Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 33 страница
Но об одном из них он не мог думать без ярости. Его неприязнь к Карлиону была столь же непосредственной и искренней, как и со стороны Карлиона. Алекс не мог забыть, как однажды видел Винтер в объятиях Карлиона. Это воспоминание бесило его. Тот факт, что подобная проблема встала в таких условиях, когда личные переживания должны казаться ничтожными и незначительными, раздражал его еще больше. Это просто смешно и унизительно в такое время, когда все оказались на тонущем корабле, когда никто не может быть уверен в своей жизни до очередного восхода или заката солнца, испытывать муки ревности по поводу того, что когда‑то Карлион поцеловал Винтер. А мысль о том, что тогда он, Алекс, сам считал вполне нормальной возможность замужества Винтер за Карлионом, как альтернативу Конвею Бартону, просто не приходила в голову.
Ему и сейчас было невыносимо видеть, как Карлион смотрит на Винтер. Болезненная слабость и беспомощность не изменила характера Алекса. Он отдал бы многое за то, чтобы снова оказаться в Хайрен Минар, лежать на горячем берегу, улаживая удочки, в то время как три женщины стирали одежду и мыли кастрюли при свете сумерек, хотя там он раздражался и мучился вынужденным бездействием и о том только думал, как уйти оттуда.
Вот он и ушел. Все ушли – даже Лотти. Ему пришло в голову, что Лотти, может быть, даже следовало позавидовать.
Последовавшие после отъезда из Пэри четверо суток стали кошмаром, затмившим все, что испытали Винтер и Лу раньше. Повозки продвигались плохо из‑за дождя, превратившего дорогу в настоящую трясину. Ливень проходил сквозь неплотное покрытие и пропитывал сыростью сгрудившихся в повозке пассажиров. Когда же дождь прекратился, то крытые повозки превратились в парную баню, в которой они обливались потом, заново пропитавшим их сыростью. Становилось так жарко, что трудно было дышать.
|
|
|
В эти дни до них не доходили никакие новости, поэтому они не знали, что в один из дней пал гарнизон в Каунпуре, а с ним погибла и Софи Эбатнот.
Маленькая, хорошенькая и хрупкая, как Лотти, Софи пережила обе кошмарные осады в жалких, ненадежных окопах генерала Уилера, а также ужасы бойни в лодках на Сати Чаури Гхат только для того, чтобы встретить еще более ужасную судьбу. Пока грохот ружей передовых отрядов британцев раздавался в Каунпуре, Нана Даунду Пант слышал в них слабые отзвуки надежды. И вдруг вся ярость и ненависть, на которые он был способен, и которые Алекс читал в его глазах и слышал в его голосе в подвалах около руин в Канвае, были обрушены на единственные жертвы, оставшиеся в его руках. Ими были две сотни измученных, отчаявшихся, беспомощных женщин и детей, сгрудившихся, как звери, в маленьком строении, в так называемом женском доме. Прислушиваясь к грохоту ружей Хэвилука, он решил, что надо их всех убить.
|
|
|
На это потратили целый день. Жертвы кричали, увертывались, извивались, пытались защитить детей. Но дело было сделано, и к ночи весь пол в доме для женщин был залит кровью и усеян телами убитых и умирающих. На рассвете палачи вытащили трупы и побросали их в колодец около дома. Софи еще не была мертвой, когда ее бросили вниз, но умерла под тяжестью других тел. Были и такие, что все еще были живы. Один малыш лежал под трупами всю ночь, онемев от ужаса, но все же вылез. Толпа смеялась, видя его, с криком бегающего вокруг колодца. Его поймали, размозжили голову о камни и бросили вниз. Половина Индии содрогнулась и отпрянула от края бездны, перед которой она себя увидела. Многих индусов, вышедших на борьбу с англичанами, эта бойня заставила бросить оружие и разойтись по домам.
– Не может быть оправдания такому деянию, – сказал Валаят Шах, муж Амиры.
