Часть первая. Десять тысяч вещей 20 страница
Это был тот самый зеленый внедорожник. Через пару минут он резко затормозил рядом со мной, за рулем был мужчина, а на пассажирском сиденье – женщина.
– Мы едем в Пэкер‑Лейк‑Лодж – если хотите, подвезем вас, – проговорила женщина, опустив стекло.
Сердце мое упало, хотя я поблагодарила ее и забралась на заднее сиденье. Пару дней назад я читала о Пэкер‑Лейк‑Лодж в своем путеводителе. Я могла бы выбрать боковой маршрут к нему в тот день, когда вышла из Сьерра‑Сити, но решила миновать его, предпочтя оставаться на МТХ. Пока мы ехали, я буквально чувствовала, как все мое продвижение на север отматывается в обратную сторону. Все километры, которые я с такими мучениями прошла, были потеряны меньше чем за час; и все же находиться в этой машине было для меня просто раем земным. Я протерла пятнышко на запотевшем стекле и наблюдала, как мимо проносятся деревья. Предел нашей скорости, пока мы ползли по поворотам дороги, составлял, вероятно, километров 30 в час, но мне все равно казалось, что мы едем безрассудно быстро. И земля обретала общие черты вместо конкретных, больше не принимая меня, но молча отступая в сторону.
Пока мы ехали, я буквально чувствовала, как все мое продвижение на север отматывается в обратную сторону. Все километры, которые я с такими мучениями прошла, были потеряны меньше чем за час.
Я думала о том лисе. Гадала, вернулся ли он к поваленному дереву, задумался ли, куда я делась. Вспомнила тот момент, когда он исчез среди деревьев, и я позвала маму. После этого мгновенного смятения воцарилось безмолвие – безмолвие того рода, которое, казалось, содержит в себе все. И птичьи песни, и скрип деревьев. И умирающий снег, и невидимую журчащую воду. И сверкающее солнце. И невозмутимое небо. И пистолет, в стволе которого не было пули. И маму. Всегда – маму. Маму, которая никогда не придет ко мне.
|
|
|
Хребет Света
Уже сам по себе вид Пэкер‑Лейк‑Лодж подействовал на меня, как удар. Это был ресторан. С едой. А я с тем же успехом могла быть немецкой овчаркой. Я учуяла его сразу же, как выбралась из машины. Поблагодарила пару, которая подвезла меня, и все равно пошла к маленькому зданию, оставив Монстра на крыльце, прежде чем войти внутрь. Там было полным‑полно туристов, большинство из них арендовали отделанные в деревенском стиле коттеджи, окружавшие ресторан. Похоже, они не обращали внимания на то, как я пялилась на их тарелки, пробираясь к стойке. На ней были стопки блинчиков, окруженные юбочками из бекона, красиво уложенная кучками яичница‑болтунья и – на это смотреть было больнее всего – чизбургеры, похороненные под зубчатыми холмами картошки фри. Один их вид приводил меня в неистовство.
|
|
|
– Что там слышно об уровне снега к северу отсюда? – спросила я женщину, которая работала за кассой. Мне ясно было, что она здесь начальница – по тому, как ее глаза следили за официантками, пока она двигалась вдоль конторки с кофейником в руке. Я никогда не встречалась с этой женщиной, но работала на таких, как она, тысячу раз. Мне пришло в голову, что я могла бы спросить у нее насчет работы на все лето и сойти с маршрута.
– Практически везде на бо́льших высотах, чем здесь, сплошные завалы, – ответила она. – Все, кто проходил мимо в этом году, сошли с маршрута. Вместо этого народ идет вдоль шоссе Голд‑Лейк.
– Шоссе Голд‑Лейк? – переспросила я озадаченно. – А здесь в последние несколько дней не проходил мужчина? Его зовут Грэг. Ему чуть за сорок. С каштановыми волосами и бородой.
Она покачала головой, но одна из официанток вклинилась в наш разговор, сказав, что она недавно разговаривала с туристом, который отвечал этому описанию, хотя по имени она его не знала.
– Если хотите поесть, можете присесть здесь, – проговорила женщина.
На конторке лежало меню, и я взяла его, просто чтобы посмотреть.
|
|
|
– У вас есть что‑нибудь, что стоит шестьдесят центов или меньше? – спросила я ее шутливым тоном, настолько тихо, что голос мой был едва слышен из‑за шума.
