Солнечное ЗАТМЕНИЕ однажды В ИЮНЕ

 

Ну конечно, его уже ждали: это Станислав Леопольдович понял еще там, в «Зеленом доле», когда ощутил, что тень его с душераздирающей силой влечет в Элизиум. Понял он и то, что, включив свет, свидетели событий этой ночи найдут его тело в зале, ибо покидал он землю сознающей себя тенью, а отнюдь не тенью, на время свободной от живого носителя. Скорее всего, он умер там, на Земле. Или почти умер. Дела его, значит, были закончены: Станислав Леопольдович снова превратился в то, чем привык считать себя последние двести лет, — в Тень Ученого.

А в Элизиуме было неспокойно: слухи о Тени Ученого, которая сама создала себе носителя, нарушили границы Атлантиды и бродили по всему Элизиуму — вдоль и поперек… если там, конечно, есть это «вдоль» и это «поперек». Слухи внушали ужас: была в дикой акции Тени Ученого какая‑то совсем уж мистика. Потому вполне естественно, что атлантические тени собрались на тени‑площади у тени‑ворот тени‑административного‑здания — чуть ли не все до одной: взглянуть на легендарную эту Тень Ученого. Вот она и появилась, Тень Ученого, — тень как тень… Она приветственно махнула тенью‑руки всем собравшимся и проследовала в сопровождении некоей тени в тень‑ад‑министративного‑здания. Сюда в спешке собрались тени членов Совета Атлантических Теней.

— Мы давно уже ждем Вашего прибытия, — с места начала тень Председателя САТ. — Добро пожаловать!

— Благодарю вас, — грустно прошелестела Тень Ученого.

— Простите великодушно, — продолжала Тень Председателя САТ, — что нам пришлось прибегнуть к крайним мерам. Но Вы сами вынудили нас к этому: Ваше поведение давно уже стало вызывающим, Вы, так сказать, перешли все границы. Почему, позвольте узнать?

— Это что же, официальный допрос? — поинтересовалась Тень Ученого.

— Да нет, бог с Вами… Просто дружеский разговор, если Вам так угодно.

— Так мне не угодно, — определилась Тень Ученого. — Мы не состоим с вами в дружеских отношениях. Допрос — это другое дело. Я согласен дать Совету Атлантических Теней показания. Но только публично.

— Вы хотите публичного позора?

— Да.

— А не боитесь ли Вы, что САТ. ‑. — начала Тень Председателя САТ.

— Не боюсь, — поняла Тень Ученого. — Я теперь вообще уже мало чего боюсь. Уничтожить меня без суда и следствия, увы, невозможно. Вы же цивилизованное общество, не так ли, глубокоуважаемые тени? Кроме того, мир уже шумит — и Вы об этом знаете.

— Да… Вы наделали много шума.

— Я старался. Но проблема не только в этом, как все вы хорошо понимаете. Первый случай рассредоточения тени в гуманном обществе представляет собой событие из ряда вон, ведь так? Вряд ли удастся сохранить его в тайне — даже здесь. А там, на Земле, о нем уже пишут: я позаботился об этом.

— Вы много успели.

— Да, достаточно много. Почти все, что хотел успеть. Кое о чем вы даже не догадываетесь — боюсь, у вас нет исчерпывающих сведений о том, как много мне удалось. И не будет, если вы не дадите мне возможности высказаться публично. Другого способа получить информацию, столь необходимую для вас, я вам не предложу. А без информации этой дальнейшее ваше существование в опасности. Вам ведь невыгодно, чтобы мир, который уже шумит, предъявил вам ультиматум, высокочтимые тени? Живые раньше, чем мертвые, узнали подоплеку елисейского бытия… и они ведь могут начать действовать оперативно. Кто знает, как далеко это зайдет!..

— Уведите, — произнесла Тень Председателя в сторону — довольно злобно, между прочим. И сделала тень‑жеста‑нажатия‑на‑тень‑кнопки. Две громадные тени вошли на тень‑звонка.

Тень Ученого увели по тени‑коридора. Тени членов САТ откинулись на тени‑спинок‑стульев.

— Я полагаю, — через паузу проговорила Тень Монарха, — что огласки в данном случае не избежать все равно. Нам придется смириться с идеей публичного суда. Тем более, что мы ведь не проиграем… Не должны проиграть.

— А отдаете ли Вы себе отчет в том, — отвечала Тень Республиканца, — что эта безумная тень крайне опасна и очень даже может взбаламутить против нас всю Атлантиду?

— Да уж! — подтвердила Тень Кардинала. — Вообразите себе, что начнется, когда атлантические тени узнают о возможности прямого контакта по типу театра‑теней! Ведь Тень Ученого не преминет рассказать о случае с палкой и с этим выжившим из ума вороном в их паршивом кафе!

Тени повернули тени‑голов к тени‑двери, откуда бочком проникла в тень‑помещения Тень Тайного Осведомителя, вызванная заблаговременно.

— Здравствуйте, голубчик, — прошелестела Тень Председателя САТ.

— Мы тут как раз обсуждаем последствия Вашего пребывания на Земле. И не можем взять в толк, по какому праву Вы воспользовались контактом типа театра‑теней? Этому приему Вас обучили на крайний случай, если помните…

Тень Тайного Осведомителя опустила тень‑головы.

— А Вы прилетели за тенью автомата, сбили нас всех с панталыку и, в сущности, поставили перед свершившимся фактом. Нам ничего не оставалось делать, как выдать Вам тень‑автомата, — прямой контакт уже был применен вами. Так на каком основании?.. Мы ждем ответа.

— Как тень‑соловья тени‑лета, — сострила Тень Президента — в миллион первый, кажется, раз. Тень Тайного Осведомителя молчала.

— Теперь по Вашей милости, — продолжала Тень Председателя, — нам придется выпутываться из почти безвыходного положения. — Тень Председателя потерла тени‑висков тенями‑пальцев. — Нам навязан публичный суд.

— Еще не навязан, — пробурчала Тень Республиканца.

— Ошибаетесь, любезнейший! Уже навязан. А доводы Ваши совершенно неубедительны. Потерять репутацию сейчас крайне неосмотрительно. Аид располагает полной информацией о наших делах, а ведь он доживает последние годы. Когда он вернется, нам припомнят и без того многое… Мне отнюдь не улыбается брать на себя ответственность за рассредоточение Тени Ученого. Может быть, Вы, глубокоуважаемая Тень, — Тень Председателя повернулась в сторону Тени Республиканца, — возьмете на себя такую ответственность?

— Нет, конечно, — отступилась Тень Республиканца.

— Вот и положеньице. — Тень Председателя помолчала. — Черт бы Вас побрал с вашими проклятыми контактами! — Тень Тайного Осведомителя молчала, как тень‑рыбы. — Может быть, у кого‑то есть разумное предложение?

— Позвольте мне, — привстала Тень Генерала. — Никогда не следует забывать, что скомпрометировать иногда значит победить. Почему бы не попытаться скомпрометировать Тень Ученого? Если Тень Тайного Осведомителя объявит, что прямой контакт по типу театра‑теней неосуществим и Тень Ученого лжет, тогда у нас появится время… Мы отправим какую‑нибудь из теней — доверенных теней, я имею в виду, — на Землю, чтобы проверить возможность такого контакта. Тень вернется и доложит: это неосуществимо.

— Да, но другим теням может взбрести в тени‑голов проверить проверяющего и попытаться самостоятельно прибегнуть к контакту по типу театра‑теней. Он удастся без труда. — Тень Республиканца щелкнула в воздухе тенями‑пальцев.

— Атлантические тени слишком ленивы, — возразила Тень Генерала. — Они не полетят ничего проверять: им все безразлично.

— Пока остается хоть маленькая вероятность проверки, мы не имеем права не учитывать возможности позорной развязки, — заключила Тень Председателя.

— У меня есть предложение к предложению Тени Генерала. — Это была Тень Падишаха. — Правда, оно не совсем гуманное… Я бы даже сказал, совсем не гуманное.

— Нам сейчас не до гуманности! — поощрила говорящего Тень Председателя САТ.

— В таком случае, — предложила Тень Падишаха, — нам придется совершить рассредоточение двух теней, причем одной — публично, а другой — тайно.

— Публично — это, насколько я понимаю, относится к Тени Ученого… — Тень Председателя САТ больше всего боялась попасть тенью‑пальца в тень‑неба, но, по счастью, на сей раз угадала.

— Разумеется, — согласилась Тень Падишаха. — Тайному же рассредоточению придется подвергнуть ту тень, которая полетит на Землю с проверкой прямого контакта по типу театра‑теней.

— Не совсем понимаю вас, — задумалась Тень Председателя САТ.

— Это очень просто. Мы схватим тень, которую отправим с проверкой, у тени‑границы Атлантиды и тайно рассредоточим ее. А после объявим, что попытка прямого контакта по типу театра‑теней закончилась самоуничтожением тени испытателя. Страх самоуничтожения умерит пыл тех теней, которые захотят проверить проверяющего. Вряд ли в такой ситуации у кого‑нибудь возникнет желание повторить прямой контакт по типу театра‑теней.

— В Ваших словах есть резон, — впервые согласилась Тень Республиканца. — Страх — великая сила.

— Прекрасное, прекрасное предложение! — засуетилась Тень Председателя САТ. — И если мы принимаем его, а нам, кажется, не остается ничего другого, давайте выберем жертву.

Тени‑голов повернулись в сторону Тени Тайного Осведомителя, которая пыталась слиться с тенью‑стола, понимая, куда клонят тени.

— Но позвольте… — только и произнесла она, — Вы ведь не сможете без меня…

— Успокойтесь, голубчик! — не дала договорить Тень Председателя САТ. — Конечно, никто не станет требовать от Вас столь непомерной жертвы! Отделитесь, пожалуйста, от тени‑стола, вас плохо видно.

Тень Тайного Осведомителя неохотно выполнила пожелание Тени Председателя САТ.

— Чего же Вы от меня хотите?

— Только одного. Вы должны назвать кандидатуру атлантической тени, которую… о которой, скажем так, мы могли бы не жалеть. Ведь далеко не все атлантические тени одинаково ценны — не правда ли, глубокоуважаемый? — В вопросе Тени Председателя САТ не было и тени‑сомнения.

— Простите? — прошуршала Тень Тайного Осведомителя. — Если я Вас правильно понял, мне предлагается подписать кому‑нибудь… и, как я полагаю, уже все равно кому, тень‑смертного‑приговора? Первого в истории Атлантиды — мне? Благодарю за честь, но я ее не стою.

— Предпочитаете заняться проверкой прямого контакта по типу театра‑теней сами? — вежливо осведомилась Тень Падишаха. Вопрос повис в воздухе.

Тень Тайного Осведомителя сжалась в совсем крохотный комочек и неожиданно для всех произнесла:

— Да. — Теперь повис в воздухе и ответ.

— То есть как? — отчеканила Тень Председателя САТ.

— Я не могу назвать другой кандидатуры.

Она явно помешалась, эта Тень Тайного Осведомителя.

— Но мы не хотим… мы не можем расстаться с Вами! — проникновенно произнесла Тень Председателя САТ, выждав положенное время. — Вы действительно нужны нам — и у нас нет оснований отказываться от Ваших… столь ценных для Атлантиды услуг — тем более, что Вы опытная тень!

— Вам придется отказаться от моих услуг. Я согласен на самую последнюю: лжесвидетельствовать против Тени Ученого и потом лететь с проверкой. Знайте, высокочтимые тени, лучшей кандидатуры вам не найти.

— Что ж, если так… — Тень Председателя САТ не заставила себя упрашивать. — Ваш поступок вызывает у нас восхищение. Вы увековечите память о себе на Атлантиде.

— Больше всего я думаю именно об этом, — саркастически заметила Тень Тайного Осведомителя, что очень не понравилось всем присутствовавшим. Впрочем, они смолчали — обрадованные прекрасной возможностью избавиться от единственного виновника и единственного свидетеля сразу многих печальных происшествий.

— Тогда будем считать вопрос решенным?

— Будем считать решенным, — кивнула Тень Тайного Осведомителя. — Я могу быть свободен?

— О да, конечно! Спасибо вам.

Оставалось назначить день суда — сущая мелочь. До начала суда договорились держать Тень Ученого под тенью‑стражи: выпустить ее сейчас было бы безумием.

Да Тень Ученого и не рассчитывала на это. «Время жить и время умирать, — бормотала она в заточении, — время разбрасывать каменья и время собирать каменья…» И Тень Ученого собирала каменья: камень за камнем, по всей Москве — Москве‑своих‑воспоминаний. Не так‑то уж их и много, каменьев этих, м‑да… Ты — Петр, и на сем камне я создам церковь мою, и врата ада не одолеют ее… прости меня, Господи! Мой Петр так и не успел выслушать меня. А я ведь для него приходил… Но споткнулся о «сей камень» и потерял его из виду, спеша дальше по каменистой дороге, — мимо мальчика по имени Игорь, мимо Эммы Ивановны Франк… Клотильды Мауэр, мимо Аллы, Жени, Павла, Сергея, Стаса, Володи: касаясь каменьев этих легкой елисейской тенью! Что будет теперь с ними, с горкой каменьев моих, оставленных в центре Москвы, — маленьким памятником Универсуму? Передадут ли они знание свое еще кому‑нибудь, не погибнет ли оно в мире? Ведь кто умножает познания, умножает скор6ь!