Он ненавидел англичан, приветствовал восстание и сам принимал участие в атаках на осажденный гарнизон Сэра Лоуренса в резиденции в Лакноу. Но узнав об убийстве женщин и детей в женском доме в Каунпуре, он сломал надвое свой меч, отшвырнул мушкет и вернулся в Гулаб‑Махал, никогда его больше не покидая.
|
|
|
– Мы не можем одержать победу, – сказал Валаят Шах. – Священная война умерла. Те, кто убивает женщин и детей, убили и ее. Убивать в битве и в гневе – это хорошо. Убивать нечестивых мужчин значит получить пропуск в рай. Но резать пленных женщин, натерпевшихся войн и горя, потерявших все силы и способность к сопротивлению, это деяние, затмевающее солнце. Я отказываюсь сражаться с чужеземцами, бог больше не на нашей стороне.
Алекса вывели из женской повозки на рассвете первого дня. Он не вернулся. Вскоре прогрохотала вторая повозка. Один из сопровождавших сказал, что Алекс едет с мужчинами. Винтер не знала, верить этому или нет. Когда их повозка тронулась без него, миссис Хоссак истошно закричала:
– Боже! Они его убили. Они убили всех. Они нас разлучили. Мы теперь совсем одни!
Винтер почувствовала, как кровь отхлынула от ее сердца. Неужели это правда? Их замыслили разлучить, убив мужчин и оставив в живых женщин? Увидит ли она снова Алекса? Она попыталась выскочить из повозки, но была грубо отброшена назад. Повозка снова отправилась в кошмарный долгий путь.
|
|
|
Еды и питья им давали мало. Лицо Лу Коттар старело с каждым часом. Миссис Хоссак, качая своего младенца, плакала и стонала с безнадежной и отчаянной монотонностью, а мисс Кейр страдала от приступов болезни в довершение к зловонию пропитанной парами повозки.
Большую часть пищи и воды они отдавали детям, а Лу готовила пастообразную кашицу из вареного риса и воды и кормила им с кончика пальца малютку.
Скудость пищи была терпима, но в условиях страшной жары недостаток воды становился пыткой, слегка уменьшившейся только на второй день, когда Жанет Кейр начала кричать и бредить, и отчаянно биться о борт повозки. Не выдержав, Винтер обрушила на сопровождавших целый поток таких слов, которые даже она не подозревала, что знает. Те были совершенно запуганы этой сварливой женщиной со сверкающими глазами, способной столь искусно ругаться на их языке, и на первой же остановке принесли не только воды, но даже молока, хотя совсем немного.
Никаких следов второй повозки не было, и все эти еле тащившиеся дни они не знали, живы мужчины или нет. Винтер держала малютку, пока Лу забывалась коротким неспокойным сном, и мечтами возвращалась в Оленью башню, как потерянная душа стремится в рай. Но Оленья башня была всего лишь грудой обожженных и почерневших камней, голо и одиноко стоявших в пустыне, отмеченной кучами сырого пепла, среди которых затерялась могила Лотти. И если это чудовищное путешествие продлится дольше, то Лу тоже умрет. Возможно, и все они умрут, а Алекс, может быть уже умер.
Кроваво‑красное солнце снова клонилось к закату, проникая сквозь щели в повозке. Темнота не приносила облегчения. У Винтер пересохло во рту, язык распух и от жажды жгло горло. Ее голова и тело ощущали всепоглощающую пульсирующую боль, отдававшуюся колоколом в мозгу. Жара, словно железная лента, сдавливала ей шею медленно и безжалостно, все меньше и меньше давая дышать. Уродливый шрам от охотничьего ножа Алекса на ее руке стал гореть, как свежая рана, а удушающая жара повозки вызывала голодную тошноту.
Сколько дней они провели в повозке? Сколько раз заходило солнце? В этот день им совсем не дали есть, а воды принесли только раз, и то лишь рано утром. Даже миссис Хоссак больше не стонала, так как ее сожженное жаждой горло не могло издать ни звука. Перестали плакать и дети. Мисс Кейр перестала корчиться, бормотать и просить пить и, наконец, просто затихла. Может быть, она умерла или только спала, как Лу? Или Лу тоже умерла?
Винтер смутно догадалась, что повозка едет по людным улицам. Слышались голоса, шум и ружейные выстрелы, а также непрекращающиеся отдаленные залпы мушкетов. Чувствовался запах вареной пищи. К ним присоединился целый набор острых запахов индийского базара: очищающего масла, навозного костра и пряностей: жареных зерен горошка, горячей пыли и гнили; сандалового дерева, сточных вод и горящего масла.