– Семьдесят пять центов – и вы получите чашку кофе. Добавка бесплатно, – ответила она.
– Ну, на самом деле у меня с собой обед в рюкзаке, – ответила я и пошла к двери мимо отставленных в сторону тарелок, на которых были горками свалены совершенно съедобные остатки еды. На них не позарился бы никто, кроме меня, медведей и енотов. Я мужественно дошла до крыльца и уселась рядом с Монстром. Вытащила из кармана свои 60 центов и уставилась на серебристые монетки в своей ладони, будто они могли умножиться, если смотреть на них достаточно долго. Я думала о ждущей меня в Белден‑Тауне коробке с двадцатью долларами внутри. Я была смертельно голодна, и действительно обед лежал в моем рюкзаке, но я пребывала в слишком глубоком унынии, чтобы съесть его. Вместо этого я принялась перелистывать страницы путеводителя, снова пытаясь придумать новый план.
– Я подслушала, как вы в ресторане разговаривали о Маршруте Тихоокеанского хребта, – проговорила какая‑то женщина. Средних лет, стройная, вытравленные до белизны волосы подстрижены в стильный «боб». В каждом ухе – по маленькой бриллиантовой сережке.
|
|
|
– Я иду по нему второй месяц, – сказала я.
– О, по‑моему, это просто потрясающе! – улыбнулась она. – Мне всегда было любопытно, какие люди это делают. Я знаю, что тропа пролегает там, наверху, – проговорила она, махнув рукой в сторону запада, – но я на ней никогда не бывала. – Она подошла ближе, и какое‑то мгновение мне казалось, что она вот‑вот меня обнимет, но она лишь похлопала меня по плечу. – Но вы же не одна или… – Когда я кивнула в ответ, она рассмеялась и прижала руку к груди. – Бога ради, а что по этому поводу думает ваша мама?
Я пошла к двери мимо отставленных в сторону тарелок. На них были горками свалены совершенно съедобные остатки еды, на которые не позарился бы никто, кроме меня, медведей и енотов.
– Она умерла, – проговорила я, слишком расстроенная и голодная, чтобы смягчить свой ответ извиняющимся тоном, как делала обычно.
– Боже ты мой! Как ужасно! – На груди у нее болтались солнечные очки, висевшие на шнурке из блестящих светлых бусин. Она поймала их и надела. Ее зовут Кристин, сказала она мне, они с мужем и двумя дочерями‑подростками снимают коттедж неподалеку. – Не хотите зайти к нам и принять душ? – спросила она.
Муж Кристин, Джеф, сделал мне сэндвич, пока я мылась. Когда я вышла из ванной, он лежал на тарелке, разрезанный по диагонали и гарнированный кукурузными чипсами и маринованным огурчиком.
– Если захотите добавить туда побольше мяса, на здоровье, – проговорил Джеф, подталкивая через стол ко мне тарелку с холодной нарезкой. Он был симпатичный и пухленький, с волнистыми темными волосами, седеющими на висках. Присяжный поверенный, как сказала мне Кристин за время нашей недолгой прогулки от ресторана до их коттеджа. Они жили в Сан‑Франциско, но каждый год первую неделю июля проводили здесь.
– Может быть, еще пару ломтиков… Спасибо, – проговорила я, потянувшись за индейкой с деланым равнодушием.
– Она органическая, если это имеет для вас значение, – добавила Кристин. – И выращена в гуманных условиях. Мы стараемся работать над собой в этом направлении, насколько возможно. Ты забыл про сыр, – попрекнула она Джефа и пошла к холодильнику. – Хотите немного укропного сыра к сэндвичу, Шерил?
– Да нет, спасибо, – сказала я из вежливости, но она все равно отрезала несколько ломтиков и принесла мне, и я слопала его настолько быстро, что она отошла к другому столу и нарезала еще, не говоря ни слова. Потом раскрыла пакет с хлебом и положила еще несколько кусков на мою тарелку, достала банку с рутбиром и поставила ее передо мной. Даже если бы она вывалила передо мной весь свой холодильник, я бы съела все до последней крошки. – Спасибо, спасибо большое, – говорила я всякий раз, как она выставляла на стол новые продукты.
Даже если бы она вывалила передо мной весь свой холодильник, я бы съела все до последней крошки.