Контактная метаморфоза, наивное мое открытие… Ищите, дескать, и обрящете. Сколько намечтали себе — столько и дано будет вам, по вере вашей. Достаточно лишь сильно захотеть чего‑то, представить себе в точности параметры встречи, и вот уже — здравствуйте, милый человек, не меня ли Вы так долго ждали в одиночестве своем? Прекрасная идея, безответственная идея!.. Ибо те, кто получил уже весть‑оттуда, не могут отныне быть‑как‑все: и в самом деле, не лучше ли ждать‑и‑не‑дождаться, чем иметь‑и‑потерять?.. Если бы меня поняли на Атлантиде — о, как много можно было бы тогда сделать! Для бедного слепого человечества, потерявшего универсум в суете жизни своей… Но на Атлантиде нет у меня ни одного союзника.

Ошибалась Тень Ученого: был у нее союзник на Атлантиде. Недавно появился он, но если бы Тени Ученого сообщили, кто это, Тень Ученого не поверила бы. Ни за что. А между тем Тень Союзника витала уже подле тени‑равелина, где содержалась в заточении Тень Ученого. Тень Союзника, одна из старейших теней Атлантиды, выполняла на острове весьма специфическую функцию, о которой не будем сейчас. До самых последних дней выполняла она эту функцию, нося уже в сердце своем зерно новой жизни. Опять и опять возвращалась Тень Союзника к речи Тени Ученого, произнесенной во время церемонии вручения тени‑ордена, опять и опять возвращалась она ко всем событиям последнего времени и понимала: я‑сделаю‑все‑что‑от‑меня‑зависит. А зависело от нее не так уж мало.

Автор не станет сообщать о том, каким путем удалось Тени Союзника передать тень‑записки в тень‑равелина, но предъявит тени‑слов из тени‑записки: «Высокочтимая Тень Ученого, не беспокойтесь ни о чем. Деятельность САТ будет раскрыта на суде. С уважением, Тень Союзника».

И Тень Ученого воспряла духом. Между тем на Атлантиде не торопились с судом. Дело в том, что небезызвестная читателю Тень Тайного Осведомителя обратилась к Теням членов САТ с просьбой. Это была вполне разумная просьба: перенести срок суда месяца на два. А поводом служило похвальное желание Тени Тайного Осведомителя до конца выполнить свой профессиональный долг: следовало еще некоторое время поприсутствовать на Земле, среди взбаламученных Станиславом Леопольдовичем людей, чтобы точно установить, какие же все‑таки конкретные изменения произвела в сознании живых идея бессмертия. Сведения об этом, по мнению Тени Тайного Осведомителя, были бы чрезвычайно ценны: они помогли бы представить себе стратегию поведения противника и выяснить, к чему противник намерен готовиться. Очень может быть, что идеи Станислава Леопольдовича отнюдь не будут иметь того резонанса, на который рассчитывала Тень Ученого. Тогда многое облегчается. В противном же случае САТ рискует проиграть процесс: действия живых непредсказуемы…

— Что ж, весьма и весьма убедительно, — согласилась Тень Председателя САТ. — В толк не возьму, как это мы решаемся расстаться с Вами, глубокоуважаемая Тень Тайного Осведомителя. Впрочем, Вы сами предложили рассредоточить себя… Хозяин, как говорится, барин. М‑м… два месяца, Вы говорите? Прекрасно. Сегодня у нас одиннадцатое апреля — значит, на одиннадцатое июня сего года? Условимся так. Время — три ноль‑ноль. По Гринвичу.

И, в общем, можно было бы уже сейчас начать рассказ о том, как происходил суд. Но ночью накануне суда Тени Ученого была оказана последняя милость («Как перед смертью», — подумала Тень Ученого); ей разрешили прогулку — и не сообщить об этом автор считает себя не вправе. Итак, прогулка происходила ночью — в такое время, когда все спят и только тени, бессонные тени людей танцуют в елисейском хороводе, о чем, как мы помним, сами спящие не имеют ни малейшего представления. Они видят сны, но видеть сны — несерьезное занятие.

Для Петра Ставского это была первая ночь дома. Только сегодня выписали его из больницы, а уже завтра предстояло случиться такому… Петр знал, что именно произойдет, но в данный момент спал и даже при всем желании не мог бы рассказать о событиях завтрашнего дня. Однако тень его, бессмертная Тень Ученика, как и каждую ночь, дежурила у тени‑равелина: два месяца почти ничего не снилось Петру. И вот Тень Ученого вышла на тень‑площади.

— Магистр! — позвали ее.

— Господи, Петер… Петр! — метнулась к неподвижной тени Тень Ученого.

И долго‑долго стояли в тусклом свете ночи две тени, наконец нашедшие друг друга, — стояли не двигаясь и ничего не говоря.

— Как ты нашел меня? — спросила наконец Тень Ученого.

— О Вас говорит вся Атлантида. А кроме того, сценарий… — Тень Ученика развела тенями‑рук. Тени‑рук дрожали.

— Да‑да, сценарий… — вспомнила Тень Ученого. — Логика развития сюжета. А я все сокрушался, что мы не поговорили.

— Мы поговорили, Станислав Леопольдович. Мы обо всем поговорили с Вами. Я прочитал «Руководство…»

— Руководство… к чему? — поинтересовалась Тень Ученого.

— Руководство к… да нет, «Руководство по ориентации в Элизиуме». Есть такая книга.

— Действительно есть?

— Есть. И я думал, что написали ее Вы.

— Видит Бог…

— Теперь я знаю, что не Вы. Меня сбили две буквы — S.L. Правда, мне объяснили, что это означае «sans lieu», без места… то есть место‑издания‑неизвестно. Но я все равно думал, Вы. Место вашего пребывания тоже было неизвестно.

— Как же ты догадался о нем?

— Сначала через Эмму Ивановну, она рассказала все Эвридике, а та рассказала мне. Потом — дочитав до конца «Руководство…» Но еще раньше, до Эммы Ивановны, я… не знаю, как объяснить, но я уже начинал понимать, кто Вы, — все время возвращаясь к нашей встрече в Сивцевом Бражке, откуда Вы потом переехали к Эмме Ивановне, и к началу «Руководства…»: я ведь нашел его через день после встречи с Вами. Однако как бы там ни было…

— Да‑да, как бы там ни было, у нас мало времени выяснять подробности встречи. Странно, правда, что кто‑то пишет подобные книги — ну да бог с ним! Я должен просить у тебя прощения, Петр.

— Господь с Вами, Станислав Леопольдович…

— Молчи, молчи, я очень виноват перед тобой. Нельзя поманить и бросить. Нельзя отдернуть уже протянутую руку. Прости меня. Я должен был на другой же день найти тебя. Ты ведь приходил?

— Да, магистр. На другой день и приходил, но это неважно…

— Важно!.. А я все раздумывал, посвящать ли тебя в наши елисейские дела: я ведь не понял тогда, что ты и есть Петер. Да и как понять через столько лет! Ты ведь очень изменился… Ну а потом — потом от меня уже мало что зависело: я, правда, тенью бродил за вами с Эвридикой. Но я видел, что вы счастливы. А счастливым живым нет дела до мертвых.

— Нет, магистр, я думал о Вас. Правда, я слишком поздно рассказал все Эвридике и теперь жалею, что так поздно: многое можно было бы изменить, узнай она… Но — дело прошлое. Дайте мне вашу мантию.

— Зачем?

— Магистр… я прошу Вас. Я останусь здесь вместо Вас… молчите! Когда завтра это обнаружится, суд состояться не сможет. А мне уж удастся на Земле удержать Вас около себя, когда тень мою отпустят туда; им нет смысла оставлять ее здесь.

— Это не выход. Тогда они рассредоточат тебя, а для меня это еще страшнее.

— Но Вы не знаете всего, магистр… Я знаю: Орфей, ученик музыки, возлюбивший музыку больше жизни и за это растерзанный, а останки его… мои останки разнесли по всему свету. Тень распалась на множество теней, уникальный случай. И дала жизнь множеству носителей: мне пришлось быть множеством и совершать одновременно по нескольку витальных циклов. Лавина витальных циклов — параллельных, последовательных, набегающих один на другой! Вот тебе: живи, живи!.. Пытка жизнью за нелюбовь к жизни. А ко времени Вашего витального цикла я существовал уже только в двух образах: Вашего ученика и ученика в труппе бродячих артистов. Но я снова продемонстрировал презрение к жизни — тем, что убил себя после Вашей смерти. И все началось снова!..

— Боже мой! — Тень Ученого всплеснула тенями‑рук.

— Я пожертвовал собой ради смерти. А жертвовать собой можно только ради жизни. И я опять закрутился в водовороте витальных циклов.

— Теперь я понимаю, почему за двести лет мы ни разу не встретились в Элизиуме, — вздохнула Тень Ученого. — Ты совсем помалу бывал здесь.

— Конечно… Ведь ученик — это несостоявшаяся индивидуальность: чтобы изжить в себе ее, времени много не надо. Но теперь я устал и хочу в Элизиум. В этом витальном цикле, когда мне удалось наконец собрать все тени в одну, — так, кажется, возник Петр Ставский? — я тоже пытался совершить самоубийство. Оно не удалось. Я прыгнул с балкона третьего этажа… И всего‑навсего сломал ногу. Думаю, что пытка бессмертием закончена, и я могу наконец побыть просто тенью. Дайте мне Вашу мантию, иначе меня не впустят в тень‑равелина. А там, на Земле… пусть Петр Ставский поспит суток трое!

— Погоди, Петр. Это ведь будет все равно что самоубийство. Скажи лучше, как ты попал на Атлантиду — в ту ночь, когда я выступал с речью?

— Я? — удивилась Тень Ученика. — Да‑да‑да… Мне приснился сон: я тогда на минутку выключился, дежуря в приемном покое Института Склифософского. Я привез туда Эвридику. А как раз в тот самый день я читал про Атлантиду в книге… и увидел сон об Атлантиде. Правда, я плохо помню его.

— Да, но тень твоя была почти неузнаваема: очень странные, чужие очертания…

— Видите ли… — Тень Ученика сконфузилась. — Просто тогда, в больнице, на мне была куртка дутая и сапоги… Куртка‑у‑тебя‑дутая‑сапоги‑дутые‑и‑сам‑ты‑весь‑дутый, сказал карлик. А Вы еще в Сивцевом Бражке объяснили мне, что одеваться надо никак… дабы не быть иллюстрацией места и времени. Но я снова был в куртке и сапогах, а тогда тень получается ужасной!.. Так Вы дадите мне свою мантию?

— Нет, — покачала тенью‑головы Тень Ученого. — В тень‑равелина вернусь я. Кроме всего прочего, мне непременно нужно выступить завтра на суде. Вот, прочти записку: у меня есть союзник. Мне помогут завтра. А тебя — тебя просто не станут слушать. Но даже если меня рассредоточат, я все равно успею кое‑что сказать. Так‑то… Петр. Я только прошу тебя: на случай, если меня рассредоточат… запомни, пожалуйста этот сон, он важный. Постарайся не забыть, когда проснешься у себя в Москве, ведь последний свой сон обо мне ты забыл… Я очень виноват перед тобой. Прости.

— Мы еще встретимся! — начала было Тень Ученика, но в ту же секунду мгновенно сжалась — и улетучилась. Петр Ставский проснулся.

Он помнил все, что происходило во сне. И помнил еще, что встать сегодня нужно очень рано: в пять утра. Потому что в половине седьмого по московскому времени на Атлантиде должен был состояться суд над Тенью Ученого.

Автор предложит своего рода стенограмму суда — в нескольких фрагментах.

 

Фрагмент 1.  

 

Тень Судьи. Почему Вы отказались от Тени Адвоката?

Тень Ученого. У меня нет причин защищаться. Я собираюсь нападать.

(Тень‑шума на тени‑площади)

 

Фрагмент 2.  

 

Тень Прокурора. Считаете ли Вы, что злоупотребили своим открытием под названием «контактная метаморфоза», за которое совсем недавно Вас наградили тенью‑ордена?

Тень Ученого. К настоящему времени мой взгляд на сущность контактной метаморфозы сильно изменился. Я прошу у суда разрешения рассказать, в силу каких причин.

Тень Судьи. Суд слушает вас.

Тень Ученого. Благодарю. Должен ли я как‑нибудь ограничить мой рассказ во времени?

Тень Судьи. Нет.