Шумы затихли, и, резко затормозив, повозка остановилась. Слышалось много разных голосов, грубых, сердитых, пронзительных и шепчущих. Наконец, верх повозки был отвязан и четыре прищуренных от резкого света, в полусознательном состоянии женщины были вытащены, чтобы закачаться и упасть на землю. Ноги отказывались им служить.
Около них стоял громко кричавший человек с обнаженным мечом в руке. Рядом с ним находился другой с мушкетом. Винтер подумала с совершенным равнодушием: «Они собираются нас убить». Тут к ней кто‑то подбежал и поднял ее. Голоса, свет и кричащий человек закружились в круговороте, и наступила тьма.
Книга шестая
ЧЕРНЫЕ ДНИ
Глава 47
Винтер проснулась и обнаружила, что она в странной комнате лежит на низкой кровати. Было еще темно, но в первых проблесках света за окном уже угадывались очертания комнаты.
Очень давно она не лежала в опрятной и прохладной комнате. Опять, должно быть, начался дождь. Она с трудом приподняла болевшую голову и разглядела неясный силуэт глиняного кувшина на выцветшей циновке, расстеленной на полу. При взгляде на него ей опять захотелось пить, и она, в потемках нащупав кувшин, подняла его и принялась жадно пить и все никак не могла напиться; потом Винтер откинулась на спину и попыталась собраться с мыслями, но поняла, что это ей не под силу…
Она ни о чем не могла думать. Казалось, серый туман абсолютной безнадежности окутал ее голову, и она закрыла глаза, продолжая лежать неподвижно и чувствуя, как эта серость поглощает ее. Алекса нет, и с ним все пропало. Отныне нет смысла жить… даже ради Лу.
Мало‑помалу светало. Первые мертвенно‑бледные лучи растаяли, и небо окрасилось в красноватые тона – верный признак скорого наступления зари, и молчание сменилось знакомыми голосами, сперва слабыми и разрозненными, но с каждой минутой сливающимися в большой гул. Вот проснулись и защебетали птицы, вслед за ними громко закаркали сероголовые вороны. По дереву пробежала белка, потом заскрипело колесо колодца. В отдаленном храме запела морская раковина, и ее мелодию подхватил муэдзин, призывающий к молитве с минарета своей мечети: «Молитва важнее сна… важнее сна!» Защебетали скворцы, заговорили попугаи; мягко и однообразно затоковали вихяри, и, наконец, вдали послышались голоса людей.
Яркий свет ударил в прикрытые веки, и сероватая дымка в ее голове исчезла, как легкий утренний туман у реки, и медленно, почти незаметно, боль в сердце ослабела, уступив место миру и спокойствию.
Она почувствовала, как ослепительный край солнца показался на горизонте, и в закрытых глазах заиграли солнечные блики. Она открыла глаза и перед ней предстала картина, некогда виденная ею, когда она лежала в реке у Хайрен Минар, желая смерти. Она видела розоватое небо… листья, цветы и птиц, образующих некий симметричный рисунок. Эта картина когда‑то спасла ее от отчаяния, видений и сна, который мысленно ее преследовал в течение стольких многих холодных лет… словно луна, до которой невозможно дотянуться. Однако на этот раз все было реально. Это был Гулаб‑Махал…
Она лежала совершенно неподвижно, боясь пошевелиться, боясь даже вздохнуть. Ее мерцающее сознание подсказывало ей, что она, должно быть, спит… или мертва. Нет, только не это. Когда она наконец приподнялась и протянула руку, то она коснулась зеленого попугая на стенке.
Фиришта… это был Фиришта! Давным‑давно позабытое детство словно возвратилось к ней. Стало быть, все‑таки это ненастоящая птица. А она‑то думала, что все настоящее… и цветы, и деревья, и птицы, которые жили и двигались на фоне розоватого неба. Они никогда не были и не будут живыми. Они были вырезаны из дерева и вылеплены из глины, а потом раскрашены и отполированы. Как она могла забыть такое? Но это, однако, была Фиришта. И это было невероятно… удивительно… Гулаб‑Махал.
