Как чувствовать себя хорошо после взрыва 10 страница
И вот пора выходить. Ну да. Дилемма квадратного астронавта и круглого отверстия, через которое ему нужно пройти. Мой выход не будет грациозным. Но в первую очередь я беспокоился о том, чтобы не улететь в космос, поэтому, как нас и учили, я привязал себя к Скотту, который закрепился на корпусе. В руке я держал трос, который мне нужно было прикрепить к рейке, установленной на боковой поверхности шаттла. Я опустил золотой смотровой щиток своего шлема, чтобы защитить глаза от солнечных лучей. Аккуратно и очень осторожно протиснул свое тело, одетое в скафандр и оттого грузное и квадратное, в отверстие шлюзовой камеры. Я по‑прежнему нахожусь в брюхе чудовища – в грузовом отсеке, – но теперь мой скафандр превратился в мой личный космический корабль, защищающий мою жизнь. Когда я выплывал из грузового отсека, все мое сознание было сосредоточено на одной‑единственной вещи: мне нужно было прикрепить свой фал к тросу, натянутому вдоль корпуса корабля. Я сцепил их и сообщил всем, что я надежно привязан. Теперь Скотт мог открепиться внутри и присоединиться ко мне снаружи. Пока я его ждал, я посмотрел себе за спину, чтобы проверить, не включил ли я случайно запасной источник кислорода. И в этот момент я увидел Вселенную. Масштаб поражал. Цвета тоже. Ошеломляло несоответствие: я внутри маленькой коробочки, здесь – как такое возможно?
Единственное, что я смог произнести, – «Вау!». Только вот так, растянуто: «Вввааааааууу!» При этом мои мысли бежали очень быстро. Я пытался понять и четко сформулировать для себя, что же я вижу, пытался найти аналогии этому неповторимому опыту. Я думаю, это похоже вот на что. Как будто ты полностью поглощен мойкой оконных стекол, а потом оборачиваешься через плечо и понимаешь, что ты висишь у стены Empire State Building[2], а внизу вокруг тебя растянулся оживленный Манхэттен. Конечно, я понимал, что отважился выйти в открытый космос, и тем не менее открывшийся вид глубоко поразил меня. В скафандре вы не осознаете вкус, запах, тактильные ощущения. Единственные звуки, которые вы слышите, – это звук вашего дыхания, ну и еще через наушники звук отдаленных голосов. Вы в изолированном пузыре, отрезаны от мира, и тут вы отрываетесь от своего задания, и Вселенная грубо отвешивает вам пощечину. Зрелище всепоглощающее, и никакое чувство не предупредило вас о том, что вы будете атакованы этой естественной красотой.
|
|
|
Или другая аналогия. Представьте, что вы сидите в своей гостиной и увлеченно читаете книгу и вдруг, случайно подняв глаза, обнаруживаете себя лицом к лицу с тигром. Никаких предупреждений, ни звука, ни запаха – просто откуда ни возьмись появляется этот дикий зверь. Вид, который открылся передо мной, имел что‑то такое же нереальное и фантастическое, и у меня никак не получалось соотнести его с тем, как мгновение назад я скучно возился с замком своего троса. Конечно, я выглядывал из иллюминатора шаттла, чтобы увидеть мир, но только теперь понял, что в действительности я его не видел. Держась за корпус корабля, который движется вокруг Земли со скоростью 28 000 км/ч, я мог теперь по‑настоящему увидеть изумительную красоту нашей планеты, бесконечное количество текстур и красок. А по другую сторону от меня – бадья черного бархата, до краев наполненная звездами. Бескрайнее и подавляющее зрительное погружение. Я мог бы наслаждаться им вечно, но тут Скотт выбрался из шлюзового люка и поплыл по направлению ко мне. Мы приступили к работе.
|
|
|
Спустя почти пять часов процесс установки продолжался нормально, хоть и медленно. Вдруг я понял, что внутри моего шлема летают капли воды. Работа в открытом космосе чрезвычайно трудна физически, и мы всегда пытались прихватить с собой в скафандр какой‑нибудь еды – Fruit Roll‑Up (жевательная конфета) или что‑то похожее, чтобы можно было чем‑нибудь подкрепиться. Однако мы так и не выяснили, как этой едой воспользоваться. Есть в скафандре было неудобно, и еда становилась скорее лишней помехой, нежели подмогой. Поэтому обычно у нас собой был лишь мешок с водой. Нужно было сжать зубами трубочку, чтобы открылся маленький клапан, затем можно было высасывать воду из мешка, по крайней мере теоретически. Мой мешок перестал работать, как только мы вышли в космос, и теперь, очевидно, он протекал. Отлично.
