Письмо от Куклина — А. Г. Левицкому 2 страница
Истленьев умолк. Левицкий сказал: «Гм...». Лицо его выразило облегчение христианина, освободившегося из варварского плена. Но лишь на одну тысячную долю секунды. Но лишь.
Шел дождь. Эвелина Владимировна Алабова жила в одном из переулков Замоскворечья. Она выглядела тридцатилетней, но на самом деле ей было гораздо не столько. Это ее волосы светло развевал ветер набережной. Это ее шаги. Это е.
Она жила в одном из переулков Замоскворечья, в одном из дней. В один из дождей в дверь постучали. «Войдите!»... Никто не вошел. Свет бесшумно проникал сквозь высокие окна. «Кто вы?» — спросила она невошедшего. За окнами дождь, захлебываясь, бормотал. Мало обращают внимания на влияние, которое оказывают на часы дождь, гроза или туман. Был полдень дождя. Окна стояли лицом. Темные волосы и ресницы, бледное лицо, руки — вот ее внешность. Один из переулков Замоскворечья, где я так часто бродил...
«Замоскворечье? — спросил меня как-то Н. И. Вологдов, — Где вы там ходите?» — «По Большой Ордынке... не редко». — «Большая Ордынка? Мы там прогуливались не раз с Анной Ахматовой...».
Истленьев умолк. Наступила долгая пауза. Седьмой час вышел из сумерек. Между потолком и полом стоял полутемный свет, из него лились высокие окна. Зажглась лампа, и сразу же появились неподвижные тени предметов и движущиеся тени секунд. Лицо Марии неподвижно мерцало.
МАРИЯ (Левицкому)
Вы обещали.
|
|
|
ЛЕВИЦКИЙ (медленно)
Старец Амвросий, мирским именем Михаил, был сыном крестьянина. С малых лет Михаил говаривал матери: «Как вырасту большой, постригусь в монахи, буду железа на себе носить, трудиться Богу». Однажды у его отца обедал приходской священник и за столом рассказывал житие Макария Калязинского. Отрок Михаил слушал внимательно и потом сказал: «И я буду монахом таким же». Чтение Божественного писания укрепило заветную мысль Михаила, — что для спасения души необходимо уйти подальше от суетного мира. И вот в некоторое время он взял свой родной поклонный крест, благословился им и ушел в монастырь к Борису и Глебу на Устье помолиться, как он сказал отцу с матерью, и остаться там навсегда. Несколько лет он жил на послушании, переходя по разным случаям в другие монастыри. Еще усерднее молился он и просил Господа, как спастись ему грешному и неразумному. Во время одного такого моления перед образом Распятия, в теплоте сердечных слез, его осенило святое извещение, и он определил себе жить навсегда отшельником в лесной пещере. Первым помыслом нового отшельника было создать себе особый труд, дабы не праздно и не льготно сидеть в пещере. Он сковал железное ужище, то есть цепь, длиною в три сажени, обвился ею и прикрепил себя к толстому обрубку дерева, который служил для преподобного и мебелью, и добровольною тяжелою ношею при переходе с места на место. Вскоре пришел навестить старца другой такой же подвижник ростовский юродивый Иван Блаженный, по прозванию Большой Колпак. Иван Блаженный посоветовал старцу сделать себе сто крестов медных, чтобы каждый был в полугривенку весом (четверть фунта). Иван Блаженный сам всегда носил множество крестов с железными веригами и со всякими другими трудами, покрываясь большим колпаком, простиравшимся до колен. Старец Амвросий с радостью пожелал исполнить совет Блаженного, но затруднялся тем, что, по бедности, не знал, откуда можно достать столько меди. Блаженный успокоил его, говоря, что Бог поможет, что сказанное им мимо не пройдет. Через несколько дней по уходе Ивана Блаженного некий посадский человек принес Амвросию