Тень Ученого. Благодарю. Как известно суду, я постоянно занимался исследованием контактов между царством мертвых и живыми ‑с момента моего появления в Элизиуме. За это я был объявлен там тенью‑нон‑грата, но по чистой случайности оказался на Атлантиде, предоставившей мне что‑то вроде политического убежища. Я решил, что именно здесь мои усилия будут правильно поняты. Действительно, мне была вручена тень‑ордена. Однако, прошу прощения, совсем ничего для меня это не значило, поскольку я никогда не заблуждался относительно масштабности моего так называемого открытия, интуитивно чувствуя, как оно далеко от того, что в принципе возможно. Меня привлекала лишь мысль, согласно которой контактная метаморфоза будет способствовать пониманию человеком того, что не все в жизни поддается разумному истолкованию, и тем самым приближать его к осознанию загадочности бытия, сложности ответа на вопрос, какие события ожидают человека после смерти. Однако теперь мне кажется, что в случае с контактной метаморфозой я зашел в тупик. Смоделировать ту самую ситуацию, которой ждет человек, — нетрудно. Гораздо труднее и… нужнее — удержать человека на грани открывшейся ему догадки. Ведь однократное чудо потому так контрастирует с действительностью, что оно однократно! Как же жить человеку после, когда он уже причастен тайнам? И можно ли упрекать его в том, что отныне он будет требовать все новых и новых откровений?

Теперь я совершенно убежден, что в основе контактной метаморфозы лежит ложная идея. Реализуя ее, я лишь увеличивал человеческие страдания. Те, кому издали показали другую‑жизнь, а в руки не дали, — вдвойне несчастны. И у меня есть подтверждения этому. Я исполнял контактную метаморфозу дважды — с молодым человеком по имени Петр Ставский, оказавшимся моим учеником во времена моего последнего витального цикла… чего я никак не мог предвидеть, и с мальчиком по имени Игорь. В первом случае я был «случайным знакомым», встреча с которым оказалась необходимой Петру Ставскому, во втором — собакой, о которой мечтал мальчик. Однако уже после первой встречи с ними я понял, что они ждут моих появлений еще и еще. Человек одинок и привыкает быстро. А отвыкает долго и болезненно. Вот почему не контактная метаморфоза… не однократный контакт с тенью нужен человеку, но постоянное участие каждого из нас в жизни человечества. Сначала Атлантида, а потом и Элизиум в целом обязаны курировать живых, не оставлять их наедине с собой.

Чем занимается атлантическая тень? Ничем. Дни и ночи проводит она в имитации деятельности — необязательных разговорах, пустых встречах, осатаневает от тоски и лени, но почти никогда — за очень редкими исключениями — не посещает Земли. Так пусть каждая тень — посмотрите, сколько вас здесь! — выберет себе хотя бы по одному питомцу — охраняет, воспитывает его, устраивает ему желанные встречи и приятные сюрпризы. А накануне смерти пусть шепнет она человеку полную правду о бессмертии души: человек будет готов выслушать эту правду и поверить ей. Благодарю.

Тень Генерала. Почему Тени Ученого разрешают читать здесь проповеди?

(Тени‑голосов на тени‑площади)

Тень Прокурора. Вы не ответили на мой вопрос: считаете ли Вы, что злоупотребили своим открытием?

Тень Ученого. Я считаю, что доброупотребил им.

Тень Прокурора. Так себе каламбур.

Тень Ученого. Это вообще не каламбур.

Тень Прокурора. И все же… Зачем вы рассказали стольким людям о бессмертии?

Тень Ученого. Мне будет разрешено ответить на этот вопрос полно?

Тень Судьи. Разумеется, полно.

Тень Ученого. Тогда слушателям придется запастись терпением: я действительно рассказал о бессмертии многим. Первой — Эмме Ивановне Франк, она же Клотильда Мауэр в предпоследнем витальном цикле. С 1750 по 1759 год она была моей женой. В последнем витальном цикле ей пришлось расплачиваться за старые грехи: раньше слишком многие любили ее — теперь она должна была любить слишком многих. Жизнь ее к старости сделалась одинокой — я застал Эмму Ивановну Франк с опустевшим сердцем, готовым принадлежать кому угодно. Мне следовало вернуть ей себя — и другого пути, чем рассказ о ней же, я не знал. К тому же, я люблю ее до сих пор… мог ли я скрыть от нее, что я тень?

Тень Прокурора. Я протестую. Тень Ученого пытается разжалобить нас!

Тень Судьи. Протест отклоняется.

(Тени‑голосов на тени‑площади: правильно!)

Тень Ученого. Вероятно, я могу продолжить. Вторым человеком, узнавшим о существовании Элизиума и Атлантиды, был Аид Александрович Медынский. Это заведующий отделением соматической психиатрии в Институте скорой помощи имени Склифософского. Изучая состояние глубокого шока, записывая обрывки бреда людей, находящихся в таком состоянии, этот мудрый человек опытным путем почти добрался до разгадки тайны бессмертия. Я счел своим долгом помочь ему на последнем этапе его поисков. Живые ищут контактов с нами, высокочтимые Тени! Нам ли отвергнуть руки, протянутые оттуда? Ведь деятельность атлантических ученых и сегодня направлена на разработку контактов с живыми. Все ли мы знаем об их исследованиях?

Тень Президента. Это пропаганда.

Тень Прокурора. Тень Президента права. Я протестую.

Тень Судьи. Протест принят.

(Тень‑свиста над тенью‑площади)

Тень Судьи. Я прошу Вас говорить по существу.

Тень Ученого. Мне казалось, что я так и делаю. Наконец, мне пришлось рассказать о бессмертии ребятам из музыкального ансамбля «Зеленый дол». Мне грозила опасность, и они помогали мне спастись. Мой рассказ был наградой за это.

Тень Председателя САТ. Сначала нужно выслушать Тень Свидетеля!

Тень Судьи. Суд знает о порядке судопроизводства.

Тень Ученого. Я ничуть не жалею о содеянном. Вопреки моим опасениям, молодежь с подобающей серьезностью приняла сведения об Атлантиде. Считаю, что людей можно смело ставить в известность обо всем, что ждет их после смерти; они вполне готовы к этому.

Тень Прокурора. Вы хотите сказать, что рассказывали живым о бессмертии по причинам вынужденного порядка?

Тень Ученого. Именно так. Кроме того, за мной постоянно следили, потому что я не хотел возвращаться на Атлантиду атлантической тенью. Случилось так, что на Земле мне удалось… мне удалось стать живым.

(Тени‑возгласов‑изумления на тени‑площади)

Я знал, что меня накажут за это, и бежал от возмездия. Я искал себе союзников среди живых.

 

Фрагмент 3.  

 

Тень Ученого. Я прошу у суда разрешения рассказать о событиях, имеющих отношение к этой ночи. Когда один из молодых людей попытался ударить Тень Незнакомца тенью‑палки, Тень Незнакомца схватила тень‑палки и сделала вот такой жест. В тог же миг палка в руках молодого человека сломалась.

(Тень‑шума на тени‑площади)

Далее, когда на хорошо освещенном потолке происходила битва Тени Незнакомца с тенью случайно оказавшейся в помещении птицы, птица начала ронять перья и через короткое время упала на пол полузадушенной.

(Тень‑грозного‑гула на тени‑площади)

Отсюда я сделал вывод, что Тени Незнакомца известна форма прямого контакта тени с носителем через тень последнего, я бы назвал такой контакт контактом по типу театра‑теней. А поскольку Тень Незнакомца была, по‑видимому, послана Советом Атлантических Теней…

Тень Председателя САТ. Я протестую, это голословное обвинение!

Тень Судьи. Протест принят.

(Тень‑оглушительного‑рева на тени‑площади)

Тень Судьи. Вызывается Тень Свидетеля.

 

Фрагмент 4.  

 

Тень Свидетеля. С самого начала мне следует, наверное, назвать мое имя…

Тень Председателя САТ. Вас об этом никто не просит!

Тень Судьи. К порядку.

Тень Свидетеля. Мое имя — Тень Тайного Осведомителя. Немногие знают о моем существовании… единицы. На протяжении не одного тысячелетия в мои обязанности входило осведомление Совета Атлантических Теней о настроениях на Атлантиде. Мое последнее задание — шпионить за Тенью Ученого, докладывая о ее поведении членам САТ, и в удобный момент попытаться вернуть Тень Ученого на Атлантиду.

Тень Председателя САТ. Я протестую. Это разглашение государственной тайны!

Тень Судьи. Протест принят… Но тайна уже разглашена.

(Тень‑смеха на тени‑площади)

Тень Свидетеля. Я выполнил задание САТ. И теперь Тень Ученого перед вами.

(Тень‑ропота на тени‑площади)

А я проклинаю себя за это. Я тот, кто злоупотребил его открытием — контактной метаморфозой. Чтобы выманить Тень Ученого из кафе «Зеленый дол», я принял облик самого близкого для Тени Ученого человека — Эммы Ивановны Франк, которую в тот момент ожидали в кафе. Перед этим я вступил в прямой контакт с тенями живых; такая форма контакта действительно называется театр‑теней. Но я получил разрешение использовать данную форму контакта в случае крайней необходимости. Это было разрешение САТ.

Тень Председателя САТ. Я протестую… да что же происходит‑то!

Тень Судьи. Протест отклоняется.

(Тени‑голосов на тени‑площади: правильно!)

Тень Свидетеля. Но все мои маневры были раскрыты присутствовавшими, и тогда я… тогда я прилетел с тенью автомата, вознамерясь расстрелять тени живых… а значит, и самих живых, но Тень Ученого выключила свет в зале, спасая их и добровольно отдаваясь в мои руки. Я препроводил Тень Ученого на Атлантиду. А раскаянье… на раскаяние я не имею права.

Тень Монарха. Остановите его, он в истерике!

Тень Судьи. К порядку. Суд должен давать возможность раскаяться.

Тень Свидетеля (поспешно). В памяти моей я постоянно возвращаюсь к сценам… тем московским сценам, свидетелем которых я был, и понимаю, что никогда не видел таких гуманных, таких сердечных отношений между людьми. И я осознаю, как мы бедны, высокочтимые Тени! Как бедны и жалки мы рядом с Тенью Ученого…

Тень Прокурора. Я протестую. Тень Свидетеля выступает не по существу.

Тень Судьи. Протест принят. Ближе к делу, пожалуйста.

(Тень‑рева на тени‑площади)

Тень Свидетеля. Но я еще раз выполнил контактную метаморфозу: в облике незнакомца я пришел в палату Петра. Я рассказал ему, Эвридике и Аиду Александровичу все, что знаю, — без утайки, я сообщил им о сегодняшнем суде над вами: им известен день и час… но, к сожалению, я ничего не мог подсказать им в данной ситуации. Они бессильны — бессилен и я! Меня заставляли лгать на суде. Меня заставляли лжесвидетельствовать. Но теперь я скажу правду.

Тень Падишаха. Выведите его, он сумасшедший!

Тень Судьи. К порядку. Говорите, Тень Свидетеля.

Тень Свидетеля. Высокочтимые Тени, вам и невдомек, какими совершенными формами контактов располагает теперь Атлантида. Тени членов САТ скрывают от вас результаты исследований, проводимых тенями атлантических ученых. Цель Совета Атлантических Теней — удерживать вас от контактов с живыми, препятствовать вашему духовному обновлению, убить в вас всякий интерес к жизни и в конце концов навсегда оставить вас на положении теней мертвых. А всего‑то‑навсего затем, чтобы иметь возможность оставаться у власти — столь эфемерной… теневой власти, что и говорить о ней всерьез смешно! Несуществующая власть над несуществующими обитателями несуществующего острова. Вы только представьте себе, насколько никого из нас нет! И насколько есть Тень Ученого, о котором сейчас уже скорбят восемь живых, полных готовности помочь ему людей! И что же — ради эфемерной власти эфемерных существ, объединенных в Совет Атлантических Теней, мы откажемся от полноценной жизни? Вспомните, чем была Атлантида раньше, вспомните!.. Мифы о ней до сих пор еще ходят по Земле. Там не забыли о нас!

Тень Судьи. Наверное, мне следует остановить Вас. Вы выходите за рамки обсуждаемого здесь дела.

Тень Свидетеля. Еще несколько слов.

(Тени‑криков на тени‑площади: пусть говорит!)

Я только хочу предупредить вас, высокочтимые Тени, о страшной опасности. Пока Тень Тайного Осведомителя… то есть я, была рабом Совета Атлантических Теней, воля моя ослабла. Мне сказали: в случае необходимости используй прямой контакт по типу театра‑теней. Завтра это могут сказать вам. И вы отправитесь на Землю — уничтожать жизнь во имя смерти, даже не понимая, кто ваш противник и зачем надо уничтожать его. Любое научное открытие может быть использовано во вред человечеству, когда представления о том, что такое человечество, становятся туманны. Когда человечество перестает восприниматься как единение отдельных человеков… отдельных людей, которыми когда‑то был и каждый из нас! Опомнитесь, высокочтимые Тени!