|
|
|
Я старался не обращать внимания на эти маленькие капли воды, парящие перед моим лицом, как вдруг мой левый глаз ужалила жгучая боль. Это было ужасно. Как будто здоровый осколок гравия разбил мой глаз. Инстинктивно я поднес руку к лицу, чтобы почесать глаз, и моя рука ударилась о смотровой щиток шлема. «Ты же в скафандре, болван!» – прошептал я сам себе. Я пытался часто моргать, чтобы удалить из глаза то, что туда попало, но жгучая боль не прекращалась. Я не мог держать глаз открытым дольше секунды и видел им все как в тумане.
Мы готовились ко многим случайностям во время работы в открытом космосе, но частичная слепота не входила в этот список. Так что же делать? Ладно, посмотрим: я затягиваю болты на манипуляторе Canadarm2 с помощью большого ручного шуруповерта. Мои ступни защелкнуты в специальные фиксирующие устройства, а мой трос надежно прикреплен к станции. Никакая опасность мне не угрожает. Все остальные мои органы чувств в порядке, и у меня все еще остается один зрячий глаз. Я решил продолжить работу и никому не сообщать о моей проблеме. Я перешел к следующему болту и начал закручивать его в нужное место. Мой левый глаз тем временем не просто жутко болел, но теперь еще был мокрым от слез.
|
|
|
Слезам нужна гравитация. На Земле небольшой канал над вашим глазом выделяет слезы, которые вымывают из него любой раздражитель, а затем стекают вниз по щеке, и слезный канал осушается, зато начинает течь из носа. Однако в условиях невесомости слезы не стекают вниз. Они стоят в вашем глазу, и, пока вы продолжаете плакать, размер шарика соленой жидкости все растет и растет, образуя дрожащую каплю на вашем глазном яблоке.
Теперь несколько слов об анатомии. Все мои предки были из северной Англии или южной Шотландии, и хотя йоркширцы и шотландцы славятся своей стойкостью и выносливостью, этого нельзя сказать об их носах. Вместо гордого, торчащего орлиного носа мне по наследству досталась гораздо более скромная переносица, которую растущий в моем левом глазу соляной шар из слез легко преодолел, как прорванную плотину, и затопил правый.
Правый глаз тоже захлопнулся, поскольку раздражитель, который попал мне в левый глаз, не был растворен моими слезами, так что теперь и правый тоже сильно слезоточил. Я пытался заставить себя держать глаза открытыми, но в том не было большого смысла: все, что я мог увидеть до того, как срабатывали мои рефлексы, и я захлопывал глаза, – это мутные водянистые пятна. У меня было отличное зрение, и вот за несколько минут в космосе я почти ослеп. В космосе. С дрелью в руке.
«Хьюстон, EV1. У меня проблема». Когда я произносил эти слова, я отлично представлял себе реакцию там, на Земле, ведь я сам столько раз был оператором связи. Сначала будут вопросы ко мне лично, а потом спустя несколько секунд возбуждение охватит каждого сотрудника в Центре управления полетами: люди начнут вбрасывать предположения о причинах, рассуждать вслух, как это отразиться на текущей работе, и искать решение.
Для меня и Скотта спокойная реакция на происходящее кажется лучшим вариантом: пусть я почти ослеп, но со Скоттом все в порядке, он продолжает работать в другой части станции, прикрепленный тросом. Бессмысленно прерывать его работу, ведь он абсолютно ничем не сможет мне помочь. Конечно, если выяснится, что мою проблему не удается решить, тогда ему придется сопроводить меня обратно в шлюзовую камеру и помочь безопасно вернуться на корабль, но в данный момент мы оба считаем, что до этого еще не дошло. Да и я еще не хочу возвращаться. Мне нужно закончить работу, и моя страна рассчитывает на меня. Canadarm2, спроектированный и построенный в Канаде, – это одновременно и проверка, и блестящее доказательство высокого уровня развития робототехники в нашей стране. Работа астронавта в открытом космосе тоже имеет большое значение для Канады, так как еще ни один канадец этого не делал. Другими словами, сейчас самое неподходящее время для проблем с глазами.