совершенно неожиданно большой медный крест, из которого, при великой радости, скоро были слиты назначенные сто крестов. Вслед за тем другой посадский человек принес так же неожиданно отшельнику железную палицу — дубинку, около трех фунтов весу. Это было оружие против лености тела и против невидимых бесов. Шесть лет старец Амвросий трудился на трех саженях железного ужища. По истечении этого срока он прибавил еще три сажени, которые получил от одного христолюбца из Углича, Прошло еще шесть лет и у преподобного подвижника прибыло еще три сажени ужища, полученные от некого брата, тоже трудившегося в железе. Таким образом, мало по малу, всего ужища стало девять сажень, в котором Амвросий трудился тринадцать лет. В это последнее время, в том же Борисоглебском монастыре, уже семь лет трудился в железном ужище иной старец, Тихон, но ушел из монастыря он и свое ужище отдал Амвросию. И стало ужища железного всего двадцать сажень. Преподобный обвивался им еще пять лет, до дня своей кончины. Но старец проходил свой подвиг не в одном этом двадцатисаженном ужище. Кроме цепи, кроме ста крестов и железной палицы были еще семеры вериги, плечные или нагрудные, путо шейное, путы ножные, связи поясные в пуд тяготы, восемнадцать оковцев медных и железных для рук и перстов, камень в одиннадцать фунтов весу, скрепленный железными обручами и с кольцом, тоже для рук, железный обруч для головы, кнут из железной цепи для тела. Более тридцати лет подвизался Амвросий, обвитый этим железом, отгоняя дремание очей, не давая покоя рукам в непрестанной работе. Он вязал из волоса свитки и клобуки...
|
|
|
|
|
|
|
|
|
МАРИЯ
Странно вы рассказывали... почти вслух.
Ночь не заметила, как подошел Пермяков. Он наступил внезапно, как утро. Тот же холодный свет, тот же навстречу окнам.
1-Й ГОСТЬ
Свечи из стройных девушек превратились в горбатых карлиц. Мы превратились тоже.
2-Й ГОСТЬ
В богов, кажется.
3-Й ГОСТЬ
Я — в 3-его бога.
4-Й ГОСТЬ
Со мной уже однажды был такой случай. Даже не такой...
Истленьева, как только он проснулся, кольнула мысль: «Уже утро. Я могу опоздать». И он торопливо стал собираться. Четыре стены, окно, железная койка и стол. Истленьев наскоро выпил чай и вышел.
На улице было рано, часы на башне хмуро показывали половину шестого. Истленьев шел быстрым шагом по одной, потом по другой улице, потом по третьей. Улиц было много, они были еще безлюдные.
Потом стали появляться люди. Истленьев был уже далеко.
Вот, наконец, и то место. Это был переулок, который одним концом выходил на набережную. Истленьев подошел к условленному (с кем? с самим собой?) месту и остановился. Он ждал. К нему никто не подходил.
Переулок был пуст. Со стороны реки прогремело железо. Мимо Истленьева прошла женщина, но ничего ему не сказала.
Оглядев переулок в последний раз, он стал торопиться в обратный путь. Быстро пошел, удаляясь от набережной. Вслед ему на реке еще раз прогремело железо.
Истленьев шел не оборачиваясь, думая только о том, чтобы скорее поспеть домой. Обратный путь занял немало времени.
Наконец, он поднялся на свой этаж, подошел к двери и легонько ее открыл. В комнате никого не было, и все в ней оставалось без изменения. Истленьев присел на железную койку, по вдруг вскочил и стал приводить в порядок табуретку и стол. На это ушло не много времени. Истленьев остановился в задумчивости среди четырех стен. «Что ж, пожалуй, надо опять идти. Я могу не успеть». Он подошел к двери и повернул железную ручку.
Письмо от Куклина — А. Г. Левицкому
Здравствуйте, многоуважаемый Александр Григорьевич!