Тень Судьи (под тень‑общего‑рева). Прошу соблюдать порядок. Довольно, Тень Свидетеля. Я лишаю вас слова.

 

Фрагмент 5  

 

(из речи Тени Ученого)

…и потому, высокочтимые Тени, я хочу сказать о живых. Я хочу обратить ваше внимание на то, что в конце двадцатого века живые, как никогда, нуждаются в помощи извне. Одни изверились во всем — многие из них давно уже не ждут ниоткуда поддержки. Другие готовы принять любое объяснение скучной и бессмысленной своей жизни — при условии, что объяснение такое придет со стороны. Они не желают выслушивать никаких объяснений от себе подобных: люди устали от себе подобных и ломаного гроша не дадут за их откровения. Все, что могло произойти с ними на Земле, уже произошло: человечество изношено, издергано и по горло сыто впечатлениями, которые может дать опыт. Вот почему люди так падки на мистику — даже мистику в самой дурной редакции, вот почему так жадно ловят они хоть какие‑нибудь сигналы Инобытия. Они не могут и не желают согласиться, что формы жизни исчерпываются набором известных им проявлений, — трудно осуждать их за это. Неужели кроме того, что есть, — терзаются они, — нет ничего? Неужели эта вот, осязаемая, шероховатая поверхность действительности и есть та самая жизнь, за которую мы так цепляемся?.. Люди забыли Бога и все реже смотрят на небо. Мы можем помочь им вспомнить, мы можем удержать человечество от последнего падения — падения в объятья материального мира. Когда оно произойдет, нам уже не вырвать людей из этих объятий.

Тень Свидетеля (с места). Тень Аида не допустит падения.Скоро она вернется из дальнего мира сознающей себя тенью! Золотой век Элизиума близок!

(Тень‑взрыва‑оваций на тени‑площади).

 

Фрагмент 6  

 

(из обвинительного заключения).

«Учитывая серьезность выдвинутых Тенью Тайного Осведомителя обвинений, а также ценность сведений, полученных от Тени Ученого, суд вынес решение взять под стражу Тени Членов САТ до момента выяснения степени обоснованности обвинений в их адрес и снять с них обязанности Теней Присяжных заседателей. Суд также вынес решение, что все вышеизложенное не умаляет вины Тени Ученого в нарушении поправки к законодательству Атлантиды, согласно которой тень, противоправным путем осуществляющая витальный цикл (как внеочередной, так и очередной), подвергается немедленному публичному рассредоточению — независимо от побудительных мотивов соответствующего противоправного действия».

Да, дорогие мои, строги законы Атлантиды… И даже имеют, как это ни странно, обратную силу.

Приговор приводили в исполнение через час. Не только подавленные, выбитые‑из‑привычной‑колеи тени Атлантиды, но и некоторые тени Элизиума, узнавшие сюда дорогу (а в последнее время таких становилось все больше), собрались на тени‑площади, отдавая себе отчет в том, что впервые за всю историю Атлантиды будет сейчас совершена страшная несправедливость… В обвинительном заключении сказано: независимо‑от‑побудительных‑мотивов‑соответствующего‑противоправного‑действия. А между тем в мотивах‑то все и дело!

— Мы казним сегодня лучшего из нас, — прошелестела над тенью‑площади какая‑то тень, и в небывалой тишине тень‑голоса прозвучала тенью‑выстрела.

Тени женщин и мужчин стояли, скорбно опустив тени‑голов. Тени‑голов поднялись, когда через тень‑площади из тени‑администрати‑вного‑здания повели Тень Ученого…

Тень Ученого ступала широкими шагами, закинув тень‑головы высоко к тени‑неба и не разбирая тени‑дороги. Атлантические тени почтительно расступались перед Гуманизмом и Мужеством, Добротою и Благородством. Они снимали с теней‑голов тени‑шапок‑и‑шляп, тени матерей протягивали тени детей к Тени Ученого — и та тенью‑руки касалась их, как бы благословляя, а некоторые тени становились на колени и стояли так долго… Тень‑площади все не кончалась — и шла Тень Ученого по тени‑площади, и несла свою прошлую, настоящую и будущую жизнь на жертвенник Атлантиды — ах, мудрой страны, ах, безумной страны!

Процедура рассредоточения оказывалась совсем простой; поместить тень в тень‑темной‑камеры без тени‑отверстия, без тени‑какой‑бы‑то‑ни‑было‑щели и плотно закрыть тень‑камеры; потом зажечь внутри тени‑камеры тень‑пламени — только на одно мгновение: и когда откроется тень‑камеры, тени‑жертвы там уже не будет… Вот как просто! Самое страшное всегда происходит просто.

Тень Ученого подошла к тени‑камеры, обернулась. Многомиллионная толпа теней не шевелилась, слившись в общую темную массу. Тени Судей стояли рядом с тенью‑камеры: сняв тени‑шляп, опустив тени‑голов низко. Ничего не могли изменить даже они, ибо жизнь происходила по своим законам, по своим законам происходила и смерть…

А на Земле двенадцать человек (включая няньку Персефону, Аида Александровича и Рекрутова) к восьми часам по московскому времени уже давно сидели в темном подвале кафе «Зеленый дол». Все щели подвала были тщательно заткнуты накануне, маленькое оконце занавесили толстым одеялом. Ни один луч света не мог проникнуть в подвал — так что по причине полного отсутствия света ни у кого из двенадцати не было тени. Трудно сказать, куда направились эти тени из подвала: ведь ощущения тени нет у живых. Но каждый страстно мечтал, чтобы тень его полетела в сторону Атлантиды, хоть и готов был к тому, что никогда не узнает, как вела себя на Атлантиде предоставленная самой себе тень. На всякий случай никто не произносил ни слова.

Итак, Тень Ученого подошла к тени‑камеры, обернулась. И в этот самый момент из первых рядов тени‑толпы вышли двенадцать теней и подошли к Тени Ученого. Тень Ученого узнала почти всех.

— Я с Вами, магистр, — произнесла Тень Петра.

— И я, — подхватила Тень Эммы Ивановны.

А вслед за тем еще десять раз прозвучала коротенькая фраза из двух слов. В тринадцатый раз ее гортанно произнесла небольшая тень птицы.

— Что там такое? — тени Атлантиды поднимали тени‑голов, становились на тени‑носков, пытаясь понять заминку, случившуюся у тени‑камеры.

А там Тени Судей пытались образумить двенадцать теней, слившихся с Тенью Ученого, чтобы вместе с ней войти в тень‑камеры. Небольшая тень птицы венчала этот не слишком высокий монумент Преданности.

— Тени живых хотят, чтобы их рассредоточили вместе с Тенью Ученого, — зашелестело в толпе, и поползло сведение это — шелестами, шорохами, шепотами…

Вдруг из середины тени‑толпы выбежала Тень Какого‑то Студента. Она крикнула:

— И я с вами!

— Подождите меня! — откликнулась, пробираясь издалека, Тень Никому‑не‑знакомой Женщины.

— И меня! — это была Тень Художника.

— И меня! — это была Тень Аптекаря. Из тени‑толпы к тени‑камеры потянулась цепочка теней.

— Секунду, я тоже подхожу!

— И я тоже.

— Меня возьмите с собой!

— Погодите, отсюда трудно выбраться…

Как вода‑из‑шлюза, хлынула толпа‑теней к тени‑камеры. Тени смыкались плотно — в одну огромную… громадную… безграничную тучу! Закружились и примкнули к ней Тени Судей, не пожелавшие остаться в стороне. Толпа дышала, как один человек: братание… нет, больше — братство теней. Доселе незнакомые тени обнимались, пожимали друг другу тени‑рук — и в общем гомоне то и дело выделялись тени‑голосов: то одного, то другого, то нескольких сразу:

— Как ваше имя? Чья вы тень?

— Я Тень Альбера Марке, а вы?

— Я Тень Одной‑девочки из Сан‑Диего.

— Простите, вы, кажется, Тень Родена?

— Да…

— Я Тень Прачки. А вы — Тень Биолога? Очень рада, очень!

— А вот Тень живого‑человека! Как вас зовут на Земле?

— Меня зовут Святослав Рихтер… я сейчас сплю, но я с вами!

— Я Тень Лесника, здравствуйте.

— Я Тень Анны Маньяни…

И вот уже не слышно теней‑голосов: все они слились в тень‑общего‑ликования, гигантскую… исполинскую тень! Совсем крохотной рядом с ними казалась тень метавшейся над тенями‑голов и обезумевшей от счастья птицы…

Одиннадцатого июня тысяча девятьсот восемьдесят третьего года в восемь часов четыре минуты по московскому времени на Земле случилось солнечное затмение — солнечное затмение в честь победы Духа над Материей, Жизни над Смертью, Разума над Безумием…

Двенадцать человек с вороном, сидевшие в подвале одного из московских кафе в абсолютной тьме, ничего об этом не знали.

 

Глава ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

На суде и В ХОРОВОДЕ

 

— Товарищи, — начала председатель товарищеского суда Сычикова 3.И., обращаясь к своим товарищам, — мы все собрались тут, чтобы обсудить и резко осудить антиобщественное поведение двух наших товарищей — заведующего отделением соматической психиатрии Медынского А.А. и врача Рекрутова С.С. В отделении чрезвычайное положение: никогда еще товарищескому суду не доводилось решать такого… я не боюсь этого слова, не‑влезающего‑ни‑в‑какие‑рамки вопроса.

— Простите, можно уточнить: какого именно слова Вы не боитесь? — немедля встрял Аид Александрович.

— Я не боюсь вышесказанного слова, — заправски отчиталась председатель‑Сычикова‑З.И. — Прошу меня больше не перебивать!

— Если будет возможность, — пообещал Аид Александрович.

— Итак, — продолжала председатель‑Сычикова‑З.И., — не все, наверное, знают, для чего мы здесь…

— Вы уже говорили, для чего, — напомнил Аид Александрович.

— Не срывайте мне товарищеский суд, — приказала председатель‑Сычикова‑З.И., румяная вся. — Я вкратце расскажу о том, что случилось у нас в отделении.

— Можно выйти? — спросил Аид Александрович.

— То есть как это выйти? Куда выйти?

— Ну, я пока бы сходил… мне стыдно сказать, куда. Тем более, я знаю, что случилось у нас в отделении.

— Не один Вы знаете. — Председатель‑Сычикова‑З.И. вступилась за коллектив. — Все знают. Но сидят же! И вы сидите.

— И мне сидеть? — обособился Рекрутов.

— Конечно. Вы ведь не исключение!

— Не исключение, — согласился Рекрутов. — Я просто спросил, касается ли Ваше распоряжение и меня, как всех… Что, спросить нельзя?

— Хорошо, спрашивайте. — Председатель‑Сычикова‑З.И. начала ждать. И не дождалась. — Чего же Вы молчите?

— Спросил уже, — объяснил Рекрутов. — Вы даже уже ответили. Что ж сто раз одно и то же спрашивать?

— Так… я продолжаю. Меня вызывали кое‑куда по‑Вашему обоих вопросу… — Председатель‑Сычикова‑З.И. выразительно взглянула через потолок прямо в небо. — Просили разобраться и доложить.

— Докладывайте! — распорядился Аид Александрович.

— Сначала пусть разберется, — посоветовал Рекрутов и добавил: — Фиг она разберется: тут сам черт ногу сломит. — И неприятно хихикнул, мелко.

— Я просила бы соблюдать… — зашлась председатель‑Сычикова‑З.И. — И дать мне наконец рассказать подоплеку. Подоплека была такая: первого апреля все мы с глубоким прискорбием узнали, что Аид Александрович сошел с ума. Узнав об этом…

— Я тоже, между прочим, сошла с ума, — обиделась на невнимание нянька Персефона.

— Хорошо, после! Так вот… Узнав об этом, нас охватило большое волнение, потому что мы привыкли видеть в Аиде Александровиче не только заведующего отделением соматической психиатрии, но и человека.

— Когда это Вы успели привыкнуть? — не выдержал Аид Александрович.

— Поэтому, — не‑обращая‑внимания‑на‑происки, торопилась председатель‑Сычикова‑З.И.. — нас не могло оставить равнодушными это его помешательство, которое мы приняли глубоко к сердцу. Весь день первого апреля мы провели в искреннем волнении, многие из нас лишились сна и отдыха…

— Вот это напрасно! — по‑ходу‑дела комментировал Аид.

— …сна и отдыха, да. И были охвачены тревогой за судьбу нашего друга и коллеги. Отделение соматической психиатрии и некоторые из больных буквально осиротели…

— Почему только некоторые из больных? Все осиротели! Я и сам осиротел! — Аид не отставал…

— Когда к вечеру того же дня я застала в раздевалке медсестру Кабанову, мне даже показалось, что глаза ее застилали горькие слезы. Практически ни один человек не остался безучастным. Уже в четыре часа члены месткома собрались в ординаторской, чтобы решить, чем можно помочь жене и близким сумасшедшего. Мы приняли постановление купить цветы супруге Медынского А.А. и пойти к ней на другой день для оказания посильной помощи в дальнейшем…

— Почему в дальнейшем? Сразу надо оказывать!

