такого поражения еще не видел.
– Сколько же у вас в дивизии было солдат? – спрашивает Сафиуллин.
– Восемь тысяч, – отвечает фон Шлеммер.
– Восемь тысяч? – удивленно переспрашивает Сафиуллин. – Мы считали, что у вас меньше…
– Вы считали правильно, – говорит фон Шлеммер, – но за несколько дней перед окружением дивизия получила солидное пополнение, и ваши разведчики, вероятно, еще не успели внести исправления в свои сведения.
– Мы взяли в плен четыре с половиной тысячи ваших солдат и офицеров, – говорит Сафиуллин. – А убито у вас, видимо, тысячи три, так, генерал?
Седой гитлеровский генерал с несколькими орденами на груди в ответ заплакал и сказал:
|
|
|
– Как пережить такой позор?
Майор Токарев, начальник связи, был во главе парламентеров, ходивших в штаб противника. Я попросил его рассказать, как сдавались немцы в плен.
– Вечером в один из наших батальонов явились три неприятельских солдата и один офицер, – рассказал майор Токарев. – Парламентеры заявили, что командир дивизии фон Драммер прислал их узнать условия капитуляции. Парламентеров направили в штаб дивизии, и Сафиуллин выделил делегацию, в которую вошли я, капитан Волощук и старший лейтенант Быховский, хорошо владеющий немецким языком.
На машине делегация добралась до переднего края. Отсюда немцы повели парламентеров в штаб своей дивизии на Дар‑гору. Штаб дивизии помещался в деревянном домике, битком набитом офицерами.
Командир этой дивизии седой, высокий немец в полушубке и в ушанке сидел за столом. Мы вежливо откозыряли.
Генерал поднялся со стула и, поклонившись, протянул руку.
Сели. Генерал вынул сигареты, мы открыли свои портсигары.
Я сказал генералу, что от имени советского командования прибыл предъявить условия сдачи его дивизии в плен.
– Первое наше условие: немедленно всем офицерам сдать оружие. Ваше личное оружие можете оставить при себе – пистолет и кортик. Оставляем вам также денщика.
|
|
|
Генерал наклонил голову в знак благодарности и затем протянул мне свой пистолет. Офицеры по очереди подходили ко мне и клали на стол свои пистолеты и кортики.
– Второе условие: предлагаю отдать приказание частям, с которыми вы имеете связь, чтобы они немедленно сложили оружие.
Минуту генерал колебался, и вдруг начальник штаба, коренастый, сорокалетний полковник заплакал. Глядя на него, генерал тоже заплакал. Охватил руками голову и, качая ею, говорил:
– Были неудачи, было всякое… Но такое поражение…
И другие офицеры, глядя на своего генерала, тоже качали головами, повторяли: «Да, да, какое поражение…»
– Третье условие, – неумолимо продолжал Токарев. – Прошу вас, генерал, передать записку командиру корпуса, чтобы он немедленно прекратил сопротивление. Записку можно послать с одним из ваших офицеров.
Генерал написал записку.
Быховский перевел ее текст: «Считая сопротивление бесполезным, я решил сложить оружие. У меня находятся представители русского командования. Рекомендую вам сделать то же самое».
В коридоре офицеры протягивали нашим автоматчикам пистолеты. Автоматчики в белых халатах стояли у дверей и зорко следили по сторонам, нет ли где подвоха…
|
|
|
Из штаба дивизии мы двинулись пешком. Прошли два километра. Здесь нас ждала машина. Усадили в нее командира дивизии, начальника штаба, несколько штабных офицеров.
Через два часа полковник Сафиуллин у себя в штабе слушал горькие сетования командира немецкой дивизии на свою судьбу.
– Сколько вам лет, полковник? – спросил генерал у Сафиуллина.
Узнав, что Сафиуллину 36 лет, немец сказал:
– О, какой молодой и уже командир дивизии.
Этот генерал был очень удивлен, когда услышал о прорыве ленинградской блокады и успешном наступлении советских войск на Кавказе и в районе Воронежа. Гитлеровское командование, оказывается, скрывало правду даже от многих своих генералов…
В Сталинграде Гитлер потерял свои лучшие, самые отборные дивизии, густо насыщенные офицерским составом. В дивизии 6‑й армии очень много уроженцев центральных областей и городов Германии, членов фашистской партии. Офицер, оказавшийся бывшим руководителем областной – организации гитлеровской молодежи, рассказал, что его дивизия наполовину состоит из берлинцев.
* * *
Тесно и шумно во дворе Центрального универмага. Просторный двор завален трофейным имуществом – мотоциклетами, пулеметами, автоматами, пистолетами, биноклями, кортиками…
Здание универмага разрушено еще в первые дни осады города. Но подвал, огромный, прочный, остался цел, и он послужил Паулюсу надежным убежищем от огневых налетов нашей артиллерии.