Долго Вам не писал потому, что не имелось никаких новостей. Наконец, вчера я смог предпринять то путешествие, о котором мы с Вами уговорились. Начал я его таким ранним утром, что была поздняя ночь. Долго пришлось идти по улицам вдоль стен домов, вдоль стен темноты. По мере того как я приближался к окраине, стены ветшали. Набережная и мосты остались уже далеко позади, я стал внимательно всматриваться в номера домов, но, странное дело, ничего похожего на тот номер не было. Много часов прошло в поисках, я совершенно выбился из сил и уже было потерял надежду, как вдруг... Я увидел его. Он (этот номер) висел на стене каменного трехэтажного дома. Справа и слева стояли такие же дома, но этот из них выделялся чем-то, был странным, неизвестно почему. Пропорции окон и стен? Годов и молчания? Не знаю... Я стоял в каком-то оцепенении, и если бы меня в это время спросили о чем-нибудь, то я не смог бы даже сказать: «Что?». Этот номер, нарисованный черной краской на жести, имел надо мной необыкновенную власть. Я стоял очарованный... Ко мне подошла женщина. У нее были темные волосы (не та ли это женщина?) и такие странные глаза (да, это была она), что. Мы стояли друг против друга. Два молчания. Окна начинали рассвет. Черные цифры на жести. Бледное лицо и темные волосы — казалось, сами часы забыли о времени. Не знаю, сколько времени прошло так. Час? Год? Бог? И вдруг она назвала Ваше имя. Странно оно прозвучало... Женщина и молчание, я и я. Я хотел начать говорить, но она, оказывается, уже давно меня слушала. «Да» — кивнула она. Я сказал ей все, о чем Вы меня просили. Крыши забарабанили. Дождь был без стрелок и цифр...
(Окончание письма утеряно)
Истленьев неподвижно смотрел в окно. Разрубленное крышами, сверкало ночное небо.
МАРИЯ
Смотрите — Истленьев так глубоко задумался, что это передалось часам.
ЛЕВИЦКИЙ
Ах, Мария! Мария, ах! Если бы вы мне позволили написать вам!
МАРИЯ
Что ж, пишите.
ЛЕВИЦКИЙ
Здравствуйте, Мария! Сегодня я наблюдал начало рассвета: тонкие часовые стрелки легко сдвигали темные груды домов...
МАРИЯ
Вы начитались Куклина.
ЛЕВИЦКИЙ (шокирован)
Да, я прочел... Но что же из этого... Кажется, во мне вас раздражает все... даже сходство с Куклиным...
Тут неожиданно раздался беспорядочный стук в дверь, и вскоре вся пермяковская компания ввалилась в гостиную. Все были пьяны, веселы и настроены угрожающе. Присутствие юных девиц незваных гостей ничуть не смутило. Правда, первое время они еще старались держать себя в рамках приличия. Рамки были хрупкие, тесные, позолоченные. Боксер что есть силы пытался казаться порядочным человеком, выглядывая из рамок, как оживший портрет (кисти Рафаэля?). Геркулес шевелил плечами, руками, успокаивая собственные порывы. Рамки жалобно потрескивали под напором могучей шеи. Поэт много выпил И чувствовал вдохновение. Он стал читать, размахивая животом:
Графиня голая стояла,
Пред нею голый мир лежал.
Она хотела прикрыться углом одеяла,
Но я был там, и я не дал...
Екатерина Васильевна посмотрела на него с достоинством, и он осекся. Тут и там просовывался лиловый нос (Куклина). Владелец носа то и дело похихикивал, потирал руки, подмаргивал, а то, просто, владел своим лиловым носом, что получалось у него довольно нагло и вызывающе. Пермяков был грозен. Увидя Левицкого, он нахмурился и коротко бросил Куклину: «Кто такой?». Куклин стал угодливо ему шептать что-то на ухо, то и дело посматривая на Левицкого. Увидя Истленьева, Пермяков сначала удивился, потом как-то досадливо повел плечами. Остальных он просто не различал. Остальные были для него безразличной массой.