Наконец‑то она в безопасности. Она дома. Откуда‑то издалека послышались глухие раскаты пушек, но она не обратила на них внимания. Она поднялась и медленно обошла комнату, как во сне, проводя ладонью по знакомым цветам, гладя раскрашенных птиц и зверей. Она не знала, что это была та комната, в которой она родилась и в которой умерла Сабрина. Она только знала, что любит и помнит здесь каждый уголок. Она заметила, как тень полумесяцем упала на ее кровать, и вспомнила это тоже, но не испугалась (как это бывало с Сабриной), потому что это воспоминание было овеяно любовью.
Она не знала, каким образом очутилась здесь, и то, что своей безопасностью обязана решимости Талукдара из Пэри. Талукдар был осторожным человеком, и на всякий случай (а вдруг англичане опять придут к власти) не хотел, чтобы о нем говорили, будто бы он отправил своих пленников на верную смерть. Он должен обезопаситься, и тогда он вспомнил, что его люди сообщили ему о женщине, которая не была англичанкой и которая утверждала, что состоит в родственных отношениях с женой Валаята Шаха из Лакноу. Он отошлет их к Валаяту Шаху, пусть тот позаботится о них, и, таким образом, его руки окажутся чистыми. Валаят Шах, может быть, пожалеет и не казнит женщину, если она действительно высокого происхождения, и, хотя, несомненно, он присоединит остальных участников отряда к тем, кто ждет своей смерти перед глазами народа, по крайней мере, эта женщина подтвердит, что он, Талукдар, действовал из лучших побуждений.
Тяжелая занавеска над дверью зашуршала и приподнялась, Винтер, обернувшись, увидела, что вошла Амира. Они припали друг к другу и долго плакали, не говоря ни слова, пока, наконец, Амира не отстранилась и, глядя ей прямо в лицо, проговорила:
– Так, значит, это правда. А я думала – сон. В конце концов ты возвратилась домой… но не в благоприятный час. Тебе известно, что я ночь простояла перед мужем на коленях, умоляя сохранить тебе жизнь и жизнь тем, кто был с тобой? Он всех бы прогнал от своих дверей, но во дворе оказалась Хамида, и она заметила тебя и бросилась ко мне. Сперва я не поверила ей, но затем поняла, что неслучайно ты оказалась здесь. То, несомненно, было предначертанием свыше. Поскольку приди ты двумя днями раньше или даже одним, я не смогла бы спасти тебя. Мой муж очень настроен против твоего народа, и он продолжает его ненавидеть и избавляется от всех, кого Талукдар из Пэри прислал сюда. Но из‑за слова, пришедшего из Каунпура, он воздержится от вмешательства.
Таким образом, ее спасительницей стала Софи… Софи со всеми теми женщинами, которые умерли в ужасных мучениях в женском доме. И если бы Софи знала, что ее смерть сыграет решающую роль в спасении жены Алекса Рэнделла, она, оставаясь Софи, все равно согласилась бы принести в жертву свою жизнь.
Поэтому все пленники из Пэри прибыли в Гулаб‑Махал, хотя из соображений безопасности они были привезены разными дорогами. И всем было предоставлено жилище, поскольку Валаят Шах, сперва отказавшийся взять ответственность за людей, которых он охотно предпочел бы увидеть мертвыми, внял уговорам и мольбам Амиры и вспомнил Каунпур. Он не собирался, в отличие от Талукдара, выгадывать что‑то для себя. Ему не пришло бы в голову, что, давая им приют, он мог бы получить защиту и награду от армии, которая, как было известно, нанесла поражение силам Нана Саиба и овладела Каунпуром. Он воспринял это совершенно просто, как наказание, возложенное на него Богом и заключающееся в том, что он должен рисковать собственной жизнью, жизнью своих сыновей и всех домочадцев, ради сохранности жизней измученной кучки ненавистных иностранцев. Он понимал, что, если в городе проведают, что он принимает у себя этих людей, их жизнь, а также и его, гроша медного не будут стоить. Тем не менее он приютил их.