Бойцы Бурмакова, овладев вокзалом, утром вышли к площади Павших борцов. Немцы, засев в здании почтамта, в универмаге, доме пищепрома, ожесточенно отстреливались.
Батальон старшего лейтенанта Медведева начал атаку вражеского гарнизона в универмаге. По зданию прямой наводкой вели огонь артиллеристы. Им помогали пулеметчики и стрелки.
После непродолжительной, но жестокой перестрелки из ворот центрального универмага вышел офицер с белым флагом.
Командир батальона лейтенант Нескубин вместе со старшим лейтенантом Ильченко пошли через площадь к воротам центрального универмага.
Когда проходили ворота, немец сказал по‑русски: «Осторожнее, здесь мины».
Опустились в подвал. Подвал был забит офицерами. Они стояли в несколько рядов по обеим сторонам, оставив узкий проход.
Ильченко слышал громкий шепот, но разобрать мог только одно слово: «капут». «Кому капут? – подумал Ильченко. – Мне или им?»
Офицер повел их к начальнику штаба генералу Шмидту.
– А где сам Паулюс? – спросил Ильченко.
– Паулюс болен, – ответил Шмидт.
Пока Ильченко говорил с начальником штаба, в подвал спустился подполковник Винокур – заместитель командира бригады.
Фельдмаршал Паулюс, высокий, худощавый старик, лежал на кровати, накрытый черной шубой. Начальник штаба заявил нашим офицерам, что Паулюс уже несколько дней болен и передал командование ему.
Фельдмаршал, увидев советских командиров, встал, поднял руку вверх:
– Хайль!
– Хайль так хайль, – вполголоса сказал Винокур и затем подчеркнуто вежливо поздравил Паулюса с новым званием (накануне генерал‑полковник Паулюс был произведен в фельдмаршалы).
Паулюс поблагодарил…
Пленных вывели из подвалов универмага и соседних домов, выстроили во дворе. Они тут же сложили оружие. Через несколько минут на занесенной снегом, изрытой воронками, заставленной танками и штабными грузовыми и легковыми машинами площади выросла гора автоматов, винтовок, револьверов.
Возле универмага заканчивался последний акт исторической драмы – тысячи претендентов на мировое господство, опустив глаза, складывали оружие, сдаваясь на милость своих победителей.
…На дворе крепкий мороз. Но негде погреться в городе – и солдаты разжигают костры на улицах, у стен разрушенных домов. Пламя, то светлое, то багрово‑красное, озаряет темноту зимней ночи.
У подъезда универмага на снегу отдыхают герои штурма – мотострелки батальона старшего лейтенанта Медведева. В полушубках, в белых халатах, уставшие, продрогшие на ветру, они с довольными лицами угощают друг друга папиросами.
…Еще не смолк грохот сталинградского боя в северной части города: в районе тракторного и «Баррикад» группа немецких войск продолжает отчаянно сопротивляться. Но судьба их уже предрешена: завтра они сдадутся, либо будут перебиты.
Знакомый военврач приглашает пойти в драматический театр; в подвале – его немецкий военный госпиталь. В полутемноте, на полу, на соломе, вповалку – сотни истощенных немцев с воспаленными от боли, страха, голода глазами.
Разговариваю с немецкими врачами. Они рассказывают, что только в центре города скопилось пятнадцать тысяч раненых немцев.
Наше командование озабочено их судьбой. Сотни советских врачей направлены в подвалы спасать раненых солдат и офицеров неприятеля.
В морозном небе мигают звезды. Из глубины ночи нарастает металлический гул моторов. Голубые лучи прожекторов обнаруживают в небе три вражеских транспортных самолета. Это запоздалая помощь разгромленной армии Паулюса. Зенитки открывают огонь. Один самолет круто идет к земле. Слышится глухой удар. И сразу же наступает тишина. У костров вновь слышатся песни наших солдат.
Кстати сказать, продовольствие, сбрасываемое на парашютах, нередко попадало на территорию, занятую советскими войсками, и наши солдаты пользовались немецким шоколадом, консервами. Впрочем, не всегда немецкие консервы оказывались съедобными. У Астраханского моста бойцы подняли ящик консервов, сброшенных на парашюте с самолета. Когда вскрыли банки, в них оказались… опилки. На банках голландская марка свидетельствовала, что голландские патриоты действуют. Солдаты хохотали: «Вот это подкрепление, как утопающему камень…»
Лишь после того, как прогремели над Волгой последние выстрелы и когда кончилась битва за Сталинград, а по всем сталинградским дорогам наши конвоиры вели толпы пленных, – только тогда германское командование наконец, вынуждено было сквозь зубы признать свое страшное поражение.