— Были собраны материальные средства, некоторую значительную сумму выделили из фонда месткома…

— А куда она делась? Мне не давали!

— Но каково же было наше, я не побоюсь назвать это своим именем, негодование, когда на следующий день мы узнали, что то была только грубая первоапрельская шутка!

— Дерьмо я, — признался Аид Александрович и уронил голову на пол. — Какое же я дерьмо!

— И я дерьмо, — присоединился Рекрутов.

— Мы все дерьмо, — обобщила нянька Персефона.

— Не нужно говорить за всех! — с чувством собственного достоинства произнесла председатель‑Сычикова‑З.И.

— Да! — горячо подхватил Аид Александрович. — Пусть председатель‑Сычикова‑З.И. сама скажет, что она дерьмо!

— Ну это уж… я не знаю, конечно… Товарищи! Я не буду тут перед вами умалять значения Медынского А.А. как врача и профессора, но сейчас он интересует меня как личность. И личность эта вызывает мое глубокое волнение.

— Наверное, Вы влюблены в меня, — элегически заметил Аид Александрович.

— Нет… мое волнение связано с другим.

— Кто он, коварная? — взревел Аид.

— Шуточки Ваши — плоские.

— Плотские? — Аид сексуально улыбнулся.

— Я не буду говорить, — решила наконец председатель‑Сычикова‑З.И.

— Не обижайтесь, лапочка. — Рекрутов сложил руки на груди. — У Аида Александровича просто настроение хорошее. Судите дальше нас!

— Отстаньте.

Аид Александрович встал и поскреб лысину.

— Тогда я сам буду судить себя, — сказал он самоотверженно. — Беспощадно и бескомпромиссно. — И вдруг рявкнул: — Встать! Суд идет!

— Я не позволю превращать судилище в балаган! Как председатель товарищеского суда я выношу Вам протест. И считаю Ваше поведение неприличным для человека!

— Уймись, — устало попросила нянька Персефона. — Что ты орешь‑то? Ну, пошутил человек — с кем не бывает?

Все смотрели на председателя‑Сычикову‑З.И. с интересом. Ей пришлось встать.

— У меня все, — сказала она.

— А меня, что ж, не будут судить? — Нянька Персефона, кажется, всерьез считала себя в чем‑то виноватой.

— Вас‑то за что? — смеялись вокруг.

— Ну как же… Я ведь вас‑то веником охаживала, словами поносила погаными… машину вот разбила! — Она кивнула на пишущую машинку, которую давно уже починили. — Надо, значит, и меня судить по справедливости, по советским законам!

— Серафима Ивановна, Вам будет дано слово, а пока попрошу не вмешиваться. Так, товарищи, какие будут предложения? Продолжать товарищеский суд или как?

— Продолжать! — послышались веселые голоса. — Слово имеет записавшаяся Тюрина Ольга Тимофеевна.

Записавшаяся Тюрина Ольга Тимофеевна сначала никак не отделялась от стула, но потом все‑таки отделилась, чего никто уже не ожидал.

— Толста ты, гляжу я на тебя, Тимофевна, — усугубила нянька Персефона, кручинясь. — Прямо в зоосаде тебя показывать, да смотреть не пойдут!

Тюрина Ольга Тимофеевна не обижалась, когда с ней попросту, по‑народному.

— Все мы знаем Медынского Аида Александровича, — начала она без комплексов, — около сорока лет проработавшего в институте. За долгие годы совместного труда на поприще соматической психиатрии он зарекомендовал себя с положительной стороны и пользуется большим авторитетом среди подчиненных. Активно участвует в общественной жизни отделения, являясь его заведующим. Однако за все последнее время он показал себя с отрицательной стороны. Он… — Записавшаяся запнулась и сразу же забыла слова. — Он груб и неделикатен с подчиненными… морально неустойчив сильно. И политически… — Записавшаяся совсем растерялась, поскольку этим «политически» испугала прежде всего себя, — и…вообще. Предлагаю его осудить.

— На десять лет с пребыванием в колонии строгого режима, — вяло заключил Аид.

— Я этого не говорила, — предупредила докладчица, опять образовывая монолит со стулом.

— Слово предоставляется записавшемуся Приходько Константину Петровичу.

Константин Петрович был пунцов, как рассвет. Он производил впечатление человека, только что вышедшего из бани, где его отхлестали березовым веником по лицу, причем отхлестали за дело. Росту был низкого… даже какого‑то искусственно низкого. Приходько начал нетривиально:

— Вы знаете, что Аид Александрович мой фронтовой друг. — В слове «друг» услышалось три "р". — Но, несмотря даже на это, я вынужден признать его поведение в последнее время… э‑э… плохим. Я сейчас говорю не как парторг — э‑э… как индивид говорю. И как индивиду мне… э‑э… больно, что он так подшутил над друзьями и приятелями, преданными ему душой и телом.

— Костя, — поморщился Аид Александрович, — оставьте ваше тело себе. Да и душу вашу оставьте в этом теле.

— Вот… опять! — подчеркнул Константин Петрович. — Поведение Аида Александровича антиобщественное и… э‑э… античеловечное. Даже дружба, — в слове этом опять был переизбыток звуков "р", — не мешает мне смотреть на вещи… э‑э… смело и называть их своими именами.

— Костя, — опять не сдержался Аид Александрович, — ну я понимаю, Ольга Тимофеевна дура, но Вы‑то, вроде бы.. ‑

— Это как же Вы обзываете меня дурой? — очень удивилась Ольга Тимофеевна.

— Просто тут прозвучал призыв называть вещи своими именами — вот я и попробовал. — Аид Александрович снова повернулся к Косте. — Ну, что Вы так взволновались, Костя? Я же по дррружбе! — он как мог приналег на звук "р".

— Знаете что! — С Константином Петровичем случился приступ альтруизма. — Вы совсем, между прочим, распоясались. Никто, действительно, не давал Вам права оскорблять уважаемую женщину!

— Видите ли, Костя, — растерялся Аид Александрович, — я ни капельки не уважаю эту женщину, как, впрочем, и Вы, судя по вашим недавним словам, напомнить? Старая, кстати сказать, острота — насчет количества извилин и места их локализации…

— Ну, Константин Петрович, — зашипела Ольга Тимофеевна, — я вам покажу, сколько у меня извилин!

— Да‑да, — воодушевился вдруг Рекрутов, — расколите перед ним череп — пусть убедится, гадина!

Тут уж стало неизвестно, кому оскорбляться, — и на всякий случай оскорбились все.

— Заткнитесь! — заорала Ольга Тимофеевна.

— Вы это кому? — вежливо спросил Аид Александрович.

— Вам!

В общем‑то, Аид попался под горячую руку. Но тут же и отвел эту руку, ответив:

— Ми‑и‑илочка моя! Я терпел Вас тут, когда вы были просто дурой. Но вы на глазах превращаетесь в дуру агрессивную, а таковую терпеть я не стану. Я ведь, если Вы помните, еще заведую отделением.

Это был веский аргумент, о котором как‑то действительно немножко забыли. Пришлось некоторое время помолчать.

— Слово предоставляется записавшейся лаборантке Майкиной Инне Викторовне. — Председатель‑Сычикова‑З.И. снова взяла власть в свои руки.

— Они что же, с ночи записывались? — поинтересовался Рекрутов. — Очень уж список длинный.

Майкина была женщиной пожилой, и, должно быть, поэтому на лице ее, круглом, как будильник, торчали усы, сильно напоминавшие стрелки. Говорила Майкина басом.

— Я тоже хочу сказать, — без околичностей вступила она, — что с Аидом Александровичем Медынским произошли за последнее время разительные перемены к худшему. Он стал грубый и нетерпимый к критике. Это особенно убедительно показано им на сегодняшнем товарищеском суде. Я не хотела поминать старое, но помяну. Он однажды назвал меня курицей, десятого декабря в прошлом году, а в начале года еще и пробкой обозвал, что я рассматриваю как недопустимое в межличностных отношениях. — Этими «межличностными отношениями» она сразила всех наповал. — И еще один раз я ушла домой раньше на два часа, потому как у меня кашель разыгрался катаральный, а он на другой день сказал, что я клизма…

— И кашель сразу прошел, — закончил мысль Аид Александрович.

— Нет, не прошел, а лишь усилился! — отомстила Майкина басом.

— Зачем же Вы по пути на работу мороженое ели?

— Я? Ела? Ничего я не ела!

— Крем‑брюле за пятнадцать копеек в бумажном стаканчике.

— Видите? Видите? — всполошилась Майкина. — Я считаю, что все записавшиеся товарищи правы, характеризуя его только с отрицательной стороны!

— Кто еще хочет выступить? — вонзилась в гущу событий председатель‑Сычикова‑З.И.

— Я хочу выступить, — встал Рекрутов.

— Вы не имеете права голоса. Сядьте.

— Почему это? Я совершеннолетний. Паспорт могу показать! Показать? То‑то… Я коротко скажу: мы должны молиться на Аида Александровича, давайте прямо сейчас начнем. На колени! — Рекрутов так неожиданно взревел к концу, что весь товарищеский суд вздрогнул‑единым‑вздрогом.

— Сядьте, Рекрутов! — заорала председатель‑Сычикова‑З.И. — Сядьте и ждите, когда о Вас будуть говорить. Вот придет представитель — тогда и скажете в свое оправдание.

— Сейчас я выступлю, — поднялась нянька Персефона. — Вот тут Майкина записывалась, а все знают, что она никогда на месте не бывает: то у нее кашель, то насморк… Молчи, молчи, милая! Я вместе с Аидом Александровичем всю жизнь. И ничего кроме хорошего, сказать о нем не могу. И строгий он, и когда грубый, и дурашливый, а человек исключительный. С его и спрос‑то не такой, как с других. Что это вы все тут разошлись‑то больно?

— Ой, ладно, Серафима Ивановна! — махнула рукой председатель‑Сычикова‑З.И. — Нам всем понятно, что вы Медынскому Аиду Александровичу давно симпатизируете, это дело ваше. И нечего тут сочувствия искать.

Нянька Персефона беспомощно глядела по сторонам — действительно, сочувствия не было на лицах. Она осторожно села на свое место, тихонько перекрестясь.

— Ну вот что, — поразительно спокойно сказал вдруг Аид Александрович, решительно вставая со своего места и подходя к председательскому столу. — Дело ясное. Довольно уже истязать наши органы слуха записавшимися. Я старый человек и понимаю, что подчиненные начинают дерзко вести себя с начальниками тогда, когда им позволяют это более высокие начальники. Вы, стало быть, получили такое позволение — чего ж огород городить? Мне известно, все вы давно ждете, когда я освобожу место заведующего…

— Не все, Аид Александрович! — крикнула с последнего ряда совсем молоденькая Леночка Кругликова. — Не все, не думайте! — И осеклась: никто не поддержал ее.

— Спасибо, Лена. Спасибо. И, надо вам сказать, я действительно освобожу это место: не нужно прибегать к столь… гм… выразительным способам, чтобы ускорить и без того быстро протекающий процесс. Мне странно только, что молчат врачи. Что от имени врачей… от имени медицины высказываются люди, выполняющие в отделении, мягко говоря, не основные функции. Ну, что ж… Бог вам судья. К счастью, мой уход из института пришелся на такое время, когда я закончил исследования, которые вел много лет. Они завершились для меня весьма неожиданно — и я мечтал, как незадолго до сложения с себя обязанностей заведующего отделением соберу врачей и расскажу им о том, к чему пришел и к чему помогли мне прийти знающие люди. Но вам, дорогие коллеги, как я теперь понимаю, все это вряд ли будет интересно. Живите в мире между собой и… попытайтесь выбирать себе более достойных ораторов, которым вы в дальнейшем будете поручать говорить от своего имени. Благодарю за внимание.

Дверь открылась. Без стука вошел пасмурный п‑р‑е‑д‑с‑т‑а‑в‑и‑т‑е‑л‑ь.

— Пожалуйста, Илья Фомич, — распростерла объятья председатель‑Сычикова‑З.И. — С Рекрутовым не начинали еще.

Илья Фомич громко поздоровался и уселся за стол, куда, видимо, и полагалось усесться.

— Так, товарищи. Нам осталось лишь резко осудить антиобщественное поведение товарища Медынского Аида Александровича, заведующего отделением соматической психиатрии. Кто за то, чтобы осудить… или есть другие предложения?

— Есть, — тускло произнесла нянька Персефона, но, взглянув на Аида Александровича, опустила голову.

— Пожалуйста, Серафима Ивановна! — Председатель‑Сычикова‑З.И. была сама любезность. — Что вы предлагаете?

Нянька Персефона неуклюже поднялась.

— Я предлагаю… не осуждать.

— Итак, есть два предложения. Голосуем за первое. Кто за то, чтобы резко осудить?