Между тем, скандал назревал. Окна попятились. Боксер, вперив взор в Марию, думал о том, как бы занять у Левицкого. Левицкий, в свою очередь, был так холоден, что самым теплым в нем было его ледяное молчание. Между тем, боксер мысленно примеривал сумму. «100!» — вдруг выпалил он. Левицкий сделал вид, что не слышит. «100» с наглой усмешкой приблизилось. Неизвестно, что бы тут могло произойти, как вдруг кем-то было произнесено слово «Кант». Может быть, и не Кант, а другое, но Куклину послышалось именно Кант. И вот его (Ку, а не Ка) тщедушная фигурка привлекла к себе внимание всех. Он торопливо заговорил своим слабеньким голоском, обращаясь почему-то именно к Геркулесу: «Каким образом можем мы познавать находящиеся вне нас и от нас не зависимые вещи или предметы? Каким? Этот вопрос, не существующий для наивного, непосредственного сознания...» «Но составляющий главную задачу всякой философии», — холодно, не обращаясь ни к кому, произнес Левицкий. — «Да, да, именно! — обрадовался Куклин, — именно! Этот вопрос ставится и разрешается Кантом с особым глубокомыслием и оригинальностью! Наш ум может познавать предметы потому, что все познаваемое в них создастся тем же умом, по присущим ему правилам и законам...». Неожиданно для всех Геркулес раскрыл рот и резюмировал: «Другими словами, познание возможно потому, что мы познаем не вещи сами по себе, а их явление в нашем сознании, обусловленное не чем-нибудь внешним, а формами и категориями нашей собственной умственной деятельности...».
Философский разговор вдруг стал оживленным и общим, но... избавим от него читателя.
3
В комнате темно. Только по блеску стекол можно различать окна, зеркало и часы. Сколько присутствует людей — неизвестно. То один, то другой голос звучит. Иногда слышно исчезновение одних и появление других.
1-Й ГОЛОС
Надо же! Вчера за обедом я ел мясо, хороший кусок телятины, и вдруг несколько волокон попали в дыхательное горло. Я закашлялся, зачертыхался. Понимаете? Жена мне говорит: «Ты что, Федор, подавился, что ли?»
2-Й ГОЛОС
Совершенно с вами согласен. Я ведь сам был матросом. Правда, скоро уволился.
1-Й ГОЛОС
Что, укачивало?
2-Й ГОЛОС
Нет, меня мутило от всего, кроме качки.
3-Й ГОЛОС
Да что там говорить! Я вот вчера преследовал одну незнакомку на улице. Она от меня, я — за ней. Спряталась за фонарный столб и дразнит меня. Я ее ищу. Нашел, только хотел схватить, а она уже за другим столбом. «Призрак, — думаю, — что ли?» А тут вдруг стемнело, зажглись фонари, улицы заполнились народом. Я стал терять ее из виду. Вдруг вижу: юркнула в подъезд какого-то дома. Вбегаю, слышу: шаги наверх. Бегу, сломя голову, и... попадаю в объятья. Обняла меня (такие руки!) и стиснула... А?
4-Й ГОЛОС
Вчера всю ночь в погребке шла игра. Алхимов такую груду денег выиграл, что аж дух захватило, и... рассвело даже. Я на окна глянул и обомлел.
1-Й ГОЛОС
Алхимов — шулер.
4-Й ГОЛОС
А окна?
1-Й ГОЛОС
Подтасованы.
2-Й ГОЛОС
Алхимов? Философ? Странно! Вчера я видел его в обществе трех людей. Один из них, Куклин, вы его знаете — наш человек. Другой, Левицкий — не наш. Третий, некий Истленьев — странный, ничей.
3-Й ГОЛОС
А что Пермяков?
2-Й ГОЛОС
Пермяков, говорят, совсем помешался, бедняга. Гоняется за призраком. Ммда... Как-то поздно вечером видели их обоих... Говорят, мороз по коже продрал.
3-Й ГОЛОС
Да... ну и ну!..
ДАМА (ее голос)
Странно звучит в темноте мое молчание! При свечах — другое дело. Там золотой тяжелый узел волос — это столько времени! А каждая ресница — вечность. О, этот темный взмах, миг красоты!.. А Куклин — резвый, забавный, игрок. Я люблю таких. А Пермяков — сам призрак, игрушка окон... Куда же я спешу? Часы молчат... О, черная пропасть между двенадцатью и часом, куда все рухнет!.. При вечернем освещении Алхимов — шулер.
ПОЭТ
А где-то графиня
Забыла в зеркале себя...
ДАМА
В ваших стихах всегда присутствуют графы или графини. Это очень мило. В этом смысле вы — графоман... Но, все же, карточная игра удивительна! И этот бумажный шорох денег... Это зеркало такое старинное и тусклое! Оно отражает меня, скорее, по памяти... Прощайте!..