Вот что сообщила главная ставка германского командования 3 февраля:
«Битва за Сталинград закончена. Борьба за Сталинград пришла к концу. 6‑я армия под образцовым руководством генерал‑фельдмаршала Паулюса была подавлена превосходством врага и силою обстоятельств. Ее судьбу разделили дивизия противовоздушной обороны германской авиации, две румынские дивизии и один кроатский полк. Еще не настало время для оценки хода боевых действий, которые привели к таким событиям. 6‑я армия продолжала держаться в условиях полного окружения. Авиация, испытывая огромное напряжение и тяжелые потери, оказалась не в состоянии обеспечить достаточное снабжение по воздуху. Возможность снятия осады постепенно совершенно отпала».
От 6‑й армии – отборной гитлеровской армии – остались тысячи крестов на окраинах Сталинграда, в степях южнее и западнее города, да десятки тысяч пленных.
Позднее сталинградские ветераны встретили и били еще одну 6‑ю германскую армию – в таврических степях, – заново сформированную армию, которой гитлеровское командование дало номер разгромленной в Сталинграде армии Паулюса. Трупы солдат одной 6‑й армии – в Сталинграде– покрывал снег, трупы солдат другой 6‑й армии – под Мелитополем – покрывала пыль.
* * *
На всю жизнь сохранится в памяти ясный морозный день четвертого февраля. Солнце рассеяло, наконец, туман, столько дней окутывавший степь, Волгу, город, осветило площадь Павших борцов, занесенную снегом, изрытую воронками от бомб и снарядов.
Сурово выглядит сегодня площадь Павших борцов. Всего три дня назад здесь был бой с остатками вражеской армии. Баррикады, пересекающие площадь от Дома Коммуны до здания обкома партии, табуны вражеских машин. За трибуной в сквере, в глубоком снегу, торчат каски, окровавленные лохмотья немецких шинелей. На трамвайной линии стоят вагоны, изрешеченные пулями, осколками мин.
Сегодня на центральной площади собрались тысячи защитников города и жителей, чтобы отпраздновать славную победу. Мы видели мужественные лица солдат Сталинграда, выдержавших тяжкие испытания пятимесячной осады города. Рядом с артиллеристами, стрелками, саперами стоят рабочие сталинградских заводов, вместе с армией перенесшие все тяготы вражеской осады. Знакомые лица командиров сталинградских дивизий. Вон стоит в зеленой бекешке генерал Чуйков; в кургузой летной куртке – генерал Родимцев. Я здороваюсь с Чуйковым, поздравляю его с победой. Он отвечает крепким рукопожатием. Смуглое лицо командарма на жгучем ветру стало медно‑красным. Подойдя к микрофону, он говорит, как трудно приходилось 62‑й армии. Напряженно слушают командарма солдаты.
– Дни самых тяжелых испытаний для Сталинграда остались позади. Мы не сдали врагу волжскую крепость. Мы не сдали врагу города, носящего имя Сталина. Вовеки прославлены будут герои Сталинграда, чьей кровью завоевана победа.
Мы знаем, что историческая победа Сталинграда скажется на всем ходе войны. Теперь по приказу Верховного Командования, по велению нашей Коммунистической партии мы пойдем дальше, на запад.
Дивизия генерала Родимцева отмечает сегодня 140‑й день своего пребывания в Сталинграде. Войдя в город, в первый же день дивизия отбросила врага, заняла центр города и Мамаев курган.
– Тогда, – говорит Родимцев, – я заявил командованию, что гвардейцы пришли в Сталинград и они скорее умрут, нежели оставят его. Мы не оставили города. Гвардейцы выстояли перед натиском, их упорство не сломили ни бомбы, ни снаряды, ни яростные атаки фашистов.
Здесь, на развалинах Сталинграда, мы клянемся нашей Отчизне, Коммунистической партии, товарищу Сталину бить врага и впредь по‑гвардейски, по‑сталинградски!
Ораторы напоминают, как весь советский народ, руководимый Коммунистической партией, помогал защитникам Сталинграда.
Рабочий Сиднев горячо благодарит войска от имени трудящихся города и дает клятву, что Сталинград будет восстановлен.
Сталинград выстоял, Сталинград победил. Какие нервы, какие сердца надо иметь, чтобы выдержать три месяца непрестанных и яростных штурмов врага! Но сердца советских солдат, защитников Сталинграда – крепчайшие и вернейшие в мире сердца – выдержали… Город, ставший в дни обороны центром фронтов, не согнулся, не пал.