Руки начали подниматься и поднялись почти все.

— Кто против?

Четыре руки.

— Кто воздержался?

Еще две руки.

— Есть смысл голосовать за второе предложение?

— Есть! — не унималась нянька Персефона. Аид Александрович смотрел на нее с состраданием.

— Кто за второе предложение? Прошу голосовать. Те же четыре руки.

— Кто против?

Фактически все остальные.

— Кто воздержался?

Двое.

— Переходим ко второму вопросу. Илья Фомич, в каком порядке будем осуждать?

— Может быть, — вежливым голосом начал Илья Фомич, — сначала попросим Сергея Степановича самого рассказать об исследованиях, которые он ведет на базе института?

— Слово предоставляется Рекрутову Сергею Степановичу, — приняла предложение председатель‑Сычикова‑З.И.

Рекрутов медленно поднялся. Был он розовощек и до неприличия здоров. Невинными глазами посмотрел вокруг, улыбнулся.

— Рассказать, значит, об исследованиях?

— Не нужно! — крикнул со своего места Аид Александрович. Он вскочил и забормотал, как безумный: — Рекрутов тут вообще ни при чем, это я вел записи… около тридцати лет. Рекрутова тогда и в помине не было…

На этих словах бесшумно открылась дверь, и в комнату вошли трое. Мужчины без возраста. В хороших костюмах светлых тонов, в пестрых летних рубашках. Легкими шагами подошли они к Рекрутову и как бы отгородили его от товарищей‑судей.

— Попрощайтесь с теми, кто дорог Вам, — дружелюбно сказал ему один из них.

Взгляд Сергея Степановича метнулся в сторону Аида, но Аид не отрываясь смотрел на незнакомцев.

— Вы из Элизиума? — спросил он по‑древнегречески.

— Да, — по‑древнегречески отвечали ему.

— Почему же Вы не забираете меня?

— Царь Аид сам решает, когда ему появляться в Элизиуме. А Рекрутов — наш эксперимент: это тень, надолго внедренная в мир. Сам он ничего не знает об этом.

— Кто проводит эксперимент?

— Это государственная тайна.

— Попрощайтесь с теми, кто дорог Вам, — повторил тот же голос.

— Навсегда? — спросил Рекрутов.

— Ой, какая безграмотность! — рассмеялся собеседник.

Отделение соматической психиатрии не дышало. Рекрутов подошел к Аиду Александровичу и второй раз в жизни обнял его: казалось, через объятие это передается от одного поколения к другому весь опыт, вся медицина и вся философия…

Потом Рекрутов подошел к няньке Персефоне и тоже обнял ее. Ничего не поняла нянька Персефона, кроме того, что прощается она с Рекрутовым не по своей воле. Она часто‑часто заморгала, и легко побежали молчаливые быстрые слезы. Вдруг нянька Персефона расстегнула кофточку и, почти сорвав с груди крохотное распятие, надела его на шею Рекрутову. «Господь с тобой, сынок», — сказала и аккуратным старческим крестом перекрестила Сергея Степановича. Тот склонил голову.

Повременил, еще раз огляделся, нашел глазами Леночку Кругликову и, подойдя к ней, поцеловал ей руку.

— Все, — обратился он к незнакомцам. — Я готов.

— Сергей Степанович, — сухо проговорил Аид. — Мы скоро увидимся.

— Я знаю, — спокойно солгал Рекрутов. — До встречи.

Четверо подошли к стене и на глазах у отделения соматической психиатрии превратились в тени: тени сжались и исчезли в пространстве.

Судить товарищеским судом больше было некого.

…А через несколько мгновений совсем обескураженная Тень Рекрутова предстала перед другими тенями, разместившимися в тени‑огромной‑лаборатории.

— Слава Всевышнему, — сказала одна из них, — никаких изменений нет.

— А тут, кроме Вас, никто и не ждал никаких изменений. И Ваши ссылки на сто второй закон Тени Ньютона совершенно несостоятельны… — Очень крупная тень, взяв тень‑мела и подойдя к тени‑доски, начала какие‑то бесконечные преобразования тени‑формулы, смысл которой был совершенно непонятен Рекрутову. К Рекрутову подошла Тень Ассистента.

— Вы, пожалуйста, извините их: этот день для них самый большой праздник. Они ждали его тридцать два года — все то время, пока Вы пребывали на Земле. Позвольте, я объясню Вам, что произошло. Или нет… лучше Вы сами спрашивайте — я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы.

— Меня… арестовали? — тихо спросила Тень Рекрутова.

— Упаси боже! — рассмеялась Тень Ассистента. — Будьте спокойны… даже ничего общего.

— А я смогу вернуться туда?

— К кому?

— К… Аиду Александровичу, к няньке Персефоне…

— Они скоро будут здесь.

— Здесь — это где? Где мы находимся?

— В главной лаборатории ЦПИК — Центра по Изучению Контактов Атлантиды.

— Атлантиды?

— Историю Атлантиды Вы узнаете позднее. А пока в нескольких словах о Вашей истории. В 1931 году Тени Фарадея удалось лабораторным путем получить искусственную точечную тень, то есть точечную тень, не отбрасываемую никаким конкретным носителем. Это открытие держали в тайне от САТ — Совета Атлантических Теней, не одно тысячелетие управляющего Атлантидой и в настоящее время содержащегося под стражей. Никто, кроме теней сотрудников нашей лаборатории, об этом открытии Тени Фарадея не знал. А здесь все надежные тени… Еще двадцать лет ушло на опыты по созданию гипотетического носителя — в результате появились Вы, особым способом… сейчас вряд ли стоит вдаваться в подробности. Потом Вы были переведены в естественные условия земной жизни: в одном из родильных домов города Новосибирска Вы осчастливили ни о чем не подозревавшую Ольгу Николаевну Рекрутову, у которой во время родов погиб ребенок. Мы решили не забирать Вас обратно до той поры, пока на Земле остаются любящие Вас люди, или до той поры, пока Вы не попадете в критическую ситуацию. Сегодня именно такая ситуация — и мы освободили Вас от пребывания в условиях эксперимента.

— Какова же цель вашего эксперимента?

— Хорошая цель, — опять рассмеялась Тень Ассистента. — Видите ли, получается, что мы сможем возвращать людям их утраты… А?! Мы сможем возвращать людям их утраты! — И Тень Ассистента так высоко подпрыгнула, что коснулась тени‑потолка.

Тень Рекрутова не все поняла, но ощущение праздника передалось и ей: оно на минуту даже заглушило чувство тоски от невозможности вернуться на Землю.

— Простите, Вы сказали, что Аид Александрович…

— Вы действительно встретитесь с ним в недалеком будущем, — с ним и с Серафимой Ивановной, — все поняла Тень Ассистента. — Они заканчивают свои витальные циклы на Земле. На сей раз их появление здесь будет отмечено особым образом: исследования Аида Александровича привели к тому, что он впервые за последние тысячелетия вернется сюда сознающей себя тенью — тенью Царя Аида: мы очень ждем его. Он и его супруга Персефона снова станут царствовать в Элизиуме — и тогда многое у нас изменится. Так что не тоскуйте о них преждевременно. Взгляните лучше сюда.

Тень Рекрутова повернула тень‑головы на кивок Тени Ассистента. И увидела две знакомые — ах, какие знакомые! — тени… правда, самую капельку утратившие уже черты индивидуальности, но все равно!

— Мама. Отец! — воскликнула Тень Рекрутова и бросилась в направлении к ним. Оставим их, любезные читатели: они уже очень давно не виделись…

— Извините, дорогой мой и хороший! — Тень Заведующего Лабораторией наступала на Тень Старшего Помощника. — Ваше преобразование этой формулы не совсем верно. Вспомните, пожалуйста, поправку к девяносто восьмому закону Ньютона о преломлении теней в пространстве на основании сорок четвертого закона гравитации — и Вам станет ясна Ваша неточность.

— Но как, по‑Вашему, тогда соотносится это с теорией Тени Эйнштейна о безотносительности теней?

Тени Заведующего Лабораторией и Старшего Помощника спорили, а вокруг них стояли, покатываясь со смеху, другие тени, уже оставившие все свои споры и осознавшие важность сегодняшнего события, которое в данную минуту входила в историю под названием «Феномен Рекрутова».

А между тем понемножку начинался праздник. Уже бегали по тени‑лаборатории проворные тени лаборанток, украшая тени‑стен тенями‑цветов и освобождая тень‑лаборатории от всех ненужных теней‑предметов. Уже раздавались тени‑звонков в тенях‑домов Тени Фарадея, Тени Ньютона, Тени Ломоносова… Великие Тени приглашались в Хоровод — так назывался любой праздник в области, пограничной области Вечной Тьмы, а в область Вечной Тьмы век от века ссылались елисейские тени «за непослушание».

«Непослушание» же проявляли в основном Великие Тени… Впрочем, ни одна из них так и не попала в область Вечной Тьмы — каждую едва ли не на конечной точке пути перехватывали тени сотрудников Главной лаборатории Центра по Изучению Контактов, в незапамятные времена учрежденного на Атлантиде. ЦПИК состоял из теней специалистов, а уж кому как не им знать цену неизживаемой индивидуальности!

И зазвонила тень‑главного‑телефона в Главной лаборатории. Сколько раз тени сотрудников лаборатории вздрагивали от тени‑этого‑звука: по тени‑телефона звонила обычно только Тень Председателя САТ.

— У тени‑телефона Тень Заведующего Лабораторией.

— С вами говорит Тень Ученого.

— Секундочку! — Тень Заведующего Лабораторией нажала на тень‑кнопки, подключая тень‑микрофона, — и над тенью‑лаборатории зазвучал глуховатый голос Тени Ученого.

— Собрание атлантических теней только что избрало меня Главной Тенью Атлантиды, а я смущен… что без Вашего ведома.

— С нашего ведома, высокочтимая Тень Ученого! Мы в курсе всех последних событий.

— Спасибо. Спасибо… А тут всех интересует, как Ваши дела.

— Наши дела прекрасны. У нас скоро Хоровод.

— По какому поводу?

— По поводу самой большой научной удачи в истории Атлантиды ‑"Феномена Рекрутова".

— Рекрутова? Подождите… На Земле я видел по телевизору человека с такой фамилией. Он рассказывал о преемственности жизней. К сожалению, я не успел познакомиться с ним.

— Это был не человек. Это была тень, особым образом внедренная в мир.

— Ах, вот как… Вы знаете, я заметил, что в чертах его нет истории! Поздравляю, от всех нас поздравляю вас!

— Собирайтесь к нам! — уже кричала в тень‑трубки Тень Заведующего Лабораторией.

— Можно всем собираться?

— Да, да! Всем атлантическим теням, всем елисейским теням, ускользнувшим от Теней Верховного Руководства Элизиума, дни которого тоже сочтены, всем теням живых — мы ждем!

Уже в два часа ночи поименованные тени были в сборе: они разместились в тени‑огромного‑сквера возле тени‑корпуса ЦПИК. На тени‑трибуны стояли Тени Членов Почетного Президиума — и в их числе:

Тень Ученого.

Тень Заведующего Лабораторией.

Тень Старшего Помощника.

Тень Фарадея.

Тень Эйнштейна.

Тень Ньютона.

Тень Рекрутова.

Тень Тайного Осведомителя.

…В тени‑огромного‑сквера кружилась Тень Большой Музыки. То была сто шестая симфония Тени Бетховена — «К вечности».

— Тени Дам и Тени Господ!

(Так начала Тень Ученого, обращаясь ко всем присутствующим, едва откружилась и унеслась в Вечность тень‑последнего‑аккорда).

Поздравляем вас всех, дорогие наши! Сегодня самый большой праздник в истории Атлантиды: сегодня усилия живых и мертвых в познании универсума — объединились! Несколько тысячелетий ждали мы этого дня. Несколько тысячелетий поиски лучших умов Атлантиды и Земли были направлены к одному — построить мост между жизнью и смертью. Сегодня этот мост построен. К величайшему счастью нашему, на торжественном митинге присутствуют тени живых, чьим талантам и разуму мы тоже обязаны сегодняшним праздником. Носители теней этих спят сейчас в Москве, но тени — бессмертные их тени! — с нами. Попросим же их оказать нам честь подняться на тень‑трибуны:

Тень Эммы Ивановны Франк.

Тень Эвридики Александровны Эристави.

Тень Петра Васильевича Ставского.

Тени ребят из ансамбля «Зеленый дол»:

Тень Евгения Николаевича Зайцева.

Тень Павла Сергеевича Игумнова.

Тень Аллы Николаевны Петровой.

Тень Владимира Игоревича Константинова.

Тень Станислава Борисовича Штейна.

Тень Сергея Дмитриевича Затонского.

Особенно хочется поприветствовать:

Тень Марка Теренция Варрона, говорящего ворона!

(В тени‑огромного‑сквера аплодировали — долго, очень долго).