За дверями кухни, раздвижными, стеклянными, я видела двух дочерей Джефа и Кристин. Они сидели на веранде в одинаковых креслах, листая журналы Seventeen и People , заткнув уши наушниками.
– Сколько им лет? – спросила я, кивая в сторону девочек.
– Шестнадцать и почти восемнадцать, – ответила Кристин. – Второй и третий курсы колледжа.
Девушки почувствовали, что на них смотрят, и оторвались от чтения. Я махнула им рукой, и они робко помахали в ответ, прежде чем вернуться к своим журналам.
– Я порадовалась бы, если бы они сделали что‑то подобное тому, что делаете вы. Если бы они могли быть такими же отважными и сильными, как вы, – проговорила Кристин. – Хотя, может быть, и не настолько отважными. Думаю, я бы до смерти боялась отпустить в такой поход, как ваш, кого‑то из них. Скажите, а вам не страшно вот так, совсем одной?
– Иногда, – пожала я плечами. – Но не настолько, как может показаться.
Вода капала с моих мокрых волос на грязную рубашку. Я сознавала, что от моих вещей здорово несет, хотя под ними я чувствовала себя чище, чем все последнее время. Душ был почти священным переживанием после многих дней потения и замерзания в одной и той же пропотевшей одежде, горячая вода и мыло обжигали, сдирая с меня грязь. Я заметила на дальнем конце стола несколько книг – «Случка» Нормана Раша, «Тысяча акров» Джейн Смайли и «Корабельные новости» Анни Пру. Это были книги, которые я читала и любила, их обложки казались мне знакомыми лицами. Уже один только их вид создал у меня такое ощущение, будто я оказалась почти дома. Может быть, Джеф и Кристина позволят мне остаться здесь, с ними, мелькнула абсурдная мысль. Я могла бы быть такой, как одна из их дочерей, читать журналы и загорать на веранде. Если бы они это предложили, я бы согласилась.
Может быть, Джеф и Кристина позволят мне остаться здесь, с ними, мелькнула абсурдная мысль. Я могла бы быть такой, как одна из их дочерей, читать журналы и загорать на веранде.
– Хотите почитать? – спросила Кристин. – Мы все только этим и занимаемся, когда приезжаем сюда. Таково наше представление об отдыхе.
– Чтение – это моя награда в конце дня, – сказала я. – Сейчас у меня с собой книга Флэннери О’Коннор «Полное собрание рассказов».
В моем рюкзаке по‑прежнему лежала целая книжка. Я не стала сжигать ее, страница за страницей, помня, что из‑за снега и изменений в программе похода неизвестно, когда я доберусь до своей следующей коробки с припасами. Я уже дочитала ее до конца и начала заново накануне вечером.
– Тогда можете взять одну из этих, – предложил Джеф, приподнимаясь, чтобы взять в руки «Случку». – Мы их уже прочли, и не один раз. Или, если эта не в вашем вкусе, возьмите другую, – добавил он и удалился в спальню, расположенную за кухней. Через минуту он вернулся с толстым томом Джеймса Миченера в бумажной обложке, который водрузил рядом с моей, теперь опустевшей, тарелкой.
Я бросила взгляд на обложку книги. Она называлась «Роман», я никогда о ней не слышала и не читала ее, хотя Джеймс Миченер был любимым писателем моей мамы. И только когда я пошла в колледж, я узнала, что в этом, оказывается, есть нечто неприличное. «Писатель‑развлекатель для массового читателя», – фыркнул один из моих преподавателей, когда спросил, какие книги я читаю. Миченер, наставительно сказал он, не тот писатель, которого мне стоит читать, если я действительно хочу сама стать писательницей. Я чувствовала себя полной дурой. Все свои подростковые годы я считала себя утонченной и искушенной, погружаясь в мир «Польши» и «Дрифтеров», «Космоса» и «Саёнары». В первые же месяцы в колледже я быстро усвоила, что ничего не понимаю в том, какой писатель действительно важен, а какой – нет.
– Ты же знаешь, что это не настоящая книга, – пренебрежительно бросила я матери, когда кто‑то подарил ей «Техас» Миченера на Рождество.
– Да что ты, правда? – мать взглянула на меня загадочно, явно забавляясь.