3-Й ГОЛОС
Здесь был поэт?
2-Й ГОЛОС
Здесь и еще кто-то был.
5-Й ГОЛОС
Позвольте вам задать вопрос без вопросительного знака...
1-Й ГОЛОС
Здесь и еще кто-то есть!..
Пермяков гонялся за призраком. Он растерял всю свою компанию. Часть ее рассеялась по Москве, часть — собралась вокруг А. Г. Левицкого.
Боксер сложил к его йогам все свои легенды о себе, извинился за чуть было не произошедший у Витковских скандал и не попросил взаймы. Из этого испытания он вышел несколько надломленным, но зато возмужавшим и посерьезневшим.
Геркулес предложил чистосердечно Левицкому обе половины своей необъятной силы. Левицкий согласно кивнул.
Не хватало только поэта и его музы. Скоро они появились и не одни, а в обществе известной читателю дамы, которая, распустив свои чудные волосы, грозила миру золотым потопом.
Нельзя сказать, чтобы у Левицкого были какие-то определенные планы. Нет. Но он все чаще поглядывал в сторону часов, то есть в сторону, противоположную чему?
Что-то замышлялось.
ДАМА
Как вы здесь оказались?.. и я.
ЛЕВИЦКИЙ
Ничего странного. Просто часы пошли в сторону.
ДАМА
Хорошо и тихо сказано. Ночью, в темноте слова не видны, но зато слышны... А я куда-то забыла опоздать, спешила, была совсем как безумная, на полдороге зеркало меня догнало, чтобы вернуть мне меня, а то бы я так и ушла... Вы знаете, каждое окно — ловушка. Однажды я шла, навстречу — никого, но сердце вдруг так сжалось! Я спряталась за выступ стены, мимо, не видя меня, вихрем проносилось время...
ЛЕВИЦКИЙ
Один бы вас стал призывать успокоиться, другой — не успокаиваться, а я — третий.
ДАМА
Боже, как темно! Боже, как слышно!.. Во мне течет испанская кровь. Вы знали?
ЛЕВИЦКИЙ
Знал, но все равно это очень неожиданно... Но у меня есть к вам один вопрос и еще один. 1. Знакомы ли вы с Истленьевым? 2. Знакомы ли вы с ним?
ДАМА
Подумать хорошенько?
ЛЕВИЦКИЙ
Не обязательно.
ДАМА
Он назвал свое имя: «Владимир Иванович». Знакомство состоялось, нас представили друг другу. Кто и когда? Ночь — ночью... Истленьев — странный. Однажды я сидела возле и слушала в течение часа его молчание.
ЛЕВИЦКИЙ
И что же вы услышали?
ДАМА
3600 секунд.
ЛЕВИЦКИЙ
Ровно? Какой старинный час!.. А Истленьев?
ДАМА
Для зеркал он неуловим, как призрак. Для часов он неуловим, как вечность. Для меня и для вас — как что?
ЛЕВИЦКИЙ
Странно! Я как-то коснулся его случайно, мне показалось, что он — из плоти.
ДАМА
Вам показалось...
Но где же, однако, Алхимов и Куклин — эти два почтенных философа? Но, сначала, небольшое историческое отступление.
Когда появились впервые игральные карты — неизвестно. Установлено лишь, что они не были изобретены во Франции для забавы слабоумного короля Карла VI, а были известны еще раньше. Неудачной оказалась и попытка отыскать родину карт в Индии. Всего вероятнее, что карты изобретены в Китае. В словаре Чинг-цзе-Тунга говорится, что карты изобретены в 1120 г., а в 1132 г. были в Китае уже в повсеместном употреблении. В Европе игральные карты появились не ранее эпохи крестовых походов. Первое документальное известие о них (не о походах) относится к 1379 г. Итальянский живописец Николо Каваллуццо внес под этим годом в хронику своего родного города следующее известие: «введена в Витербо игра в карты, происходящая из страны Сарацин и называемая ими наиб».
«Вряд ли карты впервые появились у арабов, — вяло возразил Куклин, — закон Магомета запрещает изображение человеческой фигуры...»
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 34; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!