К сожалению, мы не можем попросить подняться на трибуну Тень Царя Аида и Тень Персефоны: их носители, Аид Александрович Медынский и Серафима Ивановна Светлова в настоящее время не спят, они бродят по Москве, переживая события плохого дня. Пожелаем им сердечной беседы и душевного покоя.

(Названные Тенью Ученого тени живых стояли на тени‑трибуны небольшой группкой и очень смущались).

Почетный Президиум Атлантических Теней постановил считать упомянутые тени живых Почетными Тенями Атлантиды — на веки веков.

(И снова аплодировали тени Атлантиды — долго, долго, долго).

Там, на Земле, Аид Александрович Медынский почти решил проблему человеческого бессмертия и вплотную подошел к феномену витальных циклов. Что же касается теней, стоящих перед нами, то носители их оказали неоценимые услуги в поисках форм контактов между живыми и мертвыми: добрые, отважные и мужественные носители эти бесстрашно ступили на стезю бессмертия! Они доказали, что лучшие представители человечества готовы с честью выдержать испытание Знанием.

Центр по Изучению Контактов на Атлантиде, ведя непрерывную борьбу с Советом Атлантических Теней, совершил сегодня самое значительное открытие за последние тысячелетия. Оно войдет в историю под названием «Феномен Рекрутова» и свидетельствует о том, что Атлантида сможет возвращать человечеству его утраты.

Последние слова Тени Ученого вызвали такие овации, что на Земле раздался страшный гром, разбудивший всех спящих. Тени живых мгновенно улетучились с тени‑трибуны. Возвращались они в разное время — последней (вернувшейся через час) тенью была тень Эммы Ивановны Франк.

К этому времени на тени‑трибуны стояла уже Тень Петра. Тень Эммы Ивановны застала лишь финал речи.

— …контактной метаморфозы. Таким образом, Тень Ученого, или Станислав Леопольдович — да простят мне употребление здесь земного его имени, столь любимого всеми нами, — один взял на себя заботу о духовной стороне контакта между царством мертвых и живыми. Как высок может быть дух человека, мы поняли только после знакомства с магистром. Что нельзя забывать историю души своей, мы поняли только после знакомства с ним. Что прежде чем предстать перед Высшим Судом, Божьим Судом, каждый предстанет перед глазами равных себе, мы поняли только после знакомства с ним… Мне повезло меньше других: я лишь раз говорил со Станиславом Леопольдовичем… простите, Тенью Ученого, в этом витальном цикле. Но жалеть ли мне о несостоявшихся встречах, если в одном из прошлых моих витальных циклов, в восемнадцатом веке, я сподобился быть учеником магистра Себастьяна, как звали его тогда. И только теперь я отдаю себе отчет в том, что такое не проходит бесследно. Можно истребить память, можно добровольно или под сильным нажимом изжить в себе индивидуальность, но душа — помнит, душа — остается собой, что бы ни сделали с ней. И пусть все прекрасно, пусть фанфары, пусть знамена, пусть гимны… тут же, рядом, — легким облачком, бабочкой, тенью: ду‑ша.

Тень Петра отошла от тени‑микрофона, а атлантические тени, наученные опытом прошлой овации, лишь тихонько зашелестели тенями‑ладоней.

А на тени‑трибуны царила уже Тень Марка Теренция Варрона — мудрого свидетеля и очевидца того, что не один только раз живем на свете, что жили и будем жить дальше. Гортанно произнесла она на двадцати семи языках единственное слово:

— Д‑у‑ш‑а.

Спящим в Москве Эмме Ивановне, Эвридике, Петру, ребятам из «Зеленого дола» снились в ту ночь удивительные сны, не‑за‑бы‑ва‑е‑м‑ы‑е.

 

Глава ДВАДЦАТАЯ

УЖИН в обществе восьмерок

 

Конечно, Эвридика опаздывала на ужин: как вообще везде и на все — опаздывала. В приглашении, полученном ею накануне, значилось:

 

«Дорогая моя Эвридика Александровна Эристави, приглашаю Вас на ужин по случаю летнего вечера. Ужин состоится по адресу; Москва, ул.Немировича‑Данченко, д.5/7,кв. 109. Прошу не опаздывать: начало в 20‑20. С.Л.»

 

А было уже 21‑10… При этом Эвридика еще только на Пушкинской площади. Она опаздывает на пятьдесят минут. Стыдно.

Эвридика почти бежала по Горького, постоянно заглядывая в пакет с изображением носорога‑в‑джинсах, где мирно посиживал Марк Теренций Варрон: он никуда не опаздывал и уж, наверное, в точности знал, зачем его пригласили. А Эвридика не знала. Так и не удалось обсудить этого с Петром: почему‑то он все время переводил разговор на вообще‑другое. В последнее время Петр предпочитал помалкивать о восьмерках — и Эвридику это немножко сердило.

— Скажи, по крайней мере, что ты думаешь о подписи? — приставала Эвридика. — С.Л. — это ведь нонсенс! С какой стати, он ведь не может быть Станиславом Леопольдовичем? Или может, Петр? Ты же знаком со Станиславом Леопольдовичем! Произвел он на тебя впечатление такого человека?

Но только улыбался Петр и отшучивался.

— Чертовщина жизни… — говорил. — В том‑то и есть, — говорил, — чертовщина жизни, что в течение получаса все может измениться на полную свою противоположность!

Сворачивая налево, Эвридика чуть ли не нос к носу столкнулась с Эммой Ивановной Франк.

— Вы… на Немировича, 5/7? — ошеломленно спросила девушка, забыв даже поздороваться.

— А Вы? — запыхавшаяся Эмма Ивановна (шла снизу, в гору) остановилась.

— Конечно, — засмеялась Эвридика. — И мы обе с Вами опаздываем, Госпожа Двойник!

— О, я везде всегда опаздываю, Эвридика! — сокрушилась Эмма Ивановна и взглянула на платье Эвридики. — Последняя его шутка: мы обе в зеленом.

— Станислава Леопольдовича? — наконец уже по адресу могла спросить Эвридика.

— Не думаю, — странно реагировала Эмма Ивановна. — Это была бы уже полная заморочка…

Они долго разбирались с подъездами огромного дома‑корабля, увешанного тенями МХАТа и словно через миг отплывающего в Элизиум.

Подниматься пришлось высоко, под самое небо.

— Ну конечно, — сказала Эмма Ивановна. — Только здесь и могло такое твориться. Тринадцатый этаж.

Дверь открыла веселая женщина с грустными глазами, приветливо кивнув вошедшим и уступив место грустному человеку с глазами — веселыми.

— Добрый‑вечер‑мы‑очень‑поздно‑простите, — пролепетала Эвридика, а Эмма Ивановна сдержанно поздоровалась.

— Добрый вечер, здравствуйте, вы как раз вовремя, — ответили низким и давно — ой как давно! — знакомым по телефону голосом. — Проходите, пожалуйста. Ужин назначен на девять вечера, я специально написал в ваших с Эммой Ивановной пригласительных билетах 20‑20. Я ведь знаю, с кем имею дело!..

— Да уж! — очаровательно улыбнулась Эвридика. — И тем не менее мы последние.

Веселая‑женщина‑с‑грустными‑глазами уже повела Эмму Ивановну в комнату через внутреннюю какую‑то, странную для квартиры, арку… арочку, скажем, а собеседник кивнул.

— Сколько же всего гостей? — Эвридика поправляла заколку, то и дело соскальзывавшую со слишком густых волос.

— Увидите, — усмехнулся хозяин и настороженно спросил: — Откуда у Вас эта заколка? Я ее не знаю…

— Купила! — мстительно ответила Эвридика.

— Безобразница, — покачал головой хозяин. — Я думал, Вы придете в шали.

— Ничего Вы не думали… Хотя шаль у меня с собой, в пакете. Ой, Марк Теренций Варрон, я забыла о нем! — И Эвридика осторожно достала из пакета завернутую в шаль птицу.

Та успела уже уснуть и была, по‑видимому, очень недовольна неприятным пробуждением.

— Хорош, — сказал хозяин, когда ворона развернули. — И смотрите‑ка… правда, голубой! Я считал, это метафора…

— Напрррасно, дррруг, — сказала птица.

— И говорящий? Ну, это уж совсем… Неужели ему правда триста лет? По последним сведениям, они столько не живут…

— Я, пока мы еще не вошли, хотела бы извиниться перед Вами, — шепнула вдруг Эвридика. — Я плохо вела себя. Простите.

— Ничего, ничего… Все правильно было. Все было как надо. Я сам виноват, но я объяснюсь. — И он распахнул перед Эвридикой стеклянные двери.

Эвридика обомлела. В довольно большой комнате за небольшим, в общем, столом собралось человек шестьдесят‑семьдесят: Эвридике сначала показалось даже, что сто. Некоторые разговаривали, другие молчали.

— Кто эти люди? — спросила она.

— Тс‑с‑с! — хозяин приложил палец к губам. — Садитесь во‑он туда, к Петру, он держит Вам место, а это трудно.

Эвридика с вороном на плече под разные (восхищенные и не слишком) взгляды прошла в указанном направлении и внезапно увидела рядом с Петром человека… очень знакомого… хоть и виденного‑то только один раз, по телевизору. Это был старик с аккуратно подстриженными седеющими усиками, тонкими и чуть искривленными губами — Станислав Леопольдович, Тень Ученого, магистр… Он — через голову явно обескураженной Эммы Ивановны с удовольствием беседовал с лысым старичком, у которого носик был пуговкой и на пуговке этой в беспорядке росло несколько волосков. Эвридика, рассеянно кивнув Петру, остановилась за шаг перед ним — возле Станислава Леопольдовича, осторожно взглянувшего на «прекрасную‑незнакомку», и вдруг опустилась на колени. Стало очень тихо. И очень слышно, что говорила Эвридика:

— Станислав Леопольдович… спасибо вам. Я так люблю вас, спасибо вам за все… за Петра, за меня…

Ворон перелетел с ее плеча на плечо магистра.

— Девочка моя, — Станислав Леопольдович гладил ее по щеке, — Вы так похожи, так похожи… Встаньте, милая, встаньте.

Эвридика встала и опустилась на стул между ним и Петром. У двери сконфуженно кашлянул хозяин.

— Это Эвридика, — представил он. — Такая уж она получилась.

Все смотрели на него и ждали. Все хотели знать, зачем они здесь — столько незнакомых друг другу и наполовину знакомых людей в тесной квартире. И ему пришлось начать говорить.

— Ну, что ж… Вы собрались все. Все, кто имеет хоть какое‑нибудь отношение к тому, что происходило в последние полгода.

— Разве что‑нибудь происходило в последние полгода? — вмешался очень высокий и сухой старик — с глазами, как отравленные дротики.

Хозяин только улыбнулся в ответ и продолжал: — Я благодарю вас всех за то, что вы приняли мое приглашение… даже несмотря на некоторую его туманность для многих — для большинства из вас.

— Можно подумать, у кого‑то из присутствующих был выбор — принять или не принимать! — бубнил все тот же старик — впрочем, добродушно.

На него шикнули — и зря: он дитя. А хозяин терпеливо говорил дальше.

— Я хочу сказать, что люблю вас всех — без исключения: и тех, с кем прямо или косвенно знаком, и тех, кто даже не догадывался о моем существовании в мире и не подозревал, что был втянут мною в некоторую систему отношений. Простите меня за сокрытие этого факта и вообще… за все.

Эвридика с состраданием смотрела на говорящего. Низкий голос его оказался совсем не таким низким, как, наверное, ему бы хотелось: говорящий последовательно сбивался на баритон. Был этот человек человеком довольно обычной наружности и сравнительно еще молодым… однако усталым. Или уставшим? Девушка оглядывалась по сторонам и начинала узнавать гостей: не так уж мало знакомых среди них! Вот Аид Александрович — он все еще внимательно смотрит на хозяина, соображая, куда бы ввинтить очередную реплику: милый старик… неужели правда Царь Аид? Рекрутов сидит грустный, но розовый — вот уж у кого голос низкий‑как‑надо! Вон почему‑то Света Колобкова кокетничает с Парисовичем: у нее, стало быть, тоже есть один‑знакомый‑бог — хозяин дома? Такой же, как у Эвридики… Ребята из университета — Гаврилова среди них. Адвокат Белла Ефимовна — принимает ухаживания толстяка‑с‑Алазанской‑долиной‑на‑голове… какие‑то незнакомые люди… милиция… мама Петра, папа‑с‑почечной‑коликой. А там — господи, Юра‑Пузырев‑улица‑Юных‑ленинцев‑дом‑пять‑квартира‑сорок‑два: он ест апельсины — целая гора кожуры! Куда смотрит мама? Ему же нельзя цитрусовых, он аллергический!.. Еще какой‑то ребенок с мамой — а‑а, из кафе возле университета! — и тут же бармен с царским именем Александр: совсем одинокий и смотрит на нее… улыбнемся‑ка ему! Эвридика взглянула на Петра: тот тоже рассматривал гостей.