– Я имею в виду – это же не серьезная литература. Не настоящая литература, которая стоит твоего времени, – уточнила я.
– Ну, как ты, возможно, знаешь, мое время никогда так уж много не стоило, поскольку я никогда не получала ничего выше минимальной зарплаты, да и ради нее‑то мне приходилось вкалывать, как римской рабыне. – Она легко рассмеялась и похлопала меня по плечу ладонью, без усилий ускользнув от моего осуждающего взгляда, как она всегда и делала.
Когда моя мать умерла и женщина, на которой со временем женился Эдди, переехала к нам, я забрала с собой все книги, которые хотела забрать, с маминой полки. Я взяла те, которые она купила в начале 1980‑х, когда мы перебрались на собственную землю: «Энциклопедию органического садоводства» и «Двойную йогу». «Дикие цветы севера» и «Одежду из лоскутков». «Мелодии для дульцимера» и «Основы хлебопечения». «Использование целительных растений» и «Я всегда ищу в словаре слово «вопиющий». Я взяла книги, которые она читала мне главу за главой, пока я сама не научилась читать: несокращенные варианты «Бэмби», и «Черного красавчика», и «Большой дом в маленьких лесах». Я взяла книги, которые она покупала, уже будучи студенткой колледжа, в последние годы своей жизни: «Священный обруч» Полы Ганн‑Аллен и «Женщина‑воин» Максины Хонг‑Кингстон, «Мост, который называется моей спиной» Черри Морага и Глории Анзалдуа и «Моби Дик» Германа Мелвилла, «Гекльберри Финн» Марка Твена и «Листья травы» Уолта Уитмена. Но книги Джеймса Миченера – те, которые мама любила больше всех, – я не взяла.
– Спасибо, – сказала я Джеффу, держа в руках «Роман». – Я обменяю его на книгу Фленнери О’Коннор, если хотите. Это потрясающая книга, – я едва удержалась от упоминания о том, что мне придется сжечь ее сегодня же вечером в лесу, если он откажется.
– С удовольствием, – ответил он, посмеиваясь. – Но думаю, что в этой сделке я останусь в выигрыше.
После обеда Кристин отвезла меня на станцию егерей в Квинси, но когда мы туда добрались, оказалось, что егерь, с которым я разговаривала, похоже, очень смутно представлял себе МТХ. Он не был на тропе в этом году, сказал он мне, потому что она до сих пор завалена снегом. И очень удивился, когда узнал, что я по ней шла. Я вернулась к машине Кристин и принялась изучать путеводитель, чтобы сориентироваться. Единственным местом, где разумно было вернуться на МТХ, оставалось пересечение его с дорогой в 22,5 километра к западу от того места, где мы стояли.
– Кажется, вот эти девочки могут что‑то об этом знать, – заметила Кристин. Она махнула рукой вперед, в сторону парковки возле заправочной станции, где рядом с мини‑автобусом стояли две молодые женщины, а на борту их машины было выведено краской название палаточного городка.
Я представилась им, а спустя пару минут уже обнимала на прощание Кристин и забиралась в кузов их машины. Девушки оказались студентками колледжа, которые работали в летнем лагере. Они собирались проехать прямо мимо того места, где МТХ пересекался с дорогой. Они сказали, что с удовольствием отвезут меня туда, если только я готова подождать, пока они закончат все свои дела. Я уселась в тени их машины на парковке, читая «Роман», пока они отоваривались в продуктовом магазине. Было знойно и влажно – настоящее лето, не такое, каким оно было в снегах еще сегодня утром. Читая, я настолько остро ощущала присутствие мамы и настолько глубоко ее отсутствие, что мне трудно было сосредоточиться на словах. И зачем я только высмеивала ее любовь к Миченеру? Дело в том, что я тоже любила Миченера: когда мне было пятнадцать, я прочла «Дрифтеров» четыре раза. Одним из худших последствий потери матери именно в этом возрасте было то, что у меня осталось слишком много поводов для сожалений. Мелочей, которые безжалостно жалили меня сейчас. Все те моменты, когда я выказывала презрение к ее доброте, закатывая глаза или отшатываясь в ответ на ее прикосновения. Тот случай, когда я сказала ей: «Разве тебя не удивляет то, насколько я искушеннее в свой 21 год, чем ты была в том же возрасте?» Теперь при мысли о тогдашнем юношеском недостатке смирения меня тошнило. Я была высокомерной, заносчивой кретинкой – и в разгар всего этого моя мама умерла. Да, я была любящей дочерью, да, я заботилась о ней, когда это было важно, но я могла бы стараться лучше. Я могла бы быть той, кем умоляла назвать меня: лучшей дочерью в мире.