Эти люди были размещены в дальнем крыле «Дворца роз», примыкавшего к домам, в которых жили женщины. В комнатах было многолюдно и душно, но та, в которой разместились Лу, миссис Хоссак, мисс Кейр и два ребенка, выходила окнами в большой частный сад, отгороженный от главного сада высокой стеной, и в этом частном саду среди зарослей роз и жасмина росло множество апельсиновых и лимонных деревьев. Шесть мужчин делили комнату над ними, а уже от них по узкой крутой лестнице можно было попасть на изолированную прямоугольную крышу, за которой начиналась высокая стена с павильоном, куда положили Алекса, которого было решено, исходя из лучших побуждений, отделить от остальных и не помещать там, где и так было тесно. Валаят Шах не хотел, чтобы все его непрошенные гости заболели.
Защитная циновка из расщепленного тростника висела над открытой стороной небольшого павильона, и внутри было ужасно душно. Но нестерпимая дневная жара сменялась живительной вечерней прохладой, и Алекс лежал там изо дня в день на узкой кровати без матраца, прислушиваясь к гулу орудий, осаждающих резиденцию, и страстно желая, как в первые дни в Хайрен Минар, быть отсюда подальше… а также услышать хоть какие‑то новости.
Винтер как бы по праву заняла комнату Сабрины, и она настоятельно просила Лу разделить ее вместе с ней, а не ютиться в крохотной комнатке на первом этаже вместе с миссис Хоссак и Джанет Кейр. Трех наиболее надежных слуг из домочадцев приставили следить за иностранцами, которым дали одеть местную одежду, вместо их, превратившихся в клочья платьев, и запретили выходить даже в уединенные утолки сада, исключая время между заходом солнца и рассветом. Их совершенно отделили от остальных обитателей Гулаб‑Махал, да они особенно и не жаловались, понимая, что каждый день, каждый час их могут обнаружить и предать смерти. Они понимали, что Валаят Шах не сможет защитить их, если их жизни потребуют руководители мятежников или чернь с базаров, и они чувствовали себя в безопасности за закрытыми дверями и в компании друг друга, несмотря на жару и тесноту.
Непрерывный грохот ружей, перемежающийся с уханием пушек, который продолжался целыми днями и большую часть каждой ночи, служил постоянным напоминанием о грозящей им опасности и о том, что они не единственные англичане в Лакноу. Им хорошо были слышны разрывы мин, когда мятежники прокладывали туннели под оборонные позиции резиденции, и новые разрывы мин, когда упрямый осажденный гарнизон предпринял контратаку и взорвал эти туннели; и всякий раз, когда наступало затишье, они дрожали и, молясь, напряженно ожидали возобновления грохота, поскольку молчание могло означать, что резиденция наконец пала.
Гарнизон в резиденции едва насчитывал тысячу боеспособных англичан и несколько сот лояльных индийских воинов в то время, когда разразился кризис, но они были обременены женщинами, детьми и ранеными, которых оказалось больше тысячи, а также отсутствием хорошей еды, больными, ужасными проблемами антисанитарии и захоронения мертвых. Та позиция, которую они удерживали, никогда не была предназначена для обороны. Наспех построенные фортификационные сооружения были слишком слабы, а силы, окружившие их, насчитывали двенадцать тысяч рвавшихся в бой воинов, многие среди них были сипаями, обученными англичанами, их также поддерживал городской сброд. Эти сооружения не выдержали бы одной, хорошо подготовленной атаки, доведи ее нападавшие до конца, но у мятежников не было толкового начальника. Их набеги были разрозненными и недостаточно грамотными, и таким образом осада тянулась изо дня в день.
В Гулаб‑Махале Алекс неожиданно нашел себе друга. Им оказался Дасим Али, дядя Вали Дада, который приходился Хуаните мужем, а Амире двоюродным дедушкой.
Дасим Али, некогда восхищавшийся белокурой Сабриной, превратился теперь в пожилого джентльмена, чья борода была выкрашена в ярко‑красный цвет с помощью хны, а его сварливая жена, Мумтаз, стала старшей леди «Дворца роз». Мумтаз, так же как и Валаят Шах, была решительно настроена против всех иностранцев, и ненавидела внучатую племянницу своего мужа как за ее иностранное происхождение, так и за красоту. Однако сам Дасим Али отличался спокойным, уравновешенным характером и ни к кому не питал вражды… за исключением, да и то в редкие мгновения, Бога, который не подарил ему сына.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 50; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!