«Ну и ну! — думал он. — Почти все, с кем я хотя бы ненадолго встречался за полгода!» Вон Клаус — немец‑капиталист из фирмы «Орфей», рядом еще немцы («кушя маля!»); мальчик Игорь, веселый сегодня: он гладит под столом огромную собаку (стало быть, и у хозяина такая же?); а там… ах да, владельцы квартиры в Сивцевом Бражке — квартиры, в которой не оказалось Станислава Леопольдовича. Совсем рядом — родители и бабушка Эвридики… И даже трое соседей по больничной палате: смотри‑ка, без костылей! Вылечились, значит.

Все уже смотрели по сторонам: и пошли замыкаться звенья цепочки… Оленька, волоокая Оленька, неудавшаяся жена Рекрутова, с удивлением обнаруживала, что и она кое с кем знакома: там вот дагестанский ученый громко и с удовольствием разговаривает по‑русски… кандидат филологических наук, а чуть дальше — Продавцов Вениамин Федорович, чью диссертацию они с Рекрутовым чуть не провалили… опять весь расстегнутый, черт побери: волнуется, что ли? Профессор Кузин, доцент Слепокурова, совсем лысый ученый секретарь, председатель и члены Ученого совета — и все почему‑то смотрят то на нее, то на Рекрутова… ах, ну да… понятно. А нянька Персефона смотрит на Аида и плачет.

Что ей, спрашивается, плакать? Сколько знакомых у нее среди гостей! Дрессировщица Полина Виардо — без парика только; этот… как его… эклер… конферансье, то есть; а там официант, которому Аид Александрович по морде съездил; метрдотель, другие официанты, опять пьяный грузин, который в ресторане подарил ей бутылку вина, шоферы такси… — все тут. Скушайте гранат, нянечка, и забудьте свои печали!

«Бес, Женя, Павлик, Стас, Сережа, Володя», — Эмма Ивановна повторяет имена так, как сидят ребята. Они молчат: мало кого знают. Вот разве что Ивана Никитича да «застенчивого болтуна» Дмитрия Дмитриевича, с которым не перестает разговаривать Станислав Леопольдович: господи, заговорят его!.. Надо как‑нибудь развеселить Рекрутова: что‑то он, хоть и розовый, но грустный.

А Рекрутов смотрит на сбившихся в уголке председателя‑Сычикову‑З.И., Тюрину, Приходько, Майкину, Илью Фомича‑п‑р‑е‑д‑с‑т‑а‑в‑и‑т‑е‑л‑я, подозрительно взирающего на Леночку Кругликову, которой вообще нет до него дела.

Что это? Сон? Сон, любезные читатели…

— Итак, — баритональным уже тенором резюмирует хозяин (Эвридика качает головой: куда ж это годится — баритональный тенор!), — мы в сборе, и я расскажу вам, как все начиналось. Мне было очень грустно зимой тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, этого года… очень грустно и даже страшно. И показалось, что я остался совсем один в мире — тогда‑то я и обратился к вам, дорогие мои. Я решил писать роман, я… автор. Некоторых из вас, — тут он виновато посмотрел на Эвридику, — я взял прямо с улицы, остановил, рассказал, в чем дело, попросил помочь; других — выдумал из головы, третьих — украл где‑то или, мягче говоря, заимствовал, четвертые не ведали что творили и сами пришли ко мне… по‑всякому было. И грусть моя постепенно проходила… Я придумал какую‑то запутанную историю — не очень заботясь о том, бывает так или нет, такие вы на самом деле или не такие…

— Не такие! — крикнула председатель‑Сычикова‑З.И.

— Я убью вас, — сказал ей Аид Александрович, — дайте послушать, что говорит человек!

— Меня, в сущности, даже не очень заботило, какие вы… Потому что история была готова: кто‑то должен был выиграть в ней, кто‑то проиграть, кто‑то выжить, кто‑то погибнуть… ведь именно так полагается делать уважающему себя романисту. Именно так я и делал… делал бы. Во всяком случае, я сознательно шел даже на некоторую жестокость по отношению к некоторым из вас: ведь мною была задумана трагическая развязка. Но вы не позволяли мне поступать в соответствии с моими планами. И мне пришлось поразмыслить, в самом ли деле вы такие, какими я вижу вас? Тут‑то и стало ясно: я не вижу вас. Увы, авторы — народ безрассудный: они так и норовят заставить жизнь подчиняться законам искусства. А вы гораздо добрее, умнее, чище, преданнее, чем кажется, когда смотришь на вас где‑нибудь на улице или чем когда выдумываешь‑из‑головы… И тогда я начал стараться, чтобы вы получились такими, какие есть, — живыми. И кажется, вы получились живыми — по крайней мере — настолько живыми, чтобы действовать самостоятельно, по велению‑ваших‑сердец. Чтобы бороться за жизнь других, за свою жизнь, за счастье. Даже против меня, автора…

Простите мне мое упрямство. Уже понимая, что не следует «нажимать» на своих героев, я все еще старался вгонять вас в границы заранее придуманной истории — правда, это давалось все труднее и труднее… Вы бунтовали. Вы не подчинялись. Но я не могу осуждать вас за то, что, стремясь спасти Станислава Леопольдовича, которого я решил умертвить в главе «Дол зеленый, йо‑хо!», вы принялись отвлекать мое внимание на себя — ограблением банка, гарцеванием по Садовой на‑палочке‑верхом, выступлением завотделением соматической психиатрии института Склифософского с группой‑дрессированных‑со‑бачек, побоищем в ресторане «Прага»… Не знаю уж, как удалось Эвридике и Петру, не сказав ни слова о Станиславе Леопольдовиче, уговорить «сойти с ума» такого почтенного человека — Аида Александровича Медынского, а ему, в свою очередь, няньку Персефону и Рекрутова!.. Рекрутова, который вместе с очаровательной Оленькой и, прошу заметить, без моего ведома учинил форменный дебош на защите Вениамина Федоровича Продавцова.

— Знаем мы это… без Вашего ведома! Так мы Вам и поверили! Рассказывайте другому кому‑нибудь! — взбудоражились члены Ученого совета во главе с его председателем.

— Цыц, члены! А то живо всем по два кубика димедрола вкачу! — пригрозил Рекрутов, умевший обращаться с академической элитой.

— Так или иначе, — автор улыбнулся Рекрутову, — все вы достигли своей цели; ваши безумства надолго выбили меня из колеи… на целых три главы (а три главы быстро не напишешь!). За это время Станислав Леопольдович усилиями Эммы Ивановны, которой я… каюсь, звонил от имени Аида Александровича, из тени превратился уже в живого человека, чего я, во всяком случае, никак не мог предположить… да и кто бы мог, дорогие мои! Когда я узнал об этом, все мои планы полетели к чертовой бабушке — и я предоставил событиям развиваться естественным путем, не злоумышляя уже против жизни — тем более против жизни Станислава Леопольдовича! Так что напрасно, Петр, Вы выбрасывались в окно, желая еще раз отвлечь от магистра мое внимание: на сей раз Станиславу Леопольдовичу угрожал не я. Просто Марк Теренций Варрон, обученный Эвридикой в КПЗ, опоздал со своим «Берегитесь!»: ему следовало сказать это гораздо раньше или вообще уже не говорить.

— Извините, — мягко напомнил Петр, — но даже если Вы не угрожали ему больше от своего имени, то все равно… ему угрожала Тень Тайного Осведомителя! А тени — это ведь тоже Ваших рук дело?

— Вы уверены, что моих? — Автор не возражал, но взглянул на почти пустую светлую стену, где мирно расположились тени присутствующих, и, кажется, даже вздрогнул. — Видите ли… Чем больше проходит времени от начала романа, тем понятнее становится, что очень немногое в нем — дело твоих рук. В сущности, автор значит гораздо меньше, чем думают: он только задает параметры ситуации, а дальше все происходит уже само собой — выстраиваясь по, так сказать, внутренним законам. И если в первых главах вы подчинялись мне… м‑да… Эвридика, помните, Вы удивились, когда я сказал, что я тоже не отвечаю за себя сам? И обещал объяснить, кто за меня отвечает, позднее… — время настало. За меня отвечали вы все, дорогие мои герои! Я писал роман — и мне уже не было так грустно, как раньше. Вы держали меня в жизни, давали мне силы, отвлекали от тяжелых… ох, каких иногда тяжелых мыслей! Я подчинялся вам и слепо брел за вами, доверившись и не гадая о том, куда вы меня приведете. Спасибо, что вы привели меня к жизни.

— Между прочим, о таких вещах следует предупреждать: не каждому приятно узнать, что о нем пишут роман, — сказала ей‑богу не знакомая автору особа. Автор даже смутился.

— Простите, это роман не о Вас… Вы просто случайно шли мимо, ‑сказал он, с трудом припоминая громадную‑одну‑девицу‑одетую‑под‑пятилетнюю‑крошку, — я даже забыл уже, когда именно…

— Во второй главе, — напомнил Петр. — Это моя сокурсница…

— Петр! — изумился автор. — Вы так хорошо помните роман?

— Но Вы же сами устроили так, чтобы дать мне возможность раньше других познакомиться с теневой его стороной! «Руководство по ориентации в Элизиуме»… Кстати, когда Вы успели перевести его на немецкий язык?

— Ночами, — вздохнул автор.

— Правда, в первый раз, — продолжал Петр, — я не понял, что это про нас, а то, может быть, и не наделал бы столько глупостей! Зато во второй раз понял — и глупостей, кажется, больше не делал?

— Неважно, Петр! — Автор, как мог, постарался улыбнуться. — С общепринятой точки зрения, все мы в этом романе только и делали что глупости. Другого нечего и ждать от таких асоциальных типов…

— Асоциальных? — заинтересовался молчаливый п‑р‑е‑д‑с‑т‑а‑в‑и‑т‑е‑л‑ь.

— Увы. Простите, если огорчаю вас, дорогой Илья Фомич, но типы действительно асоциальные: они не живут‑жизнью‑своей‑страны и не чувствуют пульса‑своего‑времени.

— Это невозможно, — тонко улыбнулся п‑р‑е‑д‑с‑т‑а‑в‑и‑т‑е‑л‑ь.

— Возможно, Илья Фомич, — если соотноситься с жизнью всех стран и всех времен. Или, по крайней мере, некоторых…

— Или просто — жизни вообще и времени вообще, — глухим голосом сказал магистр.

— Спасибо, Станислав Леопольдович. Я знал, что всегда могу рассчитывать на Вас. Эвридика слишком молода и полагала, что вмешательство мое в ее жизнь многое меняет!.. Вы один знали: жизнь права — и, если я хоть чуть‑чуть художник, то не смогу пойти против жизни. Так Вы и жили: не сообразуясь со мной… словно меня вообще нет на свете. Вы относились ко мне исключительно как к человеку‑который‑записывает, как к человеку‑который‑идет‑по‑следу. И правильно делали, правильно… Автор только записывает!

— Но в таком случае… где у Вас тут жизнь, а где искусство — что‑то я не пойму? — строго спросил с автора Парисович.

— Не знаю, — развел руками тот. И продолжал: — Прощайте. Прощайте, любимые мои. Наш роман вроде как закончен — и отныне вам предстоит жить самим. Но не значит ли это, что роман не будет закончен никогда!.. И дай вам Бог однажды разобраться, где жизнь — где искусство Впрочем… я не зря подписал приглашения «С.Л.»: это значит «С Любовью!» Стало быть, что же… Звоните мне, приезжайте в гости, я всегда буду рад вам и — кто знает! — может быть, сумею чем‑нибудь помочь.

И глаза у автора были на мокром месте… Кто‑то из присутствовавших подумал: «Не надо ли самому ему чем‑нибудь помочь уже сейчас?», — а Эвридика растерянно спросила:

— Что же дальше?

— Дальше — ужин, ужин в обществе восьмерок. А там — посмотрим.

Нет, у него веселые глаза: это только показалось, что он немножко сентиментален.

…И вот они встали и подняли бокалы. В ту же самую минуту в дверь позвонили:

— Телеграмма из Хабаровска. Распишитесь.

…Автор стоял у захлопнувшейся двери, один в прихожей, и читал сквозь слезы:

 

"ПРИЕХАТЬ НЕ МОГУ ТЧК СИЖУ ОДИН ВНУКОМ ТЧК

ПОЗДРАВЛЯЮ ОКОНЧАНИЕМ РОМАНА

СТАНИСЛАВ ЛЕОПОЛЬДОВИЧ"

 

А за дверью комнаты шумели уже: там продолжалась жизнь. Зажгли люстру. И при ясном свете ее множество теней заполнило комнату. Они были большими — гораздо больше, чем люди, отбрасывающие их. И тени тоже подняли кверху тени‑бокалов. За окончание! За счастливый финал! И люди взглянули на тени — и каждый нашел свою среди многих и протянул к ней руку с поднятым бокалом… И послышался звон бокалов о тени‑бокалов — автор клянется жизнью, что слышал этот звон.

 

---

Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 67; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!