Читая, я настолько остро ощущала присутствие мамы и настолько глубоко ее отсутствие, что мне трудно было сосредоточиться на словах. Я была высокомерной, заносчивой кретинкой – и в разгар всего этого моя мама умерла.
Я захлопнула книгу и сидела, почти парализованная сожалениями, пока девушки не появились снова, катя перед собой тележку. Мы вместе загрузили их сумки в кузов. Они были на четыре или пять лет моложе меня, волосы и лица – сияющие и чистые. Обе были одеты в спортивные шорты и маечки на лямках, а их щиколотки и запястья украшали цветные косички из сплетенных ниток пряжи.
– Знаешь, мы тут разговаривали о тебе… Это так опасно – идти по горам одной, – сказала одна из них, когда мы покончили с погрузкой.
– А что об этом думают твои родители? – поинтересовалась другая.
– Ничего не думают. Я имею в виду… у меня нет родителей. Моя мама умерла, а папы у меня нет – точнее, теоретически он у меня есть, но только не в моей жизни. – Я забралась в мини‑вэн и принялась заталкивать «Роман» в утробу Монстра, чтобы не видеть растерянность и неловкость, омрачившие их солнечные лица.
– Ого, – протянула одна из них.
– Да уж, – поддакнула вторая.
– В этом есть и одна положительная сторона. Я свободна. Могу заниматься, чем хочу.
– Ага, – сказала та, которая в первый раз протянула «ого».
– Ого, – пропела та, которая в прошлый раз сказала «да уж».
Они забрались на передние сиденья, и мы тронулись с места. Я смотрела в окно, на проносящиеся мимо высокие деревья, и думала об Эдди. Я чувствовала себя немного виноватой, что не упомянула о нем, когда девушки расспрашивали о моих родителях. Он стал для меня просто старым знакомым. Я все еще любила его – как полюбила сразу же, с первого взгляда, когда увидела, когда мне было десять лет. Он был не похож ни на одного из мужчин, с которыми встречалась моя мать после развода с отцом. Большинства из них хватало всего на пару недель; каждого, как я быстро поняла, отпугивал тот факт, что связаться с моей матерью означало одновременно связаться и со мной, Карен и Лейфом. Но Эдди полюбил нас, всех четверых, с самого начала. В то время он работал на фабрике, выпускавшей автозапчасти, хотя по профессии был плотником. У него были мягкие голубые глаза, острый германский нос, каштановые волосы, которые он убирал в конский хвост, спускавшийся до середины спины.
В тот первый вечер, когда мы познакомились, он пришел ужинать к нам в Три‑Лофт – многоквартирный дом, в котором мы жили. Это был уже третий многоквартирный дом, который мы сменили после развода родителей. Все эти «меблирашки» были расположены на расстоянии не больше километра друг от друга в Часке, городке примерно в часе езды от Миннеаполиса. Мы переезжали каждый раз, когда маме удавалось найти квартиру подешевле. Когда Эдди пришел, мама еще готовила ужин, и он принялся играть с Карен, Лейфом и мной на небольшом островке газона перед нашим домом. Он гонялся за нами, ловил, поднимал на вытянутых руках в воздух и встряхивал, говоря, что сейчас посмотрит, не вылетят ли из наших карманов какие‑нибудь монетки. Если они вылетали, он подхватывал их с земли и убегал, а мы бежали за ним, вопя от той особенной радости, которой были лишены всю жизнь, потому что нас никогда не любил ни один мужчина. Он щекотал нас и наблюдал, как мы проделывали танцевальные па и крутили «колесо». Он учил нас замысловатым песенкам и сложным фокусам с руками. Он «крал» наши носы и уши, а потом показывал их нам, просовывая кончик большого пальца между остальными, а потом, пока мы хохотали, «возвращал» их обратно. К тому времени как мать позвала нас за стол, я была настолько очарована им, что совершенно расхотела есть.
Дата добавления: 2021-01-21; просмотров: 121; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!