К счастью, руководителем полета был Фил Энгелауф, который отлично меня знал. Я много раз работал с ним рядом в качестве оператора связи во время полетов шаттлов, и он сделал мне поблажку вместо того, чтобы отдать приказ немедленно вернуться на корабль. Он позволил мне немного выждать, пока люди наперебой выясняли, насколько серьезная опасность мне угрожает. Я знал, что на Земле переполох, потому что каждый раз, когда оператор говорил со мной, я слышал гул голосов на заднем плане: «Как это случилось? Может ли ситуация ухудшиться? Что мы можем сделать?» И немаловажно, что манипулятор закреплен к станции только частично. Да, безопасность экипажа – это самое главное, но мы не можем бросить этот важный технический узел просто так болтаться на корпусе станции.
Через несколько минут наземная команда сосредоточилась на выяснении того, что же вызвало раздражение глаз. Так как это был космос, дела могли пойти по самому худшему сценарию: возможно, проблема связана с системой очистки воздуха в скафандре. В этой системе для удаления углекислого газа используется гидроксид лития. Это вещество достаточно едкое, и оно может нанести тяжелые повреждения легким; раздражение глаз является первым признаком того, что произошла утечка. Так что, возможно, у меня проявились ранние симптомы поражения диоксидом лития и жить мне осталось всего пару минут. Оператор связи Эллен Очоа (впоследствии она возглавила Космический центр Джонсона) невозмутимо попросила меня открыть клапан очистки, то есть фактически открыть дырку в моем скафандре и начать выпускать потенциально зараженный воздух, которым я дышал, пока он весь не выйдет или по крайней мере не будет сильно разбавлен свежим кислородом, закачиваемым в мой скафандр.
Мой инстинкт самосохранения протестовал, но выбора не было. Я открыл клапан системы очистки и начал стравливать воздух из скафандра. К счастью, я делал это столько раз во время тренировок, что мог достать и открыть этот клапан за своим левым ухом без проблем даже с закрытыми глазами. И вот теперь я слепой астронавт, который слушает свистящий звук кислорода, утекающего в открытый космос. Как ни странно, это был момент спокойствия. Работа в космосе – это прежде всего огромный визуальный опыт; все прочие органы чувств практически бездействуют. Бриллиантовые цвета Земли, сверкающие отражения на обшивке корабля и глубокая чернота космоса – все это убеждает вас, что вы именно там, где вы есть, – в открытом космосе. Но когда я остался без зрения, мое тело говорило мне, что не происходит ничего необычного. Ощущения были такими, как будто я лежу дома на кровати под одеялом и вижу сны о космической станции. Я не чувствовал смертельной опасности, зависнув снаружи станции в открытом космосе.
Мой оператор связи слушает медицинских докторов, инженеров‑биомедиков, всех, кто работает в Центре управления, но при этом разговаривает так, как будто мы просто мило беседуем: «Так, Крис, мы сейчас контролируем все показатели давления кислорода в твоей системе. Как себя чувствуешь?» Удивительно, но я чувствовал себя достаточно беззаботно, поскольку Скотт был здесь, со мной. Он и врач, и летчик, и скалолаз, и я никогда не встречал человека, который работал бы лучше и быстрее, чем он. Мозги и мышцы этого парня трудились без остановки. Кроме того, я все еще могу дышать, много хороших людей занимается моей проблемой, и я уверен, что в следующие 60 секунд мне не придется умереть. Отсутствие кашля давало мне уверенность, что утечки диоксида лития не было. Я должен был позволить людям на Земле делать их работу, поэтому в качестве предосторожности провел очистку кислорода, как они рекомендовали. Но я уже решил, что это не должно продолжаться очень долго. В скафандре было запасено большое количество кислорода, которого хватило бы на восемь или даже десять часов работы. И еще у меня был запасной баллон с кислородом, так что я мог спускать кислород и при этом оставаться в живых еще долгое‑долгое время. Но мне нужно было вернуться к работе, и кто знает, сколько еще времени нам потребуется, чтобы закончить установку робота‑манипулятора.