Гремят на площади громкие радостные крики солдат и жителей Сталинграда в честь великой победы.
Н. Атаров
Огонь!
Во тьме ноябрьской ночи мы с майором Александром Левадой – ныне драматургом, а тогда, тоже, как я, корреспондентом фронтовой газеты – ехали поймой Дона, держали путь с хутора Гришинского на передовую…
Нас мотало в кузове бортовой машины на кипах плохо увязанных типографских листовок, и все наше внимание было отдано бензинному баку, поставленному у нас в головах, и насыщавшему и наши шинели и хлеб в вещмешках своим неистребимым запахом. С нами впервые увязался на передовую славный паренек Володя Стольников, – если память не изменяет, редакционный корректор, почти мальчик, бледненький, с чесоточным зудом и нервной экземой на пальцах. Он запустил себя без присмотра мамы, но тем не менее всю дорогу услаждал нас бетховенской «Застольной». Мы уговаривали Володю поберечь голосовые связки: «Они еще пригодятся тебе после войны», – а он все‑таки пел и своим вдохновенным пением скрадывал время пути. Мы аплодировали, а деревья хлестали нас мокрыми ветками. И решительно ничто не предвещало, что завтра будет большой день…
Впрочем, оговорюсь: мы знали Обращение Военного совета, торжественный текст которого в листовках везли для срочной раздачи по войскам: «Отдан приказ! Час настал! Вперед на разгром врага!»
Все же это была привычная, сто первая фронтовая поездка, когда стараешься только сложиться калачиком, запрятавшись в поднятый воротник, с ватником в ногах, а рядом другие, и каждый жмется поближе к тебе, а ты к нему, угрелся, как сумел, и никто не следит за дорогой, на то в кабине есть командир, у него на коленях карта. Если уж он засомневается, не заплутались ли, ну, тогда остановит машину, и мы посоветуемся, заодно потопчемся, потолкаемся, чтобы согреться. И снова – «по коням!».
Помню, я бежал впереди машины на низком, изогнутом, наведенном саперами мосту через Дон и мне кричали «стой» часовые казаки.
На крутояре перед нами обозначились церковь и белые домики на набережной старинной казачьей станицы Усть‑Медведицкой (в советское время переименованной в город Серафимович). За ним на холмистых высотах каким‑то седьмым чувством угадывалась линия фронта. Там еще с ранней осени остановили врага, и выросла его полоса обороны – инженерно обустроенная и умно прикрытая системой дзотов, минных полей и проволочных заграждений. А за первой полосой на сотни километров вдоль берегов Дона – вторая, оборудованная по образцу первой.
Мы пронеслись по улицам – Буерачная, Чирская, Садовая. Мы знали адрес, но кого же спросить? Город был совершенно пуст… Каждый дом хлопал ставнями, бормотал жестью, стонал, как больной. Не к чему стучаться в дома: все и так настежь. Или вдруг надпись мелом поперек распахнутой двери: «Тоня, беги в горсовет немедленно, все уходят». Наконец мы наткнулись на двор, где таился десяток машин без фар. Часовой вскочил на подножку. Мы у коменданта.
Пока разгружали наш срочный груз, бригадный комиссар угостил чаем. Он был достаточно откровенен в характеристике сосредоточенной к бою огневой мощи. Сказал, что «концерт» начнется в считанные часы.
– Такого вы еще не видели.
Отогревая руки в жарко натопленной комнате, мы выглядывали свободное местечко на полу, где можно было вздремнуть еще часок‑другой, а над нашими сонными головами срочно‑раздавали валенки инструкторам, и они пересмеивались, выбирая из груды какие по ноге. Потом достались и нам, и Володя выбрал широченные… Но, конечно, и тут никто не догадывался, даже бригадный, что завтра будет особый день – День артиллериста. Он так всегда и будет именоваться. И наши взрослые дети и внуки, взрослеющие так же быстро, будут его отмечать как праздник страны.
И вот – семь часов двадцать минут. Медленно ползет секундная стрелка на ручных часиках командира артдивизиона. Еще можно успеть подумать, припомнить обиды пережитого… Пылающий деревянный Кексгольм, из которого прошлым летом мне пришлось уходить с подрывной железнодорожной бригадой, скатывавшей за собой пути под минометным обстрелом. Толпу голодных женщин, не покидавших хлебную очередь под артналетом в декабре у Петропавловской крепости. Керченский берег в мае сорок второго, когда до песчаной косы на горизонте морской пролив весь кипел и пенился под бомбовыми и пулеметными атаками «юнкерсов», а стайки рыбацких барок и катеров все равно отчаливали с ранеными на борту навстречу гибели…
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 62; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!