На самом деле я начинал нервничать: мы попусту теряем время. Я абсолютно не помогал в реализации того проекта, ради которого сюда прилетел. Поэтому я начал пробовать действовать как мог, чтобы вернуть себе зрение: тряс головой из стороны в сторону, пытаясь коснуться глазами какого‑нибудь элемента шлема, и моргал так активно, как только мог. Я знал, что доктора наверняка говорили Филу: «Нам нужно прямо сейчас вернуть его на корабль и выяснить, что происходит». Поэтому я сказал: «Знаете что? Я больше не чувствую даже легкого раздражения, и мне кажется, что мой взгляд немного прояснился». И это было в некотором роде правдой. Глаза по‑прежнему жутко болели, но я почувствовал, что стал немного лучше видеть.
Я спросил, могу ли прекратить стравливать кислород, и Фил дал согласие. Тем временем я продолжал моргать, моргать и моргать и, к счастью, спустя двадцать минут, сумел хоть что‑то разглядеть. Конечно, жжение в глазах осталось, и я видел все как в тумане, но прошла еще пара минут, и мне показалось, что я вижу достаточно, чтобы продолжить установку манипулятора. Я сообщил на Землю, что готов вернуться к работе. К моей радости, ответ был: «Хорошо, ты там один и лучше остальных знаешь ситуацию». К этому времени экипаж на корабле получил указания из Центра управления подготовить медицинское оборудование, и после моего возвращения взять пробу жидкости из моих слезных каналов, а также пробу корки, образовавшейся вокруг моих глаз, чтобы выяснить, в чем проблема.
В итоге нам разрешили продлить работу в космосе, время которой по плану составляло шесть с половиной часов. Почти все выходы в открытый космос длятся не более семи часов, но так как мы со Скоттом уверяли наземные службы, что у нас все отлично, нам позволили остаться снаружи в продолжение почти восьми часов, чтобы попытаться все закончить.
Когда дело шло к завершению, я опустил взгляд, чтобы посмотреть на нашу планету, проплывавшую внизу. Преодолев возникшую проблему и зная, что мы оба все сделали правильно и выполнили все, что должны были выполнить, я почувствовал важность текущего момента. Однако в открытом космосе самый последний шаг так же важен, как и самый первый, поэтому, пока мы не восстановили давление в шлюзовой камере и не вернулись на корабль, я не позволял себе расслабиться. Но как только я оказался на корабле, я почувствовал, что силы мои полностью истощены, и я просто безвольно плавал в невесомости, ежась от холода. Топливо в моем теле закончилось. Однако, когда один из наших медиков проплыл надо мной с метровым хлопчатым тампоном, состряпанным из всего, что он смог найти на корабле, и заявил, что он собирается пихать эту штуку мне в глаз, чтобы взять пробу, у меня нашлись силы, чтобы рассмеяться.
Позже, обсуждая причины происшествия, мы все сошлись во мнении, что проблемы возникли из‑за капель, просочившихся из моего баллона с водой. Возможно, они смешались с капельками пота или с какими‑то частичками, которые были на моих волосах или на внутренней поверхности скафандра. Мы обсуждали с Центром управления все возможные варианты, когда оператор связи спросил: «Крис, ты помнишь, использовал ли ты средство от запотевания?» Конечно, использовал. Прошлой ночью я полировал смотровой щиток шлема, чтобы он не запотевал подобно горнолыжной маске. «Ну вот, мы думаем, что ты сделал это не идеально. Возможно, ты не полностью удалил средство с поверхности щитка». Видимо, причиной стало моющее средство. Когда оно смешалось с несколькими блуждающими каплями воды, получился мыльный раствор, который попал мне прямо в глаз. Моей первой реакцией на это открытие стал вопрос: «Как, неужели мы используем моющее средство? А детский шампунь “Хватит слез” разве не вариант?»
Но затем я подумал: «В следующий раз буду более внимательным к мелочам». Микроскопическая капля чистящего раствора поставила под угрозу успех всей операции по установке чрезвычайно дорогостоящего оборудования, которое было и остается жизненно важным для сооружения МКС.
Когда я готовился к своему следующему выходу в космос, я протирал свой смотровой щиток так энергично, что удивительно, что не протер его насквозь. Со временем в НАСА изменили состав раствора, который мы используем для очистки смотрового щитка, на что‑то менее едкое. Но до тех пор благодаря широкому распространению информации о моей оплошности каждый астронавт знал, что надо крайне тщательно, до фанатизма, протирать внутреннюю поверхность своего смотрового щитка. Была еще пара случаев, когда астронавты временно слепли во время работы в космосе, однако в Центре управления уже знали, в чем проблема: «Помните Хэдфилда? Причина в средстве против запотевания».
Вот почему так важно внимательно относиться к мелочам. И даже в моем роде занятий любой пустяк очень важен.
Последние люди на свете
Случайно астронавтами не становятся.
Средний возраст астронавтов‑новичков – 34 года. Много лет они стремились к этой работе, и это стремление определяло принимаемые ими решения. Вероятность пройти отбор сейчас меньше, чем когда‑либо. Во время последнего набора, который проводился в Канаде в 2009 г., из 5351 кандидата астронавтами стали всего двое; в НАСА в том же году было рассмотрено 3564 заявки на 9 мест. Процесс отбора кандидатов всегда строгий и нудный. Степень кандидата наук – всего лишь начальное требование, а полипы в носу – очень серьезное препятствие; претенденты, дошедшие до финальных этапов отбора, подвергаются психологическим испытаниям, ректальным обследованиям, проходят через бесконечную череду собеседований и письменных тестов. В людях, которые пожелают пройти через все это, по определению должен быть сильный дух соперничества.
И я знал, что этот дух во мне есть. Я вовсе не был уверен, что пройду отбор – совсем нет; сам процесс жутко трепал нервы, но я был хорошим летчиком‑истребителем и хорошим летчиком‑испытателем. Когда я прошел отбор и стал одним из четверых новых астронавтов ККА, я почувствовал, что это лучшее из возможных подтверждение моей профессиональной квалификации, моих способностей. Я испытал одновременно и чувство гордости, и волнение, когда вскоре после завершения отбора получил приказ собрать чемодан и отправиться в Хьюстон вместе с Марком Гарно, чтобы начать обучение в качестве курсантов 1992 г. набора. Это было время расцвета эпохи шаттлов, и наша группа оказалась достаточно большой по меркам того времени – в классе было 24 курсанта. У нас кружились головы, когда мы поднимались на лифте в штаб астронавтов в Космическом центре Джонсона; ведь это офис, где получить работу сложнее, чем в любом другом в мире, а у нас это получилось. Мы были лучшими из лучших.
Ну а потом мы вышли из лифта.
И снова стали никем. Нас даже называли не астронавтами, а аскенами (да, звучит именно так, как вы подумали[3]), сокращенно от astronaut candidate – кандидат в астронавты. Мы были плебеями. Чтобы сбить с нас спесь, над нами не нужно было даже подшучивать. Нам достаточно было видеть вокруг тех людей, которые были нашими кумирами многие годы. Когда мне дали место за рабочим столом рядом с Джоном Янгом – одним из первых астронавтов проекта Gevini, одним из дюжины человек, готовившихся пройтись по Луне, командиром экипажа в самом первом полете шаттла – у меня не возникло чувство, что я наконец‑то достиг цели. Я чувствовал себя мошкой.
В течение первого дня в Центре Джонсона я спустился с вершины своей профессии на самое дно пищевой цепочки – и оказался я там вместе с другими такими же честолюбцами, которые привыкли всегда быть первыми и теперь решили взобраться наверх как можно быстрее. Нельзя сказать, что между нами не было товарищества и взаимопомощи. Конечно, все это было. У каждого класса был свой индивидуальный характер и соответствующее прозвище: например, курсантов особенно многолюдного класса прозвали «сардинами», а тех, кто поступил в 1992 г., – «кабанами» (отчасти благодаря сатирическому скетчу «Маппет‑шоу» «Свиньи в космосе», а отчасти потому, что еще раньше мы решили стать спонсорами пузатой свиньи в хьюстонском зоопарке). Несомненно, в нас присутствовало чувство солидарности, но при этом среда, в которой мы оказались, была очень конкурентной, пусть даже явно о соперничестве никогда не говорилось. Каждого из нас постоянно оценивали и сравнивали во всем, что бы мы ни делали, абсолютно во всем, и было совершенно очевидно, что наши назначения на космические полеты будут определяться качеством нашей работы. Поэтому требования к нам были бесконечно высоки. Я никогда не отказывался ни от одной просьбы или возможности как‑то проявить себя, при этом, как и все остальные, я пытался показать, что мне это ничего не стоит.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 84; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!